#img_16.jpeg

Только что поднялось солнце. Я плыву на легкой лодке, взмахивая двухлопастным веслом. Против слабого течения лодка идет быстро.

Во все стороны, куда ни кинь взгляд, — одна мутно-желтая весенняя вода светится бликами сквозь голые ветки осин, дубов и вязов. А вот ивы не совсем голые, они цветут и от порывов ветра роняют в воду желтые сережки с пыльцой.

Березы — в дымке, начали раскрываться почки. Сламываю кончик ветки, и тотчас с нее начинают капать «слезы» — березовый сок. Березы здесь плачут обильно, их корни, как и у всех остальных деревьев, сейчас находятся под водой.

Из воды торчит вершина молодой ивы. Ее тонкие веточки дрожат от напряжения, словно кто-то снизу дергает за каждую из них. Гнутся ивовые веточки, но не ломаются.

Одна ветка, потолще, блестит ярким белым срезом. Кажется, что кто-то наискось обрубил ее топором. Срез совсем свежий. Это очень странно. Я знаю, что в течение недели здесь не проплывал ни один человек…

Вода зеркально отражает вытянутые кроны деревьев. Два одинаковых неба, ярких от солнца.

Я ищу сушу и поворачиваю в сторону, в первый попавшийся просвет между стволами, но не скоро попадается мне сухой и узкий островок.

Выхожу на берег. Треск сучка под ногой, и где-то совсем рядом, за густой сетью шиповника и черемухи, слышится ответный треск. Словно кто-то убегает. Да это и в самом деле так. Вскоре раздается, теперь уже дальше, шлепанье по воде, и я понимаю — лось.

Продираюсь сквозь заросли и нахожу следы убежавшего зверя: объеденные ветки и отпечатки копыт.

Ложусь на землю. Нет, не на голую, а на слой дубового и липового листа, и смотрю, как из желто-коричневой прели лезут вверх узкие лезвия зелени. От внезапного звука — как пушечный выстрел — вздрагиваю и плыву узнать, где упало дерево.

Это высокая посохшая ель. Отстояв свое время, она полетела в воду, заодно переломив молодую осину, и теперь лежит, перегородив протоку. Вода журчит между ветками, словно жалуясь, что не может сдвинуть дерево, вершиной и корнями упершееся в берега.

Плыву дальше. Белые срезы на ветках ивы попадаются мне все чаще и чаще. Наконец я догадываюсь,, что сделаны они ничем иным, как зубами.

Вдали на островке, вдоль которого я плыву, что-то ярко белеет. Я тороплюсь: что это? Оказывается, стоит толстая осина, а на стволе, невысоко от земли, кора срезана кольцом. Ствол, словно перетянутая талия. На древесине следы зубов, как от узкой стамески. Ну, конечно, здесь работали мохнатые дровосеки-бобры!

Окидываю взглядом берег, воду и вижу с десяток пней с конусной подрубкой. В разных положениях лежат стволы сваленных осин.

Но где же сами бобры? Норы их здесь, в берегах озера. Сейчас они затоплены вешней водой и покинуты хозяевами.

Я плыву по затопленному лесу: из протоки в протоку. Лодка часто царапает днищем по чему-то твердому, но все-таки идет вперед.

Вдалеке между ветками что-то мелькнуло. Я подношу к глазам бинокль и вижу, как от меня, не взлетая, тихонько уплывает селезень со своей уточкой…

Солнце поднялось высоко. Стало жарко. По воде скользит тень, а над нею бабочка — лимонные крылья. Издалека слышится размеренное карканье одинокой вороны.

Где-то здесь, на островке, должно быть то, что я ищу. И я плыву совсем рядом с деревьями. Вскоре замечаю, что у корней высокой толстой ели кто-то навалил кучу хвороста. Не она ли? Вылезаю на берег и крадусь.

Да, это она, весенняя бобровая хатка! Вблизи это совсем не беспорядочная куча хвороста. Хатка скорее напоминает конус, сложенный из обрубков веток. Я вглядываюсь — нет ли где просветов? Нет, не увидишь бобровую комнатку — она в земле, под корнями дерева.

Долго стою и слушаю: не донесется ли из хатки какой-нибудь звук? Нет, не слышно ни шороха. Я перевожу взгляд на воду и снова жду, не колыхнется ли где поверхность, потревоженная плывущим бобром.

Я устаю стоять и присаживаюсь на землю так, чтобы видеть берег, где, по моим расчетам, находится подводный вход в хатку.

Солнце опустилось и сквозь сетку веток греет слабо. Я все сижу и жду. Пестренький зяблик сел недалеко от меня на сухую хворостинку и заливается, поет от радости: он совсем недавно вернулся в свой родной лес!

Мое терпение истощается. Может быть, мне не ждать бобра, а выманить его? Пусть вынырнет и поплавает передо мной!

А разве есть такое средство — выманивать бобров? Может, есть, а может, и нет. Но я все-таки проведу один опыт…

Я поднимаюсь на ноги, достаю из кармана маленький флакончик и капаю из него две капли на отломленный сухой сучок. Затем бросаю сучок недалеко от берега в воду. Маленькие волны расходятся от сучка в стороны. А я не свожу с него глаз.

Проходит минут десять. Слева, вне поля моего зрения, там, откуда я меньше всего ожидаю, вдруг раздается шумный всплеск. Щука! Я перевожу взгляд. Нет, это не щука. Вынырнул бобер и режет воду продолговатой темной мордой напрямик к сучку. Не доплыв до него, бобер ныряет, затем выныривает, потом опять несколько раз уходит под воду в разных направлениях. Он возбужден и не обращает на меня внимания, словно ищет кого-то и чуть ли не собирается на него напасть!

На кого же? Да, конечно, на бобра, на неизвестного пришельца!

Откуда я об этом знаю?

А как же не знать, если две капли из флакончика — это «бобровая струя», взятая из железы другого бобра. В воде «струя» распространяется быстро, как запах в воздухе, и мой бобер сразу узнал, что в его владениях появился «посторонний». А раз он появился, то как же не рассердиться и не прогнать чужака?

Только оказалось: прогонять-то некого. Лежит на воде один сучок. Бобер легонько ткнулся в деревяшку и ушел под воду. Вода успокоилась. Я все еще стоял. Но больше бобер не показался.