Превращение Рима в мировую державу, несомненно, вызвало — и не могло не вызвать — крупнейшие социально–экономические и политические сдвиги во всех звеньях и во всей структуре римского общества. В чем же они заключались?

Прежде всего принципиально важным и новым явлением в области экономики следует считать образование денежно–ростовщического капитала. Выход Рима на широкую средиземноморскую арену, вытеснение такого мощного соперника и конкурента, как Карфаген, привели к расцвету римской внешней торговли. О развитии товарно–денежных отношений свидетельствует прежде всего чеканка монеты: если после победы над Пирром римляне начинают чеканить серебряную монету (драхма, денарий) взамен прежней медной (ас), то с конца III — начала II в. появляется уже и золотая римская монета. До II в. до н. э. Рим испытывал известную нужду в драгоценном металле, в частности серебре, но после крупных завоеваний, особенно после захвата испанских серебряных рудников, римское государство получило полную возможность обеспечить регулярный выпуск серебряных денег.

Нужда римского населения в предметах ремесленного производства в основном удовлетворялась местными промыслами, но сельскохозяйственные продукты, несмотря на то что Италия была аграрной страной, ввозились из провинций или зависимых от Рима стран, а предметы роскоши — из Греции и стран эллинистического Востока. Ввоз товаров в Италию всегда преобладал над вывозом. Из самой Италии вывозилось вино, оливковое масло, металлические изделия.

Римляне торговали не только с подвластными им странами, но и с рядом крупных эллинистических государств, сохраняющих еще свою независимость, например с Египтом. Когда–то выдающуюся роль в средиземноморской торговле играл остров Родос, затем Коринф. После разрушения Карфагена и Коринфа в качестве крупнейшего торгового центра начинает выдвигаться остров Делос. Здесь встречались друг с другом и совершали торговые сделки купцы самых различных стран и здесь же возникают ассоциации италийских купцов (главным образом кампанцы или южноиталийские греки), которые имели характер торгово–религиозных объединений, находившихся под покровительством какого–либо божества.

Образованию торгово–денежного и ростовщического капитала содействовало получение римской казной контрибуций, военная добыча и прямое ограбление завоеванных стран и городов. Контрибуция, наложенная на карфагенян после Первой Пунической войны, равнялась 3200 талантам (талант — 26,2 кг серебра), после Второй Пунической — уже 10 тыс. талантов, а на Антиоха III (после победы римлян в Сирийской войне) — 15 тыс. талантов. Военная добыча победоносных римских полководцев была огромной. Тит Ливий описывает триумфы многих римских полководцев. Приведем в качестве образца одно из таких описаний, дающее представление о размерах и характере венной добычи. Речь идет даже не об особенно крупной войне — о победе римского полководца Гая Манлия над малоазийскими галатами в 197 г. до н. э. «В триумфе Гая Манлия несли золотые короны, весившие 212 фунтов (Римский фунт — 327 г.), 220000 фунтов серебра, 2103 фунта золота, 127000 аттических тетрадрахм, 250 кистофор (кистофор — монета достоинством около трех драхм), 16320 золотых филиппиков (филиппик — македонская монета); везли на повозках большое количество оружия и доспехов, снятых с галатов; перед триумфальной колесницей вели 52 неприятельских вождя. Триумфатор роздал воинам по 42 денария каждому, центурионам — вдвое больше, всадникам — втрое, пехотинцам же уплатил двойное жалованье». Плутарх, описывая триумф Эмилия Павла, победителя при Пидне (168 г.), т.е. в битве, решившей исход последней македонской войны, говорил о том, что триумф продолжался три дня, во время которых непрерывно проносили и везли на колесницах драгоценное вооружение, произведения искусства, огромные сосуды, наполненные золотой и серебряной монетой. В триумфальной процессии был проведен и сам побежденный македонский царь Персей и его малолетние дети.

Что касается прямого грабежа побежденных, то Полибий рассказывает об этом с эпическим спокойствием и простотой. «По взятии города римляне поступают примерно так: для совершения грабежа выделяется из каждого манипула известное число воинов… или воины идут на грабеж манипулами. Но для этой цели никогда не назначают более половины войска, остальные остаются на месте… Все воины, выделенные для грабежа, сносят добычу в лагерь. После этого трибуны делят добычу поровну между всеми, причем не только между теми, которые оставались в строю для прикрытия, но и теми, кто стерег палатки, а также больными и выполняющими какие–либо дела и поручения». В заключение Полибий весьма похвально отзывается об этой столь четко и беспощадно разработанной системе грабежа, ибо здесь никто не опасается потерять добычу, все получают поровну, «по справедливости»; у других же народов, подчеркивает наш историк, «нарушение этих правил бывает источником величайших бедствий».

Завоеванные римлянами страны превращались в провинции и облагались налогами. В Риме возникают крупные объединения, компании откупщиков (societas publicanorum), которые берут на откуп сбор налогов в провинциях, а также подряды на различные виды общественных работ в самой Италии. Публиканы отнюдь не пренебрегали и кредитно–ростовщическими операциями, причем опять–таки в первую очередь в провинциях, где еще практиковалась продажа в рабство за долги и где ссудный процент был фактически ничем не ограничен, доходя до 48 — 50%.

Наряду с компаниями публиканов существовали и были довольно широко распространены в Риме меняльные конторы. Они занимались не только своей непосредственной обязанностью, т.е. обменом денег, но и некоторыми, как бы «банковскими», операциями. Они принимали денежные суммы на хранение, давали ссуды под проценты и даже занимались переводом денег одного вкладчика на счет другого. Владельцы этих контор, т.е. фактически римские ростовщики, назывались аргентариями. Однако этот род деятельности не считался в Риме почетным — полноправные римские граждане избегали заниматься подобными операциями, поэтому аргентариями, как правило, были вольноотпущенники или иностранцы (довольно часто — греки).

Поскольку Италия даже в эпоху превращения Рима в мировую державу оставалась аграрной страной, чрезвычайно важно проследить основные сдвиги в области сельского хозяйства.

До II в. до н. э. в Италии преобладали мелкие и средние крестьянские хозяйства, отличавшиеся своим натуральным характером. В таких хозяйствах использовался труд самого землевладельца — главы семьи (pater familias), членов этой семьи и спорадически, т.е., как правило, в страдную пору, труд наемных сельскохозяйственных рабочих. Вся или почти вся производимая в этих хозяйствах продукция шла на удовлетворение нужд самой семьи. Но по мере развития товарно–денежных отношений и роста рабовладения подобные хозяйства начинают постепенно вытесняться и возникают совсем иные формы сельскохозяйственного производства, формы, рассчитанные уже не только на эксплуатацию труда членов самой семьи, но и труда рабов, не только на производство для удовлетворения собственных нужд, но и на сбыт, продажу, т.е. на рынок.

Вот как описывал этот процесс Аппиан, один из древних историков: «Дело в том, что богатые, захватив себе большую часть не разделенной на участки земли, с течением времени пришли к уверенности, что никто ее никогда у них не отнимет. Расположенные поблизости от принадлежащих им земель небольшие участки бедняков богатые отчасти скупали за деньги, отчасти отнимали силой. Таким образом, богатые стали возделывать огромные пространства земли на равнинах вместо участков, входивших в состав их поместий. При этом богатые пользовались покупными рабами как рабочей силой в качестве земледельцев и пастухов… Все это приводило к чрезмерному обогащению богатых, к увеличению в стране числа рабов, тогда как число италиков уменьшалось и они теряли энергию, настолько их угнетали бедность, налоги, военная служба».

Примерно такую же картину рисует нам и другой историк, Плутарх: «Богатые стали переводить на себя аренду с помощью подставных лиц и в конце концов открыто закрепили за собой большую часть земель. Вытесненные с участков бедняки не хотели нести военную службу, не могли растить своих детей, так что скоро в Италии стало заметно, как уменьшается число свободных граждан и, напротив, растет число рабов–варваров, которые обрабатывали для богатых отнятую у граждан землю».

И хотя оба историка, и Плутарх и Аппиан, жили значительно позже описываемых здесь событий, общий характер изображенной ими картины безусловно достоверен. Мелкие и средние крестьянские хозяйства гибли не столько в результате экономической конкуренции, сколько в результате прямых захватов земли владельцами крупных поместий. Кроме того, крестьянские хозяйства Италии весьма заметно пострадали за время почти непрерывных войн на территории самого Апеннинского полуострова, особенно за время нашествия Ганнибала, когда погибло около 50% всех крестьянских хозяйств в Средней и Южной Италии. Наконец, дальние походы в Испанию, Македонию, Африку, Малую Азию, надолго отрывая крестьян от земли, также содействовали упадку мелкого и среднего землевладения.

Что касается новых форм и методов ведения сельского хозяйства, то следует сказать, что огромные латифундии (поместья), насчитывающие много сотен и тысяч югеров (1 югер = 0,25 га.) земли, возникали или на юге Италии, или в Сицилии и даже в Африке. Латифундии, как правило, были слабо связаны с рынком, ибо все необходимое, включая и ремесленные изделия, производилось в них руками рабов, клиентов, должников. В таких имениях часть земель подвергалась обработке, часть использовалась под обширные пастбища для скота и, наконец, какая–то часть раздавалась небольшими участками клиентам.

Для самой Италии характерны поместья более скромных размеров, рассчитанные, однако, на развитие в них товарного производства и использование труда рабов. Такое образцовое поместье, или виллу, описывает уже известный нам римский политический деятель Катон Старший в своем сохранившемся до нашего времени труде «О земледелии» («De agri cultura»). Образцовая вилла Катона представляла собой поместье, имевшее комплексное хозяйство: оливковую рощу в 240 югеров, виноградник в 100 югеров, а также зерновое хозяйство и пастбище для скота. В таком поместье применялся преимущественно труд рабов. Kaтон указывает, что для ухода за масличной рощей требовалось 13 работников, за виноградником — не менее 16 человек.

Он дает детально разработанные советы относительно рациональной эксплуатации рабов, рекомендуя занимать их делом и в дождливые дни, когда нельзя работать на поле, и даже в дни религиозных праздников. Раба, по мнению Катона, следует держать до тех пор, пока он способен работать, когда же он состарится или заболеет, от него желательно избавиться наряду с другими ненужными в хозяйстве вещами: порченой скотиной, железным ломом и старыми телегами. Во главе имения ставится управляющий, или вилик, назначенный, как правило, из наиболее преданных и сведущих в сельском хозяйстве рабов; жена вилика выполняет обязанности ключницы и кухарки. Катона весьма интересует проблема рентабельности сельского хозяйства. Не случайно, разбирая вопрос о покупке имения, он прежде всего советует обращать внимание не только на плодородие почвы, но и на то, чтобы «поблизости был значительный город, море, судоходная река или хорошая дорога», имея в виду перевозку и продажу продукции. «Хозяин должен стремиться к тому, — говорит Катон, — чтобы поменьше покупать и побольше продавать».

В трактате Катона есть одно чрезвычайно интересное место, которое вызвало многочисленные комментарии еще у самых древних авторов. «Если ты меня спросишь, — пишет Катон, — какое имение самое лучшее, то я отвечу тебе так: сто югеров с самой разнообразной почвой, в самом лучшем месте; во–первых, с виноградником, если вино хорошее и его много; во–вторых, с поливным огородом; в третьих, с ивняком; в–четвертых, с масличным садом; в–пятых, с лугом; в–шестых, с хлебной нивой; в–седьмых, с лесом, где можно резать листья на корм скоту; в–восьмых, с виноградником, где лозы вьются по деревьям; в–девятых, лес с деревьями, которые дают желуди».

Римские писатели Варрон и Плиний считали, что перечисленные здесь Катоном различные имения и отрасли сельского хозяйства расположены не случайно, но в определенном порядке, представляя собой некую «шкалу доходности». Такого же мнения придерживается и подавляющее большинство современных исследователей. Однако в последние годы — и, кстати говоря, в историографии советской — были выдвинуты убедительные возражения против этой общепринятой точки зрения. Советский исследователь М. Е. Сергеенко считает, что различные отрасли сельского хозяйства перечислены Катоном произвольно и порядок перечисления никак не связан с вопросом о рентабельности этих отраслей.

Оборотной стороной процесса развития новых форм сельскохозяйственного производства было обезземеливание и пауперизация крестьянства. В свою очередь это явление имело весьма сложные последствия. Обезземеленные, разорившиеся крестьяне частично превращались в арендаторов или поденщиков и батраков. Но последние не могли рассчитывать на постоянный заработок, поскольку их труд использовался спорадически, лишь в страдную пору. Поэтому огромные массы крестьян хлынули в город. Какая–то часть из них смогла заняться производительным трудом и превратилась в ремесленников, строительных рабочих и т. п. Они объединялись в специальные коллегии, причем из надписей как римских, так и найденных на юге Италии нам известно о существовании самых различных коллегий, например, сукновалов, красильщиков, строителей, медников, ювелиров, парфюмеров. Наблюдается определенная специализация ремесла по городам. Наиболее крупными ремесленными центрами на юге Италии считались кампанские города (Капуя, Нола и т. п.), на севере — ряд этрусских городов (например, Популония, Тарквинии). Развитие ремесла было тесно связано с развитием торговли, ибо в те времена большая часть ремесленников сама сбывала свою продукцию, обходясь без каких–либо посредников.

Но огромное количество разоренных людей так и не могло найти себе постоянной работы. В италийских городах, и прежде всего в Риме, они заполняли кварталы бедняков, ведя полуголодное существование. Они ничем не брезгали в поисках случайного заработка: лжесвидетельскими показаниями в судах, продажей своих голосов на выборах, доносами, воровством. Они жили на счет общества, на те жалкие крохи, которые перепадали им во время государственных раздач, триумфов победоносных полководцев или от щедрот римских политических деятелей, завоевывавших себе таким путем и популярность и голоса. Так возник в римском обществе особый деклассированный слой населения — античный люмпен–пролетариат.

Имеются достаточно серьезные основания говорить о процессе интенсивной урбанизации Италии во II в. до н. э. Итоги победоносных войн, влияние городского строя жизни ряда эллинистических стран, обезземеливание италийского крестьянства, приток населения в Рим и другие города — все это, вместе взятое, содействовало общей урбанизации страны. Многие старые города в Италии, частично греческого или этрусского происхождения, испытывают новый подъем. Многие деревни, поселки, места ярмарок получают теперь статус городов и не только формально, но и фактически, в экономическом и социальном смысле превращаются в настоящие города.

В связи с этими явлениями чрезвычайно интересно проследить эволюцию понятия «плебс», «плебеи», т.е. изменение социального содержания данного понятия. Факт эволюции бесспорен — даже априорно можно утверждать, что плебс эпохи так называемой борьбы сословий или плебс накануне движения Гракхов — совершенно разные социальные явления, а следовательно, и понятия.

Если иметь в виду ранние периоды римской истории, то плебеи вполне могут быть отождествлены с крестьянством. Подобное утверждение не следует, конечно, понимать в том смысле, что в те времена вовсе отсутствовало городское население; подчеркивается лишь специфический характер этого населения — оно состояло из крестьян, живших в городе. Более четко разделительная черта между населением сел или деревень и населением городским проводится, видимо, с той поры, когда в результате завершения борьбы сословий и возникновения смешанной патрицианско–плебейской верхушки общества рождается совершенно новое значение понятия «плебс». Ныне это уже не какое–то особое и сравнительно замкнутое сословие, но основная и малоимущая масса населения Италии.

Развернувшийся во II в. до н. э. процесс обезземеливания крестьян был, как мы только что могли убедиться, довольно тесно связан с урбанизацией страны и с ростом городского населения. Именно в этот период завершается оформление двух особых социальных групп, имевших каждая свои, несовпадающие интересы, а в дальнейшем и противоречия — plebs rustica (сельский плебс) и plebs urbana (городской плебс). В состав последней категории, т.е. городского плебса, как уже было отмечено, вошли самые разнообразные элементы: разорившиеся крестьяне, торговцы, ремесленники, вольноотпущенники, люмпен–пролетарии.

Важное значение имеет для нас тот факт, что городской плебс становится в скором времени крупной социальной и политической силой. Об этом можно судить хотя бы по весьма характерным (но вместе с тем весьма мало эффективным) попыткам римских правящих кругов регулировать рост городского населения и ограничивать его возможную активность. Так, например, вольноотпущенникам (получавшим в результате их отпуска на волю гражданские права) разрешалось приписываться лишь к четырем городским трибам, производились насильственные высылки из Рима латинян (также не имевших гражданских прав) и, наконец, на опустошенные войнами территории выводилось большое число поселений (колоний). Однако эти мероприятия, которые должны были, с одной стороны, ограничить численный рост и политическую активность plebs urbana, а с другой — возродить plebs rustica, т.е. италийское крестьянство, не могли, конечно, достичь цели, но могли только обострить — что и случилось на самом деле — весь сложный комплекс противоречий между сельским и городским плебсом, а в дальнейшем между италийским населением и римскими гражданами.

И наконец, остановимся на характеристике ведущего социально–экономического явления эпохи — на развитии рабства и рабовладельческих отношений. Конечно, рабство в его наиболее примитивных, патриархальных формах существовало в Риме с ранних пор, но особенно интенсивно рабовладельческие отношения начинают развиваться, видимо, на рубеже III — II вв.

Каковы были основные источники рабства? Это — завоевательные войны, пиратство и работорговля, долговое рабство (в провинциях) и естественный прирост рабов. И хотя в данном перечислении мы ставим на первое место войны, это отнюдь не значит, что захват пленных и обращение их в рабство следует считать, как это было недавно принято не только в нашей, но и в зарубежной литературе, главным и чуть ли не единственным массовым источником пополнения числа рабов.

Конечно, в период почти непрерывных войн в Средиземноморье в Рим хлынуло огромное количество рабов. Нам известны лишь разрозненные и, видимо, далеко не точные цифровые данные, но и они достаточно красноречивы. Вот несколько примеров. Взятие города Агригента в Сицилии в ходе Первой Пунической войны (262 г.) дало римлянам 25 тыс. пленных, которые и были проданы в рабство. Фабий Максим при взятии Тарента в 209 г. продал в рабство 30 тыс. жителей. В 167 г. при разгроме городов Эпира консулом Эмилием Павлом было продано в рабство 150 тыс. человек. Разрушение Карфагена в итоге Третьей Пунической войны (146 г.) ознаменовалось продажей в рабство всех оставшихся в живых жителей этого города.

Огромное развитие получила работорговля. Она была тесно связана с пиратством, причем эта связь имела как бы двусторонний характер. С одной стороны, пираты всегда были крупными поставщиками живого товара, с другой — ряды самих пиратов постоянно пополнялись за счет беглых рабов. Одним из наиболее крупных центров работорговли был остров Делос, где, по словам географа и историка Страбона, иногда продавалось до 10 тыс. рабов в день. Рабский рынок существовал и в самом Риме (у храма Кастора). Подобные же рынки имелись и в других городах римского государства.

Цены на рабов подвергались большим колебаниям. В годы крупных завоеваний они резко падали. «Дешев, как сард», — существовала поговорка в Риме после захвата Сардинии. Однако цены на образованных рабов или рабов, обладающих какой–либо квалификацией (повара, актера, танцовщицы), были всегда очень высоки.

Что касается других источников рабства, упомянутых выше, то не следует их недооценивать, ибо разорительная деятельность публиканов в провинциях приводила иногда к массовой продаже в рабство, а такой фактор, как естественный прирост рабов, благодаря регулярности и непрерывности действия тоже имел, конечно, немалое значение.

Характер эксплуатации рабского труда в Риме был чрезвычайно разнообразным. Существовали, например, так называемые государственные рабы. Это были, как правило, служители при магистратах, жрецах, выполнявшие такие обязанности, которые считались предосудительными для свободного человека и гражданина, — обязанности тюремщиков, палачей и т. п. Число государственных рабов было в Риме сравнительно невелико, подавляющая масса рабов находилась в частном владении.

Рабы, принадлежавшие отдельным лицам, делились обычно на две неравноценных группы: сельская фамилия (familia rustica) и городская фамилия (familia urbanа). К сельской фамилии, как нетрудно догадаться, принадлежали рабы, занятые в сельскохозяйственном производстве, и они подвергалась наиболее суровой эксплуатации. Рабы, входившие в состав городской фамилии, поскольку это были образованные, квалифицированные люди или домашняя прислуга, находились в сравнительно привилегированном положении. В особых и, как правило, очень тяжелых условиях жили рабы, работавшие в рудниках, каменоломнях или попавшие в гладиаторские школы и казармы.

По римским понятиям, раб не считался субъектом права, не считался личностью, но лишь вещью, принадлежащей своему хозяину, «одушевленным орудием». Раб не имел поэтому никаких публичных прав — ни гражданских, ни политических. Он не имел также и прав приватных: ни права на собственность, ни права на семью. Вот это абсолютное бесправие делало общественное положение всех рабов — даже тех, кто находился в относительно терпимом положении, — крайне тяжелым и вело по мере развития рабовладельческих отношений к обострению внутренних противоречий римского общества.

* * *

Римское общество II в. до н. э. являло собой пеструю картину враждующих классов и сословий. Картина эта сложна, и, для того чтобы восстановить ее в более или менее адекватном выражении, следует, очевидно, иметь достаточно четкое представление о классовой структуре античного общества в целом.

Казалось бы, этот вопрос — во всяком случае, в советской историографии — внимательно изучен, выяснен, а потому и не требует, чтобы к нему снова и снова возвращались.

Дело обстоит, однако, не совсем так. Обычная, пожалуй, можно сказать, общепринятая и выработанная еще в начале тридцатых годов картина классовой структуры античного (и вообще древнего!) общества сводится к тому, что утверждается наличие двух основных классов — рабов и рабовладельцев. Это — наиболее распространенный и наиболее «канонический» вариант. Далеко не всегда — вплоть до самого последнего времени! — говорится о том, что следует считаться с наличием еще одного и немаловажного по своему значению класса — класса так называемых мелких производителей, в состав которого следует включать крестьян и ремесленников.

С учетом этого последнего соображения данную схему, видимо, можно считать приемлемой. Ее никто и не собирается опровергать, но истины ради полезно подчеркнуть, что она все же носит весьма общий характер, что она именно «схематична», а потому и не может дать во всех частных случаях достаточно полного, всестороннего представления о классовой структуре античного общества. Но если так, то вопрос требует более детального рассмотрения.

Внимательное и непредубежденное знакомство с высказываниями основоположников марксизма свидетельствует о том, что они подходили к интересующему нас вопросу не столь ригористично. Хорошо известно, например, что Маркс и Энгельс в «Манифесте Коммунистической партии» считали патрициев и плебеев классами древнеримского общества. Энгельс в своей знаменитой работе «Происхождение семьи, частной собственности и государства» применительно к Афинам неоднократно говорит о «новом классе» промышленников и купцов, о купцах как о паразитическом классе и, наконец, о них же как о посредническом классе «между производителями». Ленину принадлежит замечательная мысль о чрезвычайно тесном переплетении классового и сословного деления в античном (и феодальном) обществе, а также формулировка «класс–сословие». Впервые эту мысль Ленин высказал в своей ранней статье «Перлы народнического прожектерства» : «Сословия предполагают деление общества на классы, будучи одной из форм классовых различий. Говоря о классах просто, мы разумеем всегда бессословные классы капиталистического общества». Эти положения получили дальнейшее развитие в другой работе Ленина, где он прямо говорит, что как в рабском, так и в феодальном обществе различие классов одновременно фиксировалось «и в сословном делений населения, сопровождалось установлением особого юридического места в государстве для каждого класса». Это рассуждение заканчивается следующими знаменательными словами: «Деление общества на классы обще и рабскому, и феодальному, и буржуазному обществам, но в первых двух существовали классы–сословия, а в последнем классы бессословные».

И действительно, если мы попытаемся восстановить классовую структуру, скажем эллинистического Египта или римского общества эпохи Империи, то мы столкнемся с чрезвычайно сложной картиной, с переплетением различных классов и сословий, т.е. с таким состоянием общества, которое не может быть адекватно отражено и описано с помощью двух–или трехчленной схемы.

Но к этому и не следует стремиться. Если речь идет конкретно о том или ином античном обществе, то нет никаких оснований упрощать, схематизировать или тем более «моделировать» это общество — а такие тенденции все же довольно характерны для нашей историографии тридцатых годов — по образу и подобию общества капиталистического (да еще в его «классическом» варианте). Такой четкой и ясной («упростившейся») картины классовых отношений, как в капиталистическом обществе, в древности не существовало, не было столь четко определившейся поляризации классов, не было и столь четкого оформления классов, как таковых. Отрицать или игнорировать все эти особенности — по существу отрицать развитие классов (и классовой борьбы) как общественной и исторической категории.

Из всего вышеизложенного вытекает вывод об определенной специфике классовой структуры античного общества. В чем же она состоит? Остановимся лишь на наиболее существенных чертах, на главных «составляющих».

Итак, прежде всего следует иметь в виду тесное переплетение классового и сословного членения: структура античного общества не «чисто» классовая, но классово–сословная структура. Действительно, четкое разграничение в ряде случаев невозможно; так, например, в ранний период римской истории патриции и плебеи суть сословия, но в то же время, как мы уже знаем, они вполне могут быть названы классами. В более поздний период патрицианско–плебейская верхушка, т.е. нобилитет, также может быть отнесена к господствующему классу римской республики, но, по римским же понятиям, нобилитет полностью (или почти полностью!) совпадает с так называемым сенаторским сословием (ordo senatorius). Рабы — класс, но по своим юридическим показателям они скорее подходят под понятие сословия, хотя именно их сами римляне сословием, конечно, не считали.

Когда мы говорим о классово–сословной структуре античного общества, то необходимо иметь в виду еще одну характерную особенность — неоднозначность связей между производственным показателем и правовым (юридическим) статусом. Что это значит и как это следует понимать?

В ряде античных государств существует определенная и довольно большая категория людей, обладающих формально единым правовым статусом, но в то же время занимающих совершенно разное положение в смысле их отношения к средствам производства. Не говоря уже о рабах в Риме, о чем речь будет ниже, приведем сейчас в качестве примера так называемых царских земледельцев эллинистического Египта. Их можно считать своеобразным сословием, в юридическом смысле довольно точно определенным, однако в состав этого сословия входят не только те, кто своим трудом обрабатывает землю, но и те, кто в той или иной форме эксплуатирует труд других людей. Вместе с тем в античных государствах существует и такая категория населения, которая может быть объединена одинаковым отношением к средствам производства, но которая будет входить в разные сословия, обладать различными правовыми статусами. Так, например, далеко не совпадающим оказывается общественное положение в Афинах владельца той или иной мастерской и одновременно полноправного афинского гражданина и положение владельца аналогичной мастерской, но чужестранца, метека, не входящего, следовательно, в состав гражданской общины. Один — в привилегированном положении, другой — ущемлен и ограничен в своих возможностях, но в обоих случаях общественное (социальное) положение определяется именно, и в первую очередь, сословно–правовой принадлежностью (т.е. не тем, что человек владеет средствами производства, в данном случае мастерской, а тем, что он принадлежит либо к гражданам, либо к неполноправным метекам). В этом и состоит своеобразный и «неоднозначный» характер связей между производственным показателем и правовым статусом.

Другой специфической чертой классовой структуры античного общества следует считать особое положение или, точнее говоря, оформление основных его классов — рабов и рабовладельцев. Дело в том, что самые термины, самые понятия требуют, на наш взгляд, некоторого уточнения.

Рабовладельцы. Это понятие имеет широкое распространение; оно вполне приемлемо, однако следует иметь в виду его общий, собирательный и в то же время нивелирующий характер. На самом же деле господствующий класс, например эллинистического Египта, по своей социальной характеристике (составу) достаточно резко отличается от господствующего класса афинского общества или такой класс–сословие раннего Рима, как патриции, столь же определенно отличен от господствующей верхушки римского общества II — I вв. до н. э. (нобилитет, всадничество), как эта последняя от господствующих слоев поздней Римской империи. Фактически такое уточнение почти всегда проводится; не всегда лишь подчеркивается его принципиальное значение.

Рабы. В это понятие до сравнительно недавнего времени никаких уточнений не вносилось, и в советской историографии господствовало представление о рабах как о едином и монолитном классе. Однако история рабства и развитие рабовладельческих отношений эту точку зрения отнюдь не подтверждают.

Возьмем в качестве примера Рим — общество, в котором рабовладельческие отношения получили наиболее широкое распространение. В процессе их развития можно выделить такой период, для которого наши современные понятия «класс рабов» и «сословие рабов» совпадают. Но то был ранний период римской истории, характеризуемый как раз относительной слабостью и примитивностью отношений рабства. По мере же укрепления этих отношений структура класса рабов становится более сложной, класс как таковой дифференцируется, растет все более ощутимое расхождение между сословными и классовыми признаками.

В эпоху поздней республики, т.е. во II — I вв. до н. э., положение различных категорий рабов уже далеко не одинаково. Это обстоятельство нашло свое отражение в советской историографии. Теперь нам ясно, что рабы, занятые в сельскохозяйственном производстве, рабы, занятые в ремесле, рабы редких или «интеллигентных» профессий, рабы — «служащие» государственного аппарата, наконец, рабы — домашняя прислуга — все это совершенно различные социальные группы, различные «уровни» общественного положения.

Отмеченная дифференциация в наименьшей степени затрагивает сельских рабов (familia rustica). Они в основном остаются тем классом, место которого в процессе производства и отношение к средствам производства вполне совпадают с его юридическим положением в обществе. Но зато совершенно иначе обстоит дело с familia urbana. Рабы, входящие в эту категорию, пользуются различными привилегиями. Одна из таких привилегий — вывод на пекулий. Под пекулием подразумевается тот или иной вид имущества, которое выделяется рабу для самостоятельного ведения хозяйства (хотя это имущество юридически продолжает считаться собственностью владельца раба).

В виде пекулия раб мог получить мастерскую, лавку, земельный участок, орудия труда и даже так называемых рабов–викариев. Именно таким путем возникает теперь новый слой населения — дельцы, предприниматели, торговцы, вышедшие из рабов и по мере своего обогащения часто выкупающиеся на волю. К ним примыкает рабская «интеллигенция» (педагоги, актеры, поэты) и рабы? обладающие редкими и высокоценными профессиями (например, искусные повара, ювелиры и т. п.). Само собой разумеется, что рабы, входящие в эти категории, хоть и остаются по своей сословной принадлежности рабами (или отпущенниками, либертинами), но по своему месту в процессе общественного производства относятся уже — в особенности рабы, располагающие значительным пекулием, — к классу эксплуататоров. С другой стороны, известны и такие случаи, когда рабы, становясь вольноотпущенниками, меняют лишь свою сословную, но вовсе не классовую принадлежность.

Все это свидетельствует о том, что в эпоху поздней республики в Риме уже не существует, как это обычно утверждалось многими советскими историками, единого, монолитного и недифференцированного класса рабов. Подобное обстоятельство необходимо учесть, в частности, для более правильного понимания основных тенденций и характера классовой борьбы той эпохи.

Каков же общий итог нашего анализа классовой структуры античного общества? Существование в нем различных общественных классов — факт бесспорный. Но не менее бесспорно и следующее заключение: наряду с классами и в тесном переплетении с ними существовали сословия, статусы, иерархически подчиненные группировки, и это всегда следует иметь в виду, ибо именно в этом и состоит основная специфика всей социальной структуры античного общества. Было бы абсолютно неправильным, если бы это сословно–правовое членение общества закрывало для нас проблему классов и классовой дифференциации, но не менее неверным было бы недооценивать или попросту игнорировать все эти специфические моменты.

Указанная основная особенность влияет и не может не влиять на наше представление об отдельных классах, которые отнюдь не были «монолитными» или «чистыми» (т.е. бессословными) классами. Недооценка всей этой специфики неизбежно ведет к игнорированию развития, к антиисторизму, к ненужной и даже вредной модернизации.

Теперь, после того что сказано о классах и классовой борьбе в древности, мы можем в заключение остановиться более конкретно на классово–сословной структуре римского общества II — I вв. Будем в данном случае предельно краткими.

Прежде всего следует отметить, что господствующий класс тоже не был единым — он распадался на два привилегированных сословия. О первом из них, т.е. о сенаторском сословии (ordo senatorius), уже говорилось выше. К нему, как мы могли убедиться, принадлежали представители старой рабовладельческой знати, образовавшейся в результате слияния патрицианской и плебейской верхушки (нобилитет). Привилегией — почти символической — римских нобилей было право иметь у себя дома портретные восковые маски предков (так называемое jus imaginum); отличительной чертой принадлежности к сенаторскому сословию считалась так называемая tunica laticlavia, т.е. белая туника е широкой красной полосой.

О другом привилегированном сословии еще фактически не говорилось. Это — всадническое сословие (ordo equester). Если представители сенаторского сословия могли гордиться древностью и знатностью происхождения, т.е. были, так сказать, родовитой и сановной аристократией, то под «всадниками» во II — I вв. подразумевалась римская денежная аристократия. Это были люди, занимавшиеся крупными финансовыми операциями (торговля, откупа, ростовщичество и т. п.) и благодаря своему экономическому, а затем и политическому весу составившие второе привилегированное сословие. Внешним знаком отличия всадников была tunica angusticlavia, т.е. белая туника с узкой красной полосой.

Римский плебс — как plebs rustica, так и plebs urbana — официально единым сословием (ordo) самими римлянами не считался. По нашим же современным понятиям, плебеи, если говорить о производственном признаке, входили в основном в класс свободных производителей, а если иметь в виду их правовое положение, они могут быть отнесены к особой сословной группировке, достаточно многочисленной, хотя и не всегда четко выраженной. Между общественным положением городского и сельского плебса существовали, как тоже отмечалось выше, некоторые различия, а следовательно, имело место и различие интересов.

И наконец, вольноотпущенники (либертины) и рабы. Что касается рабов, то для определения их положения в обществе, пожалуй, наиболее применим термин «класс–сословие». Как уже было показано, по мере развития в Риме рабовладельческих отношений понятия «класс» и «сословие» начинают далеко не всегда совпадать. Но как бы ни менялось отношение раба к средствам производства, он все же оставался всегда рабом в смысле своего правового (точнее, бесправного!) положения, пока не был формально освобожден по воле своего господина.

Вольноотпущенник (либертин) хоть и становился римским гражданином, но в отличие от свободнорожденного пользовался урезанными правами. Так, если иметь в виду отношение либертина к его бывшему хозяину, а ныне — патрону, то здесь сохранялись определенные обязательства как нравственного, так и материального порядка. За их невыполнение отпущенник мог быть снова лишен свободы. По своему общему, довольно четко определенному юридическому положению либертины, несомненно, могли считаться одним из сословий римского общества.

Выше была вскользь упомянута рабская интеллигенция. Вопрос может быть поставлен шире. Нам кажется, что существуют достаточные основания, позволяющие говорить о формировании в Риме — несомненно, в связи с распространением эллинистической культуры и образованности — определенной социальной прослойки, которую можно назвать своеобразной античной интеллигенцией. В эту категорию входили люди, занимавшиеся культурной или научной и педагогической деятельностью, для которых данная деятельность была основной, постоянной профессией. Это актеры, педагоги, риторы, грамматики, литераторы, врачи.

Римская «интеллигенция» отличалась двумя характерными чертами. Во–первых, она состояла, как правило, вовсе не из римлян. Перечисленные выше профессии были почти полностью монополизированы греками. Если в Греции актеры были всегда свободными и уважаемыми людьми, то в Риме считалось бесчестием и служило цензорам достаточным основанием для порицания, когда свободнорожденный выступал на сцене. Даже такая область, как медицина, была предоставлена иностранцам, а Катон Старший вообще зачислял врачей в одну группу с отравителями. В этой связи становится понятнее и вторая характерная черта, отличавшая римскую «интеллигенцию». То была в значительной мере интеллигенция рабская. Среди представителей перечисленных выше профессий нередко попадались рабы или отпущенники. В I в. образованные рабы были необходимой принадлежностью каждой знатной римской фамилии. Известно рабское происхождение знаменитых комедиографов Теренция и Цецилия Статия или мимографа Публия Сира. Упоминаются помимо уже названных профессий такие должности, как писцы, чтецы, библиотекари, стенографы, ораторы, — должности, занимаемые, как правило, тоже почти всегда рабами. Слой рабской интеллигенции в Риме, особенно в последние годы существования республики, был многочислен, а вклад, внесенный ее представителями в создание римской культуры, весьма ощутим.

В качестве примера, подтверждающего существование в Риме интеллигенции как особой социальной прослойки, может быть упомянут знаменитый и влиятельный кружок Сципиона, в состав которого входили не только представители римской знати, но и интеллигенции: философ Панетий, историк Полибий (оба, как известно, греки), консул 140 г., философ и писатель Гай Лелий, вольноотпущенник, уже упоминавшийся драматург Теренций, а также родственники Сципиона братья Гракхи. За исключением этих последних, все или почти все остальные члены кружка по своим политическим позициям были весьма умеренными реформаторами. Таковы же были позиции самого Сципиона Эмилиана, который, как знаток армии и как политический деятель, не мог не понимать необходимости восстановления основной опоры и резерва этой армии — римского крестьянства. Но, будучи безусловным сторонником римского сената, принадлежа сам к высшим кругам нобилитета, он не мог отважиться на сколь–нибудь решительные действия, на революционный разрыв с традицией.

Не случайно, когда член его кружка Гай Лелий, выступив с проектом аграрного закона, встретил сопротивление нобилитета, он сам же взял законопроект обратно, за что и получил, по словам Плутарха, прозвище Мудрого. Отсюда же характерная для членов кружка пропаганда идеала древнего римлянина, сурового, но справедливого, врага роскоши и изнеженности. Отсюда же, наконец, и резко отрицательное отношение Сципиона к дальнейшей деятельности Гракхов.

Недаром иногда, характеризуя политическую деятельность Сципиона и его единомышленников, историки говорят о них как о «просвещенных консерваторах». И действительно, участники кружка были горячими поклонниками греческой образованности, знатоками классической литературы и философии, т.е. были «филэллинами», но только не в области политики. Здесь они выступали как истые представители римского нобилитета, сторонники существующего государственного строя, власти и авторитета сената и по существу ни о каких переустройствах, кроме нравственной реформы, не помышляли. Стоит вспомнить, что именно в Сципионовом кружке возникла попытка, осуществленная Полибием, истолковать римский государственный строй в качестве идеала и образца так называемой смешанной формы правления.

* * *

Для более полного представления о римском обществе II — I вв. необходимо остановиться на вопросе о государственном устройстве поздней республики. Неписанная римская конституция предусматривала, как и в любом античном полисе, наличие трех основных элементов этого устройства: народного собрания, совета старейшин (сенат) и выборных должностных лиц (магистраты). Каковы же были в Риме функции названных органов власти и в каких отношениях находились они друг к другу?

Носителем верховной власти в государстве считался римский народ (populus Romanus), т.е. совокупность полноправных римских граждан. Народ осуществлял свои права в собрании — комициях. В Риме, как это уже было выяснено выше, существовало три вида народных собраний. Древнейший вид — куриатные комиции (собрания патрициев) потеряли свое политическое значение еще в ранний период республики. Но они продолжали существовать, и за ними оставались такие функции, как формальное вручение высшей власти, т.е. империя, избранным магистратам и решение некоторых вопросов семейного права. Центуриатные комиции (собрания патрициев и плебеев по имущественным разрядам и по центуриям) собирались для решения вопросов о мире или о войне и для избрания высших магистратов. Третьим и наиболее демократичным видом собраний были трибутные комиции (созывавшиеся по территориальному признаку). На них происходили выборы некоторых должностных лиц, но в основном они осуществляли законодательную деятельность. Правом созывать комиции, руководить ими и вносить подлежащие решению вопросы обладали только высшие магистраты.

Огромную роль в Римской республике играл орган правящей аристократии (нобилитета) — сенат. Он фактически был высшим государственным учреждением и состоял из 300 сенаторов; в последние годы республики состав его был значительно расширен (при Сулле — 600, при Цезаре — 900 сенаторов). Сенаторы назначались цензорами из среды бывших магистратов в порядке должностной иерархии (консулы, затем преторы и т. д.). Компетенция сената была весьма обширной: утверждение избранных магистратов, заведование государственным имуществом и финансами, вопросы мира и войны, декретирование чрезвычайных полномочий, руководство внешней политикой, наблюдение за делами религиозного культа и т. п.

Носителями исполнительной власти были магистраты. Выполнение обязанностей магистрата считалось высокой честью; магистрат — лицо неприкосновенное, и, пока он исполняет свою должность, его нельзя ни сместить, ни привлечь к ответственности. Кроме того, как уже говорилось ранее, высшие магистраты обладали империем. Поэтому все магистратуры делились на высшие (консул, диктатор, претор, цензор, народный трибун) и низшие (все остальные). Кроме того, магистратуры делились на ординарные, т.е. обычные (консулы, народные трибуны, преторы, цензоры, эдилы, квесторы), и экстраординарные, т.е. чрезвычайные (диктатор, его помощник — начальник конницы, триумвиры, децемвиры).

О характере власти консулов и народных трибунов уже говорилось выше. Преторы были высшими руководителями судопроизводства в Риме (в дальнейшем наряду с консулами — правители провинций), эдилы ведали городским благоустройством (включая снабжение хлебом беднейшего населения и организацию общественных игр), квесторы имели надзор за государственной казной. Чрезвычайно своеобразной была должность цензоров. Они избирались в отличие от всех остальных магистратов раз в пять лет на 1,5 года. Цензоры ведали прежде всего, как и указывает на то их название, производством всеобщей переписи, т.е. ценза. В связи с общей переписью производился пересмотр и «чистка» списка сенаторов, а также смотр всадников. Цензоры имели право надзора за нравственностью граждан, поскольку считалось, что в число сенаторов и всадников могут быть допущены лишь достойнейшие.

Что касается экстраординарных магистратур, то все они создавались на определенный срок и с определенной целью: или в случае крайней опасности государству (диктатор, начальник конницы), или для проведения тех или иных законодательных актов широкого значения (децемвиры, триумвиры).

Все римские магистратуры отличались следующими особенностями: а) они были выборными и безвозмездными (неоплачиваемыми); б) краткосрочными (по истечении года магистрат слагал свои полномочия и становился частным лицом. Цензоры — и только они — избирались, как уже сказано, на 1,5 года); в) коллегиальными (единственная неколлегиальная магистратура — диктатор) и, наконец, г) для всех магистратур существовала, как правило, интерцессия (если один из магистратов отдавал какое–либо распоряжение, а другой был не согласен и отменял его, то всегда действительным оставался запрет и таким образом каждый магистрат мог помешать противозаконным действиям своего коллеги. Народные же трибуны могли, как известно, наложить запрет на распоряжение не только своего коллеги, но и любого другого магистрата).

Определенным влиянием в политической жизни Рима пользовались жреческие коллегии — понтификов, фламинов, салиев и т. п. Верховные жрецы (понтифики) избирались в комициях, остальные — в своих коллегиях или назначались понтификами.

Все перечисленные республиканские учреждения и органы власти сложились в Риме еще в тот период его развития, когда Рим можно было считать типичным полисом. И хотя такие же или аналогичные учреждения существовали и в полисах Греции, были, однако, наряду с этим некоторые характерные особенности, довольно резко отличавшие Рим от эллинистического мира, в частности от Афин.

Если в афинском государстве руководящая роль принадлежала народному собранию не только формально, но и по существу, то в Риме на всем протяжении республиканской эпохи фактически высшим органом власти и руководства был сенат. Кроме того, наличие империя у высших римских магистратов — явление, которому в эллинской государственности едва ли можно найти аналогию — превращало их в лиц, обладавших такой властью, которая по своему характеру и объему уже не могла считаться только исполнительной. И наконец, неоплачиваемость магистратур в Риме — в отличие от афинской демократической практики — свидетельствовала наряду со всем тем, что перечислено выше, о достаточно явно выраженном аристократическом характере Римской республики, Однако сами древние понимали этот вопрос по–иному. Причем речь идет о теоретиках–историках и философах, которые специально интересовались проблемой государства, государственного устройства. Ими высказывались различные точки зрения, но наибольшей, пожалуй, популярностью пользовалась теория, согласно которой существовали три основные формы государственного устройства: монархия, аристократия и демократия. Какая из этих форм предпочтительнее, сказать трудно, ибо каждая имеет свои положительные стороны и свои недостатки. Но есть у этих трех форм и один общий недостаток — их неустойчивость. Исторический опыт учит, что любая из этих простых форм почти неизбежно вырождается, превращаясь в форму извращенную. Монархия вырождается в тиранию, аристократия — в олигархию, демократия — в охлократию, т.е. господство черни, толпы.

Но если это вырождение неотвратимо, то в чем же выход? В качестве ответа на данный вопрос греческой философской мыслью было разработано учение о «смешанной форме» государственного устройства, т.е. такой форме, которая объединяет все положительные стороны трех основных, неизвращенных форм. Это, несомненно, наилучшая форма правления, ибо помимо прочих достоинств она обладает и наибольшей устойчивостью.

Учение о лучшей форме правления (или государственного устройства) разрабатывалось еще предшественниками Аристотеля; сам он также положительно относился к этой теории. И Аристотель и его предшественники среди окружающих государств искали примеры, подтверждающие их теоретические рассуждения. К числу таких государств сам Аристотель относил Спарту (Лакедемон), Крит, Карфаген. Законодательство Солона в Афинах он тоже считал не чуждым принципа смешанного устройства.

Однако первым, кто применил это учение к государственному строю Рима, был знаменитый греческий историк Полибий, автор «Всеобщей истории». Он прожил в Риме много лет (сначала в качестве заложника), был принят в высшем римском обществе, в частности в кружке Сципиона Эмилиана, а затем даже не раз играл роль посредника между Римом и покоренной Грецией.

Полибий не только выдающийся историк, но и серьезный, оригинальный мыслитель. Он считался родоначальником прагматизма в истории, причем под прагматическим методом сам Полибий понимал изложение исторических фактов и событий в их причинной связи. Его философские воззрения основывались на учении о круговороте явлений, т.е. на своеобразной теории циклизма. Любое явление — от отдельного человека до государства, — по мнению Полибия, развивается в соответствии с «порядком природы», причем в процессе развития проходит всегда одни и те же этапы: зарождения, зрелости (или расцвета) и упадка. Если речь идет о государстве, то формы правления тоже возникают, развиваются и наконец неизбежно вырождаются. Затем начинается новый цикл. Наиболее устойчива, однако, смешанная форма правления, ибо она объединяет в себе элементы всех простых форм, т.е. элементы монархии, аристократии и демократии.

Полибий, живя в Риме и принимая участие в походах Сципиона, превратился в восторженного почитателя Рима и его государственной системы. Свой труд жизни, свою «Всеобщую историю» он написал с целью объяснить, как и почему все известные части обитаемой земли подпали в течение 53 лет под власть римлян, как и почему «все события мира судьба склонила в одну сторону»?

У Полибия есть готовый ответ на этот вопрос. Все успехи, все победы и достижения римлян объясняются в первую очередь тем, что у них существует наилучшая форма правления — смешанное государственное устройство. Полибий конкретизирует этот свой тезис: в Риме монархический элемент воплощен в консулах, аристократический — в сенате и, наконец, демократический — в народных собраниях. Причем распределение «властей» произведено настолько умело и равномерно, что никто не может указать, какая же из «властей» преобладает и определяет форму правления в совокупности. Короче говоря, именно в римском государстве и воплощен идеал смешанной формы правления.

Таковы взгляды и основные выводы Полибия. Но если мы сейчас говорим о римском государственном устройстве, то не следует забывать, что уже в III в. до н. э. Рим был не просто отдельным полисом, но главой всех италийских городов, господином завоеванной и покоренной им Италии. Поэтому необходимо рассмотреть — хотя бы в самом общем виде — систему управления италийскими городами и общинами.

Обычно считают, что названная система была основана на знаменитом лозунге «разделяй и властвуй» (divide et impera). Однако в западноевропейской литературе последних десятилетий встречается отрицание этого положения и доказывается, что Рим, подчиняя себе италийские города и общины, никогда не разбивал исторически сложившихся образований ради того, чтобы вводить централизованную систему управления.

С подобной точкой зрения едва ли можно согласиться. Конечно, не следует считать лозунг «разделяй и властвуй» искони сознательно сформулированным принципом римской «колониальной политики». Но тем не менее он был заложен в самой ее основе, поскольку на данный принцип опиралась вся система клиентских отношений, которая в свою очередь была основой и прототипом взаимоотношений Рима с подчиненными общинами.

Общая картина этих взаимоотношений, а также их государственно–правовое оформление свидетельствуют о чрезвычайном разнообразии степеней и градаций. Так, например, существовали колонии римских граждан, которые обычно основывались на той части территории покоренных общин, которую римляне превращали в ager publicus. Выводимые сюда колонисты продолжали оставаться римскими гражданами и потому обладали полной правоспособностью. Иной характер имели так называемые латинские колонии, которые сначала выводились городами Латинского союза, а после его ликвидации — только Римом. Жители этих колоний имели урезанные права и занимали как бы среднее положение между римскими гражданами и чужестранцами (перегринами), которые, конечно, вовсе не имели гражданских прав.

Одной из наиболее распространенных форм, в которой осуществлялись государственно–правовые отношения между Римом и зависимыми от него общинами, была форма муниципия. Муниципии имели внутреннее самоуправление (народное собрание, совет, магистраты), но зато жители муниципиев не обладали правом голоса в римских комициях и не могли быть избраны на римские государственные должности. В дальнейшем, однако, возникает практика дарования римских прав отдельным муниципиям.

И наконец, существовали италийские общины, отношения которых к Риму определялись различными типами договоров (civitates foederatae). Общим для всех этих civitates было то положение, что они имели внутреннюю автономию, собственные органы управления и суды, право чеканки монеты; что же касается жителей этих общин, то они римскими гражданскими правами не обладали, считались союзниками и, не имея также права служить в римских легионах, тем не менее, как уже упоминалось, были обязаны поставлять определенные контингенты во вспомогательные войска Рима («налог кровью»!).

Таковы многообразные градации и различия во взаимоотношениях между Римом и италийскими общинами. Как нетрудно убедиться, все они в какой–то мере основаны на одном и том же принципе: на большей или меньшей полноте пользования римскими гражданскими правами. В этой связи следовало бы несколько детальнее раскрыть и конкретизировать само понятие римского гражданства.

Система гражданских прав — один из главных устоев античного полиса. Всякий полис знал различные градации прав, население всякого полиса состояло из полноправных, неполноправных и бесправных. Обычно существовали внутренние градации даже среди полноправных граждан: почти во всех полисах проводилось различие между гражданами по рождению и гражданами по дарованию. Все эти различия и ограничения вовсе не случайны — в них проявляются наиболее характерные черты полисной организации, поскольку полис по самой своей природе был всегда замкнутой и эксклюзивной общиной.

Все сказанное вполне применимо и к Риму (на определенной стадии его исторического развития, т.е. к Риму–полису). Не говоря уже о том, что в Риме, конечно, всегда существовали неполноправные и полностью бесправные слои населения, самая система римского гражданства (а следовательно, все связанные с нею права и привилегии) была чрезвычайно сложной. В Риме также существовали граждане по рождению (cives nati) и граждане по дарованию (cives facti). К этим последним должны быть отнесены как отдельные лица, так и целые общины (например, италийские города, а в дальнейшем — целые провинции!), получавшие права римского гражданства по решению комиций или через посредство магистратов (в дальнейшем — императоров!). Кроме того, к cives facti следует относить и либертинов, если только отпуск на волю (манумиссия) был проведен с соблюдением всех формальных требований.

Параллельно с указанным членением существовала еще одна внутренняя градация римского гражданства. Речь идет о гражданах полного или «высшего» права (cives optimo iure) и гражданах уменьшенного, урезанного права (cives minuto iure). К последним, как правило, принадлежали граждане по дарованию, а полным «набором» прав и привилегий обладали лишь граждане по рождению. Каков же был этот «набор»?

Полная правоспособность римского гражданина определялась у римлян термином caput, т.е. «сумма» или «глава». Caput складывался из трех элементов: статус свободы, статус гражданства и статус семьи (фамилии). Личная свобода была, конечно, главной и безусловной предпосылкой римского гражданства. Самый статус гражданства предусматривал прежде всего политическую правоспособность, т.е. обладание как активным, так и пассивным избирательным правом, а затем имущественную и семейную гражданскую правоспособность (например, право приобретать собственность и т. п.). Что касается статуса фамилии, то здесь имелось в виду регулирование внутри семейных отношений (между pater familias, т.е. домовладыкой, и другими членами семьи).

Следует еще раз подчеркнуть, что приведенная характеристика римского гражданства приложима в полной мере лишь к Риму–полису. В дальнейшем, по мере прогрессирующего разложения полисной организации, происходит все большее нарушение принципов замкнутости и исключительности, поскольку они уже не соответствуют новым условиям и новым запросам огромной средиземноморской державы. Вполне естественно, что в дальнейшем римское гражданство распространяется вширь, причем переступает границы самой Италии.

И наконец, вопрос об управлении вне италийскими покоренными территориями, т.е. провинциями. Без освещения этого вопроса представление о римском государственном устройстве тоже не может быть полным. В середине II в. до н. э., т.е. после окончания борьбы Рима за господство в Средиземноморье, в состав римской державы вошло девять провинций: шесть на Западе — Сицилия, Сардиния, Корсика, Цизальпийская Галлия, Испания, «Африка» и три на Востоке — Иллирия, Македония, Азия.

Государственный аппарат Римской республики был совершенно неприспособлен к управлению и к рациональной эксплуатации огромных заморских территорий. Поэтому провинциальная система управления складывалась стихийно: каждый новый наместник, вступая в должность, издавал эдикт, в котором определялось, какими принципами он собирается руководствоваться. Наместники провинций (обычно бывшие консулы, или преторы, по окончании срока их полномочий в Риме) назначались на год, обладали полнотой военной, гражданской и судебной власти и фактически совершенно бесконтрольно распоряжались в провинциях. Жаловаться на их злоупотребления жители провинций могли лишь после того, как наместник сдавал дела своему преемнику, но такие жалобы редко имели успех.

Почти все провинциальные общины облагались прямыми, а иногда и косвенными налогами. Кроме выплаты налогов население провинций было обязано содержать римских наместников, их штат и свиту, а также римские войска, расквартированные в данной провинции. Особенно разорительной для провинциалов была деятельность римских публиканов, которые брали на откуп сбор налогов, внося в римскую казну заранее оговоренные суммы, затем выколачивали их у местного населения с огромными излишками. Хищническая деятельность публиканов, ростовщиков и некоторых наместников разоряла целые страны, а жителей их низводила до положения рабов (поскольку продажа в рабство за долги, давно запрещенная в самом Риме, в провинциях практиковалась достаточно широко).

У римлян долгое время существовало сугубо потребительское отношение к провинциям. Они рассматривались как «поместья римского народа», как его достояние, а иногда даже просто как военная добыча. Потому–то эксплуатация провинций и их богатств была по существу отдана на откуп наместникам. Однако такой характер эксплуатации был крайне нерациональным и нерентабельным даже с точки зрения самих господствующих классов. Об этом свидетельствует ряд фактов, в частности знаменитый процесс против наместника Сицилии Верреса. Но об этом речь пойдет ниже.

Таково было государственное устройство Рима в эпоху превращения его в мировую державу. Даже на основании изложенного выше весьма краткого обзора нетрудно прийти к выводу о том, что едва ли это устройство можно считать столь идеальным, как то представлялось Полибию. Консервативность республиканского аппарата, его несоответствие новым условиям впервые дали знать о себе при попытке разрешить проблему управления завоеванной Италией. Римляне еще не считали в то время нужным или еще не смогли создать единого централизованного государства, ограничившись организацией довольно пестрой федерации италийских городов и общин.

Несомненно, самым ярким примером устарелости республиканского аппарата и его неприспособленности к новым, более сложным задачам и обстановке можно считать только что обрисованную систему управления провинциями. Однако эта проблема приобретала первостепенную важность — задача дальнейшего укрепления (и расширения) Римской империи не могла быть удовлетворительно решена, пока провинции не были органически включены в состав державы, пока они из «поместий римского народа» не превратились в равноправные и составные части государства. Что же касается основных звеньев старореспубликанского государственного аппарата — сенат, комиции, магистраты, — то они продолжали на первый взгляд функционировать в полную силу. Однако уже надвигалось то время, когда неизбежно должно было проявиться разложение органов полисной демократии, выхолащивание их республиканского содержания. Все эти процессы протекали достаточно бурно и противоречиво, осложняясь обострением классовых противоречий и политической борьбы. Но как бы то ни было, когда встает вопрос о кризисе республики, то факт разложения государственного аппарата следует признать если не единственным, то во всяком случае одним из самых первых и вместе с тем одним из самых ярких показателей этого кризиса.