Вот уже три года, как лидиец Леодавл, отправившийся на корабле по торговым делам на остров Самос, пропал без вести. Три года семья его, жившая в Сардах, главном городе Лидии, ничего не слыхала о нем. Думали, что он утонул в море. Но затем прибыл плывший на этом же корабле греческий купец Афинодор и сообщил, что корабль был захвачен пиратами. Афинодору удалось выкупиться за большие деньги, а все остальные обращены в рабство и проданы разным хозяевам на рабском рынке на острове Хиосе.

Жена Леодавла пыталась узнать, где ее муж, но из этого ничего не вышло. Да если бы она и узнала, ничего бы не изменилось, так как денег на выкуп здорового, сильного мужчины из рабства у нее не было.

И вот однажды, когда семья Леодавла уже давно потеряла надежду его увидеть, кто-то тихо постучался в дверь. Старший сын вышел в сопровождении собаки и в ужасе отскочил. Перед ним стоял седой старик, одетый в лохмотья, с искалеченной левой рукой, с широким шрамом через все лицо и гноящимися глазами. Но страшнее всего было огромное кроваво-красное клеймо через весь лоб, на котором было выжжено: «Возврати беглого Клидему».

Сын Леодавла, испугавшись, хотел закрыть калитку, но вдруг обратил внимание на то, что его злая собака, всегда бросавшаяся на чужих, особенно на грязных и оборванных бродяг, не лает и не кусается, а дружески виляет хвостом и лижет руку оборванцу. И тут юноша узнал в нищем старике отца, который только три года назад был здоровым, могучим мужчиной сорока двух лет, без единого седого волоса.

На крик юноши выбежала вся семья. Отца ввели в комнату, вымыли, переодели и накормили, но все отворачивали глаза от него — настолько был ужасен его вид. Когда Леодавл немного пришел в себя, он стал рассказывать о своих несчастьях.

«На рынке рабов в Хиосе всех покупателей привлекали мой рост, здоровье и мышцы. Деньги отобрали пираты; я не мог обещать, что меня выкупят, так как знал, что у вас нет таких денег. А ремесла я никакого не знал. Богатый афинянин, заметив, что я не только силен, но еще и грамотен, купил меня, чтобы поставить надсмотрщиком над рабами на руднике, который он взял в аренду у Афинского государства; здесь нередки были бунты рабов, и, чтобы быть надсмотрщиком, надо иметь большую силу и ловкость. Я должен был бы радоваться, так как надсмотрщику живется лучше, чем простому рабу, но я человек не злой и с ужасом думал о своих будущих обязанностях истязателя.

После недолгого пути мы с хозяином приплыли в афинскую гавань Пирей, а оттуда в сопровождении приказчиков меня и других рабов отправили на рудник хозяина. Я увидел несколько сот рабов, спавших в наскоро сколоченном бараке, открытом со всех сторон ветрам. Из досок были сделаны в два этажа нары; часть рабов спала вповалку, вплотную друг к другу, на полу; остальные — на нарах. Стояла отвратительная вонь; многие из рабов были покрыты шрамами от ударов и гноящимися ранами, которые никто не перевязывал, никто не лечил. На лбу у многих были выжжены клейма.

Спать рабам полагалось только пять часов; один раз в день им давали жидкую похлебку из муки; работать же они должны были восемнадцать часов в сутки. И что это была за работа! Небольшими лопатками люди углублялись в землю… Лежа на спине, они выбивали породу молотком; пыль и мелкие камни непрерывно сыпались им в глаза. Дышать было нечем: время от времени приходилось зажигать коптящую светильню — веревочный фитиль, опущенный в масло, и от этого в шахте становилось еще более душно. Я и другие надсмотрщики должны были следить, чтобы непрерывно раздавался стук молотков; если где-нибудь молоток замолкал, я должен был вползать внутрь, отыскивать виновного, вытаскивать его наружу и беспощадно избивать бичом. Никаких жалоб и оправданий выслушивать не разрешалось; я должен был заранее считать, что всякая такая жалоба — притворство. Если поверить жалобе одного, все начнут жаловаться, так как все были измучены до крайности и работали через силу. Ежедневно вывозили с рудника несколько трупов.

Однажды я позволил себе заметить господину, что такое ведение хозяйства очень убыточно: за раба платят большие деньги, а через короткое время он гибнет. На это хозяин сказал, что я ничего не понимаю в делах: уже больше двадцати лет длятся войны, на море господствуют пираты, и рабов на рынке так много, что их можно купить за бесценок. В среднем каждый раб может прожить на рудниках 3–4 года, а своей работой за это время он втрое или вчетверо покрывает расходы на его покупку и жалкое пропитание. Я понял, что обращаться к совести этого человека бесполезно. Я не мог дольше оставаться надсмотрщиком и решился на побег.

Хозяин неоднократно посылал меня в сопровождении приказчиков и других надсмотрщиков в Пирей для доставки вновь прибывавших рабов, провианта и инструментов. Во время одного из таких путешествий я случайно встретил Гирандсса, сына моего приятеля Кройса, давно покинувшего Сарды и жившего в Пирее. Так как никто из моих спутников не понимал по-лидийски, я вступил в разговор с Гирандесом и узнал, что Кройс на днях уехал навсегда на родину и, если мне удастся бежать, Гирандес спрячет меня и поможет вернуться домой.

Впоследствии оказалось, что мои спутники догадались, о чем я беседую с земляком. Когда мы в следующий раз направились в Пирей, они взяли с собой собак и не спускали с меня глаз. Но по дороге, когда мы шли по берегу ручья, я сорвал пустой внутри стебель тростника, как бы для того, чтобы опираться на него как на палку.

Я отстал от своих спутников и попытался скрыться в одном из боковых переулков. Но они бросились за мной, спустили собак, успели забежать вперед и отрезали мне путь по переулку.

Я бежал быстрее своих преследователей, но они гнали меня к берегу, к гавани, где было очень много народу и где беглому рабу невозможно скрыться. Положение становилось безвыходным: мне не оставалось ничего другого, как нырнуть под воду. Выставив наружу конец тростниковой трубки, я мог дышать и долго находиться под водой. Я пробрался между судов и поплыл в открытое море. Я прекрасно плавал, и мне удалось незамеченным отплыть довольно далеко от берега. Там я увидел корабль, плывший на близлежащий остров Эвбею; подплыв к нему, я сказал, что моя лодка опрокинулась; мне поверили и отвезли на Эвбею, в город Карист.

К сожалению, в Каристе я никого не знал. У меня было с собой несколько драхм хозяйских денег. Я пришел к Евангелу, хозяину мастерской железных изделий. Имя этого человека было мне случайно известно. Я выдал себя за лидийца Кройса, ехавшего на родину, сказал, что потерпел кораблекрушение у берегов Аттики, и мне дали работу в кузнице, с которой я благодаря своей силе быстро освоился.

В мастерской кузнеца лучше всего жилось рабам, знавшим ремесло и имевшим собственный инструмент. Они жили отдельно, в своих хижинах, приходили на заре и, как только начинало темнеть, уходили. Хозяин платил им немного, но после ухода домой они прирабатывали у разных заказчиков. Некоторые из них копили деньги, чтобы выкупиться на волю. Хуже было положение свободных чернорабочих, не знавших ремесла, вроде меня.

Мы работали с утра до глубокой ночи только за обед и помещение. Хозяин, правда, обещал нам впоследствии выдать жалованье, но опытные люди смеялись над этим обещанием.

Но совсем плохо приходилось в мастерской простым рабам, не знавшим ремесла. По большей части это были мальчишки. Спать они могли только пять часов в сутки: весь день они ходили сонные, но когда нечаянно закрывали глаза во время работы, то получали оплеуху или удар тяжелым инструментом; иногда хозяин и его помощники кололи рабов булавками или обжигали горящей лучиной. За всякую провинность их беспощадно избивали мастера. Рабов заставляли делать однообразную, одуряющую работу; более тонкой работе мастера их не обучали, боясь, как бы мальчишки, научившись, не заняли их места. В эргастерии было, конечно, не так душно, как в шахте, но рабы в мастерской месяцами находились в полутемном помещении, не выходя на свежий воздух, и поэтому были бледны, как привидения.

Как вы знаете, я был очень силен; поэтому легко справлялся с работой и чувствовал себя неплохо. Больше всего ободряло меня то, что работал я поденно, ничем не был связан с хозяином и, как свободный человек, мог в любое время уйти, куда глаза глядят. Я уже успел сговориться с одним корабельщиком, что на следующий день отплыву с ним в Сарды; он назначил большие деньги за перевозку, но я поклялся выплатить эти деньги ему в течение полугода по приезде. Казалось, свобода была близка.

Но, очевидно, судьба меня еще преследовала. Вернувшись в мастерскую, я неожиданно застал там брата моего афинского хозяина, пришедшего за железными цепями для рабов. Разумеется, я уже до того принял все меры, чтобы меня нельзя было узнать. Всю жизнь я носил длинные волосы и бороду; теперь я наголо побрился, выбрил даже брови и стал походить на молодого египтянина. Заметив брата хозяина, я быстро прошмыгнул в эргастерии, где работали рабы, но на мою беду он сразу же узнал меня.

Мой новый хозяин, кузнец, больше всего боялся, как бы его не сочли укрывателем беглых рабов, поэтому он и еще несколько рабов окружили эргастерии. Мне не удалось вырваться из их рук; меня связали и отвезли назад в Афины.

Прежний хозяин, вопреки ожиданиям, отнесся ко мне милостиво. Я получил только двадцать ударов истрихидой. Так назывался большой бич, в который были вплетены заостренные косточки. После этих ударов я несколько дней пролежал на земле, обливаясь кровью; раны в некоторых местах нагноились, но в общем я оправился и мог продолжать работу. Однако хозяин предупредил, что в случае нового побега он заклеймит меня и замучит до смерти.

Конечно, надсмотрщиком он меня уже не назначил. Я должен был носить тяжелые мешки с породой. От этого к вечеру спина ныла, горела и болела. Казалось бы, меня можно было только жалеть, но есть немало злых и завистливых людей. В числе рабов были такие, которые завидовали тому, что я не работал в шахтах и что хозяин наказал меня за побег сравнительно мягко. Один из них рассказал мне по секрету, что решил бежать, что ему поможет один из окрестных жителей и корабельщик. Он предложил мне и еще нескольким рабам бежать вместе с ним. Я обрадовался, но оказалось, что все это было только ловушкой. В том месте, куда я бежал по его указанию, подстерегала засада, посланная хозяином, и меня взяли голыми руками. Остальные рабы, к их счастью, не могли уйти из шахты и не явились.

Нет сил описать все, что со мной проделали после этого. Прежде всего меня пытали. Меня подвесили на веревочную лестницу и стали выкручивать руки и ноги, требуя, чтобы я назвал рабов, которые собирались бежать вместе со мной; при этом мне переломили левую руку. В конце концов я сказал, что назову своих сообщников, но назвал как раз наиболее преданных хозяину доносчиков и негодяев; не знаю, поверили ли они, но пытку, наконец, прекратили. Затем меня били без конца плетью. При этом сам хозяин ударом кнута рассек мне лицо, как ножом. Затем явился клеймовщик с краской и иглами и поставил мне это клеймо на лоб. Не дожидаясь, пока я хоть сколько-нибудь оправлюсь от истязаний, мне дали молоток и отправили в забой. В шахте я в необыкновенных мучениях проработал полгода, почти не получая пищи; я сам не понимаю, как выжил.

Наконец, у меня созрел план нового побега — все равно терять было нечего. Когда я был надсмотрщиком, то видел, как поступали с ослабевшими и умиравшими рабами. С ними никто не хотел возиться, кормить их было тоже незачем, поэтому таких рабов сбрасывали живыми в ров за рудником, где лежали трупы уже умерших рабов. Я решил притвориться умирающим. Я расцарапал себе нёбо острым камнем; когда ко мне подошел надсмотрщик, я открыл рот и хлынула кровь, затем я упал на землю и, сколько он ни бил и ни топтал меня, я не вставал. Надсмотрщик доложил приказчику, они вдвоем подняли меня, понесли и швырнули с высоты в ров, на груду трупов.

Упал я на мягкое и потому не очень разбился. Долго я лежал среди зловонных трупов. Ночью я пополз к противоположному краю рва; я был слаб и несколько раз срывался вниз, но, наконец, вылез на поверхность земли. Я понимал, что мое положение почти безнадежно: всякий, нашедший раба с клеймом на лбу, возвратит его немедленно владельцу. Действительно, как ни тихо я пробирался, на полпути к Пирею мои шаги услышал какой-то прохожий и нагнал меня.

К счастью, это был Гирандес, сын Кройса, тот самый, который обещал мне помочь бежать. Он пришел в ужас, увидев, каким я стал, но не испугался преследований и не забыл дружбы к старому приятелю и земляку его отца. Он завязал мне лоб платком, чтобы не видно было клейма, в темноте отвел меня в свой дом, а затем с верным человеком отправил в Сарды.

И вот я перед вами. Три года провел я в прекрасной Элладе, в знаменитых Афинах, о которых слышал столько хорошего. Да будут они прокляты!»