1. ЧТО ОБЕЩАЕТ НОВЫЙ МИР

Мир смотрит на очередной тектонический сдвиг в системе международных отношений – попытку создания мирового общежития под американским руководством. Одним из главных критериев жизнестойкости этой схемы является ее «отношение к будущему», то, что новая американская стратегия обещает ведомому большинству человечества. В двух предшествующих случаях американская внешнеполитическая стратегия обещала лучшее будущее. В первом случае президент Вудро Вильсон обещал в будущем уничтожить милитаризм и гарантировал свободу демократического развития для всех. Во втором случае президент Франклин Рузвельт обещал после победы над фашизмом гарантию гражданских свобод и поворот к социальному прогрессу всего мирового сообщества. Ныне, в третьем подходе, президент Джордж Буш-мл. не артикулирует своего видения будущего, не обещает неких благ членам глобальной коалиции, он просто обрисовывает некую борьбу «свободы и зла». На горизонте официального Вашингтона нет позитивной повестки дня рождающегося нового мира. Такое молчание в отношении более достойного будущего способно ослабить ту спонтанную симпатию, которую проявило большинство мира к Америке после трагедии 11 сентября. И, что еще более важно, не принять того мира, который видится оптимальным из Вашингтона.

Если предлагаемое участие в борьбе против терроризма не влечет за собой строительства более справедливого и процветающего мира, увеличение значимости общемировых институтов, а, напротив, предполагает мощный порыв «ревизионистского государства использовать свои временные силовые преимущества для создания благоприятного для себя мирового порядка… то цена такого порыва будет высокой. Дипломаты и главы правительств иностранных держав начнут задаваться вопросом: «Как добиться сотрудничества в сдерживании, подрыве и возмездии росту американского могущества… Именно великое стратегическое видение, доведенное до крайних пределов, сделает мир более разделенным и опасным – а Соединенные Штаты более уязвимыми».

Такое развитие событий способно создать в будущем опасность для Америки: «Мы можем прийти к тому, – полагает американский исследователь М. Трахтенберг, – что отравимся нашей силой, дадим толчок безрассудной политике, основанной на навязывании своей системы и нашей идеологии всему остальному миру». Новая имперская политика потребует от Соединенных Штатов той степени жертвенности, на которую эта страна, похо-. же, уже не способна. Для мобилизации такой степени жертвенности американцы (как народ, общество и индивидуумы) должны будут изменить свою устоявшуюся систему ценностей. Раньше такую мобилизацию облегчал пафос борьбы против посягающих на мировую гегемонию кайзера и Гитлера. В данном случае американское общество должно само создать образ врага, ради крушения которого релевантны любые жертвы. Подаваемая как историческая самооборона внешняя политика как таковая (скажем, в случае ответа самоубийцам из Аль-Каиды) может означать лишь односторонность действий, что так или иначе в конечном счете ведет к новой форме мирового диктата.

На какую легитимность может рассчитывать Америка в грядущем? Мощь прежних империй базировалась на трех элементах, центральных по отношению к имперской идеологии: мир, процветание, культура. Римская империя долго держалась на этих «трех китах», равно как и Британская империя – верховный распорядитель долгого мира XIX века. Америка XXI века обещает мир и процветание тем, кто согласится вместе с нею жить в глобализированном по американским канонам мире.

Модель для внешнего мира не совсем получается в свете исключительных условий, уникального опыта США и реальных на сегодня проблем страны. В свое время наполеоновская Франция и викторианская Британия вызывали, без преувеличения, массовое восхищение и желание имитировать. Многие восхищаются и современной Америкой, ее мощной экономикой, системой образования, ее уровнем жизни, издательствами, фильмами, музыкой и т. п. В то же время американское давление на другие cтраны с целью создания всемирной открытой экономики вызывает явственное противодействие. Требования Вашингтона в отношении политических перемен создают Америке немало врагов. Культурное воздействие часто называют культурным империализмом.

(Исходя из соображений внутренней политики (сбалансированный бюджет) правительство США под давлением конгресса сократило за 1990-е гг. число своих заграничных консулатов и миссий, уменьшило численность посольств. По относительному показателю внешней помощи США стоят в конце списка стран – членов ОЭСР в расчете на душу населения. Внешняя помощь США сейчас меньше одной двадцатой их военного бюджета.)

Обратим внимание на особенность исторического пути к вершине могущества нынешнего гегемона – нежелание нести жертвы, опора на жертвенность других. Здесь лучше говорить не от себя, а предоставить слова третьим, сторонним наблюдателям, в данном случае англичанам: «Даже во время Второй мировой войны, когда американцы потеряли почти 300 000 своих жизней, можно утверждать, Америка победила, используя миллионы русских солдат как свой щит против Гитлера, точно так же, как недавно Америка использовала Северный альянс в Афганистане».

Трудно сказать, смогут ли американцы в долгосрочной перспективе, словами президента Дж. Кеннеди, «вынести любое бремя, заплатить любую цену», но достаточно ясно одно: существует определенного рода национальный консенсус, готовность заплатить за имперское могущество определенную плату. Возникает вопрос уже другого рода – как и в случае с Вьетнамом, не пойдут ли американцы на приложение таких сил, отпор которым способен подорвать их ныне невероятную мощь; необходимость успеха способна вызвать имперское перенапряжение, в котором достижение успеха будет невозможным и самоистребительным.

Ценность упреждающего удара

«Доктрина Буша» вызвала зримое противодействие в самих Соединенных Штатах. Тридцать два видных американских политолога (в основном представители школы «политического реализма») выступили в газете «Нью-Йорк таймс» с возражениями против «безрассудной», с их точки зрения, доктринальной догмы неоконсерваторов. И немедленно получили в ответ обвинения в отрыве от реальности, в благодушествовании в то время, когда над Западом нависает смертельная угроза. Это первый «козырь» неоконсерваторов; а второй – это то, что в современном мире, где господствует феноменальная военная мощь США, создать антиамериканский союз попросту невозможно.

В США в общенациональном масштабе растет понимание того, что гегемония — огромная цель. Она требует исключительной концентрации мощи и энергии. Владение ею дает невероятные возможности, но путь безусловного овладения ею чреват опасностями, ее поддержание накладно, ее реализация способна антагонизировать колоссальные силы.

Правы ли «неоконы» с их предупреждающими, предвосхищающими ударами? Политолог Джек Снайдер размышляет на эту тему так: «Это правда, что малые государства-изгои и им подобные не могут собственными силами создать контрбаланс американской мощи в традиционном понимании такого баланса. Справедливо и то, что такие страны – потенциальные противники, как Россия и Китай, так сказать, „устали“ от противостояния американцам и их военным экспедициям. Но, если даже несравненная мощь Америки понижает вероятие создания традиционного союза-контрбаланса, уже сами американские действия создают некий функциональный эквивалент такого союза. Предшествующие расширяющиеся империи в конечном счете обнаруживали себя перенапряженными, даже если противостоящие альянсы создавались очень медленно. Например, хотя потенциальные жертвы Наполеона и Гитлера с большим трудом оформляли противостоящие коалиции, эти империи атаковали столь большое число оппонентов практически одновременно, что значительные союзы де-факто в конечном счете обретали форму противостояния. Сегодня аналогичная форма перенапряжения – политического и военного – может найти себя, если страны посчитают американские усилия по предотвращению ядерного вооружения и стремление насадить демократию силой в мусульманские страны постоянным серьезным фактором».

Даже очень «малоотчетливый» союз против односторонних действий одной державы может оказаться мощным фактором международных отношений в условиях, когда огромное большинство мирового сообщества, начинает видеть себя объектом чужеродной политики и потенциальной жертвой этой политики. Вьетнам и Алжир в 1960-х годах возобладали над значительно более мощными странами-противниками. Палестина может не возобладать, но стоимость совладания с нею становится грандиозной, труднопереносимой. И мир ожесточенных не может в этих условиях не смотреть на потенциальные источники оружия массового поражения как средства своего рода баланса. Очень опасный поворот событий.

У всех наблюдателей возникает общий вопрос: способны ли такие руководители, как команда Дж. Буша-мл., на трезвый отход от гегемонии в случае непредвиденных препятствий, когда очередные – Иран, КНДР и далее по списку «оси зла» – введут Вашингтон в клинч с историей, с конечностью собственных ресурсов, с неготовностью американского населения нести жертвы в условиях малоубедительного их трактования? Отметим несколько наиболее важных моментов, ставящих под сомнение «доктрину Буша».

1. Классическим примером предвосхищающего удара является хорошо известный «план Шлиффена», тщательно обосновавший необходимость такого удара по Франции и детально разработавший такой удар через Бельгию. При всей изощренности этого плана, он, по сути, бросает вызов здравому смыслу. Оборона всегда обходится дешевле, чем наступление на неведомое большое. Представьте сегодня Соединенные Штаты, периодически наносящие удары по пятимиллиардной периферии мира. Только убежденный враг Америки мог бы посоветовать ей встать на этот путь, где ей придется озираться без конца и края, тратя свои конечные ресурсы.

2. Гораздо реалистичнее представить себе Северную Корею, применяющей ядерное оружие, не в слепой ярости наносящей удар по Сеулу, а в беспросветном отчаянии столкнувшейся с сверхмогущественными Соединенными Штатами, пожелавшими изменить политический режим в Пхеньяне. Именно превентивное наступление вооруженных сил США, как видится, скорее всего прочего могло бы вызвать то, чего по понятным причинам опасаются и боятся в США.

3. Доктрина «превентивной агрессии», помимо прочего, страшна тем, что превращает потенциального противника в неотвратимо реального. При этом государства – потенциальные члены антиамериканского союза невольно подталкиваются к формированию такого союза. И делают это быстрее и эффективнее из-за страха встретить американский удар в одиночку.

4. Американское руководство не может бесконечно использовать логику, исходящую из положения, что «показать слабину» для Америки смертельно опасно: «Если мы не покажем готовность приложить силу в данном конкретном случае, то доверие к нам в мире падет до нуля». Исторический опыт не может не подсказывать американцам, что именно на этом основании (плюс «доктрина домино») им объясняли важность борьбы с Вьетконгом, с вьетнамским сопротивлением (что, мол, если уступить во Вьетнаме, то падет весь Индокитай, за ним неизбежен переход на противоположную американцам сторону Таиланда, Малайзии и Индонезии; а за ними и коммунизация всей Азии). Нельзя же верить бесконечно в надуманное «падающее домино»?

5. Титаны дипломатии стремились поставить своего противника в положение «первого атакующего», чем выигрывали в глазах общественного мнения. Надо ли вызывать тень великого Бисмарка, чтобы напомнить, что он находился под постоянным давлением своих генералов, жаждавших получить приказ выступать. Бисмарк же назвал превентивную войну чем-то «похожим на совершение самоубийства из-за страха смерти». Более импульсивные наследники канцлера Бисмарка бросили Германию в цепь авантюр, которая завершилась для этой страны двумя мировыми поражениями.

Что сдерживает мирового лидера

Ирак 2003 года был первым испытанием «доктрины Буша», ее сердцевины – обоснования необходимости «упреждающего удара». Один из высших представителей администрации указал прямо и непосредственно: «Ирак – пример того, что случается, когда Соединенные Штаты что-либо ставят в свою повестку дня, а затем привлекают весь остальной мир к решению поставленной задачи».

Ирак 2003 г. являет собой и пример «доктрины Буша» в действии, и первое испытание этой доктрины.

Критики указывают, что вторая война против Ирака являет собой яркий пример нарушения того правила, которое ввел в американскую дипломатию первый империалист американской истории – президент Теодор Рузвельт: «Говори тихо и неси с собой большую дубину». Растиражированная агрессивность, громкая несдержанность на всех форумах, начиная с трибуны ООН, – вот что мы видели на подходах и в ходе трехнедельной войны двух никак не равных сил. Сторонник реалистического подхода к решению проблемы не может не смутиться провинциальной несдержанностью команды, которую не сдерживают даже вопросы жизни и смерти. Фанфары по поводу «предвосхищающего удара» никому не нравятся, это некая некорректная несдержанность представителей страны, где общественная жизнь регулируется политической корректностью.

Война – всегда тяжелая трагедия. Неизбежна ли была иракская трагедия весны 2003 г.? Даже представляющий ближайшего союзника Америки в этой войне посол Великобритании в Организации Объединенных Наций сэр Джереми Гринсток полагает, что, прояви Белый дом еще чуть-чуть изобретательности и выдержки, и американская сторона могла добиться принятия «второй» резолюции Совета Безопасности ООН. Тогда проблема была бы всемирной, а ныне Франция и Россия сделали ее американской проблемой.

Проблемы для Соединенных Штатов начались не с так и не сбывшимся столкновением с саддамовской армейской элитой (испарившиеся четыре ударные дивизии), а с ломкой представления о том, что население Ирака страстно желало избавления от диктатуры и приступит немедленно к созданию демократического государства тотчас же после изгнания из Багдада Саддама Хусейна.

Назовем (мельком) более серьезные проблемы, чем разгром иракской армии, которая, как оказалось, никогда не имела ядерного оружия и средств его доставки. 1) Как управлять 60 процентами иракских мусульман, которые являются шиитами и смотрят, как на священный, на иранский город Кум? 2) Можно ли разоружить вчерашнего союзника – почти пятимиллионный (в Ираке) народ курдов? 3) Как сохранить лояльность ключевого в регионе союзника – Турции, более всего на свете боящегося восстания воодушевленной курдской трети 67-миллионного турецкого населения? 4) Как уберечь американскую армию от партизанской войны, столь памятной по Вьетнаму? 5) Где среди местного населения найти носителей демократических ценностей, если они здесь никогда не имели распространения? 6) Как сплотить, на чем основываться в поддержании единства Ирака, если прежняя элита (баасистские сунниты) стала меньшинством, а шиитское большинство дружественно антиамериканскому Ирану?

Следуя «доктрине Буша», Соединенные Штаты нанесли упреждающий удар по Ираку, но в результате трехнедельной победоносной кампании не только не решили своих проблем, но обрели, как мы видим это сейчас, гораздо более масштабные проблемы. Отчего потеряла влияние Британская империя? Оттого, что принимала активное и непосредственное участие в двух мировых войнах, доведших ее до измождения. Между тем, если бы Британия содержала большую армию в мирное время – убедительное для Германии сдерживание, то она не изошла бы жизненными силами в мировых катаклизмах. В пик имперского влияния (между 1870 и 1914 годами) Британия расходовала на военные нужды 3, 1 процента валового внутреннего продукта в год – не столь уж напряженное бремя. Не более напряжено оно пока и у Соединенных Штатов, но несколько обстоятельств «работают» против продолжительного имперского всемогущества.

1. У власти в США республиканцы, доминирующий элемент их внутриполитической философии – снижение уровня налогов в стране. А ведь империя требует жертв, в том числе и финансовых. Даже на военные нужды Соединенные Штаты в годы «холодной войны» расходовали значительно относительно больше, чем сегодня. Республиканцы президента Дж. Буша-мл. уже произвели несколько подобных налоговых сокращений. Не собираются ли они доминировать в мире «бесплатно», пользуясь просто ослаблением (последовательно) мусульманского мира после 1700 года, Китая после 1850 года, Западной Европы после 1914 – 1945 годов, России после 1991 года? Ведь все поименованные силы прилагают старания восстановить свою мощь – военную в том числе – и настроены на координацию своих усилий.

2. Встает вопрос, как могут Соединенные Штаты контролировать огромный внешний мир, если бюджеты двух главных механизмов-доноров, Государственного департамента и Американского агентства международного развития, совокупно составляют всего один (!) процент федерального бюджета? Американское правительство тратит 16 процентов на военные нужды, но ведь империя не может жить одним лишь покорением непокорных.

3. Изменить функции военных? На этот счет внутри республиканской администрации идет борьба, и похоже, что побеждают те, кто, словами Джозефа Ная, предназначает военному ведомству ограниченную функцию: «Вломиться в дверь, избить диктатора и возвратиться домой, а не приступать к тяжелой работе создания демократического общества».

4. Главное. Даже если Соединенные Штаты произведут более серьезную, чем просто создание Министерства внутренней безопасности, внутреннюю мобилизацию, и идеологическую и материальную, все равно жестким фактом реальности будет то, что все более растущий объем процессов в мире остается за пределами контроля даже самого могущественного государства. У Соединенных Штатов нет инструментов, воли и психологического настроя на постоянной основе вмешиваться во внутренние дела бесчисленного множества государств, заниматься постоянным мониторингом происходящих в этих государствах внутренних процессов, силовым вмешательством на постоянной основе.

5. Трудности в Ираке начались не с выдвижением американских армейских частей против элитных иракских формирований, а после того, как эти формирования исчезли неведомо куда. Американский народ в общем и целом воспринял как «приемлемые» потери полтораста человек в ходе боевых действий между Тигром и Евфратом (примерно такими же были потери в афганской кампании). Но американское общество начало испытывать конвульсии после 1 мая 2003 г., когда президент Буш объявил об одержанной победе, а еженощные потери американских военнослужащих начали приближаться к цифре собственно боевых потерь. Мир оказался для американской армии и общества едва ли не более болезненным, чем объяснимый военный период.

Особое внимание следует обратить на демографические процессы, быстро меняющие мир и влекущие за собой последствия стратегического характера.

 

2. ШАНСЫ ГЕГЕМОНИИ

Отношение к внешнему миру

Американская самоцентричность отмечалась (справедливо) многократно. Но примитивным было бы утверждение об абсолютной потере американцами интереса к миру за пределами их границ. Помимо прочего, американцы желают знать, откуда следует ожидать опасности. Самоутверждение в условиях противостояния Америке – весьма рискованное предприятие. Окружающему миру будет трудно противостоять феноменальной силе Америки.

Однако самоуспокоению нет места. Мировая история учит, что любой вакуум немедленно заполняется, любая гегемония вызовет противодействие. В США не закрывают на это глаза, идет постоянное обсуждение очередных вызовов: Японии, которая может сказать «нет», китайского восхождения, российского потенциала, западноевропейского интеграционного строительства. Постоянно проводятся опросы общественного мнения на эту тему. Какие же угрозы видят американцы на своем историческом горизонте?

Таблица 1. Уровень угроз безопасности США несколько лет назад и в будущем (в % от общего числа опрошенных).

Источник: «Orbis», Fall 1999, p. 632.

Как видим, растущую озабоченность вызывает усиление Китая, оружие массового поражения будет казаться менее страшным – как и международный терроризм, как и ухудшение окружающей среды. Эволюция России ставится на один уровень с исламским фундаментализмом.

Американцы воспринимают внешние угрозы следующим образом (в процентах, начиная от наиболее значимых):

международный терроризм (80%);

применение химического и биологического оружия (75%);

возникновение новых ядерных держав (73%);

эпидемии (71%);

превращение Китая в мировую державу (57%);

поток иммигрантов в США (55%);

конкуренция Японии (45%);

эк. соперничество со странами с низким жизненным уровнем (40%);

исламский фундаментализм (38%);

военная мощь России (35%);

региональные этнические конфликты (34%);

экономическое соревнование с Западной Европой (24%).

Источник: «Foreign Policy», Spring 1999, p. 104.

Большинство американцев в общем и целом предпочитают интернационализм изоляционизму, но при этом не склонны к жесткой вовлеченности и сопутствующим издержкам. (В этом отношении американская империя повторяет эволюцию Британской империи. В качестве молодых офицеров британские генералы Второй мировой войны Монтгомери и Александер видели страшные потери Первой мировой войны, обескровившие целое поколение. Став старшими военачальниками, они прежде всего думали о минимизации людских потерь. Такую же эволюцию претерпевают американские младшие офицеры периода вьетнамской войны – теперь четырехзвездные генералы более всего боятся массовых людских потерь.)

Мир не окрашен для американцев одной краской, они выделяют более важные для себя страны, за чьей политикой следует следить в первую очередь. Шкала жизненных интересов размещает такие страны (по степени уменьшения значимости для США в % населения и политических лидеров):

Таблица 2. Интерес, проявляемый к данной стране (в процентах).

Источник: «Foreign Policy», Spring 1999, p. 103.

В опросах американского общественного мнения только в одном случае американцы выражают готовность применить американские вооруженные силы за пределами США – в случае вторжения Ирака в Саудовскую Аравию.

В результате внешняя политика США находится под влиянием интересов отдельных групп, влиятельных частных, а не общенациональных интересов, не общенациональной стратегии. Некоторых американских политологов это раздражает: «Если современная эра американского превосходства подойдет к преждевременному окончанию, а за ней последует период повышенного насилия и окончания процветания, то объяснением этому будет американская глупость, а не внезапный подъем противника».

Нечасто, отмечает У. Пфафф, «американцы задаются вопросом, имеют ли они достаточные моральные и интеллектуальные ресурсы для осуществления роли гегемона… Но реальность, сила вещей эвентуально поставят во всю ширь этот вопрос, даже если сейчас он и непопулярен». Некоторые умудренные американцы задают роковой вопрос уже сейчас: «Великий вопрос американской внешней политики уже сейчас заключается в противоречии между настойчивым желанием оставаться главной глобальной силой и постоянно растущим нежеланием платить цену за такую позицию».

Международный опыт сверхмощной Америки вызывает не только триумфализм. По мнению сотрудника Института мировой политики (Вашингтон) И. Катбертсона, «кампания возмущения по поводу китайского шпионажа, возмущение китайского правительства и общества по поводу бомбардировки посольства КНР в Белграде, резкая реакция России на акцию НАТО в Югославии ускорили процесс понимания как элиты, так и общественного мнения в Соединенных Штатах, что не все довольны видеть Америку единственным мировым гегемоном… Односторонние американские действия быстро мобилизуют возмущение, переходящее в противодействие и ярость, о чем говорят тысячи антиамериканских демонстраций и беспорядков… И это не лучшая реклама западных и особенно американских принципов, когда становится ясно, что мы готовы жертвовать кровью и богатством только тогда, когда возникает опасность неполучения естественных ресурсов, каковым, в частности, является нефть, от поставок которой зависит Запад».

Цена гегемонии может стать непомерной. В свете этих обозначившихся уже в начале 90-х годов факторов в США начался общенациональный «спор» об оптимальном поведении страны в условиях обнажившихся новых благоприятных обстоятельств.

 

3. ЛИДЕРСТВО В НЕУДОВЛЕТВОРЕННОМ МИРЕ

Отмечая свое девяностолетие, патриарх американской политологии Дж. Кеннан дал весьма критический анализ возможности для Соединенных Штатов осуществлять мировую гегемонию: «Перед нами в высшей степени нестабильный и неудовлетворенный мир – преисполненный противоречий, конфликтов и насилия. Все это бросает нам такой вызов, к которому мы не готовы. В течение 60 лет внимание наших руководителей и общественного мнения было монополизировано совсем другими угрозами… Наши государственные деятели и общественность не приспособлены реагировать на такую мировую ситуацию, в которой нет четко выраженного фокуса для проведения национальной политики». Кеннан не утверждал, что Америка нуждается в четко прописанной великой стратегии (имитирующей стратегию сдерживания), но он констатировал факт, что Вашингтон едва ли готов к решению проблем нового мира XXI века. Он указал и на внутреннее разъединение, и на противостояние несклонного быть управляемым внешнего мира. .

Неприемлемые материальные расходы. Такие американские исследователи, как У. Грейдер (посетивший немалое число заграничных баз – места дислокации американских войск на самых разных широтах), приходят к выводу, что на определенном этапе чисто материальная цена поддержания огромной зоны влияния окажется неприемлемой для большинства американцев. Грейдер пишет: «Даже если современный консенсус по поводу поддержания текущих уровней вооруженных сил сохранится, бюджетное напряжение, уже видимое и ощутимое, станет в конечном счете непереносимым. Цена еще более дорогостоящих исследований и разворачивание новых систем вооружений, необходимых для обеспечения минимального уровня американских потерь, значительное повышение зарплат и пенсий военнослужащим, рассчитанное на предотвращение их ухода в гражданские области, на поддержание нынешнего масштаба воинского контингента и индустриальной инфраструктуры, создаст бремя, которое, попросту говоря, станет невыносимым для американцев даже в период экономического процветания».

С одной стороны, ослабление желания выполнять внешнеполитические обязательства и предпринимать инициативы за пределами границ США произойдет еще более естественным образом в случае замедления роста американской экономики, когда расходы на социальные нужды выйдут на первый план и нанесут удар по бюджету вооруженных сил США. При этом создание высокотехнологичных видов вооружений может очень быстро стать настолько дорогостоящим (учитывая безусловный настрой американского населения на предотвращение всех возможных потерь), что начнет поглощать основную массу ассигнований на военные нужды, создавая объективно нужду в его увеличении.

С другой стороны, усилия по сохранению в армии «лучших и самых ярких» станут бессмысленными в случае продолжения экономического бума в экономике страны. Американская армия начнет терять самый квалифицированный персонал. Скажем, гражданские авиакомпании будут сманивать лучших военных пилотов. Способность содержать армию, годную к глобальной миссии, станет все более трудной. Эти взгляды наиболее убедительным образом выразил бывший пилот ВМС сенатор Маккейн, весьма ярко проявивший себя на начальной стадии избирательной кампании республиканцев в 2000 г.

С третьей стороны, настроения молодого поколения американцев едва ли окрашены в героический дух жертвенной обороны трансконтинентальных границ – вех всемирной зоны влияния. Американское общество эволюционировало в направлении не тяги к имперской славе, а в направлении ценностей комфорта, долголетия, индивидуального самоутверждения. «Наше общество, – подчеркивает Д. Риефф, – сделало здоровье общепризнанно наиболее важной социальной ценностью… В Америке индивидуумы, попавшие в катастрофу или ущемленные неудачным поворотом событий, немедленно принимаются искать, кого можно в этих несчастьях обвинить. В таком культурном контексте старые доблести жертвенности, подчинения, дисциплины и риска теряют свой смысл, и неудивительно, что армия США должна приспособиться к этим реалиям».

В течение уже долгого времени американцы полагают, что проблема может быть решена за счет революции в передовой военной технологии, позволяющей наносить сверхточные удары, сохраняя при этом людскую силу. Отсюда огромные усилия по созданию целого потока направляемых лазерным лучом ракет, управляемых снарядов и бомб, которые должны минимизировать людские потери. Подлинная проблема заключается в том, что не желающее ничего слышать о людских потерях американское население в то же время выросло в твердой вере в буквально безграничную американскую военную мощь.

Для лидерства в мире США нуждаются в самом образованном населении. В то же время серьезные исследователи отмечают, что американская система образования дает сбои, что американские дети учатся меньше на 40 – 80 дней в год, чем их сверстники в Европе и Японии; качество образования также желает лучшего. Инвестиции в образование, инфраструктуру и исследования сократились. Американцев будет заботить, что их правительство «ничего не сделало для повышения уровня образования тех, кто не учится в университетах. Для экономики первого мира массивная рабочая сила третьего мира – не самый прочный экономический фундамент».

Мир не разделяет многие из американских ценностей. Мы видим, как возглавляемая канадцами группа из 20 стран отвергла «американский культурный экспорт», целые коалиции фактически препятствуют Соединенным Штатам снова осуществить меры военного воздействия на Ирак. Собственно, остается загадкой не это противодействие, а удивительное непротивление европейских и азиатских стран диктуемому Америкой порядку, их прямая и косвенная поддержка.

«Другие нации, – размышляет У. Пфафф, – имеют собственные мифы национального происхождения, своей уникальности и судьбы. Американский опыт представляет для других народов некоторый исторический интерес, но особого политического значения он не имеет. Другие общества могут восхищаться Соединенными Штатами, эти общества могут завидовать американцам по-хорошему и по-плохому. В Соединенные Штаты продолжается иммиграция тех, кто жаждет того, что воспринимается как свобода и приобщенность к материальным богатствам. Но огромное большинство человечества индифферентно к американским порывам, если вовсе не враждебно к ним; элита прочих наций мира не готова воспринимать такую иерархию политических обществ и культур, в которой Соединенные Штаты всегда находятся на вершине».

Как долго

Построение империи обречено на поражение: все империи в истории, неважно, насколько могущественными они были, пали под напором недовольства своих подданных и врагов. Соединенные Штаты, слишком углубившись в односторонность, идут по этому же пути.

М. Хирш, 2002

Ничто не вечно, любой процесс имеет как начало, так и конец. Сомнения в способности США долго вести за собой мир проникают в собственный анализ, в прогнозы американского будущего. «В ближайшем будущем – от пяти до десяти лет – американское вмешательство в заграничных делах, – пишет американский исследователь Ф. Закария, – будет происходить благодаря стимулам внешнего мира – вакуум власти, гражданские войны, проявления жестокости, голод; но характер вмешательства в дела внешнего мира будет определяться внутренними обстоятельствами – прежде всего внутренними приоритетами, боязнью крупных потерь и стратегического перенапряжения, гибели американцев. Американцы будут стремиться достичь своих целей, вооружившись риторикой интервенционизма – делая вид активной задействованности – и в то же время в действительности отстоя от реального участия в том, что касается траты времени, денег и энергии. В результате Вашингтон во все большей степени будет превращаться в пустого по своей сути гегемона».

Даже многие апологеты «мировой вахты» Америки определяют образовавшийся в начале третьего тысячелетия мир несравненного американского могущества как не владеющий полностью инструментами этого могущества, как такой, в котором есть «единственная сверхдержава, но не сформировался однозначно однополюсный мир» или как «однополюсный мир без гегемонии». Тем самым подчеркивается «неабсолютный» характер американского преобладания в мире, где США, являясь единственной сверхдержавой, «периодически проявляют себя как гегемон в двусторонних, региональных и функциональных отношениях, но не могут позволить себе самоутверждения всегда и везде, что не позволяет считать Америку в полном смысле системным гегемоном».

Когда идеологи, подобные Р. Кагану и У. Кристолу, утверждают, что «мир во всем мире и безопасность Америки зависят от американской мощи и воли использовать эту мощь» и говорят о необходимости поддерживать «стратегическое и идеологическое превосходство», они, собственно, говорят об исчезнувшем мире, где была жесткая дисциплина. О мире, который более не существует, который ушел невозвратно вместе с Берлинской стеной. «Творцы американской политики уже не смогут создать парадигму, которая была бы безусловно поддержана всем американским обществом… Энергичное использование мощи зависит от ощущения исполняемой миссии, а этого ощущения, увы, нет. Последние рейганисты плетут соломенных чудовищ, пользуются алхимией слов, стараясь укрепить хребет иррациональности в американцах, пытаясь превратить побочные конфликты в центральные, но время крестовых походов ушло, нечего призывать туда, где нет цели».

В этих сомнениях зреет ответ на вопрос, обречено ли мировое сообщество в грядущие десятилетия на американское лидерство вплоть до гегемонии? Такой обреченности, такой исторической заданности в развитии человечества не существует. При всей своей колоссальной силе, контроль США над внешней для этой страны сферой не абсолютен и уж, более того, никак не свободен от человеческой ошибки. И все большую значимость будут приобретать процессы внутри Соединенных Штатов, общества, меняющегося демографически, социально, нравственно.

 

4. ФАКТОРЫ, ОСЛАБЛЯЮЩИЕ ГЕГЕМОНИЮ

Есть основания предположить, что к 2020 г. «внутренняя поддержка международного лидерства может значительно ослабеть. Если США перестанут быть богатейшей страной в мире, почему они должны будут платить за безопасность стран, способных обеспечить эту безопасность?.. США оставят в Европе лишь символические силы. И в Азии останется лишь небольшая часть контингента 1990-х годов. Америка придет к выводу, что Европа способна защитить себя сама, равно как и Япония. США сохранят особый интерес к таким регионам, как Ближний Восток и Латинская Америка… Но прямые угрозы Соединенным Штатам потеряют свою убедительность, и население страны будет все более выказывать нежелание вмешиваться во все спорные мировые вопросы, если только на кону не будут прямые американские интересы. США не вернутся к изоляционизму, но они придут к выводу, что не в состоянии решить все мировые проблемы лишь собственными силами».

Слабые места гегемона

Вопреки фанфарам и желанию немедленно наказать ускользающего противника, американцам не удержать своего бесспорного лидерства на многие десятилетия. Колоссальная военная мощь США не нуждается в комплиментах, но эта мощь малопригодна для решения поставленной задачи прежде всего по следующим причинам:

1. Противник (в данном случае преследуемый терроризм) не собирается на некое Ватерлоо, он понимает свою слабость в открытом противостоянии и намерен, сохраняя инициативу, бить по уязвимым точкам громоздко-сложного механизма современной западной цивилизации. В США уже засекретили основные нефте – и газопроводы, убрали их маршруты с общедоступных карт, но колоссальная уязвимость высокоиндустриального мира остается. Особенно интенсивно в последнее время обсуждаются открытость доступа к электростанциям всех видов и региональным электроподстанциям.

2. Информационная открытость западного мира, накладываясь на гедонистическую характеристику этого мира, делает практически невозможным такое применение американской (и союзной ей вооруженной силы западного характера), которое чревато большими людскими потерями. 96 убитых были пределом для войны в Заливе, 9 человек среди американской морской пехоты явились пределом для попыток контроля над Сомали в 1993 г.

3. «Американская разведка была создана совсем в другое время и для решения очень отличных от сегодняшних проблем»1 . Ее переспециализация давно назрела. ЦРУ, ФБР и Агентство национальной безопасности практически не делятся секретной информацией. Полагаясь только на технические средства разведки, Соединенные Штаты не знают, откуда ждать следующего удара, каким будет характер этого удара и где расположены его цели. Страны типа России, исторически изощренные во внутренней борьбе с террором, убедились, что лишь наличие агентуры в противостоящем лагере дает некоторые результаты. В спешном порядке в США ставится задача создания большой группы экспертов, знающих язык, культуру, общественные условия, экономические факторы, воздействующие на страны, где проявило себя организованное противостояние мировому лидеру. Но время бесценно, а когда агентурная сеть будет внедрена и заработает?.. Американские специалисты в данном вопросе жалуются на нежелание рекрутов пойти на то, что по существу является жертвой собственной жизни. Да и репутация разведорганов еще несет исторические пятна.

4. В определении противника в американском государственном анализе просматривается очевидная нелогичность, своего рода непотизм, одиозное прощение потенциально главных противников и указание – как на главных – на наиболее одиозных. Самый яркий пример, пожалуй, сопоставление Афганистана и Саудовской Аравии. Именно в последней правит весьма агрессивный ваххабитский режим, пропаганда антиамериканизма весьма софистична и открыта. Напомним, среди 19 сентябрьских террористов 15 вышли из Саудовской Аравии. Но четверть мировой нефти – это более чем весомый аргумент, и жертвой удара становится глухой Афганистан. Встает резонный вопрос, не получат ли американцы в результате новый Иран? Нового Хомейни?

5. Находясь в апогее своей мощи, США, словами Г. Киссинджера, «не сумели выработать общей концепции своего поведения в мире новых реальностей. Победа в „холодной войне“ стимулировала самоуверенность; удовлетворение существующим положением делает политику простой проекцией на будущее знакомых понятий; поразительные экономические успехи влекут политиков к смешиванию стратегии с экономикой, делают их нечувствительными к политическому, культурному и духовному воздействию гигантских трансформаций, вызванных американской технологией».

6. Но главноевсе же не в указанных моментах органической слабости. Главное в том, что 90 процентов мирового населения не удовлетворены существующим положением, которое грозит абсолютной маргинализацией абсолютного большинства земного населения, многих стран с традициями жертвенного противостояния судьбе и обстоятельствам.

Где выход из складывающегося и грядущего противостояния? Прежде всего это смягчение противостояния Север – Юг. Дж. Стерн из Гарварда настоятельно указывает, что, если Соединенные Штаты хотят избежать второго Сентября, они «больше не могут позволить другим странам опуститься в хаос» – если Америка не обратит внимания на проблемы образования, здоровья и экономического развития зарубежных стран, то «придут новые бен ладены». Пассивность же самоубийственна, промедление смертельно опасно. «Мы должны двигаться, – отражает все более популярную точку зрения Швенингер, – в направлении некой системы глобального налогообложения, которая не зависит от хрупкого благорасположения национальных правительств, хотя и контролируется ими».

Конкретным советом звучит делаемый вывод, что вводимый, скажем, Организацией Объединенных Наций (весьма скромный) налог в 0, 1% на нынешние мировые трансакции мог бы помочь развитию. Специально созданная международная компьютерная система могла бы фиксировать прохождение этого потока и налагать справедливый и относительно малочувствительный для облагаемых налог. Мировые трансакции ныне составляют 500 трлн. долл. в год (ежедневно в мировых трансакциях проходят примерно 1, 5 трлн. долл.) Указанный налог дал бы солидную сумму в 500 млрд. долл., которые можно было бы использовать для помощи бедным странам.

Такие исследователи, как американец У. Грейдер, полагают, что необходим «новый Бреттон Вудс, новое соглашение, восстанавливающее равенство между богатыми и бедными, для развитых и развивающихся стран». Должно возникнуть нечто вроде легально оформленного мирового сообщества. Это предложение, судя по всему, будет воспринято без всякого энтузиазма питающими отвращение к налогам нациями, жестко стерегущими свой финансовый суверенитет. «Но для американского политического класса, включающего в себя новую экономическую элиту, которая обогатилась на мировом рынке, преждевременно превозносить достоинства нового – глобального, безграничного рынка и в то же время категорически отказываться от финансирования политической инфраструктуры, необходимой для обеспечения ее жизнедеятельности».

Скептицизм внутри

Сомнения испытывают сами американцы. Нельзя сказать, что американские политики и их советники, софистичная и изощренная среда заокеанской политологии, не ощущают хрупкости любого владычества, опасности подняться над другими. Здесь меньше, чем могло бы быть, иллюзий относительно союзнической верности и лояльности. Напротив, немалое число американских политологов весьма критично оценивают теряющих критическое чутье идеологов имперской системы. Как формулировал весной 2002 г. известный американский обозреватель У. Пфаф, «похоже, что многие в администрации Буша убеждены, что военной силой можно добиться желательного разрешения политических проблем. Они полагают, что Ариэль Шарон делает то, что нужно делать в его ситуации. Грубой силой можно решать политические проблемы, но этот метод обычно несет с собой новые проблемы… Эдмунд Берк однажды заметил, что для нации нет большего бедствия, чем порвать со своим прошлым… Холодная война оторвала США от прошлого. После окончания ее возврата к прошлому не произошло. Стратегам в Вашингтоне статус империи представляется удачным выбором. Считается, что таким образом удастся увеличить стабильность международного сообщества и решить проблему терроризма, государств-изгоев, оружия массового поражения и т. д. Но американское политическое, экономическое и культурное влияние не носит стабилизирующий характер. Оно опрокидывает прочные структуры, преследуя добрые или дурные цели. Администрация Буша – это правительство крестоносцев».

Критически оценивая глобальный мессианизм, значительная часть американской элиты выражает сомнения и в потенциале США. В частности, патриарх американской политологии Дж. Кеннан с недоверием относится к способности Соединенных Штатов осуществлять мировую гегемонию: «Перед нами в высшей степени нестабильный и неудовлетворенный мир – преисполненный противоречий, конфликтов и насилия. Все это бросает нам такой вызов, к которому мы не готовы. В течение 60 лет внимание наших руководителей и общественного мнения было монополизировано совсем другими угрозами… Наши государственные деятели и общественность не приспособлены реагировать на такую мировую ситуацию, в которой нет четко выраженного фокуса для проведения национальной политики». Кеннан констатирует факт, что Вашингтон оказался неготовым к решению проблем XXI века, проблем несклонного быть управляемым внешнего мира. Сторонники этой точки зрения сомневаются в необходимости «глобальной вахты», способной вызвать вовне неприятие Америки, а внутри американского общества – перенапряжение.

Внушительное число аналитиков утверждает, что «однополярность – это иллюзия, это краткий момент, который не может длиться долго». «Почему, – пишет американский исследователь Г. Уиллс, – другие нации обязаны следовать за руководством США, а не за национальным руководством?» Ф. Закария предсказывает, что «подъем антиамериканских настроений будет ощутим во всем мире – от коридоров Кэ д'Орсэ до улочек Южной Кореи дипломаты будут высказывать свое недовольство американской демонстрацией силы». Благожелательная гегемония – этот американский словесный оборот воспринимается в остальном мире как нарушение логики. Британский дипломат пишет: «О желании мира иметь американскую гегемонию можно услышать только в Соединенных Штатах. Повсеместно в других местах говорят об американском высокомерии и односторонности». Америка не всегда права, более того, она часто не права и сомнамбулически не ощущает этого, находя новый Вьетнам, новое Сомали, новое Косово. «А если наши ракеты, – пишет американец Э. Басевич, – сокрушат пассажирский поезд, убьют незадачливых беженцев или поразят зарубежное дипломатическое представительство, мы выражаем соболезнование в ожидании, что наши жертвы поймут нас».

Мультикультурализм

Двести с лишним лет кредо американского общества являлась вера в то, что права личности, отдельного индивидуума безусловно важнее прав групп, построенных на этнических, религиозных или прочих основаниях. Национальным лозунгом был: еpluribusипит – едины в многообразии. Президент Т. Рузвельт предупреждал, что «единственным абсолютно верным способом погубить нацию целиком было бы позволить ей превратиться в клубок ссорящихся между собой национальностей». Такие историки и политологи, как A.M. Шлезингер и С. Хантингтон, предупреждали и предупреждают сейчас перестать воспевать превосходство группы над индивидуумом, отдельного сообщества над гражданином.

На рубеже третьего тысячелетия произошло качественное изменение. Национально главенствующей стала точка зрения отдельных этнических общин. Пресловутый плавильный тигель наций практически перестал работать. Более того. С 1970 года число американцев, имеющих многорасовые корни, увеличилось в четыре раза. После трех лет ожесточенных эмоциональных дебатов между традиционалистами и активистами многорасовости в самоидентификации американцев произошли существенные перемены. В национальном цензе (проводимом каждые десять лет) 2000 г. респондентам впервые было дано право идентифицировать себя по расовому признаку. Теперь американцы впервые подчеркнуто открыто указали на свою принадлежность к одной (или нескольким) из четырех мировых рас – белая, афроамериканская, азиатско-тихоокеанская, индейская-эскимосская. (Испано-язычные остаются в особой этнической группе.)

«Ассимиляция американских этнических меньшинств во враждебное принявшее их общество стала не соответствующей духу времени среди как уже утвердившихся, так и недавно организованных, ориентирующихся на свои национальные государства диаспор… Многие диаспоры, обосновавшиеся в Соединенных Штатах, не ощущают давления американского государства в пользу ассимиляции, они не видят особой привлекательности в ассимиляции в американское общество и даже не стремятся получить здесь гражданство». Происходит нечто весьма важное: главная эмигрантская страна в мире меняет ориентиры, переходит от практики ассимиляции в одну большую американскую нацию к торжеству «множественных» лояльностей. Главенствующим для многих американцев становится проявление воли диаспор, проявляющих больше лояльности к покинутой, чем к приобретенной родине.

Произведенная реформа будет иметь долговременные последствия. Совсем не ясно, как будут использоваться новые демографические данные. «Будет ли, – спрашивает журнал „Экономист“, – дочь афроамериканского отца и белой матери считать себя черной женщиной в случае, если легислатура штата постарается создать округ с преобладающим черным населением? А как быть с гражданином, утверждающим себя в качестве потомка белых, черных и азиатов? Будет ли правительство считать его одним из них?».

Итак, в то время как богатство Америки и ее мощь занимают высшую ступень в мировом табеле о рангах, национальное единство американского народа начинает испытывать на себе давление отдельных этнических общин. Экономическое равенство и культурная цельность начинают терять свою значимость и в будущем станут находиться на значительно менее высокой отметке, чем на протяжении прежних двух с лишним веков американской истории. Складывается ситуация, когда главными противниками Соединенных Штатов в будущем явятся не Китай, Россия, ислам или некая враждебная коалиция, а нечто более приближенное к центру американской мощи: подлинная угроза американскому единству, культуре и мощи окажется размещенной значительно ближе – и имя ей мультикультурализм.

Происходит своеобразное дробление внешнеполитической стратегии как между элитой и обществом, так и между потомками различных меньшинств. Американцы польского происхождения приложили максимальные усилия, чтобы увидеть Польшу в НАТО. Выходцы из Кубы формируют антикастровскую политику Вашингтона, китайское лобби прессирует в пользу благожелательности к КНР, армянские сообщества заняты выработкой армянской политики США и т. п. Диаспоры предоставляют наиболее квалифицированные и софистичные аргументы, аналитические материалы, выдвигают кандидатов для дипломатических миссий и даже рекрутов в добровольческие силы. Диаспоры оказывают огромное воздействие на американскую политику в отношении Греции и Турции, закавказских стран, в дипломатическом признании Македонии, поддержке Хорватии, введении санкций в отношении Южной Африки, помощи черной Африке, интервенции на Гаити, расширении НАТО, введении санкций против Кубы, решения конфликта в Северной Ирландии, установлении отношений между Израилем и его соседями. Основанная на диаспорах политика может иногда совпадать с общими национальными интересами США, но может проводиться и за счет американских интересов и американских отношений с давними союзниками.

Как сказал известный историк А. Шлесинджер на лекции в Центре стратегических и международных исследований (Вашингтон), Соединенные Штаты начинают проводить внешнюю политику «скорее не в духе традиционной политики сверхдержавы, как серию усилий, предпринимаемых под давлением отдельных групп избирателей… Результатом является потеря связности, цельности американской внешней политики. Такое едва ли ожидается от ведущей мировой державы». Все это позволило сделать вывод (С. Хантингтон), что «внешняя политика как совокупность действий, предназначенных защищать и реализовывать интересы Соединенных Штатов как единой общности, противостоящей другим коллективным общностям, будет медленно, но постоянно исчезать».

Без помпы и громких деклараций в Америке периода ее геополитического триумфа произошла своего рода революция – замена базовых ценностей, низвержение общеобъединяющих ориентиров. Для многих стран, возможно, такая «смена вех» не столь и существенна. Китай с 5000-летней историей и 92%-ным этническим преобладанием в собственной стране был и останется Китаем вне зависимости от господствующих идей и политической философии. Британия, Франция, Япония, Германия и немалое число других стран были и останутся собой вне зависимости от очередного идеологического поветрия.

Но не мультикультурная Америка. Считать триумфом Америки не формирование единого сплава в тигле многих национальностей, а радость пестрого многоцветья мультикультурализма, привело к логическим результатам. Гарвардский профессор С. Хантингтон задает вопрос: «Смогут ли Соединенные Штаты пережить конец своей политической идеологии? Соединенные Штаты и Советский Союз напоминают друг друга в том, что не являются нацией-государством в классическом смысле этого слова. Обе страны в значительной мере определяли себя в терминах идеологии, которая, как показывает советский пример, является более хрупким основанием единства, чем единая национальная культура, базирующаяся на общей истории. Если мультикультурализм возобладает и если консенсус в отношении либеральной демократии ослабнет, Соединенные Штаты присоединятся к Советскому Союзу в груде исторического пепла».

Речь идет, прежде всего, о процессе формирования национальной стратегии. Никогда господствовавшие между 1776 – 1865 гг. англосаксы и преобладавшие в период 1865 – 1991 гг. американо-европейцы не строили свою внешнюю политику на неких кровных преференциях. Но ситуация изменилась после краха коммунистического Востока. Комиссия по Американским национальным интересам пришла к выводу: «После десятилетий необычной сосредоточенности на сдерживании советской коммунистической экспансии мы являемся свидетелями проводимой Вашингтоном политики спонтанных действий и шагов. Если дело будет продолжаться подобным образом, это плавание по течению представит угрозу нашим ценностям, нашей собственности и даже нашим жизням».

Конгресс американцев польского происхождения заполонил Белый дом и Капитолий в 1994 г. телеграммами, требующими включения Польши в НАТО. Кубинское лобби определяет политику США в отношении Кастро, а еврейское – в отношении Ближнего Востока. Армянское лобби влияет на политику Вашингтона в Закавказье, греческое – в отношении Турции (оно сумело даже блокировать отправку в Турцию американских вертолетов и фрегатов). Вторжение на Таити диктовалось давлением черных американцев. В результате, как выражается бывший министр обороны Дж. Шлесинджер, Соединенные Штаты «менее, чем какая-либо другая великая держава, проводят внешнюю политику в традиционном значении этого слова… Это скорее аккумуляция отдельных целей, к которым стремятся различные коллективы избирателей».

Все эти перемены отразились на позиции Белого дома, ощутившего на себе силу этнического давления внутри страны и упорство неподатливого мира вовне. На внутренней арене переход к «многорасовости» стал своего рода «переходом Рубикона». Президент Клинтон первым поставил «разнообразие выше единства той страны, которой он управляет. Поддержка реализации собственной этнической и расовой идентичности означает, что недавние эмигранты более не являются объектом того давления, которое испытали на себе прежние эмигранты, стремившиеся интегрироваться в американскую культуру. В результате этническая идентичность стала более важной и увеличивает свою значимость в сравнении с национальной идентичностью… Не имея общей культуры, основа национального единства становится хрупкой».

Едва ли проводимая в таком ключе политика способна укрепить «монолит США». Под новый мировой порядок гегемонии США подкладывается заряд огромной разрушительной силы. Увеличиваются основания для сомнений в том, что американский народ пойдет на большие материальные жертвы, на жертвы жизнями своих сограждан ради достижения целей, преследование которых – дело рук лишь одного из этнических меньшинств. Поэтому президент Буш-мл. постарался вернуться к «плавильному тиглю», отходя от одиозного мультикультурализма. Но можно ли вернуть джинна в бутылку?

Американская национальная идентичность в XXI веке будет находиться под угрозой мультикультурализма, наносящего удар снизу, и космополитизма (порожденного глобализмом) сверху. Эта верхняя линия водораздела в американском обществе будет пролегать между «денационализированной элитой и националистическим обществом. Обращенный к международным связям класс бизнесменов, официальных лиц, академических ученых и журналистов возник вследствие их постоянных путешествий, взаимодействия друг с другом, под защитой политики расширения внешней торговли, инвестиций за пределы страны и получения именно там доходов, продвижения по всему миру либеральной демократии и рыночной экономики. Эти цели противодействуют экономическим интересам и культурным привязанностям основной массы американского общества. В результате, как и предупреждал Кофи Анан, возникла националистическая, антилиберальная и популистская реакция на глобализацию» Учитывая, что «патриотизм и религия являются центральными элементами американской идентичности», возникает вторая (после мультикультурализма) сила, противодействующая национальному единству американского народа.

Само понятие «однополярность», полагают многие, все больше будет вызывать массовое противодействие, и в этом смысле был, возможно, прав С. Хантингтон, предложивший свой эвфемизм – «одно-многополярность», как бы намекая на то, что главенство США не будет жестокой гегемонией. Не будет тотальной и всепроникающей. Иначе цена главенства во всем мире становится слишком высокой – как выразился государственный секретарь США У. Кристофер, «любой кризис неизбежно становится нашим кризисом». И Вашингтон в этом случае должен превратиться во всемирное Министерство по чрезвычайным ситуациям, число которых в мире, судя по всему, будет постоянно увеличиваться.

 

5. ПЕРЕХОД ОТ ОДНОПОЛЮСНОГО МИРА

Естественная диффузия мощи предопределяет шаткость положения лидера. «Американцам неизбежно придется примириться, – приходит к заключению экономист Л. Туроу, – с потерей своего положения господствующей в мире экономической, политической и военной державы. Рациональный подход требует, чтобы американцы играли активную, но меньшую роль на мировой сцене». Ему вторит известный политолог Р. Хаас (занявший в администрации Дж. Буша-мл. пост главы отдела планирования государственного департамента): «Способность Соединенных Штатов быть постоянно впереди со временем, конечно же, ослабнет. Существуют частичные исключения, но общая долгосрочная тенденция подвергнет главенство Соединенных Штатов эрозии». Отсутствие непосредственных соперников, забвение прямых (и даже косвенных) угроз неизбежно порождает коварную самоуверенность, чувство самодовольства, чреватое невниманием к проблемам других, что стимулирует их объединение, ведущее к конечной потере лидером своего могущества. В то же время «фактом является, что остальной мир реагирует на американскую мощь в классической манере поиска противовеса, ведь не мотивы и намерения важны, а относительная мощь государств».

Противостояние Соединенным Штатам в ближайшие годы могло бы осуществиться лишь в случае безответственного поведения Вашингтона, неожиданного ослабления американской мощи или паралича национальной воли.

Для тех, кто склонен преувеличивать влияние и возможности США, стоит только взглянуть в сторону Израиля и Палестины, где могущественная Америка распростерлась в очевидной немощи. А впереди самое страшное: возможная смена режимов в трех наиболее стратегически важных для Вашингтона столицах – в Эр-Рияде, Исламабаде и Каире. Если русская революция определила течение XX века, то исламская революция в указанных столицах может определить течение XXI века.

Слабые места «доктрины Буша»

История учит, что гегемония – с трудом удерживаемая позиция. Особенно если речь идет о десятилетиях нашего бурного времени. Гегемон не может не совершать ошибки. Его внутреннее психологическое поле не может быть постоянно настроено на жертвенность. Внутренние проблемы статистически чаще преобладают над потребностями контроля в отдаленных пределах.

Если мы обратимся к таким эпохальным документам американской международной дипломатии, как Атлантическая хартия президента Ф. Рузвельта, то увидим прежде всего схему некоего прогресса для всего человечества, некие выражения надежды на всеобщий прогресс. И ныне в правительственной риторике официальная цель доминирования США, разумеется, – всеобщее благо. Но уже не столь явственно различимое благо. В оформившейся летом 2002 г. «доктрине Буша» нет прежних упражнений в футурологии; всем страждущим не рисуется приветное будущее. Здесь нет вильсоновского обещания сделать демократию защищенной повсюду, нет рузвельтовского упования на коллективную мудрость мира, защитный рефлекс Объединенных Наций. Есть обещание наказать врага Соединенных Штатов, обещание не останавливаться ни перед чем в обеспечении американской безопасности.

Вызревшая на протяжении 2002 г. «доктрина Буша» (см. особенно существенное в этом плане выступление президента Буша перед выпускниками Вест-Пойнта в июне 2002 г.) не получила еще массовой, гарантированной поддержки самого американского общества. Более того, более или менее очевидно, что пока американский электорат (считает, скажем, известный политолог Ч.-М. Мейнс) «не желает платить долларами и кровью за установление Нового мирового порядка или за внедрение норм демократии в странах, о которых американцы ничего не знают. Они не против более тесных отношений с другими крупными странами, но они не поддерживают даже умеренную критику таких ключевых держав, как Китай. Они устрашены варварством многих конфликтов в мире, но наивно думают, что ООН должна остановить эти конфликты без поддержки Вашингтона».

В большом историческом смысле Америка не может рассчитывать на феноменальную историческую исключительность по причине конечности лидерской миссии, определенной природой человеческих и межгосударственных отношений. Гегемония (полагает живущий в Париже американский обозреватель У. Пфафф) «является внутренне нестабильной, поскольку международная система естественным образом стремится к балансу и противится гегемонизму. Гегемон постоянно находится в опасности». В то же время «гегемон обуреваем гордыней и эксцессами изнутри, и угрозами извне». В конкретно-исторической ситуации проявлением этой гордыни стала выдвинутая в 2001 – 2002 гг. т. н. «доктрина Буша».

Американская политика, которая при президенте Буше оставляет только за Соединенными Штатами право определять, какие государства представляют собой угрозу и какой способ обращения с ними является оптимальным для преграждения им дороги к овладению средствами массового поражения, ослабляет многосторонние международные механизмы – наиболее эффективные в деле поддержания режима нераспространения.

Администрация Дж. Буша-мл. формально определяет своих союзников как «могущественную коалицию цивилизованных наций». Но цивилизованные нации действуют посредством консенсуса, а не под ударами главенствующего бича, действуя в направлении указующего перста лидера. Дипломатия является средством общения цивилизации; международный суд – апелляционная инстанция цивилизации. Язык «доктрины Буша», ставящий американских солдат выше международной юстиции, зарубежных производителей – жертвой местнических интересов, отклоняется от столетиями выработанных правил цивилизованного общения, касается ли это глобального потепления или импорта череповецкой стали.

Отношения с союзниками (даже натовскими), по выражению М. Хирша, «зияют пустотой». Общей цели нет, единственная цель – безопасность США.

1. «Доктрина Буша» не определяет самого существенного обстоятельства – что такое «война с терроризмом». Что означает быть в одной коалиции с Соединенными Штатами? Является ли военный союз временным? Члены определенной президентом Бушем «могущественной коалиции цивилизованных наций», собственно, не знают, завершилась ли с боями за афганские пещеры их союзническая миссия. Бомбить Багдад большинство не собирается. От ступора и неловкости до гордости стоять рядом с могущественными Соединенными Штатами – вот спектр мнений и чувств активных и пассивных участников Антитеррористической коалиции. Это не здоровое явление, это не стабильное явление.

2. Американская имперская стратегия уменьшает значимость многосторонних соглашений, наносит удар по уже имеющейся институциональной инфраструктуре, ослабляет дух сотрудничества, необходимые для долговременной успешной политики нераспространения.

3. Доктрина «предупреждающих ударов» открывает немыслимый по опасности «ящик Пандоры». Как только США возьмут на себя смелость заблаговременно наносить удары по потенциальным обладателям оружия массового поражения (ОМП), прочие великие державы, начиная с России и Китая, а затем Индия, Пакистан, Израиль и западноевропейские страны возьмут себе право предупреждать угрозу своей жизнедеятельности.

4. Новые приверженцы односторонних предупредительных действий будут постоянно занижать «планку» убедительных доказательств угрозы, требующей нейтрализующего удара. Сдержанность будет постоянно страдающей величиной, и современные жалобы США на то, что международные организации действуют слишком медленно, явятся всеобщим обоснованием жестких односторонних действий, включая предупредительные удары по жизненным узлам любой противостоящей стороны.

5. Преобладающая мощь американских обычных вооруженных сил в сочетании с политикой предупредительных ударов заставит потенциально враждебные государства ускорить свои национальные программы создания СМП как единственного средства отвратить США от своей сверхэнергичной оборонительно-наступательной стратегии.

6. Если даже предупредительный удар был успешным и нарождающиеся СМП потенциального противника оказались уничтоженными, перед США и всем мировым сообществом встает во всей сложности задача восстановить минимальный уровень цивилизованной жизни в пораженной стране. Это неизбежно потребует от США взаимодействия с ими же ослабленными ООН и прочими международными организациями. Этот парадокс может дорого обойтись Вашингтону в международном плане – обращение за содействием к странам, не принимавшим участия в решении нанести удар, может оказаться контрпродуктивным.

7. Восстановление пораженной страны может стать исключительно непопулярным внутри США. Возникнет опасение «имперского перенапряжения», стимулирующее все формы изоляционизма (никогда не умирающие в США).

8. Сонм проблем – от реакции на подъем Китая до понижения торговых тарифов – требует взаимодействия США с ведущими государствами мира. Реализация подобной кооперации становится все более осложненной по мере обращения Америки к односторонним действиям. «Невозможно представить себе подчиненное согласие потенциальных зарубежных партнеров на самоназначенный американский глобальный протекторат в области безопасности при одновременном „бизнесе как обычно“ в других областях международной жизни. Ключевым элементом политики стран, недовольных самоназначенным односторонним курсом США и противостоящих этому курсу, будет прекращение стандартного и традиционного сотрудничества с США».

Парадокс: ничто не способно так зримо и очевидно ослабить позиции США в мире, как демонстративная односторонность. Фактический отказ от коллективной ответственности, взятой на себя американцами при президенте Ф. Рузвельте (опора на ООН и пр.), и переход к курсу, напоминающему внешнюю политику сторонников односторонних действий – Т. Рузвельта и Р. Рейгана, вызвал в США спор об оптимальном подходе к гегемонии.

Односторонность была бы более релевантной стратегией, если бы США поставили перед собой цели, которые внешний мир мог бы анализировать, обсуждать, обуславливать. Увы, нет оснований говорить о наличии четко и конкретно определенной и выраженной долговременной американской стратегии в мире. Скажем, предполагается усиленное военное строительство, активизация деятельности американского разведывательного сообщества, но нет планов, по поводу которых внешний мир мог сформировать суждение, не ожидая спонтанной активности Вашингтона. Лозунги типа «нового мирового порядка», увеличения зоны демократии и свободного рынка, гуманитарных интервенций не могут рассчитывать на заведомо данную мировую индульгенцию.

Односторонность американского внешнеполитического поведения подвергается сомнению и критике еще и потому, что она не является уже ответом на некую (прежде советскую) угрозу, а проявляется как качество само по себе – как неукротимое стремление к лидерству. Это не первый в истории случай, когда лидерство, параллельно с огромными возможностями, несет с собой опасность противостояния с недовольным внешним миром.

Несмотря на всемогущество после 1991 г., США отнюдь не овладели всеми контрольными рычагами мирового развития. Они не сумели, скажем, восстановить порядок в таких странах, как Сомали и Колумбия, не смогли предотвратить распространение ядерного оружия в Южной Азии. Им не удалось предотвратить цивилизационный коллапс в Руанде и Конго, создать антииракскую коалицию после 1992 г., свергнуть нежелательные для себя режимы на Кубе, в Ливии, Ираке, Северной Корее, Конго, Малайзии, решающим образом повлиять на экономическую политику Европейского союза и Японии, эффективно вмешаться во внутренние процессы КНР,получить в свои руки ведущих террористов (начиная с Бен Ладена), разрешить противоречия между Израилем и Палестиной, остановить поток движущихся в Америку наркотиков, реально закрепить внесевероатлантические функции НАТО.

 

6. КАК УДЕРЖАТЬ ДОМИНИРУЮЩИЕ ПОЗИЦИИ

Американская элита, лидеры обеих политических партий верят в возможность удержания главенствующих позиций в мире. Примером могут служить сказанные в американском сенате слова государственного секретаря М. Олбрайт: мы (американцы) должны сохранить за собой функции «авторов истории своего времени». А если так, то дело в правильной стратегии, в разумном расходовании сил, в нахождении оптимальной схемы преобладания. Предполагается, что выбор адекватной стратегии продлит пребывание США на мировой вершине в функции «авторов» истории XXI века.

По существу же США будут вынуждены – это будет их исторической судьбой в XXIвеке – решать задачу предотвращения объединения потенциальных конкурентов и соперников. Прежде всего, важна форма, стиль, верное обращение с переменчивым миром. Американский исследователь Г. Биннендийк призывает вспомнить старую мудрость президента Теодора Рузвельта: «Говори вежливо, но неси большую дубину». Но за счет стилевых особенностей не решишь роковую задачу преобладания и контроля. Дебаты в США, как и в остальном мире, дают основания для размышлений по этому поводу. Выделим десять способов решения этой задачи, вытекающих из интенсивной мозговой атаки, которую проводят сторонники закрепления американских позиций в мире на максимально долгое время в двадцать первом веке.

Неолиберальная модель

Неолиберальная модель торгово-экономической активизации. На рубеже тысячелетий часть американского истеблишмента, как кажется, увидела магическую формулу сохранения гегемонии в экономическом развитии на основе финансовой либерализации, направленном на экспорт в промышленном росте. У этой модели три основания:

– «высвобождение» мировой финансовой системы способно либерализовать потоки капитала, бросающегося туда, где технологии и квалифицированная рабочая сила создают наиболее эффективное производство. Рыночные силы формируют «твердую основу» открытой системы, создающей (де-юре или де-факто) ведомую Америкой политико-экономическую коалицию, включающую в себя помимо США Западную Европу. Рыночное сближение, создающее политическую и экономическую конструкции, породит и общую военную систему;

– ориентация на экспорт (столь блистательно прежде продемонстрированная Японией, Тайванем, Южной Кореей) мобилизует мировую конкуренцию, не позволит американской экономике впасть в эгоистическое самолюбование, предотвратит технологическое отставание;

– сохранение за Соединенными Штатами роли первого в мире потребителя, наиболее выгодного рынка и главного «стабилизатора» мирового экономического роста обеспечит массовый приток в американскую экономику международного капитала.

Такая схема предполагает увеличение значимости международных финансовых институтов, обеспечивающих долговременное движение капитала между развитыми и развивающимися странами. США увеличат финансирование важных проектов в развивающихся странах. Глобальная «сеть финансовой безопасности» уменьшит риск, связанный с интеграцией мирового рынка, с глобализацией. В будущем Соединенные Штаты осуществят реформирование МВФ, стремясь реализовать две цели: создание гигантской трансатлантической зоны свободной торговли (1); эффективная либерализация важных развивающихся стран (2),

Условием в данном случае является отказ Соединенных Штатов от практики санкций по отношению к отдельным странам. (За последнее время США вводили санкции в отношении 26 отдельных стран, в которых проживает половина человечества. Эти санкции стоили Америке более 20 млрд. долларов (потерянный экспорт), 200 тысяч рабочих мест и никаких практических выгод). Соединенные Штаты – крупнейший экспортер мира и страна с одними из наиболее низких таможенных тарифов – могут получить самые большие выгоды именно благодаря либерализации мировой торговли.

Оборонительный щит над Америкой

Если дипломатические усилия по удержанию гегемонии не дадут результата, то, по мнению жестких сторонником в гегемонии, «следует взять увесистую дубину, – полагает американский аналитик Г. Биннендийк. – Требуется усилить готовность вооруженных сил к непредвиденным случайностям, следует избежать старения вооружений. Предложение администрации израсходовать дополнительные 112 млрд. долл. в предстоящие пять лет дают необходимые ресурсы».

По мнению давних сторонников рейгановской СОИ и новых приверженцев противоракетной системы национального масштаба президента Дж. Буша, условием sinequaпоп американской стратегии глобального доминирования становится создание ПРО стратегического масштаба (которая могла бы прикрыть не только территорию США, но и три критически важных для США региона – Западную Европу, Восточную Азию и Персидский залив). «Только хорошо защищенная Америка будет способна сдержать – и, если нужно, отбросить – агрессивные режимы, бросающие вызов региональной стабильности. Только в том случае, если Соединенные Штаты закроют себя от угрозы шантажа ядерным, биологическим и химическим оружием, они смогут эффективно влиять на формирование желательного им международного окружения, соответствующего их интересам и принципам». Критическую важность в этом случае приобретает позиция ближайших союзников – Западной Европы, противодействие России, недовольство Китая.

Имитация Британии

Третий способ представляет собой имитацию поведения Британии, когда та в XIX веке добилась доминирующей мировой позиции, но тоже не могла рассчитывать на повсеместный контроль в свете демографических, экономических, транспортных, социальных и прочих ограничений. Такая имитация диктует отстояние от мелочной опеки и контроля, равно как и отказ от автоматически обязывающих союзов на дальней периферии и предполагает энергичное вмешательство в заморские дела лишь в случае открытого заявлении о себе претендента (или группы претендентов) в качестве противников благоприятного для гегемона статус-кво. Английский король Генрих VIII первым выдвинул принцип Cuiadhaeropraeest– Тот, кого я поддерживаю, возобладает. И британский лев сражался на стороне противников испанской гегемонии в Европе, против французов во времена Людовика-Солнца и Наполеона, против немцев кайзера Вильгельма Второго и Гитлера. То есть Вашингтону предлагается выбор стратегии борьбы с возникающим претендентом на мировое могущество по мере возникновения угрозы и посредством поддержания сил, выступающих против очередного претендента.

Можно согласиться, что Америка в некоторых отношениях напоминает Британию. В 1881 г. на Британию приходилось 25 процентов мирового ВНП – столько же, сколько приходится сегодня на Соединенные Штаты. США сегодня (как Британия тогда) являются финансовым центром мира. Британия 1880 г. являлась – как и США сегодня – единственной сверхдержавой мира. Сходно и практически «островное», охраняемое двумя океанами положение, обладание неоспоримо преобладающей военно-морской мощью и другими элементами «проекции мощи» в практически любые земные регионы (непререкаемая военно-воздушная мощь и космические средства слежения).

Британский способ сохранять свое лидерство посредством «бросания своей мощи» на весы в решающий момент может в XXI веке оказаться привлекательным для Вашингтона. Даже если бы, скажем, Россия и Китай совместили свои потенциалы, «Соединенные Штаты могли бы сдерживать их настолько долго, что смогли бы нанести неприемлемый ущерб каждой из этих стран». Для США в данном случае было бы важным добиться противостояния такому союзу ЕС и Японии; бросая свой вес на чашу исторических весов, Америка гарантировала бы преобладание своей коалиции.

И все же, сколь ни выигрышным смотрится такой вид поведения, такая стратегия, США XXI века очень отличаются от Британии XIX века Во-первых, Лондон не был, по существу, интегральной частью мировой системы. Он отстоял от основных заморских процессов, лишь периодически в них вмешиваясь. Вашингтон же самым непосредственным и существенным образом является звеном мировой системы – он непосредственно вовлечен в региональные балансы, он содержит войска в ключевых регионах, он присутствует явственно и зримо почти повсюду. Ухудшение положения в любом из важных регионов практически немедленно сказывается на США. Второе отличие – Америка не может рассчитывать на то, что региональные конкуренты просто своим соперничеством нейтрализуют друг друга. Трудно представить, скажем, как Европейский союз может нейтрализовать Китай. В-третьих, хотя Соединенные Штаты и могут периодически высаживать десант (как это было в Персидском заливе в 1991 г. и в Косове в 1999 г.), но полагаться лишь на «точечные удары» Вашингтон не сможет. Геополитический бум XXI века не будет похож на плавное течение XIX столетия.

И главное. Как ясно теперь, три миллиона квадратных миль колоний не укрепили Британию, а, напротив, рассредоточили ее ресурсы. Ясное видение центральной проблемы безопасности оказалось замутненным вниманием к кризисам в самых отдаленных районах Азии и Африки. Увлекшись наведением порядка в Занзибаре, Судане и Уганде, Лондон «просмотрел» бросок вперед своего подлинного противника – кайзеровской Германии, сконцентрировавшей свою мощь в решающем регионе, Европе и изменившей соотношение сил здесь кардинально. Британский лев развернулся к Европе тогда, когда стало практически поздно, а исправлять сложившуюся ситуацию стало весьма накладно. Почему подобной участи должен избежать американский орел?

Имитировать «блестящую изоляцию» Британии может оказаться для лидерских притязаний США контрпродуктивно. В этом случае следует вспомнить «правило Уолтера Липпмана», сформулированное им в 1941 г.: не связывай себя обязательствами, которые превосходят твои возможности, постоянно думай о балансе обязательств и мощи, оставляй часть мощи в резерве. В противном случае недалеко и до банкротства. «Соединенные Штаты должны обеспечить свои планы ресурсами, когда наличествует национальное намерение выполнить взятые обязательства, когда есть возможность выполнить взятые обещания, когда политика осуществляется в реальной жизни, а не в риторике». Перекос вызовет кризис.

Модель Бисмарка

Если учитывать геополитический опыт, то Соединенные Штаты должны следить прежде всего за центральным балансом сил. Тогда вперед выйдет бисмарковская модель поведения. После объединения Германии канцлер Бисмарк, руководя рейхом в условиях превращения его в ведущую силу Европы, заботился прежде всего об избежании изоляции страны в Европе и мире. (К современной – как и к тогдашней ситуации можно применить слова британского премьера Дизраэли: «Перед нами новый мир. Прежний баланс сил полностью разрушен».) Именно по причине разрушения прежнего баланса бисмарковская Германия (как и США сегодня) была самым уязвимым участником нового уравнения мощи в мире. Подобным же образом Америка XXI века будет стоять перед задачей в некоторых отношениях подобной – избежание изоляции. США в будущем (как и Германия на рубеже XIX – XX веков) могли бы сокрушить каждую из стран, взятых в отдельности, но не могут возобладать над всеми соперниками, взятыми вместе).

Основное правило Бисмарка было высказано им русскому послу Сабурову: «Вся политика может быть сведена к формуле постарайся быть среди троих в мире, где правит хрупкий баланс пяти великих держав. Это единственная подлинная защита против формирования враждебных коалиций». Подобным же образом стратегией Соединенных Штатов в грядущем могло бы стать тщательно отслеживаемое и скрупулезно осуществляемое противодействие попыткам создания (потенциально) враждебных коалиций на основе присоединения к сильному большинству. Согласно этой схеме поддержание баланса как защиту статус-кво Америке следует осуществлять не извне (подобно Англии Пальмерстона и Гладстона), а будучи в центре системы — как бисмарковская Германия. Популярной метафорой при данном подходе является сравнение Соединенных Штатов с осью, а Западной Европы, Японии, Китая, России, Ближнего Востока со спицами этой оси.

Поддерживать второго

Пятый способ удержать глобальное доминирование в XXI веке заключается в том, чтобы в каждом из мировых регионов поддерживать вторую по значимости державу, тормозя тем самым выделение региональных лидеров, ставя на их пути к возвышению могучее препятствие в виде (квази) союза с противником претендента на местный контроль. Это означает, что в Западной Европе следует поддерживать Британию против лидера Европейского союза Германии. В Восточной Азии следует поддерживать военный и экономический союз с Японией как страховку на случай проявления претензий Китая на региональное лидерство. Следует поддерживать в Восточной Европе Украину, страхуясь тем самым от курса России на региональное лидерство. В Латинской Америке США должны поддерживать Аргентину в пику явственно выделяющейся Бразилии. В регионе Персидского залива оптимальный курс Вашингтона заключается в поддержке Саудовской Аравии как противовеса 70-миллионому Ирану. В Южной Азии логический выбор – ориентация на Пакистан как фактически единственное препятствие региональной гегемонии Индии.

Следует воспользоваться тем обстоятельством, что большинство значимых стран так или иначе нуждается в США – для страховки против влиятельных соседей, если те выйдут на дорогу самоутверждения. Фактом реальной жизни является то, что в Евразии США имеют лучшие отношения с Россией, Китаем, Японией, Южной Кореей, чем они сами между собой. В будущем стратегия США должна заключаться в том, чтобы основные мировые силы нуждались в Америке в качестве противовеса соседям (предлагая свой самый прибыльный рынок, являясь поставщиком технологии и т. п.). Скажем, на Ближнем Востоке США, полвека назад заменив после Суэца Англию и Францию, стали посредником между арабами и Израилем, в отношениях между умеренными и радикальными арабскими режимами.

Сила этого подхода в том, что региональная держава номер 2 весьма часто с охотой соглашается опереться на помощь величайшей мировой державы, способной, во-первых, оказать экономическую, военную и политическую поддержку; во-вторых, помочь реализации «заветных чаяний» страны, желающей нейтрализовать регионального координатора. Это весьма эффективный способ быстро «войти» в местный расклад сил, оставляя «жертвенную часть усилий» самой державе номер два в регионе. Негативной стороной этого подхода является сравнительно быстрое отчуждение региональных лидеров. Никто еще не доказал, что поддерживать местный номер 2 против местного № 1 беспроигрышно. Здесь таится опасность просчета, антагонизации наиболее важных лидеров второго мирового звена.

Избранные партнеры

Выбор среди всего мирового расклада сил нескольких преференциальных партнеров. Утверждение, что Соединенные Штаты могут все на мировой арене делать собственными силами и поддерживать свое первенство без союзнической помощи, является стратегической ошибкой. При таком сочетании психологических и материальных факторов все большую привлекательность обретут схемы раздела глобальных прерогатив с избранными союзниками, с потенциальными соперниками. По опросам общественного мнения, осуществленным чикагским Советом по международным отношениям, 72 процента американцев считают необходимым в случае кризисной ситуации не предпринимать односторонние действия и заручиться поддержкой союзников. «Что будет означать американское лидерство в отсутствие демократических союзников? Какого типа нацией станут Соединенные Штаты, если они позволят Великобритании, Германии, Японии, Израилю, Польше и другим демократическим странам отгородиться от мировых вызовов, выдвигаемых внешним миром? США должны быть не „прибрежным балансиром“, не спасителем других в экстремальных условиях. Они должны находиться в постоянном контакте со своими союзниками и активно этих союзников использовать».

Америке нужны союзники – но не декоративные сателлиты, а организованные и эффективные партнеры. Правильное видение будущего мира, утверждает Ч. Капчен, «требует от США создания директората, состоящего из главных держав Северной Америки, Европы и Восточной Азии». Логично предположить членство в таком директорате «первых» стран своих регионов – Японии, Германии, России, Индии, Бразилии. В интересах Соединенных Штатов было бы «привлечь Россию, Китай и Индию на правильную сторону глобализации и демократизации… Россию следует привязать к Западу… Китай включить в ВТО… Изменением позиции по Кашмиру улучшить отношения с Индией».

Логично предположить сближение «группы семи» – наиболее развитых стран западного мира. Такие экономисты, как Л. Туроу и Г. Кауфман, как финансист Дж. Сорос, выступили адвокатами более регламентированного регулирования внутри «большой семерки», создания эффективных многонациональных заемных организаций, координации стратегии ведущих банков, регламентации правил и стандартов инвестирования и отношений между заимодателями и должниками.

Предлагается не замыкаться в рамках уже обозначившейся «семерки» и расширить ее состав с тем, чтобы не антагонизировать лидеров отдельных регионов. Считается логичным, оправданным и выигрышным для Соединенных Штатов закрепление полного членства России, а также приглашение на форумы и дискуссии – вплоть до предоставления полного членства – Бразилии, Китая, Индии. Имеются и более широкие идеи. Скажем, предложения о создании мирового директората в составе десяти членов, пять из которых были бы постоянными: «Соединенные Штаты сосредотачиваются на Западном полушарии; Россия и, возможно, Германия наряду с ротирующимися представителями новообразованного Западноевропейского союза безопасности отвечают за Европейский регион; Китай и Япония плюс ротирующийся член из Юго-Восточной или Восточной Азии курируют Дальневосточный регион; одно или два государства от Ближневосточного региона плюс альтернативный представитель средиземноморских стран и стран Персидского залива полномочны на Ближнем Востоке; одно или два африканских государства – в Африке. В оперативном плане региональные организации безопасности будут обращаться с петициями к Организации Объединенных Наций, которая создаст международный Директорат Безопасности для поддержания мира».

Наиболее логичным и привлекательным видится сплочение «большой восьмерки» плюс такие важные страны, как Китай, Индия, Бразилия. Подобная «группа одиннадцати» могла бы установить минимальные нормы и правила ради выгоды всех участников, США в первую очередь.

Соединенные Штаты должны энергично руководить этим процессом, выступая в роли честного международного шерифа. Именно «шерифа, а не полисмена. Последний должен демонстрировать большую степень власти, большую способность действовать в одиночестве, большую последовательность в собственных действиях. По контрасту шериф должен осознавать недостаточность своих прерогатив в многих отношениях, он обязан работать вместе с другими, и он обязан решать, где ему следует проявлять власть, а где воздержаться от ее проявления».

В этом подходе есть за и против. Позитив в возможности опоры на подлинно мощные и растущие страны, способные оказать поддержку мировому лидеру. Негатив в том, что однозначная поддержка регионального лидера способна превратить его внешнеполитические замыслы в реальность – в итоге чего степень воздействия на него Соединенных Штатов в искомом регионе в дальнейшем сокращается. С другой стороны, получая немедленную поддержку, выигрывая на короткой временной дистанции, Соединенные Штаты рискуют в этом случае проиграть в отдаленной исторической перспективе. Лояльность и союзническая готовность подлинно крупных стран не может быть гарантированной всегда и повсюду.

Координированные действия

Седьмой способ американский идеолог де Сантис называет стратегией координированных действий. Даже не организуя союзников, можно добиться взаимопонимания с ними и на этой основе создать безусловно преобладающую силу в мире. Эта доктрина ориентируется скорее на интересы, чем на некие (общие) ценности в системе международных отношений. Она предполагает скорее региональную, чем глобальную координацию действий. При этом координация не будет посягать на прерогативы национальных органов – напротив, будет поддерживать собственную мощь союзных государств-наций, учитывать их интересы.

Разумеется, учитывая лидерство Соединенных Штатов, взаимокоординация будет прежде всего означать «штабное планирование» Америки и периодическое делегирование полномочий региональным партнерам. Региональными «шерифами» в различных ситуациях могут быть разные союзные страны. Конкретные задачи потребуют конкретных действий – взаимокоординация будет приспособлена к потребностям реального мира, к меняющимся обстоятельствам, а не к догмам. В этом случае политический и экономический ландшафт XXI века будет сформирован не хаотическим потоком событий, а корреляцией потребностей стран, входящих в авангардную группу. Взаимокоординация будет отличаться тем, что особые, наиболее насущные интересы политически и экономически значимых сил не будут игнорироваться, будут учитываться посредством сотрудничества и взаимодействия – а стало быть, и не будут чреваты взрывом или созданием узлов противоречий.

В этом есть нечто сходное с поведением крупных корпораций, осуществляющих слияние не только внутри национальных границ, но и с компаниями других стран. К примеру, «Бритиш Петролеум» объединилась с американской «Амоко Ойл», германский «Даймлер-Бенц» с американским «Крайслером» – так создаются стратегические союзы, что укрепляет мощь лидеров, и вместо смертельных ссор происходит совмещение мощностей, умножающих общую силу, осуществляется полюбовный раздел зон влияния. Чем не пример для США в региональном и глобальном плане?

Наиболее эффективным воплощением данной стратегии было бы расширение полномочий Североатлантического союза. Это знакомая тропа. Лишь НАТО, пишет американский исследователь И. Катбертсон, могла бы обеспечить «необходимое планирование и кризисное регулирование, реализующее глобальную проекцию мощи; в противном случае приходилось бы полагаться только на американскую вовлеченность». Проблема в данном случае заключается в отсутствии энтузиазма у европейских членов НАТО в отношении глобального расширения функций блока.

Единство Западного полушария

Восьмой способ заключается в повороте США к странам своего – Западного полушария. Североамериканская зона свободной торговли (НАФТА) уже привела к удвоению объема торговли США с непосредственными соседями, укреплению соседских отношений. В этом направлении сделаны и другие шаги. В апреле 1998 г. на «саммите двух Америк» 34 государства Западного полушария провозгласили в качестве цели формирование «зоны свободной торговли двух Америк». У США есть возможность создать зону свободной торговли для обеих Америк (ФТАА), которая не замыкалась бы сугубо на торговле, а определила бы сотрудничество в военно-политической сфере, равно как и в совместной охране окружающей среды, борьбе с преступностью, обеспечении гражданских прав и свобод.

Союз англосаксов

Группа американских политологов разочарована перспективами единения всего Запада. Слишком пестрая картина, слишком необязательный и аморфный получается (если получается) союз. Следует сузить круг подлинных союзников до тех из западных стран, которые разделяют американские ценности. Предлагается искать помощь в осуществлении глобальных функций у социально идейно-цивилизационно родственных стран – Великобритании, Канады, Австралии и Новой Зеландии, а также Ирландии и ряда островных стран Карибского и Тихоокеанских бассейнов. Ибо «только на Западе, и прежде всего среди сообщества англоязычных стран, был найден и осуществлен средний путь между анархией и деспотизмом». Именно среди этих стран возможен союз единомышленников, подлинно понимающих друг друга народов. Главное общее достояние – единый язык (чего нет, скажем, в объединяющейся Европе) – сильнейшее средство сближения, взаимопонимания, единства. И неважно, что население США более пестро, чем население Объединенного Королевства. Фактом является, что даже тридцать миллионов американских выходцев из Африки при помощи языка Шекспира создали общую культурно-политическую традицию; даже те, кто населяет Карибский бассейн (бывшие английские колонии), имеют благодаря общему историческому опыту и привнесенному Англией наследию предпосылки взаимопонимания.

Американский исследователь Р. Конквест, придерживаясь указанной позиции, обосновывает органичность всемирного союза англосаксов, взаимодополняемость предлагаемого альянса. «Такие страны, как Объединенное Королевство, Канада и Австралия, имеют навыки и способности, но не имеют средств действовать автономно, их активность может иметь лишь локальный эффект. Но и их интересы глубоко вовлечены в события мировой сцены, и они могут внести свой немалый вклад… Такие страны, как Объединенное Королевство, могут разделить с Америкой не только политическую, но и военную ответственность».

Лондон – логичный и привлекательный союзник. Британия экономически более связана с США и Канадой, чем с Европейским союзом – ее торговля с Северной Америкой вдвое превосходит торговлю со всеми странами ЕС, вместе взятыми (и доля ЕС уменьшается, а торговый поток из США в Британию растет). За последние десять лет прямые инвестиции США и Канады в Британию в полтора раза превзошли инвестиции в британскую экономику Европейского союза. В то же время британские инвестиции в Северную Америку вдвое превышают инвестиции прочих стран ЕС. Нелишне упомянуть, что США и Канада за последние пятнадцать лет создали на два миллиона больше новых рабочих мест, чем все страны Европейского союза. США и Канада при вступлении Британии в НАФТА не потребовали бы от нее некоей жертвы суверенитета (чего нельзя сказать о членстве в ЕС.) В НАФТА нет аналога единой сельскохозяйственной политики, против которой всегда выступал Лондон. В ней нет строгой социальной политики, подобной проводимой Германией и Францией – никогда не вызывавшей симпатии Лондона. Главное: Британия не отдала бы Соединенным Штатам долю своего суверенитета, как это предвидится в случае с ЕС. Громадность США? Если Канада, 40 процентов ВНП которой приходится на США, не теряет свой суверенитет, то почему это должно случиться с Британией?

Именно сейчас многие решения, касающиеся Британии, принимаются в ее отсутствие. Став же членом НАФТА, Британия могла бы более определенно защищать свои интересы. (Не следует, скажем, забывать, что в конфронтации с Ираком Британия, Канада и Австралия «подтолкнули» Соединенные Штаты к силовым мерам. В этом случае взаимозависимость возникла не вследствие жесткого напора Вашингтона, а из-за собственного желания англосаксонских стран – американских союзников.) Все это делает логичным, привлекательным и предпочтительным для Британии выбор ассоциации с Североамериканской зоной свободной торговли (НАФТА) как альтернативы углублению связей с ЕС. Подобный выбор базировался бы на предпочтении англоамериканской модели свободного рынка, характеризующегося умеренным налоговым обложением и ограниченными социальными расходами. Со временем будут опровергнуты и аргументы тех, кто считает, что в таком союзе Британия потеряет свою историческую оригинальность, попадет под жесткий американский контроль.

Канада уже пригласила в 1998 г. Британию в НАФТА. Прежде главенствовавшая «тирания расстояний» при помощи реактивной авиации, спутниковой связи и пр. преодолена. Подобная ассоциация была бы определяющей силовой структурой в дальнесрочной перспективе. «Если Соединенные Штаты и остальной англоязычный мир смогут совместить свою мощь, они обеспечат создание силового центра, вокруг которого будет создано новое мировое сообщество». Этот союз для США гораздо более благоприятен, чем словесно поощряемый Вашингтоном Европейский союз, который на самом деле раскалывает Запад. В отличие от Брюсселя англоязычный союз не будет никого отталкивать или игнорировать. В конечном счете и западноевропейцы будут благодарны за действенный союз мирового охвата, выигрышно «не напоминающий» их немощный интеграционный результат.

Тенденция предпочтительного сближения трех англоговорящих стран – США, Британии и Канады – усиливается. Примечательно, что в Лондоне заговорили о необходимости не ограничивать себя европейскими рамками, желательности определить трансатлантические перспективы. Идею эту поддерживают такие аналитические центры, как Институт предпринимательства (Вашингтон), у нее появились сторонники по обе стороны Атлантики. Уже зашла речь о созыве межконтинентального конгресса, формировании аппарата, процессе координации внешней политики, оборонительной системы, экономического пространства. Это будет подлинный центр и пример для прочих стран.

Трудности реализации такого союза очевидны. Ряд стран третьего мира видит в ней возрождение колониализма. В Британии против идеи объединения стран английского языка выступают левые лейбористы, не желающие содействовать укреплению «цитадели мирового капитализма». В Соединенных Штатах идее противятся ультрапатриоты, не желающие видеть мировой курс США определяемым кем-либо, помимо американского правительства и конгресса. И все же идея союза англоговорящих стран может иметь будущее.

Изоляционизм

Два столетия назад в положении современных Соединенных Штатов находилась Великобритания – она тоже испытывала страх перед потерей глобального могущества. Один из ее великих мыслителей и ораторов Эдмунд Берк выразил свои сомнения так: «Я боюсь нашей мощи и наших амбиций; я испытываю опасения в отношении того, что нас слишком сильно боятся… Мы можем обещать, что мы не злоупотребим своей удивительной, неслыханной доселе мощью, но все страны, увы, уверены в противоположном, в том, что мы в конечном счете своекорыстно воспользуемся своим могуществом. Раньше или позже такое состояние дел обязательно произведет на свет комбинацию держав, направленную против нас, и это противостояние закончится нашим поражением». Пессимизм Берка – на новом этапе англосаксонского могущества – разделяется немалым числом специалистов как внутри США, так и в огромном внешнем мире.

Логику Берка хорошо понимают (и солидарно разделяют) те, кого называют неоизоляционистами – наследники движения «Америка превыше всего», либертарианцы, убежденные пацифисты, все те, кто отвергает миссионерский пыл гегемонистов. Многие американские традиции восстают против силового господства, против откровенного диктата в бушующем неблагодарном и ожесточенном мире. Еще в 1939 г. историк Ч. Бирд яростно утверждал, что «Америка это не Рим». Теоретики изоляционизма ведут традицию от Дж. Вашингтона (призвавшего отстоять от внешних конфликтов) и от сенаторов периода эпилога Первой мировой войны (отказавшихся связать судьбу США с Лигой Наций). Не стоит преувеличивать готовности США на привлечение других суверенных стран к решению глобальных проблем. «Почему, – спрашивает известный американский социолог Дж. Айкенбери, – государство-гегемон, находясь в зените своей мощи, должно прилагать силы для институционализации порядка, который неизбежно ограничивает его автономию?»

Изоляционизм начала XXI века покоится на трех основаниях:

а) Непосредственной опасности стране не существует, преувеличенное внимание к странам, находящимся на периферии мирового развития – Сомали, Боснии, Косову, Сьерра-Леоне, способно лишь ослабить первую страну мира, дело которой – передовая технология, мировой университет, преобладающие вооруженные силы.

б) Америке не следует демонстрировать излишние амбиции: все мировые проблемы все равно не решишь (зачем пахать море?), участие США лишь обостряет конфронтационный элемент в них. Ангажированность в очередном принципиально неразрешимом кризисе вызовет новый «синдром Вьетнама», раскол американского общества, утрату морального лидерства.

в) США не могут позволить себе сверхактивность во внешнем мире, Соединенным Штатам не нужна пустая активность за далекими морями, поскольку внутренние американские проблемы не терпят отлагательства и потому что ресурсы даже самой богатой страны ограниченны. Сохраненная внутри страны энергия – лучшая гарантия внешней мощи государства. Что внешнее перенапряжение опасно – оно затрагивает основы американской мощи.

Последний пункт занимает в изоляционизме центральное место. Даже находясь в апогее своего влияния в мире, Америка должна прежде всего думать о сохранении ресурсов; не обращаться с людскими и природными ресурсами как с восстановимыми. Вся совокупность внешних усилий США – оборонные расходы, разведка в глобальных масштабах, помощь зарубежным странам, широкие дипломатические усилия – медленно, но верно подтачивает мощь нации. Историк П. Кеннеди упорно отстаивает все более популярные идеи – тезис об опасности перенапряжения в мире – от него погибли все мировые империи. Новый изоляционизм весьма влиятелен в конгрессе (более половины которого хвалятся отсутствием заграничных паспортов), он находит своих выразителей среди таких претендентов на высший пост в стране, как Пэт Бьюкенен и Росс Перо.

Возникает очень существенное различие во взглядах американской элиты и основной массы населения. Согласно опросу Совета по международным отношениям (Чикаго), лидеров интересует распространение ядерного оружия, а общество – распространение наркотиков, наплыв иммигрантов, дешевый импорт, потеря работы американскими рабочими. 60 процентов общества считают необходимым повышение (сохранение) тарифных барьеров против импорта. А среди элиты такой позиции не наблюдается. Общественность выступает против программ экономической помощи и внешнеполитических авантюр, в чем ей противостоит американская элита. (Отсюда битва против ВТО, массовые демонстрации против МВФ в 1999 – 2002 гг.)

Вначале элита реагирует на пассивность массы избирателей высокомерно.«Когда массы населения, – пишет американский исследователь Г. Уиллс, – теряют интерес к внешней политике, внешнеполитическая элита приходит к заключению, что этот предмет находится за пределами понимания большинства. Эта тенденция быстро усиливается ростом секретности в вопросах национальной безопасности». Но потерю заинтересованности избирателей трудно компенсировать. Отстояние большинства населения лишит проведение американской внешней политики необходимой электоральной, финансовой, моральной поддержки. Единственный способ преодолеть эту апатию среднего американца – указать ему на страшные ракеты Северной Кореи сегодня и китайские ракеты завтра.

Конгресс на тропе изоляционизма. В апреле 1999 г. палата представителей конгресса США отвергла предложение послать наземные войска США в Косово. А в октябре того же года американские законодатели отвергли предложение ратифицировать Договор о всеобщем запрещении испытаний ядерного оружия. Председатель подкомитета по боевой готовности комитета по вооруженным силам палаты представителей США Г. Бейтмен признал, что «очень хорошо осведомлен о бытующей в рамках республиканской партии точке зрения относительно того, что Америке не стоит стараться быть мировым полисменом, что она слишком часто берет на себя миссии, не представляющие собой жизненной важности с точки зрения национальной безопасности США… Значительную часть республиканцев в конгрессе можно определить как группу, объединенную лозунгом „Прочь из Организации Объединенных Наций“. В проект военного бюджета на 2000 фин. год сенатор К. Хатчисон внес поправку, призывающую сократить глобальные обязательства США и вывести американцев из тех мест, где их обязательства уже выполнены – прежде всего из Южной Корей и Саудовской Аравии.

Администрация президента Буша-мл. до апреля 2002 г. придерживалась идеи не следовать за Клинтоном и не выступать посредником между Израилем и Палестиной. Эти же тенденции были видны и в действиях, подобных введению весной 2002 г. неоправданных налогов на импорт стали, сопровождаемых угрозами международной структуре свободной торговли.

Знамя неоизоляционизма несут два лагеря – неоконсерваторы и реалисты.

1. Такие неоконсервативные идеологи, как П. Бьюкенен, полагают, что Соединенные Штаты должны дистанцироваться от турбулентного внешнего мира: «С исчезновением советской угрозы Америка не будет более зависеть от того, что происходит за ее пределами». Благоденствующая Америка (пресловутый «средний класс») середины наступившего века будет жить в закрываемых на ночь общинах, окруженных персональными телохранителями, оплачивая гигантские страховочные счета. (В условиях не спадающей преступности 1, 3 процента ВНП идет в США на поддержание закона и порядка; помимо полумиллиона официальных полицейских в стране существует целая армия в 800 тысяч частных охранников; в США работают около миллиона юристов.)

13 процентов ВНП США идет на медицинское обслуживание – доля, в два раза большая, чем в Западной Европе или Японии. Средняя семья, страхующаяся и ловящая свой гедонистический шанс, не сможет аккумулировать значительный капитал. Эта семья будет жить ненамного лучше (материально), чем их предки в 1970 г., особенно если в семье будет один работающий. Средняя семья в Западной Европе и Японии догонит американскую семью по доходам – а это даст «решающий» аргумент в пользу отказа от «мировой опеки».

Признаки этого уже налицо. Между 1988 и 1996 годами ежегодная американская помощь сельскому хозяйству бедных стран сократилась на 57 процентов (с 9, 24 млрд. долл. до 4, 0 млрд.). Между 1986 и 1996 годами сократились займы, даваемые бедным странам на развитие своего сельского хозяйства (с 6 млрд. долл. до 3, 2 млрд. долл.).

Изоляционисты, близкие к взглядам П. Бьюкенена, открыто выступают за уход вооруженных сил США на свою собственную территорию (будучи при этом готовыми нанести удар по потенциальному противнику). Гарантии американской помощи следует дать лишь очень узкому кругу стран. Изоляционисты (при всей пестроте этого идейно-политического явления) считают ошибкой не только высадку американских войск на Гаити, бомбардировку Югославии, но и высадку в Персидском заливе и войну против Ирака. С точки зрения американских изоляционистов, в интересах соединенных Штатов было бы:

– выход из Пакта Рио-де-Жанейро, обязывающего США отвечать за безопасность всего Западного полушария;

– отказаться от всех военных договоров и соглашений, которые автоматически вводили бы США в состояние войны;

– вывести американские вооруженные силы из Западной Европы и Южной Кореи. Америка должна быть одинокой и хорошо вооруженной, а не хорошо вооруженной и связанной по рукам;

– пересмотреть членство США в международных организациях, таких, как НАТО и ООН, отвергнуть все концепции международных законов, которые могут оказать сдерживающее, «связывающее» воздействие на Соединенные Штаты.

2. Реалисты усматривают в международных отношениях прежде всего борьбу за могущество между суверенными государствами, в которой национальные интересы полностью преобладают над идеологическими пристрастиями и модами повседневности. Реалисты не желают платить цену за идейную чистоту консервативной политики, за крестоносный поход идеалистов в поисках земли обетованной.

Реалисты замечают, что страсти, терзавшие американских консерваторов в 1930-е годы в отношении троцкистов, в 1950-е годы по поводу «холодной войны», распространения демократии сегодня – все это преходящие эмоции, за которыми консерваторы не видят суть явлений. Реалисты считают оптимизм прямолинейных консерваторов смехотворным. В их мире все воюют против всех, «неоконсервативный империализм не только обречен на поражение, но и на рождение яростной реакции внешнего мира, стремящегося сократить американское правление».

Консерваторы более популярны – они обращены к популярным ценностям. Американцев не зря называют нацией, «приверженной принципам», и они всегда верили, что их принципы всемирно-универсальны. От основания республики и до наших дней американское внимание сконцентрировано на события внутренней жизни (которые большинство из них считает всемирно-значимыми). Это заранее обуславливает неизбежность столкновения консерваторов и реалистов. Мнение таких реалистов, как Дж. Кеннан, о том, что зарубежный опыт также имеет значение и должен быть принят во внимание, воспринимается многими американцами как весьма оригинальное.

 

7. АМЕРИКАНСКАЯ ГЕГЕМОНИЯ ИЗВНЕ

Как формулируют политологи, «для того чтобы быть успешной, любая политическая доктрина должна быть привлекательной для самых различных аудиторий – не только внутри страны.

Гегемония не выдерживает этого теста». Даже сами американцы, отдавая дань реализму, признают, что «момент однополюсности, который так восхищает американцев, кажется, вызывает радость далеко не всюду. Большинство главных стран мира – даже наши друзья – сделали главной темой своей внешней политики создание противовеса американскому могуществу». А если так, то важно определить характер восприятия страны во внешнем мире. Напомним, что доля американского населения – меньше пяти процентов в общемировом населении. Для укрепления уникального положения США необходима та или иная степень молчаливого согласия окружающего мира. Как этот мир смотрит на фантастический подъем Америки? Окружающий мир на природу американского первенства смотрит с четырех точек зрения.

1. США как краеугольный камень мирового порядка. Что бы там ни говорили, Америка остается единственным подлинным основанием пусть несовершенного, но все же функционирующего мирового порядка. Только США могут гарантировать сохранение основных параметров статус-кво, могут решающим образом влиять на организации типа Международного валютного фонда. Только США могут осуществлять маневры своих вооруженных сил в глобальном масштабе. Вашингтон не нуждается в неком зафиксированном кодексе поведения типа Стратегической концепции, принятой странами НАТО. «Европейцы достаточно хорошо знают, что мир будет гораздо более опасным местом, если у США не будет двусторонних и многосторонних союзнических обязательств, а также военных средств для поддержания этого порядка». Меньше, чем западноевропейцы, верят во всемогущую стабилизирующую руку Америки азиатские союзники Соединенных Штатов. И все же многие из них полагают, что США могут и в дальнейшем играть свою роль колоссального буфера, разделяющего между собой Китай, Тайвань, Японию и Корею.

2. Благожелательный лидер. Возможно, убедительнее многих представил такое видение Америки политолог М. Мандельбаум: «Вообразите себе 400-килограммовую гориллу, думающую лишь о своих бананах, а все вокруг смотрят на нее». США – единственная сверхдержава мира, у нее нет настоящего соперника. Она обладает бесподобной военной мощью, главенствует в самых мощных военных союзах, доминирует в информации. Мир не может игнорировать ее, но США фокусируют свое внимание на собственных внутренних делах. Скорее сильная, чем брутальная; скорее простодушная и, возможно, наивная, чем злостная или злонамеренная, – таковы грани подобной оценки. Даже оценка Соединенных Штатов Америки французским министром иностранных дел Ведрином как «гипердержавы» не содержит уничижительного оттенка, не предполагает неких злобных мотивов в их поведении. В его оценке только намек: «Разве США не слишком велики для того, чтобы быть справедливыми и не следовать только собственным интересам?»

3. Счастливый своими полномочиями шериф. США откровенно указывают на свою превосходящую военную силу как на инструмент своей внешней политики, во многом игнорируя веками выработанные методы дипломатии. Обращение к вооруженной силе в странах, столь различных, как Афганистан, Панама, Сомали, Гаити, Босния, Сербия, Иран, позволяет говорить о новой «дипломатии канонерок». Очевидна при этом тяга к односторонности в принятии практических решений. Такие регионы, как, скажем, арабский мир, без всякого энтузиазма восприняли полицейские меры против Афганистана. Они почувствовали, что происходящее в горах Гиндукуша или Тора-Бора может оказаться и их судьбой.

Все это объективно подстегивает тягу ряда режимов к обретению оружия, которое исключило бы югославский вариант. «Косово на протяжении двух месяцев бомбардировок демонстрировало, до каких пределов могут дойти Соединенные Штаты в некоторых типах кризисов, – пишет бывший директор лондонского Международного института стратегических исследований. – Наблюдая за превосходящей все возможное американской военно-воздушной силой, страны типа Ирана приходят к выводу о необходимости избежать ошибки Ирака – действовать агрессивно, имея при этом в своем распоряжении надежные ядерные силы, которые сдерживали бы Соединенные Штаты… При этом США могут уничтожить фармацевтическую фабрику в Хартуме и китайское посольство в Белграде – ощутима удивительная легкость ошибочной калькуляции». В нейтральных странах испытывают страх в отношении того, что Вашингтон может допустить непоправимую ошибку, действуя против Северной Кореи или – что гораздо более значимо – против Китая. Никто не знает, как далеко могут зайти США в своей защите Тайваня.

Критики Соединенных Штатов указывают на то, что Вашингтон все реже употребляет экономический рычаг, полагаясь в возрастающей степени на голую силу. Американская внешнеэкономическая помощь с годами постоянно уменьшается, составляя в начале XXI века лишь четверть внешней помощи, предоставляемой внешнему миру Европейским союзом. В Вашингтоне постоянно говорят о непопулярности в американском обществе оказания помощи другим странам. Но в американской столице никто, собственно, не приложил сил, чтобы сделать эту помощь популярной среди американцев. Мировой шериф оказался очень скупым. На военные цели Америка сегодня расходует около 400 млрд. долл., а свой взнос в ООН постоянно задерживает. (Напомним, что совокупный бюджет ООН, Мирового банка и Международного уголовного суда составляет сумму, меньшую 20 млрд. долл.) После бомбардировки Косова группа югославских экономистов задала вопрос: «Имела бы место дезинтеграция прежней Югославии и ужасные межэтнические войны, если бы последний премьер-министр единой Югославии Анте Маркович (в 1991 г. – А.У.) получил от Запада запрашиваемый кредит в 4 млрд. долл.?»

4. Грубое, идущее своим собственным путем государство. Представление о том, что Соединенные Штаты грубо ломают более или менее установившийся порядок и поэтому являются противниками статус-кво, имеет немало приверженцев. Ясно, что Вашингтон никогда не подчинится Совету Безопасности ООН. Это особенно ощущают боящиеся американского всемогущества государства, прежде всего Россия и Китай. То, как все более проявляющий свою исключительность лидер ломает статус-кво, впечатляет многих:

– экспансия НАТО без обозначения ее крайних возможных пределов содержит намерение ввести в блок прибалтийские государства, изолируя при этом Россию;

– активное соперничество с Россией в Средней Азии и в Закавказье;

– закрепление военного присутствия в Центральной Азии и Закавказье в качестве рычага воздействия на Россию в настоящем и на Китай в будущем;

– «даже благожелательный в отношении США российский наблюдатель не сможет найти успокаивающей рациональности в американской политике в Каспийском регионе, арене легитимных территориальных, экономических интересов, интересов безопасности региона, включая Россию. Более подозрительно настроенные русские могут найти такую политику недопустимой»;

– противопоставление Японии Китаю в качестве противовеса;

– косвенная поддержка сепаратизма Тибета и Синьцзянь-Уйгурского автономного округа;

– решительная поддержка Тайваня, препятствующая окончательному объединению Китая; принятие на вооружение такой стратегии военного сдерживания на Ближнем и Среднем Востоке, которая предопределяет враждебность двух наиболее мощных арабских стран региона при одновременной поддержке ряда слабых государств-клиентов, чье внутреннее состояние близится к революционному взрыву; продолжение укрепления американских вооруженных сил с особым акцентом на воинских частях, способных быть использованными в отдельных районах; воинственная риторика в отношении режима нераспространения оружия массового поражения отказ американского сената ратифицировать договор о полном и всеобщем запрещении испытаний ядерного оружия; применение бомбардировок против суверенных государств без мандата ООН;нападение на страну, которая сама не совершила агрессии в отношении соседей (Югославия), что подрывает саму идею суверенности государств, революционная мера в отношении сложившейся мировой системы; американцы не желают поставить себя в положение хотя бы частично ущемленной суверенности – американцы категорически противятся созданию Международного уголовного суда, под чью юрисдикцию они бы подпадали; одновременно, проводя политику глобализации, США принуждают другие страны крушить основные традиции своего существования;

– в отношении проблемы гражданских прав США как бы создали две зоны. В пределах первой (большинство мирового населения) они выступают жесткими судьями. В пределах второй (от Турции до Индии) они не придают подобным нарушениям абсолютного, категорического значения – вполне очевидная политика двойных стандартов;

– несогласие подписать «протокол Киото», означающее игнорирование мировых экологических проблем;

– своевольное нарушение мировой стратегической стабильности в свете одностороннего выхода из Договора 1972 г. о запрете на создание национальных систем противоракетной обороны и начало создания подобной американской системы.

Ощущающие опасения страны видят не «невольное» вмешательство США, а сознательное и целенаправленное вмешательство, дерзкую целенаправленную политику. Вышеуказанные типы восприятия Америки (прежде всего в ракурсе ее роли в международном сообществе) не могут быть статичными в век постоянных динамичных перемен. Они могут угаснуть в случае проявлений американской дружественности. Но они могут стать растущим феноменом, если, скажем, сенат США по-прежнему будет отвергать Договор о всеобщем запрете на испытания ядерного оружия во всех средах, стараясь одновременно, грубо нарушая прежние договоренности, реализовать национальную систему противоракетной обороны.

Обстоятельства внешнего характера

В отличие от периода Бреттон-Вудса (1944) США не могут заставить всех сесть за стол переговоров и принудить принять созданную американцами торговую систему.

Л. Туроу, 1999

Фаза почти неестественного по мощи подъема одного из субъектов мировой политики не может длиться бесконечно. Американский век может не наступить по объективным причинам.

Во-первых, Соединенным Штатам, даже будучи близким к гегемонии, будет чрезвычайно трудно контролировать все основные мировые процессы. Мир значительно более сложен, чем его подают безоглядные сторонники «воспользоваться уникальным шансом»; мир практически непредсказуем, в своей эволюции он опасен, и даже малая точка на горизонте способна принести разрушительную бурю. Предотвратить все проявления мировой анархии не может никакая сила, будь она даже преисполнена невероятной жертвенности; но даже малую жертвенность возродить весьма сложно, поскольку любые сегодняшние подрывные процессы неспособны угрожать жизненным устоям США – а значит, бесконечная жертвенность неоправданна.

Даже если учитывать только материальные обстоятельства. Полвека назад США производили половину мирового валового продукта, в своей торговле имели колоссальное положительное сальдо, хранили у себя две трети мирового запаса золота, кредитовали едва ли не все развитие мира. В начале XXI века на США, в которых живут менее пяти процентов мирового населения, приходится примерно 20 процентов мирового валового продукта. У них хронический торговый дефицит, золотые запасы Америки вдвое меньше европейских. Америка превратилась в крупнейшего мирового должника.

Для поддержания гегемонии США, по оценке экспертов, должны увеличивать в год военный бюджет на 60 – 80 млрд. долл. Это минимальные цифры. Сторонники укрепления американской гегемонии в конгрессе США предлагают расходование дополнительно 60 – 100 млрд. долл. в год на протяжении ближайших двадцати лет. Поддержание благоприятного для себя соотношения сил требует от США расходов на военные нужды не менее 3, 5 процента своего ВНП. Законодатели и население не всегда видят в этих расходах резон. Неизбежные новые экономические проблемы наложат ограничения на внешнеполитические возможности. Не забудем, что уже наказание Саддама Хусейна за захват Кувейта было осуществлено за счет экономической помощи Германии, Японии и Саудовской Аравии. Одна лишь операция в Боснии, оцениваемая примерно в 10 млрд. долл. в год, никак не может осуществляться за счет только американских средств. Соединенным Штатам при определенном стечении обстоятельств может оказаться сложно сохранить обязательное условие американской гегемонии – «сохранение более эффективного контроля над европейскими военными возможностями в рамках и контексте НАТО».

Во-вторых. Будущее уже не может предоставить Америке прежних, невероятно благоприятных условий. В начале XXI века долг США перевалил за 1 трлн. долл., увеличиваясь ежегодно на 15 – 20 процентов (одна лишь Япония владеет американскими облигациями на 300 млрд. долл., а Китай – на 50 млрд. долл.). В будущем инвестиции иностранцев в США значительно превзойдут американские инвестиции за рубежом, знаменуя собой окончание великого наплыва американских инвестиций во внешний мир. Теперь этот мир сам пришел в Америку.

Присоединение к агрессивному экспорту Японии и «тигров» Китая, Индонезии, Малайзии и Мексики провело к напряжению в американской экономике, к потере целых отраслей, к безработице и падению жизненного уровня даже квалифицированных рабочих. Дополнительные (колоссальные) мощности, созданные новыми индустриальными странами в производстве полупроводников, выплавке стали, текстильной – ориентированной на экспорт мировой промышленности (в Китае, например, на уже перегруженный экспорт ориентируется примерно 70 процентов промышленности), сделали ясным, что в новом веке экспортные отрасли производителей будут работать быстрее, чем способна потребить их продукцию Америка. В то же время в стране с многотриллионным долгом нельзя потреблять выше некоей планки – дальнейшее растущее потребление поведет к опасному долгу страны.

К тому же стареющее население Америки явится менее перспективным массовым покупателем будущего. Сохранение баланса национальной экономики США потребует от американского правительства ограничить допуск на национальный рынок иностранных экспортеров. Все большее число развитых и развивающихся стран встретит горькое разочарование на прежде казавшемся бездонным рынке Америки. Привязанность тех, кто построил свою экономику (а соответственно, и политику) на использовании сегмента богатейшего американского рынка, неизбежно ослабнет.

В-третьих, Соединенным Штатам, поднявшимся на необычайную вершину, все труднее рассчитывать на солидарность союзников. Действует неистребимое правило: отчуждение лидера, почти автоматическое формирование контрбаланса. Скажем, европейские союзники выступают против излишнего рвения Вашингтона в вопросе о наказании Ирака. Ощутимо было сопротивление политике в Косове. Вашингтону не удалось принудить Россию отказаться от строительства атомного реактора в Иране, военного сотрудничества с Китаем и Индией. Канада вопреки американскому сопротивлению налаживает контакты с Кубой. В мире нарастает критическое отношение к отказу США ограничить процессы, загрязняющие окружающую среду.

Многократно повторяемое положение: в условиях паранойи «холодной войны» солидарность союзников проявлялась почти автоматически. Но исчезновение «общей миссии» неизбежно поведет дело союзнических отношений по руслу экономической конкуренции, а на этом пути солидарность уступает место жестоким законам рынка, и потенциальные (прежние) союзники могут весьма быстро ожесточиться – что мы уже многократно видели в ходе восьми послевоенных раундов торговых переговоров в рамках ГАТТ и теперь уже ВТО. Соединенные Штаты могут усугубить ситуацию, дав выход «праведному гневу» в отношении ненадежных союзников, неблагодарности клиентов, жесткости несправедливой конкуренции, тяготы решения «неразрешимых» проблем – общей цены лидерства, переходящего в гегемонию.

В-четвертых, периферия всегда объединяется против центра.

Остальные страны начинают ощущать, что они не могут более доверять, сотрудничать, получать нечто позитивное от гегемона, они начинают предпринимать действия по созданию контрбаланса. Диффузия капитала, технологии и информации трансформирует внутреннюю жизнь огромного числа стран, порождает неожиданную жизненную силу, трансформирует прежний образ жизни; это делает более пестрой, многосторонней и непредсказуемой – в любом случае это развитие подрывает статус-кво, столь благоприятный для Соединенных Штатов.

В то же время колоссальная военная мощь никогда не будет достаточной для контроля по всем азимутам. «Американские вооруженные силы показали себя непобедимыми до тех пор, пока конфликт мог быть сдержан в пределах определенных географических и технических границ. Любая выступившая против США держава примерно размеров Кувейта или Кореи использует только обычное оружие, она не нападает на базовые структуры, которые позволяют американской мощи оказывать мировое воздействие. Но держава, которая осуществляет свою военную программу как раз с намерением нейтрализовать эти главные американские преимущества, имеет лучшие шансы – как в ходе ведения военных действий, так и в том, чтобы (это более важно) – сдержать само американское выступление… Вместо того чтобы конкурировать в производстве более совершенных танков и самолетов – отдавая сферу технологического совершенства Западу, Азия сдвигается в сторону средств массового поражения и баллистических ракет, средств доставки боеголовок. Разрушительные технологии Азии разворачиваются прямо перед глазами Запада, но остаются едва ли не замеченными, поскольку Запад концентрируется на проблеме своего общего лидерства… Это не вопрос о двух „нациях-изгоях“, идущих всем вопреки. Если создание баллистических ракет и средств массового поражения делает государство „парией“, то в Азии существуют уже как минимум восемь таких государств. Израиль, Сирия, Ирак (если он избежит санкций ООН), Иран, Пакистан, Индия, Китай и Северная Корея – все реориентируют свои военные системы с пехотных войск на сокрушительные технологии. Некоторые страны стремятся к обретению химического и биологического оружия; некоторые создают атомное оружие; некоторые строят все эти виды вооружений. Но общим является направленность на баллистические ракеты».

Язык и религия

Для создания мира, фактически контролируемого из одного центра, необходимы как минимум две предпосылки: языковое сближение и религиозная совместимость.

Lingua franca . Гегемония или просто главенство США требует утверждения всемирной роли английского языка. В современном мире признанными являются примерно 1200 языков. Но среди них, разумеется, есть гиганты. Первое место занимает китайский язык, на котором говорят 890 миллионов человек. На английском разговаривают 310 миллионов, по-испански 280 миллионов, по-арабски – 200, на бенгали – 195 миллионов, на хинди – 190 миллионов, по-португальски и по-русски – по 180 миллионов, по-японски – 130 миллионов, по-немецки – 100 миллионов.

Между 1950 и 1990 годами из ста освободившихся колоний 56 были британскими и одна – американской. Английский язык был государственным языком во многих странах, но так не могло продолжаться вечно. В освободившихся странах начали набирать вес суахили, хауса, хинди, урду и другие местные языки. Одновременно происходит процесс расширения ареала испанского языка в обеих Америках, французского в некоторых прежних колониях. Арабский распространяется в Северной Африке и на Ближнем Востоке, китайский в собственно Китае и на прилегающих территориях, хинди – в многоязычной Индии. Французы тратят миллиарды марок на распространение зоны употребления французского языка. Германское правительство финансирует работу 78 Институтов Гете, арабизируется язык берберов в Северной Африке и жителей Южного Судана. В Сингапуре проходит двадцатилетняя программа «Говори по-китайски». Важность местных языков будет возрастать по мере того, как популярные писатели, влиятельные торговцы, создатели фильмов, миссионеры, различные отряды местной интеллигенции будут активно стремиться к расширению зоны действия своего языка. Все борцы за местную идентичность будут волей или неволей выступать против мирового linguafranca.

Реальностью является уменьшение во второй половине XX века числа говорящих по-английски с 9, 8 процента земного населения до 7, 6 процента, и эта тенденция продлится в 21 в. Английский язык не становится стержнем мирового общения – если говорить о всемирном масштабе. Может ли быть управляем мир страной, чей язык непонятен 92 процентам мирового населения? (Напомним, что доля земного населения, говорящего на всех диалектах китайского языка, равна 18, 8 процента).

Что ни говори, «профессиональные лингвисты колеблются предсказать, говоря об отдаленном будущем, дальнейшую глобализацию английского языка. Исторически языки поднимаются и падают вместе с военными, экономическими, культурными и религиозными силами, поддерживающими его. Есть основания полагать, что влияние английского языка в конечном счете ослабнет. Прежде всего потому, что на нем говорит лишь незначительное и нетипично удачливое меньшинство. По мере глобализации всего – от торговли до коммуникаций – произойдет регионализация и усиление значимости региональных языков. Арабский, китайский, хинду, испанский и несколько других региональных языков уже начинают расширять зону своего влияния – и период их бурного роста еще впереди».

Да, до 90 процентов сайтов в Интернете созданы по-английски. Но число пользователей Интернета в США выросло в последний год века на 40 процентов, а в Китае на 500 процентов, в Индии – на 300 процентов. «От Астурии до Зулу, – пишет лингвист Дж. Фишман, – практическая зависимость мира от местных языков растет в той мере, в какой эти языки способствуют формированию местной идентичности». А это означает, что на пути главенства одной страны, говорящей не на самом распространенном языке, встает весомое препятствие.

Что касается религиозной совместимости, то за XX век две главные прозелитические религии – западное христианство и ислам – не добились решающего перевеса в свою сторону. Но в сопоставлении численности своих приверженцев наметилась неблагоприятная для Запада в целом и для США в частности тенденция. Численность западных христиан увеличилась с 26, 9 процента мирового населения до 29, 9 процента в 2000 г. и понизится до 25 процентов в 2025 г. В то же время численность мусульман поднимется с 12, 4 процента в 1900 г. до 30 процентов мирового населения в 2025 г. Для апологетов однополярного мира это создает весомое препятствие.

Требование равенства в торговле и финансах

Заглядывая в будущее, многие футурологи полагают, что «любая система торговли по самой своей природе неизбежно уменьшит роль США в мировой экономике, поскольку многие господствующие позиции Америки в организациях вроде Всемирного банка или МВФ, полученные после Второй мировой войны, подвергнутся сомнению и протесту. В любой новой системе Соединенные Штаты будут иметь меньше прав голоса и меньше влияния. Как только начнутся переговоры о новой системе торговли и американской публике станет ясной потеря Америкой былого могущества, эта публика не поддержит новые соглашения… в таких бумажных организациях, как Всемирная торговая организация (где каждая страна имеет один голос). В отличие от периода Бреттон-Вудса (1944) США не могут заставить сесть всех за стол переговоров и принудить принять созданную американцами торговую систему». Отныне США не могут безоглядно следовать только собственным интересам.

Угрозы, которые Америка встретит в будущем, будут мало похожи на угрозы десятилетней давности. Америка должна быть готовой к отражению атак террористов, а не к запуску боевых ракет. Вопреки фундаментально изменившейся реальности, стратегия и тактика вооруженных сил США не изменились принципиально со времен «холодной войны». Воздушные силы требуют создания новых типов бомбардировщиков; наземные силы хотят разработки новых танков и бронетранспортеров; ВМС – 14 авианосных соединений. Но кто будет сражаться с партизанами на улицах Могадишо или Митровицы? Это означает, что американские вооруженные силы в XXI веке встретят свои задачи неадекватно. Вооруженные силы США – при всех их феноменальном могуществе – будут становиться все менее эффективным инструментом в силовых конфликтах, которые обещает нам XXI век.

Наука и технология

Война 2002 г. в Афганистане явилась предметом гордости сторонников односторонних действий: Америка явила миру мощь своей военной машины, построенной на высокой технологии. Отметим, однако, что очень большая часть американской военной технологии произведена американскими коммерческими компаниями, выдающими технологию роботов, авиационной и космической оптики, спутников, приборов для ориентации вооруженных сил, телекоммуникации. Значительная часть этого высокотехнологичного оборудования произведена не военно-промышленным комплексом США. Ситуация изменилась в худшую для США сторону – и изменения этой тенденции не предвидится в будущем, несмотря на резко увеличившиеся военные расходы администрации Буша. Такие американские прежние военные секреты, как Интернет, стали ныне практически всеобщим достоянием. Современные высокотехнологичные американские компании для выживания зависят от международных рынков. В реалиях сегодняшнего дня технология двойного использования являет собой основу американского высокотехнологичного экспорта.

К примеру, «суперкомпьютеры, необходимые для ведения боевых действий уровня XXI века – определяющие все, от формы боеголовки до определения погодных условий в случае удара с воздуха, – являются продуктом тех американских компаний, которые получают по меньшей мере половину своих доходов от зарубежных продаж. Другими словами, американское военное превосходство зависит от стабильности и открытости мировой экономики, чего в таких размерах никогда не было ранее».

Не следует считать, что Япония остановила свой «бег вдогонку» Соединенным Штатам навеки. 20 апреля «Нью-Йорк таймc» напомнила своим читателям: «Японские лаборатории построили самый быстрый в мире компьютер, машину столь мощную, что объем обрабатываемой ею информации превосходит мощность 20 самых быстрых американских компьютеров, взятых вместе, и далеко обходит предшествующего рекордсмена – компьютер, построенный ИБМ. Это достижение указывает на то, что технологическая гонка, о которой многие американские инженеры думают, что они ее уже выиграли, далеко не завершена». При этом американцы фиксируют растущее сотрудничество Японии с Китаем.

Разумеется, сыграет свою роль и обычная человеческая косность в отношении революционных прорывов науки. Мощные новые технологии провоцируют отчаянное сопротивление. (Напомним, что создание двигателей внутреннего сгорания вызвало небывалое сопротивление уязвленных поклонников лошадиной тяги. Мирное использование атомной энергии вызвало к жизни не менее упорное сопротивление.) Клонирование и создание систем управления генными процессами порождает небывалый протест. Потребители и сторонники охраны окружающей среды в Европе напрочь отвергли подвергшиеся генетическому воздействию виды растений, исходящие в основном из США, как опасные для человеческого здоровья и благополучия окружающей среды.

Критики вторжения в тайную мастерскую живой природы требуют жесткого обозначения тех товаров и продуктов, которые подверглись указанному воздействию. 72 процента всей земли, засаженной семенами подвергшихся генетической обработке растений, находятся в США, 17 процентов в Аргентине и 10 процентов в Канаде. На девять других стран, чьи ученые так или иначе имели дело с современной генной инженерией, – Китай, Австралия, Южная Африка, Мексика, Испания, Франция, Португалия, Румыния, Украина – приходится только один процент. Лишь несколько ферм во Франции, Испании и Португалии сеют генетически обработанные семена. «Гринпис» использует термин «дьявольские химикаты». В Британии принц Чарльз и певец Пол Маккартни выразили возмущение насилием над природой. Во Франции коалиция фермеров, профсоюзов, защитников окружающей среды и левых сил борется не только с GM (генетически измененными) продуктами, но и с сетью «Макдоналдса», «Кока-колой» и другими «потенциально опасными» учреждениями. В результате отступления теоретических социальных мечтаний и восстания «зеленых» с их критикой некритического приложения науки произошел кризис модернизма, что имеет – и будет иметь невероятные по важности последствия.

Тревожным для Америки знаком является ослабление интереса к техническим дисциплинам в университетах и колледжах. Только 6 процентов среди американцев в возрасте 24 лет имеют ученую степень (к таковой в США приравнивается и диплом об окончании университета) в естественных науках.

Таблица 3. Пропорция обладателей научной степени в естественных и инженерных науках.

Источник: «Economist», June 29 – July 5 2002, p. 26.

В то время как история, экономика и филология дают 75 процентов научных степеней, отличные и хорошие оценки в компьютерных классах и по химии получают лишь 60 процентов американских студентов. Тенденция необорима: все меньше американцев желают совершенствоваться в естественных науках и в инженерном деле. Поневоле Америке приходится все больше опираться на приезжие таланты.

Фрагментация Запада

Американское могущество покоится на факте политико-военного контроля Соединенных Штатов над вторым по геостратегическому могуществу центром мира – Западной Европой, оформленным во второй половине 1940-х годов. Североатлантический союз продолжает функционировать, несмотря на окончание «холодной войны», равно как и огромный товарообмен вкупе с колоссальными взаимными инвестициями. Дружественность западноевропейского региона, его нынешнее открытое или молчаливое согласие с курсом Вашингтона являют собой основу американского мирового могущества. Без господства на Западе немыслимо и мировое могущество США. Так было и так есть, но в это условие глобального могущества Америки вкрадывается новое обстоятельство. Речь идет о различии в демографической эволюции двух регионов.

Главным показателем является наличие исламского элемента и соотношение этого элемента к общей массе населения в двух главных западных регионах. Начало 1960-х годов принесло в мир Запада совмещение двух процессов – окончание «бэби-бума» и массовую деколонизацию. Человеческое воспроизводство упало на Западе ниже отметки 1, 5 ребенка на семью (напомним, для сохранения демографического статус-кво необходим уровень 2, 1 ребенка). Производители в западноевропейских странах в условиях установившихся систем «welfare state» и неготовности среднего класса оставлять рабочую силу для конвейерного и «грязного» производства обратились к готовым источникам рабочей силы, которые синхронно создавала деколонизация, процесс формирования новых стран с неустойчивой экономикой, легко выбрасывающей «излишнюю» рабочую силу.

Этими источниками для Франции стали Алжир, Марокко, Тунис и страны бывшей французской Западной Африки; для Германии – Турция, для Британии – Индия, Пакистан и Вест-Индия, для Голландии – Индонезия и Суринам, для Бельгии – Бельгийское Конго. (В Соединенные Штаты в это же время устремились низкооплачиваемые рабочие из Мексики и Пуэрто-Рико.) Эти рабочие уже получили первоначальную «трудовую подготовку» на плантациях, примитивных фабриках, несложных заводских линиях, в системе обслуживания колониальных администраций. Перебазироваться в прежнюю метрополию им часто помогало знание ее языка, связи с колониальной администрацией и военными кругами метрополии. Историческим фактом является то, что самый большой сегмент прибывшего в Западную Европу «дополнительного» населения оказался мусульманским.

Именно молодые мусульмане явились своего рода «твердым ядром» необходимого Западной Европе контингента рабочей силы. Полустолетием ранее представителей иной культуры и религии встретил бы вал недоброжелательства; но на фоне великих военно-социальных катастроф первой половины XX века в Западной Европе образовался своего рода «фронт терпимости» к представителям иной культуры, языка, религии, что и помогло новопришельцам преодолеть первоначальную неприязнь. В результате в отдельных странах Западной Европы сформировались весьма четко выраженные и определенные мусульманские общины, переместившиеся из прежних колониальных империй и Турции в производственные центры заглавных европейских стран. Эти общины составили до 10 процентов населения этих стран, постоянно (сейчас и в будущем) наращивая объем своего присутствия за счет гораздо более высокого уровня рождаемости и за счет прибытия родственников и прочих новых иммигрантов.

Иммиграция в США. В Соединенных Штатах, как известно, англосаксонское большинство страны было значительно разбавлено массовой иммиграцией 1890 – 1910 годов, когда на Эллис-Айленд высадились славяне, евреи и итальянцы из Восточной и Южной Европы. Обеспокоенный правящий класс Америки с впечатляющей энергией провел своего рода операцию по «американизации» прибывших, всячески стимулируя работу так называемого плавильного тигля. Бурный экономический рост помог включению новопришельцев в «средний класс», поднял по социальной лестнице вверх. Америка изменилась, но не в своих основах.

Бурно выраженная «обеспокоенность» по поводу «изменяющей Америку» иммиграции привела к принятию в 1924 г. Иммиграционного акта чисто запретительного свойства. На протяжении четырех десятилетий Соединенные Штаты жестко ограничивали въезд в страну новых иммигрантов. Это очевидным образом помогло ассимилировать славян, евреев и итальянцев в общей структуре американского общества. Примечательно и то обстоятельство, что тогда не наблюдалось массового притока иммигрантов из американской колониальной империи, из Филиппин и Латинской Америки. Между 1920 и 1960 годами Америка, несколько изменив свое лицо, сохранила главные из предшествующих демографическому притоку характеристик. Да, евреи несли с собой марксизм, а итальянцы – анархизм, но оба явления были изжиты как болезни роста, уступив место либеральной демократии, свободному рынку и конкуренции индивидуумов.

Ситуация изменилась с принятием Иммиграционного акта 1965 г., открывшего ворота самой богатой страны мира перед новой волной иммиграции. Заметим: прежде всего перед неевропейской иммиграцией (перед иммиграцией из Европы режим устрожен.) Теперь в Америку направились потоки иммигрантов из Американской империи – из Латинской Америки (Пуэрто-Рико, Мексика, Доминиканская Республика, Гаити, центральноамериканские страны), Южной Кореи, Южного Вьетнама, Тайваня, Филиппин. Одно можно сказать твердо: в Западную Европу и Соединенные Штаты направляются два очень разных потока иммигрантов.

Различие этих потоков самым наглядным образом подчеркивает самый продолжительный конфликт современности – между мусульманами и израильтянами, приобретший еще большую значимость в свете подъема мирового терроризма. В Западной Европе более 5 процентов – верующие ислама; в США их меньше одного процента. Глава исследовательской группы «Америка и Запад» Джеймс Курт характеризует возникшую ситуацию та-

666

ким образом: «Ясно выраженное различие между Европой и Америкой заключается в относительной силе мусульманского и еврейского сообществ – мусульмане сильны в Европе и слабы в Америке; евреи слабы в Европе и сильны в Америке – это уже создало великую разделительную линию между Европой и Америкой… Потребуются поистине огромные усилия, чтобы сдержать действие этого разграничения по всем линиям контактов и внешнеполитическим проблемам».

Раскол в обоих регионах. Не меньшее разделяющее значение имеет фактор образования и в Западной Европе, и в Соединенных Штатах ситуации «двух наций». Будущее принесет новую значимость этому процессу.

Не будет преувеличением сказать, что внутри главных западноевропейских стран создается весьма отчетливая ситуация, когда главенствующая (пока) нация будет год за годом становиться все более старой, приверженной ценностям «среднего класса» и идеологии консюмеризма; тяжело работающее мусульманское меньшинство будет расти и молодеть, накапливая жесткое отношение к правящему слою. Что самое важное: огромный исламский анклав в главных западноевропейских странах будет не частью западноевропейского населения, Европейского союза (и привилегированного региона американской империи), а частью мировой исламской уммы. Как предсказывает Дж. Курт, живущая в Западной Европе мусульманская часть мирового ислама «обретет характер заселенного инородного анклава, и, образовавшиеся в одном и том же регионе, две нации будут смотреть друг на друга с растущим взаимным презрением; в новой растущей антиевропейской нации будет расти ярость, а в среде старой европейской нации распространится величайший страх. Это создаст самые благоприятные условия для эндемического исламского терроризма, направленного против запуганного – некогда имперского населения».

В результате постимперская иммиграция – бумеранг западноевропейского имперского прошлого – расколет западноевропейский регион, являющийся ныне главным союзником единственной сверхдержавы. Не может быть сомнения в том, что это ослабит Североатлантический союз и отразится на межкультурных и экономических связях. Менее пяти процентов мирового населения – население Соединенных Штатов – вольно или невольно лишится главной мировой опоры. Разумеется, это будет многолетним процессом, но альтернативы ему на настоящий момент не видно.

Важнейшие процессы будут иметь место в самих США. Величайшее иммигрантское общество в современной Америке – латиноговорящие (37 млн. человек) – неизбежно будет стремиться к тому, чтобы создать политическую компоненту своего растущего экономического и социального влияния в Соединенных Штатах. Не видно альтернативы формированию и внутри Соединенных Штатов двух наций. Первая будет включать в себя евро-англичан, говорящих по-английски представителей потомков европейских народов. Это будет богатая, но старая и слабая нация. Вторая нация включит в себя представителей латинской расы, выходцев и посланцев латиноамериканских народов. Эта нация будет бедной, но молодой и энергичной. Неизбежны взаимные, подозрения, доходящие до презрения и ярости. Не будет изменой реализму предсказать латинский терроризм, в ходе которого молодые latinos смогут многому научиться у своих невольных исламских партнеров в Европе. Характерной чертой Америки станут закрытые цепями и стенами богатые белые пригороды, ощетинившиеся против экстремистов «бронзовой расы». Такие стены уже стоят в юго-западных штатах Америки. Именно это обстоятельство станет главным в национальной жизни современной «единственной метрополии». Пример Северной Ирландии стоит перед глазами.

Новая силовая ситуация

Главная проблема Америки в начале XXI века – проблема распространения средств массового поражения. Государства, которые овладеют такими средствами, как бы выходят за рамки полной зависимости. Будущее американской безопасности зависит от действий, предпринимаемых сегодня по предотвращению распространения завтра ядерного и биологического оружия. Усилия по достижению успеха в данном случае зависят от степени договоренности, согласия и слаженности действий основных независимых военных и индустриальных действующих лиц на мировой арене. «Достижение действенного сотрудничества (в данной сфере) является главной задачей в обеспечении американской национальной безопасности».

Даже ближайшие союзники США (даже Британия) склонны выступить против расширения географии конфликта. «Ясно, что курс, предполагающий наказание вплоть до свержения правительств в Ираке, Сирии и Иране ради искоренения международного терроризма, – пишет американский историк П. Шредер, – является курсом, который не поддержат даже ближайшие американские союзники и который способен взорвать антитеррористическую коалицию». Известный обозреватель У. Пфафф указывает, что «благодаря позиции администрации Буша неконтролируемый палестино-израильский конфликт наносит колоссальный ущерб позициям США на Ближнем Востоке и во всем мире».

Скажется несоответствие военной системы Запада и бросаемых ему вызовов. Противник будет ждать западный ответ не в тех военных условиях, к которым новых проконсулов готовят ныне в Вест-Пойнте и Аннаполисе. Их ожидает голодная молодежь городов «третьего мира», чрезвычайно возросшая воинственность ислама и индуизма. «В результате, – пишет Р. Каплан, – поднимется новый класс воинов, более жестоких, чем когда бы то ни было, – и лучше, чем прежде, вооруженных. Этот феномен охватит армии убийственных тинэйджеров в Западной Африке; российскую и албанскую мафии; латиноамериканских наркоторговцев; самоубийц с Западного берега Иордана; соратников Бен Ладена, сообщающихся между собой по электронной почте… Это жертвы неравенства и глобализации. Ведь глобализация представляет собой социал-дарвинизм. Она означает экономическое выживание сильнейшего – тех групп и индивидуумов, которые проявили себя дисциплинированными, динамичными и изобретательными в своем стремлении к выживанию. Культуры, которые не смогут конкурировать с технологией, произведут несчитанное число воинов. Их уже можно увидеть в исламских школах пакистанских трущоб. Здешние дети не имеют моральной или патриотической идентичности, за исключением той, что им дали религиозные наставники. Век химического и биологического оружия превосходно устраивает религиозное мученичество… А будущее обещает развитие и распространение компактных примитивных ядерных устройств, химического и биологического оружия».

Как полагают сами американские специалисты, наиболее вероятной угрозой являются действия террористической группы, доставляющей ядерное или биологическое оружие на грузовике, торговом корабле, самолете или лодке – атака, похожая на опыт 1993 – 2001 гг. Противостоящая сила – многонациональная организация, имеющая свою базу и сочувствующие правительства. Против такого рода деятельности США фактически безоружны. «В реальной атаке мы должны ожидать использование агрессором обмана, ловушек, порчи работы радаров, осуществляемое при помощи радиоактивных средств ослепление радарных систем, попытки пробиться через национальную противоракетную систему. Вашингтон не знает, какие еще контрмеры могут быть предприняты против американских систем». Наиболее эффективным способом противодействия было бы тщательное разведывательное слежение, но пока этого в американской практике не видно. В течение ближайших нескольких лет в США, видимо, будут созданы ракетные системы обороны театра военных действий, одно из средств защиты. По расчетам бюджетной службы конгресса США, средних размеров такая система обойдется в 50 млрд. долл. плюс 10 млрд. долл. на сенсорные устройства в космосе. Полный спектр слежения в глобальном масштабе потребует создания дополнительных наземных станций на территории России или в Средней Азии.

Важнейшей стратегической задачей Соединенных Штатов становится создание подлинно эффективного режима нераспространения ядерного оружия. Это возможно только в случае активного и доверительного взаимодействия с Россией и Китаем. «Ради вовлечения в процесс Москвы и Пекина Вашингтон должен быть готов к компромиссам по другим вопросам». Пока этого не наблюдается. Напротив, стремление США создать НПРО реально ведет Китай к расширению своих стратегических военных программ, что не укрепляет, а ослабляет американскую безопасность.

И трезвомыслящие американцы уже сейчас отказываются верить в войну без потерь, в пули, которые обезоруживают, но не убивают. «Реализм требует признать, что война без потерь – это миф… Лесные плотные заросли встанут щитом перед электронным прослушиванием и лазером, а в тесно населенных городах боевые действия без гражданских потерь невозможны. Компьютерные сенсоры насытятся необрабатываемыми данными. В свое время количественные измерения и теория игр завели Америку Макнамары во Вьетнам». Волны, демобилизующие толпу, вызывая в ней рвотный инстинкт, могут лишь еще более мобилизовать массы противника. И они обратятся к оружию и приемам бедных – захват заложников, помещение своих складов и военных объектов под школами и больницами.

Главная опасность для Америки лежит в ее импульсивном стремлении использовать свою мощь для того, чтобы «стереть зло несмотря на последствия; Дж. Кеннан называл это „слепым эгоизмом обиженной демократии“. Америка просто обязана помнить о римском правиле respicefinem– никогда не забывай о цели того, что ты делаешь. Или слова Черчилля о фанатике, который, несмотря на то что потерял свою цель в тумане, удваивает свои усилия. Латентный вариант подобного поведения зреет повсюду на Западе, как и предупреждения: «В XXI веке, как и в XIX, мы будем первыми начинать боевые действия – в виде операций специальных сил, либо создавая компьютерные вирусы против командных центров противника, – и мы будем морально оправдывать все это. Моральный базис американской внешней политики будет определяться настроением нации и ее лидеров, а не некими абсолютами международного права». В теории мир определяют международные законы и право; в реальности взаимоотношения между государствами все больше придерживаются лишь кода дуэли.

Примером того, как легко может Америка стать врагом самой себе, является то, что администрация президента Дж. Буша-мл. только 7 апреля 2002 г. изменила свою тактику и вместо постоянно провозглашаемого как первоочередная цель нападения на Ирак наконец-то решила принять участие в урегулировании палестино-израильского конфликта – едва ли не в последний момент избежав двух главных опасностей: объединения против нее всего исламского мира и решительного отчуждения в этом вопросе Западной Европы, катастрофические последствия чего она ощутила бы практически немедленно.

Возможно, наилучшим курсом для Америки было бы «объявить о победе в ближайший подходящий момент и отправить домой, а не укреплять свою доминирующую роль в каждом следующем регионе». Но общественное мнение, «сконцентрированное на жалости к самому себе по поводу потерь, экзальтации по поводу собственных достоинств, задавит голоса оппозиции наступательной тактике». Политики, думающие о выборах, помимо прочего, нуждаются в триумфах. И американские войска будут стоять в турбулентных регионах, «вмешиваясь в политические процессы этих регионов, оказывая давление на местные правительства – и так до бесконечности». А местное население будет симпатизировать террористам, все более проникаясь ненавистью к западным ценностям. «Они видят в Америке главную деморализующую силу» и будут презирать сотрудничающие с американцами правительства. «Атака становится главной формой терроризма, потому что у этих людей нет более эффективного средства ответа».

В докладе специалистов ООН по разоружению и по правам человека (апрель 2002 г.) указывается, что «отказ Соединенных Штатов от подписания и пренебрежительное отношение к целому ряду международных договоров, от соглашений о запрете на ядерные испытания, о нераспространении оружия массового поражения и о запрете на инженерные мины до соглашения по проблемам изменения климата на планете и по правам женщин и детей, подрывает усилия многих государств по укреплению главенствующей роли международного права».

Не поняты многие уроки. США полны решимости строить космический щит в то время, когда их ожидает абсолютно иная угроза. Более приземленная, менее софистичная, но жертвенная и страшная в силу уязвимости современной технической (телекоммуникации, потоки органических энергоносителей, линии электропередач и пр.) цивилизации Запада. И угроза распространения оружия массового поражения никак не решена. Такое оружие в руках столь решительных людей может быстро перевернуть весь ход мировой истории. Между тем «в арабском мире в особенности население растет во взрывной проекции, а высокий уровень безработицы не пользуется вниманием неэффективных, коррумпированных и репрессивных режимов… Здесь люди не участвуют в дележе плодов современности, они получают лишь токсины индустриального мира».

 

8. СУБЪЕКТИВНЫЕ ФАКТОРЫ

Не гранитной является и воля гегемона. Образ глобального шерифа в общем и целом, вопреки пропаганде и жесткому прессу десятилетий «холодной войны», не импонирует большинству американцев. Более того, значительно изменился фокус их непосредственного внимания.

Ослабление жертвенности

Возникает подозрение, что жертвенность не является главной чертой современного поколения строителей империи. «Они полагают, что выгоды от имперского порядка перевесят бремя и ответственность… Они думают, что сохранение мира на Балканах и обеспечение опорных пунктов США в Центральной Азии – вовсе не повод для среднего американца бросаться в ближайший пункт вербовки в вооруженные силы… Если говорить откровенно, большинство американцев умирать за это не намерены». В этом смысле главным противником Американской империи являются не Китай как новая сверхдержава, и не Аль-Каида как лидер ислама, а спорная готовность американского народа платить по имперским счетам. Там, где льется кровь, пусть это будет не американская кровь.

Важнейший вопрос: готовы ли они на жертвы ради сохранения статус-кво, готовы ли они на материальные и даже людские жертвы ради постоянного и жесткого контроля над внешней средой? Интервенционистский опыт Америки (от Вьетнама до Косова) породил противодействие внутри США в свете неубедительности для многих необходимости подвергать себя риску и преодолевать непредвиденные сложности. «Примерно 15 – 20 лет будет длиться война между двумя капитальными американскими традициями: грубое индивидуалистическое полагание лишь на самих себя, создавшее американский капитализм и сделавшее США богатейшей страной мира, – и более новая тенденция отказываться от излишней ответственности за последствия своих действий». И возобладает вторая традиция. Американцев покидает жертвенность в достижении далеких целей при растущей обращенности к внутренним проблемам. В бюджете страны внутренние расходы ежегодно несопоставимо масштабнее трат на внешнеполитическую и внешнеэкономическую деятельность. Это устойчивая тенденция.

На национальном уровне в США возврата к самоуверенности 50-х годов не произойдет, роль международных проблем ослабевает. В 1998 г. лишь 13 процентов американского населения высказывались за активное лидерство США в мировых вопросах, а 74 процента хотели бы видеть свою страну действующей в этих акциях не в одиночестве. Большинство (55 – 66 процентов) высказывает ту точку зрения, что «происходящее в Западной Европе, Азии, Мексике и даже Канаде не оказывает воздействия (или оказывает малое воздействие) на их жизни. Среди американцев будет сказываться недовольство „бременем“ организации международных сил в самом широком спектре – от Ирака до Югославии (где США используют силу), угрожая экономическими санкциями 35 странам. Как бы ни оплакивала внешнеполитическая элита этот факт, Соединенные Штаты лишаются внутренней политической базы, необходимой для создания и поддержания однополярного мира».

Американскую общественность ныне больше беспокоят внутренние проблемы – ухудшение окружающей среды, распространение наркотиков, криминал, терроризм. «Общественный интерес к политико-военным проблемам, который определял международные дела во время „холодной войны“, упал даже среди тех, кто характеризует себя интернационалистами… Общественность в общем и целом протестует против одностороннего вмешательства Соединенных Штатов в разрешение споров в отдаленных местах – в Банье Луке, Тимишоаре, Центральной Африке – особенно если это представляет угрозу военному персоналу американских вооруженных сил. Поддержка американского участия в миротворческих операциях ослабла. Отказ конгресса вносить взнос в ООН не вызвал общественного возмущения». Американские законодатели отказались дать президенту особые полномочия для заключения торговых соглашений с внешними партнерами страны.

Проблема заключается в том, что «американцы любят считать себя первой мировой державой, но они не имеют глубоких исторических обид или страстей, необходимых для того, чтобы доминировать над другими или реформировать других; они не склонны наделять свое слабеющее правительство необходимыми полномочиями, а себя заковывать в дисциплину, требуемую для осуществления глобальной гегемонии». Как пишет У. Пфафф, противостоящий изоляционизму «интернационализм является более теорией, чем практикой и основывается на значительном невежестве относительно происходящего за рубежом. Конгресс не всегда отражает общественное отношение, но в той мере, в какой он это мнение отражает, американский ответ на угрозы национальным интересам – даже коммерческим интересам – чаще всего является односторонним и несущим черты ксенофобии. Это шаткое основание для проведения политики глобальной гегемонии».

Расширяется пропасть между продолжением оснащения таких вооруженных сил, которые выиграли две мировые войны, готовых вести одновременно две войны типа тех, что имели место в первой половине XX века, и неготовностью общества и элиты платить кровью, убивать и жертвовать собой в этих конфликтах. На пути силовой политики встает новое фундаментальное правило (мы цитируем в данном случае американца Д. Риефа): «Население Соединенных Штатов не потерпит ни длительной войны (подобной вьетнамской), ни ощутимых, значительных потерь». Если эта пропасть будет расширяться, то центральная роль Америки в мире подвергнется изменениям довольно быстро. «Вот почему, – пишет Д. Риеф, – факт отсутствия у США соперника где-нибудь на горизонте делает современную ситуацию такой настораживающей».

Несколько субъективных факторов, ощутимых и в США, и за их пределами, следует выделить особо.

Во-первых, происходит дегероизация американского политического Олимпа, а собственно, и самой американской политической системы. Между Уотергейтом и скандалами периода Клинтона исчезла аура, которую мир видел над воином-политиком Эйзенхауэром и «юным цезарем» Джоном Кеннеди. «Потрясенная неурядицами внутренняя сцена Америки, – пишет историк П. Кеннеди, – внутренняя направленность ее очень особенных культурных войн предопределяет растущую сложность нахождения лидеров, которые фокусировали бы свое внимание на международных проблемах… Все это ослабит способность мирового лидерства Америки».

Во-вторых, как бы завершился своего рода «крестовый поход» американцев во внешнем мире. Они одержали все возможные победы. Не пора ли почить на лаврах? Возникает картина, когда основная масса американского населения все еще поддерживает идею мирового лидерства, но, повторяем, весьма нерасположена «платить» за него – она явно не готова к самоотверженности, она против американских жертв. Американцы не расположены видеть свою страну глубоко вовлеченной в долгосрочные внешнеполитические кризисы. Речь не идет о неком возврате американского изоляционизма, но явно иссякает энтузиазм следовать клятве президента Дж. Кеннеди «заплатить любую цену» за свое лидерство в мире.

Об ослаблении интереса простых американцев к прежде привлекательному миру можно судить хотя бы по туристическим потокам. В XX веке число американцев, выезжавших за границу, значительно превышало численность иностранцев, посещавших Соединенные Штаты. На рубеже XX – XXI веков эти цифры почти сравнялись (по 45 млн. человек выезжали из США и приезжали в них). Численность иностранцев, навещающих Америку, в XXI в. будет значительно больше массы американцев, выезжающих за границу.

В-третьих, во внешнем мире растет убежденность в том, что американский опыт практически неимитируем, что повторить американский путь не сможет никто. Хотя бы потому, что недостаточно земных ресурсов, и уровень американского потребления, воспроизведенный в массовых масштабах, просто опустошит планету – основных ископаемых при американском темпе потребления хватит лишь на несколько десятилетий.

Соответственно, нетрудно предположить, что будут расти сомнения в воспроизводимости, имитируемости столь пропагандируемой системы ценностей, в либерально экономической модели Америки, подаваемой как неизбежное, будущее человечества («конец истории» и т. п.). Как приходит к выводу американский исследователь де Сантис, «либерально-демократическая идеология, может быть, и одержала триумф над государственнической коммунистической альтернативой и над азиатской моделью индустриального планирования и политической опеки. Но это не означает, что другие нации торопятся повторить американский путь, еще менее готовы они последовать путем, который считают противоречащим их интересам. И чем больше необходима будет помощь других стран для реализации американских инициатив, тем больше те будут настаивать на собственном пути».

В-четвертых ослабевает магнетическая притягательность массовой культуры США. Даже средний американец не будет доволен жизнью в стране, где «половина браков завершается разводом, где в двухчасовом фильме сотня сцен насилия. Уже есть признаки изменения системы ценностей – призыв к контролю над оружием, реформация системы общественного здравоохранения». Скепсис набирает сторонников. «С распадом Советского Союза никакая сила уже не угрожает существованию Америки и никакая внешнеполитическая идея не возбуждает общественного интереса. Конгресс во все большей степени „балканизирован“ – многие демократы не убеждены в достоинствах свободной торговли, а республиканцы питают слабый интерес к международным проблемам, у них нет желания посвящать время международным делам. Президент должен учитывать эти тенденции».

В-пятых неясен ответ на вопрос, как совместить прием огромного числа иммигрантов (столько же, сколько принимает у себя весь остальной мир) с центральной ролью Интернета и построенной на нем экономики со всеми новыми присущими ему (Интернету) ценностями? Как сочетаются между собой национализм м космополитизм, мир клятвы новой родине и анонимный мир современных массовых коммуникаций?

В-шестых, критически важным обстоятельством является разлад в отношениях между внешнеполитической элитой США и основной массой американского населения. Обратимся к социологической статистике. Согласно опросам чикагского Совета по международным отношениям, 98 процентов американской элиты категорически выступают за мировое лидерство. Гораздо сложнее отношение к этому вопросу основной массы американцев. Американская общественность не выразила никакого энтузиазма по поводу новой предполагаемой атаки против Ирака в феврале 1998 г., не выказала энтузиазма в случае с балканской военной интервенцией весной 1999 года. Расширение НАТО на восток получило весьма сдержанное одобрение незначительного большинства американцев.

Элита уже не может преподносить своему народу нечто «логически безукоризненное» типа стратегии «сдерживания». (Сдерживать СССР уже поздно, а КНР еще рано.) В то же время 72 процента американцев полагают, что Соединенные Штаты не должны слишком вовлекаться в международные дела, а должны концентрироваться на внутренних национальных процессах – этого мнения элита явно не разделяет. По умозаключению Ф. Закариа, «общественность более не верит, что элита идет правильным путем. Общественность полагает, что элита слишком интернационально настроена, слишком концентрируется на грандиозных проектах – таких, как поддержание стабильного мирового порядка или расширение зоны свободной торговли, а не на интересующем американский народ улучшении внутриамериканской жизни».

Обратимся хотя бы к мировой торговле. 79 процентов представителей элиты выступают за ликвидацию таможенных барьеров и расширение мировой торговли, среди широкой общественности такую идею поддерживают лишь 40 процентов населения. Только 51 процент представителей элиты считают защиту американских рабочих мест «очень важной целью» – каковой ее считают 84 процента общественности. Такого водораздела между широкой публикой и элитой не существовало в годы «холодной войны», но он обрел очевидную зримость в начале третьего тысячелетия. И если настроенные на долгосрочную гегемонию политики не сумеют создать массовую поддержку жесткому международному курсу страны, внутреннее основание гегемонии прогнется, несмотря на все физическое могущество.

Как резюмирует де Сантис: в конечном счете «Соединенные Штаты не владеют достаточными ресурсами и необходимой волей, чтобы осуществлять свою (контрольную) работу бесконечно». Более углубленные в себя, менее прозелитирующие, как носители новых ценностей американцы встретят жесткое конкурентное давление менее избалованных исторической судьбой соперников-конкурентов. И судьба Америки может оказаться стандартной для мирового центра: цена «имперской вахты» окажется для более самососредоточенного общества все менее и менее приемлемой.