Что было главным событием только что окончившегося XIX века? Большинство сошлось на том, что самый мощный эффект дало применение электрической энергии. Буржуазии в зените ее могущества мир казался прекрасным, а XIX век ― лучшим периодом в истории человечества. Как писал доктор Хиллс, «законы стали более справедливыми, музыка ― более приятной, книги ― умнее, в домах больше счастья... Сердце каждого становится одновременно и более справедливым и более мягким... ибо сегодня искусство, промышленность, изобретения, литература, знания и управление ― все движется в триумфальной христовой процессии вверх по холму славы». Нужна была трагическая, перевернувшая все буржуазное миропонимание первая мировая война, чтобы уже никогда век минувший не сопровождался такими восхвалениями.

Впрочем, и тогда имелось достаточно пессимистов. Уильям Дженнингс Брайан полагал: «Увеличивающееся влияние богатства приведет к росту безразличия в отношении неотъемлемых прав человека». Президента Корнелльского университета Шермана тревожило то, что в будущем «экзальтация, поклонение и погоня за деньгами станут главными благами жизни». Профсоюзный босс Сэмюэл Гомперс более всего боялся конкуренции заграничной дешевой рабочей силы. Многие полагали, что самая большая опасность будущего ― алкоголь. Президент Йельского университета Хедли предостерегал прежде всего от индивидуализма, епископ Глочестерский ― от «самовосхваляющего тщеславия», писатель А. Конан-Дойль от «несбалансированной, экзальтированной, погрязшей в сенсациях прессы». Многие боялись растущей искусственности человеческих отношений, и только епископ Кентерберийский на вопрос, какие беды он ждет в будущем, ответил: «Не имею ни малейшего представления».

В начале нынешнего века небоскребы еще не затмили дома человеческих пропорций, а мода не стремилась к экстравагантности. Джентльмены не изощрялись в нарядах. Безраздельно царили темные тона. Добротные ткани говорили о принадлежности к бомонду. Непременным атрибутом одежды была тугая, не терявшая форму шляпа «дерби». Плотно набитые ватой плечи пиджака подчеркивали мужественность. Белая рубашка венчалась предельно накрахмаленным тугим воротничком. Некоторое разнообразие вносил лишь галстук, но и здесь гамма цветов была ограничена «респектабельным» набором. Сезонности в одежде не существовало. Различалась лишь повседневная одежда (всегда немного потертая) и ― с иголочки ― воскресная. Колебания моды не делали представителей одного круга разномастными. Игривость и легковесность не поощрялись. Джентльмены делали деньги и политику, уважали себя сами и требовали этого от других. Снобизм и высокомерие были отличительной чертой поведения высшего круга в отношении «массы». Между собой джентльмены держались гораздо более непринужденно, здесь называли друг друга уменьшительными именами и похлопывали по плечу.

Двадцатый век быстро унес традиционализм; в считанные годы изменились нравы, обычаи, фасоны. Но ничто не может сравниться с ритмом политических перемен. Они в Америке начались уже с первого года столетия.

Когда 6 сентября 1901 года президент Маккинли вошел в Башню музыки на Панамериканской выставке в Буффало, анархист Леон Цолгош дважды выстрелил в него. Конституционный наследник ― вице-президент в это время охотился на острове Ла Мотт (озеро Шамплейн в штате Вермонт). Новость пришла вечером. Кто-то из окружения не удержался, высказав самое главное: Рузвельт каждую минуту может стать президентом США. Приличие в данном случае не изменило Рузвельту, он оборвал говорящего, хотя, несомненно, думал об этом же. Специальный экспресс доставил его в Буффало, там в частном доме лежал раненый Маккинли. К моменту приезда Рузвельта врачи посчитали крайнюю опасность миновавшей. Полагая, что дежурство у постели президента бессмысленно, Рузвельт уехал на Адирондак, где отдыхала его семья. Утром 13 сентября, когда состояние здоровья Маккинли резко ухудшилось, Рузвельт был в горах. На спуске его ожидали экстренные телеграммы. Отчаянная пятидесятиминутная скачка, и он в поезде. В три часа пополудни 14 сентября в доме, где лежал покойный президент, Теодора Рузвельта встретил почти весь кабинет. Военный министр Э. Рут предложил ему принять присягу.

Нью-йоркская фондовая биржа ― барометр финансовых империй Америки ― содрогнулась от известия о смерти Маккинли. Это могло отрицательно отразиться на общем состоянии дел. Посредниками между миром бизнеса и претендентом на высший в стране пост выступили двоюродный брат Рузвельта Дуглас Робинсон и председатель организации республиканской партии в штате Нью-Йорк майор Джордж Панн. Было составлено обширное письмо, отправленное Рузвельту со специальным представителем. Мир бизнеса верил в своего питомца, он соглашался простить некоторую его экстравагантность, но требовал гарантии верного служения классу. Робинсон высказывал самые сокровенные мысли истэблишмента: «Я чувствую, что должен быть откровенным... В том случае, если начиная (исполнять обязанности президента. ― Л. У.), Вы станете способствовать распространению убеждения, что общий порядок не будет изменен и что Вы являетесь консерватором по убеждениям... то это окажет успокаивающее влияние на общественное сознание... Вне зависимости от любых воздействий на Вас Вы должны быть столь же сдержанным и консервативным, каким Вы были до номинации Вас на губернаторскую должность».

Самолюбие Рузвельта было уязвлено, но он выполнил эту весьма грубую подсказку практически буквально, понимая, что речь идет о важнейшем ― подтверждении его классовой лояльности. Рузвельт ясно понимал не только смысл передаваемых ему от империи Моргана пожеланий, но и обстановку, в которой эти пожелания произносились. Рабочий класс Америки показывал нежелание молча нести свой крест. У мощных забастовок 1900 года было продолжение. Одновременно с этим возрастало влияние популизма и прогрессизма. Прогрессистская «зараза» проникла даже в издания Херста и Пулитцера, которые в расчете на обиженные средние слои буржуазии (что обещало рост тиража) начали благосклонно смотреть на такие требования, как некоторые формы контроля над монополиями, подоходный налог и налог на наследство.

Самый молодой в американской истории президент ― сорокатрехлетний Рузвельт объявил стране, что политика Маккинли ― его политика, и он будет неукоснительно следовать ей. Проект своего первого послания конгрессу Рузвельт показал М. Ханна, который выразил удовлетворение всем текстом за исключением упоминания о желательности некоторой степени контроля над монополиями. «Даже профсоюзы, ― возражал Ханна, ― не выдвигают столь радикальных предложений... не думаю, чтобы они хотели перевести этот вопрос в сферу конкретной политики». Излишним показалось Ханна и упоминание об избыточной концентрации капитала. В результате послание конгрессу не только было лишено конструктивной основы, но не выдерживало критики просто как документ, вышедший из рук политика, претендующего на историографические и литературные заслуги. Каждое положение сопровождалось бесчисленным количеством оговорок. Со всей определенностью звучала мысль: резкие действия в социальной сфере не оправданы, они вызывают лишь отрицательные последствия.

Но перемены, внешние и внутренние, были неизбежны. Прежде всего в стиле руководства. Пожилой и флегматичный Маккинли не мог иметь второе воплощение в молодом и энергичном Рузвельте. Как писал в конце 1901 года Генри Адаме ― член вашингтонского кружка Рузвельта, «власть, когда она соединена с превосходящей норму энергией, превращается в наиболее серьезный из факторов, а все друзья Рузвельта знали о его неутомимой энергии». Свою энергию Рузвельт обратил на сферу, которой федеральная власть, по его мнению, незаслуженно пренебрегала. Могущество страны ― не самоцель, им нужно пользоваться. В сфере внешней политики Рузвельт видел поле приложения деятельности основных американских монополий, которым было уже тесно в национальных пределах, средство предотвращения конфликтов различных отрядов американской буржуазии, способ смягчения некоторых из социальных антагонизмов.

Итак, с Рузвельтом США поворачиваются к международной арене, к мировым делам, к глобальной политике.

Во-первых, как полагал президент, нуждаются в изменениях иммиграционные законы. Слишком много неанглосаксов прибывает в Америку, ухудшая сложившуюся этническую основу. Во-вторых, необходимо способствовать развитию американского торгового флота. Льготы кораблестроительным фирмам, помощь в установлении трансокеанских линий, создание консулатов ― все это должно помочь расширению флота под американским флагом. В-третьих, должны быть защищены американские права и привилегии на Гавайях, Филиппинах, в Пуэрто-Рико и на Кубе. В-четвертых, необходимо способствовать строительству канала между Атлантическим и Тихим океанами. Это, помимо прочего, укрепит экономические связи восточных и западных районов США, увеличит американскую маневренность.

Теодор Рузвельт положил начало новому стилю президентского руководства. Быстрота его передвижений, принятия решений, смены занятий радикально изменили традицию поведения главы исполнительной власти. Рузвельт регулярно занимался теннисом, выписывал множество книг (ничего подобного ранее в президентском дворце не было), с удовольствием приглашал разного рода знаменитостей посетить Пенсильвания авеню, 1600. Его рабочий день начинался в 8.30 утра с верховой прогулки. Хобби Рузвельта ― охота, и он отрывался от государственных дел, чтобы пополнить коллекцию своих охотничьих трофеев.

Возможно, Рузвельт первым среди американских президентов осознал силу и значение средств массовой информации. Постоянное внимание прессы к его экстравагантным манерам, преувеличенные оценки его способностей, ставшее привычным приукрашивание его остроумия и находчивости, восторги по поводу его работоспособности и предприимчивости создали Теодору Рузвельту дополнительный политический капитал, популярность. Впервые в Белом доме жил не сонный полубог, а энергичный человек. Новый стиль служил дополнительным средством отвлечения внимания от внутренней и внешней политики, позволяющим подменять разговор по существу вопроса обсуждением деталей. Рузвельт взял за правило, что нужно говорить пусть нечто сомнительное, но яркое, чтобы имя попало на первую полосу. (К примеру, он однажды обрушился на Джека Лондона, считая «Белый клык» невероятным вымыслом ― собака не может выдержать борьбы с волком.) Никогда не испытывал Рузвельт страха перед карикатуристами. Негативную подачу себя в графических образах он воспринимал как нужную политическую процедуру. Быть в центре внимания ― вот сущность метода Рузвельта.

Рузвельт использовал и следующий прием. Резкие повороты своего курса он приурочивал к воскресным дням, когда закрывались офисы и банки и образовывался некий вакуум в общественно-политической жизни, справедливо надеясь на более эффективную отдачу. Всюду, где только это было возможно, он подавал свое дело (даже самое заурядное) как некий крестовый поход за справедливость. Десятки фраз, введенных в оборот Рузвельтом («говори мягко, но неси с собой большую дубину», «стрела неумолима, она не знает братьев», «честный курс» и т.п.), стали клише в американском политическом лексиконе.

Теодор Рузвельт пришел в Белый дом, чтобы «делать историю», и не хотел быть простой пешкой в руках монополий. Верой и правдой служа последним, он все же старался отрешиться от присущей им узости интересов. Своим отрицанием слепого, буквального следования требованиям Дж. П. Моргана и компании он показал зрелость политического руководства. «Полное отсутствие правительственного контроля привело к поразительному росту корпораций, ― писал Рузвельт. ― Ни в одной другой стране не было такоговсевластия тех, кто обладает гигантскими состояниями. Правительство практически бессильно. Изо всех форм тирании наименее привлекательной и самой вульгарной является тирания неприкрытого богатства, тирания плутократии». Рузвельт хотел сотрудничества в рамках решения общих для всего класса задач. Разумеется, никоим образом нельзя преувеличивать данный «бунт», интерпретируя его как столкновение правительства и бизнеса. Это было приведение в порядок всей системы власти правящей элиты. Рузвельт считал, что правительство ― в интересах возвышения страны и поддержания своего господства ― может сделать больше, являясь координатором деятельности бизнеса, а не послушным регистратором. Вступая на этот путь, Т. Рузвельт положил начало формированию в США основ государственно-монополистического капитализма.

Сотрудничество означало известную лояльность, дисциплинированность и подчиненность «капитанов индустрии» общему курсу главы правительственного аппарата. Поскольку активная роль государства была явлением новым, а большинство представителей бизнеса видело в любой регламентации кандальные оковы, то неизбежно возникали конфликты. Такие, как, например, дело о создании «Нозерн секьюритиз компани». Концерн с капиталом в 400 миллионов долларов представлял собой монополию, владевшую практически всеми главными железными дорогами Северо-Запада. Банкирский дом Моргана косвенно контролировал главные транспортные артерии страны. «Нозерн секьюритиз компани» аккумулировала не только громадную силу капитала и промышленности, но и десятки тысяч тружеников, эксплуатируемых концерном. Это было чревато общественными волнениями и заставляло федеральное правительство задумываться над социальной стабильностью. Рузвельт делился своими опасениями практически лишь с министром юстиции Ноксом, найдя в нем столь же обеспокоенного единомышленника. В результате закрытых встреч возникло поразившее фондовую биржу заявление Нокса от 19 февраля 1902 года, что правительство вскоре потребует расчленения «Нозерн секьюритиз компани» на основании антитрестовского закона Шермана.

Когда Дж. П. Моргану сообщили о решении применить против подвластной ему «Нозерн секьюритиз» закон Шермана. он (это случилось во время обеда) горько пожаловался, что человек такого социального происхождения как Рузвельт ведет себя вовсе не как джентльмен.

Дело против «Нозерн секьюритиз» началось 10 марта 1902 года. Страна напряженно ждала развязки. Казалось логичным, что последуют решительные действия. Этого, однако, не произошло. Показав первоначально полную готовность сокрушить «Нозерн секьюритиз», Рузвельт уже в апреле заявил, что «мы, конечно же, потерпим поражение, если примем на вооружение политику демагогов, неистовствующих против богатства, которое есть попросту форма воплощения бережливости, предвидения и разумности». Всей статистике вопреки президент объявил великой неправдой тот факт, что «бедные становятся еще беднее». Он согласился лишь с тем, что «некоторые из богатых стали слишком богатыми». Словесный полурадикализм прикрывал ― и на некоторое время успешно ― подлинную консервативность Рузвельта в сфере социальных отношений.

Вопрос о «Нозерн секьюритиз» решал Верховный суд. Разбирательство длилось долгие месяцы. Только в марте 1904 года Верховный суд пятью голосами против четырех пришел к решению, разъединяющему монополию, указав на образование «Нозерн секьюритиз» как на нарушение закона Шермана. Так Рузвельт ― без особых потерь для крупного бизнеса страны ― показал свое стремление укрепить статус президентской власти, увеличить ее возможности.

В первые месяцы своего пребывания в Белом доме он несколько изменил расстановку ближайших сотрудников, попытался поставить в подчиненное положение конгресс, а Верховный суд сделать простым регистратором федерального законодательства. Очевидным является желание Рузвельта вести политику, основанную на личном понимании внутриполитических и международных проблем. Начинается неуклонное возвышение президентской власти над двумя другими, равными с ней по конституции, ― законодательной и судебной. (Процесс этот продолжается по сию пору, и представляет интерес увидеть его истоки.) Семь с половиной лет пребывания Рузвельта на посту президента целиком отмечены борьбой за усиление роли исполнительной власти. Рузвельт в этой борьбе за приоритет не брезговал ничем. Там, где нужно было ослабить конгресс или Верховный суд, он охотно обращался за помощью к демократам. Стремясь заручиться поддержкой Верховного суда, он вводитв его состав новых членов исходя из собственных критериев. «У него правильные воззрения на власть федерального правительства», ― пишет Рузвельт К. Лоджу о новом назначенном им члене Верховного суда X. Лертоне. Летом 1902 года, обсуждая кандидатуру судьи О. Холмса, он руководствуется стремлением ввести в судебную сферу своих единомышленников. «По моему мнению, рассматривая вопрос в высшем смысле, следует сказать, что тот, кто не придерживается определенной партийной принадлежности, не достоин занимать этот пост (члена Верховного суда. ― А. У.), поскольку ему необходимо быть конструктивным государственным деятелем, учитывающим отношения с коллегами, государственными деятелями из других сфер правительства. Верховный суд шестидесятых годов был хорош именно тем, что его члены полностью разделяли воззрения президента Линкольна». Рузвельт начинает обзаводиться влиятельными союзниками в двух важнейших сферах ― в бизнесе и политике.Год 1902-й отмечен подъемом стачечной борьбы шахтеров. С началом осени цены на уголь резко поднялись. Рузвельт в коляске (из-за упрямства запустил лечение ноги после дорожного инцидента) разъезжал по кабинету, обдумывая способы решения первого острого социального конфликта его президентства. Он пришел к выводу, что лучшая тактика ― это социальное маневрирование. Государство в лице Рузвельта приняло важнейшую в XX веке функцию координации взаимоотношений между работодателями и профсоюзами. Он вызвал телеграммами представителей конфликтующих сторон к себе.

Утром 3 октября 1902 года по противоположным углам большой приемной стояли шахтовладельцы и члены Объединенного профсоюза шахтеров. Федеральные чиновники ― министр юстиции Нокс и ответственный за трудовые ресурсы Райт без колебаний присоединились к шахтовладельцам. По-иному поступил президент. Рузвельт въехал на инвалидной коляске и остановился посредине. Мотив он избрал священный ― патриотизм. Он обрисовал страдания людей в неотапливаемых домах, заметил, что не намерен вдаваться в бесплодные дискуссии о требованиях и позициях.

Представитель угольных компаний Бер не дошел еще до казуистики, связывающей святые идеи патриотизма с «преступной активностью подрывных элементов», и обвинилРузвельта в попытках «переговоров с подстрекателями анархии, в злостном вызове закону». Президент Соединенных Штатов смотрел шире филадельфийского миллионера: политика отрицания самого диалога с верхушкой профсоюзных деятелей самоубийственна. И напротив, даже видимость беспристрастности окажется полезной для раскола рабочего класса, возрождения веры в верховную исполнительную власть, представляющую весь народ.

Впрочем, Рузвельт не мог занять в этом споре нейтральную позицию в ущерб классовой. Он метался между двумя курсами ― насильственного подавления забастовки и тактических уступок. В самом узком кругу президент обсуждал возможность захвата шахт и эксплуатации их солдатами федеральных войск. Пусть губернатор Пенсильвании обратится за помощью в Вашингтон. «Тогда, ― писал Рузвельт, ― я введу в действие армию под командованием кого-нибудь из первоклассных генералов. Я дам инструкцию отстранить администрацию и обращаться с шахтами как с захваченной добычей». Такому генералу, некоему Шофилду, президент дал инструкции: «Действовать под моим командованием, не обращать внимания на судебные и другие власти, подчиняться лишь мне». Через неделю после начала переговоров по просьбе Рузвельта Э. Рут обратился с письмом к Дж. П. Моргану. Предлагалось создать арбитражную комиссию, не покушающуюся на права шахтовладельцев и частично удовлетворяющую требования забастовщиков. Состав предлагаемой Рузвельтом комиссии показался Моргану симпатичным: бывший президент Кливленд, окружной судья, чиновник федерального ведомства, эксперт по шахтному делу, представитель академического мира, епископ и представитель профсоюза.

Чтобы убедиться, что арбитражная комиссия не будет означать немедленного введения в США социализма, Морган направил своих людей ― Бекона и Перкинса в столицу. Посланцы Моргана, по словам Рузвельта, «становились все более и более истеричными и... настаивали на той точке зрения, что неудача в разрешении данного вопроса приведет к насилию и, возможно, к социальной войне». В конечном счете предприниматели согласились на арбитражную комиссию при условии, что представитель профсоюзов будет именоваться «видным социологом».

Забастовка горняков окончилась компромиссом. Предприниматели не признали легальности Объединенного профсоюза шахтеров. Это означало право увольнения любого рабочего по желанию администрации и хозяев. Но некоторые требования бастующих (установление девятичасового рабочего дня, частичное увеличение заработной платы) владельцы шахт были вынуждены удовлетворить.

Рузвельт на опыте убедился, сколь острой является проблема социальных взаимоотношений. Прямая защита государством частных интересов лишь заводит в тупик решение классовых конфликтов. Только гибкая тактика, умение мыслить по-новому, что и продемонстрировал президент Рузвельт в ходе забастовки шахтеров, способны сохранять господство капитала. Обсуждая книгу Б. Адамса «Экономическое превосходство Америки», Рузвельт писал С. Спринг-Райсу в 1899 году: «Мое собственное убеждение заключается в том, что мы должны будем уделять в следующие пятьдесят лет гораздо больше внимания грандиозной проблеме взаимоотношений капитала и труда, чем любому другому вопросу, включая экспансию. Я это говорю, несмотря на то, что сам являюсь прежде всего экспансионистом и полагаю, что мы должны занять принадлежащее нам место среди наций мира».