Дни и ночи Порт-Артура

Адмирал Макаров уже не первую ночь спал в мундире. Работы по укреплению крепости продолжались и днем и ночью. Перерыв был сделан лишь только для молебна в честь седьмой годовщины прихода сюда русских — 30 марта 1904 г. отметили годовщину поднятия в Порт-Артуре русского флага. Присутствовавший великий князь Кирилл вспомнил слова своего деда, императора Николая Первого: «Там, где поднят русский флаг, он уже не будет опущен». Великий баталист Верещагин наблюдал за жизнью крепости. Макаров предложил ему выйти в море на флагмане «Петропавловск». По несчастью, он согласился.

Город гасил огни ночью. Теперь они не гасли только в двухэтажном особняке адмирала Алексеева — наместник посещал Мукден, но для придания чувства уверенности огни в его доме, нависшем над гаванью, горели всегда. Никто не пытался доказать, что эти огни могли помочь ориентации японцев. Важнее было придать уверенность гарнизону. Железная дорога работала, поставляя, в частности продовольствие в портартурские рестораны. Работали и два кафе-шантана. В обычае того времени было думать, что шпионы — повсюду, и всех новоприбывших встречали настороженно.

Долгожданный генерал Смирнов оказался прирожденным фортификатором, его люди дни и ночи проводили в создании дополнительных укреплений, в перемещении орудий, в выдвижении вперед новых огневых точек. Адмирал Макаров более всего был занят предотвращением входа в гавань японских судов. С этой целью несколько старых кораблей затопили близ входа, максимально сузив проход. И днем и ночью русские миноносцы бороздили море перед гаванью, чтобы заранее оповестить о «морских разбойниках». Макарову, как и всякому строителю в России, нетрудно было бы впасть в отчаяние: разболтанность и наплевизм правили бал. Требовалась большая любовь к стране, чтобы верить в лучшее. Вот что он приказывает: «Каждый капитан, каждый специалист, да и каждый офицер, ответственный за какой-либо участок корабля (не важно, насколько малый), должен искать с постоянным тщанием любой, какой угодно дефект и провести серьезную работу по его устранению. Пусть начальники и подчиненные помогают друг другу. Не бойтесь совершить ошибку. Приносит плоды и работа, начатая с ошибок… Помните, что мы не знаем, сколько времени нам отведено для приготовления к боям. Может быть, это месяцы, может часы, может лишь минуты отделяют нас от часа испытаний… Пусть каждый проникнется мыслью о важности его особой задачи».

 

«Петропавловск»

Великий военный совет Японии пришел к выводу, что русские корабли, дислоцированные в Порт-Артуре, едва ли будут пытаться воссоединиться с владивостокской эскадрой. Но все же. Исключить полностью такой маневр русских японцы не могли. Следовало еще раз попытаться заблокировать русские корабли в Порт-Артуре и обсудить возможность высадки 2-й армии на континенте, желательно недалеко от Дальнего — перерезать линию русских коммуникаций и создать угрозу русским войскам, сконцентрированным в Ляояне.

Пришедший апрель принес традиционные для этих мест проливные дожди, туманы, и температуру даже более низкую, чем зимой. Где-то в дальних туманах прятался японский флот. Пора была его показать. 11 апреля 1904 г. адмирал Того вывел свой первый дивизион, свои линейные корабли-броненосцы в море. Эта ударная сила Японии подошла к Порт-Артуру рано утром: линкоры в окружении крейсеров. Замысел адмирала Того заключался в том, чтобы выманить русский флот за пределы его гавани. 6 крейсеров впереди имитировали «всю» японскую силу; эскадренные броненосцы несколько отстали. В это время группа кораблей адмирала Камимуры стояла у корейского побережья, готовая перехватить русские корабли, если они направятся на соединение со своими во Владивостоке. В Цусимском проливе изготовились к бою японские торпедные катера.

В ночь на 13 апреля Макаров находился на крейсере «Диана». Его беспокоила судьба миноносцев, посланных в Дальний. В тумане он видел проходящие мимо устья гавани корабли. Капитан «Дианы» попросил разрешения открыть огонь. А что, если это возвращающиеся русские миноносцы? Но то были японские корабли, расставляющие у входа в бухту мины. Именно тогда, 12 апреля началась третья попытка японцев запечатать Порт-Артур. Теперь они полагались в основном на мины. Утром их нужно будет убрать — не так ли подумал русский адмирал? Но он не отдал приказа очистить выход из бухты.

Того уже распознал тактику Макарова: если японский флот подходит к крепости, русский флот выходит ему навстречу, прикрываемый своей береговой артиллерией. Именно на этот случай «Кориу Мару» бросала в воды свои мины — сорок восемь общим числом.

Макаров, видя в бурном море основные силы японцев, все же решил вывести свои корабли к бою. Его флагманом стал красавец «Петропавловск», а самым крупным, вышедшим навстречу японцам кораблем был эскадренный броненосец «Полтава». Макаров отдал приказ очистить акваторию входа и выхода от мин, но в возбуждении — видя перед собой японский флот, русские моряки видимо отвлеклись от выполнения этого приказа. Адмирал Дева выполнял распоряжение отвлечь русские корабли как можно дальше от орудий фортов и входа в гавань. Когда Дева увидел выходящими из гавани «Севастополь», «Пересвет» и «Победу», он телеграфировал адмиралу Того, что задача выполнена и основные силы русских выманены в открытое море. В это время Того был в сорока пяти километрах от происходящих событий.

Европейские газеты потом писали, что «впервые желтый и белый адмиралы готовы были встретиться лицом к лицу». Имена Макарова и Того были хорошо известны военным морякам всего мира. Макаров, наверное, был более известен — даже адмирал Того читал переведенную на японский язык его книгу о военно-морской тактике. Теперь Макаров стоял на главном мостике «Петропавловска» в своем «счастливом» старом костюме с меховым воротником. Его флот в 5 линкоров, 4 крейсера и 9 эсминцев вышел из гавани уже на 15 миль. Того выходил ему навстречу на «Микасе», за которым следовали еще 5 эскадренных броненосцев, 6 крейсеров 1-го класса. Нетрудно представить себе, что Макаров понимал — его отводят от береговой артиллерии. Но он жаждал битвы, он верил в свой флот.

Пока оба флота молчали. Это был великий момент русской истории. До сей поры она развивалась по восходящей.

Общей встрече предшествовал трагический частный эпизод. Миноносец «Страшный» сделал страшное для себя открытие. Огни, на которые он шел ночью, были огнями четырех японских миноносцев из Второй флотилии миноносцев. Русские вступили в бой и сражались отчаянно. Они нанесли значительный ущерб двум японским миноносцам, но большинство команды миноносца «Страшного» погибло от артиллерийского огня японцев, а сам корабль загорелся от форштевня до кормы. Вскоре он опустился на морское дно. Привлеченный этой перестрелкой, русский флот отбыл южнее.

Прибывший на сцену битвы первым крейсер «Баян» увидел трагедию «Страшного». За «Баяном» спешили «Аскольд», «Диана» и «Новик», японцы спешно ретировались. Огромные линейные корабли шли медленнее. «Петропавловск» и «Полтава» уже прошли сквозь выход, и Макаров приказал очистить выход от японских мин. Как уже говорилось этот приказ не был выполнен в той атмосфере ожидания встречи с японским флотом.

Корабли адмирала Дева открыли огонь, и Макаров приказал отойти под «крышу» спасительной береговой артиллерии. Он увидел сквозь редеющий туман основные корабли Того. На мостике флагмана стоял великий русский живописец Василий Верещагин, великий князь Кирилл и вчера прибывший капитан шанхайского «Манжура» Краун. В шести милях от береговой линии начиналась зона эффективного обстрела береговой артиллерией, пристрелявшейся за эти дни.

В этот момент почти торжественного ожидания, в 9. 43 утра раздался страшный взрыв и каждый русский побелел. Семенов: «Я увидел огромное облако коричневого дыма… в этом облаке я увидел мачту корабля. Она накренилась. Она кренилась, беспомощная не так, как если бы падала, а как если бы воспарила в воздухе. Слева от облака я увидел корму корабля. Она выглядела как обычно, как если бы ужасное происшествие ее не касалось. Третий взрыв! Белый дым теперь начал смешиваться с коричневым дымом. Взорвалась паровая машина! Внезапно корма линейного корабля поднялась прямо в небо. Это случилось так быстро, что не выглядело так, как тонущий корабль, но как если бы корабль развалился на две части… Никогда, даже во времена самых важных приказов на нашем корабле не царила такая тишина».

Великий князь Кирилл вспоминает, что после взрыва он обернулся к Макарову. Тело еще стояло вертикально, но на нем не было головы. Больше его тела никто не видел. Эскадренный броненосец «Петропавловск» утонул в течение двух минут. На пути домой через полчаса — в 10.15 раздался взрыв под линкором «Победой». На борту «Пересвета» контр-адмирал князь Павел Петрович Ухтомский выбросил сигнал: «Следуйте за мной один за другим». Прошел слух, что действуют японские подводные лодки. Была расстреляна каждая консервная банка на горизонте. (Ошибочное мнение. Японские подлодки лежали еще недостроенными в Квинси, около американского Бостона).

На берегу зря ждали макаровский флаг. Он ушел под воду как и 635 офицеров и матросов «Петропавловска». Командир «Дианы» обернулся к своему экипажу: «Не стойте как мокрые крысы. Эскадренный броненосец утонул и эскадра ослаблена. Но мы получим подкрепления. Придет новая эскадра». В ответ прозвучало, что погиб не корабль, а погиб он. Человек самостоятельной мысли и того характера, который требуется стране в тяжелые времена. Почему так случилось? Почему судьба избрала именно его? Такие вопросы задавала вся эскадра Порт-Артура. Весь пирс Порт-Артура стоял на коленях. Случилось нечто большое. Судьба начала отворачиваться от страны, проделавшей такой долгий путь к Тихому океану. Туман обреченности с этого времени начинает обволакивать Россию на Дальнем Востоке. Прежняя эйфория молодого гиганта никогда уже более не возвратится.

Сняли головные уборы и многие японцы. Того стоял почти бездыханно. Японский флот стал медленно отходить. Разумеется, многие не удержались от криков «банзай». Находившийся на «Асахи» англичанин Пакенхэм: «Молчание японского флота взорвалось невольным взрывом восторга». И все же Того приспустил флаги и соблюл день траура. Он отмечал смерть погибшего противника как смерть самурая. В Японии прошли траурные процессии.

В Петербурге в слезах стояла императорская чета. Царь Николай пожимал руки вдове Макарова. В дневнике император Николай Второй говорит о «печальных и невыразимо грустных новостях». Петербургский корреспондент американского журнала «Кольерс» написал об «охваченной горем России». Император Вильгельм Второй выразил «сердечную симпатию» русскому императору «по поводу гибели бравого адмирала, которого я хорошо знал». Именно тогда в Петербурге возникает мысль послать на Дальний Восток Вторую эскадру. Первый флот, находящийся в Порт-Артуре, отныне назывался Первой Тихоокеанской эскадрой. Ему навстречу за тридевять земель и морей должен был поспешить новый отряд кораблей — Вторая Тихоокеанская эскадра.

Строго говоря, российский флот и с броненосцем «Петропавловск» уступал японскому — более современному, обученному, тренированному, фанатичному. Море на Дальнем Востоке не принадлежало России. Но земные просторы… Не было нации, так широко распростершейся на земной тверди как Россия. Эти пространства завораживали даже офицеров императорской японской армии. На мобилизацию этого гиганта надеялись от все, от Владивостока до Варшавы.

Но не все могли тогда оценить происшедшее в полном объеме. А случилось то, что теперь битва России и Японии с морей перемещалась на маньчжурскую землю.

 

Разведка

Разведки всего мира интересовались развитием событий и ходом боевых действий в Маньчжурии. Институт военных наблюдателей сложился в мировой практике уже в американскую гражданскую войну и полностью оформился в ходе прусско-французской войны 1870 г. Больше всего наблюдателей на Дальний Восток прислала Британия — ее мучил трагический опыт войны с бурами. Не ушла ли в прошлое британская воинская слава: последние серьезные битвы королевский флот выиграл при адмирале Нельсоне, а армия — в Крымскую войну. Колониальные войны не в счет. И потом, как писал британский военно-морской стратег Корбет, «то, что Северное море и Ла-Манш представляют для Англии, Японское море и Цусима представляют для Японии».

Русская армия приняла троих британских наблюдателей, среди них бригадир У. Уотерс и капитан Дж. Эйрс (плененный впоследствии японцами). В российские вооруженные силы прибыли из США лейтенант-командор Н. Маккалли и армейский капитан М. Джадсон. «Сибирский экспресс» домчал их из Петербурга до Иркутска 12 апреля 1904 г. С японской стороны за боевыми действиями наблюдали 13 британских офицеров. Столь «массовое» приглашение было частью стратегии Токио, рассчитанной на завоевание симпатий западного мира. Важно отметить, что японское правительство довольно жестко контролировало поток информации, идущий к иностранным корреспондентам. Россия в этом отношении была гораздо более либеральна. Но и русские власти стремились заручиться симпатией иностранных наблюдателей. Так 30 апреля 1904 г. они собрали всех базирующихся в Маньчжурии журналистов в Мукдене, стараясь подать русскую точку зрения на происходящее. Нечто новое в сфере информации случилось, когда Лайонэл Джеймс, корреспондент лондонской «Таймс», привез в Маньчжурию радиооборудование и начал напрямую посылать сообщения в английский Вэйхайвэй, а оттуда радио доносило известия до Лондона.

Российская сторона ради коррекции своих стратегических оценок немалое черпала из лондонских газет, отличавшихся качеством информации и скрупулезностью. Русское посольство в Пекине немедленно посылало прочитанные сведения в штаб-квартиру разведки в Петербурге. Там, после анализа и проверки, эту информацию передавали в войска.

* * *

Японцы с началом войны еще более настойчиво начали проводить диверсионную работу против России. Военный атташе в Петербурге — Акаси Мотохиро покинул свой пост в Петербурге с началом войны (Акаси скрупулезно выплатил в последний раз по 500 иен своим агентам в России и уехал на вокзал, на поезд, отправляющийся в Вену. Здесь он возглавил всю европейскую разведку Японии). Все, что ослабляло Россию, чрезвычайно интересовало Акаси. Особенное его внимание привлекали сепаратисты и революционеры.

Одним из наиболее ценимых Акаси агентов был борец за независимость Финляндии Конни Зиллиакус, проживавший в Стокгольме после того как парламент Финляндии в 1903 г. не поддержал его предложения о восстании против России. Другим очень ценимым агентом был капитан шведского генерального штаба Азинов, через которого Акаси сообщался со своими агентами в России. Очень важными помощниками японского резидента в Европе были мятежные поляки. В феврале 1904 г. польская социалистическая партия заявила, что война России с Японией ослабит Россию, и Польша сможет этим воспользоваться. Член центрального комитета польской социалистической партии доктор Витольд Наркевич Йодко установил контакт с японским послом в Вене графом Макино. Затем он приехал в Лондон, чтобы предложить японскому послу здесь — Хайяси услуги польских добровольцев, равно как и предложение воздействовать на солдат польского происхождения в Маньчжурии, склоняя их к дезертирству на японскую сторону. Японский генеральный штаб одобрил идею мобилизации польских волонтеров.

Хайяси рассматривал и вопросы саботажа на внутренних коммуникационных линиях России. Йодко говорил о саботаже на железных дорогах. Англичанин, родившийся в Польше — Джеймс Дуглас был послан представлять польскую социалистическую партию в Токио под видом английского корреспондента. Дуглас прибыл в японскую столицу 7 июня 1904 г. туда же явились возглавляющие польскую социалистическую партию Роман Дмовский, Юзеф Пилсудский, Титус Филипович[18]Будущие — с 1918 г. политические вожди восстановленной Польши. Пилсудский — президент, Дмовский — премьер-министр, Филипович — посол Польши в США.
. Пилсудского, требовавшего от японцев оружия, поддерживал Хайяси, самым лестным образом характеризуя его из Лондона. В любом случае, писал Хайяси, «опасения в отношении возросшей активности (мятежных поляков. — А.У.) и их возможного восстания по необходимости отвлекут внимание русских и ограничат их свободу действий».

 

Дорога к Ялу

Определенные успехи японцев у Порт-Артура и Чемульпо улучшили стратегическое положение островной империи. Теперь можно было с большей свободой заняться главным — переводом большой наземной армии через Корею к русским позициям на Ялу и далее в Маньчжурии. Теперь, меньше чем прежде опасаясь русского флота, можно было высаживать войска значительно ближе к основным позициям русской армии. В сложившейся ситуации Гвардейской и 2-й дивизиям в качестве места высадки была назначена Северная и Северо-западная Корея. 16 февраля в Чемульпо высадилась элитная 12-я дивизия японской армии. Корейцы еще никогда не видели столь основательно экипированных войск. Длинные коричневые шинели с меховыми воротниками, специальная вода в бутылках, приготовленные заранее порции риса, таблетки для обеззараживания местной воды, новые винтовки, сверкающие штыки — все это производило впечатление. Японцы высаживались быстро и продуманно, они не производили впечатления армии, не знающей, что ей делать.

В дипломатической сфере войны японцы сделали решительный шаг 25 февраля 1904 г. — они объявили об установлении протектората над Корейским полуостровом. Прижатое японскими штыками к стене, корейское государство согласилось «принять совет» японской стороны в обмен на японские «гарантии независимости и территориальной целостности» (разумеется, фальшивые).

Командующим Первой армией был назначен представляющий клан Сацума 60-летний генерал Куроки (о котором вначале знающие японцы говорили: «Примитивный и грубый», но который позднее обнаружил и подлинный военный талант). Планы, которыми руководствовался Куроки, были выработаны в императорском штабе — в Токио. Они предлагали Куроки не мешкать, не замедлять движение, двигаться вперед, пока море принадлежит восточной империи. Японцы учитывали своеобразную «робость» владивостокской эскадры, находившейся под присмотром японских кораблей. Теперь Желтое море определенно принадлежало адмиралу Того.

Имперский генеральный штаб ожидал прихода весны, ожидал прихода тепла, чтобы приступить к еще более масштабным высадкам войск в Корее. 12-я дивизия выполняла задачу-минимум — гарантировала от продвижения русской армии по корейскому полуострову к собственно Японии. Эта гарантия позволила Гвардейской дивизии спокойно высадиться там же, в Чемульпо, в 30 км от Пхеньяна. Теперь все три дивизии Первой армии — 2-я, 12-я и Гвардейская соединились, получили припасы и могли более уверенно смотреть в сторону реки Ялу. Эта река была известна своим капризным характером, она меняла русло в зависимости от сезона. На ней не было мостов, а место переправ постоянно перемещалось. (Старые японские карты 1895 г. оказались бесполезными).

Японская разведка доносила, что русские опасаются японского десанта в районе Кайпинга-Ньючванга. Такой десант был соблазнителен — Кайпинг стоял на железной дороге и его взятие сразу же ослабляло бы положение замыкаемого японцами Порт-Артура. Но если бы в этом случае японцы потерпели поражение, то это резко ослабило бы японские позиции. Японские генералы колебались. Начать высадку между Шандунским и Квантунским полуостровами означало также потенциально раскрыть себя и допустить возможность русского удара с моря. Разведка доносила также японцам, что у русских в районе Ляояяна примерно 5 дивизий — серьезные вооруженные силы. Чтобы дойти до города Дальний в случае японской высадки этим русским дивизиям понадобятся, по японским подсчетам примерно 13 дней.

Второй японской армии для полной выгрузки требовалось 8 дней — 5 дней; это означало, что оставалось время для подготовки встречи с русскими войсками. А если Курока поспешит к Ялу, разобьет русских у этой реки и ворвется в Маньчжурию, то Куропаткин дважды подумает, прежде чем рвануться к городу Дальний. 15 апреля имперская штаб-квартира запросила генерала Куроки, когда он намерен пересечь Ялу. Тот ответил, что может это сделать до 2 мая 1904 г. Его попросили ускорить продвижение и быть на западной стороне Ялу 30 апреля. Соответственно, 2-я японская армия погрузилась на транспортные суда и вышла в море. Ее командир генерал Оки Ясукава предварительно встретился с адмиралом Того, чтобы скоординировать свои планы.

Итак, вперед, к Ялу — таков был первый маневр японской армии. Корейские кули, одетые японцами в униформы, тащили припасы и в грязь и в дождь. Задача такелажников особенно усложнилась в апреле, когда весенние наводнения смыли даже примитивные деревянные мосты на бурных корейских реках. Нависла прямая опасность лишиться артиллерийского обеспечения готовящихся к битвам с российской армией японским войскам. Шесть пони тянули каждое орудие, но скользкая почва делала этот поход действительно тяжелым. Столетие спустя нетрудно утверждать, что даже небольшой кавалерийский отряд русской армии резко осложнил бы жизнь японцев, собирающих силы к броску на север и измученных далеким переходом. Но русской инициативы не последовало (имели место лишь две слабые попытки), и японцы шаг за шагом методично преодолевали географические препятствия.

К этому времени верховное японское командование пришло к важному выводу: действий только с моря будет недостаточно для крушения Порт-Артура как главной базы России в разворачивающемся конфликте. Стало очевидно, что потребуются наземные действия, для которых нужны немалые сухопутные силы. Это было серьезное решение, повлиявшее на весь ход войны.

Тем временем Вторая японская армия под командованием генерала Оки высадилась в окрестностях города Дальний и, что важно, отрезала русские дороги, ведущие к Порт-Артуру (в том числе и железнодорожный путь). Японцам безусловно очень помогала их гораздо более эффективная разведывательная система. Они определенно знали, откуда можно ждать опасности, а где ее нет.

И продвижение в сторону Ялу, несмотря на все погодные препоны, было на удивление быстрым (более 30 км в день). Вот пример японского разведывательного анализа: русским нужна одна повозка на десять человек для адекватного снабжения войск на Ялу (200 км от главной базы в Ляояне, причем дорога горная и тяжелая). Пока русские не создают организованного подвоза к своим войскам, а это значит, что они не планируют удара по японцам, когда те максимально уязвимы. В такой ситуации Куроки безусловно будет иметь преимущество в ходе первого столкновения на Ялу.

 

Генерал Куропаткин

Куропаткину было 56 лет, он был в цвете своего военного таланта, но «течение истории», бег обстоятельств были отнюдь не всегда на его стороне. Да и не командовал он войсками со времен Плевны 1877 г.

15 февраля 1904 г. генерал Куропаткин представил государю план военной кампании в Маньчжурии. Пять основных положений этого плана произвели большое впечатление на императора. Куропаткин твердо придерживался концепции оборонительной войны, по крайней мере, на начальной стадии конфликта. Он пишет царю: «На первой стадии кампании нашей главной задачей должно быть предотвращение уничтожения наших сил по частям. Очевидная важность того или иного пункта или позиции (за исключением крепостей) не должна приводить нас к существенной, большой ошибке удержания этого места недостаточными по численности войсками, что приведет нас к результату, который мы стремимся избежать. Постепенно наращивая силы и готовясь к наступлению, мы должны осуществлять наступательные действия только тогда, когда будем достаточно сильны для наступления, когда у нас будут все необходимые припасы для непрерывного наступления в течение длительного промежутка времени».

И царь назначил Куропаткина командовать сухопутными силами России на Дальнем Востоке. В его компетенцию не входили вооруженные силы во Владивостоке и на реке Ялу. Провожая его, Витте посоветовал отослать адмирала Алексеева с конвоем в Петербург.

Публика любила Куропаткина. На всех попутных железнодорожных станциях его встречали цветы и аплодисменты. Он же просил «шесть месяцев времени и 200 тысяч войск», тогда он решит свою задачу. Куропаткин предупреждал публику, что «в лице японцев мы имеем очень серьезного противника, которого нужно мерять по европейским стандартам. Очень важно, чтобы у них не сформировалось сознание превосходства в открытой борьбе, когда они превосходят своего противника численно. Это еще выше подняло бы их боевой дух». Нужно прямо сказать, что большинство русских генералов в то время решительно не разделяло высокого мнения о своем противнике. Такие генералы как Засулич были уверены, что излишне серьезно относиться к битве с азиатами не следует.

Что оставалось делать Куропаткину (в условиях уязвимости Порт-Артура и Дальнего, отдаленности Ляояна, как главной базы) на подступах к Ялу? Он двигался по Великой транссибирской магистрали, талантливо излагая на всех станциях свою уверенность в скорой победе. На самом же деле генерал Куропаткин, человек с немалым военным опытом и очевидным здравым смыслом, видел единственно верный курс в отступлении. Психологически правильным было бы ждать худшего. Общественное воодушевление не продлится долго. Так думал Куропаткин, человек, писавший министру финансов Коковцову: «Меня носят на руках, мне дарят прекрасных лошадей, предлагают все виды подарков, я вынужден выслушивать приветственные речи, на меня смотрят как на спасителя отечества. И так будет продолжаться до тех пор, пока я не прибуду к своим войскам; моя звезда будет подниматься все выше. А затем, когда я достигну места своего назначения и отдам приказы своим войскам отступить на север и отведу войска до прибытия подкреплений из России, те же самые газеты, которые сегодня поют мне гимны, будут задавать недоуменные вопросы, почему я задерживаюсь с битьем «макак». Моя звезда падет ниже и ниже, а когда я потерплю даже малые и неизбежные поражения, моя звезда, падая, достигнет горизонта. Вот здесь я и попрошу о помощи, ибо именно тогда я и начну наступление, входе которого я без жалости разобью японцев».

Ничего удивительного в том, что Куропаткин, сторонник стратегического отступления, непримиримо столкнулся с наместником Алексеевым, для которого отступление было анафемой. Публика, и патриоты и сикофанты, жаждали немедленной победы. Куропаткин действительно стал терять популярность со своими планами отступать до тех пор, пока русские войска не достигнуть численного преобладания (и уж определенно до августа 1904 г.). Алексеев призывал к битвам на местах высадки японских войск; Куропаткин хотел заманить их в глубину континента. Алексеев, как минимум, соглашался на отступление до Ялу, до устья этой великолепной реки, там, где она впадала в Желтое море.

Куропаткин прибыл в Ляоян 28 марта 1904 г. и устроил свой штаб в железнодорожном вагоне. Все его опасения относительно сложностей организации в далеком краю увеличились реальностью многократно. Войска не имели необходимой подготовки, стратегическая мысль уступила место эмоциям, расстояние и общее бездорожье лишали энергии самых твердых из русских воинов. Тяжелым обстоятельством было уже одно лишь то, что предполагаемый центр его военной системы — Ляоян — отстоял на триста с лишним километров от Порт-Артура и на 200 км от укреплений на реке Ялу. Владивосток находился в 700 км на северо-востоке.

Первым делом генерал Куропаткин «сосчитал» свои силы. 68 батальонов пехоты, 120 орудий, двенадцать артиллерийских установок на лошадиной тяге, 16 горных орудий, 35 эскадронов казаков. Последние располагались на просторах, ведущих в Владивостоку. Неясна была «вертикаль командования». Так генерал Стессель подчинялся как Куропаткину, так и Алексееву. Войска генерала Линевича на реке Уссури являли собой самостоятельную часть. Неудивительно, что между Куропаткиным, Алексеевым и Стесселем возникли противоречия: во всей остроте встал, в частности, вопрос о том, кому предназначаются припасы, прибывающие из Центральной России. Нет ничего удивительного в приведенном выше совете Витте Куропаткину «арестовать Алексеева» и отослать его в Петербург.

Окунемся в этот такой особенный мир. Идея отступления кажется здравой: противника нужно бить кулаком, а не пятерней; для сбора сил в кулак Куропаткин нуждался во времени, в «растаскивании» японцев по отдельным участкам. Чем дальше на север и запад, тем ближе к великой реке Транссиба, дальше от японских источников снабжения. Предложение бить противника в местах высадки звучит хорошо как боевая вдохновляющая идея (почти Черчилль), но попробуйте представить себе приуссурийскую тайгу, незнакомые края в той далекой Корее, господство японцев на море, их свободу в выборе места десанта. Это был их край, они воевали здесь 3 тысячи лет, и последние десять лет — с современным оружием.

Отойти к Ялу, не посягая на прибрежные битвы — это выглядит разумным. Бурная Ялу сама по себе огромное препятствие как в верхнем (тайга), так и нижнем течении, где она разливается так широко. Сможет ли японский генерал Куроки со своей армией, с немалыми припасами, форсировать реку, являющуюся лучшим щитом русских? Мостов на этой реке не было нигде и никогда.

Ко времени начала продвижения Куроки на север, у русских здесь был 21 батальон пехоты, десять батарей артиллерии, 16 кавалерийских эскадронов (казаки). Переправа через Ялу здесь требовала исключительных усилий и это было уязвимым местом японцев.

Куропаткин запросил разведку о путях японского продвижения на север и получил его оценку 18 апреля 1904 г. Японцы подходят к городу Эйхо на притоке Ялу. Куропаткин приказал избегать серьезных столкновений, уходить от встречи с превосходящими японскими частями. Между Ляояном и Ялу большое и весьма дикое пространство. Время, как это виделось, работало на Россию. Роты хватит в этих бездорожных местах, чтобы сдержать целый полк; используем же эти обстоятельства. Куропаткин назначает генерала Кашталинского командиром Восточного отряда, задачей которого было не разбить японцев на Ялу, а максимально затормозить их продвижение к жизненным центрам русского Дальнего Востока.

 

Оборонительная война Куропаткина

15 апреля Куропаткин обратился к своим войскам с изложением свих стратегических мыслей Он сказал генералу Засуличу, прибывшему из Варшавы для командования Восточным отрядом[19]Генерал-лейтенант Засулич был младшим братом деятельницы революционного движения Веры Засулич, которая вскоре в Европе вступила в контакт с организацией полковника Акаси.
: «Отступать настолько медленно, насколько это возможно». Засулич был полон предрассудков относительно боевых способностей японцев. Эти залихвастские предрассудки были развеяны с жестокой скоростью. Так казаки Мищенко несколько раз атаковывали японский авангард, и всем стало ясно, что казачьих частей недостаточно, чтобы остановить продвигающихся вперед японцев. Все это произвело определенно отрезвляющее действие на тех, кто видел в японцах «низшую расу». Серьезность все более проникает в отношении русских к своему противнику. При этом желание удержать рубеж по Ялу становится все более ощутимым. Тем более, что левый берег реки был покинут, сооружения здесь — уничтожены; корейская территория оставлена. Теперь русские войска концентрировались на правом берегу Ялу, здесь сражение обещало быть серьезным.

Казалось, что японский авангард заметно ослабел: дальневосточная тайга, полное бездорожье, дожди и неведомое будущее. Поставьте себя на место противника. Уязвимое место японцев (полагали русские военачальники) — транспорт. Начав движение как полнокровная бригада, авангард Куроки заметно ослабел. Едва ли сам по себе он представит угрозу русским позициям на Ялу. Странным образом погода благоприятствовала японцам. Лед на Ялу пошел как раз перед прибытием японского авангарда. Генерал Кашталинский не рискнул использовать подручные плавсредства для неожиданного удара по уставшему японскому авангарду генерал-майора Асады. А есть все основания полагать, что удар по Асаде (опять сослагательное наклонение) в это время сделал бы японский авангард обреченным, поломал бы тщательные планы Токио минимум на две недели и скорее всего затормозил бы высадку 2-й армии у Дальнего.

Но если погода диктуется свыше, то поведение русских войск зависело от них самих. Одним из элементов очевидного счастья японцев было ничем не оправданное презрительное отношение многих русских (от генералов до простых казаков) к японскому противнику, рецидивы самого примитивного шапкозакидательства. Британский военный наблюдатель майор Хоум сообщает из Ляояна об общем представлении о грядущих боевых действиях — «веселая прогулка». Никто не пытался в эти дни и недели ускорить и упорядочить работу железной дороги, главного преимущества русской армии, связанной с большими частями и складами Сибири и европейской части России.

У Засулича в Восточном отряде было 26 тысяч офицеров и солдат на конец апреля 1904 г. Чтобы предотвратить обход своих войск слева, Засулич выставил два полка с двенадцатью орудиями — 60 км вверх по реке. Устье Ялу контролировала бригада казаков генерала Мищенко, усиленная Восточносибирским полком плюс 14 орудий. Они должны были контролировать фронт в 250 километров. Между тем, прикрытые невысокими холмами, японцы готовились к наступлению и делали это грамотно и самозабвенно. Их дисциплине можно было позавидовать. Ни один японский солдат не появился на линии горизонта. Все главные работы производились ночью. Японцы строили дорогу, они создавали обдуманный плацдарм для удара, думая не только о завтрашнем, но и о послезавтрашнем дне.

Русские же и не пытались скрыть своего присутствия и своих военных приготовлений. Солдаты в белых гимнастерках бродили целыми компаниями, не высылая вперед дозоры и не врываясь в землю. Как это представляется сейчас, не нужно было посылать разведку, брать «языка» и т. п., чтобы оценить общую силу русских войск и позиции, которые они занимали. Нужно было просто сменять дозорных. Вести себя осторожно, видеть глубину опасности.

Тем временем переодетые в корейских рыбаков японцы полностью обследовали оборонительные позиции русской армии. Иногда они продавали русским рыбу. Открытый миру Засулич сам лишил себя возможности умного маневра. Русским еще повезло в том, что хорошо отработанная карта японцев оказалась устаревшей — природа, бурная река многое изменила на местности. Но русская сторона никак не помешала японцам внести изменения. Авось да небось в лучшем виде.

Военный корреспондент лондонской «Таймс» писал: «Русские на Ялу открыты со всех сторон, и если они будут так же поступать и впредь, они будут достойны наказания». Ложное чувство мирного спокойствия на далекой реке обмануло впечатлительных детей природы, положившихся на широкую реку и еще на знавших стоического упорства своих неукротимых противников.

 

Первая битва войны

К 23 апреля японцы точно знали место размещения русских частей, характер их оборонительных сооружений в районе Антунга. Они уже знали, сколько у русских орудий и какого они качества. Русские же части преступно бездействовали. Для победы японцам было необходимо скрыть место своего пересечения реки и силу своего удара. Впервые в этой войне появляется трехметровой высоты гаолян — сорт просо, популярный в этом регионе, скрывающий человека во весь рост и почти незнакомый европейцам.

Вечером 25 апреля 1904 г. японцы изготовились к удару, первая же битва войны произошла в ночь на 26-е. Чтобы представить себе это сражение, следует учесть, что в своем устье река Ялу распадается на несколько рукавов; Гвардейская дивизия японцев в эту ночь захватила один из островов устья (Кюри), а 2-я дивизия высадилась на острове Кинтей. Одетые в одежды корейских рыбаков, японские разведчики не прекращали своей работы, и японские командиры шли вперед, точно зная, что ожидает их впереди. При этом фанатично настроенных японцев не пугала ледяная вода Ялу. Они демонстрировали то, чего от них тогда не ожидали — феноменальную самоотверженность. Работа японской полевой разведки была настолько четкой, что они «переоценили» численность русских солдат всего на одну тысячу.

А когда стороны увидели друг друга, бесстрашие японцев буквально поразило русских. На виду у всего русского фронта японцы, презирая возможный огонь, начали строить мост. Четыре дня била русская артиллерия по этому объекту, а японцы строили запасные переправы уже на более узких участках реки. Позднее стало очевидным, что большой мост просто отвлекал внимание, по нему в конечном счете не переправился ни единый человек. Прикрываясь этим своего рода «троянским конем», генерал Куроки бросил свои лучшие части на переправу в совершенно другие места. Претерпев огонь российских пушек, теперь японцы взамен точно знали места расположения русской артиллерии. Одновременно они приготовили свой сюрприз: выставили на боевые позиции гаубицы калибром 4,7 дюйма (купленные на заводах Круппа незадолго до войны и в чрезвычайной секретности переправленные в Японию). Феноменальным достижением было то, что всего через неделю после переправки этих гаубиц в Корею, они оказались на реке Ялу. Даже в страшном кошмаре русские не могли бы представить возможность встретить самые могучие в мире пушки против себя в маньчжурских дебрях.

Командующий российским левым флангом генерал Трусов мог видеть отчаянный по смелости бросок японцев через реку, и он запросил 26 апреля либо подкреплений, либо права на отступление. На это генерал Засулич, еще не отрезвевший от пустого бахвальства, ответил: «Его Величество сделал меня членом ордена Святого Георгия, а посему я не готов отступать». Утром следующего дня реку Ялу перешла 12-я дивизия японцев и русским войскам не осталось ничего иного, как отступить на свои основные оборонительные позиции. Это не помогло: во второй половине дня, не теряя времени на остановки, 12-я дивизия японской армии тремя колоннами зашла в тыл русским армиям.

Южнее, прямо за позициями Гвардейской японской дивизии, оказались удивившие всех (включая иностранных наблюдателей) гаубицы. И это при том, что, как писал обозреватель лондонской «Таймс», русские не предприняли ни малейших усилий замаскировать свои орудия. Гаубицы начали свой убийственный огонь в решающий момент битвы. (А ведь русское командование сомневалось в самой возможности провезти эти гаубицы по корейским дорогам). Теперь в течение часа российские войска потеряли практически всю свою артиллерию, ставшую мишенью прицельной стрельбы неукротимых японцев. Очевидец: «Огонь был невыносимым». А 12-я японская дивизия продолжала буквально заползать в тыл русским укреплениям на всем правом берегу Ялу. Более всего японцев поразило, что никто не пытался перекрыть им дорогу. Два различных подхода были продемонстрированы со всей очевидностью.

Теперь в русских штабах недоуменно читали поразительные сообщения. Генерал Кашталинский доносил генералу Засуличу: «Я воздерживаюсь от комментариев по поводу стратегической ситуации, которая лучше известна Вашему Превосходительству, чем мне. Восточносибирская артиллерия понесла тяжелые потери… Она замолчала в течение шестнадцати минут». Преобладающим было мнение, что следует отходить на вторую линию обороны, но Засулич, словно не веря в предательство судьбы, отказывался даже обсуждать это. Его интересовал не отход, а победа. Он запретил любую форму отхода.

Дальнейшее легче понять по описаниям нейтралов. Туманная ночь и набухшие дождем облака были благословением для японцев. Они шли всю ночь, шли молча и с отчаянием людей, не имеющих выбора. Английский свидетель Томас Ковэн: «Люди были на марше, переходили водные преграды вброд, ожидали своей очереди, пробирались по дощатому мосту и по мелкому броду, помогали друг другу на скользких берегах, шли часто в колонне по одному, отталкивали трупы чаек, отдыхали, взбирались, прыгали, карабкались по грязи и снова шли в перед на протяжении шести часов, занимая позиции перед широко растянувшимися окопами русских. Огни запрещены, голоса приглушены, броски по бездорожью обычны, пересекали тропинки, шли по полю, где не было тропинок, по полям кукурузы, по лишенной построек местности; каждый офицер и сержант вглядывался во мрак, сверялся с грубо начерченной схемой и выстраивал своих людей за собой».

Корреспондент английской «Дейли кроникл» описывает то, чего не знали и не видели русские генералы, о чем не сообщила разведка. «Целая армия вышла вперед на малые горные дороги и тропинки, ведущие от деревни к деревне, по островам, форсируя большие и малые водные преграды, штурмуя озера грязи, пересекая большие потоки на лодках или по деревянным мосткам, спешно сооруженным совместными усилиями после наступления темноты». Уже до полуночи практически вся 1-я японская армия пересекла Ялу и молча заняла позиции, с которых утром она начала решающую атаку. Генерал Куроки больше всего боялся русских прожекторов. Но, в отличие от Порт-Артура, на Ялу световая защита русских войск не сработала. И японцам помог густой туман, окутавший, на несчастье России, всю реку. При переправе у японцев погиб лишь один человек — в условиях войны удивительное достижение.

Засуличу передавали о скрипе телег, но он не придал этого внимания. Из чистого любопытства он встал рано и он пошел в штаб Кашталинского. Солдаты Кашталинского тоже слышали странные звуки, но не могли постичь происходящего. И когда в пять часов утра ветер внезапно прогнал туман, русские солдаты и офицеры увидели перед собой всю Первую японскую армию в синей униформе, так контрастно выделявшейся на желтом песке прибрежья. Их разделяла лишь небольшая речушка Аи. По грудь в ледяной реке, нагруженные трехдневными припасами, японцы все же рванулись через реку навстречу русским пулям. Англичане назвали русских «героически недвижимыми».

Вот как описывает чувства японцев командир японского отделения: «Пришло утро. С нашего участка фронта понесли на плечах мертвого товарища. Он был в крови от плечей до груди, и у него было очень бледное лицо. Солдаты всматривались в лица разведчиков. Где-то внутри меня охватил ужас смерти, когда я увидел мертвого офицера. Я сказал своим солдатам: «Все мы будем такими». Они мрачно улыбались».

Полковник Громов держал оборону на крутых берегах Аи в районе Потетиенцу. У него было два батальона 22 полка. Он сосредоточился на японской гвардии, вгрызающейся в его боевые позиции. Он видел шесть идущих на него батальонов. Громов приказал частично отойти, но когда японцы нанесли удар со всей фанатичной силой, частичный отход стал всеобщим. Громов пытался занять новые позиции в Чингкоу, но стремительное наступление японцев воспрепятствовало ему укрепиться. Все же русские отходили в относительном порядке, хотя Громов и потерял шесть орудий. Он занял оборону у Хантухоцу — реке, параллельной потерянной Аи.

Улетевший туман был хорошим знаком для японских гаубиц. Тем более, что разведка достаточно четко обозначила на карте русские орудия. Били гаубицы, прежде всего, по русской артиллерии, расположенной прямо за рекой Аи. Затем нанесли удар по русским укреплениям, потому что пушки русских уже не отвечали. Генерал Куроки боялся, что ночью русские отведут свои пушки на новые и более безопасные позиции. То, что пушки молчали, могло означать именно это. Но когда в ответ раздалось лишь несколько жалких хлопков, японцы повеселели.

Смертельная храбрость вставших в полный рост солдат Восточносибирского полка восхитила, но все они погибли без малейших результатов. Какое-то время полковник Громов твердо стоял на пути 12-й японской дивизии, а Кашталинский сдерживал гвардию и 2-ю дивизию японцев. Но в половине девятого утра Кашталинский приказал отступать. А 12-я японская дивизия завершила окружение Громова. В 12.15 полковник Громов решил, ввиду очевидного преобладания противника, отступать на Лючиакоу. Он доложил о своем решении в штаб генерала Кашталинского. (Впоследствии Громова за несанкционированное отступление судил военный трибунал, но суд оправдал смелого офицера. Однако Громов не простил себя сам и покончил с собой).

Генерал Куроки приказал гвардии занять холмы над Хаматангом, а Второй дивизии направиться на Антунг; 12-й дивизии — на юг, на Талоуфанг. 5-я рота 24-го полка 1-й японской армии быстрым маршем прошла по холмам и сыграла ключевую роль. Она создала коридор гвардейским частям.

В самом широком месте долина имела около километра шириной. Отступающие русские части забили ее орудиями и повозками, все смешалось. Одного пулемета теперь было достаточно, чтобы уничтожить все это месиво солдат и орудий. Когда 4-я рота японских гвардейцев с криком «Банзай!» ринулась на удивительное смешение русских частей, в воздух взвился белый флаг. Была половина шестого вечера, и произошло нечто. Армия восточной страны впервые за несколько столетий по всем статьям обыграла европейскую армию. Значение этой победы для японцев гораздо превосходит ее физические результаты. Боевой дух японской армии взвился ввысь и оставался на высоте на протяжении всей маньчжурской кампании.

Печальная картина униженной России. Дата 1 мая стала трагической. Погибло 2700 русских солдат и офицеров, и 1036 японских солдат (из общего числа 42 тысячи). Но дело было не в масштабах потерь. Япония с этого дня стала великой военной державой. Японский архипелаг стал одним из центров мира. Заем, в котором отказывали японцам еще в январе 1904 г. теперь обещали японцам и Лондон и Нью-Йорк. Корея только что была «кинжалом» направленным в сердце Японии, а теперь она была японским «коридором» в Евразию (и будет таковой в течение следующих 40 лет).

То было начало многих начал. То была битва, после которой Россию стала преследовать буквально бесконечная череда несчастий. Лондонская «Таймс» справедливо писала, что «эхо этой битвы отзовется далеко, на огромные пространства, и расы непрощающего Востока будут вспоминать ее в своих легендах». И русский коммунизм, и конец колониализма, и восстание Азии после 400 лет падения — все можно усмотреть в этой битве.

Зададим привычный русский вопрос, кто виноват? Генерал Засулич был своего рода жертвой противоречащих друг другу приказов Алексеева («стоять до последнего») и Кропоткина («медленно отступать»). Военный трибунал, однако, не учел этих противоречий и был в отношении Засулича достаточно суров.

В Ляояне Кропоткин отдал приказ о посылке трех батальонов для укрепления дезорганизованных войск генерала Засулича. Кавалерист Мищенко отошел к Владивостоку, как бы отдавая японцам значительные просторы. Пока генерал Куроки еще не мог еще угрожать Ляояну, но он уже мог взять Дальний и не беспокоиться о своем положении в Корее и на подступах к Маньчжурии.

Первый этап стратегического замысла Кодамы был выполнен. Менее чем через двое суток после получении в Токио отчета Куроки, адмирал Того доложил о закрытии гавани Порт-Артура для прохода «крейсеров и более крупных кораблей». Второй армии барона Оки был отдан приказ приготовиться к высадке на континенте. Отныне Токио мог более уверенно смотреть в будущее. Россия же должна была остановить горестное самобичевание и собраться. В реальности же военные разочарования питали лишь революцию. Только один вопрос: «Кто виноват?» по-настоящему волновал русских. Они не хотели видеть в виноватых лишь самих себя.

 

Час Порт-Артура

Теперь у защитников Порт-Артура и находящейся в гавани эскадры не было человека, чья энергия, воображение и сила могли бы превозмочь страшную силу русской апатии. Наступила «жизнь без риска», когда корабли укрылись в гавани, а командиры не видели способа противостоять активному противнику. Эскадрой командовал возвратившийся в город адмирал Алексеев (он ожидал прибытия с Балтики в качестве высшего военно-морского офицера вице-адмирала Николая Илларионовича Скрыдлова).

Среди неучаствующих в войне англичане наиболее активно обсуждали тактику двух сторон и подчеркивали различие в своем и русском видении морской стратегии. С точки зрения англичан, «те, кто строит морские крепости, должен забыть о мечтах владения морями». Фактическое безделье было губительно в войне, где очевидным образом побеждали энергия, широкий обзор событий и натиск. В ситуации, когда японцы готовы были пересечь морские преграды и высадиться в собственно Маньчжурии, требовалось нечто большее, чем простое сидение в безопасном месте.

Японцы в это время приходят к выводу, что они, планируя военные действия, недооценили значимость Порт-Артура. Частью проблемы был флот. Трудно было предсказать степень его будущей возможной подвижности и готовности, рискуя всем, выйти в море. Но исключить из списка возможных вариантов его неожиданной активизации тоже было нельзя. Адмирал Того не имел пока возможности заверить армию, что высадка на Ляодунском полуострове гарантирована от неожиданных ударов, что русские корабли ей не помешают. Он решил еще раз попытаться «запечатать» гавань Порт-Артура. Первым делом вице-адмирал Камимура (командующий Вторым флотом) минировал все подходы к Порт-Артуру — эффективность этого была только-что была так жестоко доказана. Заложены были 75 новых мин.

Тем временем поздняя дальневосточная весна все же пришла и во Владивосток. В заливе Золотой Рог растаял лед, и контр-адмирал Эссен решил использовать возможности своей небольшой эскадры для нападения на японские транспорты и торговые суда. На большее он пока не рассчитывал. Утром 26 апреля 1904 г. четыре самых быстрых крейсера — «Рюрик», «Россия», «Громобой» и «Богатырь» в сопровождении двух торпедных катеров наткнулись в море на японский транспорт «Киншу Мару». Сдача в течение часа или потопление. Час прошел, японцы замерли, и торпедный катер нанес удар. Многие офицеры тонущего корабля совершили хара-кири в своих каютах. Часть команды села в лодки, но солдаты предпочли морскую пучину или удар штыком своего товарища. Не сдался ни один солдат. Русские широко раскрыли глаза. Так начинался век нового типа войны, когда ожесточение преодолевало инстинкт самосохранения.

Теперь на японской стороне задача обеспечения высадки японских войск на Ляодунском полуострове непосредственно легла на плечи адмирала Того, обосновавшегося на своей новой базе — на островах Эллиота. Обратим внимание на этот момент. Война началась недавно, бог войны был заметно благосклоннее к японцам, но в осторожном Токио уже приходят к выводу о недостаточности контингента боевых японских кораблей для блокады сразу двух российских эскадр, для одновременного обеспечения безопасного выхода на евразийский континент, для упреждения эффекта Транссиба, по которому неустанно катились колеса из Европейской России. Заметим, что практически все торговые суда Японии были мобилизованы и использовались в качестве транспортов для Второй армии. При этом японская армия считала свой выход на сопки Маньчжурии более важным, чем потопление того или иного корабля. Судьба войны решится в крупномасштабных полевых сражениях, а не в морских схватках, какими ожесточенными и эффектными они ни были.

Японской стороне нужно было спешить. Именно этим объясняется конечное согласие верховного командования в Токио на формирование новой группы самоубийц, готовых рисковать собой ради полного закрытия гавани Порт-Артура. В короткий срок нашли 12 очень старых кораблей. Погибнуть за империю вызвались 224 офицера и солдата. Им запретили писать письма, операция проводилась в обстановке строжайшей секретности. 1 мая начался этот поход 12 кораблей, груженных бетоном и камнями, сопровождаемых всем Объединенным флотом. Погода была хорошая, а море спокойным; благоприятные условия заранее предсказывались и в пункте назначения головного японского отряда. В этом участке пути два грузовых корабля отстали по техническим причинам, остальные десять прошли в последний путь мимо «Микасы». Теперь им могла «помочь» только судьба или случай. Японцев начинают преследовать неудачи — еще два корабля повернули назад. К Порт-Артуру идут 8 судов-самоубийц, а погода, вопреки предсказаниям, начинает портиться.

Случилось то, чего японцы боялись более всего — прожекторы порта нащупали неприятеля. Капитан старого «Тотоми» посчитал место уже подходящим и взорвал свое судно. Он поспешил. Семь кораблей-смертников стали мишенями, и еще одно судно — «Асагао Мару» («Утренняя слава») выбросилось на берег, где его экипаж подорвал себя. К одному из кораблей приблизилась русская команда, чтобы только отпрянуть: экипаж совершил сеппуку (просьба прощения у императора), когда японцы убивают друг друга мечами. Были найдены и бутылки из-под сакэ, но ясно было, что не в этом дело. Россия воевала со страной, жители которой ценили славу, лояльность и победу больше своей единственной жизни. Отрезвление наступало не для японцев, бросившихся в ледяное море, а для русских, пораженных боевым духом своего противника.

По непонятным причинам Того объявил третью попытку замкнуть Порт-Артур успешной. (Не мог признаться в третьей неудаче?) Благодаря этому высадка десанта Второй армии против Порт-Артура была определена всего в 100 километрах от него, опасная близость, на которую решилось, обнадеженное японским адмиралом верховное командование в Токио. Теперь Того был просто обязан защитить идущие к Ляодуну транспорты — пять часов хода. И это при том, что эскадра в Порт-Артуре безусловно еще сохранила свою боевую силу и могла выйти «на сечу». К выходу готовился транспортный флот в 70 кораблей.

 

Вперед, на континент

В корейском порту Ченампо, где японские транспорты были собраны в ожидании исхода битвы на реке Ялу, жителям было запрещено покидать город. Японское командование ввело на контролируемых землях свирепую дисциплину. Готовилась решающая десантная операция. На борту отдельного японского транспортного корабля было до 4 тысяч солдат. По описаниям английских газет, «они сбились в кучу как крысы». Однако победа генерала Куроки на Ялу вызвала у японских войск огромный прилив энтузиазма, закрепленного сообщением адмирала Того о «закрытии» Порт-Артура. Шестнадцать японских транспортных кораблей устремились к высадке примерно в 50 километрах от города Дальний. Ради сохранения секретности, японцы, вопреки всем правилам, отказались даже от разведки. Они шли на большой риск. И этот риск оправдался, когда 5 мая 1904 г. первая партия десанта начала высадку буквально под носом у портартурской эскадры. Зачем тогда России был необходим Тихоокеанский флот?

Эскадра в Порт-Артуре не рискнула. Наместник Алексеев запросил царя, что он должен делать. Император Николай разрешил наместнику отбыть из Порт-Артура — всего 100 км от места высадки. Когда Алексеев решил покинуть Порт-Артур, он приказал контр-адмиралу В.К. Витгефту осуществить «акцию» против японских транспортов. Но не дал прямого приказания предотвратить японскую высадку. А тот сказал, что не собирается выводить корабли за пределы гавани, что его задача — укрепить морскую базу. Флот ослаблен, и любые новые потери не позволят ему помочь Балтийской эскадре, когда та придет на помощь.

Странное наступило время. Все были уверены, что японцы со дня на день высадятся на достаточно близком участке побережья, но ничего не предпринимали, чтобы это вторжение остановить или предотвратить. В результате превосходная эскадра Порт-Артура стояла до конца войны свидетелем происходящих событий, хотя могла бы, если не сорвать, то значительно осложнить процесс высадки японских войск в Маньчжурии. Все это было медленным самоубийством, начиная с того, что русский флот сам позволил замкнуть себя в тесной для общей стоянки гавани, позволил пеперезать «пуповину жизни» — трассу КВЖД, по которой дальневосточный порт сообщался с большой Россией.

Поезда еще шли к Порт-Артуру: поезд с амуницией проследовал 10 мая 1904 г… 10 же мая два огромной длины поезда вывезли из Порт-Артура гражданских, женщин и детей. По пути их уже осмелился обстрелять японский диверсионный отряд. Знамение времени: русские сидят в крепости, а японцы овладевают местностью. Командор Семенов писал в газете «Расплата»: «Едва сдерживаемое возмущение господствует в эскадре и становится все более ожесточенным с каждым днем. Фактом является, что мы еще владеем тремя нетронутыми эскадренными броненосцами, одним бронированным крейсером, тремя крейсерами первого класса, и одним бронированным крейсером второго класса, четырьмя канонерскими лодками и двадцатью миноносцами. С этой силой мы могли бы воспрепятствовать высадке, которая происходила всего в шестидесяти милях».

Тем временем вице-адмирал Скрыдлов, опытный и умелый офицер, получил назначение командовать 1-й и 2-й эскадрами; его штаб размещался во Владивостоке. Второй эскадрой, формируемой на Балтике, стал командовать адмирал Рожественский. Но уже ощутимо было смятение. Вице-адмирал Петр Алексеевич Безобразов никак не мог достичь Порт-Артура и оставался во Влвдивостоке. Адмирал Витгефт стал играть в скромность — он был «просто старшим морским офицером» в Порт-Артуре — он сам признал свои слабые места: «Господа, я надеюсь, что вы поможете мне и словами и делами. Я не являюсь руководителем флота». Многие, считали подобное самобичевание излишним, вносящим сумятицу. Постепенно Тихоокеанская эскадра превращалась в плавающую казарму. Окружающие удивлялись, почему боевые корабли не выходят на бой, в городе стало возникать определенное взаимоотчуждение. Сухопутные офицеры перестали понимать своих морских коллег.

Красноречив дневник генерала Семенова: «У меня нет желания писать далее. Мы сдаем флот… Куропаткин собирается загнать японцев в воду; звучит хорошо… Мы должны выйти и сражаться, а не пребывать в безделье… Мы жертвуем эскадрой и пытаемся спасти Порт-Артур. Смотрится как самопожертвование с нашей стороны. В реальности мы спасаем свои жизни: невозможно утонуть на суше…. Мы страдаем от гидрофобии».

Ответственные российские офицеры еще не верили, что японцы способны быстро высадить Вторую армию, они недоверчиво относились к ночным атакам. Готовыми к бою стояли 12 эскадренных миноносцев, но их в этом начале мая 1904 г. никто не посылал в места высадки японских войск, туда, где со дня на день должна была высадиться Вторая японская армия. У части российских офицеров кипело возмущение бездействием своего командования. А японцы тем временем вышли в море, определили место высадки и успешно десантировали большой воинский контингент. Воинский дух реял на их стороне. Русская эскадра находилась в прострации. Во главе наблюдающего за Порт-Артуром «патруля» встал контр-адмирал Насиба Токиоки на построенном в Англии эскадренном броненосце «Хатсусе», сопровождаемом еще двумя эскадренными броненосцами «Сикисима» и «Ясима» (сошедшими с тех же английских стапелей). Эти корабли стояли во главе контрольных сил, обеспечивших русское бездействие. Первая морская жертва Японии: 15 мая на мине подорвалось небольшое судно «Мияко» — первый корабль, потерянный японцами в войне.

Русский же флот, устрашенный японскими броненосцами, молчал. Но герои есть всегда. И однажды вечером, когда рейд был вплотную закрыт густым туманом, командир единственного минного укладчика «Амур» — капитан Федор Николаевич Иванов встал у руля и решил рискнуть, пренебрегая гневом контр-адмирала Витгефта, категорически запретившего покидать порт и еще более запрещавшего выходить за пределы 7 километров (радиус действия портовой артиллерии). Но Иванов перешагнул черту, он решил рискнуть. Чувства, которые им владели, не подчинялись начальнику-перестраховщику.

Смелым везет. Густой туман помог капитану, успевшему под его прикрытием сделать свое дело и уйти в порт. А на горизонте появился 15-тысячетонный эскадренный броненосец «Хатсусе» с адмиралом Насиба на капитанском мостике. Устрашающий корабль шел прямо к выходу из гавани Порт-Артура, когда раздался взрыв. Русская мина, взорвавшаяся под задней частью корабля, снесла килевое рулевое устройство и повредила моторную часть. Насиба приказал сопровождающим его броненосцам изменить курс, а на помощь ему прислать дополнительные шлюпки. Заработали японские помпы, откачивая прибывающую воду; команда бросилась вязать плоты. Крейсер «Ясима» подошел на помощь, но очередная мина окутала его дымом. И в эту минуту еще одна мина поразила гиганта «Хатсусе» — снесенной оказалась мачта и дымовые трубы. В течение минуты японский эскадренный броненосец погрузился в воды Желтого моря. Спасены были лишь 300 человек из 800 человек экипажа.

Капитан «Ясимы» приказал покинуть крейсер, видя приближающиеся русские суда. Правомочна ли радость русской стороны? Лейтенант Стеер с «Новика» приближался к японским судам и размышлял о том, как мировая пресса описывала сдержанность японского народа, узнавшего о гибели «Петропавловска» с «печалью и сочувствием. Я всегда скептически относился к этим описаниям. Если мы, русские, традиционно легкие и миролюбивые, отдались дикой радости при виде идущих на дно врагов, то у меня нет ни малейшего сомнения относительно ликования японцев, которые, помимо прочего, жестокие и мстительные по природе».

Адмирал Витгефт запоздало бросил вперед шестнадцать миноносцев и «Новик». Они жаждали на волне удачи достичь еще большего, и отступили только перед японскими торпедными катерами. В 5 часов вечера капитан «Ясимы» сигнализировал, что все усилия спасти корабль оказались напрасными, и крейсер тонет. Запечатаны были секретные документы и портрет императора; оставшаяся в живых часть команды собралась на палубе тонущего корабля. Все были в чистой униформе, капитан Сакамото подал пример и запел «Кими-га-йо» — «Власть Господа». Последовал салют, и флаг медленно сполз вниз под троекратное «банзай». Команда села в лодки. Вскоре после восьми вечера крейсер исчез в волнах Желтого моря.

Французы и немцы аплодировали, англосаксы хмурились: «Благородный противник» предупредил бы потенциальную жертву. (словно «Петропавловск» получил подобное предупреждение). Адмирал Того был в весьма сложном положении: в течение нескольких часов русские мины уничтожили треть его крупных судов (плюс ко всем японским несчастьям крейсеры «Осима» и «Касуга» в тумане столкнулись на рейде Порт-Артура; «Осима» утонул немедленно). Богиня Аматерасу закрыла глаза на свой народ: в последующие дни погиблм «Мияко», торпедный катер № 48, эсминец «Акацуки» и новый флагман адмирала Насибы «Тацута».

В эти дни Россия получила долгожданную победу. Япония потеряла семь судов (водоизмещением 25 тыс. тонн), тысячу моряков, 160 орудий. Как говорили сами японцы, лучше бы они потеряли 20 тыс. солдат, чем два первоклассных эскадренных броненосца. Того доложил о гибели японских кораблей от мин, но слухи упорно говорили о русских подводных лодках. Видя японские корабли, русские капитаны теперь преднамеренно отдавали ложные приказы: «Первой флотилии подводных кораблей вернуться на базу» и т. п.

Ожил Владивосток. Здешняя эскадра бороздила Японское море, топя японские и прочие корабли с грузами для Японии. Именно тогда случилось важное — Япония потеряла первоклассные крупповские осадные орудия, предназначенные для Порт-Артура, локомотивы, оружие, пушки для береговой обороны собственно Японии. Если бы германские осадные орудия пришли вовремя, судьба Порт-Артура была бы обречена еще раньше.

Козлом отпущения стал адмирал Кимамура, отвечавший за транспорты. В окна его дома бросали и камни и кинжалы, ему советовали совершить хара-кири. Всячески обыгрывались два близких друг другу слова: «Ному» и «муно». Первое означало «глубокий туман», а второе «неспособность». Камимуре ставили в упрек то, что он допустил русские корабли до гавани Токио. Чтобы прийти в себя, Камимура переодически отправлялся ловить рыбу на маленьком катере. Он старался также занять своих моряков: походы в горы, борьба сумо. Но даже офицеры его штаба видели слезы в его глазах, вежливо обещая никому об этом не говорить.

Английский наблюдатель Пакенхэм посетил Того с выражениями соболезнования, тот кивал, «словно получал подарки». Адмирал «сидел спокойно как Будда недвижимо, излучая возрожденную уверенность в том, что все решится должным образом, позитивно воздействуя на всех окружающих. Англичанин не знал, что Того готовился к отставке: он послал линейный корабль туда, куда должен был направить торпедный катер. Но во время аудиенции у императора 18 мая 1904 г. он был «прощен» с указанием держать японские потери в тайне. Русские — как и весь мир — не знали, что эскадренный броненосец «Ясима» утонул.

Но 19 мая японский генштаб признал част своих несчастий — потерю «Йосино» и «Хатсусе». Лондонская «Таймс»: «Их потеря не ослабит дух японской нации. Все еще больше верят в адмирала Того». (В течение года японцы скрывали гибель своего линкора «Ясима»).

Вообще говоря, разразившаяся война по-новому показала миру Японию. Капитан Пакенхэм пытался объяснить душевное устройство загадочного народа. «Не боясь ничего в ином мире, ни вечного блаженства, ни вечной муки, не будучи испорченными прессой, которая преуспела бы в искусстве сенсационности и замены себялюбивой сентиментальностью твердых принципов, японцы все еще придерживаются мужественного взгляда на малозначительность отдельно взятой индивидуальной жизни — если ее сравнивать с благополучием Государства. Они придают малое значение гибели десятков, сотен и даже тысяч своих сограждан. Если потеряно несколько жизней, органы общественного мнения не ставят своих читателей перед фиксацией факта огромной катастрофы, их внимание не концентрируется долгое время на деталях поисков тел… Эта рыцарская концепция малозначительности отдельного маленького коллектива позволяет Японии безропотно, почти бессловесно переносить удары которые до основания заставили бы содрогнуться любую другую страну».

 

Судьба Порт-Артура

Северо-восточные подходы к Порт-Артуру защищал Пятый Восточносибирский пехотный полк под командованием полковника Николая Александровича Третьякова, расположившегося в Наншане. Это был ключ к крепости и стоянке военно-морской эскадры, северные ворота к Порт-Артуру. При полном бездорожье, при отсутствии карт, при растерянности солдат, не знающих отчетливо, что от них требуется, при периодических нападениях хунхузов — разбойников, полк все же не терял надежды. И это при том, что у Третьякова были лишь 11 рот и огромное незащищенное побережье — лишь один полк, что для обширных маньчжурских пространств, для многокилометрового побережья было явно недостаточно. Но именно Третьяков первым постарался оценить масштаб японской высадки. Единственное благо Третьяков видел в том, что «мы защищаемся, а не атакуем». Его начальник — генерал Фок сообщил Третьякову, что у него нет резервных войск для оказания поддержки, следует полагаться на себя. А любимец солдат и офицеров командир 7-й Восточносибирской пехотной дивизии генерал Кондратенко сказал прямо, что стоять на своих позициях нужно до последней капли крови.

Третьяков пытался построить здесь укрепления еще четыре года назад, во время «боксерского» восстания китайцев. Старые укрепления уже пришли в негодность, не следовало терять времени в развернувшемся конфликте. Третьяков в феврале 1904 г. полностью ощущал экстренность ситуации и немедленно начал земляные работы. Земля была промерзшая и неподатливая, как камень. Русским солдатам помогали 5 тысяч китайских кули. Одним из наиболее старательных китайцев, как позже оказалось, был полковник японской армии Дои с группой помощников.

14 мая 1904 г. впервые столкнулись патрули двух сторон, российской и японской. Но основные силы генерала Оки, выславшего эти патрули, были еще в море, и он не осмелился на решающий бой. Третьяков, получив подкрепления, делал более прочными свои оборонительные позиции. «Много дней я уже не раздевался и не снимал сапог. Напряжение было изматывающим». Поступали сообщения, которые не позволяли дремать. Он положил перед стенами своей крепости Чинчу 60 мешков с взрывчаткой, надеясь использовать их во время японского штурма.

Генерал Оки после потери двух японских эскадренных броненосцев стал осторожнее. Высадившаяся Пятая дивизия укрепила его силы, но он пока замер в ожидании. А с русской стороны Куропаткин напротив, после успехов на море решил активизироваться на суше. 17 мая русский главнокомандующий пишет в Порт-Артур: «Завидую славной задаче, которая падает на превосходную армию Квантунского полуострова. На нее падет основное бремя битвы. Если бы не проблема снабжения, я чувствовал бы себя спокойно вне зависимости от численности войск, направленных против вас».

Завидовать осталось недолго. Генерал Оки восстанови душевное равновесие и направил все три свои дивизии против обороняемого Третьяковым Наншаня и Чинчу. А русские защитники этих мест были еще далеки от состояния готовности. Вечером 22 мая 1904 г. они получили 6-дюймовые морские орудия, которые начали устанавливать в центре своих позиций. Пушки еще не были закреплены, когда раздался огонь японских орудий. Запас русских пушек был ограничен 150 снарядами на каждое орудие. Но уже опоясала русские позиция колючая проволока (которая станет такой знакомой в будущем, в грядущих мировых войнах). Затем в периметре российской обороны следовали минные поля и траншеи, прикрытые сверху.

25 мая утром японцы пошли вперед. Передовые посты русских отошли под подготовленные прикрытия в Чинчу. Но японская атака на сам Чинчу была отражена. Обещанные корабли адмирала Того не подошли с моря, и Оки отозвал атакующую 4-ю дивизию. Ночью собаки лаем предупредили об атакующих японцах, и хорошие русские прожектора высветили их цепи. Стало ясно, что японцы окружают Чинчу. Четверо японских добровольцев преодолели колючую проволоку и подползли — уже будучи ранеными — к восточным воротам маленького китайского городка и сумели их взорвать. Полковник Третьяков, находившийся на высотах Наншань, видел все это. Он впервые видел солдат в хаки, защитный цвет мундиров скрывал продвижение японских солдат.

В ночь с 25 на 26 мая 1904 г. шел ливень. Презирая погоду, 4-я японская дивизия сделала вторую попытку войти в северные ворота Порт-Артура. Сверкали молнии, было холодно и сыро, когда японские минеры попытались заложить мину под русские укрепления. Но японцы не могли взять Наншань не взяв предварительно Чинчу.

На рассвете (4.30) четыре обещанных корабли адмирала Того появились с северо-запада, у Чинчу. Под огнем корабельных орудий японские части атаковали и собственно Наншань с востока и севера. Пока Третьяков был доволен стрельбой своих пехотинцев — бинокль позволял видеть смятение в японских рядах. Его, Третьякова боевой дух поддержало и прибытие русской канонерки, три пушки которой были дополнением к его стволам. Но начавшийся через два часа отлив вынудил канонерку возвратиться в порт Дальний.

При всем прочем, силы были не равны. Против 198 японских орудия у полковника Третьякова были только 50 орудий. Четырехкратное пушечное превосходство скоро стало ощутимым. На следующий день боезапас пушек стал иссякать. К полудню стреляли уже лишь две русские пушки. И остался лишь один артиллерист, который стрелял из каждой пушки по очереди, пока прямое попадание не прервало его героической вахты.

На правом фланге Третьякова 3-я японская дивизия попыталась взойти на охраняемую русскими высоту, преодолевая «колючку». Именно сюда был брошен небольшой имеющийся резерв. Прошел день, но японцам не удалось пробиться сквозь эти дальние подступы к Дальнему и Порт-Артуру. Все же постепенно плотность огня японской артиллерии начала давать свои результаты. И только обещанные в конце концов генералом Фоком (этот полицейский генерал не был профессиональным военным и было непредусмотрительно делать его главой северной обороны Порт-Артура) подкрепления несколько выправили положение.

Именно тогда генерал Оки решился на общее наступление. Продвижение вперед давалось японской пехоте, выступившей в густом тумане, нелегко. Русские пулеметы (примета ХХ века) косили японскую пехоту; было очевидно, что защитники Наншаня дорого «продадут» свой отход. И все же 3-я японская дивизия, не обращая внимания на потери, рвалась вперед. Ее фанатическое упорство позволило ей прорваться сквозь минные поля и ограждения из колючей проволоки. Казалось, атакующих не остановит ничто. Продвижение японских войск остановила русская контратака. Третьякову помогли подошедшие к 6 часам вечера две роты подкреплений.

Как бы там ни было, один русский полк не мог сдержать Второй японской армии. Эти русские 300 спартанцев стояли насмерть и подчинились только приказу генерала Фока «отходить». Не все искали спасения. Вот что пишет полковник Третьяков, и у нас нет оснований не верить ему: «Лейтенант Краговский отказался отступать и попрощался со всеми идущими мимо него солдатами. Капитан Маковеев, стоявший во главе восьмой роты, заявил, что он никогда не отступит, и сдержал свое слово. Он остался в окопах и был убит только когда расстрелял весь барабан своего револьвера. Майор Соколов, командир девятой роты, также отказался отступить и с саблей бросился на нескольких японцев, прежде чем был заколот».

В ходе боев этого дня полковник Третьяков потерял 450 человек; при отступлении еще 650 — отступление всегда порождает панику и потери. Полковник приказал батальонному оркестру играть и повел колонну назад четким строем. В ходе боя японцы потеряли 739 человек убитыми и 5459 ранеными. Но, заметим, что в ходе одного этого боя японская сторона израсходовала больше боеприпасов, чем в ходе всей японо-китайской войны 1894–1895 годов. Это обстоятельство буквально шокировало генеральный штаб Японии. Хватит ли у Японии ресурсов?

Престиж для японцев священен. Они делали все, чтобы показать благородство самураев, продемонстрировать их искусство и решимость на фоне дикого безумия «северных медведей». И упорная пропагандная работа давала свои результаты на международном уровне. Скажем, лондонская «Таймс» постоянно писала о японском стиле ведения боя как несравненно более привлекательном. «Думая о Порт-Артуре, русские трепещут».

Нет сомнения, что многие русские на Дальнем Востоке переживали не лучшие времена. В порту Дальний были слышны звуки битвы в Наншане. Гражданские лица покидали город, хотя генерал Стессель старался успокоить их и рекомендовал «заниматься делом, как прежде». В городе стоял полк восточносибирских солдат и артиллерийская бригада, которые не могли пожаловаться на отсутствие комфорта. Но с прорывом японских войск в Дальнем началась паника. Пассажиры поезда из Наншаня сообщили о падении русских укреплений. Дело было к полночи, когда пассажиры прибывшего в Дальний поезда сообщили о падении Наншаня, что вызвало немалую панику. Английский историк Ричард Коннотон называет город Дальний «перлом русских имперских амбиций на Востоке». Он находился всего в 14 км от узловой станции в Нанкуанлинге. Здесь вполне можно было устроить дополнительную линию обороны (более эффективную, чем Наншань), но генералы как бы позабыли об этой возможности.

Посуровевший Стессель теперь уже требовал отбытия гражданских лиц — но не поездом. Между тем свободных лошадей уже не было, и как жители Дальнего могли попасть в Порт-Артур — представить было довольно трудно. Особенно волнующими были слухи о нападении хунхузов, стимулируемых японцами степных и лесных разбойников.

Гражданское население Дальнего собралось на Управленской площади и градоначальник отдал приказ о немедленной эвакуации. Дальний был в 12 километрах от узловой станции Нанкванлин. Расстояние обеих дорог до Порт-Артура было больше, чем до наступающих японцев, а для быстрой езды не было лошадей — и дорога была опасной. Через три часа пестрая толпа колонной тронулась в путь пешком.

Эта беззащитная колонна в 470 человек (из них 92 женщины, 57 детей) пешком отправились в Порт-Артур. Только она вышла из города, как военное руководство начало взрывать дома и жилые системы Дальнего. Были уничтожены железнодорожные мосты, склады, мастерские. Но несчитанное число вагонов с продовольствием и другими припасами попало в руки японцев. Самым большим призом японцев был превосходный порт — настоящая удача японцев, потому что через него хлынул поток пополнений, которые немедленно направлялись в район Порт-Артура.

Стессель тем временем пытался приуменьшить значимость потерянного в Наншане: это, мол, было старое китайское оружие, полученное в 1900-м году. Тяжелая дорога сделала гражданскую колонну весьма малопривлекательной. Не лучше выглядели и люди Третьякова, которым не придали полевых кухон; их истощение было очевидным. Упавшие духом солдаты Третьякова оставили позади себя 82 артиллерийских орудия и десять пулеметов. У них не было даже полевой кухни — ее генерал Фок направил в Порт-Артур.

Стессель был в ярости от того, что солдаты Третьякова оставили Чин-чу. Поразительным в этой ситуации был оскорбительный тон генерала Стесселя, который встретил защитников Наншаня 30 мая словами: «Вы жалкая, недисциплинированная ватага предателей, трусов и недотеп. Многие из вас пойдут под военный трибунал. Как вы осмелились оставить Чин-чу? Не показывайтесь в Порт-Артуре, чтобы не заразить трусостью местный гарнизон». Тем не менее Стессель запросил царя о награждении побывавших в боях воинов георгиевскими крестами — всем раненым, не оставившим своих боевых позиций. 60 человек стали георгиевскими кавалерами. Невероятным усилием преодолевая себя, он вручил георгиевские кресты этим же словесно уничтожаемым солдатам.

При отступлении из Дальнего русские железнодорожники уничтожили паровозы, резко осложнили задачи японцев, которым трудно было использовать широкую русскую колею. 30 мая японцы (Третья дивизия) вошли в Дальний. Им было видно, что китайцы поживились оставленным. Но и полученного было довольно: прекрасный порт, многочисленные припасы, верфи, 290 вагонов, электростанция, мастерские — все нетронутое. Только водокачка была умело взорвана, что замедлило японскую концентрацию против Порт-Артура.

Им пришлось заказать в США новые мощные локомотивы, предназначенные для эксплуатации на линии Харбин-Порт-Артур, но эскадра русских крейсеров из Владивостока потопила везущие их грузовые суда в Цусимском проливе. Проблемы снабжения «обступили» японцев так же, как и русских. Первая армия, базирующаяся на Фэнхуанчен, так и не смогла наладить работу «дороги мандаринов» — трассы Сеул-Пекин. Это была очень уязкимая стратегическая дорога, но у русского командования не хватило воображения (и разведывательных данных) для того, чтобы поразить эту дорогу в ее самых уязвимых местах.

 

Высадка Третьей армии

Стратегический план Кодамы был построен так, что японская армия с разных сторон выходила к главной базе российской армии — Ляояну. И первое большое (если не генеральное) сражение должно было произойти именно здесь. Японский генеральный штаб здесь все поставил на карту. Все, что мешает этому плану, полагал генерал Кодама, должно быть сметено с лица земли.

Русской армии трудно было привыкать к отступлению. Сражение при Ялу и Няншане сметали с лица земли опорные пункты России, способные хотя бы косвенно и частично помешать спокойной высадке и адаптации японских войск в Маньчжурии на пути к Ляояну. Да, адмирал Того потерял два превосходных корабля, но имеющихся военно-морских сил было достаточно для прикрытия переброски японских войск на континент. В этот сложный период Того получил звание полного адмирала, и это еще более воспламенило его. Он был готов к решающему противостоянию на море.

Мозг японской армии Кодама полагал, что армия может выйти к великим долинам своих битв и своей судьбы, минуя «малые» препятствия типа укрепленных русских опорных пунктов. Но генеральный штаб Японии, страны коллективных решений, видел в этих укреплениях угрозу флангам и тылу лучших частей японской армии. Вот почему относительно небольшой порт-крепость Порт-Артур приобрел столь большую значимость — он грозил всей реализации японского стратегического замысла. В Порт-Артуре ремонтировались поврежденные российские корабли. Именно оттуда русская эскадра могла сделать попытку отнять у японцев контроль над морем, совершенно необходимый для высадки в Корее и Маньчжурии, для активного контроля над складывающимся театром военных действий. Одно лишь даже «маломощное» отвлечение на Порт-Артур заставляло японское командование ослаблять контингент, готовящийся противостоять русским под Ляояном — что ставило под вопрос уже итог всей войны.

Японцам нельзя было не задумываться над тем, что буквально каждый день работы Великой транссибирской магистрали давал Кропоткину новые силы, увеличивал мощь российского военного присутствия в регионе. Но не иучитывать этого обстоятельства было нельзя. Если откладывать выход к Ляояну, то укрепление российской армии может сделать этот выход, в конечном счете, бессмысленным. А русская армия получит возможности своего закрепления в Маньчжурии, как Северной, так и Южной.

На этом этапе японцы совершают ошибку, которую до них сделал Куропаткин — они разделяют могучий кулак своей армии на две части. Вновь организуемая Третья армия приступает к решению задачи взятия Порт-Артура. На арену разворачивающейся войны выходит командир вновь созданной армии генерал Ноги. Во время битвы при Наншане, японская военная машина бросала все новые части с архипелага на континент. У Второй армии Оки «отняли» 1-ю дивизию, она усилила Третью армию генерала Ноги, как и 10-я дивизия, высадившаяся в Маньчжурии 19 мая.

Несколько слов о Ноги. В далекой гражданской войне императора против клана Сацума — в 1877 г. командир полка Ноги, сражаясь на стороне Сацума, потерял флаг своего полка и ему, следуя кодексу самурая — бусидо — ничего не оставалось, как выполнить приказ генерала Ямагаты — покончить с собой. Его выходили, но репутация командира, потерявшего флаг своей части, незримо присутствовала с ним всегда. Ноги женился на 19-летней дочери Сацума, но его вспыльчивый характер и пристрастие к саке рушили семейную жизнь. В 1886 г. он был послан в Пруссию изучать европейское военное искусство. Здесь он набирался опыта более года. Он полагал, что роковой слабостью европейских армий является «мягкость в обращении», фривольное поведение офицеров, попустительство в случае нарушения дисциплины. Ноги перестал пить и прослыл очень жестким офицером, неколебимо искореняющим малейшие нарушения войсковой дисциплины, особенно в ходе войны с Китаем. Коллеги и соратники отмечали его безразличие к проблемам других, самопогруженность, холодность и жестокость. После войны с Китаем он, получив титул барона, служил губернатором отнятого у китайцев Тайваня (или, как его тогда чаще всего называли, Формозы). Выйдя в отставку, Ноги жил тихой жизнью на скромное жалование в Насу-Но, неподалеку от императорского дворца, занимаясь цветами и поэзией. Он отошел от изучения современной стратегии и тактики. Он не знал, что подлинные дела еще впереди.

С началом войны именно его Ямагата избрал командовать Третьей японской армией, дав ему задачу, которая оказалась самой сложной. Назначение было неожиданным, генерал Ноги обошел многих фаворитов. Следует также сказать, что Третья армия не виделась «острием» японской мощи — в конечном счете взятие сравнительно небольшого Порт-Артура не смотрелось эпическим подвигом, достойным лучшего из офицеров японской армии. Расхожим было мнение, что этот город-крепость не сможет долго противостоять японским штурмовым отрядам. Уезжая на фронт, Ноги сказал своей жене, что она не получит от него ни единой весточки вплоть до окончания войны. Супруга приготовила прощальный вечер и умоляла Ноги быть улыбчивым хоть раз в жизни. Ноги посмотрел на нее более чем сурово: «Это дело не для улыбок. Я и двое моих сыновей идем на войну, никто не знает, кто будет убит первым. Никаких похорон до того, как все трое будут в гробах». И когда Ноги прибыл в Дальний, он узнал о смерти своего старшего сына Кацусуке в Наншане. Умирая, сын вручил товарищу самурайский меч со словами: «Я даю тебе этот меч, чтобы ты вошел в Порт-Артур вместо меня. Мой дух в этом мече». Отец одобрил доблесть сына.

Фанатичность Ноги гарантировала отчаянные сражения. Ноги не на минуту не забывал отнятого (по его мнению) у Японии после ее победы над Китаем. Его войска «опоздали» к решающему бою у Наншаня, они пели песни о душах японских солдат, убитых в ходе войны с Китаем, останавливались у тел убитых русских солдат, смотрели на их нательные кресты, на иконы в безжизненных руках, подтаскивали японцев и русских друг к другу. Ноги помнил, как легко достался Порт-Артур японцам в ходе войны с Китаем, но он уже не верил в повторение той легкости. Ноги посетил могилу своего сына и оставил ему две бутылки пива. Затем он углубился в стихосложение в классическом китайском стиле.

Многих его подчиненных поразило упорство боев у Наншаня. Эта уверенность сыграла с Ноги злую шутку. Не веря в легкость повторения китайского опыта с Порт-Артуром, Ноги все же не сомневался в скорой победе на этом участке войны.

 

Час Порт-Артура

Русские не могли определить командной цепочки. Генерал Стессель сказал, что генерал Смирнов останется комендантом, а он, Стессель, будет руководить крепостью. Все это осложняло дело защиты. Довольно рано встала проблема продовольствия — много было беженцев из Дальнего. Мало приятного спустя сто лет наблюдать за сварой русских офицеров, требовавших медицинского освидетельствования Стесселя, когда тот отказался покупать консервы и другое продовольствие у нейтралов в порту. Не забудем, что Стесселя поддерживал царь. Теперь Алексеев, Куропаткин и Стессель расходились во взглядах на судьбу Порт-Артура и на тактику этой защиты.

Царь Николай запросил главнокомандующего Куропаткина о возможности битвы у Порт-Артура (подчеркивая, что он высказывает лишь личное и необязательное предположение). Куропаткин ответил, что это невозможно, и что он не оставит Ляояна ради спорной операции на юге. В этих выяснениях отношений стало ясно, что Куропаткин превосходит наместника Алексеева по значимости. Его мнение стало более значимым. Это уже упрощало множественность точек зрения независимого начальства. Куропаткин же не видел особой пользы в «битве за каждый камень». Он ждал серьезных подкреплений из Центральной России, и даже «пожелания» царя не возымели обычного императивного действия.

Внимательно наблюдавший за разворачивающимися событиями, кайзер Вильгельм Второй был возмущен своеволием Куропаткина. Он пишет «дражайшему Ники»: «Я чувствую гордость от того, что ты можешь полагаться на меня как на подлинного друга. Так оно и есть! И я уверяю тебя, что никто не следит за всеми фазами войны с большим интересом, чем я. Твое замечание относительно Куропаткина было настоящим откровением для меня! — Я удивлен его недальновидностью в игнорировании твоих распоряжений. Он обязан следовать твоим приказам — поскольку ты сам был в Японии и можешь выступать более компетентным знатоком японцев, чем он. Твои предупреждения были совершенно справедливыми и основывались исключительно на фактах. Я надеюсь на то, что генерал не рискнет финальным успехом обнажить твои войска до прибытия резервов, которые, насколько я знаю, находятся еще в пути. Старая пословица Наполеона Первого еще действует — победа находится на стороне больших батальонов; невозможно быть слишком сильным для победного исхода; особенно следует полагаться на артиллерию; абсолютное превосходство должно безусловно обеспечить финальную победу».

И русские и японцы находились в заблуждении относительно желания противостоящей стороны вступить в решающее морское сражение. Японцы боялись рисковать своим флотом до высадки достаточных наземных войск в Китае. Русские моряки ждали подкреплений и желали лучшей координации действий с эскадрой во Владивостоке. Обе стороны скрывали свои потери. Следует отметить также, что разведка японской стороны действовала успешнее, и японский генеральный штаб лучше знал состояние дел на театре военных действий, чем российский. Да и Ноги располагал весьма детализированными сведениями о происходящем в Порт-Артуре.

Еще раз напомним, что не отличавшийся «нельсоновским подходом» адмирал Витгефт не воспользовался ослаблением японского флота после 15 мая 1904 г., когда на дно пошли линкоры «Хатсусе» и «Ясима». Он как бы сам заперся в бухте Порт-Артура; страх мин обуял малодушных и русский флот застыл на том этапе, когда его действия в принципе могли бы сковать критическую переброску войск. Нельзя было позволять японцам осуществить ее с такой свободой. Со своей стороны японцы во главе с Того отошли от идеи выманивания российских боевых кораблей из гавани и сосредоточились на оказавшемся столь эффективным минировании главных мореходных участков. Теперь наблюдатели в Порт-Артуре почти каждый день могли видеть японские корабли расставляющими мины или делающими вид, что они минируют порт.

Именно в это время — в середине июня 1904 г. Высшее военно-морское командование в Петербурге совместно с царем принимает важное решение — послать в помощь Дальневосточному флоту Балтийский флот под командованием контр-адмирала Зиновия Петровича Рождественского. Тогда Андреевский флаг с большей свободой будет реять в Японском и Желтом морях, а японские полевые части окажутся отрезанными от своих баз на архипелаге.

Невозмутимость — культивируемая национальная черта японцев. Очевидно, что их волновало усиление морской мощи России, но они всячески стремились не подать виду. Адмирал Того запросил лишь еще тысячу мин, чтобы поставить их на пути Балтийской эскадры.

Японцы по своим каналам узнали, что царь Николай Второй приказал Порт-Артуру не сдавать позиций и держаться до крайности. Теперь стало ясно, что взять Порт-Артур можно только лишь разрушив его форты. Японское командование решительно не хотело видеть портартурскую эскадру соединившейся с владивостокской. 18 июня 1904 г. адмирал Того приказал своим капитанам: «Целью нашей стратегии является предотвращение выхода эскадры из Порт-Артура; следует стараться запугать противника всегдашним своим присутствием… Эсминцы и торпедные катера должны расставлять мины и заставить противника колебаться, прежде чем попытаться выйти в море».

И японская тактика действовала. Витгефт, как складывается мнение, панически боялся активных действий. Лишь под давлением Алексеева и, в конечном счете, царя, он предпринял попытку прорваться во Владивосток. Выход в море был назначен на 13 июня, когда завершался ремонт поврежденных кораблей. Но, потеряв миноукладчик «Амур» (герой потопления японских линкоров), Витгефт отложил решительные действия. Но приказ царя обязывал и Адмирал Витгефт обратился к флоту: «С помощью Господа Бога и святого Николая-угодника, творца чудес, мы постараемся исполнить наш долг и поразить противника». Никаких маскировочных действий. Газета «Новый край» буквально объявила о грядущем выходе флота, и новость перестала быть новостью. Японцы знали о ней так же, как и русские моряки.

20 июня 1904 г. задымили трубы военных кораблей. В 10 часов утра этого дня адмирал Витгефт собрал морских офицеров на флагманский корабль «Цесаревич» и приказал погасить огни — японцы приготовились к этому событию не хуже русских. Игра в «кошки-мышки»: объявление о выходе и последующая отмена приказа. Нервы всех были напряжены. Семенов пишет в дневнике: «Мы ожидаем, что японцы известят нас, что они знают о наших намерениях; как реагируют на наши провокации. В 9 часов пополудни 21 июня мы получили циркуляр о том, что прорываемся в 2.30 утра следующего дня. Затем последовал сигнал об отмене прежнего приказа».

23-го утром тральщики обезопасили более десятка мин. После обеда, помолясь, основные корабли начали все же готовиться к выходу. Впереди шел «Цесаревич», за ним в линию становились «Ретвизан», «Победа», «Пересвет», «Севастополь», «Полтава», «Баян», «Паллада», «Диана», «Аскольд». В 6 часов вечера с флагмана увидели весь японский флот, выстроившийся в боевом порядке. Но Того обязан был следить и за владивостокской эскадрой; против шести русских эскадренных броненосцев у него было лишь четыре. Витгефт не знал, что и для Того выход русского флота был неожиданностью, от которой холодели ноги. Часть кораблей Того сопровождала десантные корабли. Того был подлинно удивлен, увидев шесть русских линейных кораблей. Но адмирал Витгефт похолодел еще более, увидев «Микасу» и весь японский флот — 53 корабля.

Корабли сходились, и адмирал Витгефт «моргнул» первым. В 7 часов вечера он приказал «Цесаревичу» повернуть назад. Но и Того опасался решающего выяснения отношений. Он не приказал преследовать русскую эскадру (которая отдалилась от Порт-Артура уже на 23 мили) основными кораблями японского флота за исключением быстрых миноносцев и торпедных катеров. В наступающей темноте эскадренный броненосец «Севастополь» наткнулся на мину, но повреждения были не смертельными. Корабли вернулись в гавань.

Эта операция депрессивно сказалась на русской эскадре, ощутившей себя едва ли не бессильной в своих пустых попытках уйти во Владивосток. А Того и его капитаны почувствовали прилив сил, было видно, что они контролируют ситуацию. Порт-Артур оказался запертым. И все же Того явно боялся этих шести русских линейных кораблей, этих могучих эскадренных броненосцев, и его прежнее желание выяснить отношения в ближнем бою начало угасать. Море пока было японским, а в той ситуации Японии было этого достаточно. Свидетель — англичанин Пакенхэм писал: «Друг против друга стояли Того и русский адмирал. Как личность, Витгефт уступил личности по имени Того».

2 июля 1904 г. адмирал Того издал приказ капитанам торпедной флотилии наносить удары и днем и ночью. «Лунные ночи могут быть даже более благоприятными для нас… Следует наносить удары и днем в одновременном массированном наступлении». Однако ожидания решающих результатов от атак торпедных катеров оказались практически напрасными, поскольку пробиться в гавань Порт-Артура катера не могли. Но через свою европейскую разведывательную сеть японцы знали, что в Порт-Артуре заканчиваются запасы угля и это увеличивало тягу русских капитанов пробиться во Владивосток, где угля было достаточно.

Третья армия генерала Ноги получила приказ штурмовать Порт-Артур 26 июля 1904 г. Наместник Алексеев отдал адмиралу Витгефту приказ оказать гарнизону крепости всю возможную помощь, а затем, если предоставится такая возможность, постараться пробиться во Владивосток. Витгефт созвал капитанов кораблей, и было решено дожидаться прибытия Балтийского флота. Витгефт так объяснил мотивы своего поведения Алексееву: «Либо мы будем защищать Порт-Артур совместно с подкреплениями, либо погибнем; момент выхода во Владивосток возникнет только тогда, когда смерть будет смотреть нам в глаза одновременно и впереди и позади».

Стремясь заручиться поддержкой трона, наместник Дальнего Востока Алексеев обратился к царю, и тот поддержал алексеевский нажим на Витгефта: «Полностью разделяю ваше мнение касательно важности того, чтобы эскадра делала скоростные набеги из Порт-Артура и чтобы она пробилась к Владивостоку». Витгефт получил эти царские слова, но даже тогда своего мнения не изменил. «Эскадра не может выйти; на ее пути размещены минные поля с дрейфующими минами… Рассмотрев ситуацию, мы решили окончательно, что эскадра должна выдержать осаду или погибнуть, обороняя Порт-Артур. Противник приблизился и наши силы отошли к фортам. Над городом висит постоянный туман. Я начал артиллерийскую стрельбу по японским войскам».

Так, с прибытием японских войск русские солдаты и матросы вместе заняли оборонительные позиции. 7 августа 1904 г. состоялась церковная служба, все молились о победе, все признаки которой удалялись. Население одело свою лучшую одежду, мужчины были в блестящей униформе — все слушали слова ободрения, произнесенные генералом Стесселем. Но, когда все опустились на колени, слышной стала артиллерийская канонада. Первые снаряды упали на центральную улицу Старого города. К концу церковной службы по городу и гавани уже методично стреляла японская артиллерия.

Алексеев продолжал настаивать. Он шлет новый приказ: «Я твердо убежден, что вы должны вывести эскадру из Порт-Артура. Я должен напомнить вам и всем серьезным офицерам о подвиге «Варяга». Неспособность эскадры выйти в море вопреки императорской воле и моему приказу, ее неизбежная гибель в случае падения крепости, в дополнение к тяжелой падающей на вас ответственности, оставляет пятно на Андреевском стяге и на чести флота».

 

Куропаткин и Алексеев

В пять часов вечера 27 мая 1904 г. главнокомандующий генерал Куропаткин встретился в старинном маньчжурском Мукдене с наместником Дальнего Востока адмиралом Алексеевым. Они пожали друг другу руки в старом вагоне, уставленном цветами — здесь Алексеев устроил свою штаб-квартиру.

В высшем военном руководстве назрели серьезные противоречия. Алексеев считал, что наступило время для Маньчжурской армии России начать из Ляояна наступать в направлении Ялу или Порт-Артура. Генерал Куропаткин не разделял этих идей. Ему казалось опасным и глупым начать неподготовленное наступление, не дождавшись подкреплений из Центральной России. Подкрепления эти поступали довольно медленно, хотя министр путей сообщений князь Хилков прилагал отчаянные усилия, чтобы решить проблему «обхода» Байкала. В марте еще можно было пройти по льду озера на санях, но в апреле лед начал крошиться, появилась вода, и стало возможным использовать паром. Строители совершили подвиг — южнее Байкала они пробили 39 туннелей и укрепили в 13 местах горы, чтобы избежать оползней. Поезда поднимались на километр над озером, чтобы потом спуститься в болотистые пади. Все это тормозило движение поездов и войска, столь ожидаемые в Маньчжурии, запаздывали. В некоторых местах скорость их движения была меньше 10 километров в час.

Все эти обстоятельства обусловили резкость речей в мукденской железнодорожной штаб-квартире Алексеева. Наместник настаивал на том, что Порт-Артур нужно оборонять до последнего, что одновременно нужно готовить силы для наступления против до сих пор победоносной Второй армии генерала Оки. Сдача Порт-Артура для адмирала Алексеева была попросту неприемлема. Российская армия не вынесет такого позора.

Куропаткин поделился свежими новостями о высадке японских войск на побережье Такушан. По его предположениям японский императорский штаб замыслил окружение с двух сторон Ляояна. Он был категорически против предлагаемого Алексеевым плана начать давление на Куроки, чтобы загнать его обратно в Корею, против атаки в направлении Оки посредством высадки русских войск в Порт-Артуре. Куропаткин хотел выиграть не битву, а войну. Он чрезвычайно боялся авантюризма генералом, строивших излишне смелые планы.

Повторим: генерал Куропаткин полагал, что самым нерациональным для России было бы не воспользоваться троекратным численным превосходством российского населения над японским. В Японии жили 46, 5 млн. человек, а в Российской империи — 130 млн. Наншан и все подобное Кропоткин считал мелкими стычками. Он не поддерживал идеи Алексеева, что японцев нужно теснить «с первой минуты и с первой версты». Суетливость только ослабляет фактор стратегического превосходства России. Куропаткин желал иметь двенадцать боеспособных дивизий, которые одной своей численностью превзойдут четыре дивизии островной азиатской державы, не имевшей многовекового опыта войн с европейскими, с западными армиями.

Кто был прав? Был резон во мнении противников Кропоткина, считавших необходимым максимально усложнить японцам процесс перевода сухопутной армии с архипелага на континент, в том, чтобы не дать отдельным контингентам, отдельным дивизиям консолидироваться, привлечь на свою сторону часть китайцев — от хунхузов до императорского окружения. Одно практически бесспорно. Воевать нельзя было «вполсилы» против яростно ожесточенного противника, воинственного и активно впитывающего западный опыт. Организация всегда была слабым местом незападных армий, в данном случае российской, а не японской. Кропоткин верил в то, что его аргументы возымеют действие в генеральном штабе и в окружении царя.

Встреча Куропаткина с Алексеевым, увы, так и не дала результатов. Главнокомандующий расходился с наместником по самым существенным вопросам. Арбитром в данном случае должен был выступить сам самодержец — ночью в Царское Село полетели две телеграммы, противоположной стратегической направленности. Император Николай Второй собрал военный совет, в который входили военный министр генерал Виктор Викторович Сахаров, военно-морской министр адмирал Авеллан и министр Внутренних дел Плеве. Большое впечатление на присутствующих произвела речь адмирала Авеллана, который спросил присутствующих, куда должен будет идти Балтийский флот, если Порт-Артур будет взят японцами? Рассуждая в таком духе, военный совет инструктировал Куропаткина выдвинуться против генерала Оки, «несмотря на то, что из двенадцати дивизий подкреплений пока пришла только одна».

Японская разведка в данном случае вынуждена была пользоваться только слухами: предстоит русское наступление (докладывал Акаси из Стокгольма). Сердцевиной наступающих русских частей будет Первый сибирский армейский корпус во главе с генералом бароном Штакельбергом. Всегда страдая муками личного участия, император Николай вместе с императрицей Александрой (ожидавшей наследника) взялся проводить отбывающие войска. Царь и царица раздавали иконы — на этот раз оловянные изображения недавно канонизированного Серафима Саровского.

 

Штакельберг

Чтобы не ставить наместника Алексеева в двусмысленное положение, Куропаткин согласился провести несколько операций локального масштаба для сдерживания порыва генерала Оки. 28 мая Куропаткин едет на юг, в Хайчен (70 км к югу от Ляояна), в штаб генерал-лейтенанта Г.К. Штакельберга.

Трудно представить себе Суворова или Скобелева, отправляющегося на фронт с женой, сестрой жены и коровой, ежедневно дающей свежее молоко. Таков «суворов» русско-японской войны Штакельберг, уютно чувствовавший себя лишь на петербургском паркете. Теперь, когда в Маньчжурии холод быстро сменился удушающей жарой, солдаты непрерывно поливали вагон Штакельберга «для свежести». Штакельберг, вопреки своему кавалерийскому прошлому, предлагал «наступать медленно» — строить одну за другой оборонительные позиции, так, крадучись, пробираясь к передовым позициям японцев. Такое продвижение Штакельберг предлагал начать с Телису, находящегося в 200 км от Ляояна и в 130 км к северу от Порт-Артура. Вырыть окопные позиции, закрепиться и сделать очередной небольшой бросок на юг. Немудреная тактика. Может быть она была бы хороша для войны с азиатскими армиями до обретения ими европейского опыта, но в условиях свирепой ярости самураев, их знакомства с армиями Наполеона, Веллингтона и особенно Мольтке, такой примитивный осторожный крестовый поход имел все недостатки прежней азиатской малоподвижности.

Сияя белоснежной генеральской формой, Штакельберг вместе с коровой прибыл в Телису 13 июня 1904 г. Вальяжная беспечность несколько увяла после рассказов тех, кто уже имел боевой контакт с японцами. По крайней мере, немедленно последовала просьба к Куропаткину помочь в укреплении Телису. Настораживали сообщения о приближающейся 20-тысячной армии Оки. Завербованные китайцы вместе с русскими солдатами работали на пятикилометровых импровизированных укреплениях, распростершихся на плоской равнине. На правом фланге возвышались небольшие холмы — похожая картина и на левом фланге. Центр безукоризненно плоский, здесь проходила железная дорога, ведущая к Порт-Артуру. Штакельбергу этот рельеф казался идеальным для сдерживания движения японцев.

Все это было сущей чепухой, потому что на дворе стоял не шестнадцатый, а двадцатый век, и японцы не собирались идти узкой колонной. Они двигались достаточно широким фронтом и пятикилометровые земляные валы никак не могли сдержать этот поток. На правом фланге Оки пустил через холмистую местность свою кавалерию, а на левом фланге его Четвертая дивизия шла вперед в пятнадцати километрах от жалких имитаций крымских укреплений Тотлебена. В центре 3-я и 5-я дивизии шли вдоль железнодорожного полотна и были остановлены 14 июня 1904 г. огнем русской артиллерии. На протяжении дня и ночи японцы с привычной аккуратностью занесли на свои карты места расположения русских артиллерийских орудий. Непонятным образом генерал Штакельберг был убежден, что центр атакующих усилий Оки придется на его восточный фланг, здесь он и пребывал в своем безупречном белом мундире. Но Оки повел свои ударные войска западнее железнодорожного полотна. Здесь, в небольшом городке Фучжоу (30 км от Телису) стоял эскадрон Пятого сибирского казачьего полка, который после первой же стычки ощутил опасность окружения и отступил на северо-запад, т. е. в сторону от защитных позиций Телису. И, главное, никто не сообщил Штакельбергу о японском продвижении. Война слепых. Об опасности с запада в Телису узнали лишь в полдень 15 июня.

В наступившем еще легком смятении командир Первого восточносибирского пехотной дивизии генерал Александр Алексеевич Гернгросс не сумел найти контакта с руководившим подчиненными ему силами генерал-майором Флорианом Францевичем Гласко. Оба генерала, ругая павший на них туман, знали только одно — им нужно атаковать. Пока русские генералы выясняли отношения, японцы (Третья дивизия) бросились в атаку. Они установили свои пушки именно там, где только что стояла в центре оборонительных позиций русская артиллерия. Начался расстрел медленно покидающих свои тщательно вырытые окопы русских войск. В лесистых холмах к востоку отступающих русских уже ожидали японские пулеметы. Помощь пришла только свыше — сильный ливень помог русским частям отступить менее болезненно, чем могло бы быть.

Все они теперь шли на север, и неясно было, зачем они ранее шли на юг. Корпус Штакельберга понес серьезные потери: 477 убитых, 2240 раненых, 754 с неизвестной судьбой, 16 оставленных орудий. Третья японская армия потеряла 217 убитыми, 946 ранеными, ни одного «потерянного». Все это горько отозвалось во впечатлительном русском сердце. Смесь бессмыслицы с героизмом, дезориентации с обреченностью ухудшили моральное состояние русской армии. Данная операция никоим образом не ослабила растущее японское давление на Порт-Артур. Она добавила проблем Куропаткину — заставило его оставить несколько отлично укрепленных позиций на восточном направлении. В самой огромной России сообщения об очередном поражении русской армии содействовали созданию обстановки, когда причиной поражений стала не вековая отсталость, не напряжение на далекой периферии, а злой царь, безрассудно посылающий на смерть своих подданных. План Куропаткина оказался ослабленным. В то же время энергия самурайского взлета духа, упорства гораздо более феодальных порядков оказалось фактором подъема в среде японского населения.

 

Отзвук дома

Выстрелы на Дальнем Востоке оказались не одиночными. В 11 часов утра 16 июня 1904 г. при входе в здание финляндского сената выстрелом из пистолета был убит генерал-губернатор Финляндии, член Совещательного военного совета России, генерал Н.И. Бобриков, вывший военный атташе российского императора. Убийца — Ойген Шауманн, сын бывшего сенатора, совершил самоубийство. У него была найдена записка, адресованная царю: «Зная доброе сердце и благородные намерения Вашего Величества, я умоляю Вас познакомиться с информацией о подлинном положении дел во всей империи, включая Финляндию, Польшу и Балтийские провинции». Россия вела войну, и ее солдаты с трудом отбивали удары противника. Ослабление великой империи изнутри как ничто помогало наступающим японским дивизиям.

Напряжение войны начало сказываться на экономической жизни страны. Смещение воинских сил на восток, возросшая работа железных дорог, огромные военные заказы осложнили связи между губерниями, создали прежде неощущаемые трудности. На них наложился неурожай 1904 г., особенно горестный в таких местах как Бессарабия. Огромная масса крестьян в преимущественно крестьянской стране ощутила лишения в полной мере. В этой ситуации революционные силы крепили свою организацию. В конце марта 1904 г. социал-демократы опубликовали манифест, в котором обличали «своекорыстные интересы буржуазии и капиталистов, которые в поисках прибыли продают и превращают в руины свою страну, спровоцировали войну, принося неисчислимые беды трудящемуся народу». Против войны выступили такие авторитетные в стране голоса как Лев Толстой.

Западная пресса широко освещала планы революционеров-террористов, готовящихся уничтожить правящую элиту страны. 8 июля 1904 г. лондонская «Таймс» и ньюйоркская «Нью-Йорк Таймс» опубликовали сообщения из Вены, цитирующие призыв губернатора русской Польши к царю объявить в польских губерниях военное положение, как единственное средство предотвратить революционное восстание. 29 июня многотысячная манифестация в Варшаве прошла под лозунгом «Война войне». Газетные сообщения того времени: «Полиция не только не предприняла попытки остановить процессию, но удалилась с ее пути. Некоторые даже снимали свои головные уборы». В публике укрепилось мнение, что телеграммы Кропоткина цензурируются, искажаются и подаются в препарированном виде с целью ввести в заблуждение относительно бездарно ведомой войны.

Но на театре военных действий сами японцы были пока еще весьма далеки от эйфорических настроений. Страх относительно возможности выхода на морские просторы русской эскадры из Порт-Артура был повсеместен. Токио обязан был спешить. 10-я дивизия генерала Кавамуры была послана в наступление на Ляоян с такими объяснениями: «Недавние сообщения говорят о том, что русский флот находится сейчас в состоянии выйти из Порт-Артура. Это сделает наши морские коммуникации очень уязвимыми и может создать исключительные сложности для снабжения всем необходимым наши армии в Маньчжурии, когда они достигнут Ляояна».

Генеральный штаб Японии, предвидя скорые масштабные сухопутные бои, начал создавать Четвертую армию. Главой ее был назначен генерал Нозу Мичицура из свирепого клана Сацума (как и Ноги — «трудная» личность, но борец и волевой командир. Впрочем, сравнение с Ноги определенно «хромает». Нозу был известен как знаток французских вин, как бонвиван, не похожий на спартанский тип самурая). При обсуждении его кандидатуры генерал Ойяма сказал: «Нозу лучший солдат, чем я, но работать дружески он не может ни с одним генералом».

Теперь задачей японского военного руководства было наладить кооперацию, взаимопомощь и взаимодействие между четырьмя японскими армиями, изолировать очаги русского сопротивления и начать общее движение к Ляояну, где Кодама наметил генеральное сражение, должное решить судьбу войны.

Японские инженеры начали строительство дополнительных магистралей, связывающих Фэнхуанчен с портом Антун, и в конце июня 1904 г. здесь открылось регулярное сообщение. Первая армия генерала Куроки получила превосходные дополнительные возможности снабжения и мобильности. И Куроки не замедлил воспользоваться новыми возможностями в условиях сложного сезона дождей. Первая армия начала продвижение на север, в горы. 12-я дивизия шла на правом фланге фронта Куроки, Гвардейская дивизия продвигалась на его левом фланге, буквально касаясь войск Нозу в Такушане.

Это был тот час, когда относительно небольшая русская часть, возможно, могла бы перекрыть путь Куроки в горах, где было много узких дорог, окруженных высокими пиками. Но недостаточно эффективно работала русская разведка, и не нашлось энергичного командира, который ощутил бы слабое место уходящих от побережья японцев. А Куроки ожидал трудностей именно в горах, и для него была приятной неожиданностью покорная пассивность русских, особенно у таких мест как горный проход Мотиен, где два пулемета остановили бы едва ли не целую армию. То, что Куропаткин оставил горные гнезда к востоку от Ляояна — лежит полностью на его совести. Его извинение — он послал войска к Телису и потерял при этом. Вне себя от удовлетворения, генерал Куроки после прохода Мотиена устроил отдых своим частям. Теперь он был больше уверен в успехе своего предприятия, чем до начала похода.

Японцы оставили на Мотиене лишь один батальон своих войск, и Куропаткин соблазнился этим, организовав ночную контратаку. Но небольшой русский отряд не смог превозмочь оседлавших горную дорогу японцев и днем русские уже стремительно отступали по «дороге Мандаринов».

Система русского командования была очень далека от совершенства. Куропаткин не мог полностью игнорировать мнение адмирала Алексееве — наместника края. Тот торопил с контрдействиями. В результате Куропаткин перестал следовать собственной стратегической схеме и при этом не изменил суть своего замысла. Куропаткин всегда считал, что сбор войск у Ляояна займет шесть месяцев. Сложности продвижения по Транссибирской дороге сделали и полгода излишне оптимистическим сроком. В текущий момент он, стойкий сторонник концентрации войск, вопреки своим убеждениям, стал их рассредоточивать. Ведущий русский генерал становится рабом обстоятельств, а не их создателем. В решающий момент войны генерал Куропаткин руководит войсками, не имея собственного плана, не обозначив очередностей целей, не дав войскам достойного их жертвенности замысла. В конечном счете Куропаткину потребовался еще один месяц для выработки альтернативного первоначальному плана.

Глядя на ситуацию в целом, следует сказать, что японцы уже осуществили многое из задуманного: высадились на континенте в разных местах, преодолели первоначальное сопротивление русских, сумели скоординировать свои силы — три армии — и в конечном счете объединить их на пути к центру русских позиций — Ляояну. Если Куропаткин с наибольшим вниманием и надеждой смотрел на листки календаря, моля о времени и подкреплениях, то все три японских генерала упорно и планомерно, агрессивно и сосредоточенно шли вперед и решали конкретные задачи увода русских от побережья. Куроки оставался лишь трехдневный марш до выхода к железной дороге, ведущей к Ляояну. Генерал Оку шел на юге прямо по железной дороге, отсекая боковые ее ветки. Севернее Нозу прошел опасный горный перевал Феншуи и теперь готов был устремиться в направлении Ляояна. А в Японии хладнокровно калькулировали свои действия генералы Кодама и Ойяма.

Нет сомнения в том, что русским было сложно ориентироваться в системе феодальных взаимоотношений военной верхушки Японии. Жестокое соперничество кланов Сацума и Гошу непосредственно сказывалось на системе военного командования. Сацума брали верх. Их теперь представляли генералы Ойяма, Куроки, Нозу, Кавамура. Жена Ноги была из клана Сацума, начальник его штаба был из клана Сацума. Оку происходил из соседних с кланом Сацума мест. Ойяма был назначен главнокомандующим японскими войсками в Маньчжурии с более или менее независимым Кодамой в качестве начальника штаба. Именно последний становился теперь «мозгом» японского стратегического и оперативного планирования.

Самым слабым звеном командного мыслительного процесса было определение судьбы Порт-Артура. Эта проблема была сложна и для японцев. Здесь русские части отошли к более чем двадцатикилометровой линии обороны, идущей от Шиопингтао на восточном от Порт-Артура побережье — к к Аншишану на западном от него побережье. Это была первая линия обороны Порт-Артура. Помогала местность: невысокие горы, занимая верховья которых, можно было надеяться на отражение противника.

Свою первую атаку на эти позиции Третья армия начала 26 июня. В Дальний к японцам прибывали подкрепления. К середине июля у Ноги было уже более 60000 штыков. И 26 июля Ноги предпринял первую серьезную попытку преодолеть русские укрепления на подходах к Порт-Артуру. Русские части сражались исключительно удачно, японцы несли потери. Но. Третьяков пишет, что утром 31 июля он узнал, что «наши люди в Фенхуаншане быстро отступили в крепость без какого бы то ни было серьезного сопротивления. Это была очень горестная весть, ибо теперь мы противостояли противнику непосредственно у стен самой крепости».

В то время как революционные слои в России с ненавистью воспринимали армию — как воплощение оплота самодержавия, в Японии был подлинно национальный праздник, когда генералы Ойяма и Кодама 6 июля 1904 г. отправились на боевые позиции в Маньчжурии.

 

В Маньчжурии

Генерал Ойяма разместил свой штаб при Второй армии генерала Оку. Ветер явно дул в японские паруса. Теперь «опомнившийся» Куропаткин решил поручить своему другу — графу Федору Келлеру (заменившему Засулича на посту командования Восточным направлением) выбить войска Куроки из горного перевала Мотиен. Келлер, свой человек и в Берлине и в Париже, долгие годы руководил пажеским корпусом. 17 июля 1904 г. он возглавил 6 полков пехоты, взятых из 3-й и 6-й Восточносибирских дивизий и 9-й Европейской дивизии, артиллерийскую батарею и небольшой кавалерийский отряд. С этими силами Келлер атаковал Вторую японскую дивизию, охранявшую перевал. В Ляояне питали в отношении этого маневра большие надежды.

Густой туман помог Келлеру в 4 часа утра пройти незамеченным значительную часть пути. Они прошли передовые части японцев, и яркое солнце застало их строящими полевые укрепления. Позади огромные обозы подвозили орудия и амуницию. Именно эти обозы и стали превосходной целью японской артиллерии. Японская шрапнель залила горную дорогу обильной русской кровью. Погиб и генерал Келлер. При этом ни одно русское орудие не отозвалось в этом бою. Печальна судьба тех, кто, собственно, не успел и вступить в бой, став довольно легкой мишенью обосновавшихся на перевале японцев. Кровавая и печальная страница русской истории.

Генералы Зарубаев и Засулич отступили на Хайченские позиции. Начался период страшной трехнедельной жары, повлиявшей на пыл обоих сторон. У Ляояна продолжалось строительство долговременных укреплений на большой площади — до 75 км между авангардными и арьергардными позициями.

Теперь вперед выступает 10-я японская дивизия, взявшая горный проход Фэншуй в условиях удушающей летней жары и тяжелой для похода горной местности. Это была самая слабая японская часть, движущаяся к Ляояну, но и она в сложных условиях выполнила поставленную перед нею задачу. Теперь перед японским командованием стояла задача хотя бы приблизительно понять стратегический замысел русской стороны, проникнуть в ход рассуждений генерала Куропаткина — как он намерен распорядиться растущими русскими силами после поражений Штакельберга у Телису и Келлера у Мотиена? Большим разочарованием для русских была сибирская казачья кавалерия — на маленьких лошадях (англичане пишут о пони) она была занята в основном добычей пропитания. Рухнули надежды на их разведывательные функции, на типичные для казаков выносливость и стойкость. Их командиры — вчерашние петербургские кадеты — не имели опыта и авторитета. Всегда столь надежные и эффективные фланговые атаки были словно забыты.

Свою войну русская сторона начала, рассчитывая на дружественность местного маньчжурского населения, на благоприятное отношение китайского имперского руководства. Иллюзия. Многие китайцы испытывали подлинную симпатию к японской стороне; китайские агенты оказывались перекупленными японцами. Русская сторона рассматривала хунхузов просто как бандитов, не осознавая, сколь велика в их деятельности направляющая японская рука. Отходя к Ляояну, русские воинские части все более ощутимо испытывали удары хунхузов, ставших частью японской военной машины.

Японским стратегическим решением было не давать Куропаткину собраться и постоянно диктовать свои условия боев, свой выбор места битвы. Первая японская армия двигалась со стороны Ялу на северо-восток, на Ляоян. Вторая армия, высадившаяся в Пицуво, захватила Наншань и город Дальний. Десятая дивизия — ядро создаваемой Четвертой японской армии — высадилась в Такушане, а Третья армия только еще нацеливалась на Порт-Артур. Как пишет в воспоминаниях Куропаткин, «мы должны были действовать с величайшей осторожностью, держать наши силы как можно удаленнее и концентрированными, чтобы быть готовыми отразить атаку двух или даже трех армий». (Более того, Куропаткин уже размышляет над тем, чтобы перевести штаб из Ляояна значительно севернее — в Харбин. И только сугубо политические соображения — нежелание ставить Россию в положение отступающей державы — остановили его).

В то же время начальник штаба Алексеева — генерал Жалинский предложил Куропаткину два образа действий: сдерживание Второй японской армии при одновременном ударе по Первой и Четвертой японским армиям в направлении Ялу; наступление против Второй армии вплоть до Порт-Артура с одновременным блокированием армии Куроки. Наместник Алексеев стоял за второй вариант, он хотел прежде всего сохранить флот — средство контроля над регионом в целом.

Куропаткин боялся оставить открытым свой правый фланг. Туда могла направиться еще не определившаяся Третья армия Японии. Кропоткин в мемуарах: «Ввиду возможности того, что Куроки превосходящими силами может предпринять наступление (после укрепления своих войск высадившимися в Такушане) против наших кордонов, которые растянулись вдоль хребта Феншуйлинг на более чем сто километров, и, учитывая возможность японской высадки с заходом в наш тыл, продвижение на 200 км вперед рассматривалось как рискованная и тяжелая операция». У Куропаткина явно не было наполеоновских смелости и амбиций.

С японской стороны было решено нанести удар по 1-й и 4-й сибирским армейским корпусам генерал-лейтенанта Н.П. Зарубаева, занимавшим оборонительные позиции у Ташицяо — в 100 километрах к северу от Телису. Там начиналась железнодорожная ветка на Невчан, и японские стратеги предполагали, что русские будут стремиться защитить эти позиции. И они действительно весьма браво держались первый день — 24 июля 1904 г. Но ночью обеспокоенный возможностью флангового обхода Куропаткин приказал сибирякам начать отход. Теперь русские побывали в шкуре давно марширующих японцев — 50-градусная жара, тяжелая заплечная поклажа, фуражки, не прикрывающие от нещадного солнца, неприспособленные для этого климата сапоги и прочие тяготы пути. Было много случаев солнечного удара, мучались практически обреченные раненые.

На этом этапе можно было подводить промежуточные итоги. Итак, как и китайцы до них, русские сделали схожий ряд ошибок: Русские, как и китайцы, позволили нейтрализовать свой флот; китайцы отдали Пхеньян как русские Ялу; японская высадка в Пицуво в 1904 г. один к одному похожа на высадку там же в 1894 г. — единственное удобное место для массированной высадки войск.

Обозначился расклад противостояния. Теперь против Первой армии Куроки стоял генерал-лейтенант Келлер. Против Второй армии Оку находился Первый сибирский корпус генерал-лейтенанта Штакельберга. В центре против Нодзу стоял генерал-майор Мищенко. В глубине — в резерве у Куропаткина были 36 тысяч пехотинцев и 6 тысяч кавалеристов с 120 пушками. Просматривалась перспектива первой крупномасштабной битвы. Японцы хотели сделать ее и последней; русские представляли кампанию сетью изматывающих японцев столкновений.

 

Битва в Желтом море

После долгих колебаний русское командование приняло тяжелое для себя решение разоружить военно-морскую эскадру и поставить корабельные пушки на форты крепости Порт-Артур. Осуществить это было неимоверно тяжело, поднимать орудия наверх, на холмы и сопки приходилось по крутым склонам, цепляясь за кусты, ползая на четвереньках, таща за собой огромные стволы. При этом над городом и крепостью повисла атмосфера глухого недовольства; боевой дух времен прибытия адмирала Макарова стал исчезать. Славные дни потопления японского броненосца «Хатсусе» уже не вспоминались. Предстояла суровая осада.

Орудия основного калибра японских кораблей били по городу и крепости, производя разрушения и вызывая пожары. Моряки с глухим ропотом воспринимали свою новую сухопутную роль. Вокруг города и крепости закрепляла позиции японская Третья армия, усиленная прибытием из тыла 9-го артиллерийского дивизиона. Теперь японские пушки били по избранным целям беспрестанно. Это заставило к концу июля 1904 г. русские войска отойти к последней линии укреплений за пределами собственно линии фортов. Укрепления сейчас проходили по высотам от Бухты Луизы к востоку, затем по «Волчьим холмам», а на юге по «Холму большого сироты» и «Холму малого сироты». Все это внушительно выглядело на бумаге, на схемах и на картах. В реальной жизни тяжелой японской артиллерии понадобилось всего три часа прицельной бомбардировки, чтобы войти на «Волчьи холмы» безо всяких потерь. Командование крепости вынуждено было эвакуировало все укрепления за исключением обоих «сирот».

Ежедневно японцы обстреливали крепость, корабли и город. То был пример методичности: начало в 7 часов утра и завершение с закатом солнца. Свидетель: «На территории Порт-Артура не была клочка территории больше носового платка, который не был бы прицелен японской артиллерией». Защитники рыли укрытия и воодушевляли себя старинным русским способом. Уже вскоре стало ясно, что корабли, так и не осмелившиеся выйти навстречу японцам в открытое море, неизбежно будут разбиты и потоплены огнем артиллерии Третьей японской армии. С другой стороны, огонь корабельной артиллерией по японским наземным позициям не был эффективным».

Пострадал «Пересвет» и «Ретвизан» (семь попаданий). «Баян» попал на мину. И здесь адмирал Витгефт преодолел последние колебания. К этому времени он уже был серьезно ранен осколком. Именно в этой обстановке мрачный адмирал Витгефт получил приказ царя пробиваться к Владивостоку с наиболее сильными кораблями. Упрямый адмирал заявил, что на этот раз он отбудет со всем флотом. Орудия снова начали снимать с фортов и устанавливать на кораблях. Часть пушек и орудийные расчеты остались в крепости. Но главное: эскадра покидала порт без нельсоновского чувства веры в удачу, без дерзости Ушакова, умения Нахимова, логичности Макарова. Витгефт на «Цесаревиче» отнюдь не повторил знаменитых нельсоновских слов о том, что «родина ждет от вас выполнения долга». Он вяло махнул платком и сказал: «Господа, мы встретимся в другом мире».

На рассвете 10 августа 1904 г. эскадра грязно-желто-коричневого цвета была готова к прорыву. Японские солдаты бросились в этот час в атаку на крепостные укрепления, а эскадра рванулась вперед уже мало веря в удачу. «Цесаревич» впереди, за ним еще пять эскадренных броненосцев, за ними крейсеры. Крейсер «Новик» эскортировал четырнадцать миноносцев и торпедных катеров — восемь из них должны были проследовать во Владивосток с основной эскадрой, а остальные — возвратиться после проведения основных кораблей через минные поля. Последним следовало судно-госпиталь «Монголия» — красный крест на белом фоне.

Генерал Семенов с группой офицеров стояли на наблюдательном пункте (т. н. «Электрический утес») и томительно переживали каждый миг происходящего. «Пусть Господь дарует им удачу, и горьким будет день, если они потерпят поражение и не вернутся». Впереди шесть минных тральщиков очищали фарватер от мин — вначале от своих, а затем от японских.

На данном этапе японцы, столь долгое время ждавшие эскадренной вылазки, предпочли бы видеть русские корабли в гавани как четкую цель японских артиллеристов. Они, во главе с Того, собственно, уже устали ожидать роковой встречи. И почти не верили в нее. С начала августа адмирал Того ждал выхода к югу от Порт-Артура — у т. н. «Круглого острова». Японские корабли были при полном запасе угля, воды и боеприпасов. По ночам японский Объединенный флот тихо перемещался, тратя минимум угля. Дистанция до Порт-Артура было примерно 70 км.

Грубо сравнивая, силы были примерно равны. Шесть эскадренных броненосцев России против четырех такого же класса у Японии; три бронированных русских крейсера против восьми бронированных крейсеров. (В малых кораблях у японцев был значительный перевес, но основной бой должны были принять на себя «гиганты»).

Русские корабли на удивление достаточно успешно преодолели опасный минный пояс. Они сделали это значительно быстрее, чем при предшествующих попытках. Погода была спокойная, легкий туман. К 11 часам утра, когда противники увидели друг друга, портартурская эскадра прошла уже значительный путь. Туман растаял, видимость стала превосходной.

Того хотел выманить русскую эскадру как можно дальше в море, чтобы судьба морского превосходства была решена уже сегодня. Он проделал несколько сложных маневров, последовали выстрелы, но расстояние было еще очень значительным для настоящей прицельной стрельбы. Того испытывал нервное беспокойство от того, что, по его выкладкам, гораздо большее число русских кораблей должно было остаться в Порт-Артуре. Особенностью ситуации было то, что у японцев была одна цель — сразиться с русским флотом. У русских же было две цели — либо вступить в поединок, либо протиться на северо-восток, во Владивосток. Чтобы русские не ушли в желанный для них Владивосток, Того следовало навязывать им бой. Погода была безупречной для боя.

Англичанин Пакенхэм, находясь на эскадренном броненосце «Асахи» отметил точность стрельбы русских артиллеристов. Многое теперь зависело от скорости движения обоих флотов. Тем временем экипажи обоих флотов обедали, причем меню коков русских кораблей было гораздо лучше холодного риса японских команд. Около 4 часов пополудни японский флот снова начал настигать русскую эскадру, и заработали пушки. Громкое «банзай» означало попадание в русский корабль. Буквально электрическое воодушевление японцев было явственно ощутимо.

Судьба переменчива, а благоволит она к смелым и хладнокровным. Артиллеристы «Полтавы» нанесли несколько метких ударов по японскому флагману «Мисава». Пробоина и много погибших. Большие потери на «Ниссин». Когда Того увидел панику в рядах своего экипажа, он в рупор процитировал приказ императора: «Эта битва держит ключи к победе или поражению. Вы должны сокрушить противника, даже если у вас разбито тело и кости».

В 5 вечера «Пересвет» потерял переднюю и центральную мачты. Многое пришлось выдержать «Полтаве», замыкавшей линию российских кораблей. У японцев теперь было не 16, а 11 орудий главного калибра. Кровь стоявших рядом офицеров облила Того. Осколок попал ему в нос, и кровь струилась по бороде. Слуга, который, стоя рядом, периодически передавал адмиралу сигареты, молоко и содовую, был тяжело ранен.

Еще полчаса и в лучах заката Витгефт, возможно, выиграл бы гонку. Но жизнь сурова. Без четверти 6 вечера два 12-дюймовых снаряда поразили эскадренный броненосец «Цесаревич» примерно в одно место на капитанском мостике. От адмирала Витгефта остался лишь фрагмент ноги, тяжело был ранен капитан — Николай Александрович Матусевич. Потеря руководства лишила движения эскадры упорядоченности. Лишь через некоторое время адмирал Ухтомский принял на себя командование, выбросив на мачты сигнал: «Следуйте за мной». И двинулся в сторону Порт-Артура.

Самый быстрый корабль русского флота «Новик» решил не подчиняться приказу. Его капитан Штеер пишет: «Возможно, другой командир, более смелый и лучше подготовленный попытается продолжить движение по этой дороге, полной риска, но князь Ухтомский всегда считался далеко не первоклассной личностью. Совершенно ясно, что он не должен был получать командования… Трудно кому-либо приказать быть героем».

Возможно попадание японских артиллеристов в «Цесаревича» было самой важной минутой русско-японской войны 1904–1905 гг. Стройная линия русских кораблей сломалась. Все внимание было теперь обращено на эскадренный броненосец «Ретвизан» — русский линейный корабль, который продолжал прицельную стрельбу. Он оказался в центре японского строя. По нему стреляли все основные орудия японского флота. Дым окутал красавец-корабль, и этим воспользовались японские торпедные катера. «Ретвизан» справился со всеми ими. Пишет командир одного из японских кораблей: «Если и на других кораблях такие же потери, как у нас, то общее число утраченных моряков должно быть действительно большим». Спасение к «Ретвизану» пришло довольно неожиданно. Три новых японских крейсера прибыли к месту боя, и это заставило повернуть на помощь «Ретвизану» три российских крейсера — «Аскольд», «Диану» и «Палладу». «Ретвизан» воспользовался смещением с него центра всеобщего внимания и вышел из зоны смертельного огня. Заходило солнце, путь к Владивостоку оборачивался могилой, и «Ретвизан» повел остатки эскадры назад, в Порт-Артур. Окончание светлого дня помогло российской эскадре, равно как и решение адмирала Того не рисковать своими линейными кораблями и не бросать их против российских эскадренных миноносцев. Японский адмирал отвел свои эскадренные броненосцы. Этим он, возможно, упустил шанс полностью уничтожить портартурскую эскадру, но большие корабли были ему нужны для будущих битв; он уже потерял два линкора из шести, с которыми начал войну. Того знал об идущем из Балтики флоте, равно как и кораблях владивостокской эскадры.

Пока ни один русский корабль не был уничтожен. «Новик» и «Диана» хотели продолжения боя — возвращение в Порт-Артур означало демонтаж их орудий и превращение матросов в солдат. «Диана» была сильно повреждена, и единственным способом спасения ее капитану виделся переход в немецкий порт Киао-Чао, а затем во французский Сайгон. Поврежденный двенадцатидюймовыми снарядами эскадренный броненосец «Цесаревич» и три миноносца прибыли в немецкий Киао-Чао и были там интернированы. «Аскольд» преследовался японцами очень долго, пока не вошел в гавань Шанхая (сопровождаемый эсминцем «Грозовой»). Здесь 1 сентября 1904 г. русские корабли были разоружены.

Крейсер «Новик» держался дольше всех. «Мы отдались нашей судьбе». Разоружаться в нейтральном порте команда не хотела. Капитан Штеер: «Нам казалось актом трусости прятаться от врага. Мы не хотели выглядеть цыплятами, желающими спрятаться под крыло курицы на глазах у орла». Два быстрых японских крейсера — «Цусима» и «Читозе» преследовали «Новика», и на рассвете 31 августа 1904 г. нашли его на рейде города Корсаков, на Сахалине. «Новик» сражался до последнего. Лейтенант Штеер был тяжело ранен. «Новику» удалось нанести тяжелые увечья «Цусиме», и команда решила утопить корабль, максимально выведя его из строя, чтобы японцы не смогли его использовать. На мелководье славный корабль пошел на дно, у моряков на глазах были слезы. Адмирал Скрыдлов приказал команде проследовать во Владивосток. Сотни километров прошли эти герои, прежде чем 23 октября 1904 г. после 45-дневного марша не вошли во Владивосток.

Во Владивостоке узнали о битве в Желтом море только в конце второго дня. Лишь 31 августа 1904 г. «Россия», «Громобой» и «Рюрик» стали по приказу контр-адмирала фон Эссена готовиться к выходу на помощь своим товарищам. Они вышли в море, и рано утром 14 августа встретили четыре крейсера адмирала Камимуры, который уже знал о битве в Желтом море. Желая избежать столкновения с превосходящими японскими силами, русские корабли повернули на север. Крейсеры Камимуры нагнали русские корабли на рассвете, когда солнце било в глаза русским артиллеристам. Первой жертвой стала «Россия», три ее шестидюймовых орудия (из шести) были выведены из строя. Но более всего пострадал от японского огня «Рюрик», затем японцы приступили к «Громобою». Фон Эссен, находясь на «России», всячески пытался помочь «Рюрику», вывести его из зоны смертельного огня. Но пожар заставил «Россию» отойти, все ее орудия замолкли. Фон Эссен по мегафону пытался приказать «Рюрику» возвращаться во Владивосток. Поздно. Погибая, «Рюрик» продолжал вести огонь.

Отряд Камимуры вел огонь по «России» и «Громобою» вплоть до окончания снарядов. Но последним залпом японцы потопили «Рюрик». Он потерял уже огромную часть команды и выпустил последнюю торпеду. Очередной офицер, заместивший погибшего капитана, приказал нанести ущерб кораблю, чтобы он не представлял военной ценности для японцев. 170 офицеров и матросов погибли в этом бою, японцы подобрали 625 их товарищей. "Россия» и «Громобой» направились во Владивосток и были там через два дня.

Адмирал Камимура стал национальным героем, песня о нем была включена в школьные учебники. Император в особом послании восславил его доблесть.

Вскоре после заката 11 августа 1904 г. толпы жителей Порт-Артура встречали возвратившиеся корабли. Очевидец: «Они возвратились; но в каком виде! Ослабленный потерей одного из наших лучших линейных кораблей и трех наших самых быстрых крейсеров, наш флот потерял свою контрольную роль, ибо морем завладел наш мощный — и в количестве и в качестве — противник».

 

Осада Порт-Артура

После сражения 10 августа 1904 г. адмирал Того отвел свой немалое претерпевший флот к островам Эллиота. Малые корабли устраняли свои повреждения в Сасебо, на виду у публики. Но все мысли Того были полностью в Порт-Артуре, адмирал приказал ни на йоту не ослаблять блокаду. Всех взрослых, покинувших город, приказано было тщательно проверять. Со стороны моря крепость была тщательно заминирована на случай еще одной попытки русской эскадры прорвать осаду. Адмирал Того послал адмирала Катаоку с Пятым дивизионом оказать генералу Ноги непосредственную помощь с моря в штурме города и крепости. Два крейсера — «Ниссин» и «Касуга» курсировали близ портартурских фортов, обстреливая их из десятидюймовых орудий.

Осада с моря уменьшила русские возможности получать пароходами продовольствие и боезапасы. Взоры были обращены на Балтийский флот, но он еще не отбыл в свой крестный путь. Во главе эскадры Порт-Артура был назначен капитан Роберт Николаевич Вирен, срочно получивший звание контр-адмирала. Он располагался на «Баяне». Скорее всего, выдвижение Вирена (а не адмирала Ухтомского) было связано с верой в энергию и «боерасположенность» нового адмирала. Увы. Алексеев достаточно быстро убедился в том, что Вирен не склонен к авантюрным действиям и осторожен не менее своего предшественника Витгефта. В конечном счете Вирен пришел к выводу, что выход эскадры в открытое море равнозначен его потоплению. И он бросил жребий — послал 284 орудия на форты крепости, и сформировал из моряков две роты.

Генерал Стессель был старшим офицером в гарнизоне. Он не подчинился приказу Куропаткина отойти от дел крепости и принять командование Третим сибирским корпусом. Стессель жестоко страдал от дизентерии и несколько отошел от командования осажденными — что имело свой благоприятный эффект: впервые мы видим солидарность морских и сухопутных войск. Постоянная оборонительная работа отвлекла многих от буйного пьянства, и это тоже укрепило дух города. Генералы Смирнов и Кондратенко с невероятной самоотдачей занимались укреплением крепостных фортов; Их беспокоила недостаточность огневой мощи при отражения японских атак.

Кондратенко и Смирнов обретают среди осажденных исключительную популярность, что благоприятно сказывается на боевом духе гарнизона. Защитникам крепости предстояла большая работа. Отдельные оборонительные сооружени соединялись подземными ходами. Уже ощущалась слабость артиллерии — всего лишь несколько шестидюймовых орудий. Кондратенко, забыв о сне и усталости, укреплял форты. Копали траншеи, создавались минные поля, лили бетон, устанавливали электрическое освещение. Шипы на подступах тоже были серьезным обстоятельством — японцы были обуты в хлопчатобумажные тапочки.

И все же. 45-тысячный гарнизон, если и укрепляется духом, то, похоже, начинает ослабевать плотью — японцы задержали не менее 25 больших и малых судов, направлявшихся в крепость. Отныне доставка припасов исключительно затруднена, и генералы начинают считать лошадей. А японцы используют перехваченные припасы по своему назначению, предварительно их переименовав.

Осада сокрушила много иллюзий. Твердость и упорство японцев, их решимость и самоотверженность на этот раз «играли» против них. Изменив традиционному хладнокровию, они шли на убийственный огонь, но не могли подойти даже к собственно фортам. Сверху русские артиллеристы видели скопления штурмующих войск и могли вести достаточно прицельный огонь.

Прежде чем приступить к собственно крепости, генерал Ноги должен был взять два высоких каменистых холма — «Большой и малый сироты». С этих холмов просматривалась вся панорама изготовившихся к штурму японских войск. Японцы смотрели на город с высот Фэнхуаншана — «Волчьи холмы» (к северу). Ноги решил овладеть «сиротами» с северо-запада и северо-востока, его пугала возможность обстрела штурмующих японских колонн мощными корабельными пушками. Командир японского штурмового батальона назвал «сирот» «кусочками мяса между ребрами цыпленка — трудно достать и жалко выкинуть». Вперед было выставлено подразделение инженеров-камикадзе. Потери японцев были чрезвычайными — более 3 тыс. солдат и офицеров, но они оседлали большого «сироту» 9 августа и приступили к штурму малого.

Это была серьезная потеря для русских, поскольку японцы могли теперь «сверху» смотреть на значительную часть Порт-Артура. Генерал Ноги стал работать над общим планом штурма. Рантше, будучи в Токио, он склонлс к прямолинейному отчаянному штурму. И сейчас, сидя на «Горе дракона», он пришел к выводу, что его взгляды радикально не изменились. Правда, теперь ему практически не нужна была карта, он смотрел на город-крепость «вживую». На юго-западе стоял мощный форт «Ице-шан», который Ноги успешно штурмовал в ходе войны с Китаем. Ноги видел, что русские значительно укрепили форты крепости. Со своего наблюдательного пункта Ноги видел полоску воды бухты. Ноги считал, что природа в данном случае «поработала» на пользу русским: холмы с отвесными стенами представляли собой естественную укрепленную позицию. На Ноги произвели впечатление инженерные работы русских, умелое сочетание естественных каменных стен и бетона. Красный камень и серый бетон, перемежаемый черными стволами пушек. Фронтальная атака против таких укреплений должна была захлебнуться.

На подходе к городу с севера видна была железная дорога, вступающая в город со стороны широкой плоской долины. Еще одна долина расположилась к западу от Порт-Артура, в сторону Бухты Луизы. На восток от крепости местность была холмистая, там японцы имели возможность «прятать» свои войска. Оползни, овраги, балки видны были на всех трех направлениях, ведущих к городу, и Ноги решил их использовать для рывка своих атакующих войск. Возможно, русские построили свои оборонительные позиции слишком близко к городу, или это город разросся так быстро у морской бухты?

В Токио Кодама и его правая рука — полковник Мацуката считали ошибкой придавать Порт-Артуру исключительное значение. Нужно обогнуть город, идти на соединение с основными силами и на время забыть о существовании заминированной бухты. Штурм будет кровавым, а солдаты больше нужны под Ляоянем, где решается судьба войны. Только то обстоятельство, что Объединенный флот нуждается в долговременном ремонте (а это означало предоставить портартурскую эскадру самой себе) заставило Генеральный штаб Японии изменить первоначальную точку зрения и сосредоточиться на вопросе штурма Порт-Артура. Этот вопрос решался во время встречи начальника штаба Ойямы фельдмаршала Ямагаты и начальника военно-морского штаба адмирала Ито. Именно от них Ноги получил 24 июня 1904 г. приказ штурмовать и оккупировать Порт-Артур в ближайшее и кратчайшее время. Предполагалось, что потери в 10 тысяч офицеров и солдат оправдывают решение этой задачи. 3 июля высшие военные и морские чины в Токио решили, что и значительно большие потери оправдают взятие Порт-Артура. Новый фактор: без взятия Порт-Артура нельзя будет использовать Инкоу — порт Нюхванга в Ляодунском заливе, где начиналась бесценная для японцев железнодорожная линия, которая должна была помочь им в битве за Ляоян. Если русский Балтийский флот придет до того, как Того залечит свои раны, русские получат бесценное для них преобладание на морях. Но если Порт-Артур падет, великий Объединенный флот адмирала Того сможет присоединиться к эскадре Камимуры в действиях против владивостокской эскадры русских.

29 июля Ноги решил осуществить фронтальную атаку. «Все, что поглощает время для подготовки атаки, нужно отложить. Нет времени рассуждать, насколько сильны или слабы фортификационные укрепления. Мы должны понять, что численность наших орудий и боеприпасов относительно ограничены». По плану Ноги, основные усилия следовало сосредоточить против Вантаи — «Смотровой террасы», находящейся в самом центре русских укреплений. Следовало вклиниться в ряды русских укреплений и захватить форты «Соснового холма». Создать там опорную базу и броситься на сам город, штурмуя отновременно и восточные форты. Весьма авантюрный план.

Утром 16 августа 1904 г. в Порт-Артур был послан представитель японского командования. Белый флаг гарантировал его неприкосновенность; его предложение было безапелляционным — сдача японскому сухопутному командованию; корабли сдаются императорскому флоту. Японцы призывали сохранить жизни и не сражаться за безнадежное дело. «Хотя русские продемонстрировали свою храбрость, Порт-Артур в любом случае неминуемо падет. Чтобы предотвратить бессмысленное кровопролитие и избежать опасности нанесегия японскими войсками ущерба городу, Его Императорское Величество Император Японии предлагает начать переговоры относительно сдачи крепости». Второй документ был передан русской стороне лично от японского императора: «Его Величество Император Японии, исходя из чистой благожелательности и благорасположения, искренне желает, чтобы не воюющие в Порт-Артуре лица могли быть выведены из-под удара так далеко, насколько это только возможно, предотвращая действия в их адрес мечом и огнем. Следуя императорской воле, вы можете эскортировать в Дальний и оставить там женщин, детей, священников, дипломатов из нейтральных стран, иностранных военных атташе — если они пожелают покинуть крепость. Можно в этом смысле рассмотреть вопрос и о других категориях находящихся в Порт-Артуре, если это не задевает наши стратегические интересы».

Отчасти эти послания были адресованы внешнему миру. В войне за расположение тех или иных мировых сил японцам было важно продемонстрировать рыцарские качества и соблюдения норм гуманности в ходе ведения боевых действий. Отчасти японские генералы полагали, что защитники Порт-Артура, оглушенные морской битвой в Желтом море, ослабнут духом. Умирать за далекие китайские утесы?

Генерал Стессель предложил не давать никакого ответа вовсе. Он нервно ходил по комнате. На что генерал Семенов сказал, что правила военного этикета требуют дачи ответа; он предложил выдать японцам чистый лист бумаги. Но в конечном счете Семенов написал проект ответа, который Стессель, чертыхаясь, подписал: «Честь и достоинство России не позволяют делать шагов, ведущих к сдаче». Русское командование отвергло предлагаемые меры по эвакуации женщин и детей. Их отбытие упростило бы вопросы продовольствия и т. п., но в этом случае японцы могли получить немало полезной информации о состоянии дел в крепости. Поэтому Порт-Артур никто не покинет.

Ноги пребывал в уверенности: «Условия, сложившиеся в крепости, состояние войск в ней — все это в настоящий момент позволяет думать, что штурм должен быть успешным». В Токио завидовали его уверенности, но не разделяли ее. Генералы Игучи и Нагаока из Имперского генерального штаба полагали, что Порт-Артур представляет собой непреодолимую крепость. Они предлагали отказаться от фронтальной атаки. Ноги и слышать об этом не желал. Его начальник штаба Иичи Косуке назвал мнения токийских генералов «нонсенсом».

На рассвете 19 августа 1904 г. Ноги начал штурм. Прелюдия — артиллерийская подготовка, затем вперед пошла пехота. Расстояние между русими и японцами было меньше двух километров. Слабость замысла генерала Ноги проявила себя достаточно быстро. Нужно сказать, что именно в Порт-Артуре привычно квалифицированная японская разведка оказалась ниже обычного уровня. То, что японцы в телескопические трубы воспринимали как простой двухэтажный дом западного стиля, оказалось хорошо прикрытым укреплением русской системы обороны. А стеклянные окна очень быстро превратились в бойницы бетонного дота. Здесь лягут 16 тысяч японцев.

Первая японская дивизия атаковала сопки, обозначенные как «высота 174 метра» и «высота 203», господствующие над окрестностью. Их защищал полковник Третьяков во главе Пятого восточночносибирского пехотного полка и двух рот моряков. И хотя сопки до 11 августа защищали только разведчики, Третьяков работал с обычной ответственностью. Его высоты была окружена с трех сторон рядами окопов и колючей проволоки. И разумную активность стимулировали — его непосредственным начальником был всеми уважаемый генерал Кондратенко.

Японцам удалось все-таки устранить колючую проволоку и войти во второй ряд окопов — но для этого они потратили весь свой первоначальный порыв в период с 19 по 20 августа. Велики были потери и обороняющихся, но Кондратенко прислал пополнения. Противников теперь разделяли только несколько десятков метров, но русские смотрели на нападающих «свысока» — из верхней линии обороны. Потери были ужасными. Все командиры русских рот были убиты — офицеры не прятались за чужие плечи. Было много раненых. Но сквозь главную линию обороны японцы не прошли. Высота 174 становилась камнем преткновения японского наступления.

Не всех судьба дарит мужеством. Следующее наступление японцев вызвало поток с сопки в город. Но пятьдесят героев из 5-го полка полковника Третьякова стояли насмерть на вершине высоты. Их отрезали от основной крепости, но они держались. Японские потери при взятии ими высоты 174 насчитывали 1700 человек, русские — 1100 убитыми и ранеными. В конечном счете, оставив восемь орудий, Третьяков отошел к востоку, к «Дивизионному холму». В пяти километрах к востоку от высоты 174 развернулось одно из самых кровавых побоищ. Сюда — лишь 3 километра до Старого города — после мощной артподготовки генерал Ноги послал 9-ю и 11-ю дивизии. Начало было для японцев на редкость успешным, но дальнейшее продвижение стоило уже сотни погибших. Для продвижения вперед наступающим нужно было в буквальном смысле перелезать через тела своих погибших товарищей.

Электрический ток в колючей проволоке погубил не одного японского разведчика. Ночью прожекторы шарили по территории обороны и накрывали диверсионные группы. Японец из такой группы — лейтенант Сакурай Тадайоси делится: «Я чувствовал себя молодым женихом! Открытый снопу огня, я чувствовал инстинктивно смущение». Окопы переходили из рук в руки, покойники обеих сторон переполнили самые большие траншеи. Лейтенант Сакураи: «Мы жили в чаду разлагающейся плоти и раздробленных костей, наша собственная плоть истощалась на глазах, а кости становились тонкими. Мы были группой духов, жалкой плотью которых владела неугасимая страсть, ведь все же мы происходили из подлинного черешневого дерева Ямато».

Чтобы достичь парапета форта, японцы потеряли еще 200 человек. Впереди, до следующей линии обороны оставалось еще 100 метров. Но подход сторожил русский пулемет. (Европа это увидит в континентальном объеме через десять лет). Японский натиск на западные и восточные форты Иначе как свирепым не назовешь. Но японцы все более ценили этот стратегически важный форт Вантай. Тысячи солдат прошли здесь, наступая на трупы своих товарищей. «Мы едва находили тропу, чтобы не наступить на лица». У некоторых из наступающих японских солдат были свои урны, в которые они просили засыпать свой прах.

На этот раз Ноги пренебрег роскошью сомнений. Он посылал вперед полк за полком. По трупам и по раненым, вперед и вперед. Сумасшедший натиск не мог не дать результатов. Командир Восточного крыла генерал Горбатовский взмолился о пополнениях. Очередная японская атака могла оказаться последней. Смирнов заверил, что помощь придет, и ночью они отшвырнут презирающих смерть японцев. Смирнову стоило большого труда убедить подозрительного Стесселя, что Горбатовский — один из лучших его офицеров, что он — подлинный герой этой войны. «В течение трех дней и ночей он находится под огнем, руководит обороной и своей отвагой воодушевляет окружающих».

И все же Западный Панлунг, залитый кровью последней рукопашной схватки, увидел на своей вершине 22 августа японский флаг. Смирнов сделал отчаянную попытку в ночном бою отбить оба оставленных форта. На короткое время Восточный Панлунг увидел русский триколор, но без поддержки его защитники погибли без страха и упрека — 400 из посланных 637 солдат. Восточный Панлунг стал японским, но ценой жизни 1600 японских солдат и офицеров 7-го полка.

Наступил момент, когда даже фанатичные и доблестные японцы не могли больше сражаться. Остатки одного из полков не подчинились приказу, зовущему их в атаку. Их вывели в тыл и заставили в синтоистском храме просить богов о снисхождении ввиду их трусости. Ночью 23 августа генерал Ноги приостановил общий штурм: 9-я и 11-я дивизии сражались уже по 60 часов. Русские ракеты с магнезией слепили наступающих, а прожектора слепили ночью и помогали наводить орудия. С помощью тысячи моряков Порт-Артур отбил этот первый натиск. Защитники бросали гранаты и камни. Все более популярными становились снайперы. Тяжелой была участь спасательных команд, стремившихся унести с поля боя раненых — противник немедленно начинал обстрел спасателей. Ужасающий запах тоже был частью жуткой реальности тех дней. Сверху пытались использовать чеснок, карболку или камфару. И все же пребывание у северных холмов Порт-Артура было явно не для слабонервных.

Возможно Ноги подвели воспоминания. В прошлой войне (с китайцами) было так: чем проще, тем было лучше и эффективнее. Сейчас Ноги явно допустил ошибку. Фантастическая смелость фанатично настроенных солдат была использована неэффективно. Его подвела и плохая работа разведки. Он явно недооценил степень совершенства русских укреплений, силу духа защитников, умелое руководство обороной.

В Токио начали испытывать недовольство. Генерал Нагаока: «Сообщения Ноги и начальника его штаба о том, что «батареи крепости противника оказались сильнее, чем мы могли вообразить, а стены хорошо оборудованы»… Чтобы открыть эти истины вовсе не нужно было 10 000 или больше солдат… Если бы общественность знала об этом, какой была бы ее реакция? Можно ли сказать, что командование выполнило свою задачу и поступило ответственно? Я опустил эту часть доклада, когда мы готовили текст для Императора».

До сих пор посещение фронта не было обычной практикой в штабе Ноги. Лишь один его офицер взобрался на высокую скалу и изумился открывшемуся виду: внизу как на ладони весь Порт-Артур. Повседневная же рутина заключалась в том, чтобы посылать вперед все новые и новые части. Самоуверенность Ноги сказалась хотя бы в том, что он тщательно готовил военную полицию для патрулирования взятого Порт-Артура. Цена этой самоуверенности была устрашающей. В Японии, где верили, что Порт-Артур падет так же быстро, как и в японо-китайскую войну, росло раздражение.