Все же приятно в чем-то быть первым. Вчера сидел и собирал первую подзорную трубу. Конечно, от меня требовалась только сборка, все линзы были выточены по моим размерам в оптической избе, а у токарей части колен из бронзы. Повезло, собрал сначала всю конструкцию на живую нитку, и чуть все не испортил. Отполированная бронза бликовала и мешала пользоваться трубой. Пришлось её разобрать и изнутри покрасить в черный цвет. Теперь подзорная труба была как из магазина "Турист", только тяжелая больно. Зато, после того как я её показал Афанасию, тот трубу из рук не выпускает. Пришлось наградить. Почти добровольно.

Определив набор линз, загрузил заказом, на двадцать комплектов, оптиков, и токарей. На днях Иоганн обещал линзу диаметром в пятнадцать вершков, так что скоро у нас будет телескоп.

Март близился к концу. Хотя холода, конечно, случались, постоянного снежного покрова за всю зиму так и не образовалось. Озимые на полях полегли, но крестьяне надеялись собрать хоть часть урожая, при этом пророча, что, так как на пашне нет снега, и коли не будет летом дождей, случится великая сушь.

Станочники переделали один из токарных станков на увеличенную базу по высоте. Теперь мы можем на макете заменить деревянные колеса стальными. Наверное, этот путь и приведет нас к цели. Постепенная замена деревянных деталей на металлические. Заканчивалась работа над большим станком для обработки пушек и паровозных осей.

Размышления о грядущих голодных летах не оставляли меня. Насколько я помнил столь долгое похолодание, было вызвано грандиозным извержением вулкана. Значит, в Европе тоже будет холодно, но, наверное, не так как у нас. Для поставок в Московское царство продовольствия Европа не подойдет. Слишком густо населена, хлеб дорог. Но есть еще юг. Для нас это нейтральная Персия. Имея дешевый водный путь, за летнюю навигацию, можно вывезти довольно много покупного хлеба. На продажу стекло, шерстяную ткань, огнестрельное оружие и порох. Если с персидским шахом уговориться в голодные года на поставки хлеба в обмен на товары Московского царства, это может в какой-то степени сгладить проблему с продовольствием. Надо обговорить эту мысль с тестем. Выработку оружия можно увеличить, опять же тульские мастера, уже прибывшие в Устюжну Железнопольскую на практику, ныне работали с кузнецами на домнах и в оружейной мануфактуре. Устюженские работные люди построят станки для обработки стволов и деревянных ружейных лож, а я подарю их тульским умельцам. Для меня это не большие траты, а унификация ружей в московском войске будет полезна. В Туле окольничий Лапушкин обещал поставить царскому окладчику в обязанность приемку в казну только годных ружей по образцу устюженских. Нам тоже надо увеличить выделку пищалей, а также изготовление паровиков на самоходные струги, для доставки больших грузов из Астрахани за навигационный сезон.

К середине следующего месяца должен прийти струг из Москвы с десятком бронзовых заготовок на полевые пушки. Мастера предлагали ствол заготовки делать не подвижным, а вращать режущий инструмент, но тогда на этих станках будет невозможно точить оси на паровозные колесные пары. Так что я настоял на мощном станке, где вращается тяжелая отливка.

Наутро прискакал сеунч от Годунова. Царь Фёдор Иоаннович тяжело заболел. Тесть велел срочно, бросая все дела, мчать в Москву. На такое письмо тянуть с выездом было глупо и опасно. Никаких вещей брать с собой не стали, рынды вздели боевой доспех, меня тоже упаковали в стальную кирасу и отряд поскакал к столице.

Вот на второй день нас и подловили. Лесная дорога была перегорожена сваленными деревьями, передовой дозор, увидев это, остановил отряд.

— Государь, плохо дело, — обратился ко мне Бакшеев, — сё не простые тати, энто боярские дети чьи-то. Спереду засека, да вои наши видали оружных кметей с огненным боем. Розумею сзаду идет другой отряд, дабы нас промеж молотом и наковальней поставить.

— Почто ж не стреляют? — Спросил я Афанасия.

— Они ж в крепи сидят, им дергаться не след. Ждут тыльных людей, те видать запаздывают. Коли б пальнули, то просто упредили нас, або ныне мы в ловушке. В лесу бурелом, конными не уйти. Эй, вои, кто сей дорогой хаживал?

— Яз ведаю. — Вперед выехал чей-то слуга. А я его знаю, он в Устюжне воровского человека поймал. — Яз о прошлые годы вожью оружной у торговых гостей кормыхатился, бо от Устюжны к Москве сколь раз хаживал.

— Как звать тебя? — Спросил Афанасий Петрович.

— Яз, Михей, в служках у рынды Петра Петровича. — Мой телохранитель Ильин тоже подъехал, вслед за слугой.

— Верный человек? — Спросил Бакшеев у рынды.

— Не подводил мя мой слуга николе. — Поручился Ильин.

— Что за селения в ближней округе? — Спросил Михея воевода.

— Ближнее здеся на полудень в пяти верстах по большаку, да через речку Неледину село Спас на Холму, бо в трех верстах от него Антониев монастырь. Но прямого пути нет.

— Речка широка?

— Аршин двадцать-тридцать.

— Вот, что княже, думаю коней надо бросать и уходить через бурелом, у них другого пути не будет, как за нами идти, бо мы в удобном месте сможем бой дать. А ни-то убережет Господь и сгинут тати. Ну, коли нет, надобно вывести тебя к монастырю, любой ценой. Монаси завсегда ограду имеют вкруг дворов своих. Что скажешь? Велишь ли так?

— Яз во всем на тебя полагаюсь, Афанасий Петрович.

— Значится так и порешим. Вои, все с коней, пищали завесные зарядим и идем за нашим вожей к монасям. — Отряд спешился, с коней взяли переметные сумы и двинулись в лес. Пять рынд под командой Петра Ильина остались возле дороги, на случай, коли тати с тыла не придут, они возьмут лошадей и вернуться в ближайшую деревню, которую мы проехали. А коли покажется ворог, задержат, сколь смогут и уйдут в лес.

Идти в железе среди частых деревьев было тяжело, старые, сгнившие и пахнущие смолой недавно поваленные стихией замшелые стволы хаотично преграждали путь. Обходя, лежащие вековые сосны, постоянно сбивались с направления движения. Повсюду виделись вздыбленные выворотнями пласты земли, увитые корнями. Вот откуда идею засечных черт взяли. Конному войску ни за что не пройти. Одно хорошо, ныне апрель, и хотя зима была необычайно теплой, листва еще не проснулась и чужого человека можно увидеть издали. Коли б в лесу лежал снег, и пешие не ушли бы ни в жизнь. Полчаса спустя за спиной раздались далекие ружейные выстрелы, но стреляли недолго. Отряд прибавил шаг. Через четыре часа движения сквозь лес и переправу через ледяную реку, вышли к монастырю. За бревенчатой оградой виднелись деревянные и белокаменные строения. Монахи встретили настороженно, но узнав, что к ним в обитель явился сын покойного государя Иоанна Васильевича, сразу подобрели. На деньги грозного царя здесь была выстроена каменная церковь в честь Покрова Пресвятой Богородицы с просторной трапезной.

Игумен монастыря Кирилл согласился передать стены и монастырских служек с огненным боем под команду моего воеводы Бакшеева. В Москву был послан один из рынд двуоконь с вестью к боярину Годунову, а мы сели в осаду. Для меня эти несколько дней прошли в молитвах в столетнем белокаменном Никольском соборе. На третий день в обитель прискакал оставленный в лесу рында Ильин.

— Княже, к воротам твой человек приехал. — Так меня оповестил об этом монах.

В трапезной, пристроенной к церкви, куда меня провели телохранители, уже находился Афанасий и Петр Ильин.

— Здрав будь Петр. Печаловались об тебе и людях твоих. Как спасся ты?

— Здравствуй княже. Вот Афанасию Петровичу сказываю, как дело было. Сели мы в засаду, свежий порох на затравную полку у ружей подсыпали и ждем. Чуть погодя с полсотни воев конных то и подъехало. Оружные, видно торопятся, коней наших увидали и ну ругаться. Часть спешилась и по следам отрядным восхотели идти. Бо мы тогда прицельно по головам и самым прытким и пальнули.

— Как голов то опознали? — Спросил Бакшеев.

— Один по виду гордый, богатый доспех. Злее всех ругался, да слугу своего плеткой стегать зачал. Ну, мы его и прочих кто важнее показался, промеж собой поделили да из пищалей и стрельнули.

— Попали?

— Троих пулями попортили, и важного тож. Опосля в лес и отошли. Бо энти лиходеи в обратный путь убрались. Мы послухали, нету погони и с опаской великой возвертались на торный путь. Лихие людишки по сумам седельным полазили, да и всё, даже коней не взяли. Мы как уговаривались, лошадок цугом повязали и до деревни остатней возвернулись. Опосля чорных мужиков пригнали, оне завал из деревьев и разъяли.

— А почему не тронули коней? — спросил я у Афанасия.

— Справного коня воинского за так не продашь. Они клейменые. А коли при новом клеймении тавро вызнают, да спросят где комоня взял? Аль хозяин Сивку своего признает? Сии тати желали дело в тайне соделать. Да не вышло. Ноне думаю, бегут без оглядки. Борис Федорович, мню за мужа дочери любимой, горла то вырвет. Молва идет добр он к врагам, кто поклонится того милует. Правда, сказывают, строптивцы супротив него долго не заживаются. Ты вот что Петр, возьми служек монастырских сколь нужно и вместе с гридями своими, пригони к нам коней наших. Яз воев не дам, оборону держать надоть, опаски для. Мыслю дни через три, жди, государь, у стен монастырских стрельцов московских от конюшего боярина.

И точно ближе к вечеру третьего дня к монастырю пришли две сотни конных стрельцов. Афанасий Петрович, почалалу не желал пускать на двор оружных людей, но при них был наш посыльный из рынд.

Стрелецкий голова передал приказ, не мешкая явиться на Москву. Про тяжелую болезнь царя он не слышал. Поблагодарив игумена, и пообещав отдариться за приют, на утро отправились в путь.

Дорога до Москвы боле ни чем не осложнялась, да и то, на отряд в двести тридцать воинских людей в днях пути от столицы напасть бесследно нельзя.

Годунов встретил в своем тереме.

— Как ты княже, цел? Ксения здорова ли? Почто пошел к Москве со столь малой сторожей?

— Здравствуй Борис Федорович. Здоров яз и Ксения здорова, кланяться тебе велела. Как твое письмо получил, так и выехал.

— Какое письмо? Яз тебе не писал, аще собирался.

— Сеунч ко мне был. Сказался от тебя, письмо подал, або недужен Фёдор Иоаннович.

— Кто-то воду мутит. Сеунч не мой, то подсыл вестимо и грамотка подложная. Государь ныне во здравии пребывает. Тебя выманить хотели, живота гонезе. Видать бояре прознали про царское слово о настоловании. Из людей твоих видаки воров случились? Послухами станут?

— Рында Ильин и с ним пять воев в засаде сидели и приметили татей. Сказывали, ранили из пищали главного в отряде.

— Ладно, ладно. Сие дело Разбойного приказа. О прошлый раз ты ко мне присылал в железах шпега бояр Романовых. Яз его исчо держу в порубе, ано пригодится ноне. Каты его на дыбу потянут, мож наведет на зачинщика. Мыслю се кто-то из молодых бояр дуркует. Старики б тебя не упустили. Дьяки приказные с твоими рындами потолкуют, мож опознают по слову татя. Опять же подраненный он. Найдем, никуда не денется. Как яз человечишку лихого сыщу, так весь род его прижму. Брата царя сгубить желали, да родича мово! Псы! Энто Мстиславский, Романовы, аль Шуйские. Но Шуйские вряд ли, оне оногды из опалы возвертались. Присмирели. Мстиславский умен, ему ноне сорок седьмой годок минул, первый боярин в Думе, бездетен покуда. Абно осторожен без меры, не полез бы он в енту замятню, даже отай чужими руками. Романовы род многочисленный, безвестный, возвысились, внегда дочь Романа Захарьева-Юрьева вышла замуж за отца твово. В их роду дурней с избытком, редки мужи справные. Вот и разгадка твово прещения.

— Ты Борис Фёдорович, не в обиду прими, словно кухарь, все ведаешь, что в московском кремле варится.

— А то, яз кажную душонку насквозь вижу, да все помню. Ты давеча сказывал, умру яз в скорости, отчего так? Ужели Господь мя упокоить желает?

Я несколько опешил от такой резкой смены темы. Насколько помню, умер Годунов от сердечного приступа.

— Вот, что яз реку тебе Борис Федорович. Мы с тобой одна семья ныне, мысли имаем схожие. Не желаю яз беды тебе николе. Голова у человеци, чтоб думать, бо сердце в груди, чтоб кровь по венам гонять. Коли велик человек телом, сердце трудится чрезмерно, быстро старится. Ты тучен телесами вельми. Надобно тебе поститься больше да жирного не есть, да ходить пешцом чаще, бо голову трудить меньше, тогда век свой продлишь на многие леты.

— Того делати мне невместно. Как стану яз бродить, словно юродивый на людях? Да об делах государевых не мочно не думати для меня. Тем живу. Не стану яз дураком рядиться, бо коли приберет Господь до времени, так тому и быть. Забудем об сем. Как ты кличешь машину на пару для дороги железной?

— Паровоз, Борис Федорович.

— Как дело движется?

— Тяжело идет. Все придумать самим надобно, да приуготовить руками. Станки месяц-два назад справные соделали. Мастера жалятся на сложность великую в сём деле.

— Так может не стоит в такую тяжкую затею лезть?

— Борис Федорович, представь, бо ныне есть у тебя дорога сия, ужель отказался б ты от неё?

— Нет, вестимо, коли б была та дорога у меня, все царство стало под руцей. Ладно, чего попусту говорить, давно все порешили с тобою. К тому же струг самоходный приходил на Москву. Ты б видал, во потеха случилась, весь город к реке сбежался. Коли б на носу кораблика крест православный не стоял, побили бы со страху камнями людишки посадские. Федор Иоаннович с царицей кататься ходил, вельми тебе благодарен за забаву сею. Вси думные бояре опосля на насаде отметились. Кто и попугался, до грязных портов. О большом наряде чего поведаешь?

— С окольничим Лапушкиным отстреляли сорок пушек свейских и нашенских литцов. Он обещался грамоту тебе подать.

— Да видал яз ту сказку, что в ней проку?

— Ныне уж думаю, закончили станок делати великий для точения стволов пушечных, бо и отливки сплошные из бронзы на струге пришли в Устюжну. Ноне хотел яз с мастерами зачать точить першую пушку, бо опосля спытать какова она в деле. Яз желал из старой пушки выточить новую, бо так отлиты они, ано не мочно такого соделать. Новую пушку выточу длинную да зачну стрелять ядрами, коли слишком далеко палить станет, тогда длину ствола укоротим и тем ствол облегчим и так делать станем покуда не получим пушку легкую да меткую. Бо чтоб сравнить со старыми стволами мы из пушек и палили.

— Вон оно как? Разумно.

— Борис Федорович яз тут думал об гладе великом. Где бы нам взять едова на людей царства Московского.

— И чего надумал?

— Может с персами договор заключить лет на пять-семь на поставку хлебов? Держава большая, богатая. А платить станем ружьями да пушками старого литья, да порохом, и другим каким товаром.

— Мы с Персией покуда торговли не ведем. Ано ратятся оне с турским султаном беспрестанно. Ружья им в великой надобности ныне. Бо оне и нам надобны. Половина войска с луками на рать ходит.

— Борис Федорович мы ныне в мире со всеми державами, ну окромя Крыма. Голодные времена впереди, будет время накопить огневой запас, и выстроить новое войско как мы с тобою рядились. Бо изначально нам надобно от голода отбиться. Мне боярин Лапушкин указ привозил, дабы тульским мастерам льготы дали для деланья ружей по казенному образцу для государева войска.

— Есть такое, мои людишки писали. — Подтвердил Годунов.

— Окольничий пригнал тех кузнецов в Устюжну для учения новинам в оружейном деле. Яз ужо приказал сделать станки новые для точения стволов и лож ружейных. И отдам их в дар для тех кузнецов.

— Ты князь деньгой на лево и на право соришь, и ко мне за монетой не являлся. На какие доходы новины творишь?

— Сие прибыли от мануфактур моих. А для дела государева денег не жалко. Тульские мастера с доглядом казенным станут выделывать больше ружей и устюженские ружейные мануфактуры тако же станут больше пищалей точить. Достанет нам стволов и на наше войско и на торговлю. Так ты обдумай се дело, обскажи государю.

— Оправлю по слову государеву послов с дарами к персидскому шаху. Думаю в обмен на ружья он чего хошь отдаст. Да вот чего. Твои плотинные мастера галанские не разумеют, какую дорогу ты построить хочешь. Так ты с ими сам уговорись. С июня зачнем с божьей помощью строить земляную насыпь на Коломну и Троицкий монастырь, государь повелел с моего слова.

— Ну и слава Богу. Покуда тихо в царстве Московском не спеша опробуем способ постройки дороги нашей. Надобно мне вплотную начать рельсы творить в числе великом. Вот Борис Федорович подивись труба зрительная. — Я одолжил подзорную трубу у Афанасия. Мой заказ на новые трубы был, наверное, готов, но остался в Устюжне.

— Что за затея? — Заинтересовался боярин и конюший.

— Глянь вдаль на что хочешь.

Боярин подошел к окну и, покрутив трубу, прикипел глазом к костяному окуляру.

— Ты глянь Дмитрий! Како близко даль стала, хоть дланью достань. Ай да выдумщик ты. Таковая игрушка в воинском деле вельми полезна. Шлифовщик твой заморский сотворил?

— Шлифовщик линзы точил, бо трубу яз придумал и собрал.

— Подаришь? — Утверждающе спросил Годунов.

— Конечно Борис Федорович. Эта труба казательный обрасец, бо яз заказал новые линзы да трубки бронзовые лучшие, только они в Устюжне остались. Яз как вернусь, тебе пришлю.

— Ты вот чего, отныне без сотни стрелецкой за околицу ни шагу. — Не отрываясь от окуляра, произнес боярин. — Яз сеунча государева скорого днесь зашлю в Устюжну за стеклами да трубами твоими, дабы ты для меня и государя Федора Иоанновича таковые игрушки тута построил.

— Как скажешь Борис Федорович. Только пришли мне того гонца, яз обскажу чего где взять. Да письмо жене отправлю. — Понравилась затея. Правильно кто-то сказал: мужчины не взрослеют, они только набирают вес.

Встреча с плотинными мастерами состоялась здесь же на подворье Годунова. Голландцев привел дьяк Посольского приказа. Чиновник был преклонных лет, сутул, сухощав, имел куцую рыжую с проседью бороденку и бородавку возле носа.

— Здравия на многие леты, князь Дмитрий Иоаннович. Звать меня Феофан, яз служу при голове Посольского приказа, толмачу с немецких языков для думного дьяка Василия Яковлевича Щелкалова.

— Здравствуй Феофан. Кого привел?

— Сии заморские гости по слову боярина Годунова живут при гостином дворе.

— Представь меня мастерам.

При моем поверхностном знании иностранных языков, в тираде дьяка я уловил: брат царя, и что рад умельцам.

Плотинными строителями оказались отец с сыном Карел и Петрус Дам. То, что они родственники, виделось с первого взгляда, схожестью фигур и общими чертами лиц.

— Мы желаем здоровья князю Дмитрию и будем рады показать свое мастерство, где пожелает господин. Но мы здесь уже полгода и ни кто не сказывает, что нам придется строить. Может ли князь нам рассказать о будущей работе? — Феофан с легкостью переводил тирады голландцев.

Я пригласил всю компанию разместиться за столом и, принеся письменные принадлежности, принялся объяснять смысл затеи, рисуя пояснительные картинки, вроде паровоза, прямой длинной насыпи и устроенного сверху железнодорожного пути.

— Есть у меня умелец, что строит железную машину, которая с помощью пара сможет возить многие сотни пудов грузов разных. Для той машины нужна особая дорога, по которой тот паровик будет бегать вельми скоро.

Услышав перевод, заморские умельцы неверяще переглянулись.

— Ты князь желаешь в этой темной стране построить небывалое? Может ли быть вообще таковая придумка. Ваш умелец верно обманывает и хочет лишь деньги скрасть. Нигде в просвещенной Европе нету таковых дорог. И к чему этакая затея, коли можно построить каналы, чтоб реки меж собою створить и возить множество грузов речными судами.

— То дело государево. Мне невместно таковой приказ обсуждать. Повелел царь Федор Иоаннович особливую дорогу, значит, она будет построена. — Отрезал я лишние словопрения. — От вас требуется устроить прямой как стрела путь, так как яз укажу, с мостами и насыпями.

— А как велика будет та дорога? — Поинтересовались голландцы.

— От Студеного моря до Хвалынского. От Новгорода до Казани.

— Страшусь князь, для нас двоих это не подъемная ноша. — Высказал опасение Дам-старший.

— О сём не думайте. Гостям иноземным торговым дан наказ, везти в царство Московское еще плотинных мастеров. Да и в наших землях сыщутся умельцы. Вы первые стоите пред великим путем, коий прославит ваши имена вовеки.

— Что требуется от нас? — Перешли к конкретике мастера.

— Найти путь самый ровный, да чтоб рек было мало от столицы до города Коломна и Троицкого монастыря. Как определитесь, дайте знать, сколь людей вам потребно, что из инструмента, да материала заготовить, об том напишите сказку и как сможем, зачнем строить путь железный. Да не тяните слишком, лето коротко, бо в зиму строить не способно.

Все ж в Москве ныне у меня дел не было, а в Устюжне надо было приглядеть за точением первой пушки, опытными стрельбами, и строительными работами по паровозу. В начале мая я с благословления тестя, в сопровождении Бакшеева, рынд и конной сотни стрельцов отъехал к Угличу, на пути к Устюжне.

Разместив войско в угличском кремле принял доклад от тиуна Фёдора.

— Все у нас государь, слава Богу. На мануфактурах твоих выработка товара вельми большая. Господь не дал льда на реке о прошлую зиму, так плотины твои так с нового году и крутятся. Суконная изба выдала вдвое ткани шерстяной, чем о прошлом годе. А огненные машины коии привезли из Устюжны, умельцы наши поставили и готовые оне к тому, чтоб жечь в них огонь, токмо почто дрова палить, коли покуда вода колеса крутит. Мастера стекольной твоей мануфактуры великое множество посуды прозрачной сотворили. Купцы все берут, ужо в очередь стоят, тако же и немцы к нам зачастили за товаром. Таковых прозрачных да тонких кубков и блюд нигде нету. С Бежецкой пятины Ивашка Горшков тонкие белые чашки привозит расписные, сию посуду немцы охотно покупляют. А в городке твоем спокойно, с января пьяных не споймали никого окромя заезжих купцов, токмо их не гоним на работы, бо берем с их пеню деньгой. Не вели казнить за самоуправство. А кузнец Кособоков справно плотит княжью долю от дел своих, построил себе каменный дом, и новые кузни завел на берегу реки. А в крепость мы чужих людей не пускаем, как ты нам приказывал. А коли приходит кто до княжьих дел того за воротами встречаем. А зеркальная твоя мануфактура вдвое больше стала, мастер Михайлов твоим словом всю заднюю часть двора занял в крепости, бо товары ея стекольные идут стругами в Москву под охраной крепкой. По продажам должон дать тебе отчет тиун московский.

— Что ж Федор знатно потрудился ты, велю наградить тебя пятью рублями. А храниться ли картошка, коею о прошлом годе Фролка собрал?

— Вестимо государь, как мне приказывал Ждан Лепкоевич, ключник твой, кажную седьмицу хожу в подклеть смотрю, не пошла ли порча. В темноте и сухости держу сии корни, обаче надысь зацвели да ростки пустили, уж не гневайся.

— Вот что, пошли гонцов к селам и деревням нашим и тиунам их вели прислать ко двору ко дню Святого Георгия Великомученика самых умелых крестьян. Надобны они мне для наказа особого. И призови ко мне Фролку Липкина днесь.

Фролка явился к вечеру.

— Здравия тебе княже почто звал до себя?

— И тебе здравствовать. Что думаешь про минувшую небывало теплую зиму?

— Что ж скажешь. Землица зимней водицы не запасла, коли не случится дождей, сгорит хлебушек на корню. Яз княже и не знаю сеять ли в нонешнее лето.

— В Устюжне ныне строю яз полотняную мануфактуру, человека иноземного привез, для того. Надобны мне по осени великие запасы льна. Может, вместо хлеба указать крестьянам, засеять поля сей травой?

— Коли возьмешь в счет податей, льном, так для сего года к лучшему будет. Льну воды много не нать. И дозревает на месяц раньше ржи.

— Ну значит так и порешим. Яз тиуну своему дам наказ об сем деле. Да вот еще что, ко дню Святого Георгия Великомученика собираю самых справных землепашцев. Так ты тоже будь здесь. Что с плугами, что яз тебе приказывал пользовать на пашне?

— А чо с плугами? — Судя по смущенному виду, княжья задумка пришлась оратаям не по нраву.

— Ну, говори, не крути!

— Не серчай княже. Сохой сподручнее. Железки энти тяжелы больно, бо коль оставить един плуг, то оралом не хужее вспашка идет.

Ну да в сельской общине прогресс вводить почти невозможное дело. Селекция, так её видно, удобрение полей также, а плуг железный тяжел, стоит дорого, а несколько лошадок впрягать, так мало, у кого есть в хозяйстве столько тягловых животин.

Наступил указанный для сбора крестьян день, и во дворе толпилось десятка два бородатых мужиков. Моя идея накормить за одним столом крестьян картошкой и самому сесть с ими была воспринята ближними людьми крайне отрицательно.

— Князь, ты кровь Рюрика, невместно с черными людьми за единым столом сиживать. То порушение чести рода великого. Черные люди — простые и хитрые помыслят, мол князь умом слаб аль исчо чего. Власть должна сверху стоять, рядом с Богом. Так предками заповедано. — Такие аргументы были у Афанасия.

В итоге было накрыто два помоста. Один на возвышении, накрытом ковром с небольшим столом, монументальным креслом и драгоценной утварью, чуть дальше простой длинный стол с лавками, деревянными чашами и ложками. Замысел моей идеи был внедрить в сельскохозяйственный оборот картошку. Добровольно. Слышал я, что Петр Романов в другой истории насаждал картофель среди черных людей чуть не силой, случались потравы и вообще неохотно крестьяне принимали новину.

Для большей важности столы поставили внутри кремля перед краснокирпичными палатами угличских князей с красным крыльцом. Попадание из маленькой курной избы в большую крепость с деревянным теремом и каменными палатами должно было закрепить эффект от представления. Сам я по настоянию советников не произнес ни слова в этой пьесе. К сожалению, для презентации пришлось пожертвовать мешком картошки. Кухарь, которого я за день до этого лично тренировал в готовке, на глазах крестьян почистил ножом несколько корнеплодов, порезал дольками и, добавив их к уже заготовленному с вечера, тоже порезанному картофелю на устроенной импровизированной печке в большой сковороде на сале его пожарил, и разложил на блюдах. Затем после общей молитвы я съел свою порцию, а крестьяне из деревянных плошек свои. Запив это дело пивом, я кивнул Федору.

— Слушайте честные христиане — обратился он к селянам. — Государь наш, князь Дмитрий Иоаннович, за морем-окияном купил сии корни за страшные деньги. Вельми нравится ему еда с сих корней. Евоный кухарь и в супы кладет его и так жарит, и еда эта вестимо полезна и сытна, самих вас ныне заморской пищей попотчевали. Князь желает, чтоб лучшие пахари взяли по мешку картошки и посадили на своей земле. Корень дает приплод самдесять, но вы люди темные и государь желает получить от вас по осени только по три мешка на каждый даденный, самого лучшего отборного картофеля. Кто по осени государю на двор привезет три мешка лучшего картофеля, тому яз лично уплачу по его воле по два рубля серебром, бо кто возьмет корни и не привезет, с того княжьей властью возьму виру в рубль.

Крестьяне, услыхав про награду в два рубля за три мешка картошки, загуторили меж собой, но услышав про штраф, несколько притихли.

— У князя есть в хозяйстве только десять мешков картошки, так кто первый возьмет, того и честь будет. — Вот тут, то я и порадовался, что сижу на высоком помосте. Энтузиазм из селян попер, как цунами, за полгода поднять два рубля, а это почти стоимость лошади или двух коров, желали все. После выяснения отношений, чуть не переросших в драку, уберегли воины, что стояли неподалеку на всякий случай, определились десять новых разводчиков картошки. В свару вмешался тиун Федор заранее определелив победителей из восьми разных селений.

— Те, кому Господь сегодня помог, идут к тиуну Липкину. Вон он стоит — указал на Фролку угличский тиун, — он вам расскажет, как сажать да ходить за корнем сим. Всю картошку, что останется опосля сдачи на княжий двор, государь жалует честным христианам в хозяйство.

Ну, вот теперь в моем уделе картошка разойдется за пару лет по всем дворам добровольно и с песней. Оставшиеся корнеплоды отдал на развод Фролке, чтоб, как и в прошлом году посадил он его на том же участке. Теперь с чистой совестью можно и в Устюжну отправляться.