За неделю до нового года прискакал сеунч от Ждана с письмом из Устюжны.

"Государю моему царевичу Дмитрию Иоанновичу князю Угличскому. Пишет раб твой, казначей удельный Жданка Тучков. Шлю весть черную, не вини за то слугу твово старого. Сушь энтим летом стоит небывалая, у крестьян, что посеяли рожь, жито погорело на корню. Дождей не видали уж сорок дён. Река Молога обмелела вельми. Три седьмицы назад в посаде на окраинах завелась болезнь животная. Поначалу маялись людишки малым числом, бо яз не осмелился тревожить твой покой государь. А ноне, уж пол города твово, Устюжны, в скорбных животом ходют и зачали помирать людишки твои. Страшусь, беды великой, коли не поможет нам Господь. Службу во церквах устюженских заказал, да облегчения не видать. Яз делать чего не ведаю. Укажи господине, чего творить мя. Коли помру тож, прости раба твово за оплошки прошлые, да за гордыню глупую. Раб твой вовеки, челом бью о воле твоей".

То-то я спиной чувствовал беду с поездки в Коломну. Требовалось срочно ехать в Устюжну. Самому не уйти, государь не позволит. Значит необходимо посредничество Годунова и немедленно. Судя по тому, что сеунч остался здоров за время пути, он не инфицирован, касался письма и не заболел, значит в послании, бацилл нет.

Скорым шагом отправился к конюшенному боярину. Годунов был занят, но я настоял через слугу и прорвался на прием. Тесть принял, но раздражения не скрыл:

— Царевич, почто ты неугомонный ноне. Яз дела сужу государевы, бо ты треволнения творишь? Чего случилось?

— Казначей мой епистолию прислал. В Устюжне валовая болезнь, уж весь город мню в скорбных. Надобно мне войско человек в пятьсот и отъехать посадских спасать в борзе!

— Да ты умом ослаб! Чтоб яз тебя в чумное селение отправил? Не бывать тому, яз скорее всю Устюжну Железнопольскую огнем пожгу опаски ради. Об том и речи быть не может. Ступай себе.

— Борис Федорович, ты же знаешь, что ведомо мне сущее. Не помру яз ноне, бо люди мои важные в городе сгинуть могут. Того мне вытерпеть не можно. Времени не теряй, пойдем к государю. Обещаю, бо сам к больным не полезу, но должен яз быть рядом, чтоб спасти людей умелых. Чего делать стану в пустыне устюженской без розмыслов моих?

— Исчо людишек наберем. Тебе немыслимо в лапы смерти самому идти. Не пущу яз тоби. И не сказывай боле об сем.

— Борис Федорович, яз в этих людей душу, и мысли мои вложил. Нужны оне мне. Другие могут и не выдюжить, бо энти ужо проверенные. Сами головами думают. Это как золото в бездну бросать, такового государевым людям делать не след. Мы с тобою желаем несколько сот тысяч людей русских спасти, бо ныне семи тысячам христиан смертью страшной позволим сгинуть?

— Да не пущу яз тоби!

— Еще раз повторюсь. Мы с тобою едины желаниями нашими по взращению силы царства Московского. Едины мыслями. Не твори зла ныне мне, родич. Об том тебя прошу. Пойдем к государю, будь мне заступником. Надобно мне сегодня к Устюжне отъехать.

— И жену с собою повезешь?

— Упаси Господь, здеся оставлю, Солнце моё. Что ж яз полоумный что ль?

— Значит, опасность смертную видишь?

— Конечно, Борис Федорович, яз не безумец, но ведаю, как с болезнью черной бороться можно, и победить ея. Коли сам заболею, выздоровею без сомнения. Верь мне. Помнишь книгу про болезни человеческие, кою яз тебе подарил три седьмицы назад. Есть там часть, где описаны подобные случаи. Такового, что в сей книжке прописано никто не ведает во всем мире, бо яз узнал и на бумаге утвердил. Окромя меня некому помочь людям русским православным в Устюжне. Коли не спасем их, грех на нас ляжет смертный! От того не отмолиться. — Три недели назад сеунч привез из Углича в столицу свежее напечатанную лечебную книгу "Причины болезней человеков, изнутри и снаружи приходящие".

Боярин сидел на лавке и колебался.

— А коли помрешь?

— Не помру. Вот те крест.

— Да не отпустит тебя государь!

— Ты скажи так, чтоб отпустил. Рындам прикажи пусть не дают мне ходу в город, но должон яз рядом быть.

— По тонкому льду пойдем. Ужели нельзя отсель с чумой совладать?

— Можно было б, не просился отъехать, Борис Федорович. Поспешай!

— Господи, за что мя наказуешь? — вопросил в пустоту Годунов. — Яз тако рынд твоих запугаю, бо оне тоби на пушечный выстрел ко городу не подпустят.

— Согласный яз, мне ближе и не надобно. Пойдем к государю.

— Ступай к себе, готовься в дорогу. Яз один с царем потолкую.

Час прошел в суете и торопливых сборах. Жене ничего не сказал.

Годунов явился в сопровождении пожилого боярина.

— Царевич. Государь к сердцу принял твои намерения спасти жизни христианские. Удивлен яз вельми, бо зрит в том подвиг во имя Господа нашего! Сказывал из князей славных Дмитрий Иванович Донской тако же соделал, внегда в первые ряды войска встал на поле Куликовом, бо из царей Иисус Христос самолично за веру на казнь пошел. Однако указал мне, ответчиком стать головою за живот твой. Яз жертвовать за ради людишек слободских жизнею твоею и своею не желаю. С тобою поедет мой ближний человек окольничий князь Иван Самсонович Туренин. — Теперь он обратился к боярину:

— Иван Самсонович. На твою мудрую голову уповаю, сединами убеленную. Не дай сему отроку главу свою зазря сложить. Помоги ему и защити от него самого.

— Не моги сумневаться, Борис Федорович. Волос с царевича не падет. Ты меня знаешь. — Басом ответствовал боярин.

— Ну, с богом. Войско придет, через десять дён, для того, чтоб заставами Устюжну закрыть. Вы тама поберегитесь.

В три дня полусотенный конный отряд домчал до Углича. Здесь эпидемии не случилось. В городе оказались оба немецких специалиста. Явившись на мое приглашение и отвечая на мой вопрос, Бруно Вебер сказал:

— Вергебен кнезе Димитрий, ихь потерял мое фрау унд киндер от дер шварце тодд ин проклят город Зальцбург. Яз кайне Нарр. Нет дурак. Како узрел шварце тодд, беду, поял майне меншен, бо дал мне ты кнезе, унд гер Зилингер унд бестер меншен унд бистро фарен ин Углич. Яз айн момент вортраген бургомистр Углича геру Трясуну, бо шварце тодд ин Устюжна.

— Когда покинул ты город?

— Цвай седьмиц назад, кнезе.

— Что в городе?

— Шварце тодд. Множество меншен скорбны баух, животом. Вельми плёхо кнезе.

— Федор, — обратился я к тиуну Углича — здесь в городе все спокойно? Больных нет?

— Нету князь. Баженко, как случилась беда в Устюжне, приказал мне твоим именем собрать всех угличских посадских на площади и там кричал им страшные слова, мол кто станет пить сырую воду, тот сгинет, ибо в воде червецы вельми мелкие от жары завелись и смерть станется от них. Де государь наш царевич Дмитрий Иоаннович от того и требовал не бросать кал и испражнения по всюду и воду кипятить и пить токмо ея, паки страшился за люд свой посадский. А устюженские мужики не стали тако делати и от того смерть к им пришла. Ноне весь Углич молится за тебя и остатние дураки на дворовых задах ямы отхожие копают.

— Где Баженко? — Задал я вопрос разошедшемуся Федору.

— Он людишек своих поял и в Устюжну отъехал десять ден назад. С им за дюжину евоных помощников ушло.

— Соль в городе есть?

— С твоих соляных промыслов с Усолья приходили струги, привезли семь тысяч пудов лучшей соли.

— Велю тысячу пудов грузить на струг и отправить в Устюжну срочно. Такоже семь бочек самогона нашенского крепчайшего туда же отправить, коли нету, вборзе выгнать. Также велю достать еды, в деньгах жаться не моги. Скот, птицу на убой, рыбу закупить, зерно из княжьих амбаров, чтоб семь тысяч посадских в Устюжне голода не знали. Тканины льняной, лучше белой, сто отрезов тоже выслать челном. Упомнишь? Все гнать в Устюжну. Угличских стрельцов и мужиков выборных выставить на заставы вкруг города твово. Ни един больной, чтоб не прошел. Кто в сомнении окажется селить порознь за околицей в шалаши и смотреть две седьмицы. Коли не покажет болезни, волен идти куда пожелает. Кто из стрельцов дурака станет валять, реки Пузикову именем государя ответит. Баженковых людей осталось кого в городе?

— Двое, царевич.

— Ко мне их пришли.

Отдав еще несколько инструкций и распоряжений, сам с отрядом отправился дальше. Заслав разведчика в новую усадьбу на другом от Устюжны берегу реки Мологи и убедившись, что болезни в княжьем тереме нет, отряд разместился в деревянном укреплении.

Ждан увидев меня, заплакал и кинулся в ноги:

— Государь, не бросил мя и людишек своих в черную годину. Уж прости раба старово, не ждал яз твово явленья к нам. Думал, оставишь нас, ничтожных человеков. Уж прости за помыслы таковые глупые.

Подошел князь Туренин.

— Ну ко старик. Молчи. Царевич ратиться со смертью страшной явился! Яз бы не поехал, будь моя воля, бо он пошел, значит с Богом в сердце. Нам ноне не до возгрей твоих. Сказывай чего в городе твориться!

Чуть успокоившись, Ждан поведал о состоянии дел. Болезнь охватила весь город, на окраинах и возле церквей больных больше, в центре и около амбаров механических меньше. В Рождество-Богородицком монастыре, что на правом берегу речки Ворожи стоит, ужо десять монахов и монахинь отпели. Тама все поголовно хворые.

— Мастера мои Савельев, Ефимов, Фролов здоровы, аль больные?

— Савельев три дня назад здоров был, Фролов тако же, бо Ефимов с семейством ужо два дни лежмя лежат.

— Откель ведаешь?

— Баженко кажный день, с того берега Мологи кричит вести о болезни. Он уж две седьмицы назад пришел со своими лечцами младыми. Ходит по дворам и беспримерно с болезнью ратиться. Не раз уж народ собирал возле церквей и им про болезнь зело страшные вести кричал. Бо побили его мужики, так ходит ныне сам за больными. Сказывал он, что придешь ты вскоре, да яз не поверил ему. — Снова заплакал Ждан.

— Ну, Ждан, хватит мокроту разводить. Не для того яз сюда пришел, чтоб люди мои сгинули. Отныне все хорошо будет. Сегодня к вечеру струги придут с солью и едой во многом числе, ты размести их по амбарам.

Я вышел к своим воинам.

— Вои, надобны мне собственным изъявлением три дворянина, чтоб нести волю мою посадским людям и болезнь одолеть. — Желающих не было, пока с конюшни не вышел Гушчепсе.

— Яз могу. — Объявился он.

— Ещё? Наградой не обижу! — Вопросил я.

В конце концов, нашлось еще два охотника.

Князь Иван Самсонович не отходил от меня ни на шаг.

— Григорий будешь за старшего. Взденете доспех и на ту сторону на челне перейдете. Там объявите всем посадским, что их князь царевич Дмитрий пришел на помощь к ним. Пусть с утра все, кто может, придут на берег Мологи, яз волю свою объявлю. Найди мне Баженко в городе, и коли кто из мастеров здоровы, пусть по домам сидят и ни в церковь, ни куда, ни шагу. Слушайте меня. — Я показал им книгу. — В сей книжке старого мастера-лечца, сказано, как бороться с напастью страшной. Никого не касайтесь руками, губами иль другой какой частью тела. Болезнь идет от вельми малых, не видимых оком червецов, попадая внутрь телесную с водою зараженной. Человек помирает от того, что из него вода исходит, и с нею силу он теряет до смерти. Потому надо пить много чистой кипяченой воды с солью. От огня червецы помирают. Бо чтоб яд от их погибели не вредил человеку, надобно глотать уголь березовый малыми кусочками, по четверти горсти и тогда за десять ден человек здоров деется.

Окольничий Туренин стоял рядом и молча, слушал.

— Точно ли сказывашь, бо болезнь сама изыдет? — Вопросил он.

— Уйдет, человеку требуется токмо силу сберечь.

— А по аеру верно ли не перепрыгнут сии червецы? — Опять вопросил окольничий.

— Точно. Они токмо в воде жить способны. — Уверенно ответил я.

— Бо яз твоих дворян обратно не пущу. Дабы оне заразу не принесли.

— Да это я запамятовал. Гушчепсе, воины. Вам придется остаться на той стороне. Возьмите с собой провизии. Не пейте сырой воды. Коли случится, что заболеете, не страшитесь, яз вам погибнуть не дам!

Через некоторое время на правый берег Мологи пришел Баженко. Так как ширина реки, хоть и обмелевшей, составляла около ста аршин, и долго кричать было трудно, я изъявил волю подать мне лодку.

— Не бывать тому. — Сразу же отказал мне Туренин.

— Князь я на тот берег не сойду. Подплыву только, чтоб говорить можно было и все.

— Со мною купно пойдешь, и яз решу, сколь оставить воды до берега.

— Хорошо, боярин. — Ответил я на эти условия окольничего.

Подплыв на тридцать аршин, с лодки я стал выкрикивать молодому врачу рекомендации по лечению и профилактике: повязки на рот и нос, обработку рук спиртом и мылом, прочие хитрости. Особо указал отрядить лучших учеников к моим больным мастерам, особенно семье Ефимова.

Наутро с колокольным звоном на правый берег Мологи высыпало все население Устюжны Железнопольской.

Я, одетый в богатые одежды, на большой ладье отошел от берега и направился к жителям своего города. Как и вчера, князь Туренин приказал бросить якорь в двух-трех дюжинах шагов от чумного берега.

— Здравствуйте молодцы-устюжане. — Поприветствовал я народ.

Разноголосый ответ слился в приветствия, жалобы, призывы и стенания. Кто-то вошел в воду собираясь плыть.

— А ну! Не балуй! — С угрозой прокричал старый окольничий. И указал на воинов, что сидели в челне с заряженными ружьями и обнаженными саблями в руках.

— Слушайте меня. Яз пришел к вам своей волей, и царь и великий князь всея Руси Федор Иоаннович меня благословил на борьбу за жизни христианские, лучших людей своих. Государь помнит о ваших бедах, и не бросил вас на погибель. Наследка свово прислал. Отныне все будет хорошо! Уйдет болезнь вскоре! Никто боле не умрет. Баженко, где ты?

Закричал голос с задних рядов и расступившийся народ пропустил молодого лечца на берег.

— Сей молодец, не смотрите, что мал вельми летами, ведает, что за напасть случилась в Устюжне. Он знает, как спастись, и не сгинуть от животной немочи. Слушайтесь его, как меня и он вырвет ваши души из лап смерти. Яз приказал людям своим, дабы слали оне в Устюжну еды довольно, чтоб никто из людей моих не помер с голоду. На больших местах возле церквей и колодцев отныне будут стоять чаны великие с кипящей водой и супами да кашами мясными. Коли нет своей кипяченой воды и едова берите княжью, без оплаты. Не пейте сырой воды, не касайтесь никого, помогайте друг другу, покуда болезнь не уйдет и спасетесь. Господь с вами!

— Григорий! — позвал я старшего из дворян на чумном берегу. Тот немедленно объявился. — Григорий ты отныне воевода в Устюжне. Бери, кого хочешь из людей, город в осаде объявляю. Чаны великие, что стоят в бумагоделательной мануфактуре пусть люди растащат по городу попарно. Для воды и едова. Мясо, крупу, дрова, соль, уголь березовый для лечбы, все стругами будем давать к пристаням и выгружать. Вы, опосля не трогая людей с челнов, станете брать чего надобно. Возьмите белую вонючую глину хлорную, коей белят листы бумаги и в каждый колодец бросьте по куску в половину от твово шелома стального. Сия отрава убьет червецов в колодезных ямах. Всю ночь так пускай стоят, бо опосля мужики воду ядовитую от тель черпают покуда чиста не станет. Бо воду ту все равно кипятить надобно. Яз каждый вечер буду наезжать и ты станешь говорить как болезнь себя ведет.

— Хорошо государь. — Ответил, как всегда не многословный, Гушчепсе.

Подошедшее стрелецкое войско обложило город снаружи, дабы пресечь распространение болезни. Спустя месяц валовая зараза ушла из города, оставшись странным образом в монастыре и домах близких к церквям. Баженко, долгое время не мог понять причины. Оказалось, что молящиеся прикладывались к ликам икон и тем передавали друг другу болезнь снова и снова. Лишь жесткий запрет на касание святынь остановил этот смертельный хоровод. В семитысячном городе умерло около четырех сотен людей. В основном бедноты, стариков и детей. Мои мастера, слава Богу, уцелели. Спустя еще месяц карантин с города был снят. Я хотел остаться в Устюжне, но князь Иван Самсонович не согласился.

— Мне приказал твою голову хранить безоглядно Борис Федорович. Покуда яз тебя ему с рук на руки не сдам, служба моя не окончена.

Пришлось ехать в Москву. Зато можно, наконец, отвезти государю, тестю и любимой жене новые улучшенные версии телескопов, красиво блестящие снаружи и оснащенные двадцати вершковыми большими линзами. Иоганн Зилингер получивший в свои руки телескоп без линз, и поняв идею, весьма удивился сему открытию. Большие увеличительные стекла для инструментов столь великим людям Московского царства он шлифовал и доводил до совершенства собственноручно с утра до вечера, в ночь, устанавливая их на место и вновь снимая для устранения дефектов. Выпросив у меня еще один корпус, он сотворил телескоп и для себя. Мастер, благодаря своим хитрым умениям стал весьма популярным среди лучших людей города. Не удивлюсь, коль скоро окрутят его мастера Устюженские, либо торговые гости и женят на румяной красавице.

В Угличе тиун Федор похвалился тридцатью мешками картошки, которую ему сдали с урожая крестьяне. Можно по весне устроить новый конкурс по другим селам удела. Иль пустить подобное представление по другим анклавам моих вотчин: великой Твери, той же Устюжне, селу Боровичские Рядки с округой в Деревской пятине, Кацком стане, да Юхотской волости. Собранный в августе урожай льна позволил загрузить свеже устроенный работный дом льноткацкой мануфактуры, которую я все же решил основать в Угличе. Ткачих опытных уже много в сем городе, а ковали-умельцы имеют большие навыки в починке ткацких машин. Лен на высоких участках оказался коротковат, но для бумажных дел сойдет, а в низинах да возле берегов ручьев и рек уродился, весьма хорош. Он пойдет на льноткацкую мануфактуру.

Явившись к Москве, сразу отправился к жене. Радость от встречи была искренней и взаимной. Пятнадцатилетняя красавица-брюнетка с большими карими очами, толстой и длинной, до попы, косой со статным крепким телом, никогда надолго не покидала мои мысли. А учитывая, что жена была еще и умна и живо воспринимала мои истории и объяснения событий и явлений природы, следовало благодарить за такой драгоценный дар Бориса Федоровича при каждой встрече. Я в её глазах был мужем умелым, богатым рачительным хозяином и источником знаний, каковых ныне в книге не прочтешь. На фоне нынешних хытрых людей, даже иноземных, мои познания были безграничны.

К Борису Федоровичу отправился вместе с князем Турениным.

Годунов в хорошем настроении поздоровался и обнял каждого.

— Здравствуй царевич. Сызнова ты прав оказался. И немочь лютую, прогнал и людей умелых сберег для государя и всего царства Московского.

— Тоби Иван Самсонович, друг мой верный, обязан яз по гроб жизни. Чего желаешь для себя, только реки и все станется. — Обратился он к окольничему.

— Яз, Борис Федорович, всякого насмотрелся в Устюжне. Царевич вельми много знает, во всех мастротах ведает, желаю яз, чтоб сын мой единый Василий такоже грамоту получил великую. Царевич хочет людишек своих за рубеж отправить учиться в заморские страны, тако прошу тебя и моего сына також в ученье наставить.

— Будь по-твоему. Яз про то вопервые слышу, но то дело нужное. Яз все устрою по желанию твоему, Иван Самсонович. Ныне ступай с Богом и зайди ко мне на днях.

Когда князь Туренин вышел, царедворец уставился на меня:

— В ученье желаешь людишек отправить, бо мне вскую не сказывал об том?

— Борис Федорович, да яз сам токмо во время Устюженской осады то придумал. Надобно наших медиков наградить, да пользу с того получить. Опять же коли церковные люди великие упрутся, про иноземных казателей, в университете нашем будущем, то мы нашенских русских людей поставим в ректоров и голов по наукам разным.

— Вот смотрю на тоби яз. Юн ты вельми, откель же хитрость и мудрость столь многая?

— Не ведаю того, Борис Федорович, Господь помогает. Привез яз для тебя с государем телескопы великыя, лучше прежнего.

— Да ну. Славно. К государю в вечор пойдем, доложишься и игрушку подаришь. Вельми рад станет Федор Иоаннович.

— Какими новостями порадуешь, Борис Федорович, чего в миру творится?

— На украйне казачий бунт за старшинами казацкими Наливайкой да Лободой польские паны под рукой польного гетмана Жолкевского разгромили наголову, како яз тебе и предсказывал. Казаки се суть бездумные преступники, нет им веры у меня. И ты не верь им. Ходют токмо на разбой и служат, внегда сами не воруют, за деньгу, кто боле даст. Польскому королю обесчали супротив турок стоять до смерти, бо сами пришли и пограбили волости волошские. Церковных людишек золотых вещей мнозих лишили, ограбив имение под Пинском, правда, то церковники, что унию с нечистыми папистами желали заключить. Видно Бог их наказал через гулящих людей! Сказывают, казаки, страшась за животы свои, сами выдали живьем голов бунта польским панам и Наливайку тож. Ведаешь, чего им станется в застенках магнатских? Того врагу не пожелаешь. Како ты беспокоен был, поклонились иерархи православные Папе Римскому Климентишке. Доносили мне, что Епископ Владимирский и Берестейский Ипатий Потей и епископ Луцкий и Острожский Кирилка Терлецкий в Рим ездили о прошлом годе, Папе туфли лобызать. Видно состоится та богопротивная уния с католиками проклятыми. Переметнулись иерархи церковные. Не верил яз тому до крайности. Ужель мнят, або с ними круль польский Жигимундишка станет ласков, да в правах с католиками уравняет. Како дети малые что ль? Нет, продались псы за тридцать серебряников, Иуды. Желают вестимо, паству под себя подобрать, корыстию, алчбой полны, церковные людишки ничтожные.

— Что с Романовским заговором?

— Государь передал дело на суд боярской думы, абы не было опасений в подлоге. Бояре выбрали собор во главе с окольничим Михаилом Глебовичем Салтыковым. В Грановитой палате пред царем и государевой Думой провели встречу чело в чело боярину Алексашке Никитичу Романову и казначею его Бартеньеву. Вельми злыми словами поносил слугу свово Алексашка Романов-Захарьев, да никто из бояр ему слова доброго не сказал. Таковые прямые поличья измены и хотенья убойства царевича бысти, столь много послухов, да видаков из покаявшейся дворни Романовской, бо никто из бояр, которые сиживали на думских бдениях в течение мнозих лет, слова не подал во защиту. Бартеньев твердо стоял на словах своих об измене Романовской. Тогда бояри, чуть не все, злыми посулами грозить зачали старшине Романовой, бо тот увидя согласную ненависть ко себе первых людей, главу склонил. По приговору боярской Думы такоже пояли под стражу обещников романовских князей Черкасских, Шастуновых, Репниных, Сицких, Карповых. Решением Боярской думы Федорку Никитича Романова постригли в монаси под именем Филарет и сослали в Антониев-Сийский монастырь, жену его постригли под именем Марфы и сослали в Заонежский погост Толвуй. Алексашку Никитича Романова сослали к Белому морю в Усолье-Луду, Михаила Никитича — в Пермь, Ивана Никитича — в Пелым, Василия Никитича — в Яренск, сестру их Марию с мужем Борисом Черкасским и детьми Федора Никитича, пятилетним Михаилом и его сестрой Татьяной, с их теткой Настасьей Никитичной и с женой Александра Никитича сослали на Белозеро. Остатних израдников такоже разослали по окраинам под приставов.

— Что-то давно Крымского хана в пределах наших не видать.

— И слава Богу! Турский султан уж два лета тщится повоевать Мутьянскую землю и Семиградье, что за карпатскими горами лежат, у Дунайской монархии. Он турским слугам своим Волошскому господарю Михаилу да Крымскому хану Газы Гераю на то дело повелел со всеми войсками своими идти. Опосля султан Мехмед в Крыму сразу двух ханов фирманом назначил. Нету у крымских людей ноне войска лишнего, чтоб нам беспокойства чинить. Яз смотрю на се и душа радуется. Теперича спокойно на Москве. Да! Запамятовал яз. Приходил младой князь Пожарский хромец. Яз, как ты просил, указом государя жаловал ему чин стольника и назначил головою над строительством царской дороги с великой властью. Что ты в нем нашел? Токмо, что образован хорошо, так то евоной матери надобно спасибо сказать.

— Весть мне бысть. Государев тот человек великий станет.

— Ну ладно, к вечеру приуготовься пойдем к государю, покуда ступай к жене. Ждала она, страшилась за тебя. Не ценишь ты, царевич, дщери моей, любимой, ано яз лучшее тебе отдал, чего есть у меня.

— Что ты Борис Федорович. Бога побойся, Ксения лучшее, что есть в жизни моей.

— Ладно, ладно. — Довольно улыбнулся боярин — Ступай к жонке, помилуйтесь покуда, обаче не забудь в вечор к царю.

— Не забуду, Борис Федорович.

Государь принял нас в Панихидной палате, что располагалась в углу дворца, выходящего на реку и Благовещенский собор. Она также как и Грановитая имела в центре квадратный столб для удержания сводчатого потолка. Была прямоугольной формы, с небольшими окнами, выходящей одной стороной на Москву реку, короткой стеной на боковой фасад Благовещенского собора и третьей на внутренний проход дворца. Здесь обычно, после панихиды по усопшему государю собирались высшие иерархи церкви на поминки. Зал, несмотря на наличие окон, был темноват, роспись на стенах имела явный религиозный оттенок.

Когда мы вошли, царь, одетый в темные одежды, сидел на стульце и с деревянной резной подставки читал толстую книгу. Вид он имел изнуренный и болезненный. Увидев меня, улыбнулся.

— Брате мой, победитель болезни смертной, како Моисей пред Фараоном заслонивший народ свой от чумы! — И не вставая потянул ко мне руки. Я подошел ближе, и государь обнял меня и поцеловал.

— Здравствовать тебе многие леты, государь. Не было в сем деянии опасности смертной для меня.

— Ты своей волей в город чумной поехал? Люди тама без счета гибли? Могли ли спастись души христианские без подмоги твоей? Не преуменьшай деяний своих царевич. Христианское милосердие тебя сподвигло на подвиг сей. А мне сказывали, бо в младые годы жестокосерден был ты. Теперича знаю лжа все и наветы злые. Вот за временем не упомню, кто то был. Яз ему указал бо Сибирские земли. Велики дела твои для царства нашего. Желаю вознаградить тебя, брате мой, за веру твою чистую, за небрежение мое в детстве твоем.

— Почто напраслину на соби возводишь государь? Никоего небрежения не помню яз вовсе. Только добро от тебя мне было, и Борис Федорович завсегда с лаской и вниманием, а уж за то, что сосватал мне в жены Ксению, так об том тебя и вовсе до скончания дней моих буду благодарить.

— Не могу же, яз оставить подвиг сей без награды.

— Прошу милости и воли твоей государь.

— Чего просишь?

— Людей моих, что своей волей пошли в сам чумной город и делами своими спасли шесть тысяч христиан, желаю твоей милостью отметить. Награждаешь ты государь лучших людей угорскими золотыми за дела великие. Но не все их носят, и многие лучшие люди безвестными бысть среди народа твово. Хочу просить тебя указом своим повелеть установить знаки особые для ношения на груди. За воинские подвиги кресты в честь Святого Георгия Великомученика, за мирные дела знак Равноапостольной княгини Ольги, выплатой денежной от государевой казны единовременно иль ежегодно сколь укажешь. И теми знаками наградить людей моих, что победили смерть.

— Хороша придумка. Велю. Борис Федорович приготовь указ как царевич того пожелает. Ещё чего хочешь?

— Прошу веленья твоего послать лучших людей учится в заморские страны наукам разным.

— К чему сие? Опоганятся людишки без православного духовного окормления за морем?

— Государь, ныне служат тебе иноземцы медиками, воинскими людьми и градодельцами. А что если не в полную силу на благо государево трудятся оне? Вдруг обманывают тебя государь и слуг твоих ближних? Надобно нашего, русского корня людей послать в учение заморское, чтоб опосля служили верно, на благо царства Московского.

— Что ж вижу в сем пользу для государства нашего. Что думаешь, Борис Федорович?

— Нужное дело, государь. Здеся только вижу препону, что остаться за морем могут сии людишки, да дорого верно стоит та учеба.

— Что ответишь на сии доводы царевич?

— Людей надобно подобрать верных вельми, а что до цены ученья, так ноне платим иноземцам великие деньги, значит, считай, золото за море отдаем, а коли наши будут люди хитрые, так сколь ни плати добро внутри земель останется твоих государь.

— Велю. — Указал царь. — Себе, чего пожелаешь?

— Государь. Грех мне у тебя чего просить. Все, по воле твоей, есть у меня.

— То верно, обаче яз и за способ точения пушек лучших тебя не наградил доселе. Борис Федорович, пусть объявят: за спасение от мора города Устюжны о пожаловании брату моему, чина окольничего и звания Слуга Государев. Также велю за царевы деньги выстроить в Устюжне великий каменный собор, где указать на пряслах стен имя брата моего и людей его поименно, что спасли посадских людишек от смерти страшной.

— Благодарю тебя брат мой за награды воистину царские. Прими от меня, как желал ты, вельми большой и самый лучший телескоп, что мастера мои соделали.

— Воистину брате Дмитрий, как приходишь ты, так у меня праздник.

В середине ноября оправился проведать строительство дороги. С правого высокого берега реки выдавалась земляная насыпь, переходящая в каменную опору моста, с другого, Рязанского берега тоже виднелась гора, переходящая в каменное основание значительно меньшей высоты и уходящая от них вдаль блестящая лента дороги. От Коломны к Москве стальной путь начинался за рекой Коломенкой и простирался на север почти на пятнадцать верст.

Встретивший меня князь Пожарский доложил о состоянии работ по ту сторону Оки:

— В сторону Рязани почти до Подлесной слободы дошел земляной мастер Петрус. Та деревня за Рязанским Борисо-Глебским монастырем значится. Архиепископ Рязанский и Муромский Митрофан, людишек присылал, вопрошал о землях, что под дорогу царскую попадут, дадут ему новой земельки взамен аль нет? Чего говорить ему?

— Скажешь, Дмитрий Михайлович, то государю пусть челом бьет, как он решит, так и будет. А наше дело простое: знай дорогу стели, без остановки. Кстати монастыри тож обязаны в посоху людей давать. Думаешь, к лету придет Петрус в Рязань?

— Придет, токмо тама поперек пути семь иль восемь рек малых текет, мню хучь невелики они, на мосты через них уйдет времечко.

Забыл я про бетон, за всеми делами, а то чего проще трубы бросить большие, сверху забетонировать с запасом и гони дорожку дальше.

— Ты князь, примечай людей, коли кто, хоть совсем из простых, но старателен вельми, и дело творит с усердием, тому дари олафу прилюдно из денег, что яз тебе привез. Коль захотят остаться на работах лучшие люди, опосля посохи государевой, бери на оплату, чтоб трудились далее с охотой.

Визит вышел коротким. Прискакал сеунч от Бориса Федоровича с посланием, где тот просил вернуться в Москву.

Вернувшись в столицу и явясь к Годунову, застал того в возбужденном состоянии:

— Здрав будь Борис Федорович. Чего случилось? Зачем вернул меня с Коломны?

Тот залез в простой короб и выложил на стол серо-рыжие куски камня.

— Чего это? — Вопросил я.

— Железо с Каменного пояса царевич! Как же это? Как ты смог мыслями гору железа найти? Ужель вправду Господь тебе подсказки дает?

— Борис Федорович. Ты что? Мы ж с тобою раньше все порешали. Коль сказал яз весть, в том сомневаться не моги.

— И чего тама и медь, и камни самоцветные и злато с серебром взаправду есть?

— Я же сказывал тебе в горах камни самоцветные, железо, медь и каменный уголь, в реках золото и серебро во множестве неисчислимом.

— Что ж делать теперь?

— Как чего делать? Людей туда надобно селить, добытчиков руд, крестьян на пашню, кузнецов на выплавку железа.

— Это и так ясно. Где ж их взять то? Людишки у поместных дворян разбегаются, от того в оскудение приходят служилые люди мнози. Яз ноне сочиняю указ царев "Об урочных летах", чтоб пахарей привязать к земле, и не могли оне от хозяина свово уйти николе. Будет от того испоместным дворянам облегчение.

— Нельзя того делать Борис Федорович. Надобно снова вернуть Юрьев день в государстве нашем.

— Опять ты, мне палки в колеса суёшь! Отчего нельзя-то? Надобно так, чтоб войско у нас сильное было! — Вспылил Годунов.

— Борис Федорович, знаешь ты, как яз слушаю и уважаю тебя. Ты, как отец мне, свово не помню яз вовсе. Видение мне бысть, как поместный дворянин ездил по Руси и скупал души умерших крестьян у помещиков.

— Свят. Свят. Свят. Ты чего сказываешь то Дмитрий? Бога побойся! — Осеняя себя крестом, ужаснулся боярин.

— К тому придет, Борис Федорович. Поначалу пахотной землицей станут торговать с записанными за ней крестьянами, опосля просто людьми православными станут рядится и менять их на деньгу, коней, собак, да соколов.

— Прекрати немедля! Неможно мне подумать об сем! Как так христианами торговать?

— Указ твой станет тому причиной. Царство наше станет царством рабов, от того на многие сотни лет гнить изнутри примется.

— Так яз как лучше хочу!

— Нельзя того творить, отец мой. Коль оставим Юрьев день, так крестьяне пойдут к лучшему хозяину, бо плохой разорится, коли не поменяет свою жизнь. Размер земель за единым родом надобно ограничить, больше жаловать дворян в поместные, но без крестьян.

— А кому земли надобны без крестьян то? — Задал резонный вопрос Годунов.

— Давать земли служилым воинам на полудне, по Волге, где земля жирная и урожай даст втрое от московского. Тогда меньше оратаев больше хлебов растить станут. Яз у себя в уделе нашел крестьянина, так он и навоз в зиму на поля возит, и пчел себе завел, и плуги сковал лучшие железные, от того у него урожай случился на наших тощих землях самсемь, бо у крестьян на соседском поле сам-три самое большее.

— Что это за крестьянин такой расчудесный? Не помог ли ты ему советами своими?

— Ну, чуток подсказал. Так яз про то толкую, что при рачительном укладе можно втрое-впятеро большие хлеба снимать с пашенной землицы. Знаешь от чего погибла древняя римская цесария?

— От чего?

— От того, что в ней все делали рабы. Вскую стоять за царство бесправным человекам? Покуда империя воевала и добывала рабов, то новыми трудниками восполняла убыль не способных к делу. А остановилась в войнах, тут же и рухнула, потому, как слаба была изнутри.

— Значится, сказываешь, нельзя крестьян к землице вязать?

— Упаси Господь. Надобно дворянам дать облегчение. Оружие и броню за государев счет давать. Да к тому ж ты сам сказывал, что нужно нам войско новое, мастеровитое, чтоб не как стрельцы больше по лавкам сидело, бо занималось токмо воинским казанием. Коли подумать, гляди какая песня выходит. Дворяне служат и за то земельку в поместье имают, уважают крестьян своих, не гнобят, берут с них красную цену по согласию за труд пахарей. А коли сделать новое войско токмо чтоб воинским делом занималось и за службу верную давать надел на вечное пользование отслужившим воинам по заслугам. Коли, получил знак Георгия — получи лучший надел, где восхочешь, получил третью степень — больше надел и так дальше. Опосля плати налог государю земельный — остатнее твое. Бо коли не желает заслуженный вой пахать, так может землю свою продать иль у государя заместо надела деньгу на дело взять в цену его. А восхочет крестьянин купить землю у государя — установить цену по правде и пусть платит хлебом без лихвы, покуда не выкупит надел.

— Постой, постой, что это за новое войско такое? Что-то мы с тобою об том не говаривали ранее?

— Хочу просить тебя Борис Федорович, чтоб ты государю присоветовал новое войско по западному укладу обученное. Чтоб брать туда крестьян, что восхотят себе надел земли в вечное владение, али по государеву прибору слободских, монастырских, посадских, боярских детей сколь надобно станет. И служили б оне в войске, по пятнадцать-двадцать лет, занимаясь токмо воинскими хитростями. Ты же сам розумеешь, бо лучше любое дело сделает мастер, особо обученный своему ремеслу, чем крестьянин от сохи, аль ремесленник иль прикащик, как ноне стрельцов верстают. Жаль моих молодцов из шутейного войска Поместный приказ расписал по разным волостям, бо яз показал бы тебе разницу меж нонешними стрельцами и обученному правильному бою войском. Мы в уделе моем творили шутейный бой меж старой угличской сотней и конницей, будто татарской, так смех стоял, сквозь слезы.

— Где ж денег на то дело взять? И дорогу твою и новое войско нам не потянуть.

— Так стрелецкие полки пополоше распустить и с той деньги свободной, полк новый поставить, покуда един возле Москвы, где ни-то. Там в головы немцами воинскими обучить лучших дворян в тысяцкие да сотники, наибольших в умениях стрельцов в десятники, бо коли совсем молодцы и в пятидесятники и в сотники тоже можно. Опосля, надвое полк поделить и людьмя пополнив, два полка получим. Так лучше будет. Яз ведаю! Кстати к голодному времени охотников в войско поступить станет в избытке. Лучше вдали иметь красную долю, чем вблизи плаху и топор. У нас ноне лучшие пушки в мире, лучшие пищали, чем у соседей, коли новое войско, будет лучшее такоже, сможем царство Московское наравне с немецким цесарем, иль Турским султаном поставить.

— Блазнишь, Дмитрий Иоаннович, ано сам яз желал того. Твой обычай умно придуман, яз его с людьми воинскими обговорю. Но вот чего хотел с тобою порешать. Государь приговорил соделать полста пушек точеных.

— А к какому сроку надо?

— Да покуда без срока. В семь тыщ сто двенадцатом годе, это станется через семь годков, кончится вечный мир с Польской державой. К тому времени нам надобно иметь силу, чтоб в случае чего дать польскому крулю укорот!

— Един станок точит ствол за три седьмицы. Думаю соделать десяток станков таковых и творить по два-три орудия в месяц, бо коли срочно захотим пушек больше, так за месяц десяток сможем соделывать.

— Ну да, запас чпаг не тянет. Да, обмыслил ты в какое место убрать пушечный двор из столицы?

— Как тебе крепость Владимир? Ныне в запустении пребывает, на крайний случай мастера за стенами городскими отсидятся? Правда город сей лежит на велицей Владимирской дороге, торговых гостей тама с избытком случается. — Высказался я.

— Шила знашь, в мешке не утаишь. Бо покуда не ведает никто про тайну точеных стволов, так и спрашивать не станет, опосля можем запретить заморским инородцам во град Владимир ездить. Аль можем пушкарскую слободу в Ярославле устроить. Тама и ныне оружейники живут в малом числе. Опосля того как батюшка твой казанских людей усмирил, тамошние мастера в другие важные города исходят. Бо Ярославль и от больших дорог в стороне стоит. Тако и крепость тама каменная, не то, что во Владимире деревянном. — Тут он задумался. — Обаче запамятовал яз. Через тот город торговля с немцами идет через Архангельск. Аглицкие торговые гости имеют там, с позволения государя, гавань и склады велицыя, такоже галанские и цесарские немцы дворы держат.

— Значит Владимир. — Утвердил Борис Федорович. — Яз царевым словом там новый государев пушечный двор велю устроить. Ты Дмитрий Иоаннович укажешь мастерам, каковые дома и амбары возводить, и станки для точения за тобой.

— Постой, постой, Борис Федорович. — Я прикинул в уме. — Год окончания мирного договора с Польшей, мнится мне, створится с самым страшным голодом.

— Об том не бойся. Яз весь хлеб в государстве под царево дело взял. Ноне торговать большим запасом зерна монастырям, купцам и гостям торговым заповедано. Никто про неурожай трехлетний не ведает. Тако и не мыслят по житницам прятать, коли государь по честной цене берёт хлебушек. К мрачным годам приуготовимся с вельми большими запасами съестными, бо коли с персидским шахом такоже сторгуемся, так глада и не приметим вовсе.

— Борис Федорович. Спас ты сотни тысяч христиан православных, бо об том и ведать никто не будет.

— Мы станем ведать и довольно. Думаю, окромя дорожных дел твоих, надобно исчо чего придумать. Больно много бездельных голодранцев на Москве случится. Можно их на обустройство крепостей поставить, по закатным украйнам, бо с деньгой напряжно. Но валы обсыпать, рвы почистить, деревянные прясла заборол поправить можно безденежно. Пути торговые можно такоже обустроить. Чего может, ты скажешь дельного?

— Да нет, ничего на ум не идет. Борис Федорович, желаю яз с женою отъехать к Устюжне. Не станет препон от государя мне?

— Ноне спокойно в царстве. Думаю, не будет Федор Иоаннович перечить в том. С собою захвати градодельцев. Как повелел царь поедут оне к Устюжне каменный собор строить.

— Почто в зиму то ехать? По зиме не строят в царстве нашем?

— Градодельцам виднее вестимо. Оне сказывали надобно заранее место осмотреть, да камень мож поблизости найдут.