Шипение воздуха в синих пластиковых трубках, красные огоньки на контрольной панели. В реанимационной палате полумрак, в котором теряется, без следа растворяется свет тусклой дежурной лампы.

Едва колышутся от разгоняемого вентиляцией сквозняка закрывающие окна плотные тёмные шторы.

Тревожащий душу запах лекарств в холоднм аквариумном воздухе.

От тоски за волосы схватиться да бежать, бежать прочь отсюда! Подальше от притаившейся где-то неподалёку смерти, от спрятавшейся под каждой больничной койкой сволочи-боли, от липкого, прочно пристающего к коже запаха лекарств, от свистящего, прерывистого, пугающе-неровного дыхания догорающих в больничной полутьме пациентов.

Бежать бы, бежать! Да нельзя, никак нельзя, невозможно. Задание, будь оно неладно, служебное задание, очень важное и срочно задание, что привело сюда, в реанимационное отделение московской больницы, в палату для пациентов, находящихся в коме.

Не уйти просто так, не выведав, не выспросив, не узнав всё досконально.

— Который? — спросил Тимур.

Врач посмотрел внимательно на больных.

Откашлялся смущённо.

— Я, знаете ли, нечасто тут бываю. Здесь начальник отделения, в основном, работает. Сами понимаете, Тимур Муратович, специфика отделения…

— Второй слева, — подсказала медсестра.

Тимур усмехнулся.

— Надо же, его даже в больнице мало кто помнит! Кроме медсестры…

Тимур достал фотоаппарат.

Сестра озадаченно и встревоженно посмотрела на главврача. Тот успокаивающим жестом легонько взмахнул рукой и прошептал:

— Этот сотрудник… как бы это…

Он глянул искоса на Тимура.

— Прокуратуры, — подсказал Тимур. — Снимок для опознания. Особый случай, понимать надо.

Взгляд медсестры стал строгим и недоверчивым. Женщина в годах и с приличным жизненным опытом, она хорошо разбиралась и в своём деле, и в людях, и в жизни кое-что понимала. Потому объянению гостя не поверила.

— Следствие завершено давно, — возразила она. — Да и не было толком этого следствия. Полгода уже…

Она внезапно замолчала и, словно озарённая догадкой, посмотрела на подозрительного посетителя с откровенной уже неприязнью.

— А удостоверение можно ваше попросить?

Тучный главврач с неожиданной ловкостью извернулся и схватил её за локоть.

— Лидия Дмитриевна!

Медсестра вырвала руку.

— Вячеслав Станиславович, что происходит? Прекратите! Прекратите немедленно! В конце концов, здесь же реанимационное отделение, особые условия, стерильность, а этот…

Она гневно сверкнула глазами.

— …даже без халата! Вы нарушаете…

— Не надо читать лекции о стерильности! — возмутился Жовтовский. — Не смейте указывать руководству, как себя вести и кого именно допускать к больным! Я это знаю лучше вас!

И тут же снова перешёл на шёпот:

— Это важно задание, Лидия Дмитриевна. Поверьте, мы не можем раскрывать все детали, но…

Он приложил ладонь к груди, будто прямо сейчас собирался произнести какую-то особую, специально для такого случая заготовленную клятву.

— Под мою ответственность! Под мою личную ответственность!

Медсестра удивлённо посмотрела на него.

— Вячеслав Станиславович, сдаётся мне, вы и сами не понимаете, что творите.

Лицо главврача побагровело так, что и в тусклом свете лампы это стало заметно.

— Уйдите! — прошипел он. — Немедленно выйдете из палаты! Вы мешаете нам работать!

Заметив, что подчинённая не спешит выполнить его распоряжение, тем же придушенным, свистящим шёпотом добавил:

— При всём уважении к вашему опыту и заслугам, дорогая Лидия Дмитриевна, замечу, тем не менее, что у меня рука не дрогнет подписать приказ…

На секунду он замолк и посмотрел на медсестру грозно и многозначительно.

— Да, приказ! О вашем увольнении!

И брезгливо скривил губы.

— Принципиальность свою будете в центре занятости демонстрировать. В кризис принципиальность очень ценится!

— Хам, — спокойно ответила медсестра. — Хам и бездарь с амбициями! И откуда вас свалилось столько на наши головы? И не смейте меня запугивать, Жовтовский! Я трёх главврачей пережила, и вас переживу! Ваше самоуправство вам с рук не сойдёт, так и знайте!

Тимур, внимательно слушавший эту негромкую, но эмоционально накалённую перепалку и ожидавший с нетерпением ухода заупрямившейся медсестры, ожидал, что та на прощание непременно хлопнет дверью. Почему-то он был уверен, что именно так она и уйдёт.

Но медсестра ушла тихо, плотно и неслышно закрыв дверь за собой.

«Профессионал, уважаю» подумал Тимур и, примериваясь, навёл объектив на больного.

Глянул на экран, подвигал картинку зумом и недовольно покачал головой.

— Она докладную напишет, я уверен, — забормотал главврач. — Она знает, к кому обращаться, у неё муж в управлении знаком с такими людьми…

— Жовтовский, — прервал его сетования Тимур, — а вы и в самом деле бездарь с амбициями?

Посветлевшее было лицо главрача снова стало багроветь.

— Не смейте повторять эти гадкие слова! Не смейте! Я помог вам, я пошёл вам навстречу, и теперь вместо благодарности вы повторяете клеветнические измышления зарвавшейся…

— Я это потому спросил, — спокойно продолжал Тимур, — что у больного лицо закрыто какой-то маской. Только лоб и глаза видны, а для опознания этого недостаточно. Один снимок можно сделать и так…

Сверкнула вспышка.

— Но для второго маску придётся снять!

Жовтовский испуганно замахал руками.

— Что вы, что вы! Это же аппарат искусственной вентиляции лёгких! Больной и так в коме, мы можем потерять его во время…

Губы Жовтовского задрожали.

— …этой незапланированной процедуры.

— Снять! — потребовал Тимур.

И напомнил:

— Кстати, вы не забыли, что моя благодарность у вас в кармане? Могу и добавить.

И протянул главврачу стодолларовую купюру.

Жовтовский быстро схватил её и сунул во внутренний карман.

И беспокойно переступил с ноги на ногу.

— Я даже не знаю…

Тимур посмотрел на часы.

— У меня времени мало. Не тяните его, растянуть всё равно не удастся. Вы ведь не бездарь с амбициями, правда? Вы опытный врач, вы сможете мне помочь.

— А если медсестру пригласить? — предложил Жовтовский.

И через силу попытался улыбнуться.

— Вы с ней… и решите…

Откашлялся.

— Она же опытней!

— Глупости! — отрезал Тимур. — Мне посторонние не нужны. Вам — тем более. Или вместо одной жалобы в управление хотите две получить?

Жовтовский испуганно замахал руками.

— Не эта медсестра, другая! Молодая, но очень хороший специалист! Она поможет, я гарантирую!

Тимур покачал головой.

— Нет, доктор. Я не знаю, насколько принципиальной или осторожной окажется вторая медсестра, и согласится ли она помогать. Второй скандал мне точно не нужен. Так снимайте маску вы. Лично! А потом разбирайтесь со своими медсёстрами.

Он снова навёл объектив.

— Быстрее же! Это в ваших интересах! У этой вашей Лидии как-её-там скоро иссякнет терпение и тогда она поднимет шум на всю больницу!

Жовтовский вздрогнул, быстрым шагом подошёл к постели больного, склонился над ним и, потянув за резиновые ремни, сорвал с него маску.

Выдохнул:

— Неинвазивная вентиляция, так сказать…

Отпустил маску, упавшую на край подушки.

Выпрямившись, отвернулся. И зажал ладонями уши, чтобы не слышать заглушивший шипение воздуха пронзительный, тонкий писк датчика падения пульса.

— Быстрее, — тихо молил Жовтовский. — Быстрее!

И размашисто перекрестился, едва стену перед ним озарила вспышка.

Развернулся и схватился за маску, пытаясь побороть неконтролируемую, расходящуюся дрожь в руках.

«Надевайся же, надевайся!»

Ему казалось, что противный писк этот звучит всё громче и громче. Что он уже и в коридоре отчётливо слышен.

Да что в коридоре!..

«Надевайся!»

Руки вспотели, маска не ложилась на лицо, сползая куда-то в сторону.

— Странно, — пробормотал Тимур, рассматривая снимок на экране, — он будто покойник. Лицо белое, всё в синих пятнах… Волосы седые… Или серые какие-то? Будто пеплом присыпаны…

— Он полгода в коме! — закричал Жовтовский, ладонью силой нажимая на маску. — Я же говорил вам! Он в коме! Он полутруп! Если уже не труп!

Он отошёл на шаг и посмотрел растеряно на мигающий красными огоньками аппарат ИВЛ.

— Почему сигнал не прерывается? Я же надел маску! Больной же подключен к аппарату!

Потёр лоб.

— Или нет?

Тимур спрятал фотоаппарат под куртку и затянул застёжку-«молнию» едва не до горла.

Помахал рукой издали заметавшемуся по палате Жовтовскому.

— Всего вам наилучшего, доктор! Спасибо за помощь!

И взялся за дверную ручку.

— Куда?! — закричал Жовтовский. — Мне нужна помощь! Помощь!

Тимур пожал плечами и бросил небрежно, не поворачивая головы:

— Ну, не от меня же помощь вам нужна! Это ваши дела, медицинские. Я-то чем могу помочь?

— Медсестру позовите! — крикнул ему вслед Жовтовский. — Кого-нибудь! Срочно!

К писку ИВЛ присоединился ещё один звук: басовитый, прерывистый зуммер.

— Остановка дыхания!

Заскрипели пружины. Жовтовский резкими движениями надавливал на грудную клетку больного, пытаясь запустить сердце.

— Удачи, — сказал Тимур и вышел в коридор, оставив дверь палаты открытой.

У выхода из отделения, у закрашенной белой краской стеклянной двери, он остановился на секунду и, повернувшись, увидел как бежит по коридору в палату встревоженная, запыхавшаяся от быстрого бега медсестра.

«Полутруп» сказал сам себе Тимур.

И, открыв дверь, вышел на пощадку перед лифтом.

…С первым глотком красный лёд проник в сердце.

Оно остановилось на мгновение — и забилось вновь, но по другому — бешено, весело, отчаяно, неровно, то заходясь сумасшедшими чередой сумасшедших, неистовых, резких толчков, то стихая ненадолго едва ли не до молчания, то выправляя ритм, а то опять набирая бещумный темп.

Второй глоток — и красные колкие кристаллы прошли через мозг, влажным и морозным весёлым туманом затягивая разум.

Третий глоток — уже не холод, огонь.

Огонь от живота — ниже. Ниже, в область между ног.

Влага и огонь.

— Боже мой!

Она качнулась.

Искандеров подхватил её, обняв за плечи.

— Голова кружится, — жалобно протянула Ирина. — И…

— Слабость?

Михаил улыбнулся и сильнее сжал её плечи.

Зашептал:

— Сейчас пройдёт. Я же говорил, это особый напиток…

Сладкий запах, женский запах. Особенно сладкий — от ног.

Если закрыть глаза…

Что-то странное в воздухе.

Что-то горькое и бесшабашное. Что-то сладкое и весёлое.

На танец, на танец, добрый Шива приглашает на танец!

Добрый бог, весёлый бог, непознаваемый бог, видимый бог, простой бог, грозный бог, не прощающий обиды и не помнящий обиды…

Не помнящий ничего! Вообще ничего!

На танец! Скорее! Скорее же!

Здесь не осталось ничего, берега, на котором можно танцевать.

Крабы прыгают по песку, высоко поднимаю клешни. Крабы манят, манят…

Крабы-сигнальщики, крабы-обманщики, крабы-танцоры, пальмовые воры!

На пальму.

По коре, по дрожащим листьям, по спутанной коричнево-красной бороде лианы, по трещинам в древесном теле.

Выше, выше — к небу.

С верхушки пальмы краб прыгает, летит по воздуху, летит в небо, летит так быстро, что набегающий воздух срывает с него панцирь.

Краб взлетает в небо. Он летит между туч и ловит быстрые молнии, грозно щёлкая быстрыми клешнями.

Добрый Шива, злобный Шива!

Танец! Танец!

Мы прыгаем вместе с тобой, мы подлетаем в воздух. Мы зависаем в воздухе, невысоко, над самой землёй, но не касаемся, не касаемся земли, висим долго, невыносимо долго, так долго, что и дыхание останавливается, так долго, что и не в силах терпеть невесомости нашей, так долго, что воздух уплотняется вокруг нас, чтобы держать, держать…

Так долго, что…

Шива останавливается.

Индра спускается с неба.

Чёрные тучи идут вслед за ним.

Индра вонзает трезубец в песок.

В месте, где зубья вонзились — темнеет песок. Вырван трезубец.

Из углублений в песке бьют тонкие струи воды. Тонкие, тугие струи воды.

Пить, пить, пить…

Воздух, отпусти нас! Отпусти! Отпусти! Цепкий воздух, прочный воздух…

Воды! Воды тебе? Воды мне?

Шива, покажи язык! Оближи нас! Целуй нас!

Шива вновь танцует.

Гремят черепа, гирляндой нанизанные на бечёвку. Гремит барабан.

Цветы падают с неба. С земли бьют в небо струи воды.

Боги сходятся в танце, боги ведут хоровод.

Пить, пить…

Если закрыть глаза, то не удержишься, не удержишься — упадёшь в бездну. В бездну чувства неконтролируемого, внезапного, неудержимого, дикого, опьяняющего, сводящего с ума, в клочья разрывающего сердце.

Необыкновенного чувства, страстного и беспощадного.

Чувства, противиться которому нет сил.

— Что… — слабым голосом произнесла Ирина.

— Что, — повторил Искандеров.

Ему показалось, что Ирины теряет равновесие и он, придвинувшись ближе, плотнее прижал её к спинке стула.

— Что в бокале? — спросила Ирина. — Странный напиток.

Михаил допил остаток из её бокала.

И ответил:

— Ничего. Просто свобода, и ничего больше.

— Такой у неё вкус? — удивилась Ирина. — Не думала, что именно такой… Не пьянит, нет! Но голова…

Она провела ладонью по лицу, словно снимая невидимую паутину.

— …будто в тумане.

И вдруг посмотрела строго и отчуждённо на Михаила.

— Нет, отодвинься.

И, видя, что он продолжает сохранять близость, добавила:

— Это неправильно. Нет, нельзя так!

Михаил усмехнулся.

— Ты хочешь быть правильной?

Кончиком носа прикоснулся к её щеке.

— Нет правил, Ира. Нечего соблюдать. Здесь уже ничего нет. Быть может, это только сон? Один в другом, тот — в третьем. Какая разница, в каком именно из воображаемых миров мы сейчас находимся? В каком сне застряли?

— Глупости!

Ирина отсранила его руки.

— Мы в этом мире, реальном. В маленьком городке на южном побережьи Денпасавара, в довольно грязной и пыльной курортной провинции. Мой муж уехал в столицу штата, чтобы вылететь оттуда в Лондон, а я…

Она неожиданно вскрикнула и схватилась за виски.

— Боже мой!

Искандеров схватил салфетку, намочил её минеральнйо водой и приложил к горячему лбу своей спутницы.

— Так легче?

Ирина посмотрела на него испуганно и жалобно.

— Голову… иголка горячая кольнула… Так неожиданно и больно!

— Бедная, несчастная северянка! — прошептал Искандеров. — Белокожая моя красавица, тяжело тебе привыкнуть к местному климату. Я вот, со всеми своими восточными корнями, и то почти месяц привыкал.

— Солнечный удар? — спросила Ирина.

И, сняв со лба салфетку, бросила её на стол.

— Нет, — попытался успокоить её Михаил. — Не волнуйся, просто…

У стола, как обычно — внезапно, возник дядюшка Джа в обнимку с большим глинянным кувшином, в котором, судя по звуку, плескалась…

— Вотер! — провозгласил дядюшка, особенно нажимая на твёрдое и раскатистое «р». — Вотер фреш фор ю!

И, подумав, добавил:

— Май бест френд!

Ирина, вытянув руку, отвела истекающий водяным потом кувшин подальше от лица.

— Ноу, — отказалась она. — Мне…

— А хочешь водопад? — неожиданно предложил Искандеров.

И, подмигнув дядюшке Джа, крикнул:

— Waterfall!

— Вотер! — подхватил дядяшка Джа и, поставив кувшин на землю, запрыгал вокрул стола.

— Настоящий водопад? — и глаза Ирины, ещё секунду назад туманные и сонные, засветились восторгом. — Настоящий лесной? В джунглях?

— Настоящий! — подтвердил Искандеров. — В джунглях, в предгорье южной гряды Денпасавара. Хочешь экскурсию? Не туристическую, не для богатых белых болванов, а настоящую? В леса, в интереснейшие места, которые не показывают сахибам? На пару с сумасшедшим писателем? Во сне, во сне Бангора! Решишься!

Ирина посмотрела на него лукаво.

— Без правил? Смотри, Михаил, быть может, я тоже сумасшедшая!

— Тем лучше, — ответил Искандеров.

Ирина встала решительно, резким движением отодвинув стул.

— Хорошо, поехали! Прямо сейчас!

«Какая женщина!» восхищённо подумал Искандеров.

И, вскочив, раскинул руки, перехватывая увлёкшегося танцем дядюшку Джа.

— Запиши на мой эккаунт! — закричал Искандеров. — Слышишь?

— Бангор! — ответил дядюшка Джа и постучал пальцем по краю закачавшегося кувшина.

— В конце месяца as usual расплачусь, — добавил Михаил.

— Бангор! — и дядюшка Джа кивнул в ответ. — Гуд лак! Гуд-гуд!

И, высунув язык, состроил престрашную морду, чем-то похожую на обличье гневного демона, вырезанные из картона и раскрашенные от руки изображения которого местные лавочники с успехом сбывали туристам на базарной площади, выдавая за произведения древнего денпасаварского сакрального искусства.

— Добрейшей души человек, — пояснил Ирине Искандеров. — Но рожи такие корчит — тигра испугать можно!

— Так куда же мы едем? — уточнила Ирина.

Искандеров показал куда-то в сторону зарослей акации.

— Для начала — в порт.

Уточнил:

— Паром через полчаса. А нам нужно на другую сторону залива. По дороге это часа полтора, по воде — минут сорок. А в заливе и ветер прохладней, и дорога веселее!

И взял её за руку.

— Гуд-гуд! — крикнул им вслед дядюшка Джа. — Чунга-чанга!

— А вот этому его какой-то российский турист научил, — извиняющимся тоном произнёс Искандеров. — Добрый человек, наивный — вот и запоминает всякие глупости!

— Веня! Миртов! Возьми трубку! Немедленно!

Гудки сменились треском и шипением.

Алексей с ненавистью посмотрел на экран мобильного, где на тёмном поле появилось мигающее изображение перечёркнутой красными линиями антенны.

— Ситуация — как в сказке! — воскликнул Алексей. — В страшной голливудской сказке! Я на рейс опаздываю, водитель-болван поехал по какой-то заброшенной дороге, залезли в чащу лесную, связь отрубилась…

Он посмотрел на мелькнувшие за окном столбы деревенской ограды.

— Сейчас по закону жанра нам надо остановиться и попросить помощи у какого-нибудь безобидного старичка, который, разумеется, окажется колдуном-людоедом или замаскировавшимся маньком с бензопилой. И начнёт он за нами гонятся с дикими воплями!

Алексей хохотнул нервно и посмотрел грозно на водителя.

— Есть у вас тут маньки? — спросил он Викрама, сурово сдвинув при этом брови.

Впрочем, грозный вид всё равно не получился. Алексей не умел скрывать эмоций, потому растерянность его отразилась и во взгляде.

Но именно эта растерянность более всего и подействовала на водителя.

Викрам не слишком хорошо разбирался в психологии загадочных, вечно хмурых и угрюмо бурчащих белых людей, но в данном случае он понял отчётливо, что решением своим проехать непременно через родную деревню (увеличив тем самым путь до Бангора раза в два) он вывел хозяина из себя, и радость от краткого свидания с семьёй вполне может быть омрачена последующим скорым увольнением.

Викрам знал, что белые многое могут простить. Неудобство, непонимание и даже некоторую недотёпистость, которую они почему-то считают неотъемлемой чертой характера местных жителей (совершенно при этом не замечая предприимчивость, оборотистость и необыкновенную смышлёность уроженцев Денпасавара).

О, да, со скидкой на местную специфику и разницу культур — простить могут многое (что такое «разница культур» Викрам толком не понимал, но о чём-то таком догадывался, списывая на это «что-то такое» навиность и легкомыслие белых).

Но только страх — не простят никогда.

А хозяин явно растерян и напуган. Потому сдвигает брови, рычит, повышает голос. Напоминает, что именно он тут хозяин. От сраха всё, от страха.

Которого он не простит никогда! И накажет Викрама, непременно накажет, едва вернутся они в Нараку.

Вот незадача! Но надо же как-то жене деньги передать, она уже два месяца от мужа ничего не получала. А у неё трое детей на шее! И когда ещё случай представится через деревню проехать…

— Маньяки с бензопилой? Или с кинжалом? Водятся у вас?

Викрам глянул на босса с нескрываемым недоумением.

«Что за ерунду несёт? Верно мне говорили, что белые смотрят глупые фильмы, а потом от каждого куста шарахаются. Как дети, клянусь! Бензопила… О чём он говорит? Она таких денег стоит, тут её сроду никто не видел! До прихода белых даже в Нараке преступников не было, а теперь карманники появились. Но сюда-то, по счастью, они не добрались. Так что сили спокойно, босс, и сам себя не пугай!»

Вслух же Викрам с самыми успокоительными интонациями, на которые был способен, произнёс:

— Десяти минута в деревне! Остановиться на десяти минута! Нет, на пяти минута!

Викрам, не отпуская правую руку от руля, левую вытянул вперёд, растопырив пальцы.

— Пяти минута! Найти телефон в деревне!

— Найдёшь телефон? — недоверчиво переспросил Алексей.

И, перейдя на русский, добавил:

— Не верю я тебе, жулик. Где телефон в этой дыре?

Викрам вывернул руль, объезжая расположившуюся на полдневный отдых прямо посреди дороги худющую корову с длинными рогами.

— Вон, тут и коровы посреди улицы валяются! — воскликнул Алексей, тыча пальцем в добрую животину с грустным взглядом. — Зачем мне эта чёртова деревня? Мы время теряем! Уже потеряли! Я на рейс опаздываю, на рейс!

Он швырнул телефон себе под ноги.

— Мне звонить надо! Перебронировать!

Викрам подрулил к оранжево-жёлтому от буйной тропической ржавчины сетчатому забору, остановился и заглушил мотор.

— Пяти минута!

И выскочил из машины.

— Какой минута?! — возмутился Алексей и, выпрыгнув из машины, побежал было вслед за водителем.

— Я не разрешаю! Немедленно! Мне надо!..

Но Викрам с необыкновенным проворством длинным зигзагом обежал разлившуюся во всю ширину дороги лужу и исчез в проулке между криво слепленными из серой глины приземистыми домами.

Алексей понял, что ставшего не в меру своевольным водителя ему не догнать (тем более, что хитрюга Викрам неспроста поехал именно этой объездной дорогой и совсем даже неспроста завёз его именно в эту деревню, в которой он, похоже, проездом останавливается далеко не виервый раз и знает тут все закоулки и тайные тропы). А что значит «пяти минута» для истинного уроженца Денпасавара Алексей знал уже очень хорошо.

Эти «минута» вполне могли растянуться и на полчаса, и на час.

— Уволю, сволочь, — прошипел Алексей, глядя вслед исчезнувшему водителю. — Все деньги вычту до копейки! До рупии! До цента! Без штанов оставлю — и уволю!

От избытка чувств он хотел было топнуть ногой (получилось бы очень выразительно), но почва уж больно подозрительно хлюпала и даже, кажется, иногда покачивалась под подошвами, ходила болотной зыбью, потому выразительное топанье помогло бы ему разве что изрядно запачкать брюки и тем окончательно испортить себе настроение.

Алексей, пошипев грозно с полминуты, замолчал и в молчании медленно обошёл машину.

У вмятины на крыле присел на корточки и в задумчивости провёл пальцами по царапинам, стирая с заблестевшего металла дорожную пыль и срезанные косым ударом частички краски.

«Возмещение…» прошептал он.

И повернул голову, почувствовав на себе чей-то пристальный взгляд.

В шаге от него стоял одетый лишь в короткую, едва достающую ему до пупка гряно-синюю майку курчавый и смуглый малыш лет трёх от роду.

Малыш стоял неподвижно, застыв не от удивления (что можно было бы предположить, учитывая редкость появления иностранцев в этих краях), а скорее от присущей с рождения обитателям денпасаварской глубинки особой меланхолической отстранённости, проявляющейся каждый раз при встрече с существами и явлениями загадочными и необыкновенными, но при этом для наблюдателя заведомо бесполезными и неопасными.

Юный же соглядатай явно относился к белокожему чужаку безо всякой опаски. Впрочем, и ничего хорошего от него не ожидал.

Близко же подошёл лишь из желания скрасить бедный развлечениями досуг трёхлетнего человека, изрядно утомлённого однообразным течением деревенской жизни.

Малыш туманным и безразличным взглядом смотрел на Алексей и с тихим чмоканьем посасывал на манер леденца засунутый в рот большой палец правой руки.

— Ну, здорово, — не выдержал затянувшегося молчания Алексей.

Встал, отряхнул брюки и протянул малому ладонь.

— Будем знакомы! Меня Алексей зовут.

Малыш отступил на полшага. И спрятал ладони за спину.

— Понял, — продолжил Алексей. — Панибраство нам ни к чему. Я и сам фамильярностей не терплю.

Он слегка наклонил голову.

— Один гуляешь?

Уловив в голосе чужака вопросительную интонацию, малыш посмотрел на него уже с некоторым интересом.

— А взрослые где? В полях трудятся? Тебя, стало быть, одного оставили?

Малыш что-то сказал… Нет, не в ответ, конечно. Просто что-то произнёс негромко. Может, имя своё назвал. Или просто поздоровался. Или…

Алексей ткнул себя пальцем в грудь.

— Я из города. Нарака! Город там…

Направление он показал явно наобум.

«Да, знать бы, в какой стороне эта Нарака!»

— Мне лететь надо.

Махать руками для наглядности Алексей не стал. Понял, что это выглядело бы — ну совсем уж глупо.

— Лететь… А мы опаздываем. Потому что водитель сволочь у меня. Понимаешь? Ему для чего-то непременно надо было заехать в эту деревню. А для чего, спрашивается? Впрочем, мне без разницы. Совсем даже без разницы! Мне позвонить надо, перебронировать рейс. Перезвонить!

Алексей не выдержал и полнёс кулак к уху.

«Ничего он не поймёт. Он же маленький совсем… И почему тут взрослых нет?»

— Рейс перебронировать! Звонить! Дзинь-дзинь!

Малыш повторил жест Алексея.

И выкрикнул звонко:

— Зинь!

— Вот-вот! — радостно подтвердил Алексей. — Вот это самое! Это в точку!

Малыш задумался, нахмурив брови.

— Телефон есть у вас? — взмолился Алексей. — Хоть какой-нибудь? Мне всё равно. Старенький, проводной, дисковый — любой! Я…

Он похлопал по карманам брюк.

— Я заплачу, денег дам!

Потом замер на секунду и, озарённый догадкой, радостно заулыбался.

— Вот что у меня есть! Это лучше денег! Честное слово!

Достал из нагрудного карман леденец и протянул малышу.

И почему-то именно в этот момент поначалу равнодушный, а потом задумчивый взгляд ребёнка стал испуганным. Страх наполнил его глаза.

Малыш попятился опасливо, словно от змеи, и быстро забормотал что-то длинное и рамеренное, до странности похожее на молитву.

Хотя… Неужели кроху успели научить молитвам?

— Ну, знаешь! — обиделся Алексей. — Я с тобой по-дружески, открыто и доверчиво! Последнюю конфету тебе отдаю!

Он осторожно приблизился к ребёнку, наклонился и положил леденец на землю.

— Из дома прихватил, чтобы в самолёте сосать. Нервы успокоить. Да и уши у меня иногда закладывает. Теперь вот тебе отдаю. Хотя, похоже, тебе это ни к чему.

Малыш негромко захныкал.

— Ну, хватит, — неуверенно и даже с некоторой робостью, присущей некоторым неопытным в общении с детьми межчинам, произнёс Алексей.

И, на всякий случай, огляделся по сторонам.

«Высунется сейчас кто-нибудь из местных, и решит, что я ребёнка обижаю… Достанется по первое число! Тогда уж точно никуда не улечу».

— Не-е… Не надо плакать! Не надо! Дядя не страшный, дядя смешной. Какой смешной дядя! Сейчас покажу, какой…

Алексей высунул язык и, приложив ладони к ушам, по-обезьяньи их отттопырил.

— А так я симпатичней? Видишь, дядя стал как обезьянка! Мартышка!

И Алексей задвигал ладонями, шевеля уши.

Ну вот, кажется, получилось. Малыш успокоился и сменил, наконец, плаксиво-испуганный вид на заинтересованный.

Леденец, правда, он так и не взял.

Но, похоже, решил смешному дяде помочь.

Он повернулся и пошёл вдоль по дороге. Повернулся и махнул рукой Алексею, приглашая смешного дяди за собой.

— Ладно, — сказал Алексей. — Уговорил…

И пошёл вслед за мальчуганом.

«Игнат, приветствую!

Как видишь, от дел я всё-таки не отошёл и перо моё… точнее, клавиатура — не пылится в дальнем углу, но по прежнему в работе.

Что меня, честно говоря, не слишком-то радует, поскольку от этой самой работы, ввиду её полной бесперспективности, я мечтал освободить и себя, и многострадальную клавиатуру свою и не менее многострадальное перо, которое у меня вопреки моде на всё передовое и высокотехнологичное — всё-таки есть.

Из всех свобод свободу от труда ценю я сейчас особенно высоко.

Хотя (и ты знаешь это!) всегда я был трудолюбив и плодовит, но плоды труды — разочаровывающе бесвкусны, не горьки даже, и уж тем более не сладки, а отвратительно безвкусны (и это ты тоже знаешь).

Для чего же пишу теперь?

Сам не знаю…

Догадываюсь, пытаюсь подобрать интеллектуально удовлетворительные объяснения.

Так, чтобы не утратить веру в свою способность подбирать (в особенности, post factum) очень убедительные объяснения самым необъяснимым своим поступкам.

Объяснение первое: обязательства и обещания.

Самое глупое объяснение из всех возможных!

Обязательства перед тобой, письменные и устные, формальные и неформальные, я давно выполнил.

Обещаний не давал, и клятв — не давал же (хоть ты и пытался их у меня вырвать).

Да, говорили о статье. Можно ли считать это обещанием с моей стороны?

Да нет, конечно. Ничего ты бы от меня не получил, если бы…

Объяснения второе: желание вернуться.

Нет, не это. Уж точно не это!

В писательскую ремесленную лавку я вернусь, нечего об этом и думать. Выбор сделан, и выбор этот окончательный.

Вечного во мне, может, и не так много, но что было — я отдал. Да и суетное отдал всё, до клочка и гроша последнего.

Больше ничего не осталось.

Ещё объяснение: привычка делиться мыслями. Привычка переносить их на бумагу.

Это объяснение поубедительней первых двух. Но тоже — из их числа.

Чепуха! Все привычки преодолеваются равнодушием, и эту, последнюю, я так же преодолел.

Что же тогда случилось? Какого чёрта не наслаждаюсь я блаженным ничегонеделанием, а трачу время, истекающее, уходящее время на исповедь, на эту бесполезную, никому не нужную исповедь, да ещё и перед тобой, Игнат, перед тем, кому на всяческие исповеди всегда было (не отрицай!) наплевать?

На исповедь, которую ты, скорее всего, не донесёшь до читателей и даже едва ли внимательно прочтёшь. Если вообще прочтёшь…

Хорошо, буду считать, что исповедуюсь перед кем-то ещё. Перед тем, у кого есть способность принимать исповеди без посредников, экранов, клавиатур, бумаг и прочего всего.

Не знаю, кто там есть… Надеюсь, что обитающий там не равнодушен к судьбам. И что-то смыслит в чёртовой паутине нашей жизни.

Может даже, умеет вытаскивать оттуда.

Итак, вот начало исповеди и объяснение истинное.

Последие дни… Точнее, два дня, два послелдних дня наполнены были такой неожиданной и странной любовью…

Чёрт, глупо! Глупо! Любовь не бывает ожидаемой, предсказуемой, планируемой.

Просто — любовью. Любовью и надеждой. Надо было бы ещё веру добавить — и составить спасительную троицу.

Но вера как раз не пришла.

А вот надежда возродилась. Было возродилась.

Два дня я провёл с необыкновенной, чудесной, красивейшей женщиной! Красота её и страстность, невероятная свобода огненных чувств заставили омервевшее было сердце моё забиться с прежним, почти что юношеским пылом.

Да, видно, и дурман в голове моей сделал меня похожим на глупого мальчишку.

Надежда, как всегда — ложная, фальшивая, фантомная, губительная!

Надежда на то, что всё ещё можно вернуть. Прежнюю жизнь, любовь, жизнь милой и погубленной женщины — вернуть.

Забредил на миг… Она, та, с которой я был…

Она же другая. Не Светлана, нет.

Света ушла, ушла… С кожей оторвал, с куском души. Саднит в боку, и кажется — кровоточит. Так и чувствую боль, чувствую… не вернуть!

А эта женщина… Её зовут Ира. Ирина.

Да, прекрасна, она невероятно красива!

Чёрт возьми, я — сильный и злой, бросил себя ей под ноги!

И, представь, наслаждался этим.

Но ведь это страсть. Да, я понял, что это — только страсть.

И надежда лжёт. Ничего не вернуть, не возродить.

Она — не моя. Не часть моей жизни. И я, в сущности, чужой для неё.

Сегодня я это понял.

Вот так, Игнатыч… Хотел бежать в личную жизнь.

А её нет. Руины.

Дурак, правда? Разрушил семью, а теперь спохватился. Поздно…

Ну что ж, останемся в литературе.

Честное объяснение, Игнат.

Я же предупреждал — исповедь. Но не волнуйся, потоком своих бурных чувств перегружать твоё сознание я не буду.

Как Светланку я замучал, ты догадываешься. Что возвращаться мне некуда — знаешь.

А теперь вот, от личного к общественному переходя, объясню, отчего это стал таким мрачным и по какой это причине не хочу более книги мастерить.

Хотелд было двумя-тремя простыми русскими словами описать… Благо, что возможности благословенного этого языка позволяют.

Но — писатель я всё же, писатель!

Да и денежки ты мне, похоже, на карточку кинул. А они мне как раз в последний день и пригодились. Сам понимаешь — расходы.

Так вот, статья внизу, страниц на десять. Обрати внимание на последнюю часть, там всё…

Ладно, сам поймёшь. Приятного чтения!»

Пауза на две минуты.

Надо отдохнуть немного. Надо встряхнуть руками, разгоняя по венам застоявшуюся кровь.

Глоток горячего кофе.

— С коньяком?

Дядюшка Джа улыбается хитро и скручивает волоски на бороде в косички.

— Или ещё что добавил? Знаю я тебя!

Через открытую дверь заползает в комнату тяжёлый и душный ночной туман.

Булкает вода в кастрюльке. Дядюшка Джа разогревает суп из моллюсков. Пахнет тиной, прелыми водорослями.

— Эни мор?

Михаил качает головой.

— Не надо.

Закрывает блокнот.

Подвигает ближе тёмно-серую от налипшей пыли клавиатуру.

— Я скоро уже. Минут десять, не больше.

Джа пожимает плечами. Подходит к глиняной печурке, прилепленной к стене. Серебрянными щипцами выхватывает уголёк и подкладывает в кальян.

Облизывает деревянный мундштук. Втягивает дым.

— Ай-лаа!

Закрывает глаза и негромко затягивает песню.

Щёлкают клавиши.

«…Россия вступила в новую эпоху.

Эпоху магии, колдовства и абсолютного невежества.

Эпоху взаимной ненависти и феодального раздора.

Впереди нас ждут тёмные века, дурное время для людей мыслящих, рассуждающих и пишущих. Вымирающее племы книжников новым варварам ни к чему.

Ещё несколько лет назад писатель мог чувствовать себя униженным от осознания того непреложного и до крайности печального факта, что книга стала лишь средством развлечения скучающего обывателя.

В умирающем Риме и обывателей почти не осталось, не говоря уж о гражданах, коих порода давно уж вымерла.

Теперь время простое, совсем простое — варварское.

Книга скоро не будет цениться и как средство развлечения.

У варваров есть свои радости: набег, нажива, насилие, дармовое вино рекой, бабы на досуге да танцы у костра.

Книга — слишком сложно. Даже статичные картинки слишком сложны, ибо требуют хоть и незначительного, но осмысления, т. е. некоторого интеллектуального усилия.

Что варвару абсолютно чуждо и даже противопоказано.

Сейчас время картинок анимированных, но и это скоро покажется нашим аттилам и одоакрам слишком уж сложным и недоступным.

Они потребуют дикарской простоты, и в рамках своей эпохи — будут правы.

Чёрт, я чувствую себя римлянином, доживающим свой век в городе, разграбленном Аларихом. Закат, повсюду закат и — скоро ночь.

Я не хочу застать её.

Не хочу провожать последние лучи солнца.

Не могу больше видеть торжествующих варваров.

Я уйду в тот край, где возможно ещё в покое и скромном достатке провести остаток жизни, пребывая в неведении о судьбе уходящего в историческое небытие прежнего мира.

Или — просто уйду.

Впереди долгая ночь.

До нового Возрождения мне не дожить».

Дядюшка Джа задремал в углу.

Стараю рыжая кошка потёрлась о его ноги, замурчала, царапнула коготками босую пятку.

Джа замычал во сне и поморщился недовольно.

Кошка свернулась клубочком на груде тряпок в углу и, поводя облизанной лапкой по шерсти, стала намывать гостей.

— Глупая, — сказал ей Михаил. — Никто сюда не придёт. Не старайся.

Кошка не обратила на него никакого внимания и продолжала заниматься своим делом.

— И я скоро уйду, — пообещал ей Михаил. — Дописываю уже…

«Ну вот, точка.

Сейчас закрою программу, выйду из интернета, заплачу дядюшке Джа за пользованием личным его компьютером — и пойду к себе.

В номер.

Меня угостили кофе с коньяком. Коньяк здесь дурной, у меня — куда лучше припрятан.

Куплен в duty free. Ещё там, на той стороне…

Раскупорю бутылочку, выпью пару-тройку рюмок.

Посмотрю ночную программу… Кажется, по местному каналу должны показать пару уморительнейших серий с мистером Бином.

Половина третьего ночи.

Ты циник, Игнат. Скажешь, что именно этого и ждал.

Себя-то хоть не обманывай.

Не ждал ты ничего подобного.

Не ждал!»

Закопчённый пароходик-паром, широко раскачиваясь на длинных океанских волнах, с неровным, хрипловатым тарахтением, время от времени переходящим в глукий и протяжный рёв, сменябщийся обиженным, захлёбывающимся фырканьем, длинным хвостом отбрасывая взбаламученную, пенную воду, отошёл от заливаемой приливным течением пристани и, с трудом набирая скорость, пошёл к выходу из бухты, по дороге в залив.

— Вовремя успели, — сказал Михаил и, отступая от наступающей воды, потянул за собой Ирину.

— Почему? — спросила она.

Михаил показал на скалистые уступы местрах в двухстах от причала, где по чёрно-серому камню въевшимися в породу отметинами проходили отчётливо видимые белые полосы.

— Видишь, как хорошо пристаёт к камню морская соль?

— Соль? — удивлённо произнесла Ирина. — Разве море поднимается так высоко?

Вода, обиженно ворча, плеснула ей на ноги.

— Ой!

Ирина вздрогнула испуганно и прижалась к Михаилу.

— Уходим, — сказал Искандеров.

И…

Она совсем не ожидала этого. Нет, не ожидала, что он…

Он подхватил её на руки и быстрым шагом пошёл по причалу, унося её всё дальше и дальше от догоняющих волн.

Кажется, ноша его нисколько не тяготила. Дыхание его не сбилось и он на ходу продолжал рассказывать Ирине о коварном нраве здешних вод, правда перейдя почему-то на шёпот.

— Не море, океан. Большие массы воды…

Покачнулся, едва не потеряв равновесие на влажном бетоне. Ирина теснее придалась к нему.

«Как часто у него сердце стучит!»

— …высокий уровень приливов. А потом на отливе вода отступает далеко-далеко. Так далеко, что от причала виден лишь заспанный ракушками песок, по которому бродят мальчишки и собирают моллюсков, кусочки кораллов, зазевавшуюся рыбёшку и морских ежей.

— Ежей? — удивилась Ирина. — Они же такие противные! У меня подруга отдыхала на Пхукете и наступила однажды на такого. Она так мучилась! Её вывезли в Москву и один профессор сказал, что она родилась в рубашке, потому что ещё бы несколькол часов промедления и её нога…

— Местные умеют добывать из ежей лекарство, — пояснил Искандеров. — Какая-то вытяжка… Точно не знаю. В общем, дары Нептуна… Но сейчас от этого самого Нептуна лучше держаться подальше!

Он донёс её до к конца причала и бережно поставил на край бетонной площадки.

— Стой! Здесь такой неудобный спуск… Я помогу!

И в самом деле, спустить с причала на берег было не так-то просто. От края площадки до земли (точнее, белого песка) было было чуть больше метра, но спуститься можно было только по составленной из трёх проржавевших железных скоб лестнице, надёжность которой весьма невысоко оценивалась даже местными жителями.

Скобы и впрямь подозрительно далеко выступали из бетона, и торчали вкривь и вкось, лёгкого и надёжного спуска явно не обещая.

— А как здесь… — удивлённо произнесла Ирина.

Михаил спрыгнул и, встав вплотную к краю площадки, вытянул руки.

— Давай! Не бойся!

Ирина, зажмурившись, нерешительно сделал шаг и…

Михаил подхватил её, задержлся, помедлил секунду, словно не хотел отпускать…

«Словно? Нет, и впрямь — не хочет» подумала Ирина.

Ей и самой хотелось задержаться в его объятьях…

«Что ты, глупая!» мысленно прикрикнула она сама на себя. «Как ты можешь…»

«Можешь… можешь…» ответила она сама себе. «Разве не за этим ты пришла? Пришла к нему? Зачем ещё? Если…»

Господи, как мысли мешаются в голове.

«Да поставь ты меня, поставь!» взмолиалсь она.

«Или?» с вызовом спросил её внутренний голос. «Или ты не выдержишь? Не справишься сама с собой? Голова пойдёт кругом… Голова… Так трудно справится с собой, когда голова идёт кругом!»

Она закрыла глаза. И рука её… будто сама собой…

Легла на его шею.

Но Михаил, похоже, не хотел торопить события. Или находил особое удовольствие в постепенном возрастании страсти?

Или…

— Часть игры? — прошептала Ирина.

Михаил поставил её на песок. Она убрала руку с его шеи. С замедлением, будто с сожалением.

— Идём, — сказал Михаил.

И тут только заметил, что она стоит с закрытыми глазами, покачиваясь. Словно в подступающем сне. В находящем мороке.

— Ира, — тихо сказал Михаил. — Ира, проснись…

Она открыла глаза. И взяла его под локоть.

— Не отпускай меня, — попросила она.

И добавила жалобно:

— Слабость какая-то…

— Сейчас пройдёт, — успокоил её Михаил. — Я сам первое время ходил здесь будто во сне. Перелёт, смена часовых поясов, акклимати…

Он положил ей руку на талию.

— Мы идём в особое место.

— Туда?

И Ирина посмотрела в сторону леса. В глазах её пявилось выражение беспокойства и даже отчасти испуга.

Михаил, перехватив её взгляд, улыбнулся успокоительно.

— Там безопасно. И очень спокойно. Потому что нет туристов. Вся грязь цивилизации тащат за собой туристы. Включая попрошаек, мошенников и грабителей, которые непременно появляются в освоенных туристами местах. Но в этом лесу первозданная тишина и не уничтоженная ещё людьми чистота.

— А звери? — недоверчиво спросила Ирина.

— Да они любят людей! — воскликнул Искандеров.

И добавил:

— В самом хорошем смысле!

Он показал на тропинку, ведущую от берега прямиком в лес.

— Пойдём? Мы…

«…будем сегодня одни» завершила за него фразу Ирина.

И сказала:

— Пойдём. Только поддерживай меня… Иногда. Хорошо?

Алексей прошёл вслед за мальчиком по улице вдоль рядов красной пылью присыпанных соломенно-глиняных домов, над тростниковыми крышами которых струилось хорошо уже заметное на фоне посветлевшего неба послеполуденное марево.

Дома показались Алексею пустыми, необыкновенно тихими, как будто совершенно безжизненными. Ему не хотелось думать, что безжизненность эта нарочитая и обманчивая, и что притаившиеся в глубине обитатели деревни именно при его появлении постарались оказаться незамеченными.

«Что я им, пугало?» с некоторой обидой, покуда лёгкой и едва ощутимой, но нараставшей с каждым пройденным домом, думал Алексей. «Не такие уж дикие тут места, не острова какие-нибудь заброшенные. Чего было прятаться? Или…»

Впрочем, оставалась ещё надежда, что он тут совсем ни при чём, и что не он виновник пугающей этой и тревожной для него пустоты, и что деревня опустела по каким-то иным причинам, вовсе не связанным с неожиданным появлением иноземца.

«И то верно!» уговаривал сам себя Алексей. «Это у тебя мания величия. Привык, что в московском офисе подчинённые прячутся, едва тебя заметят. Вот и переносишь опыт на чужую почву. А здесь, брат, ты не босс. Даже с водителем…»

Вспомнив о Викраме, Алексей болезненно поморщился.

«…не можешь управится! И кто тут будет от тебя прятаться? Кому ты вообще нужен?»

Разум его, скорый на придумыванием причин рациональных, быстро составил подходящее объяснение.

«Это, граждане, понять несложно!»

И легче стало на душе.

«Народ трудится, как я думал. Дома дети без присмотра, домохозяйки…»

Плеск воды. Короткий медный звон. Будто… В соседнем проулке кто-то вылил на землю воду из таза.

«Вот, есть жизнь! Местные-то умные, от жары прячутся, один я по жаре хожу, с пацаном этим на пару».

Да, внутренний голос был убедителен. Как всегда.

Да и в поведении мальчишки следа не осталось прежней опасливой настороженности. Присутствие белокожего гостя окончательно перестало его смущать, потому вёл он себя по-детски непосредственно и раскованно, то переходя на бег вприпрыжку (так что Алексею приходилось ускорять шаг, чтобы не отстать), то периодически начиная кругами бегать вокруг иноземца, неожиданно дёргая того за пальцы, словно приглашая принять участие в какой-то непонятной, но, по всей видимости, очень забавной игре, быть может, выдуманной юным фантазёром прямо сейчас, на ходу, а то затягивая звонким голоском забавную песенку с повторяющимися строками, то ли считалку, то ли дразнилку, по окончании которой норовил с лёту сигануть в первую попавшуюся на его пути лужу, так что Алексею приходилось быть всё время настороже, чтобы удержать проказливого проводника от отчаянного прыжка, который вполне мог способствовать окрашиванию пока ещё относительно чистых брюк в слишком уж авангардные жёлто-бурые тона.

Конечно, будь мальчишка настороже, он бы такого себе не позволил. Да и вообще, вряд ли повёл бы куда-то…

«Кстати, знать бы — куда!»

…незнакомца по деревне.

Так что едва ли испугал он местных. Хотя немного обидно, что и интереса не вызвал. Похоже, даже украдкой за ним никто не поглядывает.

Хотя… Беспокойство, прилипчивое и неотвязное, оставалось с ним. Шло вслед за ним по деревне. След в след. Тенью.

Неясное, зыбкое, неопределённое, тенью кралось по глинистой дороге, тенью едва заметной. Но неотступной.

Алексей и сам не мог понять, чем смущает его эта тишина домов, почему она кажется ему…

Нет, не пугающей и зловещей! Вовсе нет. Не эти чувства, не такие явные, острые, тяжело переживаемые испытывал он.

Чувства смутные, неопределённые владели им, Чувства, которые трудно было осознать.

Разве только…

Дорога закончилась, и в конце её ждал их пустырь на деревенской окраине.

И здесь, на самой границе заросшего колючим кустарником пустыря, вдали уже от опуствеших жилищ, первое озарение пришло к Алексею.

Понял он, что в домах — не просто пустота.

В них — безжизненность.

Странная, внезапно наступившая безжизненность.

И вспомнил он внезапно и как-то кстати, что ещё на подъезде к деревне показалась она ему вполне оживлённой и не то, чтобы людной, но уж точно — не такой опустевшей.

Кажется, даже люди какие-то попадались по пути. Брёл старик по обочине дороги, женщины стирали в ручье бельё, мужик катил деревянную тележку, наполненную…

«Тёмным чем-то… Кизяком? Торфом? Землёй?»

И вот как-то незаметно — исчезли все. Он сам не мог понять, когда именно это произошло. Все исчезли.

А малыш появился и повёл его куда-то.

«Кстати, куда это мы пришли?»

Из всех строений на краю пустыря увидел он лишь покосившуюся хижину, над дырявой, кое-как крытой скукожившимися банановыми листьями которой вился синий, пахучий дымок.

«Навозом топит, беднота» уверенно определил по характерному костровому запаху Алексей. «Дрова не по карману, или сил не хватает заготовить. Неужели…»

Он усмехнулся. Подобное предположение и в самом деле могло развеселить даже в такой неприятной ситуации, в какой оказался заплутавший гость.

«Неужели в такой нищей дыре может быть телефон? И надо было через всю деревню идти именно сюда?»

Всё понятно! Малыш, конечно, его не понял. Не понял совершенно! И привёл…

Да какая разница, куда привёл? Может, к себе домой. Может, к каким-нибудь родственникам, познакомить с забавным гостем. Или на излюбленное место игр — поиграть в прятки.

В общем, куда угодно, но явно не туда, куда нужно.

Стало быть, опять потеряно время. Совершена очередная глупость. И теперь, похоже, до вечера из Бангора не вылететь. Теперь, пожалуй, не успеет он найти подходящих стыковочных рейсов даже через столицу страны, не то, что штата.

Разве только решиться на ночёвку в аэропорту?

Или забронировать гостиницу в городе на одну ночь, и с утра выехать в аэропорт, и — улететь! Первым же возможным рейсом!

Нет, но как он мог такую глупость совершить? Довериться маленькому ребёнку! Час…

Алексей посмотрел на часы.

…Да, лишний час потратить на прогулку, абсолютно бесполезную прогулку!

Но что же за страна! Что за странная страна!

Сначала Викрам учинил гонки с аварией, да ещё и повёз по кружному пути (а ведь производил впечатление вполне надёжного и толкового человека, настоящего профессионала).

А теперь вот и сам Алексей ни с того, ни с сего — взял и сотворил явную глупость. Бросил машину, пошёл вслед за совершенно его не понимающим проводником примерно трёх лет от роду.

Такой поступок даже Викрама, пожалуй, удивит.

Нет, что происходит? Воздух здесь такой, особый, от которого глупости творить хочется?

Или местные духи его по пустырям и лесным дорогам кружат?

Или… Нет ему дальше пути?

И куда теперь?

Будто отвечая на невысказанный вопрос, мальчишка подбежал к хижине, у порога остановился и помахал рукой.

«Пойду» решил Алексей, прекрасно понимая, что совершает ещё одну глупость. «Может, хоть чаем угостят. Или что они тут пьют?»

Пить, конечно, хотелось. Но получить желтуху или что пострашнее — не хотелось вовсе. Так что, мысленно пожелав чаю, Алексей тут же мысленно от него отказался.

Но в хижину зашёл.

Как он полагал (а чего ещё можно было ожидать?) соломенное жилище наполнено было душным, выедающим глаза дымом, сгустившимся настолько, что полумрак, освещаемый лишь слабыми лучами, пробивавшимися сквозь дыры в кровле, шагах в двух от входа превращался и вовсе в сумрак, в котором даже исправленным в лучшей швейцарской клинике зрением не смог Алексей ничего разглядеть.

Потому он потоптался нерешительно у входа, глянул на стоявшего рядом и радостно улыбавшегося малыша и, откашлявшись, произнёс…

Почему-то для общения выбрал английский язык. Хотя, пожалуй, с тем же успехом мог бы выбрать и русский. Или немецкий (который учил когда-то в школе и даже по сию пору помнил примерно с десяток не слишком сложных фраз).

…молящим голосом:

— Простите за вторжение. Меня этот ребёнок привёл. Я бы хотел…

Вспыхнул желто-красный огонёк. В устроенном прямо на полу хижину, у самого входа, обложенном камнями очаге заворочалось, просыпаясь, пламя, пробиваясь сквозь слой золы и тлеющих кизячных лепёшек.

Алексею показалось, что в углу кто-то шевельнулся… как будто — встал даже… и вдруг решительным шагом пошёл прямо на него.

Алексей невольно попятился и, забыв от волнения все английские слова, забормотал по-русски:

— Я беспокоить не хотел! Честное слово, не хотел! Мне позвонить нужно!

Он закрутил в воздухе пальцем, будто на невидимом диске набирая номер. И на миг приложил к уху ладонь.

— Дзинь! — воскликнул Алескей, чувствуя себя последним болваном.

«Ну чего припёрся сюда? Зачем?»

— Но я могу и уйти! Я не настаиваю!

Из темноты на свет выпрыгнула одетая в вымазанное охристой глиной рубище старуха с длинными, спутанными волосами.

Лицо старухи покрыто было язвами и мокнущими болячками, и, перекошенное от гнева, походило оно на устрашающую ритуальную маску, надеваемую (как слышал Алексей) во время обрядов поклонения чёрной богине жрецами одного из местных культов.

Вот только будь это маска — не было бы такого страха и смятения в душе.

Но осознание того, что вот это, буро-красное, истекающее гноем и сукровицей месиво — лицо, внушало неодолимый, до обморока доводящий ужас.

На Алексея напал столбняк. Он стоял недвижно, и отчаянно пытался вспомнить какую-нибудь молитву, хоть никогда и не верил в силу молитв.

А старуха сердито закричала, но почему-то не на незваного гостя, а на приведшего его мальчонку (который, тем не менее, слушая гневные и истошные выкрики, всё так же безмятежно улыбался, будто грозный вид старухи его скорее веселил и забавлял, а вовсе не пугал).

На Алексея же она не обращала никакого внимания… до поры!

Едва мальчишка сказал ей что-то в ответ… похоже, возразил, и довольно дерзко…

«Может, это бабушка его?» подумал Алексей. «Болеет старая, и малец брошенный… Бежать надо, бежать к машине!»

…как старуха подхватила с пола помятый, закопчённый медный горшок — и водою из него плеснула в лицо Алексею.

— …ать! — завопил Алексей, отплёвываясь и вытирая лицо. — Ты что, сдурела, старая? Если пенсионерка, так всё позволено?

Старуха завыла в ответ и зашептала что-то, очень похожее на молитвы или заклинания.

Малыш дёрнул Алексея за брючину и заговорщицки подмигнул.

Старуха окунула пальцы в воду и — капли брызнули в лицо гостю.

— Не смей!

Алексей закрутился, уворачиваясь от брызг.

— Что ж это… Со всеми гостями так?! Дура! Сумасшедшая! Потому тебя на отшибе и поселили!

Крики на старуху не действовали. Звук её голоса нарастал, читаемые нараспев заклинания звучали всё громче и резче, и капли холодной, стоялым болотом пахнущей воды всё летели и летели в лицо.

— Тьфу! Тьфу!

Алексей, не выдержав водной пытки, развернулся и кинулся наутёк.

А старуха, проявив неожиданную резвость, уже во дворе ухитрилась догнать его и вылить на спину остатки из горшка.

Мокрый, испуганный и униженный, бежал Алексей по улице и чувствовал себя то ли котом нашкодившим, то ли ещё какой мелкой и неуважаемой домашней живностью, забредшей ненароком в запретный для живности дом и потому облитой хозяевами без всякой жалости и без жалости же выброшенной за порог.

«Гадость!» повторял Алексей. «Гадость!»

Он и сам не понял и не заметил, как вынесли его ноги на то место, где стояла брошенная им машина и дожидался его, нетерпеливо бродя взад и вперёд вдоль проржавевшей ограды, Викрам.

А когда заметил Алексей, что вернулся в нужное место и по дороге нисколько не заплутал, то увидел он и то, что улица полна народу.

Да, улица была оживлённой!

По лужам носились стайки детей (вот только того, знакомого малыша, среди них не было), по улице, объезжая дремлющих коров, двигались повозки, местный люд бродил степенно от дома к дому.

Алексей остановился и ошарашено смотрел на всё это оживлённое многолюдие минуты две.

На всякий случай даже посмотрел назад, в ту сторону, откуда пришёл.

И там картина была та же: заполненная людьми улица, движение повозок и даже, кажется, скутеров, мелькнувших где-то вдали.

Шум, гомон…

«Они что, спали все?» подумал Алексей. «А потом проснулись разом?»

Ничего более разумного в голову ему не пришло. Впрочем, измученный необычными явлениями разум ничего уже не пытался объяснить, а требовал лишь отдыха и покоя.

Кто-то из проходивших толкнул Алексея и вывел тем из затянувшегося ступора.

Он нашёл в себе силы стронуться с места и подойти к машине, где у заранее распахнутой для босса двери стоял удивлённо смотревший на него Викрам.

— Я быстро пришёл! — заявил водитель. — Босс долго ходил. Он долго здесь не был. Зачем уходить? Если босс хотел гулять, сказал бы мне. Я бы с роднёй познакомил…

Викрам понял, что сболтнул лишнее и быстро прикусил язык.

Но впавший отчасти в прострацию Алексей, не обратив внимания на его слова, действуя механически и словно бы по программе, сел в машину и замер, глядя в ветровое стекло остановившимся, сомнамбулическим взглядом.

— Рубашка мокрая, — напомнил Викрам и закрыл дверь.

Сев за руль, помедлил водитель немного, и, достав из кармана платок, протянул хозяину.

Алексей скосил глаза и отрицательно покачал головой.

А потом тихо произнёс, будто самого себя спрашивая:

— Что тут за старуха живёт? Зачем я туда ходил?

— Что? — переспросил водитель.

— Старая женщина, — переходя на английский, пояснил Алексей. — На краю деревни, на пустыре. Это она облила меня водой.

— Водой непрошенных гонят, — заметил Викрам. — Ночью идут, днём ходят. Ночью их много видят, днём мало кто. Таких уже нет, кто днём. Раньше были. Тебя за другого приняли, босс. Не злись! Здесь хорошие люди, добрые. Надо было со мной ходить! И пустырей на краю нет, ананасы растут. Плантации! Много плантаций! Ананасы собирают, в город везут, на корабли грузят.

Он нажал на кнопку и двигатель тихо заворчал.

— Теперь в Бангор! — радостно заявил Викрам.

— Нет! — решительно произнёс Алексей.

Водитель удивлённо посмотрел на него.

— Бангор? Лететь? Время есть, быстро ехать!

— Нарака! — отрезал Алексей. — Возвращаемся домой…

И, улыбнувшись грустно, подумал:

«Вот уже и Нараку домом называю!»

Водитель пожал плечами, лихо развернул машину прямо посреди улицы — и поехал в обратную сторону.

Алексей в глубине души надеялся, что проедут они как-нибудь мимо хижины на пустыре, и можно будет тогда, показав на это жилище, спросит у Викрама, что же за странная старух здесь живёт (а Алексей был уверен теперь, что Викрам не чужой в этой деревне и местных должен неплохо знать).

Но вот уже и миновали они деревню, и исчезли вдали серо-жёлтые стены саманных домов, и промелькнули пальмовые рощи, и начались те самые плантации, о которых говорил Викрам, и потянулись уходящими вдаль рядами весёлые зелёные ананасовые метёлки.

Но не попалась на глаза та хижина…

Не по той дороге поехали. Или Алексей прозевал и хижину, и пустырь.

В общем, и не спросить…

— Нарака? — в последний раз уточнил водитель, едва выехали они на развилку за деревней.

— Нарака, — подтвердил Алексей.

Машина свернула направо. Километров пять двигалась по грунтовке, прокручивающимися колёсами поднимая в воздух комья тяжёлой, красной глины.

А на шестом километре выехала на ведущую от Бангора к побережью автомагистраль.

Храм, что спрятался в самой глубине леса, долго искать не пришлось. Искандерову хорошо знакомы были заповедные эти места, потому он уверенно вёл свою спутницу по извилистой лесной тропинке, сжатой с двух сторон зелёными стенами джунглей.

Воздух в лесу, пропитанный терпким лиственно-земляным запахом, неподвижный и до предела насыщенный влагой, тяжелил дыхание, так что Ира, непривычная к походам по южным лесным краям, скоро стала уставать.

Возможно, Михаилу опять пришлось бы нести её на руках…

«Это уж слишком!» заявила сама себе Ирина, хотя и не была уверена, действительно ли это слишком или, быть может, вовсе даже и не слишком, а в самый раз.

Раздумывать над этим, равно как и просить Михаила о помощи не пришлось. Дорога, по счастью, оказалась недолгой.

За поворотом (как неожиданно для Ирины выяснилось — последним перед целью их короткого путешествия) открылась расчищенная от зарослей площадка у подножия скал, от дальнего края которой начинались вырубленные в породе широкие ступени, что вели вверх — к пещерному храму.

— Посмотри! — сказал Михаил, едва остановились они у края леса.

И показал вверх.

Ирина посмотрела на то место, куда показывал он — и замерла на ставшее долгим мгновение, поражённая необыкновенной, ни на что прежде виденное не похожей красотой открывшегося ей пространства.

В красном теле скал, на двухсотметровой высоте, был тончайшим резцом обработан древний камень и превращён в покрытые сложными, переплетающимися узорами стены величественного храма. Пространство между узорами были отполировано древними строителями и с таким искусством спрессованным кварцевым порошком, что и теперь, по прошествии тысячелетий со времени сотворения святыни, сохранившейся гладкостью и отражающей способностью своей походило за зеркало, так что удивительный сложносоставной растительно-геометрический орнамент перемежался блистающими на солнце вставками древних зеркал.

Судя по размаху и величию, храм был родом из древних, быть может — легендарно-допотопных времён.

Сама скала стала домом древних богов и вершина её, уходящая в небо, была — купол.

Вид этого скального сооружения был настолько необычен, что и человек, совершенно несведущий в культовых постройках Денпасавара догадался бы…

Да, непременно догадался бы, почувствовал, понял бы сразу, что храм это создан был в те давние, бесконечно далёкие времена, когда и самые древние из царств Денпасавар ещё не были созданы, и предки нынешних жителей побережья не пришли ещё в эти места, а населены были эти края каким-то иным народом, который сметён был потоком времени, и унёс с собой веру свою и своих богов, и только сокрытый лесом и спасённой скальной крепостью своей — остался храм, не свидетель и не рассказчик о величии ушедших времён, но лишь обломок, случайно уцелевший обломок погибшего мира.

Розово-порфирные стражи храма, каменные карлики, застывшие в молитвенных позах, стояли у входа в святилище, у тёмного входа, к которому от площадки вели широкие ступени.

Каменные карлики будто ждали кого-то, кто должен был показаться на свет, выйти из темноты, спасителем или грозным судьёй выйти в мир; коснувшись розовых стражей, оживить их — и повести за собой, вниз по ступеням, вниз!

Каменные карлики терпеливо ждали его, этого неведомого бога или героя, с древности и до наших дней терпеливо простояв у края темноты. Но не вышел никто.

Пока.

Быть может этот кто-то, прячущийся в темноте, в глубине красивейшего храма, ждал гостей из мира?

Чтобы спросить: "что за жизнь там, за стенами?"

И, услышав ответ, решить: время ли выйти ему или ещё нет.

«Неужели мы…»

— Идём туда? — спросила Ирина.

Искадеров кивнул в ответ.

— Именно туда. Удивительное место, Ирина. И его не показывают туристам. И не покажут никогда!

Михаил показал на вход.

— Здесь есть стражи. «Люди мира»…

И, заранее отвечая на пока ещё не заданный, но вполне закономерный и само собой разумеющийся вопрос, пояснил:

— Это такая община, вроде хиппи…

Тут же добавил поспешно:

— Не хиппи, нет! Что-то вроде детей природы, космоса. Тех, кто ищет свободу и гармонию.

— Да, да, понимаю, — ироничным тоном ответила Ирина и показала на засыпанную бурым гравием площадку, где с мелкими камешками перемешаны были окурки разноцветных, явно из подручного материала сделанных самокруток.

— Не без этого, — согласился Искандеров. — Они рассказывали мне, что ищут портал, выход какой-то… Чепуха, конечно, полная! Выход они уже нашли, раз достигли покоя и просветления. Да, а травка здешняя забористая!

Михаил откашлялся смущённо.

— Один раз пробовал, из поэтического любопытства.

— А я бы тоже попробовать не отказалась! — неожиданно выпалила Ирина.

И в голосе её явственно послышался едва скрываемый вызов.

«Боже, что он обо мне подумает!» с запоздалым внутренним смущением подумала Ира. «Богатая дамочка ищет приключений?»

И тут же решила, что, пожалуй… Ищет!

Отчего-то сразу она поняла, что в Нараке — позволено всё. Только здесь и позволено всё. Только здесь и возможно…

— Всему своё время, — ответил Михаил. — Время обретать разум, и время его терять… Ну что, рассмотрим вблизи обитель бессмертных?

— А стражи? — напомнила Ирина.

Михаил наморщил лоб и растянул рот, состроив на мгновение рожу престрашную.

Потом пояснил:

— Да ни черта они не сторожат и не охраняют! Видела бы этих худосочных пацифистов! Хотя…

Улыбнулся.

— Одним своим видом они туристов распугивают. Самого дикого вида, в лохмотьях ходят. Может, поэтому турфирмы своих агентов сюда не посылают на разведку, и не упоминают это место в своих справочниках. Да… Вот местные жители этих беглецов от цивилизации уважают, считают святыми.

— А ты? — уточнила Ирина.

— А с ними просто дружу, — пояснил Михаил.

Едва отхрустел пылью крошащийся гравий под их ногами, едва миновали они площадку перед каменной лестницей…

— Барышня, соблаговолите продать мне один билет до Санкт-Петербурга, — церемонно и с лёгким великосветским грассированием произнёс Игнат, слегка склонив голову к жёлтому кассовому окну.

Круглолицая и печнорумяная барышня лет восемнадцати скосила на него сделанные из дешёвенького полупрозрачного перламутра глазки, и фыркнула презрительно:

— Джентльмен нашёлся! А сам пролез без очереди… Я видела!

Очередь глухо заворчала, но Игнат грозным взглядом смирил её.

— Пролез! — глухо, с нарастающим раздражением произнёс он.

И, сбросив напускное барство, сорвался на визгливый крик:

— Тебе начальник звонил? Звонил, выдра пустоглазая?! Чего уставилась? Ты фамилию в паспорте посмотри!

И он швырнул паспорт в окошко.

Барышня испуганно сжалась, потом всхлипнула пару раз. Приняла деньги и оформила билет.

— СВ, как просили…

Она старалась не смотреть ему в глаза.

«Идиоты кругом…» с внезапно нахлынувшей тоской подумал Игнат. «Трусливые и слезливые идиоты! Для кого стараюсь? Для кого выкладываюсь? Боже мой!»

— Так-то… — напутствовал барышню Игнат.

Без прежнего раздражения и высокомерия. Отчего-то надоело ему упиваться презрением к бедным, и охватила апатия.

Голос зазвучал вяло и глухо.

— У меня тут всё схвачено, — забубнил патефонно Игнат. — Я устрою, если что… В кризис уволенной быть — не сахар.

— Мужчина, я всё поняла, — с тоскою в голосе ответила барышня. — Идите уже!

Игнат, опустив голову, отошёл от кассы.

«Зажрались!» кинул ему кто-то в спину.

Игнат не удостоил обидчика ни взглядом, ни ответом.

Пару минут стоял он в молчании, а потом, тряхнув головой, двинулся в вокзальный ресторан.

Пропустив в сём приятном месте пару рюмок коньяка, Игнат поправил настроение и даже промычал немузыкально пару куплетов из Imagine на радость неупокоенной душе Джона Леннона.

Выйдя из ресторана, Игнат заложил руки за спину и с гордым видом прошёлся вдоль торговых кисков, задержавшись на пару минут возле книжного.

Тут и сердце забилось радостно: большая часть стоявших на полках книг выпущена была его издательской группой.

Взглядом полководца, оглядывающего построенные для битвы войска, окинул Игнат многоцветное и глянцевое книжное великолепие.

«По мозгам да по глазам!» подумал он и приложил ладонь к стеклу. «Наотмашь ударят! Без промаха!»

— Хорошо берут? — обратился Игнат к продавцу.

Рыжий малый отхлебнул колу из банки, подёргал мочку уха и как-то неуверенно произнёс:

— Когда как… Сегодня не очень. Вот вчера поезд на Петрозаводск задержалис отправлением, ремонт был срочный на путях. Так детективы неплохо покупали, и кулинарные тоже… А сегодня кроссворды в основном. А вам чего?

Игнат хитро прищурился и вкрадчивым голосом произнёс:

— Петкевича есть новое что-нибудь?

Рыжий завертел головой, оглядывая полки.

— Кого? Нету вроде…

«Спёкся Петкевич!» удовлетворённо заметил Игнат. «Как ушёл от меня — сразу спёкся. А такого творца великого из себя корчил, куда там! Гений-убожество… В стол, небось, пишет, да горькую пьёт!»

— Никандрин?

Парень развернулся, чтобы получше разглядеть самые дальние полки.

— Нет, ничего такого…

«И этот туда же!» отметил Игнат.

На мгновение он замер, поражённый внезапной догадкой, и бросил отрывисто:

— Искандеров!

Рыжий в стеклянном своём ящике закрутился волчком, замахал руками и вдруг встал как вкопанный.

— А этот есть! — радостно заявил он. — Детективная серия, пара экземпляром осталась нераспроданных.

Игнат вздохнул облегчённо.

«Ну что, Миша, ты пока в обойме. Но это — пока!»

— Будете брать? — поинтересовался рыжий.

И, наклонившись, постарался незаметно сдуть пыль с обложки.

— Возьму, — ответил Игнат.

И шёпотом добавил:

— А последний экземпляр себе оставь. У Искандерова в этой серии скоро новый роман выйдет. У тебя, считай, детектив с продолжением будет.

— Да я детективы не люблю! — ответил рыжий, выбивая чек. — Я исторические исследования люблю. О том, как русские князья вместе с монгольскими ханами Америку открыли в тринадцатом веке. Я у академика Хоменко читал! А в Китай-городе китайскую стену строили…

«Боже милосердный!» подумал Игнат, пряча книгу в портфель. «И Хоменко я издаю… А что делать? Не я издам, так другой… Рыжий! Он, он один во всём виноват!»

— Валяй! — сказал Игнат. — Историю изучать полезно.

И едва на пару шагов отошёл он в сторону, как долетел до его слуха тихий и жалобный писк.

Игнат остановился и посмотрел в ту сторону, откуда, как казалось ему, идёт этот странный звук.

Похожий на пушистый шар щенок выкатился откуда-то из-за киоска и, едва переступая толстыми лапками, несмело подошёл к нему.

— Бомжи вчера на запасных путях собаку съели, — доверительным тоном сообщила Игнату натиравшая пол уборщица. — А щенки разбежались кто куда… Может?

Игнат повернул голову в её сторону. Женщина сразу осеклась и покатила прочь громыхающуя свою тележку со швабрами и щётками.

— Тебя тоже к книгам тянет? — спросил Игнат зверёнка. — Убежище ищешь? А книги, брат, никого ещё не спасли!

Щенок понюхал Игнатовы ботинки и жалобно заскулил.

Боги многорукие, сонные лица.

Два шага от входа, не дальше.

Ирина не почувствовала ни страха, ни испуга, ни волнения.

Быть может потому, что было ей легко и спокойно с этим странным, но необыкновенно притягатльным человеком.

С человеком, что привёл её в необычное это место.

Место, где многорукие боги, освещённые едва проникавшим сквозь вход и отражённым от стен бледно-розовым светом, замерли в многовековом сне, не замечая течения времени, не замечания смены дня и ночи, не замечая приходящих к ним и уходящих от них, не замечая взывающих к ним и тех, кто лишь молча и пристально вглядывается в их застывшие лица.

Боги с закрытыми глазами, многорукие боги.

Синий бог в глубине подземного зала. Алый бог рядом с ним.

Чёрная богиня у самого входа.

То ли подсвеченные солнцем песчинки и пылинки, то ли золотистые светлячки вьются на её головой.

— Местные называют её Кали, — сказал Искандеров, подходя ближе к многорукой богине.

Чёрная запрокинула голову с хищно разинутым ртом, далеко вытягивая красный, будто свежей кровью окрашенный язык.

Многичисленные руки развела она в стороны, словно стараясь обнять вернувшихся детей своих.

Застывшие в страстном безумии глаза чёрной богини смотрели в центр пещерного купола, в высшую точку его, терявшуюся темноте.

Ожерелье из золотистых черепов ярко сверкало на груди богини, и свет этот, проникая в сознание, пробуждал какие-то непонятные, неформившиеся, туманные, но необыкновенно сильные чувства, завладевавшие разумом постепенно, но настойчиво и неотвратимо.

Богиня внушала не страх, но страсть.

Неземную, безумную! Давно забытую в обыденном мире, первобытную.

Так что…

— Но это не Кали, — продолжал Искандеров. — Хотя она тоже чёрная. И тоже умеет дарить свободу. Это не индуистский храм, это храм ещё более древней религии. Один археолог, бывший проездом в Нараке, рассказывал мне, что пещерный храм построен был в доисторические времена, когда предки здешних жителей кочевали далеко на севере, а этот берег был краем ойкумены, окраинной частью населённого древней расой материка. Быть может, этот кусочек суши — последний осколок древней страны. Смотри!

Михаил показал на выступавшие из обтёсанной скальной породы прозрачные кристаллы вытянутой формы, излучавшие мягкое, серибристо-голубое сияние.

— Этот минерал встречается только здесь, на этом берегу, — сказал Михаил.

Он вынул из кармана маленький перочинный нож и, отколок от стены светящийся камень, протянул его Ирине.

— Возьми. Он…

«Тёплый на ощупь!» с удивлением подумала Ирина.

— Возьми! — попросил Михаил. — Подарок богини…

Она положила кусочек кристалла в карман. Единственный карман юбки. Рядом с магнитной карточкой-ключом от ворот особняка.

— Помнишь легенду об ушедшем под воду древнем материке? — спросил Искандеров.

— Атлантида? — неуверенно предположила Ирина.

Михаил покачал головой.

И ответил:

— Лемурия. Так назывался древний южный континент. Его населял древний народ, владевший секретами магии и сокровенными знаниями, полученными от богов и духов, охранящих проход между земным миром и миром призраков. В Лемурии гостили неуспокоенные души, останавливаясь там на какое-то время перед окончательным переходом в иной мир. Никто не знает, зачем они останавливась в этой стране. То есть, богам и лемурийцам ответ, конечно, был известен, да только теперь мы не можем спросить ни тех, ни других. Разве что…

По лицу его скользнула тень и голос дрогнул.

— Одно понятно… Думаю… Думаю, что там, в Лемурии можно было исправить что-то… Ошибки… Использовать последний шанс… Не знаю! Может, для того это место и создали, чтобы неуспокоенные души не побежали сразу куда-нибудь на небо или… в другую сторону… И не стали по наивности жаловаться на нелепую свою жизнь, и про все ими сделанные глупости рассказывать. Место искупления страстей…

Он отвернулся.

А потом решительно махнул рукой.

— Чепуха! Древние легенды! Люди любят придумывать сказки, ничего с этим не поделаешь. О древней стране ничего толком не известно, одни предположения. Какая-то доиндуистская цивилизация… Даже язык их не известен. А местные их богов называют привычными индуистскими именами, сочиняют небылицы… Чушь потустороняя!

Михаил подошёл к Ирине и взял её за руку.

— Не наскучил своими рассказами?

— Нет, — ответила Ирина. — Очень интересно! И…

Она осторожно освободила руку и оступила ближе к чёрной богине.

— Здесь всё так необычно! Мы ведь с мужем объездили много стран..

Михаил снова приблизился к ней. Ей показалось, что глаза его сверкнули. Ярко, хищно!

«Что он?..» с тревогой и нарастающим, пугающим её желанием подумала она.

— …Много стран, — растеряно повторила она. — В Греции, в Италии, в Латинской Америке…

Она отошла ещё на шаг. И спиною упёрлась в гладкую и холодную, до мурашек холодную, леденящую кожу преграду.

— …Нигде не видела ничего подобного…

«Что за спиной?»

Она подняла голову. Вверху, прямо над её головой благословляюще поднимала руки чёрная богиня.

А под ногами…

— Здесь цветы… У подножия, — прошептала Ирина. — Ты же говорил, никто сюда не приходит… И ещё местные называют её — Кали…

Оскаленный рот богини глотает чёрный воздух.

— Если это Кали, — ответил Михаил, — то сейчас её время, её эпоха. Самое время порадовать её и попросить у неё немного счастья. Сюда приходят крестьяне. Иногда — «люди мира». Эти цветы — дар. Но в глубину храма не заходит никто. Никто…

Он подошёл в плотную. А ей уже некуда оступать. И огонь в глазах его всё сильнее и жарче.

«Ты этого хотела? Этого? Этого…»

Кровь бьёт в виски и слабеют ноги.

Михаил прижался к ней и она почувствовала как выступающая, горячая плоть его прижимается прижимается к ставшему необычайно чувствительным месту между её ног, и горячая влага начинает собираться внизу её живота.

Он коснулся губами её губ. Она почувствовала как язык его проник в её рот и кончиком гладил нёбо и её язык.

И дыхание её перехватило, когда он поднял кра её юбки и рука его потянула вниз её трусики.

Она попыталась… сказать…

«Нет, не так… не так быстро! Не так… мне…»

Но что можно было сказать с таким сладким кляпом во рту?

Ажурная полоска ткани поползла вниз.

Ирина почувствовала, что Михаил, слегка приподняв её, укладывает на каменное подножие у ног статуи.

Приподнятая юбка легла на её живот.

Пальцы его гладят её лобок и спускаются ниже — к нежным, влажным, розовым лепесткам.

Возбуждение её растёт. Слюна наполняет рот, и вкус её сладок.

Он целует её шею.

Бретельки платья скользят вниз. Обнажается её пышная грудь с затвердевшими, алыми от огненной страсти сосками.

Сосками, которые заглатывает он, лижет, сосёт, обильно смачивая слюной.

Слышен шорох.

«Брюки…» подумала она.

Волнение? Да, волнение…

«Неужели так приятно… попробовать на вкус… нового мужчину? Нового…»

Голова её кружится.

Приятно… Нового…

«Это тот… кого видела только издали, а теперь… со мной… Он со мной!»

Только читала в книгах о такой страсти. В романах… Какая была отстранённость от тех страстей! Она и представить себе не могла, что возможно так — наяву.

И кружение мыслей, и неясность, смещённость сознания, и затуманенность его — всё как-будто свидетельствовало о том, что она и впрямь попала неожиданно в странный, сладкий и пугающий своей непредсказуемостью сон, но чувства, охватившие её, были так сильны и так отчётливо ощущались и переживались её, что, не смотря на всю необычность ситуации, сознавала она, что всё происходящее с ней — происходит наяву.

Здесь, сейчас, на каменном ложе, у ног чёрной богини отдаётся она едва знакомому…

Но такому желанному, желанному человеку!

И своими коленями чувствует его колени.

Его ноги раздвигают её ноги.

Слабость и истома… И первый стон её! Страстный и долгий стон!

Она чувствует как напрягшийся член его входит в глубину её тела. Пятками она гладит его ягодицы, ощущая напряжение твердеющих, сжимающихся мышц и, одновременно, приятную мягкость кожи. Бёдрами охватывает его тело, сжимает его…

И, запрокинув голову, видит благословляющие её чёрные руки богини…

Руки, дарующие благодать, руки, из души извлекающие огонь — плывут, плывут, сплетаются, узором, рисунком, кругом чёрного солнца сплетаются над ней, вверху!

И синие искры сыпятся с купола, сверкающим вихрем кружатся в воздухе, вспыхивают ярко — и гаснут.

«Как мне найти дорогу домой, любимая?

Как вернуться?

Как сотворить тебя? Из какого нежнейшего бархата сшить твоё тело?

И снова написать жизнь. Жизнь с тобой.

Неужели возможно… придумать любовь?

Такое запутанное письмо у жизни… Пишет, зачеркнёт — пишет снова.

Хочется заглянуть через плечо: а что там будет, впереди?

Что ещё она сочинит…

А я вот пытаюсь пристроиться рядом и приписать что-то своё. А жизнь глядит на меня лукаво и думает: «Не переиграешь, брат, не превзойдёшь фантазией!»

А я всё надеюсь, надеюсь.

Глупый я человек. Но потому, наверное, и жив до сих пор, что силою глупости и наивнойо веры умею преодолевать невзгоды…

Часто на мой же зов и приходящие.

Самое время постучать в грудь кулаком.

Позёрство… Ни во что не верю, ни от кого спасения не жду. И сам стал на удивление бесполезен.

Нет, не возвращайся. Чёрт со мной и со всеми моими бестолковыми исповедями!

И пьяными откровениями…

У меня всё хорошо. Очень хорошо! Мне наплевать на всё. Я доволен жизнью и счастлив. И без тебя мне лучше, чем с тобой.

В конце концов, я могу позволить себе всё! Всё, что только может вообразить больное моё воображение и всё, что может предложить снисходительная ко греху Нарака.

Ты освободила меня, и сделала это вовремя.

Скоро, поверь, я выброшу тебя из головы. Окончательно и бесповоротно. Я чищу себе мозги такими крепкими кислотными растворами, что память грязной коркою отлетает прочь от сознания и растворяется без остатка в бурлящей кислоте.

Скоро и ты…

Ты мне веришь?

Не надо, не верь.

Не знаю, что со мной. Курю самокрутку дядюшки Джа, а всё бьётся что-то в груди.

Сколько ещё время будет тянуться?

Хотя, наверное, скоро…»

Раздвинув обессилившие ноги, Ирина лежала на спине с закрытыми глазами.

Дыхание её было ровным и, казалось, она спала, но стоили Искандерову склониться над ней, чтобы, осторожно потянув платье, прикрыть её соблазнительную и непомерно заводящую его наготу, как открыла она глаза.

И сказала:

— Со мной никогда ещё не было… такого.

— Такого хорошего? — шёпотом спросил Михаил.

— Необычного, — ответила она.

Михаил выпрямился. Откашлявшись смущённо и полуотвернувшись, протянул ей взятые с каменного пола её трусики.

— Я кажется в порыве страсти…

Она взяла их. Улыбнулась.

— Теперь их не наденешь. Но будет память!

Она встала, отряхивая с платья древнюю пыль.

И сунула изорванные трусики в боковой кармашек платья.

Потянулась и спросила спутника:

— А до душа эта древняя цивилизация не додумалась?

«Какой у неё игривый тон стал!» отметил Михаил. «Кажется, она входит во вкус. Что ж, игра станет ещё интересней! Теперь пора мне встать на колени…»

— Лучше! — воскликнул Михаил. — Здесь кое-что лучше душа и джакузи. Горное озеро в водопадом! Сейчас выйдем из храма, по горной тропе минут за пять выйдем к подножию горы. Обойдём её, и вскоре выйдем к озеру. Это тихое, уединённое место…

Ира зябко поёжилась.

— Вода-а холодная! — нараспев протянула она.

Михаил подошёл к ней и нежно обнял.

— Я тебя согрею… К тому же на озере есть отмели, где на солнце вода быстро прогревается…

Вдох. Раздувающий ноздри — воздух, наполненный запахом женщины. Женщины, которая принадлежит ему.

«Когда женщина испытывает страсть, от тела её пахнет цветами и мёдом… От тела… Но там, между ног — особый запах! И особый вкус…»

— И никого нет, — продолжал Михаил. — Никто не увидит. Можно купаться обнажённой.

— Тебе мало? — и губы Ирины коснулись его щеки.

— Мало, — честно признался Михаил. — Наверное, мне тебя всегда будет мало…

Ирина качнула головой.

— Запомни, — сказала она. — Хорошо запомни — мы только сегодня вместе. Только сегодня я позволю себе быть свободной и легкомысленной.

А потом добавила:

— Ну, быть может ещё завтра.

Когда вышли они на свет, спросила она как бы между прочим:

— А почему никто не заходит в глубину храма? Даже эти, «люди мира»… Там что-то страшное? Неприятное?

Искандеров замотал головой.

— Нет, нет! — поспешно ответил он.

Так поспешно, что Ирина удивлённо вскинула брови.

— Там нет ничего плохого! — воскликнул он. — Нет и быть не может!

— Но почему?.. — не отступала она.

Михаил протянлу ей руку.

— Острожней, сейчас спускаться будем! Тропинка широкая и спуск пологий, но всё-таки будь осторожней и смотри под ноги. Камешек можут попасться или трещина в скале. Бывают такие коварные трещины…

Она взяла его за руку.

— …заросшие травой. Их сразу и не заметишь!

И ответил на её вопрос:

— А про святилище не спришивай. Входить можно, и на богов этих смотреть, и многое ещё чего… Но дальше нельзя! Нельзя в глубину горы!

Он приложил палец к губам.

— Точно знаю, что там есть кто-то… Что-то живое там, шевелится… В его жилище лучше не заглядывать. Местные об этом знают, и «люди мира» знают. Местные на всякий случай вообще сюда не заглядывают. А я вот часто захаживаю, даже ночевал однажды рядом с входом. Но только рядом с входом… Осторожней!

Она едва не попала ногой в небольшую впадину между камнями.

Искандеров подхватил её. А потом поднял на руки.

— Лучше я так понесу, — заметил он. — Так спокойней!

«Всё-таки все писатели сумасшедшие» подумала Ирина, по-детски сжимаясь калачиком и голову укладывая Михаилу на плечо. «Всё время что-то придумывают, сочиняют… Потому с ними и интересно! Вот Лёшка, сухарь офисный, никогда бы такую историю не придумал. И никогда бы не додумался… у ног этой богини… Надо же, сама чёрная, рук полно, и язык такой красный! Боже, как же это… заводит! И, кажется, он сейчас придумает что-то ещё!»

И она, улыбнувшись, тронула губами его шею.

Нож стучит по доске. Часто-часто. Красный перец, сладкий перец, сочный перец, сок брызжет, мелкие капли сока летят в стороны, капли сладкого сока летят в стороны.

Занавеска задёрнута. Солнечный день, но солнце — на улице, солнце во дворе, старом московском дворе, солнце заглядывает в окно, но на окне занавеска.

Плотная занавеска. Белая занавеска. Вышиты шёлковой ниткой маки.

Окно приоткрыто. Ветра нет. Духота.

— Что случилось? Я же поздоровался. Так и сказал: «Добрый день!» Громко сказал, между прочим…

Стук лезвия о доску.

— Да ты уже порезала всё! На мелкие кусочки! Остановись!

Михаил пытается обнять жену. Но она отстраняет его, отбрасывает его руки.

— Ты че…

Он спотыкается. Стул падает на пол, качается стол. Кусочек перца с края доски падает на пол.

— Я… Хочу я..

Откладывает нож. Отодвигает доску к краю стола.

Поворачивается к мужу.

Глаза у Светланы холодные. Боже, до ледяного ожога холодные!

— Ты! — кричит она. — Всё ты! Конечно, ты! Ты у нас много лет самый главный, ты у нас единственный, тебя надо беречь любить и холить! Минуты не прошло, как ты любимую песню завёл. «Я» и «хочу»! Вот всё, что у тебя в голове! Хочу быть великим, хочу быть единственным и неповторимым, хочу памятник при жизни! А ещё что?

Она бросает синий, с жёлтым солнышком, передник. В мойку! Прямо туда!

— Ещё что? Компенсацию от жизни за годы бедности и унижений? Хочешь, чтобы носили на руках! Хочешь себя, любимого, ублажать!

— Сдурела… Как есть… Стоило на два дня, всего на два дня…

Михаил, поддерживая стул, садится медленно, с трудом сгибая ватные ноги. Шумно дышит, отдувается.

— …в поездку отправится, так уже скандал и разгром в доме.

— Четыре! — кричит в ответ Светлана. — Тебя не было четыре дня!

Она отошла к плите. Она стоит, опустив голову. Кипит бульон, пар идёт от кастрюли.

Шум за окном. Урчит машина, пересекая двор.

— Ну да, четыре, — и Михаил важно кивает в ответ. — Творческая поездка, писательская конференция в санатории… Как его…

Михаил роется в карманах. Достаёт листок из внутреннего кармана пиджака.

— Санаторий «Берёзовая роща», на Клязьме. Я же говорил…

Светлана качает головой в ответ.

— Ты говорил, много чего говорил. Я всё верила… Хотя давно можно было бы догадаться! И звонки эти днём и ночью, и сообщения на автоответчике, и записочки в столе! Хранил их, собирал! И часто названивал по номерам, муж разлюбезный?

Михаил бьёт кулаком по столу.

— Не напоминай! Не смей напоминать! Слушать тебя не хочу! Мой стол, мой письменный стол — святая святых! Запретная территория для всех, включая и тебя! И если уж ты имела бесстыдство копаться там…

Он грозит пальцем жене.

— …Дело прошлое. Ладно, я уж и сам всё забыл. И ведь заметь, простил тебя тогда.

— Господи, — шепчет Светлана, — какой же он дурак! Какой же дурак! Простил… Я ведь не верила тебе. Только теперь понимаю, как давно уже не верила. И терпела, зачем-то терпела всё это. Твоих любовниц… Не отрицай! Твои поездки, встречи, звонки тайком от меня! Всё вытерпела! Запах перегара, даже запах чужой косметики…

Искандеров махнул рукой в ответ.

— У тебя фантазия поболее развита, чем у меня. Может…

Он прыснул, не сдержав пьяный, издевательский смешок.

— …вместе книгу напишем? Триллер под названием «Одичавшая домохозяйка пытает известного писателя»!

И он послал жене воздушный поцелуй.

— Такой сеанс разоблачения устроим — Воланд с Коровьевым позавидуют! И успех гарантирован! А гонорар — на двоих.

И он замер на мгновение, сдерживая икоту.

Светлана посмотрела на него грустно. Холода уже не было в её глазах. Только пустота.

— Очень страшная это штука — пошлость, — тихо произнесла она. — Особенно, если до пошлости и низости докатывается человек, которого когда-то любила… Булгакова ты, конечно, к месту вспомнил. Кого ещё вспомнишь, бывший интеллигент и умница? Новый уровень культуры демонстрируешь? Как это принято называть в определённых кругах: «ниже плинтуса»…

Она перекрыла газ. И включила воду.

— Вылью этот чёртов бульон… Не будет супа, милый, не будет! Не могу, устала!

Михаил качнулся на стуле и недобро посмотрел на жену.

— Иронизируешь, стало быть? Издеваешься? Смотри, Светланка, доиграешься! Я к тебе ехал в самом лучшем настроении, с самыми этими… Тёплыми чувствами! Да, с ними! Захожу, здороваюсь… А тут — в ответ… Глумление сплошное! Я ведь многое прощаю, но кое-что могу и не простить. У меня характер… Сама знаешь! Я ведь когда ангел, а когда…

— Сволочь ты! — ответила Светлана. — Всегда сволочь! Как же противно на тебя смотреть!

Она выбежала из кухни. Но в коридоре остановилась, услышав плеск.

— А мне не нужен твой обед, — забормотал Михаил, собирая резаные кусочки в тарелку. — Я тут и перчиком обойдусь…

Захолодило ступни, вода захлюпала под ногами.

— Вот даёт, дура! — возмущённо закричал Михаил и выронил тарелку. — Воду включила и убежала! А в раковине, между прочим…

Он закрутил кран.

— …Передник этот сток забил! Вода не проходит… Развлечение мне устроила! Сейчас к соседям протечёт, а они у нас скандалисты, сама знаешь. До кулачного боя дойдёт…

Он снял ботинки и зашлёпал по луже в носках.

— …а я не в форме!

Он вздохнул и, держа ботинки в левой руке, правой потянулся за тряпкой.

— Толку от тебя нет… Лучше бы и не готовила!

Внезапная слабость охватывает её.

— Как же хорошо, — шепчет Светлана, прислонившись к стене, чтобы не упасть, — как же хорошо, что я послушала тебя тогда, десять лет назад. Один хороший совет ты мне дал: сделать аборт! Много лет детей не было, мечтали о них — и не было. Тогда, кажется, что-то могло получиться. Но ты и тогда только о себе думал… Не получилось…

Она выкрикнула:

— От таких детей не рожают!

Михаил выпрямился резко, сделал шаг к порогу кухни — и бросил в неё тряпку.

— Дрянь! — сдавленным голосом просипел он. — Это благодарность?! За всё?! Мне… напоминать!

Слюна потекла из уголков его искривлённого истерикой рта. И пугающе, зверино заблестели глаза.

— Ненавижу! Ненавижу!

Не в силах остановиться, он повторял и повторял:

— Ненавижу! Не-на-ви-жу! Не-на…

И, окончательно теряя разум, закричал:

— Видеть не хочу! Тебя! Не хочу! Видеть! Тварь!

— Не волнуйся, — спокойно ответила Светлана, — не увидишь. Это не сложно… Совсем…

Она оттолкнулась от стены. Стараясь держать равновесие, покачиваясь, будто по проволоке — прошла в спальню.

И вскоре услышал Михаил треск расстёгиваемых замков-"липучек".

— Красную сумку забирай! — крикнул он.

Не вышло с иронией. Голос прозвучал отрывисто, на грани визга.

— Она больше, вещей влезет…

«Связки надорвал» подумал Михаил. «Хрип какой-то…»

Он поднял тарелку с пола.

Отряхивая её от воды, прошептал:

— Это ты меня довела… Не хотел, не хотел ведь… Это ты довела!

Михаил помог ей раздеться. Догола.

Она сбросила платье. Он помог ей снять лифчик.

Медленно переступая по камням, зашла она в воду.

Вода была прозрачна настолько, что почти не ослабляла проникающий сквозь неё свет, а необыкновенной чистотой своей, искрящейся своей хрустальностью будто отмывала его, удаляя из солнечного потока мелкую песчаную взвесь, и, проведя до засыпанного светлой горной галькой дна, возвращала к поверхности и отпускала, наконец, очищенным и усиленным водной линзою, искрящимся и рассыпаюшимся в серебристых бликах сиянием.

Падающий в озеро поток речной воды разрезался остриями горных уступов, дробился на поросших серо-жёлтыми мхами скальных обломках, перекатывался по тёмным, гладким спинам обточенных потоков валунов, и с вершины последнего перед впадением в озеро скального выступа лился мирным уже и тихим водопадом, вполне подходящим для того, чтобы спокойно стоять под холодными, бодрящими его струями, обретая покой и впадая постепенно в состояние тихого, сонного блаженства.

В неглубокой чаше горного озера вода ходила мелкими волнами и летали подхваченные ветром мелкие капли, странствующим полупрозрачным облаком перемещаясь от берега к берегу.

Воды озера населяли стаи жадной до угощения красноспинной рыбы, названия которой на местной языке Искандеров выговорить не мог, а научного названия не знал вовсе.

Приятные для купающихся и чистотой своей привлекающие паломников воды озера были бедны на пищу, потому рыба с нетерпением ждала гостей (по словам местных жителей, иногда для привлечения внимания кормильцев даже выпрыгивая из воды, высоко подлетая в воздух), и потому безо всякой осторожности подплывала к купальщикам, особо непонятливых иногда даже нетерпеливо покусывая за кончики пальцев.

«Люди мира» из обосновавшейся в храме общины приносили каждое утро рыбе подношение: быстро размокающие в воде хлебные корки.

Рыба на дармовом столе росла хорошо, была толста и крупна, но аппетита не умеряла и каждый раз, едва заметив на воде тени гостей, с привычным рвением выпрашивала подачку.

Вот и сейчас, стоило Ирине зайти в воду, красноспинные попрошайки окружили её со всех сторон, едва не касаясь плавниками её ног.

Она наклонилась, чтобы погладить осторожно подплывшую к поверхности рыбку, но та, осторожная и быстрая, ударила хвостом, брызнув водой ей на пальцы, и мгновенно исчезла, словно растворилась в воде.

Ирина, окунувшись пару раз (вода на отмели и впрямь была довольно тёплой), повернулась к Михаилу и сказала:

— Ты тоже разденься. Совсем. Сними с себя всё.

И добавила с притворной обидой:

— Иначе нечестно!

— Честно, — ответил Михаил. — Я честно тобой любуюсь. Смотрю на твою грудь, на твои стройные ноги. А сейчас ты повернёшься и я буду смотреть на твою красивую попку.

— А я хочу посмотреть на тебя! — с вызовом ответила Ирина. — Я тебя чувствовала, но не видела. Я хочу увидеть!

Михаил снял одежду. На нём остались только трусы. Сделал шаг к воде.

— Всё! — требовательно произнесла Ирина. — Сними!

Он медленно потянул вниз трусы. Сняв их, бросил на камень.

— Хочешь обладать мною? — спросил Искандеров и подошёл к Ирине. — Хочешь взять меня? Так же, как я взял тебя?

— Не так же, — возразила Ирина. — Медленней… Так медленно, как я хочу. Зайдём дальше, глубже.

И она потянула его за собой.

По мелководью, по россыпи мелких, округленных водою камней, разбрызгивая серебристую воду.

Шаг. Лукавая улыбка.

Жмурясь — быстрый взгляд на солнце.

— Сюда, — сказала она.

Зашла сзади. Ладони её легли ему на живот. Погладили кожу. Скользнули вниз.

Пальцы её гладили набухающий член. Трогали вены на яичках.

Она тёрлась лобком о его ягодицы. Резко прижимала его к себе — и отпускала вновь. Затем схватила и резко сжала его соски, одновременно кончиками горячих губ тронув кожу на шее — и хищно, по-пантерьи куснув её.

Она обошла его и села прямо перед ним на нагретый солнцем камень, гладкий серый валун.

Подставив одну ладонь, другою массировала его член, пока на пальцы ей не закапала тёплая, липкая сперма.

Прикрыв в истоме глаза, размазала её по лицу.

И…

— Сделай мне хорошо, — прошептала она. — Сделай…

Только просьбой прозвучало это, то ли приказом. Ему хотелось думать, что — приказом.

Он встал на колени перед Ириной.

Раздвинув ноги, приблизил лицо к сочащейся влагой плоти. Высунув язык, лизнул влагалище.

Кончиком языка нащупал набухший бутоном клитор — и языком поглаживал его, то усиливая, то ослабляя нажим.

То ускоряя движения, то замедляя их.

Он чувствовал приятный, лимонно-кислый вкус женской плоти, с едва зметным солноватым морским оттенком.

Вкус и запах женской плоти сводили его с ума.

Далеко высунув язык, он погрузил его в глубину влагалища, быстрыми движениями поводя вперёд и назад.

Соки женского тела, смешиваясь с его слюной, текли ему на подбородок.

И он услышал стон Ирины: страстный и долгий. Потом ещё один, и ещё…

Короткий, обрывающийся крик.

Она схватила его за затылок, прижимая голову ближе к промежности.

Ноги её сжались.

Он тонул в её плоти. Он дышал ей. Пил её. И отдавал ей себя.

А она кричала, заходясь в крике, изгибаясь, закатывая глаза.

Сгорала в сильнейшем, необыкновенно остро ощущаемом, сводящем с ума оргазме.

Оранжевые, мерцающие круги поплыли у неё перед глазами.

Руки неожиданно ослабли, обмякли — и она непременно повалилась бы назад, на камень, если бы вовремя не почувствовавший слабость её Михаил не вскочил бы и не поддержал её.

— Теперь хорошо… — прошептала она. — Ты во мне…

И слегка наклонила голову, прислышиваясь к пришедшему неизвестно откуда нежному, мелодичному звону.

Прошло полчаса.

Они всё ещё лежали на берегу озера, по пояс в воде, одеждой прикрыв чувствительные к солнцу плечи.

Михаил открыл глаза.

Вытянул руку, словно пытаясь достать висящий над самой его головой огненный шарик солнца.

И сказал:

— Ириша, нам пора. Опоздаем на паром.

И, намочив ладонь, погладил её по горячему, нагревшемуся на полдневном жаре животу.

— А быстро ты справился…

Игнат протянул руку.

— Здравствуй, Львович. Извини, поздороваться забыл. Так занят, так заработался, что сразу к делу приступил. Едва автор через порог…

Он подвинул Искандерову стул, и тут же подбежал к двери. Приоткрыв, высунул голову в приёмную.

— Серафима! — нараспев позвал он секретаря. — Серафима! Серна ясноглазая! Приготовь для гостя… и мне цветочный…

Михаил окинул взглядом апартаменты главного. Кабинет Игната ничуть не изменился.

По стенам всё так же и всё в том же беспорядке (или в порядке, известном лишь одному Игнату) развешаны были сиявшие богатым золотым, алым, синим и лиловым тиснением почётные и благодарственные грамоты и письма всевозможных государственных ведомств, просветительских и филантропических обществ, общественных фондов, партий, ассоциаций и союзов, самыми представительными из которых были грамоты от «Союза защиты правопорядка при МВД РФ», подписанные почётным председателем Союза Кирманом Хасан-Гиреевым (Игнат исправно издавал кирмановские многотомные труды по теории обеспечения прав свободной личности в условиях интенсивного построения правового государства, написанные за вечно занятого и не слишком грамотно пишущего по-русски Кирмана студентами-«неграми» одного из юридических институтов).

Неплохо смотрелись и вывешенные в лакированных деревянных рамочках благодарственные письма «Фонда православных предпринимателей при Правительстве РФ», но им явно недоставало восточной кирмановской пышности, рельефных орнаментов и золотых вензелей.

А вперемешку с грамотами и письмами грустно смотрели со стен рогатые морды убиенных охотами ланей и оленей. Игнатовы трофеи место меж грамот занимали по праву.

На охоты Игнат выезжал не абы с кем, а лишь с людьми влиятельными, более чем обеспеченными и делу весьма полезными. Трофеи тоже были грамотами, неоспоримо свидетельствовавшими как о достатке хозяина кабинета, так и о его связях в самых высоких кругах.

Потому любил Игнат во время деловых переговоров выйти из а стола, как бы между прочим пройтись вдоль стены, а потом остановиться и неожиданно ткнуть любимой своей перьевой ручкой в нос упокоенной лани, заметив при этом: «Неплохо в заповеднике постреляли с Петровичем… Какой Петрович? Что значит, какой! Этот Петрович один, его все знают!»

После чего деловому партнёру становилось очень стыдно, что не знает он единственного и неповторимого Петровича, не охотится с ним в заповеднике, не проносится на вертолёте над стадами испуганных копытных, не сидит у костра, не поёт народные песни и не имеет шансов хотя бы поднести патрон или подлить водки такому замечательному человеку, как Петрович.

После чего любая деловая беседа катиться начинала — как по маслу.

— Ну вот!

Игнат потёр руки и сел за стол.

— Спасибо, Миша, что заглянул. Случайно, наверное, получилось, как обычно? Шёл мимо, да и забрёл?

Игнат посмотрел испытующе на Искандерова.

— Нет, — ответил Михаил. — Не случайно. Специально.

Игнат радостно всплеснул руками.

— Прогресс! Прогресс! Визит-то оказывается, был спланирован! Прямо-таки преднамеренно зашёл, и время выкроил для этого! Миша, я счастлив!

И Игнат заёрзал в заскрипевшем кресле, изображая бурную радость.

Михаил смотрел на него угрюмо, исподлобья.

— Прекрати уж… И так гадко на душе, а тут ты ещё… Роман прочитал?

Игнат перестал изображать радость и сделался серьёзен.

Из верхнего ящика стола достал он толстую картонную папку, на корешке которой синим фломастером жирно выведено было: «Мих. Л. Иск. Кат. 2».

— Прочитал, конечно…

Игнат раскрыл папку и в задумчивости провёл пальцем по первой странице.

— Вот тут и замечания от рецензента…

Отложил рукопись на край стола.

— Объёмное произведение получилось! — резюмировал Игнат. — Да… Пока мы твой файл распечатали — у нас в принтере тонер закончился. Пришлось картридж менять! Представляешь? Да, Миша, работоспособности тебе не занимать, за это любим тебя и ценим. Меньше чем за три месяца такой романище наваять!..

Игнат спортивным жестом сложил ладони и потряс ими над головой.

— Ещё что отметишь? — голосом равнодушным и безжизненным произнёс Михаил. — Кроме объёма?

Пока Игнат собирался мыслями и подбирал подходящий ответ, Искандеров добавил ещё вопрос:

— И почему, Игнат, я у тебя по второй категории пошёл? Я ведь тебя не первый год знаю, не второй и не третий. Я твои пометки давно уже научился расшифровывать. Чего это мне категорию понизил?

Игнат, отвернувшись, с полминуты разглядывал устроенную в углу книжную полку с издательскими новинками.

А потом тихо, по слогам произнёс:

— Сам виноват.

— Я? — удивился Искандеров.

Открылась дверь кабинета. Серафима внесла на подносе две чашки кофе, сахарницу и вазочку с конфетами.

Улыбнулась.

— Конфеты — ваши любимые, Михаил Львович. Чернослив и фруктовое желе!

Она расставила приборы и посмотрела вопросительно на шефа.

— Пока всё, — ответил Игнат.

Серафима, отступая медленно и с улыбкой, вышла из кабинета и закрыла за собой дверь.

— Сам? — переспросил Михаил, щедро накладывая сахар в чашку.

— Именно, — подтвердил Игнат. — Ты знаешь, что значит для писателя быть в издательской обойме. И догадываешься, наверное, что значит — не быть. Точнее, выпасть. Это ведь страшная штука — писательское небытие. Для тех, кто вкусил славы…

Игнат развернул яркий, цветастый фантик и отправил конфету в рот.

— Флавы, онограро…

— Прожуй сначала, — посоветовал Михаил, размешивая сахар.

Игнат проглотил конфету и, достав из ящика стола бутылочку энергетика, запил.

— Говорю, что для тех, кто вкусил славы, гонораров приличных, кто научился зарабатывать на жизнь литературой, кто вышел из проклятого обывательского круга и попал в номенклатуру людей креативных и обеспеченных — падение непереносимы. Уж поверь мне, Миша! Лучше поверь на слово, без проверки! Чёрт…

Игнат брезгливо поморщился.

— Серафима бестолковая! Кофе — для тебя, для себя я цветочный чай заказывал! У меня от кофе расстройство желудка, сто раз ей об этом говорил!

Игнат махнул рукой и придвинул свою чашку ближе к Михаилу.

— Можешь и мой допить за компанию. А Серафиму оштрафую на стоимость напитка!

— Прости уж её, — попросил Михаил.

— Гуманист, тоже мне! — возмутился Игнат. — Вам, писателям, легко быть добренькими! Отвечаете только за себя и за свой письменный стол! А у меня издательство, бюджет, коллектив! Которому надо зарплату платить, между прочим. А источники доходов — тексты, которые…

Игнат приложил руку к груди.

— Миша, пойми правильно. Я этот роман издам, без вопросов. Ну, то есть, с небольшой переделкой… В общем, издам! Но скажи мне, какого чёрта тебя в любовную тему потянуло? Твоя стихия — детективы. Я же под тебя серию делал, и чем мне теперь её наполнять? Да я бы и новую серию под тебя сделал, если бы был уверен, что ты тексты будешь исправно выдавать. Но…

Игнат поморщился страдальчески.

— Миша, от тебя давно ничего нет. Ты выпадаешь из обоймы! Выпасть легко, вернуться обратно — практически невозможно. Молчание — непростительно для писателя. Ещё помолчишь немного, и тебе конец, Миша!

Игнат вскочил, снял с книжной полки и бросил на стол захлопавшую растрёпанными страницами книгу в мягкой, аляповатой обложке.

— Вот, Миша! — воскликнул Игнат. — Вчера на вокзале купил, в книжном киоске.

— С чего бы это вдруг? — удивился Искандеров. — Это же…

Он перевернул обложку.

— Ну да, узнаю! Ты же и издавал, год назад.

— Точно, год! — подхватил Игнат. — Год назад! А купил специально, чтобы тебе подарить со своей дарственной надписью. Я имею право надписать эту книгу, потому что я обеспечил успех этому роману, я в своё время заполонил им книжные магазины, благодаря мне тысячи читателей расстались со своими кровными и купили твой текст в моей обёртке. Но ведь это было год назад! Миша, задумайся: это предпоследний экземпляр с самой дальней полки вокзального киоска! Нет, я так и напишу на первой странице: «Миша, очнись!»

— Пиши, — равнодушно ответил Искандеров. — Пиши на здоровье, упражняйся в остроумии. Художника пинать — наука немудрёная.

Игнат подвинул стул и присел рядом с Михаилом.

Сидел, покачиваясь, на стуле долгие минуты.

Потом, решившись, спросил:

— По душам можно поговорить?

— Валяй, — согласился Искандеров.

Игнат локтем опёрся на стол. Картинно приложил указательный палец ко лбу.

Начал осторожно и издали:

— Я ведь поначалу действительно обрадовался тому, как быстро ты управился с романом. Подумал: «Не потерял форму Искандеров, не потерял. На коне Львович!» Обрадовался, планы начал было строить. Вот как получил файл по почте, так и начал строить. Ещё пару книг издать, и на новую серию выйти. Ты ж у нас работоспособный, плодовитый. Да…

Наморщил лоб.

— Думал, к осени рукопись пришлёшь, не раньше. Время тебе дал достаточно. И заметь…

Игнат вскочил и, пройдя по кабинету быстрым шагом, вернулся в директорское своё кресло.

— …Ничего в контракте не оговаривал, не расписывал. Карт-бланш! Ты прислал раньше, обнадёжил было. Но рассчитывал-то я на детектив!. А эта лирика…

Игнат кивнул на папку.

— …У меня сейчас девиц полно, которые научились розовую воду по страницам разводить. Ладно, доработаем мы это! Издадим вне серий, чёрт с ним. Пока твоё имя работает. Но именно — пока. А потом что? Простой в серии можно заполнить, «негров» нанять. Но сколько же раз повторять, Миша, что от тебя я другого жду, другого! Нового, чёрт возьми! Вот эта книга…

Игнат вытянул палец.

— …Подарок этот — куплена в киоске. Она — предпоследняя там. Больше поступлений под твоим брендом нет. В следующий раз, когда я подарю тебе книгу, извлечённую из архива, можешь считать, что твоя писательская карьера закончилась.

Эффект от сказанного получился вовсе не тот, на который рассчитывал Игнат. Точнее, совсем никакого эффекта не получилось.

Была лишь долгая пауза, в продолжении которой со стороны Палевича было напряжённое молчание, а со стороны Михаила — равнодушное.

«Не ожидал» подумал Игнат.

Нехорошие предчувствия охватили его.

— Из обоймы? — спросил Михаил. — Карьера закончилась? Да, всё кстати и всё вовремя. И разговор по душам — вовремя. А я вот…

Михаил сделал кораблик из фантика.

— …Попрощаться с тобой пришёл.

Лёгким щелчком отправил кораблик в плаванье по столу.

Игнат проводил взглядом фантик-парусник, причаливший к лотку с письмами, и покачал головой.

Ответил:

— Печально. Но плакать не буду. Талантов хватает… Двух студентов хватит, чтобы твою серию завершить.

Михаил встал из-за стола и протянул руку Игнату.

Сказал с ироничной улыбкой:

— Поблагодари хоть за сотрудничество. Или спроси для проформы, чего это я в отставку собрался.

Игнат ответил вялым рукопожатием.

И в голос его явно звучал растеряно, когда сказал он:

— Не готовился к такому… Честно говоря… Не буду ничего спрашивать, и так понятно. Из-за Светланы? Не справился с собой?

Михаил грустно кивнул в ответ.

— Глупо как-то всё вышло, — ответил он. — Пьян был, здорово выпил… Поругались… Из-за ерунды какой-то…

— Хороша ерунда, — заметил Палевич. — В санатории с этой рыжей загулять — не ерунда. Потешил себя, потешил…

— Она собираться, вроде, начала, — не слушая Палевича, продолжал Михаил. — А у меня, как назло, туман какой-то в голове, замутилось всё… Думал, игра это, на нервы давит. Побесится и перестанет. Убираться начал на кухне. Потом утомился как-то и в коридоре прилёг на диван… Проснулся — тишина в квартире.

Он облизал пересохшие губы.

— Нет ёё! Нет и всё! Звал, искал…

Игнат заморгал удивлённо.

— Ты же мне рассказывал уже об этом! Весной, вроде, дело было… Помню, я к тебе в гости заходил. И что…

Он перешёл на шёпот.

— Не возвращалась?

— У родственников, кажется, живёт, — как-то неуверенно, дрогнувшим голосом произнёс Михаил. — Я справки наводил, искал… Сейчас в Питер переехала, к дяде своему. Я телефон узнал. Позвонил… Трубку сняла и молчит. Я говорить начал, а она — бросила. Вот ведь характер…

— Может, не она? — предположил Игнат.

— Она, — ответил Искандеров. — После стольких лет человека по дыханию научишься узнавать. Она… Вот, думаю, и не вернётся. Теперь уж точно не вернётся. А я…

Он взял со стола парусник и бросил его в корзину для бумаг.

— …В путешествие. Подальше отсюда. Не могу больше в этом чёртовом городе, душит он меня!

— И куда собрался? — спросил Палевич.

Искандеров пожал плечами.

— Не решил ещё. Где потеплей, да поспокойней. Мне покой нужен… Сердце всё — будто в иголках. Истыкано и саднит…

Михаил повернулся и пошёл к двери.

— Искандеров! — крикнул ему вслед Игнат.

Михаил приоткрыл дверь и замер на пороге.

— Мобильный не отключай!

— Это конечно, — согласился Михаил. — Звони… Мне не жалко… Хоть когда — звони…

И он шагнул в приёмную.

Игнат хлопнул себя по лбу и вскочил со сттула.

— Миша! — крикнул он вслед уходящему автору. — Чуть не забыл… А чего у тебя всё время духи какие-то по страницам прыгают? Что ни глава, то полтергейсты с барабашками… Это же реалистическое произведение? Учти, я других не печатаю!

— Реалистическое! — ответил из приёмной Михаил.

— А духи зачем? — не отставал Игнат.

— А они реальные! — успокоил его Искандеров. — С натуры рисовал!

«Доктора бы ему найти» подумал Палевич.

Как-то нехорошо кольнуло сердце.

На миг — больно стало, нехорошо.

А потом Игнат взял себя в руки. Успокоился.

Вынул платок из кармана, вытер вспотевший лоб.

И, не удержавшись, платком помахал вслед ушедшему.

И решил, что, пожалуй, так оно и лучше. По крайней мере, Искандеров ушёл сам…

«Классик с возу — издателю легче!»

А ещё подумал, что щенка-найдёныша (знакомый ветеринар определил, что это девочка… как он признаки нашёл в этом пушистом шаре? удивительно!) надо назвать Найдой.

Имя красивое… И без лишнего пафоса. И собачонке вполне подходит.

Вернулись уже под вечер. Впрочем, вечер в тропическом краю был короток, и стемнело за пять минут.

В начале седьмого, когда подъезжали они к вилле "Дильмун" были сумерки и темнота ещё только подступала к городу, длинными тенями-щупальцами заползая в притихшие улицы, густые синие чернила смешивая с розово-жёлтыми закатными красками.

А когда Алексей вошёл в дом, была уже ночь.

В саду зажглись фонари, и фигурные светильники цветного стекла на лужайке перед домом раскрасили травяные ковры белыми, оранжевыми, зелёными и лиловыми красками.

В доме было темно. И, как показалось поначалу Алексею, пусто. И даже как будто до странности тихо…

«Неужели я один здесь? Неужели она всё ещё гуляет по городу?»

Но «как будто» — обманчиво.

Едва, переступая осторожно, пересёк Алексей холл и поднялся на второй этаж, как услышал он с отмякшим сердцем приглушённый расстоянием, но всё же отчётливо слышимый шум воды.

Плеск.

Струи душа били в стеклянные стенки душевой кабины, и потоки воды уходили в сток.

И сквозь этот шум услышал он голос Ирины, напевавшей какую-то песенку.

Алексей, довольно улыбнувшись, пошёл было на голос супруги, но тут некстати (или наоборот, очень даже кстати) вспомнил о намокшей и высохшей за время обратного пути своей рубашке, грязной, невероятно смятой и успевшей не раз насквозь пропитаться потом.

Алексей решил, что в таком виде показываться перед супругой ни к чему. Вовсе даже ни к чему!

«И так вылет отменил, вернулся ни с чем… Да ещё перемазался… Глупая старуха! Хорошо, если я какую-нибудь заразу от её болотной водички не подхвачу! Кстати, и надо будет сказать Викраму…»

При воспоминании о горе-водителе Алексей поморщился.

«Чтобы обязательно почистил салон. Сиденья — в особенности. Пусть купит жидкость специальную…»

Он прыснул от неожиданно подступившего истеричного смеха.

«Какая жидкость! Пусть хотя бы ремонтом машины займётся, болван! Потом я его уволю! Непременно уволю! Вениамин говорил как-то, что в Нараке приличного водителя ни за какие деньги не отыщешь, ну да ничего! Решим проблему… В крайнем случае, в Бангоре водителя искать будем. Мы этот вопрос…»

Он решил спуститься зайти в коридор, идущий вдоль кухонных комнат, и бросить по дороге одежду в лоток для грязного белья. Благо, что из лотка мятые эти тряпки сразу попадут в приёмник домашней прачечной и по желобу спустятся в подвал.

А утром вернутся слуги, и отстирают, наконец, весь этот кошмар…

А ему лучше пройти потихоньку наверх, в комнату с гардеробом, побрызгаться хорошенько дезодорантом, переодеться и предстать перед любимой супругой в приличном виде.

«Так и сделаю» решил Алексей.

Этот план он выполнял до тех пор, пока, старательно обливаясь самым приторно-ароматным из дезодорантов, не услышал звонок предусмотрительно извлечённого из сданной в стирку одежд мобильника.

Алексей, помедлив, подтянул трусы и решительно направил пахучую дезинфицирующую струю на мелко дрожащую трубку.

Открыл окно и, нажав на зелёную кнопку, приложил аппарат к уху.

Буркнув: «Хелло…»

Голос Вениамина был сладок и тих.

— Здравствуйте, Алексей Вале…

— Я занят! — оборвал его византийско-сладкую речь Алексей и хотел было прервать несвоевременный этот разговор.

— Нет, нет! Я ненадолго, я быстро! — зачастил Вениамин. — Приехал Викрам, поставил машину у офиса. Сказал, что вы уже дома. Вот я и решил позвонить. Поздновато, конечно, но уж очень срочная и важная информация. Я по поводу вашей супруги…

Алексей поперхнулся слюной от неожиданности и предчувствия недоброго. Боль когтём медленно потянула сердце.

— Что такое? Что ты себе позволяешь?! — строгим голосом спросил Алексей. — Тебе какое до неё дело? Ты чего лезешь!..

Алексей резко, с хлопком закрыл окно.

— О ваших интересах забочусь, Алексей Валерьевич, — и Вениамин добавил сахара в голос, доведя вкус его до сиропного состояния.

— Нарака — город небольшой, — осторожно продолжил Вениамин. — Все на виду, белые туристы в особенности. А одинокая женщина, и такая красавица…

— Не тяни! — приказал Алексей.

— Тут русская община небольшая имеется, — перешёл к делу Вениамин. — Понаехали, знаете ли, за последние полгода. Дауншифтеры, беглецы. Ещё дачники, эмигранты встречаются, и бизнесмены… Но последних, правда, мало. Новые лица внимание привлекают, а у меня тут кое-какие знакомые имеются.

— Быстро ты знакомыми обзавёлся, — заметил Алексей. — Приплачиваешь им?

— Бывает, — честно признался Вениамин. — Всё в рамках бюджета офиса, вы не беспокойтесь! И всё для пользы дела! Нарака — место для нас новое, ситуация здесь надо всё время отслеживать. А человечек этот родом из наших краёв, но обжился здесь хорошо, публику местную изучил, да и с полицией у него, похоже, самые дружеские отношения. И ещё — глазастый он. И хитрый.

— И что тебе этот хитрый рассказал о моей супруге? — с отчётливо слышной хрипотцой спросил Алексей.

Вениамин завздыхал, изображая смущение.

— Что?! — закричал Алексей.

— Тише, тише, — начал успокаивать его помощник. — Быть может, и ничего особенного пока нет… То есть, определённо не скажу… Но, в общем, ситуация такая: вашу супругу видели в компании этого… писателя. Ну, которого мы видели по дороге на виллу. Как его…

— Помню, — упавшим голосом произнёс Алексей.

«Ведь как чувствовал, что не к добру эта встреча! Не к добру! Задавить надо было этого писаку! Как кота бродячего — джипом переехать и спокойно поехать дальше. Гад! Паршивец! Бумагомарака!»

Но, впрочем, надежда на добродетельность супруги ещё не умерла.

И с робкой надеждой этой сказал Алексей:

— Что такого… Опять случайно встретила его, постояли на улице, поговорили…

Вениамин откашлялся.

— Не так всё безобидно, похоже. Человечек… Лицо это доверенное… В общем, видел он их на пристани, когда садились они на паром. Катерок такой, который примерно раз в два часа ходит на другую сторону залива. Тот берег, как мне говорили, дикий. Только у пристани какое-то кафе и, кажется, бар и небольшая гостиница…

При слове «гостиница» Алексей до треска сжал трубку.

— …и множество уединённых мест. Конечно, можно и такую встречу считать мимолётной и безобидной, но я считаю своим долгом сообщить…

Голова закружилась. Алексей слышал лишь обрывки фраз.

— …у нас такое положение… идёт охота за вашим бизнесом, ваши партнёры многое бы дали за документы… и там описаны схему сделок… Может, он таким образом хочет проникнуть в ваш дом? Писатели да прочие креативщики — опасная публика, нам ли не знать…

— Завтра! — выдохнул Алексей. — Завтра в девять утра быть в офисе! Открыть офис, сидеть там и ждать меня! Там всё и обсудим… И не смей такие разговоры затевать у меня в доме! В этом ли, в московской, в каком угодно — не смей! А сегодня — вообще заткнись и не звони больше. Я отдохнуть хочу.

Алексей отключил телефон и отбросил его в кресло.

Минуты три он бегал по комнате, пиная вываленные им из шкафа ворохи рубашек, пиджаков и брюк.

Раскидав одежду по комнате, пару раз споткнувшись и едва не ударившись об угол шкафа, принялся он отчаянно и быстро размахивать руками.

А потом — стонать.

И ещё, сжав кулаки, стоял он у зеркальной стенки шкафа. Будто примериваясь — ударить в зеркало с маху или нет.

И занёс уже было руку…

Но опустил.

Застонал и, опустившись на пол, сидел, охватив ладонями голову.

А потом, вскочив, как был — в трусах, выбежал в коридор. И, босыми ногами прошлёпав, побежал к спальне.

Отчего-то он был убеждён, что бежать надо именно туда.

Должно быть вспомнил кстати… или некстати, что Ирина одежду свою предпочитала оставлять там, в спальне, во встроенном шкафу с широкими раздвижными дверями.

Халаты и накидки — в одной половине.

Платья, купальник…

Пробежав почти весь путь, шагах в пяти от спальной комнаты Алексей остановился на мгновение.

«Что же делаю? Что же это?»

Он подошёл к выходившему во внутренний двор окну, застыл возле него, слепыми глазами трогая темноту.

Горячим лбом прислонился к стеклу. Стекло мелко, едва ощутимо вибрировало, и проходящие внутри рамы струи холодного воздуха его в кусок прозрачного льда.

Стало немного легче.

И Алексей продолжил свой путь, сделав последние шаги.

В спальню он вошёл походкой неуверенной и вороватой. За повадку такую обругал себя последними словами…

Но стыдно было. Пакостно и грязно на душе.

И руки почему-то подрагивали. То ли от волнения, то ли…

«Что ты, в самом деле?» подбадривал себя Алексей. «Ты же в своём доме… А это… Нет, это ей должно быть стыдно! Если должно… И вот не надо, не надо… как его… Рефлексировать не надо! Переживать… Зачем себя мучить? Это же вполне нормально… нормально…»

Думал так… Точнее, старался так думать. Но навязать самому себе подходящие к ситуации мысли было куда проще, чем заставить замолчать болтливую дуру-совесть.

Отчего-то не хотела она прикусить язык и не соглашалась она с тем, что копаться в вещах жены тайком от неё — это нормально.

Всё ей казалось, что ненормально это.

Но как бы там ни было, а зашёл Алексей в спальню, собравшись с духом. Долго водил рукой по стене, нащупывая выключатель. Только потом догадался скосить глаза, вспомнив, что выключатель с подсветкой.

И, осмотрев комнату, вздохнул обречённо.

«Вот ведь дура! Хоть бы спрятать догадалась!»

Двери шкафа были широко раскрыты. Та половина, где висели халаты, была в беспорядке. Видно, в душ супруга халат подбирала придирчиво.

Во второй половине всё было на местах… Только вот одна вешалка с краю отодвинута была немного в сторону.

Не сложно было догадаться, по какой причине…

С этой вешалки Алексей и снял платье, ещё влажное, с въевшимися в ткань тёмными пятнами по краю. Собственно…

«Тяжело на это решиться! Что теперь? Ощупать всё, обхватать? Глупость какая! Чего я так завёлся? Кому поверил? Вениамину какой-то мужик что-то сказал… Ляпнул, чтобы деньги выманить! А я взбесился… Нет, Веня, я с тобой завтра жёстко поговорю! И этот звонок тебе в зачёт пойдёт! Вот увидишь!»

Словно отряхивая морок, он замотал головой. И собрался уже повесить платье, но ненароком едва не выронил его из дрожащих рук.

Поймал на лету, не дав упасть на пол. И увидел, как отлетел прочь выпавший из кармана кусочек ткани.

Алексей подошёл ближе, наклонился и поднял…

«Чёрт! Дрянь! Вот дря…»

…трусики с разорванной тонкой полоской ткани.

«Дрянь!»

Он отбросил их. Сам не мог понять: гневом или отвращением было вызвано это движение.

Или… испугом?

«Чего бояться? Того, что нашёл? Сам же искал, сам! Хотел такое найти? Хотел?!»

Выронил платье.

И побрёл медленно прочь.

Он спустился вниз. В туалетной комнате, что рядом с ванной, долго и тщательно мыл руки под струёй горячей, обжигающе горячей воды.

И прислушивался, против волу прислушивался к казавшемуся бесконечным шум и весёлому плеску воды, долетавшему из душевой кабины.

Он извёл кусок мыла. Добавил ещё из флакончика жидкого. И долго вытирал ладони полотенцем, которое выбросил потом в мусорное ведро.

Потом поднёс ладони к лицу и долго обнюхивал их, брезгливо морщась.

«Пакость! Мерзость!»

Молоточки застучали по ушным мембранам.

Бум-бум! Дробь! Дарр-дарр!

Распухли вены на висках, и голова превратилась в большой и горячий шар.

Он и не заметил, как шум воды смолк. Так стоял с поднятыми руками, пока не окликнул его жена.

— Лёша, ты здесь? Вернулся?

Голубой, с золотистой нитью, халат. Ей идёт! Очень он ей подходит, этот халат!

— Ты же собирался в Лондон лететь?

Алексей сглотнул слюну.

— И чего ты в одних трусах по дому ходишь?

Приоткрыл рот. Сказать — не получилось.

Она попыталась обнять его.

— Грязный я, под дождь попал, — прошептал Алексей, отступая на шаг.

— Дождь? — удивлённо переспросила Ирина.

Алексей кивнул.

— Ливень… Почти к Бангору подъехали, а тут — дождь. И болото какое-то заехали… Промокли до костей… Вот, решил вернуться.

И с неожиданным ожесточением выкрикнул:

— Викрам подвёл! Водить не умеет! Завтра же уволю!

И сник, опустив голову.

— Не волнуйся, — успокоила его супруга.

И, посмотревшись в зеркало, поправила слегка съехавшую набок чалму, скрученную из синего хлопкового полотенца.

— Прими душ, отдохни. Позвонишь своим партнёрам, перенесёшь встречу…

— К чёрту эту встречу! — неожиданно выпалил Алексей.

Ирина посмотрела на него удивлённо.

— У тебя лоб красный. Не заболел?

Алексей покачал головой.

— Не… Говорю же, устал. Устал очень! В гостиной…

Он сделал шаг, и Ирина поспешно отошла в сторону.

— …в гостиной буду. Хочу посидеть немного в темноте, глаза почему-то болят. Потом ванну приму… Горячую такую, прямо кипяток! А ты меня не жди, ужинай… Делай, в общем, что хотела…

Алексей усмехнулся. Как-то криво, нехорошо.

— Что хотела!

И побрёл прочь.

— Лёша! — крикнула ему жена. — Обслугу отпустила, но повар остался. Ужин будет готов…

Алексей, не останавливаясь, махнул рукой.

— И в трусах не ходи! Прошу тебя, набрось что-нибудь!

На это он не ответил и взмахом.

Только ускорил немного шаг.

Минут через десять Ирина зашла в тёмную гостиную, где, спиной прислонившись к стене, сидел на полу Алексей.

Не включая свет и не видя супруга, спросила она наугад в темноту:

— Алексей, а в спальни ты не заходил?

Алексей и сам не мог понять, почему он ответил:

— Нет!

Произнеся это короткое слово уверенно и жёстко.

— Точно? — с удивлением и сомнением в голосе переспросила Ирина.

И как будто, с какой-то затаённой надеждой…

— Нет! И не поднимался даже!

Ирина помолчала минуту.

— Лёша, а ты поговорить со мной не хочешь?

Алексей лёг, щекой прижавшись к ковру.

И протянул подчёркнуто беззаботно:

— Не-а-а! Устал я… Устал… Дай подремать немного!

Ирина, выждав ещё немного, и не дождавшись продолжения разговора, вышла из гостиной, мягко и осторожно закрыв за собой дверь.

А Алексей вскоре и правда заснул. Незаметно это вышло… Вроде, только на миг закрыл глаза…

Проснулся он среди ночи, во втором часу.

Принял ванну. Переоделся, раздобыв в гардеробной пижаму.

Остаток ночи досыпал в гостиной. Только, конечно, уже не на полу, а на диване, прикрывшись плотной шерстяной накидкой, взятой с этого же дивана.

Маленький оранжевый человечек, ростом примерно с пол-локтя взрослого и среднерослогого мужчины, запрыгал суматошно по столу, заверещал неразборчиво тонким, противным, на придавлено-зверьковый визг похожим голоском, а потом, пометавшись вдосталь из угла в угол, отчего-то быстро успокоился, пригнулся и, спрятавшись за пластиковой (из запасов duty free) бутылкой виски, выставленной на стол аккурат за минуту до его появления, принялся поглядывать за прибывшим на отдых писателем.

Искандеров раскрыл сумку и весьма неаккуратно разбросал вещи по номеру. Полюбовавшись на беспорядок…

«Образцовый нумер творческого человека!»

…сложил аккуратно шорты и майки в шкаф, брюки развесил на вешалках, мелкие же предметы оставил пока, до времени — в сумке.

— Ты чёртик местный? — спросил Искандеров оранжевого. — Маленький ты какой-то и невзрачный. И рогов у тебя нет. И шерсти.

Он протянул руку человечку. Тот, отступив подальше за пластиковую башню бутылки, яростно оскалил зубы и залопотал что-то неразборчиво.

— Напрасно ты так, — с упрёком сказал ему писатель. — Я поздороваться хотел, руку пожать деликатно. Чтобы всё по правилам, как у культурных людей…

Человечек высунул язык и перекувырнулся через голову.

— Или ты аниматор? — предположил Михаил. — Только тут апартаменты, не пляжный отель. Анимация не предусмотрена, я же рекламный проспект читал…

Человечек так быстро заходил колесом, что у Искандерова зарябило в глазах и закружилась голова.

— Ну тебя к лешему! — заявил писатель и отправился в ванную комнату.

Хозяин заведения предусмотрительно положил на полку кусочек мыла, тюбик с кремом для бритья, упаковку гигиенических салфеток и бутылочку шампуня.

«Щедро за такие деньги» подумал Искандеров. «Апартаменты недороги, а обслуживание — как в отеле. Или это только в первый день такая щедрость?»

Он открыл кран и слушал журчание воды, тихое и умиротворяющее-ручейное.

Потом поднёс сложенные ладони под струю.

Набрал холодную воду, поднёс их к лицу — и плеснул на разгорячённую кожу, а потом, намылив руки, пахнущую абрикосом пену размазал по лицу, и фыркая довольным моржом, едва не до плеч забрался в раковину, смывая растворённую пеной смесь едкого пота и дорожной пыли.

Умывшись, вытер лицо и руки полотенцем.

Затем, отмотал полметра туалетной бумаги, оторвал полоску и вернулся в комнату.

Положил скрученную бумагу на стол, достал из кармана огрызок карандаша и написал на ней размашисто, обходя грифелем перфорацию:

«Дорогой дневник!

Сегодня прибыл я в Нараку, чудесное курортное место с пляжами, декоративными парками, садами, фонтанами и…

И какого чёрта я здесь????

Вопрос»

Он перевернул бумажную полоску.

«риторический.

Ответ, наверное, известен даже этому маленькому акробату»

Любопытный человечек подлез под руку и, часто моргая крохотными глазками, следил заворожено за бегом грифеля по бумаге.

«который подсматривает за мной.

Это не конечный пункт, только остановка»

Полоса закончилась и грифель, соскользнув с края бумагу, чиркнул по столешнице.

— Всё, — сказал человечку Искандеров. — Исповедь закончилась. Прыгай дальше, маленький друг!

Человечек посмотрел грустно на Искандерова и кивнул на выставленные на стол администрацией заведения стаканы.

— Ай-тринк-тринк! — предложил человечек.

— Да ты, брат, не прост, — заметил, усмехнувшись, Искандеров. — Профессиональный спаиватель клиентов?

— Тринк! — с готовностью подтвердил человечек.

И тут услышал Искандеров тихий стук.

Быстрым движением схватил он бумажную полосу, скрутил в жгут, забежал в ванную комнату.

И едва успел смыть в унитаз, как…

…как вошёл в комнату…

— О, хозяин постоялого двора! — сказал Михаил, высовывая голову в коридор.

…низкорослый, толстый и лысоватый мужчина с длинной и пышной, гребешком чёсанной, холёной бородой, когда-то, верно, чёрной как смоль, а теперь уж серой от вкраплений седины.

Одет был мужчина в мешковатые сиреневые брюки и в, не по климату толстую и плотную, вязаную радужную накидку, представлявшую собой нечто среднее между пончо и туникой.

Странный наряд этот, совершенно не типичный для местного населения, на мужичке смотрелся вполне естественно и органично. Настолько органично и естественно, что очевидно неестественным представлялся бы любой другой наряд, буде он надет толстячком-хозяином по какому-нибудь капризу, недосмотру или недомыслию.

Хозяин, заметив вышедшего ему навстречу гостя, радостно оскалил коричневые зубы, протянул широкую ладонь и представился:

— Анкл Джа! Джа! Ча-ча!

— Дядюшка Джа, я тебя уже внизу видел, — ответил ему Искандеров. — Когда номер оплачивал! Забыл, что ли?

Но руку пожал, отчего дядюшка Джа радостно засопел.

— Пойдём! — позвал его Михаил и зашёл в комнату. — Такое тут… Непорядок!

— Вот!

И он показал на человечка, который безуспешно пытался открутить колпачок на бутылке с виски.

— Что за зараза в номере живёт? — безуспешно пытаясь придать голосу суровость (или хотя бы удержаться от смеха), спросил Михаил. — Расплодили не пойми кого? Я, конечно, писатель и продавец шизофрении, но это и для меня чересчур. Стой, гад!

Человечек, увлёкшись, так резко крутанул колпачок, что уронил бутылку на стол и, испуганно взвизгнув, отскочил в сторону.

Искандеров хотел было схватить его за шиворот, но дядюшка Джа, опередив его, ладонью осторожно сжал человечка поперёк туловища и приподнял над столом.

— Форест, — извиняющимся тоном произнёс хозяин и пожал плечами. — Live in forest… not here. My grandfather told me about this little people. Sometimes…

Он улыбнулся виновато.

— …they come to see us.

— Гоблины, что ли? — спросил Искандеров. — Таких не бывает.

Хозяин покачал головой.

— Ноу, пипл.

И, вытягивая губы, с трудом произнёс:

— Лю-удья!

И спрятал оранжевого куда-то под накидку.

— Ладно, — согласился Искандеров. — Раз люди — значит, люди. Не звери же, в самом деле, раз мимо выпивки не проходят. А кто ещё у вас водится?

Хозяин засмеялся и запрыгал, по-медвежьи переваливаясь сбоку на бок.

— Людья! Онли людья! Ча-ча-ча!

Он достал из кармана брюк набитую под завязку и скрученную бумажную гильзу и бросил на стол.

— Кури, Скандера! Жить на-на-а! Жи-а!

— Малость говоришь, стало быть, по-русски? — уточнил Искандеров и, осторожно взяв в руки, поднёс подарок к лицу.

— Местные травы? — спросил Михаил дядюшку.

— Все — так, без этого — нет, — ответил дядюшка Джа. — Иначе долго здесь. Лонг тайм, лонг тайм! Это быстрей!

И дядюшка, счастливо засмеявшись, захлопал в ладоши и выбежал из номера.

— Хорошие здесь люди, — сказал ему вслед Михаил.

Потом, подумав, добавил:

— Похоже, я тут подзадержусь…

И положил подарок в сумку, закопав среди прочих, не разобранных пока вещей.

— Дуриан забродил! — радостно заголосил рыжий выдумщик Антон Пакрин, самая яркая личность в маленькой компании местных дауншифтеров-анархов, гид-любитель, аниматор-затейник на полставки и йог шестой категории (которую он сам себе и присвоил, распечатав месяц назад на цветном принтере оранжево-синий диплом с подписью выдуманного им Великого Учителя Сва Шринаватра).

Отголосил — и перемешал оструганной палкой доходившую в кастрюльке до адской кондиции зловонную буро-жёлтую массу.

— Забродил! Аромат неземной!

Заглянувшая на крик в подсобку Динара приоткрыла дверь и, учуяв тяжёлый, сбивающий с ног запах, поспешно зажала пальцами нос и прогнусавила:

— Тоша, ты чего творишь? Перестань! Немедленно прикрой чем-нибудь эту гадость! Запах в контору пошёл, скоро на улицу выйдет! Всех клиентов распугаешь!

— Мадам Чаринская, не извольте беспокоиться! — беззаботно ответил Антон и, ещё раз перемешав дуриановую брагу, закрыл кастрюльку обрезиненной крышкой, крепящейся на болтах.

Конструкцию «дурианового котелка» Антон разработал самолично (и сам испутал, налив в котелок порцию нашатырного спирта и выдержав на жаре сей прибор в течение часа).

Котелок запах содержимого не пропускал, но и брожению не препятствовал за счёт вмонтированного в крышку клапана, сбрасывавшего в атмосферу при повышении внутрикотелкового давления небольшие порции выделяющегося при брожении газа.

Антон мечтал выгнать дуриановый самогон, весьма пользительный, как он полагал, для половой потенции.

И с помощью друга своего, бывшего таможенного брокера, а ныне — вольного контрабандиста Макара Кольчужкина, наладить поставки сего средства в Россию.

Поначалу в Москву, конечно… А там — и в другие города, большие малые.

Кольчужкин уверял, что сумеет отладить канал поставки дуриановки, с оформлением по коду пищевого ароматизатора.

Благо и связи у находящегося в бегах брокера, по его словам, сохранились.

«Не всех ведь в Шереметьево посадили после истории с мобильными телефонами!» уверял Кольчужкин. «Держатся ещё добрые люди! Держатся на плаву!»

Антон верил приятелю.

Верил и в свою счастливую звезду, полагая, что именно с дуриановым зельем добьётся, наконец, полной финансовой независимости, ибо душа его анархическая очень страдала в глубине своей от трудностей быта, а так же грубости и скаредности некоторых клиентов.

— Вот поспеет бражка, — сказал Антон, закрепляя крышку винтами, — тогда и заживу. Никаких экскурсантов с их идиотскими вопросами и примитивными запросами, никаких вечерних анимация в отелях с этими вечными «прыг-скок» и «выпьем на брудершафт!» Нет, ничего подобного уже не будет! Сбудется мечта о своём мелком, но верном бизнесе и тогда…

Тишина насторожила.

Антон оглянулся и увидел, что Динары уже нет, а дверь — плотно прикрыта и щель под ней заложена тряпкой.

— Вот напрасно! — обиделся Антон. — Не так уж этот запах и плох, привыкнуть только надо! В нём есть своя прелесть, Динарочка, уверяю тебя.

Запечатав прочно зловонное своё сокровище, Антон передвинул рубильник на стене, включая мощную вытяжку и, толкнув дверь, выглянул в контору.

Динара, по прежнему зажав нос, сидела, забившись в угол (отчего из-за высокой стойки от входа её не было видно).

— Динарочка, — пропел Антон, — ты бы поднялась, людям показалась. За компьютером бы посидела для солидности. А то зайдёт кто-нибудь, увидит, что нет никого — и айда к конкурентам экскурсии заказывать. А конкуренты, сволочи, плодятся неустанно, день и ночь. Раньше-то в Нараке, считай, кроме нас и не было никого… Из русскоязычных, я имею в виду. А теперь на одной нашей улице уже пара офисов открылось за последние три месяца. Турист из России пошёл… Нет, выйди! Покажись, я прошу!

Динара отчаянно замотала головой и показала Антона кукиш.

— Грубо, — заметил Антон.

— Меаа-вец! — в голос, протяжно замычала Динара. — Всё-ё поо-вонял своим дуи-ианом, а тепе-егь исевае-ешься? Вкючи ытяшку!

— Включил вытяжку! — отчитался Антон. — Работает на полную мощь! Слышишь?

И он пошире открыл дверь, чтобы Динара смогла услышать тяжёлый, басовитый гул мощного вентилятора.

— Специально ведь такой вентилятор купил! Тебе на радость…

— И переоденься немедленно! — крикнула Динара, освобождая от захвата нос и вскакивая со стула. — И дверь закрой! И…

— Понял, — ответил Антон и скрылся в кладовке.

Динара, достав из тонкий пачки гламурный

«Пусть лучше табаком пахнет, чем этим… королём фруктов!» подумал Динара.

Это была ещё и маленькая женская месть. Антон запах табака, пусть даже и гламурного, совершенно не выносил, потому обречён был теперь на страдания и стенания.

«Так тебе и надо!»

Клиент сегодня что-то не шёл, день был на коммерческий улов не щедрый, а из всех развлечений на сей час наличествовало только знакомство с дурнопахнущей тропической брагой (если, конечно, это вообще можно было назвать развлечением, хотя некоторое разнообразие в скучную конторскую жизнь сия процедура, безусловно, вносила).

Сидеть за компьютером и в очередной раз пересчитывать показатели экономической эффективности малого их и под несчастливой судьбой рождённого предприятия не хотелось. Отчасти из-за охватившей её лени (вечной спутницы вольных и невольных жителей Нараки). Отчасти и, пожалуй, главным образом от того, что никакой экономической эффективности в малом сём предприятии никак не просматривалось.

Это было ясно и без детального анализа и математически выверенных расчётов.

Уже одно то, что Антон всерьёз занялся дуриановым проектом именно после того, как ознакомился ненароком с состоянием кассы и банковского счёта — говорило о многом.

И это он ещё не видел счета за электричество! За которое, кстати, уже изрядно задолжали.

«Отключат скоро и кондиционер, и свет, и технику» мрачно думала Динара, не слишком внимательно рассматривая бредущую по узкому тротуару толпу. «И вытяжку твою, Тоша, отключат… Сколько же, интересно, она у нас киловатт съела? Рупий на триста, не меньше! Вот тогда тебе придётся кастрюльку свою или вон уносить, и где-нибудь в диком лесу, в хижине, продолжать смелые эксперименты… Благо, что лесные жители, говорят, дуриан обожают и за обе щёки уписывают, и запах их не смущает. Либо вообще с авантюрой этой завязывать».

Динара вздохнула печально и резким щелчком сбросила пепел в урну у входа.

«С этой авантюрой завяжем, с экскурсиями завяжем, с Кольчужкиным этим тоже, похоже, завяжем. И что дальше? К конкурентам наниматься? Так Антон не согласится… Он же — анарха»

Она улыбнулась.

«Наивный, прямо жалко его! Так жалко, что иногда сама удивляюсь — и почему это мы до сих пор всего лишь деловые партнёры, а не любовники?»

Покачала головой.

И ответила сама себе:

«Нет, Динара, нет. Не тот это вариант. Сама же понимаешь, что это всё временно: и работа с ним, и экскурсии и прочее всё. Временное барахтанье на поверхности житейского моря. Пакрин и в джунглях не пропадёт, ты же понимаешь… В крайнем случае, в этим <людям мира" пойдёт, в общину. Там, вроде, пара немцев имеется, голландцы, французы, американцев с десяток. Вот и Антон туда, для комплекта. Разобьёт делянку в лесу, будет дурман-траву выращивать. Но эта полудикая жизнь — для тебя? Альтернативщик эти, анархисты — для тебя? С ними тусоваться хорошо, кайфовать… Но жить? Нет, подруга, не для того ты в экскурсионный бизнес пошла, не для того от мужа, сумасшедшего художника, сбежала, чтобы одно безумие на другое променять. А для того гидом пошла работать…»

Она выждала секунду, словно хотела яснее сформулировать ответ… Хотя — куда уж яснее сама себе всё объяснила. Давным-давно нашла ответ, простой и понятный.

«Чтобы надёжного мужика найти. Пусть даже скучного, нормального до зевоты и простого как вождь мирового пролетариата… Вот только не такого сурового!»

Динара улыбнулась — на этот раз торжествующе.

«И найду! Вот разгар сезона — непременно найду! Главное, чтобы один на отдых приехал, без жены или подруги. А то кровавого боя с конкуренткой мне не выдержать, ослабла я в здешнем климате. Но в постели ещё — ой как могу! И последить за мужиком могу. Вон Тоша до меня — по месяцу в одной и той же футболке ходил. Пока она в кирасу не превращалась. А теперь…»

Лёгкий на помине Антон (в новой, кстати, футболке) неспешным шагом вышел из зловонной лаборатории и, завидев дымящую прямо на пороге офиса Динару, демонстративно начал брезгливо морщиться, фыркать, словно кот, почуявший в молочной миске нашатырь, и корчить такие страшные рожи, что даже бесстрашные воины полинезийских племён, коли довелось бы им увидеть в этот момент Пакрина, подивились бы его искусству устрашать врагов и злых духов.

— Дина! Динуся! Мадам Чаринская!

— Ах, помолчите, Пакрин, — томным голосом ответила Динара и бросила лишь до половины докуренную сигарету в урну.

Отряхнула с ладоней невидимый прах и видимый пепел, и спросила ангельски-тонким голосом:

— Чай, теперь-то твоя душенька довольна?

— Коли это реплика старика из «Золотой рыбки», так я теперь ругаться должен, как вредная старуха, — ответил Антон. — Но не буду. Я тут в окно выглянул и…

Выйдя на улицу, Антон показал на остановившегося возле конторы невысокого, коренастого мужчину с коротко стрижеными, серо-седыми волосами и высоким, переходящим в залысины лбом.

Мужчина стоял посреди тротуара, перегораживая дорогу толпе, и толпа послушно обтекала его, словно ручеёк — камень.

Мужчина явно шёл к ним, в гости, но почему-то остановился в двух шагах от входа, и словно бы ждал чего-то, словно бы ждал, что хозяева заметят его, выйдут и пригласят.

Сами пригласят в свой дом.

Впрочем, именно так оно и вышло.

— Смотри, кто к нам пришёл!

Антон кинулся навстречу мужчине.

— Сколько лет, и сколько… опять-таки лет, потому что зим здесь не бывает! Львович, друг любезный! Заглянул-таки!

Антон схватил мужчину за руку и энергично её затряс.

Динара смотрела на гостя удивлённо.

— Искандеров, классик мой дорогой, а как ты тут оказался? И как я тебя не заметила? Я же курила здесь, рядом с тобой. И смотрела…

Она поклясться могла, что смотрела и в ту сторону, где он стоял. Но решительно его не замечала!

— Бывает, — смущённо улыбаясь, ответил Искандеров. — Вот и мне удаётся быть незаметным…

И он, похлопав Антона по плечу, повторил:

— Бывает…

— Так это… В офис заходи, что ли, — со некоторым смущением в голосе пригласил Антон. — Не на улице же…

— И то верно! — согласился Искандеров. — Затем и шёл… Поговорить. Время на меня найдётся?

Динара посмотрела выразительно на своего делового партнёра и воскликнула беззаботно:

— Да сколько угодно! У нас его…

— Немного, но найдётся, — поспешил перебить её Антон. — Мы как раз собирались сделать небольшой перерыв на сиесту, а потом уборку в офисе.

— А потом собирались закрыться на час раньше! — с вызовом заявила Динара.

Пакрин на секунду снова состроил устрашающую гримасу (стараясь, чтобы это было незаметно для Искандерова).

А Динара в ответ лишь мило, но отчасти и злорадно, улыбнулась.

Они зашли в офис и присели у столика, сплошь засыпанного глянцевыми проспектами и рекламными листовками центральной экскурсионной конторы Нараки (контактные данные которой Антон аккуратно закрывал стикером с номером своего мобильного телефона).

Разговор поначалу не клеился.

То есть, как-то он шёл, но очень уж вяло.

Партнёры хоть и были обрадованы визитом писателя, но, тем не менее, вели себя немного настороженно и скованно, не понимая, видимо, причин, побудивших Искандерова заглянуть к ним после долгого отсутствия (признаться, дружбы особой у них не было, разве только посещали пару раз пляжные дискотеки и один раз вместе сходили на кислотный сейшн, устроенный в руинах заброшенной крепости «людьми мира»… где, собственно, и познакомились ближе… Динара, кажется, даже слишком близко, но подробностей встречи и знакомства её расширенное в ходе сейшена сознание не удержало).

Было то давно, месяца полтора назад, и с тех пор писатель визитом их не удостаивал.

Да и они, зная прекрасно о месте его проживания, так же с визитами не спешили.

Не из деликатности, нет. В свободной Нараке в дружбе можно было быть и неделикатным, и это никого не обижало. Можно было даже навязывать своё общество, и это воспринималось, как правило, вполне терпимо.

Просто было обоюдное желание жить своей жизнью.

И вот теперь…

— Так как оно? — оглядывая контору, спросил Искандеров. — Смотрю, на плаву пока держитесь…

Антон помрачнел.

— Воистину — пока, — поповским басом пробубнил он. — Без чуда божия не выкрутимся.

— Да ладно тебе, Тоша! — воскликнула Динара и рассмеялась лёгким, беззаботным смехом.

Антон попытался было грозно сдвинуть брови, но, глядя на подругу, заулыбался.

— В общем, планов, конечно, масса, — запинаясь, забормотал он.

— Нашёл, на кого надеться! — продолжала веселиться Динара. — Если уж на него надеяться, так уж точно надежды нет!

Антон вздохнул и развёл руками.

— Конечно, на сезон надеюсь…

— Много туристов прибывает? — утончил Искандеров. — Говорят, скоро чартеры из Москвы каждый день начнут летать…

— А чем тебе Бог-то не нравится? — спросил он неожиданно Динару.

Та, отсмеявшись, вытерла выступившие на глазах слёзы.

И ответила:

— Ну ладно, классик, не привязывайся к словам. Всё мне нравится… Вот только думаю, что из Нараки нас и он не вытащит.

Антон сердито надул пухлые губы, отчего стал похож на обиженного взрослыми юношу-переростка, которого по возрасту в угол уже не ставят, однако по старой памяти отчитывают ещё по школьному, бесцеремонно тыча носом в исчерканную красным фломастером тетрадь с ошибками.

— А чем тебе в Нараке плохо?! — возвысил он голос. — Мадам Чаринская, это что же это? Рай нам не нравится? Беззаботная жизнь нам не нравится? Москва, между прочим, в десяти часах лёта отсюда, а денег на билет мы уж как-нибудь…

Динара замахала руками.

— Тоша, вот только Москвой меня не пугай! А то я заикаться начну! В этот грязный и холодный город я уж точно не вернусь. И в Питер не вернусь. И вообще, в Россию…

Она вскинула руку со сжатым кулаком.

— Но пасаран! В смысле — никогда! Лучше уж я здесь, на тёплом песочке помру, под пальмой. В приличное место мне, Тоша, не выбраться. Вот только выйти на берег, и мечтать. Ах, пляжи Майами! Ах, огни Сиднея!

И фыркнула, изображая звук финансового краха.

Минуты на полторы воцарилось тягостное молчание.

На второй минуте какой-то прохожий (судя по жёлто-зелёной безразмерной рубашке-«гавайке» и выпученным по-рачьи безумным глазам — турист из новоприбывших) заглянул с улицы в контору, промычал что-то невнятно и исчез настолько поспешно, что даже натренировавшая себя на мгновенную реакцию Динара не успела его остановить.

Мгновенный визит этот вывел партнёров из оцепенения.

Динара украдкой, под столом толкнула Антона коленом.

Антон хлопнул себя по лбу.

— Вот голова садовая! Мы тут препирательства устроили, а гость у нас трезвый сидит.

— Антон на прошлой неделе самогон из «драконова сердца» выгнал, — похвасталась Динара.

— Теперь вот до дуриана добрался. Скоро из опунции будет ликёр гнать!

— Ага! — подтвердил Антон, вытаскивая из встроенного в стену шкафчика бутылочку, до горлышка наполненную тягучей коричневой жидкостью. — Самогон можно выгнать из любой органики. В общине «людей мира» мужик один живёт, Кнут его имя…

Не прерывая речи, Антон выставил на стол пластиковые стаканчики.

— …Химик бывший, в каком-то крупном европейском концерне работал. В скандинавской какой-то стране. Всё у него, естественно, благополучно было, налажено до полной гладкости и благоденствия. Жизнь по процедуре! Красота! На работу, с работы, по субботам — в бар. Воскресенье — спортзал. Страховка, кредитки, домик с тихом пригороде… А потом надоело ему каждый день на работу ездить, он сюда подался. Карму никчёмной жизни искупать. Да, бывает… Так образование и здесь ему пригодилось! Он теоретически обосновал возможность изготовления спиртосодержащей жидкости…

С хлюпом и тяжёлым бульканьем экстракт «драконьего сердца» полился в стаканы.

— …из любого органического вещества, где есть хотя бы минимальный процент сахара. Хотя если учесть, что сахар можно добавит куда угодно, то неизбежно мы приходим к выводу…

Динара подмигнула Искандерову. Тот понимающе кивнул в ответ.

— …что сырьём для самогонного производства может быть всё, что угодно.

— Опоздал ты с выводом, — заметил Искандеров, подозрительно разглядывая похожую на густой сироп жидкость, пахнущую сивухой и, одновременно, провинциальной аптекой. — И Кнут твой с выводами опоздал. Впрочем, ему простительно, он же европеец, хоть и великий теоретик самогоноварения. А на Руси вывод об универсальности технологий переработки органики в самогон сделали, полагаю, веке в семнадцатом. В крайнем случае, в восемнадцатом. Методом проб и трагических ошибок. И с тех пор неустанно доказывали правильность этого вывода эмпирически…

Он поднял пластиковый стаканчик.

— Ну, друзья, за ваше процветание!

— За невозможное! — подхватила тост Динара.

Выпили они одновременно (на вкус оказалось — сладкое, с лёгкой горчинкой, и отчётливо ощущаемым градусом).

Вот только глотали по очереди.

Первым, отчаянно, сделал это Искандеров. Вторым, задумчиво и как бы смакуя (на самом деле безуспешно пытаясь разобрать вкус добавленных в настой химических ароматизаторов), проглотил драконий самогон Антон.

Динара свой маленький глоток сделала, не пряча брезгливого выражения лица.

И заявила, скривив губу:

— Фу!

— Ферментация в разгаре, — задумчиво произнёс Антон. — Вот когда готово будет следующее моё произведение…

— Ребята! — встрепенулся Искандеров. — Вы же собирались на час раньше закрыться?

Антон посмотрел на висевшие над входом часы.

— Так ведь четырёх ещё нет… — неуверенно ответил он.

И снова получил толчок коленом от Динары.

— А закройтесь-ка на два часа раньше! — предложил Искандеров. — Закрывайте контору — и все вместе уходим в загул.

— С чего это? — удивился Антон.

— Хочу в загул! — подхватила предложение Динара и захлопала в ладоши. — Хочу! Хочу! Хочу!

Искандеров наморщил лоб.

— Есть повод, Антон. Сегодня — есть! Понимаешь, я…

Он улыбнулся смущённо.

— Встретил одну женщину…

Динара прекратила хлопать и посмотрела на него с интересом и некоторым удивлением.

«Надо же, таким анахоретом жил, прямо монах в пустыне…»

— Признаться, ничего толком о ней не знаю. И она, конечно же, ничего не знает обо мне. Но дело не в этом… Нет, не в этом! Это ведь не просто общение, не обмен словами, мыслями… И не просто чувства…

Искандеров в волнении смял пластиковый стакан.

— Вот беда, трудно описать! Чужие чувства легко, свои — трудно…

— Говори, говори, я пойму, — подбодрила его Динара.

— Нечего тут говорить, — ответил Искандеров. — Просто с ней — стало легко. Знаете, люди, как хорошо, когда сердце успокаивается? Понимаешь, что ошибок, по большому счёту, не было… То есть, неисправимых — не было. Что всё хорошо складывается, всё само собой устраивается к лучшему. Тебя там…

Он махнул в сторон улицы.

— …Или простили, или вот-вот простят. И ты всех простил. Как всё было запутано и безвыходно, а вот прикоснулся к любви… Или тому, что кажется любовью… И всё здорово.

Он потянулся, словно после тяжёлой работы.

— Всё здорово, друзья!

Антон пожал плечами и нахмурился.

— Что-то не понял я ничего, Михаил. Нет, правда…

— И не надо ничего понимать, — сказал Искандеров. — Просто я понял сегодня… Да, вот шёл по улице и понял, что мне скоро в путь. Очень скоро! Сегодня Нарака проводит меня…

Искандеров встал и протянул руку Динаре.

— Последний вечер проведите, пожалуйста, со мной. Динарочка, приглашаю вас!

И склонился в поклоне.

— Ой, жалко как! — плаксивым голосом произнесла Динара.

И тут же, в ответ протягивая руку, воскликнула:

— Тогда уж точно — гулять! Я иду кутить с классиком!

Искандеров помог Динаре встать, и под руку повёл её к выходу.

У порога, обернувшись, сказал Антону:

— Закрывай офис, самогонщик! Найдёшь нас в баре «Пьяный мангуст», что на набережной. Примем там немного для начала. А потом — по ресторанам, по ресторанам!

Алексей на удивление хорошо, и сон его был лёгок. Вот только лёгкость испарилась куда-то вместе с пробуждением.

Едва пискнул мобильный, вставленный на семь тридцать утра, Алексей открыл глаза и…

«Противно…»

Заломило выспался голову будто с похмелья. Стало грустно, очень грустно. Так что чуть не зарыдал спросонья.

Так обидно было осознавать, что — не сон вчерашнее, не сон.

Был вчерашний день, чёрт его дери и никуда не деться от него. Паршивой, заходящейся в истеричной лае собачонкой будет бежать сзади и хватать за пятки.

«Был, был, был… Помни, помни!»

И особенно неприятно было осознавать то, что боль эта быть может лишь немного будет притуплена временем, но — не излечена.

Никогда!

Время не лечит. Время не лекарь. Лечит только…

Лёгкий шорох.

Алексей поднял голову и посмотрел с удивлением по сторонам, выискивая источник шума.

Пожилая служанка из местных, обойдя диван, тихонько метёлочкой убирала пыль с ковра, стараясь при этом не беспокоить хозяина.

Писк мобильного нисколько её не смутил и она продолжала свою работу, будучи уверенной, видимо, что хозяин от такого тихого звука не проснётся.

Она вообще была убеждена в том, что белые люди довольно ленивы (да и кто в Нараке видел этих белых пришельцев переносящими грузы, подметающими улицы или делающими ещё что-то, что можно было бы назвать трудом?), потому и просыпаются не раньше полудня.

А потом полночи не могут заснуть, бродят по улицам города, шумят, галдят, свистят, слушают свою резкую и грубую, будто на сковородках сыгранную музыку и мешают скромным труженикам спать!

Странные люди… А вот новый хозяин хороший, тихий.

Спит себе да спит.

Правда, хороший хозяин оказался ещё и нетипичным белым.

Он поднял голову, встретился взглядом со служанкой и сделал какой-то непонятный жест, помахав ладонью перед лицом.

Женщина на всякий случай слегка склонила голову в поклоне и удивлённо захлопала глазами.

— Уйди! — нелюбезно прошипел Алексей. — Я встать хочу!

Женщина повторила жест Алексея и виновато улыбнулась.

Алексей решительно встал, обернувшись покрывалом, словно римской тогой, и сенаторским жестом показал на дверь.

Вот этот жест был женщине понятен. Такое ей прежний хозяин, англичанин, показывал, когда пыталась она вымести какой-то забавный белый шарик из его кабинета, который сам хозяин всё время пытался выкинуть гнутой стальной палкой, совершенно не предназначенной для уборки.

Ещё пару раз поклонившись для порядку, служанка, пятясь, вышла из гостиной.

«Вот и ладно» подумал Алексей.

Начался день, начались заботы. Теперь боль немного утихнет.

Ночной сон и дневные заботы — вот обезболивающие. Правда, с временным эффектом.

Но лучше с ними, чем без них и наедине с самим собой.

И с этою мыслью пошёл Алексей умываться…

Пострадавшего в ресторанной заварушке Антона пришлось вести к врачу. Благо, что всего в квартале от ресторана была маленькая частная клиника, где эмигрант из Китая, жизнерадостный толстяк Чжоу за скромную плату пользовал больных, с разной степенью успеха сочетая почёрпнутые им из справочников европейские методы с традиционно китайскими, почёрпнутыми им неизвестно откуда.

По Нараке ходили слухи, что на родине Чжоу не поднялся выше санитара в деревенской лечебнице, и приехал в здешние места именно из желания получить частную практику, благо что в отдалённой области Денпасавара соответствующую лицензию можно было просто купить, не тратя времени на подтверждение квалификации.

Вывихи и переломы, впрочем, доктор Чжоу лечил неплохо, равно как и пищевые отравления, а так же раны от игл морских ежей.

Тут уж на помощь ему приходила богатая практика: туристы (как правило, оформлявшие минимальную страховку и потому в случае форс-мажора не обращавшиеся в более респектабельные и дорогостоящие лечебные заведения Нараки) шли к нему потоком.

Плюсом было и то, что Чжоу из экономии жил в пристройке рядом с лечебницей, и потому доступен был для больных в любое время (в ночное, впрочем, брал сверх счёта сто рупий за беспокойство… но в городской-то больнице брали все триста при обращениях после десяти часов вечера!)

Разбуженный стуком в дверь Чжоу вышел к посетителям, улыбаясь как ни в чём ни бывало (будто он именно этого визита и ждал и очень им обрадован), потихоньку завёл стонущего Антона в лечебницу, попросив остальных (то есть Динару и Искандерова) подождать снаружи.

<Аутсайд!" сказал Чжоу строго и даже на мгновение перестал улыбаться.

Посетители на врача не обиделись: уж им-то, постоянным жителям Нараки, хорошо было известно, что лечебница доктора мала размерами и четверым взрослым людям (тем более, если один из них толстоват, а другой — коренаст и широкоплеч) одновременно в ней никак не разместиться.

Минут пятнадцать Михаил и Динара терпеливо ждали на улице.

Динара курила и украдкой поглядывала на серебристые часики, покручивая браслет на руке.

— Я не высплюсь, — не выдержав, со вздохом призналась она. — Поздно уже. А мне завтра полдевятого утра офис открывать.

И жалобным голосом добавила:

— Я же одна теперь. Антон неделю проболеет, не меньше.

— Не жди, Динарочка, иди, — ответил на просьбу Михаил. — Я тут постою, подежурю немного. Если потребуется, доведу самогонщика нашего до дома. Тут, по моему, недалеко…

— Ага, ага! — радостно подтвердила Динара. — Через улицу перейти и налево, а там ещё метров сто…

И она пошла было быстрым шагом по переулку. Но вскоре остановилась в нерешительности и, повернувшись к Искандерову, подрагивающим голосом произнесла:

— Страшно… Миша, проводишь?

— Нельзя же раненного бросить, — ответил Искандеров. — Подожди тогда…

Динара вздохнула и вернулась обратно.

— Садись…

И Искандеров показал на засыпанную буро-жёлтой листвой низенькую и хлипкую скамейку у входа.

Динара брезгливо поморщилась.

— Извини, без пиджака, — сказал Михаил. — Отсутствует по причине тропического климата. Был бы, тогда постелил.

Динара развернулась на месте, будто в танце.

— Искандеров! Джентльменство ныне не в моде!

— Это норма, — ответил Михаил. — Просто норма… Хот и она не в моде.

Из-за двери донёсся протяжный стон.

— Тошу пытают! — мечтательно протянула Динара. — Изощрёнными китайскими пытками…

— Неужели это радует? — удивился Михаил.

Динара пожала плечами.

— Нет, нет…

— Но тяжело с ним? — уточнил Искандеров.

— Тяжело, — призналась Динара. — Он же как ребёнок. А ему не мама. Не жена и не любовница. Но вот приходится иногда ухаживать, не бросишь же…

Она вздохнула.

— Ведь придётся… Когда-нибудь придётся. Не всю жизнь на него тратить…

— А я вот требовал когда-то такого! — с неожиданным озлоблением выкрикнул Искандеров.

Осёкся и посмотрел на Динару виновато.

— Прости… Это не к тебе… Это не относится….

Дверь тихонько отворилась.

Чжоу выглянул в щель, быстро заморгав мышиными глазками.

— Лист оф медисин! — торжественно провозгласил он и замахал бумажкой.

— Чего? — удивилась Динара. — Лист… Чего?

— Список лекарств, — пояснил Искандеров.

И, подойдя к доктору, взял у него бумажку. Поднёс ближе к глазам и, повернув к висевшему над входом фонарю, попытался разобрать загадочные каракули лекаря.

— Демито… Лизи… Ничего не понимаю!

— В аптека поймут! — неожиданно перейдя на русский, решительно заявил Чжоу. — Гоу туда нау, бай аз пер лист, ком бэк! Я лечить, ту дейз, файв хандрид рупии!

— Это по божески! — согласился Искандеров.

И, обратившись к Динаре, сказал:

— Подожди здесь. Я быстро. Тут рядом, у площади, аптека. Туда и обратно…

— Иди уж, — ответила Динара.

Из лечебницы донёсся протяжный антонов стон.

Алексей до офиса добрался очень быстро (Викрама вызывать не стал, поскольку был зол на него, воспользовался такси).

Водитель старенького жёлто-коричневого «Амбассадора» лихо промчал по сонным улицам Нараки, виртуозно объезжая безмятежно спящих посреди дороги коров, срезал путь по узенькой улочке где-то в старой части города, и ещё после двух поворотов остановился возле офиса.

— Молодец! — восхищённо произнёс Алексей, посмотрев на часы. — В двенадцать минут уложился. А Викрам бы, небось, часа да ехал бы. Опять через деревню…

И скривил губы.

Протянув водителю деньги, добавил, перейдя на английский:

— Good driver! Want new job?

Водитель, принимая деньги, благодарно закивал в ответ. И произнёс что-то… Явно не на английском.

— Your phone number?

И Алексей поднёс кулак к уху.

— Гив ми…

Водитель отчаянно затряс головой и постучал пальцем по циферблату наручных часов.

— Ладно, езжай…

Алексей махнул рукой и вышел из машины. И посмотрел вслед медленно отъезжающему «Амбассадору».

Небольшой офис представлял из себя комнату на десять квадратных метров с компьютерным столом, положенной всякому уважающему себя офису оргтехникой, кулером (весьма полезным в здешнем климате), для которого Викрам примерно раз в три дня, кряхтя от тяжкой ноши и периодически ругаясь на родном языке, носил <кристально чистую воду «Синдху» в больших девятнадцатилитровых пластиковых бутылях, а так же чайным столиком, скромным стулом для водителя (на котором в свободное время сидел, попивая цветочный чай и напевая тихонько деревенские песенки, Викрам) и большим, «директорским», креслом, которое, вообще-то, предназначалось именно директору, то есть Алексею, но ввиду отсутствия оного в офисе (а этот утренний визит Алексея в контору был первым) кресло занимал Вениамин, как полномочный представитель высшего руководства компании.

До девяти Алексей сидел в офисе один.

Благо, что охранник на входе заранее получил от дирекции образец подписи и фотографию нового арендатора, а так же инструкцию: беспрепятственно пускать оного в офис в любое время дня и ночи, при необходимости — сопровождать лично и до двери комнаты.

Алексей щедро платил за офис (по меркам Нараки — очень щедро!), потому всегда был желанным гостем.

Потому ожидал Вениамина именно в офисе, а не в коридоре или на улице.

Припозднившийся, по мнению начальника, Вениамин появился ровно в девять. Сначала из коридора послышался беззаботный свист.

Вениамин старательно выводил джазовую мелодию (похоже, что-то из Армстронга), при этом отчаянно фальшивя.

Потом повернулась дверная ручка и дверь медленно приоткрылась.

Показалась голова Вениамина.

— Доброе утро! — плавно и нараспев произнёс помощник. — А мне охранник сказал…

— Ты уж весь входи, — довольно грубо ответил ему Алексей.

Помощник, предчувствуя головомойку, заранее сгорбился, опустил голову и состроил грустное лицо.

— Если я прошу прибыть в офис в девять утра, — завёл грозную речь Алексей, — именно в девять утра и по важному, очень важному вопросу, то что это означает?

Вопрос был риторический. Понимая это, Вениамин лишь вздохнул в ответ.

— Это означает, что надо именно девять и быть? Как будто ничего не происходит?! Будто обсуждать планируется рядовой, рутинный вопрос, а не…

«Похождения твоей супруги!» мысленно закончил фразу Вениамин, и тут же испуганно прикрыл рот, даже движением губ боясь выдать крамольную мысль.

Алексей осёкся и посмотрел на него потускневшим взглядом.

Потом произнёс нерешительно:

— Вопрос…

Взяв себя в руки, продолжил:

— Во-первых, с водителем надо решить.

— Викрамом? — обрадовано переспросил Вениамин, сообразив, что головомойка закончилась, та толком и не начавшись. — Так он внизу, в машине. Вы ему не позвонили, во я с ним и подъехал. А чего…

— Пусть немедленно едет и сдаёт машину в ремонт! — отчеканил Алексей. — А потом пишет заявление… Или что тут принято писать?

— Я с юристом посоветуюсь, — растеряно пробормотал Вениамин.

Потом переспросил едва ли не шёпотом:

— Увольняем?

— И сегодня же! — повысил голос Алексей. — Ты где его нашёл?

— Тут недалеко офис по найму, — неуверенным голосом ответил Вениамин. — Там все местные арендаторы водителей набирают, клерков… Вот американцы из соседнего офиса там же водителя нашли…

И опять зашептал:

— А что… Провинился? Это он вмятину посадил на машину? Я видел утром, спросил у него. А он отговорился. Дескать, не повезло…

— Это нам с ним не повезло! — заявил Алексей. — Едва не разбил машину, завёз в какую-то деревню, плутал по дороге. Из-за него я не улетел! Так что увольняй, и немедленно. И без выходного пособия!

Алексей зашипел, изображая мстительный смех.

— Покраска машины за его счёт!

Вениамин смущённо откашлялся.

— Но не принято так здесь, — осторожно заметил он. — Не принято так: в один день, без пособия. Надо бы несколько дней дать, поблагодарить, заплатить хоть немного, подарок сделать. Здесь нравы патриархальные, обидится человек. А здесь все друг друга знают. Разболтает ведь, местных против себя восстановим…

— Подарок! — возмутился Алексей.

Вскочил с кресла и, сжав кулаки, прошёлся по кабинету.

— Ему ещё подарок?

— Он единственный из водителей, — проникновенным голосом произнёс Вениамин, — кто готов был выезжать за пределы Нараки. Здесь вообще водителей мало, а уж тех, кто готов за пределы пригорода выехать — вообще один.

Алескей остановился и посмотрел на помощника расширившимися от удивления глазами.

— Как это — один? Да ерунда! Вот меня водитель подвозил…

Прикрыл на секунду глаза и произнёс на память:

— Три-восемь-один-девять! Буквы не запомнил. Марка — «Амбассадор». Меня сегодня утром в офис подвозил. Водитель — чудо! Шумахер! Вот его проверь…

— В городе здесь все молодцы, — мягко возразил помощник. — А за город, да ещё в Бангор — только Викрам согласится.

Алексей устало опустился в кресло и хлопнул ладонью по подлокотнику.

— Чёрт знает что! Достала меня эта местная специфика…

Молчание растянулось на несколько минут.

Вениамин, решившись, присел на краешек «водительского» стула и напомнил:

— Ещё один вопрос хотели обсудить…

Алексей в задумчивости почесал кончик носа. Придвинул ближе калькулятор и защёлкал клавишами.

Отставил в сторону.

— Помню…

Вениамин слегка наклонился вперёд и с заговорщицким видом прошептал:

— Писаря этого можно и выслать отсюда куда подальше. Полиция тут покладистая, вопрос лишь в сумме…

Алексей страдальчески поморщился, растягивая уголки рта. И, не совладав с собой, ударил кулаком по столу.

И еле успел поймать подпрыгнувший монитор.

«Не угадал!» с досадой отметил Вениамин.

— Хватит! — закричал Алексей. — Хватит из меня какого-то монстра делать! То Фёдор мне на психику давит с якобы зависшими деньгами, то налоговая травит, то подчинённые слухи распускают, будто я новогодние бонусы из жадности не выплачивал! Сплетничают у меня за спиной, и думают, будто я не знаю ничего! Слепой и глухой!

Алексей встал, налил в пластиковый стаканчик ледяной воды из кулера и залпом опрокинул.

— Я…

Захрипел, закашлялся.

Справившись с приступом раздирающего горло кашля, продолжил:

— Я законопослушный бизнесмен. Не бандит с Черкизовского, Веня. Ты знаешь, я от подобной публики весьма далёк. Ни обсценной лексикой, ни воровским арго не пользуюсь. А уж методами их…

Он подошёл к смущённо потупившемуся помощнику и, наклонившись, крикнул в самое ухо.

— Тем более пользоваться не буду! Уж тебе это очень хорошо должно быть известно!

«Известно, известно… ангел мой руководящий…» подумал Вениамин и беспокойно почесал ухо.

— А что же делать? — с притворным беспокойством спросил он, дождавшись паузы. — Нельзя так это дело оставить…

«И вот сейчас он скажет, что это не моё дело» решил Вениамин. «И пусть тогда сам со всем этим разбирается. Наше дело — предупредить. Так ведь?»

Но совершенно неожиданно Алексей с его доводами согласился.

— Нельзя, — тихо сказал он.

И снова вернулся за стол.

— Нельзя, нельзя, нельзя… Это ведь опасно…

— Регистрационные документы у вас в сейфе хранятся, на вилле, — очень кстати напомнил Вениамин. — Оригиналы, между прочим…

Алексея вздрогнул, скосил глаза и взгляд его стал по-заячьи испуганным..

— Точно, — лихорадочно зашептал он и беспокойно задвигал клавиатуру по столу. — Это ведь в точку… Она ведь в моё отсутствие…

«Нет, я ей верю, конечно… Или уже — не конечно? Когда меня не будет дома… Она же может!… Ты веришь в это? И до чего ты вообще дошёл! До чего?! До чего?! Жена — приложение к сейфу? Ах, молодец! Молодец! Не за чистоту супружеского ложа переживаешь, а за безопасность своего драгоценного сейфа! Молодец!»

И Алексей, успокаивая себя, зашептал еле слышно:

«Я хороший, хороший, хороший! Это во имя семьи, это во имя дома, во имя…»

И голос, наглый и резкий, похожий на воронье карканье, заглушил этот шёпот криком:

«Дурак! Дурак! Дурр-рак! Стой, дрянь! Стой!»

И будто сквозь нарастающий гул и серую пелену перед глазами долетали до него слова Вениамина:

— Можно помочь… В Нараке человечек мой пару дней за супругой вашей последит. Вы не волнуйтесь, очень деликатно и издали. И не весь день, конечно… Два-три часа, пока по городу ходит… Если подозрительных никого — он сразу и отстанет. И вам же спокойней будет…

— Пара дней, — граммофонным голосом повторил за помощником Алексей.

И добавил:

— Не больше…

Вениамин кивнул и — снова забубнил монотонно.

— …В Москве свой человек имеется… Зовут Тимур… Бывший милиционер. Уволили недавно из органов. Увлёкся на допросе, парнишку одного неудачно приложил… У парнишки знакомые оказались с выходом на начальство милицейское, и Тимура попросили на выход… Сейчас в ЧОПе работает, профессионал…

— Зачем? — простонал Алексей. — К чему мне этот профессионал? Да ещё и с таким послужным списком? Я же сказал, что вся эта публика…

— Он же милиционер! — возразил Вениамин. — Хоть и бывший… Но бывших в этот системе не бывает, связи-то остались. Человек системы, а не бандит какой-нибудь! Алексей Валерьевич, я бы не посмел предлагать вам воспользоваться услугами, извиняюсь за выражение, маргинала несистемного!

— Всё равно, — ответил Алексей.

И надул на мгновение щёки, пытаясь избавиться от гуда в ушах.

«Заложило… закладывает!»

— Не вижу разницы… Системные бандиты, несистемные… От всех от них надо подальше держаться. Подальше от всей этот грязи! Жить в тропиках и быть свободным… А у меня что-то не получается. У всех получается, а у меня — нет. Только очищаться начал, успокаиваться — и пожалуйста… Вот ты меня опять к этим оркам и гоблинам тянешь!

Сглотнул слюну. И услышал тихое щёлканье, будто в ушах лопались пузырьки.

— Он поможет, — настаивал Вениамин. — Всё разузнает и доложит, быстро и чётко. Вы с ним общаться не будете, всё общение я беру на себя. Вам — только результаты…

— Результаты? — недоверчиво переспросил Алексей.

— Он наведёт справки об этом писателе, — пояснил Вениамин. — Адрес, связи, на кого работает…

— Явки и пароли? — с иронией переспросил шеф.

Вениамин закивал в ответ.

— Оно самое! Надо же знать, что за тип к вашему дому подбирается. Крутится возле вас…

«И вашей жены» мысленно добавил Вениамин.

— Может, он… И в самом деле на кого-то работает?

«Глупость, конечно» подумал Алексей. «Какой же дурак писателю такое важное дело доверит!»

Но, на миг представив писателя этого возле своей жены…

«Негодяй! За богатыми дамочками ухаживаешь? Может, тебя действительно наняли — как штатного альфонса? Ну, покрутишься у меня, как уж на сковородке! Мерзкий, скользкий уж на раскалённой сковородке! Извиваться будешь!»

— Тимур в течение суток всю информацию соберёт, — уговаривал Вениамин. — Принимает за труды он наличными, переводами не любит, но этот вопрос я решу… Из кассы через посредника… И завтра, завтра же у вас на столе будет подробный отчёт! Под микроскопом его изучите!

«Как бактерию болезнетворную!» со злорадством подумал Алексей. «Как распоследнего, ничтожнейшего микроба!»

И улыбнулся. Улыбка неожиданно для него самого вышла уж очень широкой и хищной, похожей на быстрый, угрожающий оскал.

«Яблочко! Угадал!» понял Вениамин и нетерпеливо заёрзал на опасно закачавшемся стуле.

— Так я?..

— Давай! — распорядился шеф. — Давай! Прямо сейчас! Звони этому… своему… И чтобы завтра! Завтра же!

И тут же, безо всякого перехода, добавил:

— Иди… Из дома ему позвонишь. О корпоративной карте, я разрешаю… У меня много дел, я сегодня здесь… посижу.

Вениамин вскочил поспешно и замер в ожидании последнего указания, которое, как был уверен, непременно последует.

И оно последовало.

— И на связи… Телефон не отключай! Может, понадобишься срочно…

Искандеров и впрямь управился быстро.

Правда, лекарств оказалось так много, что унести их в немногочисленных и неглубоких карманах не было никакой возможности, потому пришлось купить на уличном развале крепкую, прочно сшитую, простроченную суровой ниткой сумку из джинсовой ткани.

В неё он и сложил лекарства.

Чжоу запустил гонца в лечебницу, строго предупредив:

— Ван минута!

Антон с перевязанной ногой лежал на хирургическом столе и тоскливым взглядом смотрел на бегающую по потолку ящерицу. В мутно-красном свете <дежурной" лапы ящерица казалась больше размеров, а лапы её виделись какими-то невероятно раздувшимися и искривлёнными.

Потому напоминала она невесть как забредшую к Чжоу сказочную саламандру.

— Угораздило меня, Львович, — поплакался Антон. — А Динара где? Бросила, небось?

— Не надо о людях плохо думать, — сердито ответил Искандеров, высыпая лекарства на столик с инструментами.

— Genghao-o! — радостно воскликнул Чжоу.

— То-то! — довольно произнёс Искандеров.

Антон, облокотившись на локоть, смотрел с любопытством на гору лекарств.

— Похоже, Миша, — подал он, наконец, голос, — наш доктор свои запасы здорово увеличил.

— Пусть, — ответил Искандеров. — Чего деньги хранить? Пустим на благотворительность!

Удивлённая ящерица замерла на мгновение, а потом бешено заколотила хвостом, осыпая побелку с потолка.

— Святым решил стать? — ехидным тоном спросил Пакрин.

— Да поздно уже, — ответил Искандеров. — Просто надоело деньги в карманах носить. Ношу их, ношу, а толку — никакого.

Он протянул руку Антону.

— Ладно, выздоравливай! Пойду Динару провожать.

— Шанго-о! — приветствовал рукопожатие доктор. — Френдшип!

— Ах, да!

Искандеров протянул доктору смятые бумажки.

— Тейк пятьсот рупий и лечи зер гут! Ферштейн?

— Моя гуд! — подтвердил доктор, пряча деньги в карман халата.

— Купи кепку, будешь нимб на голове прикрывать! — посоветовал Антон.

Хмыкнул сердито и отвернулся к стене.

Синей ночью, около бессонной полуночи, Ирина зашла в гостиную.

Алексей, до прихода жены непрестанно ворочавшийся на казавшемся ему узком диване, замер, едва заслышав тихие её шаги.

И засопел, стараясь делать это как можно ровней и размеренней.

Ирина, запахнув халат, села в кресло у окна.

В тишине, нарушаемой лишь притворным сопением, прошло почти пять минут.

Наконец…

— Лёша!

Алексей заворочался беспокойно, а потом сразу же затих.

— Лёша, не притворяйся, — сказала ему Ирина.

И пересела в другое кресло, что стояло ближе к дивану.

— Я поначалу тебя будить не хотела. Пришла посмотреть, как ты спишь.

— Беспокойно ли ворочаюсь? — прохрипел в ответ муж.

И откашлялся.

— Как видишь, вообще не сплю.

— И притворяться не умеешь, — добавила супруга. — Ты вторую ночь вот так… Словно бесприютный. Принести воды? Или сока?

Алексей привстал, посмотрел на жену недобро (хотя и видел в темноте лишь её профиль), и, не набравшись смелости, вместо заготовленной уже резкой фразы — лишь по-медвежьи проворчал в ответ.

— Ты как зверь лесной… Лёша, что с тобой творится?

«Дрянь лицемерная!» подумал Алексей.

С гневом, но уже — без прежней энергии.

«Сил нет…»

Сел, хлопнувшись спиной о спинку дивана, и резко потянул покрывало на себя.

— Тебе лучше знать!

Реакция жены удивила его. Нет, не то, чтобы ожидал он от неё встревоженных расспросов или немедленных оправданий. Но полагал, что такая фраза, да ещё и резким (и неожиданно очистившимся от хрипа) голосом произнесённая непременно вызовет смятение в её душе, и это отразится (не знал он — как и каким образом, но уверен был, что непременно отразится) на поведении её и будет, будет реакция!..

Но — нет. Лишь молчание в ответ. Тишина.

Он выждал минуту.

— Ничего не хочешь мне сказать? Рассказать что-нибудь интересное?

Алексей очень хотел придать своему голосу жёсткость. Жестяную, громыхающую! Так, по его мнению, должен был бы разговаривать с неверной, лживой, лицемерной женой обманутый муж.

Именно так: сурово, требовательно, грозно и отчасти — с высокомерной издёвкой, вызванной уязвлённым самолюбием честного человека, обманутого тем… то есть, той… которая…

«Тьфу!» прервал Алексей течение своих мыслей, расходившихся уже гневным, бурлящим потоком. «Пошло всё… Глупо-то как! Трагедия… а всё — глупо. Трагедии не в моде сейчас, мюзиклы популярны. А сейчас — дрянь на душе. Какие тут мюзиклы… И где эти транквилизаторы? В шкаф, вроде, положил… Или на столике, около кровати?»

— Не хочу, — ответила Ирина.

— Нам что, не о чем поговорить? — спросил Алексей.

И в голосе его, неожиданно даже для него самого, зазвучала мольба.

— Совсем не о чем? Даже здесь и сейчас?

— Здесь и сейчас, — ответила Ирина. — Не о чем… Плохо, Лёша. Нам дано уже не о чем поговорить. Полюбила когда-то простого, милого, доброго, интеллигентного человека, и с ним говорить можно было о чём угодно и до бесконечности. Он не надоедал, он был интересен, он…

— Был голодранец, — добавил Алексей. — Я ещё помню, что ты деньги на студенческие обеды экономила, откладывала. На что же?

Он наморщил лоб.

— Мебельный гарнитур, — подсказала Ирина.

— Именно, — подтвердил Алексей. — Хотелось хорошую мебель в дом… Впрочем, для начала хотелось иметь сам дом, а не съёмную квартиру. Потом уж мебель. А ещё компьютер, мультиплеер, телевизор. И ещё — читать хорошие книги, смотреть фильмы с качественным разрешением…

— Отдыхать в экзотических местах, — подхватила Ирина.

Алексей встал. Наклонившись над столиком, перекладывал коробки с лекарствами.

— О, здесь… Здесь они!

Кинул пару таблеток в рот и запил показавшимся ему горьким апельсиновым сиропом.

— Я! — выдохнул он.

Капли слюны вылетели изо рта.

— Я ведь всё сделал! Всё, что нужно! Покой, достаток! Никакая грязь из офиса не лезла в наш дом…

Ирина с жалостью смотрела на него.

— Лёша, не стой так! От кондиционера холод идёт!

— Или я ошибся где-то? — не отставал от жены с расспросами Алексей. — Может, сильно изменился с возрастом? Не в лучшую сторону? Огрубел, оброс кабаньей щетиной? Ты скажи, не стесняйся! Я ведь вполне адекватен, разумен, терпелив и снисходителен к чужим слабостям…

Он всхлипнул.

— Даже этого водителя, Викрама этого… До сих пор уволить не могу! Помощник мне доказывает, что — не надо, и я соглашаюсь. Киваю в ответ и соглашаюсь. Не надо! Конечно, не надо! Это же жестоко, бесчеловечно, а я в последнее время стал таким добрым, таким жалостливым! Только и жду, пока за меня, доброго, кто-нибудь другой всё решит и весь грех на себя примет. Пользуйся моментом, пока доброта меня душит и сводит с ума. Пока я глуп и бессилен… Может, ты мне что-то хочешь доказать? Давай, начинай! Доказывай! Я всё приму, всё пойму. Докажи мне, что я лишь притворяюсь любящим мужем. Что в постели от меня мало что осталось, а приключения в такой ситуации лишь укрепляют брак…

Ирина поднялась из кресла — стремительно, резко.

— Прекрати! — крикнула она.

Хлопнули крыльями полу халата.

— Не смей! Всё это бездушно! Глупо и бездушно! Маска, притворство одно… Вот сейчас, сейчас ты притворяешься! Стараешься выглядеть добродетельным… Но всё искусственно, всё — игра. Не для меня даже, для себя. Это даже не слабость, Лёша! Это истерика! И не надо…

— Иди спать, — сказал Алексей.

Сказал спокойно. Ровно. Почти — равнодушно.

«Сил уже нет тебя ненавидеть»

— Иди… Не нужны ссоры.

— Грязь из офиса ты с собой приносил! — не унималась Ирина.

— Уходи, — попросил Алексей. — Уходи, прошу тебя. Не получается ничего с исповедями, беседами по душам… Я такой был, теперь — сякой. А ты, конечно, всегда бела и непорочна. От меня, солнце, мало что осталось. Резервы израсходованы. Отдохнуть нужно… Завтра с новой силой начнём друг друга ненавидеть.

Он усмехнулся.

— Тогда и поговорим. Хорошо, откровенно поговорим!

Он подошёл к окну. Отбросил жалюзи и присел на подоконник.

Не обращая уже никакого внимания на жену, не слушая её, и не поворачивая в её сторону головы сидел он в каменной неподвижности и смотрел на освещённый луною сад, на серебристые верхушки пальм, на прорисованные тушью контуры апельсиновых, лимонных и манговых деревьев.

А минут через десять, когда супруга уже ушла, вытянул руку вверх — и попросил у неба немного дождя.

Почему-то захотелось ему, чтобы пошёл дождь.

Наверное, показалось, что легче так будет. С дождём.

А потом выключил кондиционер. И решил, что спать будет с открытым окном.

«Если, конечно, буду спать, а не ворочаться как обычно»

Он прилёг на диван. И скоро потянуло его в сон.

Минут через десять разбудила его неровная, нервная, отрывисто-барабанная дробь тяжёлых капель по подоконнику.

Он открыл глаза и под водопадный грохот тропического ливня стал напевать, всё громче и громче напевать странную, безумную, но очень весёлую песенку, которую сочинял на ходу, по наитию выводя мелодию и наобум подбирая слова.

Получилось что-то детское, задорное…

Глупое. Глупое.