Артем чувствовал себя неловко после этого поцелуя. Он исподтишка наблюдал за Давидом, но тот вел себя как обычно: посмеивался над новой прической Зойки, отмахивался от заботливой руки матери, которая пыталась пригладить его непослушные вихры, играл с местными пацанятам в футбол и помогал Артему перенести тяжеленный сундук безрукого Фимы в другой угол комнаты.

— Ай! Темка! Шоб тебя! Ты мне пальцы присчемил, — Давид прыгал по комнате Фимы, махая в воздухе рукой.

— Сильно? Не поломал? — заволновался Артем, пытаясь перехватить в воздухе руку Давида.

— Та не, — Давид замер, когда Артем взял его руку. — Жить буду.

— Главное, чтоб играть мог. Так не больно? — Артем гнул тонкие пальцы, пытаясь понять, который из них болит.

— Не больно, — тихо отозвался красный от смущения Давид.

Артем поднял на него глаза как раз в тот момент, когда вторая рука Давида потянулась к его лицу.

— Ты чо? — нахмурился Артем.

— Ничо, — Давид одернул руку. — Просто ты опять порезался, када брился. Я хотел газетку снять с ранки.

— Давид… — начал было Артем, но в этот момент вошел хозяин комнаты и позвал их ужинать.

На столе стояла миска с вареной картошкой, посыпанной свежей зеленью и сдобренной ароматным подсолнечным маслом. Рядом на тарелке лежали четыре куска черного хлеба. В стаканах стыл жиденький чай.

Ребята накинулись на картошку, весело переговариваясь, временно забыв о неловкости.

— Тетя Роза, а ты чего не ешь? — Артем поднял глаза и внимательно посмотрел на женщину. Она сидела на другом конце стола и пила чай вприкуску с двумя сушками.

— Та я не голодна, — махнула рукой Роза.

— Поешь, — Артем толкнул в бок Давида и отодвинул миску с картошкой.

— Не хочу, — Роза сдвинула брови. — Так я наелась, пока готовила.

— Чего ты наелась? — Артем шлепнул по руке Давида, который потянулся за хлебом.

— Так это… как его… картошку ела… хлеб. Я его маслом… и присолила… — Роза говорила медленно, грассируя так же, как Давид. Она тщательно подбирала слова и пыталась быть убедительной, но поняв, что Артем ей не верит, хлопнула руками по столу и уверенно сказала: — Вы молодые. Вам питаться нужно хорошо. А я вон чаю с сущками попью, и мне хватит.

— Значит так… — Артем встал, положил на тарелку кусок хлеба и две картофелины и поставил все это перед Розой. — Я не собираюсь вас объедать и быть нахлебником. Завтра пойду работу поищу. Это раз. А во-вторых… — он сунул руку в карман, нащупав листки продовольственных карточек, и положил перед удивленной женщиной несколько бумажек. — Этого пока хватит?

— Так это ж карточки на усиленное… — присвистнул вошедший в кухню Фима.

— Так тут на месяц хватит, — Роза трясущимися руками взяла бумажки. — Это жь на них и масло сливочное, и молоко за раз можьно взять. И хлеба побольше.

— Я потом еще дам карточек, только с одним условием: ты тоже будешь есть, тетя Роза, — Артем задумался, почесал затылок и добавил: — Хотя не! Будет еще одно условие.

— Какое? — хором спросили его Давид и Роза.

— Помыться бы и постираться, — Артем подмигнул обоим, сел на свое место и отхлебнул из стакана горячего чая.

Вечером почти все жители барака вышли во двор. Мужчины в лице безрукого Фимы, боевого командира Сигизмунда Михлена и дяди Славы, местного умельца-плотника, уселись играть в домино. Руками Фимы стал Родька, младший брат Зойки.

Рядом с игроками на стол поставили старый патефон. Из потемневшей от времени трубы Утесов хрипло запел про сердце и тайну. Женщины медленно закружились парами по двору, тихо напевая выученную наизусть песню. Возле патефона гордо стоял соседский парнишка десятилетний Семка. Ему выпала честь менять пластинки, которых было всего три.

— Ой, а давайте Рио Риту, — подскочила к столу Зойка. Ее аппетитную фигурку облегало простенькое голубое платье в синий горошек. На узкие острые плечи был накинут пестрый платок. Непослушные рыжие волосы выбивались из косы, уложенной вокруг головы венком. Зойка не была красавицей, но сейчас, с возбужденно горящими глазами и в этом милом платье, она казалась Артему просто богиней. — Темка! — девушка подбежала к нему и потянула за руку на середину двора. — Покажем всем?

Заиграла музыка. Артем слышал этот фокстрот. Его тело неожиданно вспомнило давно забытые движения. Он обнял тонкую талию девушки, и они закружились по двору.

— Какой ты жаркий, — выдохнула ему в ухо Зойка. От ее голоса у Артема перехватило дыхание, и он еще крепче обнял тонкое тело девушки.

Музыка кончилась. Семка с серьезным видом поднял иглу, снял пластинку и, не касаясь пальцами диска, положил его в простую картонную упаковку.

— Додик, а сыграй нам что-нибудь? — попросила Соня, мать Зойки.

Давид не стал ломаться. Он сходил за скрипкой, вынул ее из футляра, с любовью провел по полированному корпусу рукавом белой рубахи, вскинул скрипку под щеку, несколько раз провел по струнам смычком, поправил колки, закрыл глаза и… заиграл…

Скрипка пела о длинной долгой дороге. О том, как трудно идти. О том, как болят ноги и как тяжело дышать пылью. О той стране, далекой и, возможно, несуществующей, но такой родной. О том, как хочется дойти до нее и омыть усталые ноги в холодной воде. О том, как хочется вдохнуть аромат ее садов и обрести наконец дом. Скрипка пела о далекой Родине. Она оплакивала судьбу народа, которого лишили дома.

Артем слушал скрипку и смотрел на одухотворенное лицо Давида. Его брови были болезненно сдвинуты, глаза закрыты, а губы плотно сжаты. Теплый ветер играл с его непослушными кудрявыми волосами. Сейчас он был похож на молодого бога, спустившегося с небес, чтобы донести до людей свою музыку.

Он закончил играть, открыл глаза и встретился взглядом с Артемом. Последний почему-то смутился и опустил голову вниз.

— Хорошо мой Додя играет? — послышался за спиной голос Розы. — Вот слушаю его и думаю: не зря я бабкин золотой гарнитур за скрипку отдала, — и она вытерла уголком шейного платка накатившуюся слезу.

— Ну шо ви, мама? — Давид подошел к столу и, убрав скрипку в футляр, обнял мать за плечи. — Что ви плачете все время? Это всего лишь музыка.

— А что ты играл? — спросил его Артем.

— Это еврейская народная пестня. Плач. Я ее на слух выучил. На занятиях мы в основном по нотам играем. Классику. А эту я услышал давно и вот по памяти подобрал, — улыбнулся ему Давид.

— Артем, — Роза впервые обратилась к Артему по имени. — Завтра Шаббат. Я до деревни сбегала. Они завтра баню топить будут. Так я договорилась за вас. Ви с мужиками туда идите. А я потом ваше исподнее постираю, — и Роза любовно погладила сына по голове.

— Что такое Шаббат? — спросил Артем у Давида.

— Суббота у евреев Шаббат. Седьмой день создания мира. Бог начал творить в воскресенье, а в субботу решил отдохнуть. Не спрашивай почему, — улыбнулся Давид и, пожав плечами, добавил: — Традиция.

Спать разошлись ближе к полуночи. Артем разделся и юркнул под одеяло. Давид несколько минут помялся возле кровати и наконец лег, повернувшись лицом к Артему.

— Ты сердишься за меня? — спросил он.

— Не сержусь, — ответил Артем, — только обещай больше этого не делать?

— Почему? — Давид удивленно поднял брови.

— Ну, как тебе объяснить… — замялся Артем, — так не принято.

— Почему? — снова задал вопрос Давид.

— Потому, что это неправильно, — уверенно сказал Артем.

— Почему неправильно? — не унимался Давид.

— Слушай, время позднее, а ты мне задаешь кучу сложных вопросов. Считай, что это тоже традиция, — Артем нахмурился и попытался отвернуться от Давида, но тот схватил его за плечо.

— Погоди! Я только спросил, почему это плохо. Если не может объяснить, так и скажи. Но я лично не вижу ничего плохого в том, что ты мне нравишься. Мне нравится все красивое. Музыка, картины в журналах, природа. Ты тоже красивый. Почему ты не можешь мне нравиться? — сказал Давид, глядя Артему в глаза.

— Ну, если я тебе нравлюсь как картина, то я не против, — засмеялся Артем. — Только еще раз полезешь целоваться — получишь по морде. Понял?

— Понял, — улыбнулся ему Давид и улегся спать.

Артем облегченно вздохнул. Инцидент с поцелуем был решен, и можно было про него забыть как про досадное недоразумение.