Несмотря на голод и послевоенную разруху, рынок жил своей обычной жизнью. Скудность товаров вовсе не исключала большого количества покупателей и обычных зевак. По рынку расхаживали надменные домохозяйки, приглядываясь к продуктам, а юные модницы с вожделением рассматривали на прилавках перешитые из старых военных кителей жакеты. Молодые мамочки крутили в руках вязаные пинетки, в широком ассортименте представленные у рукодельных старушек.

Давид уверенно прошел к нужному прилавку и купил пакетик серой муки грубого помола. У соседнего продавца был приобретен мешок отрубей, который Артем водрузил на самодельную тележку с огромными колесами от детской коляски. Потом Давид долго мерил парусиновые тапочки на себя и на сопротивляющегося Артема.

— Мама сказала, шоб тебе тоже купить. А то летом ноги сопреют в ботинках, — уверенно сказал Давид и кивнул продавцу, который тут же завернул штиблеты в газету.

На оставшиеся копейки Артем взял у бабки семечек, а Давид купил кулек карамели. Сунув одну конфету в рот, он насильно запихнул вторую Артему.

Артем шел по улице, подставляя лицо теплым лучам солнца, и толкал перед собой тележку. Он поймай себя на мысли, что счастлив. Ему было хорошо и спокойно. Город пах молодой травой, весенними цветами и нагретым камнем. Его не уродовали палатки с шаурмой, и он не блестел витринами дорогих бутиков. Он был живым и настоящим. Артему были приятны люди, которые его окружали. С их странным говором, с неожиданными маленькими праздниками, с наивными песнями и душевной открытостью. Их не испортила нищета и голод. Они не разучились любить жизнь и радоваться каждой минуте.

— Посиди тут на лавке. Я быстро, — прервал размышления Артема Давид, — мама просила у клиентки вещи взять на перешив.

С этими словами Давид перебежал дорогу и скрылся в недрах подъезда низенького двухэтажного здания. Артем сел на скамейку, закинул в рот пригоршню семечек и прикрыл глаза.

— Привет, красавчик, — услышал он знакомый голос. На скамейке сидела сильно накрашенная рыжеволосая женщина. Та самая, на плече который Артем проснулся однажды после пьяного угара, — чой-то не заходишь совсем? Забыл меня? Али кого лучше нашел?

Артем честно попытался вспомнить имя женщины, но не смог.

— Занят я был, — мрачно ответил он, бросив быстрый взгляд в сторону подъезда, куда убежал Давид. — Чего тебе?

— Да ничаво, — равнодушно пожала плечами женщина, — думала, мож, зайдешь. Посидим, выпьем. У меня и самогонка есть. Потом, мож, еще чаво получится. Уж больно ты мне приглянулся, — женщина томно вздохнула и положила свою руку с длинными красными ногтями на коленку Артема.

— Слушай, иди уже, а? — Артем снова посмотрел на подъезд, из которого уже шел в его сторону Давид. — Я зайду как-нибудь. Обещаю. Только иди!

— Готово! — весело сказал подошедший к ним Давид. — Теперь можно домой идти. А кто это с тобой? — он с любопытством посмотрел на рыжую даму.

— А я вот знакомая твоего друга, — улыбнулась женщина. — Ой, какой же ты хорошенький, — женщина провела когтистой лапой по щеке Давида. — И целуешься, небось, хорошо. Вон какие губки сладкие!

— Наверно, — улыбнулся ей Давид.

— Да уйдешь ты? — уже не скрывая раздражения, сказал ей Артем.

— Уже ухожу. А ты приходи, чль, — рыжая повернулась к Артему. — И шаломщика свово приводи, — она развернулась к ребятам спиной и медленно пошла по дорожке, мерно покачивая бедрами.

Настроение было испорчено. Артем толкал по дорожке тележку и мрачно смотрел под ноги.

— Артем, ты за меня стесняешься? — спросил вдруг Давид.

Артем остановился и повернулся к другу.

— Нет, Давид. Я не тебя стесняюсь. А ее.

— Почему? — задал свой любимый вопрос Давид.

— Понимаешь… она из моей прошлой жизни. И она грязная. А ты чистый, и я не хочу, чтобы грязь прилипла к тебе и испортила, — и это было правдой. Артем не хотел, чтобы Давид увидел его в компании этой рыжей шалавы. Он не пил водки, потому, что не хотел, чтобы Давид видел его пьяным. Он не ругался матом, чтобы слух Давида не касалась грубая речь. — И вообще, — закончил он мысль, — давай-ка прибавим шагу. Мама, наверно, уже курицу варит и ждет муку.

Позади барака, стояла старая печка, обложенная позеленевшим от старости кирпичом. На ней женщины кипятили белье или грели воду для мытья. Сейчас на печи стояла большая алюминиевая кастрюля, прикрытая деревянной крышкой.

Бульон был жидким и не очень наваристым, но запах, который он распространял по округе, был просто сказочным. Это был запах настоящего куриного бульона. Помимо самой «виновницы торжества», большой курицы, в нем варилась одна морковка, луковица и несколько зубчиков чеснока. Получив муку, Роза высыпала ее в большую миску, вбила туда же пару яиц, кинула щепотку соли и влила тонкой струйкой воду.

Ровно в три часа все жители барака расселись за большим столом, на краю которого стояла кастрюля с супом. Все по очереди передавали свои миски, и Роза большим половником наливала в них бульон с клецками.

Скорее это были клецки с бульоном. От натуральных яиц они были яркого желтого цвета, и только мука придавала им немного серого оттенка.

Артем съел сначала клецки, а потом допил ароматный бульон вприкуску с тонкой вафельной мацой.

— Ну шо? Наелись, оболтусы? — Роза подошла к ним сзади, обняла обоих за плечи и по очереди чмокнула в макушки.

От этого простого прикосновения в душе у Артема потеплело. Он чуть откинул голову назад и положил голову на большую грудь женщины. Она гладила его стриженную голову, аккуратно обходя пальцами шрам, и говорила что-то нежное и ласковое на своем странном языке.

— Мама говорит, шо ты славний. Шо ты засчитник, — перевел ему Давид.

От этих слов по спине Артема прошел холодок. Четырнадцатое августа. Эта славная и добрая женщина должна погибнуть в этот день. А Давид, который сейчас с любовью и нежностью смотрит на мать, будет оплакивать ее смерть. Нет, этого не должно случиться!

Пока женщины мыли в большом корыте посуду, а мужчины во главе с Давидом таскали им воду и протирали миски, Артем шмыгнул в барак и вошел в комнату Евы.

Роза сидела возле подруги и кормила ее супом, заботливо вытирая рот чистой тряпочкой.

— Чего тебе? — спросила Роза, подняв на Артема глаза.

— Теть Роз, — Артем мялся у входа. — Ты можешь мне одну вещь пообещать?

— Ну, смотря какую, — улыбнулась Роза.

— Пообещай мне, что четырнадцатого августа ты ни на шаг не отойдешь от меня и Давида. Ни на одну секунду. Обещаешь?

— Обесчаю, — кивнула Роза и, повернувшись к подруге, вытерла ей рот тряпочкой.

Посуда была вымыта. Женщины сели у стола и затянули тихую грустную песню. Мужчины носили чистую посуду в кухню и убирали лишние скамейки.

— Вот затянули, — сказал Сигизмунд, проходя мимо стола, — только тоску нагоняете. Эй, Додька! Ну-ка сыграй нам шо-нить веселое.

Давида долго уговаривать не пришлось. Он вынес скрипку, покрутил колки, настраивая ее, потерся зачем-то об нее щекой, занес смычок и…

Скрипка веселилась. Она брызгала нотками острот, шутила и рассыпалась искрами смеха. У мелодии оказались слова. Первым запел Сигизмунд, за ним песню подхватили другие.

— Это «Хава Нагила», — сказала подбежавшая к Артему Зойка. — Под нее веселятся. Пойдем танцевать!

Артем быстро перенял странную манеру танца. В такт музыке нужно было просто выбрасывать поочередно ноги, держа руки у груди. В музыке и в танце не было ничего особенного, но от всего происходящего сердце в груди Артема радостно стучало в такт «Хава Нагиле».