Артем не заметил, как пролетел месяц и наступил пик лета. По утрам он уходил на работу, по пути провожая Давида до консерватории. Дядя Саша не мог нарадоваться на помощника. У Артема оказались золотые руки. Это привлекло большое количество клиентов. Дела скобяной лавки пошли в гору, и дядя Саша нанял в помощь Артему еще одного человека — шустрого и болтливого Серегу. Хозяин лавки принимал заказы от клиентов и доставал необходимый расходный материал, Артем выполнял самые сложные заказы, а Серега лудил и паял кухонную утварь, выправлял велосипедные колоса, ободы телег и лопаты.

После работы Артем шел встречать Давида, а если задерживался на работе, Давид приходил к лавке и ждал его, сидя на невысоком заборчике. Деньгами дядя Саша Артема не обижал. Артем каждый месяц отдавал Розе талоны на питание и почти все заработанные деньги. Себе он оставлял мелочь на любимые семечки и лакомства для Давида.

После трудового дня ребята бегали к речке и смывали дневную жару и усталость в прохладных водах. По выходным мужчины барака ходили на рыбалку за деревню к устью реки. Принесенных ими карасей и плотву женщины жарили на большой сковородке и вечером устраивали общие ужины с песнями, шутками и танцами под граммофон.

Роза перешивала клиентам вещи и занималась стиркой. Иногда ходила за грибами, и тогда вечером ребят ждал ароматный грибной суп.

На одном из вечерних чаепитий все сообщество вынесли решение отремонтировать и утеплить барак к холодам, для чего постановили: приносить в дом кирпичи и доски, если кому-то они попадутся на пути. Артем предложил договориться с деревенскими, разобрать ничейный сарай посреди поля и перевезти материал на телегах к бараку. Его предложение дружно поддержали.

Перед сном Давид брал Артема руку и придвигался к нему как можно ближе. Сначала Артема это смущало, но потом он привык к неприметным знакам внимания, которые делал Давид. Сидя рядом на лавочке, Давид иногда тихонько касался его бедром или незаметно гладил по руке. Если они оказывались друг напротив друга, то Артем ловил на себе его взгляды, полные нежности и обожания. Постепенно Артем и сам стал заигрывать с Давидом. То щипал его за коленку под столом, то подмигивал, то подходил к нему сзади и дул ему в ухо. Давид вздрагивал и заразительно хохотал.

Но когда они оставались наедине, смущение брало верх, и при любой неловкости оба краснели и опускали глаза.

Приходя на речку, Артем часто любовался Давидом. Несмотря на середину лета, кожа Давила оставалось молочно-белой и прозрачной. Под ней перекатывались небольшие бугорки мышц. На худенькие острые плечи с мокрых завитков волос стекали капельки воды. Артем с улыбкой смотрел на прыгающего на одной ноге Давида. Выбив из уха воду, Давид с разбегу плюхался рядом с ним на траву и ложился на живот, положив голову на сложенные руки. Артем брал травинку и проводил ей по длинной шее, по впадинке между лопатками, по пояснице, по ложбинке между крепкими холмиками ягодиц и по узким сдвинутым бедрам. Давид по ходу прохождения травинки поднимал плечи, сдвигал острые лопатки, сжимал ягодицы и затихал. Когда травинка доходила до розовых пяток, Давид начинал сучить в воздухе ногами и смеяться.

По ночам Давид по обыкновению садился по-турецки на диван напротив Артема, и тот рассказывал ему про будущее, рисуя в простой тетрадке в клеточку смартфоны, телевизоры, машины и самолеты. Художник из Артема был не очень. Когда он попытался нарисовать Давиду знаменитую Мону Лизу, тот долго хохотал и сказал, что она похожа на маму Сигизмунда, Сару Израильну, когда та болела тифом.

Вечерами мужчины шли в поле разбирать сарай. Они аккуратно складывали доски на самодельные повозки и перевозили их к бараку, а в выходные забивали ими щели в стенах, утепляя сеном. Артем всеми силами старался облегчить работу Давиду. Он выхватывал из его рук тяжелые доски и заставлял надевать на руки толстые вязаные перчатки. Давид делал вид, что сердится на него за это, но его глаза сияли благодарностью.

— У Евочки день рождение в субботу, — сказала как-то вечером Роза, — надо бы купить сахара и муки. Я пирог испеку. Зарежем пару кур. Надо бы рыбки наловить. Я б из щуки форшмак сделала.

— Мама Роза, — Артем жадно вцепился зубами в кусок хлеба. — Зашем праждник уштраивать? — прошамкал он набитым ртом. — Она все равно ничего не понимает.

— Не говори так, — Роза дала Артему легкий подзатыльник. — Евочка все понимает, и ей будет приятно.

Кроме форшмака, жареных на печке кур, вареной картошки, резаных овощей и пирога на столе оказалась бутылка самогонки, купленная у деревенских, и бутылочка портвейна «Улыбка» из магазина. Роза категорически запретила мальчикам пить самогон, поэтому в стаканы Артема и Давида было налито немного вина. Для Давида это был первая проба алкоголя. После второго глотка крепкого портвейна его глаза заблестели и движения стали развязными.

— Додя, а сыграй для Евы ее любимую? — попросила Роза и протянула сыну скрипку.

Давид взял скрипку, тронул пальцами струны, поправил колки, вкинул руку и заиграл.

Скрипка ожила в его руках и заговорила. Она рассказывала о еврейской семье. О любящей матери, готовящей на кухне. Об отце, починяющем старые ботинки. О детях, весело бегающих вокруг стола. О толстом ленивом коте у печки. Ева слушала и тихо плакала, вытирая лицо руками.

— Так, дамочки! Хватит уже сопли на кулак наматывать! — сказал Фима, когда песня скрипки закончилась. — Давай, Родька! Запускай шарманку. Евочка, хочу вас ангажировать, — он протянул Еве культю. Та взялась за нее рукой и встала.

Артем смотрел на танцующую с Фимой Еву и не видел в ней сумасшедшую седую женщину, вечно сидящую на кровати, уставившись в одну точку. Ева улыбалась, глядя куда-то вдаль, и плавно вальсировала под песню Утесова.

— Темка! — услышал Артем громкий шепот Давида. — Давай сбежим?

Артем согласился, и они оба быстро растворились в тени двора. Они бежали по траве, усеянной каплями росы, в сторону речки. Артем чуть притормозил возле того места, где они обычно купались днем, но Давид взял его за руку и повел дальше.

Свет Луны почти не проходил сквозь высокие деревья, поэтому Артем не сразу разглядел в темноте большую полуразрушенную беседку.

— Тут давно жил какой-то немецкий барон, — сказал Давид. — Он был очень любвеобильный. Для каждой своей любовницы он построил отдельную беседку, где с ними и встречался, — он потянул Артема в беседку, — говорят, их тут по округе штук десять.

— Я помню эту беседку, — сказал Артем, — она у нас в парке стоит. В самом конце. Только в моем времени ее отреставрировали.

В беседке была кромешная темнота. Артем пошарил руками воздухе и услышал тихий смех Давида.

— Чего смеешься? — пробурчал он. — Завел меня в темноту и уссывается стоит.

Он почувствовал движение, и его уха коснулось легкое дыхание. Артем нащупал в темноте рубашку Давида и притянул его ближе к себе. Он провел рукой по спине и ощутил тепло тела через тонкую ткань. Давид от неожиданности вздрогнул и затих. У Артема было странное ощущение. Осознание того, что он обнимает именно Давида, возбуждало. Боясь испугать его своими действиями, Артем аккуратно провел рукой по жестким кудрявым волосам и попытался в темноте найти губы Давида, но тот вздрогнул и тихо пискнул.

— Ой!

— Чего? — отстранился Артем.

— Ты мне носом в глаз попал, — отозвался Давид.

— Темно. Я прицелиться не могу, — засопел Артем.

Давид засмеялся, но Артем прервал его смех поцелуем.

Он был мягким и нежным. Он был теплым и сонным, как свернувшийся котенок. Губы Давида открылись навстречу поцелую, но когда Артем попытался дать волю накатившей страсти и прижать Давида крепче, тот вздрогнул и отстранился. Артем снова погладил рукой его спину. Давид расслабился и сам продолжил поцелуй.

Сейчас во всем мире были только они, ночь и долгий мучительный поцелуй…