Советником Парламента можно было стать, только имея приличный стаж адвоката, а адвокатом — лишь обладая университетской степенью. Поэтому у людей из Дворца правосудия с университетом были особые отношения. Для большинства из них в роли alma mater выступал именно Парижский университет, хотя доучивались они, как правило, в Орлеане. Парламент дорожил своей юрисдикцией в университетских делах, создавал комиссии для проверки и реформирования той или иной университетской коллегии, разбирал конфликты между корпорациями, составлявшими университет, был озабочен общим уровнем университетского образования. Некоторые университетские преподаватели-правоведы иногда сами выступали в роли адвокатов. Представлять интересы университета в Парламенте было большой честью для адвокатов. Мир парламентских судей и адвокатов и мир университетских магистров вполне можно назвать сообщающимися сосудами — конфликты, сотрясавшие университет, так или иначе отзывались во Дворце правосудия.

Конфликты были неотъемлемой частью университетской истории. На одном из них, связанном с попыткой сократить период обучения на факультете искусств, мы сейчас остановимся. Но предварительно стоит напомнить, что представлял собой Парижский университет в XVI веке. Он был федерацией семи самоуправляющихся корпораций. Факультет искусств состоял из четырех землячеств-наций (французской, нормандской, пикардийской, германской), чьи интересы представляли выбираемые из их среды прокуроры. Это был самый многочисленный факультет, по окончании которого студенты, получившие степень магистра искусств, могли переходить на любой из высших факультетов — теологии, канонического права или медицины. Во главе каждого из этих трех факультетов стоял декан, в помощь которому могли избирать синдика. Нации факультета искусств в порядке строгой очередности выдвигали кандидатуры на должность ректора, который считался главой не только факультета искусств, но и всего университета. Это объяснялось тем, что факультет искусств был самым древним в университете и всегда насчитывал больше студентов и магистров, чем на трех высших факультетах вместе взятых. Кроме того, на университетской ассамблее факультет искусств по числу наций имел четыре голоса, которые всегда перевешивали три голоса высших факультетов. Ректор обладал наибольшими правами в университете; если он умирал на своем посту, его должны были хоронить по чину принца королевской крови, поскольку университет носил титул «старшей дочери короля». Но полномочия ректора длились недолго, его избирали только на три месяца.

О необходимости реформировать изучение свободных искусств в университете, приведя его в соответствие с гуманистическим обновлением словесности, разговоры шли давно в Европе и самом Париже. Жаловались, что университетские обязательные курсы давно устарели и не оставляют места для studia humanitatis, изучения древних авторов в новом, гуманистическом духе. Но университетские уставы, регламентирующие содержание курсов и их продолжительность, не менялись — грамматику и риторику изучали по средневековым компиляциям, а философия, съедавшая львиную долю времени, заключалась в схоластических спорах по поводу комментариев к Аристотелю. Новые веяния проникали в Парижский университет скорее de facto, чем de jure. Руководители (принципалы) учебных коллегий могли по собственной инициативе приглашать гуманистов для чтения курсов. Особую роль сыграло учреждение Франциском I «корпорации публичных королевских лекторов в Парижском университете». Известные гуманисты получали статус «королевских лекторов» и от имени короля читали публичные лекции. Происходило это в той из парижских коллегий, где проживал сам лектор, который, конечно, был членом Парижского университета, но доступ на занятия был открыт для всех желающих. Изначально это были кафедры греческого и древнееврейского языков, однако вскоре к ним добавились кафедры латинского красноречия, математики, медицины. Позже, уже в следующем столетии, кафедры королевских лекторов будут сведены в единый Королевский коллеж (современный Collège de France).

Как показывает свод материалов по истории Парижского университета, составленный С. Э. Дю Буле в XVII веке, о необходимости сократить срок обучения на факультете искусств ректоры говорили и в 1530-х годах, однако дальше деклараций дело не пошло. Реальный шаг в этом направлении был сделан сразу после избрания 23 июня 1543 года ректором Пьера Галанда.

Галанд взялся за дело энергично. Уже 6 июля он созвал ассамблею факультета искусств, на которой один из магистров по его поручению выступил с речью о сокращении курса философии. По мнению оратора, у факультета достаточно полномочий, чтобы самостоятельно сократить срок обучения с трех с половиной до двух с половиной лет, поскольку чрезмерно длительные курсы лишь отвращают молодежь от этой науки. Такие сокращения уже проводились, ведь некогда срок обучения философии составлял пять лет. К тому же монашеские ордены в своих учебных коллегиях (studia) всегда имели краткие курсы философии, что не мешало им выпускать таких блестящих философов, как Альберт Великий и Фома Аквинский.

Несмотря на заявления факультета искусств о достаточных полномочиях для проведения внутренней реформы, дело затрагивало интересы высших факультетов, поскольку они пополнялись в основном выходцами с «артистического» факультета. И 11 июля этот вопрос рассматривался на ассамблее университета (Comitijs Centuriatis). Выяснилось, что далеко не все согласны с предложенным сокращением курса. Попечитель (провизор) Наваррской коллегии настаивал на противоречии предлагаемой реформы предписаниям канонического права и королевским привилегиям университету. Он даже обратился от имени факультетов теологии и медицины в Парижский парламент с прошением опротестовать действия ректора.

Поскольку это решение факультет искусств принял самостоятельно, без обсуждения с представителями высших факультетов, то последние решили собраться независимо от «артистов» 21 июля, чтобы обсудить их инициативу. Декан факультета теологии поставил под сомнение право ректора председательствовать на этом заседании и вообще присутствовать на нем, поскольку ректор, как глава факультета искусств, является заинтересованной стороной в данном вопросе. За ректора вступился канцлер университета, напомнив, что тот присутствует на заседании не как представитель факультета, но как глава всей университетской корпорации. Чтобы избежать ссоры, функции председателя на этом собрании взял на себя канцлер.

Должность канцлера занимал обычно один из парижских каноников, представлявших права Парижского диоцеза и епископа в университете. До начала XIII века канцлер выдавал разрешения на преподавание — лиценции (licentia docendi), которые явились прообразом университетских степеней. В результате создания университетской корпорации и ее выхода из-под юрисдикции епископа право выносить суждение о выдаче лиценций перешло к коллегии магистров. Однако канцлер по традиции присутствовал на экзамене и визировал свидетельства о присуждении степени на высших факультетах. Порой канцлеры играли заметную роль в университете; так, теолог Жан Жерсон в самом начале XV века произносил свои знаменитые речи от имени всего университета. Но в XVI веке права канцлера в университете носили лишь символический характер. Возможно, канцлер присутствовал на заседании 21 июля как доктор обоих прав (in utroque jure, то есть гражданского и канонического права) в составе группы представителей факультета канонического права, или, как их называли, «декретистов».

Новое заседание общей ассамблеи университета состоялось 31 июля. Оно открылось выступлением ректора, попытавшегося опровергнуть главные возражения противников реформы. По его словам, враги столь необходимых для факультета изменений считали, что сокращение сроков, отведенных на курс философии, якобы повредит изучению католической веры, а также настаивали, что философию невозможно постигнуть за два с половиной года. На первое возражение Пьер Галанд ответил, что религиозные науки ни в коей мере не зависят от философии, они опираются на авторитет, тогда как философия опирается на рассудок. Ему вообще кажется странным, что теологи настаивают на важности философии, храня молчание по поводу изучения других областей знания — грамматики, риторики, языков, истории, столь необходимых для вразумления и убеждения народов и постижения смысла Священного Писания. Что же касается якобы недостаточности сроков, Галанд объяснил, что первый год обучения студенты будут начинать с логики, морали и элементов математики. Весь второй год планируется читать книги Аристотеля по физике, политике и астрономии. Последние полгода будут посвящены метафизике. Те, кто изучает философию, чтобы перейти на высшие факультеты, получат достаточные знания для избранных сфер деятельности. Те же, кто захочет посвятить себя именно философии, получат за первые два с половиной года достаточную основу, чтобы в дальнейшем работать самостоятельно.

Медики (а именно от них и от теологов было составлено заявление провизора Наваррской коллегии) на сей раз объявили, что затеваемые изменения не наносят им никакого ущерба. Решение факультета канонического права было оглашено деканом Жаном Кентеном. Он привел дополнительные доводы в поддержку реформы, заключавшиеся в не виданных ранее успехах образованности: «сегодня мы видим, что молодые люди, едва вышедшие из детского возраста, в латыни и греческом превосходят старцев, которые прежде достигали подобных знаний годами трудов». В то же время декан признал, что эта реформа затрагивает интересы его факультета. Она может стать причиной уменьшения числа студентов, так как сейчас оно растет за счет тех, кто досрочно покидает факультет искусств из-за недовольства длительностью курса философии. И все же факультет канонического права, как и подобает юристам, поддерживает предлагаемое сокращение, предпочитая общественную пользу частным интересам.

Однако эти аргументы не убедили теологов. Они отказались принимать решение до того, как будет вынесено постановление Парламента, который уже занимался этим делом. Декан факультета теологии отказался от дальнейших обсуждений. Поэтому 8 августа депутаты факультетов собрались, чтобы составить совместное прошение на имя короля уже в отсутствие богословов. Это собрание можно рассматривать как своего рода рабочее совещание сторонников реформы, поскольку оно проходило не в обычных для общеуниверситетских ассамблей залах, а в коллегии Бонкур, принципалом которой был ректор Галанд. Текст этого прошения полностью приведен в публикации Дю Буле, и в нем вновь звучат уже знакомые нам «гуманистические аргументы»:

Ныне по милости Божией открыто искусство книгопечатания к приращению и возрастанию образованности и наук через представление на свет всех хороших, полезных, необходимых книг. И тем самым молодые люди, выходящие из первых классов грамматики и начинающие курс философии, суть более ученые, чем те, кто достигал этих степеней ранее… Да будет угодно Вашему Величеству сократить курс философии на год, учитывая избыточность срока, содержащегося в нем [105] .

Этот документ, напоминающий знаменитое письмо Гаргантюа, был представлен королю лишь в декабре 1543 года уже другим ректором. Тогда же, в августе, дело реформы зашло в тупик. Без согласия факультета теологии прошение от имени всего университета подать было невозможно. И в этот момент на сцену выступил канцлер университета.

Желая поддержать реформу, он решил представить прошение в Парламент сам, по праву главы всего университета. Однако демарш канцлера был опротестован университетом. Главой университета был ректор, в этом сходились все доктора и магистры. Факультет искусств отправил канцлеру представителя с требованием дать разъяснения по поводу своих притязаний. Ведь всего несколько недель назад, 21 июля, канцлер сам утверждал, что ректор присутствует на собрании как глава университета, а не как представитель факультета искусств. Прошение канцлера было отклонено, и союз сторонников реформ распался.

В оставшееся от своего трехмесячного срока ректорства время Галанд больше не пытался реализовать эту реформу. У него были иные неотложные дела. 1 августа Галанд как глава университета подписал знаменитые 26 статей «Исповедания католической веры», составленные факультетом теологии. Это событие считается поворотным пунктом в истории французской Контрреформации.

Таков был сценарий этой коллизии. Обратимся теперь к характеристике основных действующих лиц: декана, канцлера, ректора — и попробуем понять мотивы их поступков.

А. Декан Николя Ле Клерк (1474–1558)

«Этот пастырь был крайне ревностным в защите веры, большим ученым и величайшим врагом сторонников новизны» — такая характеристика дана Николя Ле Клерку в «Большом историческом словаре» Л. Морери. Роберт Ценалис, сменивший Ле Клерка на посту декана и заслуживший прозвище «бич сектантов», посвятил своему предшественнику книгу «Четырехчастный труд об обуздании козней еретиков», где обыгрывал его имя: «Весь мир знает тебя не только как Клерка, но как клирика — защитника всей теологии».

И действительно, ни одна атака факультета на врагов ортодоксии не обходилась без участия Николя Ле Клерка. В 1534–1535 годах он играл важную роль в ожесточенных баталиях университетских богословов со сторонниками обновления веры, которым покровительствовал парижский епископ Жан Дю Белле. Так, в 1533 году Ле Клерк возглавлял депутацию факультета, которая должна была указать Франциску I на опасность новых доктрин. Через год за излишнее рвение в нападках на противников (в том числе и на тех, которым покровительствовал король) Ле Клерк провел несколько недель в тюрьме. В 1534 году Рабле опубликовал «Гаргантюа», где теологастры подверглись острой критике. Похоже, что именно Ле Клерк выведен там в образе выжившего из ума магистра, отправленного университетом к Гаргантюа с просьбой вернуть колокола собору Нотр-Дам. Во всяком случае, когда осенью 1541 года Ле Клерк стал деканом факультета, он сразу же включил сочинения Рабле в Индекс запрещенных книг. Надо сказать, что новый декан увеличил число цензурируемых книг в несколько раз. Его влияние еще более возросло летом 1543 года, после составления факультетом 26 статей «Исповедания католической веры». Этот текст лег в основу присяги, которую ежегодно были обязаны приносить все должностные лица королевства.

В отличие от своих коллег Роберта Ценалиса, Ноэля Беды и других влиятельных богословов, Николя Ле Клерк не значится автором ни одного сочинения. Возможно, он писал тексты от имени факультета, не стремясь увековечить свое имя. По наблюдениям Дж. Фарджа, такова была практика большинства парижских теологов, чей авторитет базировался скорее на престиже грозной корпорации, чем на личных сочинениях. Канадский исследователь приходит к выводу об относительно скромном социальном происхождении основной массы членов этого факультета. Но как раз в этом Ле Клерк отличался от своих коллег. Он происходил из старинного парижского рода, хорошо укорененного в городской среде и мире должностей. Его семейство оставило достаточно документов в конторах парижских нотариусов. И если стиль Ле Клерка-теолога остается для нас неизвестным, то как автор нотариальных актов он демонстрирует изрядную оригинальность.

Дошедшие до нас документы напоминают наброски судебных речей, поскольку по большей части в них идет речь о запутанных семейных коллизиях. Маргарита Ле Клерк, старшая сестра Николя Ле Клерка, вышла замуж за Жака Куатье, в прошлом влиятельного лейб-медика Людовика XI, сумевшего «конвертировать» фавор мнительного короля в земельное богатство и должности, став президентом Счетной палаты. После смерти своего благодетеля Жак Куатье вынужден был вернуть в казну значительную часть нажитого, но при этом в виде компенсации ему была дана почетная должность вице-президента Счетной палаты. Породнившись с патрицианской семьей Ле Клерков, Куатье, парвеню из Бургундии, укрепил свои позиции в Париже. В квартале, где располагались дома Ле Клерков, он возвел солидный особняк вблизи церкви Сент-Андре-дез-Ар, к которой пристроил капеллу Св. Николая, ставшую усыпальницей этого клана. Не имея детей от позднего брака, Жак Куатье сделал наследником своего племянника и крестника Жака Ле Клерка, с условием, что тот возьмет себе патроним Куатье. Его жена Маргарита, в свою очередь, хотела облагодетельствовать племянницу Филиппу, оставив ей значительную долю имущества. Она известила семью о своем намерении, но умерла, не успев составить завещания. В результате братья Филиппы оставили ей лишь крохи наследства, и только Николя Ле Клерк вступился за племянницу, постепенно втягиваясь во все новые тяжбы с остальными родственниками.

Обо всем этом мы узнаем из нотариальных актов самого Николя Ле Клерка, хотя этот тип документов обычно не предполагает особого красноречия. Правда, теолог, борясь с несправедливыми родственниками, отменяет сделанные им ранее дарения, а отмена дарений, как мы уже убедились на примере Шарля Дюмулена, требует веских обоснований — например, причинение угрозы здоровью и жизни дарителя. Теолог полностью перешел на сторону Филиппы и ее супруга, советника Парижского парламента. В его актах все красноречивее повествовалось о злокозненности неблагодарных племянников, занимавших высокие посты в церковной и чиновной иерархии, но не останавливающихся перед подлогами, ложью и прямыми угрозами. Однако теолог стремился показать благородство собственных поступков в отношении семьи. И здесь мы можем узнать много нового. После смерти некогда богатого зятя в 1506 году овдовевшая сестра Маргарита и вся семья оказались в затруднительном положении. Николя Ле Клерк подробно описывает, как

в продолжение вдовства указанной дамы Маргариты Ле Клерк она столкнулась с необходимостью нести большие расходы и траты, чтобы сохранить семью. Указанный Ле Клерк по мере своих возможностей участвовал в этом, для чего поступил на службу к Монсеньеру его высокопреподобию кардиналу Лотарингскому и господам его братьям, в бытность их юными [114] … а также оплатил все расходы на похороны, погребение и исполнение завещаний… матери Николя Ле Клерка и указанной госпожи Маргариты, своей сестры, в сумме до 1000 экю-солей. Также указанный Николя Ле Клерк основал и поддерживал некие благочестивые вклады, согласно пожеланию его покойной сестры, и способствовал украшению церкви Сент-Андре-дез-Ар [115] .

Задача украшения приходской церкви, в соответствии с завещанием Маргариты, чей муж был там похоронен в капелле Св. Николая, оказалась тем более важной, что Николя Ле Клерк долгие годы был кюре этой церкви, являвшейся символическим центром патримонии Ле Клерков. Важную роль в этом играл университет, который обладал правом светского патроната над некоторыми парижскими церквами, в том числе и над церковью Сент-Андре-дез-Ар. Это означало, что на освободившееся вакантное место кандидатуру выдвигали по очереди факультеты и нации. Впрочем, такой порядок не препятствовал превращению «университетских» приходов в почти семейную собственность влиятельных парижских родов. Так, на протяжении большей части XVI века приход Сен-Ком-э-Сен-Дамиан удерживала парижская семья Версорисов. Церковь Сент-Андре-дез-Ар также осталась в руках Ле Клерков. В 1547 году племянник теолога, Пьер Ле Клерк, доктор прав и хранитель апостолических привилегий Парижского университета, сменил дядю на должности кюре. Впрочем, в акте Пьер обвинялся в том, что завладел приходом обманным путем, воспользовавшись болезнью Николя Ле Клерка.

В этих и во многих других случаях теолог

жаловался перед Богом и правосудием на величайшие несправедливости, беспокойства, неблагодарности и клевету, чинимые против него… племянниками, в отношении которых из-за их подношений, связей, затягивания, жульничества, проволочек, подвохов и прочих зловещих обходных путей он не смог добиться правосудия [118] .

Мы можем увидеть в его актах мнительность, подозрительность, склонность к конфликтам и нелюбовь к компромиссам, что проявлялось и в университетской карьере. Не отрицая этого, отметим еще раз, что сам характер актов — отмена дарений — диктует такой стиль, коль скоро надо было доказать неблагодарность и, что еще пуще, угрозу жизни дарителю. Он разоблачает намерение племянников «замучить указанного мэтра Николя Ле Клерка и мучениями заставить его принять смерть и в величайших бедствиях окончить свои короткие дни старости». Несмотря на грустное пророчество, сделанное в 1547 году, дни его старости были не столь коротки. Он прожил еще больше десяти лет, пережив племянницу с ее супругом, неблагодарных племянников и даже своих учеников из Лотарингского дома.

Б. Канцлер Жак Спифам (1503–1566)

Жак Спифам происходил из семьи итальянских финансистов, давно укоренившихся в Париже. Став доктором обоих прав (in utroque jure), он некоторое время преподавал в коллегии кардинала Лемуана, был избран прокурором французской нации и ректором университета. При этом он был секретарем кардинала Лотарингского (о котором речь шла выше), а впоследствии и его викарием. В 1529 году он стал обладателем должности советника-клирика Парижского парламента и играл важную роль в среде парижских магистратов. В это же время он получил несколько церковных бенефиций. Став в 1533 году канцлером университета, он стремился восстановить значимость этой должности, используя еще и свой статус советника Парламента для преобразований в стенах alma mater. Он возглавляет парламентскую комиссию, призванную реформировать факультет права, и всерьез пытается превратить символические права канцлера, от имени которого происходило присвоение степени, во вполне реальные прерогативы. В 1536 году это стало причиной конфликта с факультетом теологии, а в 1540 году — с факультетом медицины. О последнем случае мы осведомлены полнее. Медики традиционно приносили канцлеру на подпись список кандидатов, ранжированный в соответствии с академическими успехами. Спифам же настаивал на своем праве решающего голоса. Ему удалось добиться, чтобы процедура происходила не на факультете медицины, а в зале епископского дворца в присутствии канцлера. Поскольку конфликт разбирался в Парламенте, мы знаем аргументы Спифама, высказанные его адвокатом:

согласно апостолическим и королевским привилегиям канцлер Парижской Церкви предназначен к управлению и надзору за обучением в Парижском университете, и ему дана власть испытывать студентов, в зависимости от факультета и науки, которыми они занимаются, и присваивать им метризу и степень по их заслугам [121] .

Таким образом, постановление парламента от 1 июня 1540 года можно считать частичной победой канцлера — его контроль над процедурой экзаменов укрепился.

Был ли он озабочен лишь усилением своих властных полномочий или пытался провести реформу в гуманистическом духе за счет контроля со стороны Парижского епископства, во главе которого в то время стоял Жан Дю Белле? Был ли Спифам в 30–40-х годах XVI века интегрирован в круг гуманистов-реформаторов, находившихся под покровительством Парижского епископа? На эти вопросы нет однозначного ответа, но, во всяком случае, в глазах «консервативной партии» он мог казаться фигурой подозрительной. Также относились и к его начинаниям.

Однако Спифам не оставил попыток провести реформы в университете. После поражения в деле Галанда он сумел реформировать коллегию Трегье, Нарбоннскую коллегию и родную для него коллегию кардинала Лемуана.

Жаку Спифаму приходилось уделять много времени делам семьи. В 1529 году его старший брат Гайар Спифам был арестован вместе с другими финансистами. После длительного процесса в 1534 году ему было предъявлено обвинение в хищении королевских денег на сумму 692 585 ливров. На следующий день он разбился насмерть, упав с балкона тюремной часовни на каменный пол (семья настаивала на том, что это был несчастный случай). Семья должна была вернуть огромную сумму. Жак Спифам взял на себя переговоры с казначейством об уменьшении долга. В итоге ему удалось повернуть дело так, что Спифамы компенсировали лишь 20 тысяч ливров, мотивируя это полным отсутствием средств. Впрочем, это не помешало сыновьям Гайара со временем приобрести достаточно выгодные должности. Эта история свидетельствует о ловкости Жака Спифама, о наличии у него связей и влияния в кругах чиновников и судейских. В 1544 году он приобретает должность президента Палаты расследований Парламента, а 1546 году получает епископскую кафедру Невера и в этом качестве представляет Францию на Тридентском соборе. В 1554 году он становится докладчиком прошений королевского дворца (это была своего рода «номенклатурная» должность, обладателям которой доверяли особо важные поручения). К началу 50-х годов XVI века его светская и духовная карьера складывалась наилучшим образом.

В парижских нотариальных архивах сохранилось немало актов Жака Спифама, но в них не было столь яркой индивидуальности, как в актах Николя Ле Клерка. Хотя и у него можно найти любопытные вещи. В 1544–1546 годах он регистрирует два дарения (без объяснения причин) некоей Катрине де Гасперн, вдове Этьена де Греля, прокурора парижского Шатле, и ее малолетнему сыну Андре. В завещании, составленном Спифамом в 1552 году, ничего не говорится об этом семействе. Но оно примечательно полным отсутствием обычных для такого рода документов благочестивых формулировок, указаний на организацию заупокойных месс, раздачу милостыни бедным, прославление своего святого покровителя. Это может свидетельствовать о симпатии епископа Неверского протестантским учениям.

Из актов парижской нотариальной конторы, клиентом которой был Жак Спифам, следует, что в 1558 году он начинает энергично освобождаться от многочисленной недвижимости и должностей, переводя их на других лиц. Финалом этой деятельности стала резигнация в январе 1559 года Неверского епископства племяннику Жилю Спифаму, сыну покойного Гайара. В начале того же года Жак Спифам бежал в Женеву. Он был далеко не единственный из французских прелатов, эмигрировавших к Кальвину, но отъезд Спифама стал одним из самых скандальных. К тому же он прибыл в Женеву с уже известной нам Катриной де Гасперн и двумя детьми, предъявив в Женевской консистории странный документ. Это было нотариально заверенное свидетельство об их тайном браке, датированное 1537 годом. В Женеве брак Спифама был признан легитимным, а дети — рожденными в законном браке. Жак Спифам стал весьма влиятельной фигурой в стане кальвинистов. Ему доверяли дипломатические миссии; в 1562 году принц Конде назначил его сюринтендантом Лиона, занятого гугенотами, позже Спифам представлял интересы Женевы при дворе Жанны д’Альбре.

Но на свою беду Спифам вступил в конфликт с некоторыми из своих единоверцев, возбудив против них процесс в Женеве; те ответили ему встречными исками. В Париже советник Парламента Жан Спифам, старший из сыновей Гайара, также начал судиться со своим беглым дядей, поскольку бывший епископ решил выделить солидную долю наследства своим детям от Катрины де Гасперн, что вызвало решительные протесты семьи Спифамов. Для советника Парламента оказалось несложно доказать, что «брачный контракт» является фальшивкой, так как в 1537 году супруг Катрины, прокурор Этьен де Грель, был еще жив и она не могла считаться вдовой. Дети, рожденные любовницей священника при живом муже, конечно, никаких имущественных прав иметь не могли. Если в Париже был оспорен лишь раздел наследства Жаком Спифамом, то для его женевских врагов обвинение в подлоге оказалось более грозным оружием. Адюльтер и клятвопреступление карались кальвинистами значительно серьезнее, чем католиками. Весной 1566 года Жак Спифам в Женеве был обезглавлен.

Жак Спифам имел репутацию одного из самых образованных советников Парламента своего поколения. Однако список его опубликованных трудов на удивление мал: предисловие к правоведческой работе и два небольших памфлета времен войны. К этому можно прибавить и рукопись, хранящуюся в парижской библиотеке Сент-Женевьев: «Письмо, написанное Генриху Второму епископом Неверским в мае 1559». Составители библиотечного каталога приписали этот трактат Жилю Спифаму, поскольку именно он был епископом Неверским с января 1559 года. Однако содержание этого смелого трактата, представлявшего собой апологию кальвинистов, указывает на авторство Жака Спифама, желавшего, по-видимому, обрести в Женеве дополнительный вес политика и теолога. Догматические положения этого трактата мало отличаются от идей Кальвина, однако многочисленные примеры, иллюстрирующие небесные кары, фатальные для гонителей истинной веры, свидетельствуют о прекрасном знании жизни парижских магистратов и высокопоставленного духовенства середины XVI века.

В. Ректор Пьер Галанд (1510? — 1559)

В отличие от Николя Ле Клерка и Жака Спифама Пьер Галанд не был коренным парижанином. Уроженец Артуа, происходивший из скромной семьи, в 1541 году он получил место принципала коллeгии Бонкур и оставался на этом посту до самой смерти. Его даже похоронили в капелле этой коллегии. Своей репутацией гуманиста Галанд обязан пространным комментариям к Квинтилиану.

Он достаточно часто посещал парижские нотариальные конторы, что позволяет составить представление об его многообразной деятельности. Главным «социальным капиталом» Галанда были связи в среде парижских гуманистов. Дружба с Бартелеми Масконом (латинизированная форма имени — Латомус), первым профессором корпорации королевских лекторов в Парижском университете по кафедре латинского красноречия, позволила Галанду впоследствии занять ту же кафедру (1544 год). В 1546 году Галанд заболел и составил завещание, в котором просил Латомуса помочь в передаче должности королевского лектора своему другу Адриану Турнебёфу (латинизированная форма имени — Турнебус).

Завещатель выздоровел, Турнебус получил искомую должность королевского лектора в 1547 году, сменив эллиниста Жака Тусена, но его дружба с Галандом лишь укрепилась. Во втором завещании, датированном 1559 годом, Галанд доверяет ординарному королевскому лектору Турнебусу ренту для обеспечения образования своего внебрачного сына. Среди друзей Галанда можно найти таких ярких представителей французского гуманизма, как Франсуа Ватабль, Жоашен Дю Белле, Пьер Дюшатель. В коллегии Бонкур, которой управлял Галанд, в 1553 году состоялась постановка первой французской гуманистической трагедии «Плененная Клеопатра» Этьена Жоделя. На смерть Пьера Галанда были написаны по крайней мере три поэтических сочинения. После смерти Пьера руководство коллегией перешло в руки его брата Гийома, продолжавшего развивать гуманистические традиции этого заведения.

Связи Галанда в университетской среде были не менее интенсивными и приносили свои материальные плоды: деньги для реконструкции своей коллегии Галанд занимал у мужа сестры, который в актах упоминается как «присяжный университетский посланник» (messager juré universitaire). Вместе со своим кумом Симоном Ларше, занимавшим должность университетского секретаря (scribe), Галанд брал на откуп сбор доходов епископа Парижского Жана Дю Белле.

По многим признакам Пьера Галанда можно было бы назвать типичным гуманистом, да еще и входящим в число креатур Жана Дю Белле. В коллизии 1543 года уже одно это могло сделать фигуру ректора Галанда весьма подозрительной в глазах декана Ле Клерка. Но ректор в итоге предпочел развернуть оружие своей критики против канцлера Спифама как узурпатора университетских прав, вместо того чтобы вместе с ним бороться за победу гуманистической реформы. Было ли в этом стремление отстоять попранные ректорские права или политический расчет, заключавшийся в нежелании далее противостоять «консервативной партии» в момент апогея ее могущества?

В любом случае Галанд умел менять роли и получать от этого максимальную выгоду. В 1551 году он опубликовал небольшой, но очень суровый по тону трактат против королевского лектора и известного вольнодумца Пьера де ля Рамэ (латинизированная форма имени — Рамус). На этот раз цензоры с факультета теологии полностью поддержали Галанда, выдав апробацию, согласно которой они «нашли книгу хорошей, католической и противной мнению Рамуса» (trouvèrent le livre bon, catholique et contre l’opinion de Ramus). Как считает К. Мейерхоф, в данном случае Галанд примерил на себя несколько ролей. Как университетский деятель он реагировал на оскорбления Стагирита, содержащиеся в трактате Рамуса «Aristotelicae Animandversiones», ведь тот в свое время (как любой преподаватель факультета искусств) давал клятву правильно трактовать тексты Аристотеля. Как гуманист Галанд пытался доказать филологическую некомпетентность Рамуса, настаивая при этом, что статус королевского лектора обязывает его разоблачать подрывной характер критикуемой книги, автор которой также именуется королевским лектором. Поскольку образование составляет основу общества, Галанд демонстрировал намерение встать на защиту общественного блага, чтобы разоблачить врага, чьи происки угрожают социальному порядку.

Во время знаменитого «бунта на Пре-о-Клер» 1557 года, закончившегося кровавыми столкновениями студентов с сержантами королевского прево, Галанд занял примечательную позицию. Король приказал Парламенту примерно наказать виновных, и в суд стали вызывать принципалов коллегий. 27 мая был вызван Пьер Галанд «по поводу неповиновения и оскорблений, выразившихся в кидании камней, горшков и булыжников в сержантов из окон коллегии Бонкур», как записано в регистрах Парламента, инкриминировавшего принципалу тяжкое преступление — мятеж. Защищаясь, университетские деятели обычно ссылались на грубое нарушение университетских прав в этом конфликте или же, в духе правосудия того времени, предъявляли встречный иск, жалуясь на насилия, разрушения и грабежи, чинимые сержантами и судебными исполнителями. Но Галанд применил совсем иную тактику.

Он заявил, что эта курия прослыла не только в сем королевстве, но и среди иноземных наций защитой невинных и борьбой с клеветой.

Обычно чрезвычайно лаконичный регистр Парламента на сей раз не мог оставить без внимания элегантную похвалу в свой адрес, произнесенную преподавателем красноречия.

Что же касается мятежников, которые возмутили студентов, то они желали ему великого зла (mal immortel) из-за того, что он не захотел ни взять их сторону, ни поддержать их безумства… Посему он не захотел находиться в конгрегации, чтобы показать, что он не причина этого возмущения, но покорнейший слуга короля и этой его курии [то есть Парламента]; что же касается его, то он решил удалиться в собор Нотр-Дам и покинуть коллегию.

На сей раз Галанд роли королевского лектора, принципала коллегии и верного сына университета предпочел образ почтенного благонамеренного каноника.

Былой соперник Галанда Рамус вел себя иначе. Он разразился пространной речью, адресованной королю (впоследствии она была переведена на французский язык), и мотивировал свою позицию королевского лектора: «Я, питомец короля и университета, желаю исполнить свой долг». Кстати, в депутации к королю Рамуса сопровождал другой королевский лектор — уже упомянутый Турнебус. По предложению депутатов король, сменивший гнев на милость, организовал комиссию для подготовки всеобъемлющей реформы университета. В нее, конечно, был включен Рамус. Но ее президентом был назначен Пьер Галанд как «старейшина» (doyen) королевских лекторов. Вновь его умение быстро менять свой образ принесло плоды.

Вернемся теперь к содержанию конфликта.

Разрыв между требованиями эпохи и традициями преподавания казался современникам вопиющим, но и попытки изменений в системе образования воспринимались болезненно. Все же что-то менялось. В прошении, поданном в конце 1543 года, сторонники реформ, описывая предлагаемые изменения, ссылались на прецедент:

Согласно ордонансу короля Людовика XII, время, необходимое для достижения степени на факультете искусств, составляло 4 года, затем по обычаю и негласному одобрению каждого оно сократилось до трех лет с половиной [142] .

По всей видимости, принципалы коллегий по собственному усмотрению могли сокращать длительность некоторых курсов. Шансы на официальное сокращение программы возросли в 1559 году, когда была сформирована комиссия по университетской реформе, в состав которой вошли Галанд и Рамус. Однако смерть Генриха II и начавшиеся религиозные войны вновь заблокировали преобразования. И только после окончания войн, согласно новому уставу 1598 года, преподавание философии было сокращено до двухлетнего срока. В общем курсе факультета искусств уделялось больше места грамматике и красноречию, изучаемым по оригинальным текстам древних, а не по средневековым компиляциям, из философии стремились исключить схоластические тонкости, «софизмы» и «метафизику». Разумеется, это лишь малая часть изменений, предусмотренных всеобъемлющей реформой.

Таким образом, если видеть в борьбе за университетскую реформу 1543 года столкновение гуманистов и обскурантов, это, в конечном счете (как писалось в учебниках исторического материализма), будет соответствовать действительности. Но важнее рассмотреть социальный аспект конфликта, в котором, помимо различия в культурных предпочтениях, у участников, как мы поняли, были свои прагматические интересы.

Но рассмотренный нами эпизод длительного конфликта имел и еще один аспект, о котором никто впрямую не говорил. Однако косвенные указания на него в аргументации сторон мы можем найти.

За рассуждениями представителей факультетов о плюсах и минусах сокращения курса философии чаще всего стояла борьба за право «номинации» — представления кандидатур для наделения вакантными церковными бенефициями. Так, уже в первом предложении, внесенном сторонниками ректора 6 июля 1543 года, содержались ссылки на Болонский конкордат (1516 год), Прагматическую санкцию (1438 год) и устав, принятый в результате реформы кардинала Эстутвиля (1453 год), что не помешало провизору Наваррской коллегии подать протест с указанием на несоответствие проекта этим и другим предписаниям канонического права. В декабрьском прошении на имя короля сторонники реформы пытались ответить на возражения противников, указав, что предлагаемые сроки обучения

являются истинным временем, не наносящим ущерб интересам кандидатов ( aux Promeuz ) факультета. И в будущем пусть не ставят им в вину, что они стали кандидатами per saltum [ «перескочив» через необходимые курсы], учитывая, что они смогут с бóльшим тщанием завершить свой срок обучения ( Quinquennium ) на факультете искусств или на любом из высших факультетов, необходимый для того, чтобы получить представление [к бенефицию] согласно конкордату, и тогда соискатели будут с еще большим усердием молить Бога за процветание Вашего Королевского Величества [145] .

Право номинации было древнейшим атрибутом университетской организации. Издавна университеты составляли списки — Rotuli nominandorum (буквально — свитки номинаций), в которые вписывали имена тех своих членов, кто достоин занять вакантные бенефиции. Когда-то эти списки направлялись непосредственно папам в Рим. Во Франции со времен Великой схизмы и особенно после Буржской Прагматической санкции 1438 года специальные распределители бенефициев — коллаторы (collateurs des bénéfices) располагали правом определять на освободившиеся церковные должности кандидатов, внесенных в университетские списки соискателей. Согласно Прагматической санкции, треть всех вакантных бенефиций в галликанской церкви должна была отводиться тем, кто получил степени в университетах, стал магистром искусств или бакалавром, лиценциатом или доктором на высших факультетах. Чтобы претендовать на церковную должность, надо было представить свидетельство о прохождении полного курса искусств (Quinquennium). Такая же система в основных чертах сохранялась в режиме действия Болонского конкордата. В правовых текстах было очень четко прописано, что претендент должен пройти весь срок обучения, ничего не пропуская. Соискатели, прошедшие обучение per saltum, перескочив через те или иные курсы, рисковали быть вычеркнутыми из числа кандидатов на вакантный бенефиций или, во всяком случае, могли столкнуться с дополнительными трудностями. Вот почему теологи и провизоры тех коллегий, где преподавали теологию, были столь бдительны в отношении попыток сокращения сроков обучения. Перспектива остаться без церковных доходов мешала им присоединиться к красноречивым доводам сторонников реформ. Представители факультета медицины заняли в споре нейтральную позицию: значительную часть преподавателей и студентов-медиков составляли миряне, и получение церковных бенефиций не представляло для них жизненного интереса; они имели иные легитимные доходы от своей практики.

Но почему преподаватели факультета искусств готовы были идти на сокращение собственных курсов, казалось бы, жертвуя своими интересами? Чтобы ответить на этот вопрос, следует вспомнить, что, если не считать обычных и вполне ритуальных призывов к реформам на факультете, раздававшихся с незапамятных времен, конкретное требование сократить время обучения философии впервые предъявлено лишь в 1539 году. Именно с этого времени на факультете заговорили об избыточности срока trivium annorum com dimidio, а заговорив, уже не могли успокоиться.

Осмелюсь высказать гипотезу, что это было вызвано некими недавними изменениями в расстановке университетских сил. В 1538 году буллой Павла III была подтверждена особая привилегия (индульт; indultum), укреплявшая право Парламента выдвигать кандидатуры на получение бенефициев; это право Парламент использовал в обход жестких требований университетов. Но еще более важным событием стала победа факультета канонического права в длительной борьбе, которая велась с конца XV века, когда «декретисты» начали претендовать на право выдвигать свои кандидатуры на получение бенефициев, не требуя от соискателей наличия степени магистра искусств. До поры до времени речь шла скорее о негласном обычае, чем о праве, и это вызывало протесты со стороны других факультетов. Но в 1538 году постановление Парламента окончательно закрепило право «декретистов» вписывать сих кандидатов в число graduéz nommés (обладателей степеней, номинированных на получение бенефициев) без обязательного наличия у них степени магистра искусств и, соответственно, без документа, подтверждавшего прохождение полного курса обучения (Quinquennium). Это решение было чревато серьезными последствиями для факультета искусств. Как мы поняли, многие студенты предпочитали прерывать слишком длинный и, как они полагали, бесполезный курс философии, чтобы сразу перейти к изучению права. «Артисты» рисковали потерять значительную часть студентов-«дезертиров», пополнявших ряды учащихся на факультете права. Поэтому вовсе не обязательно было разделять взгляды Эразма и Рабле, чтобы поддержать реформу: угроза остаться без учеников обеспечивала Галанду поддержку всего факультета. Это не значит, что «артисты» не поддерживали идею гуманистических преобразований университетских курсов, но они не считали необходимым заботиться об этом на институциональном уровне до 1539 года, пока правоведы не закрепили свои исключительные права. Кстати, впервые необходимость реформ на факультете искусств провозгласил ректор Жак де Говеа 21 марта 1539 года, но тогда это осталось лишь декларацией.

Если кто и действовал из бескорыстных побуждений, то уж скорее выдающиеся декретисты, такие как Спифам или декан Жан Кентен. Вспомним, что позиция факультета права была представлена последним как «жертвенная». Сокращение сроков изучения философии могло лишить студентов стимула к бегству с факультета искусств и, как следствие, уменьшить поток желающих досрочно перейти на факультет канонического права. Но это возможное неудобство не страшило факультет, и без того обладавший наибольшей привлекательностью. Зато решение поддержать реформу, а значит, как и положено юристам, «предпочесть частной выгоде общую пользу» представляло в выгодном свете декретистов, достаточно долго конфликтовавших с другими факультетами.

В действительности цели административные (борьба за право выдвижения кандидатов на бенефиции, борьба за студентов) тесно переплетались с аргументами культурно-идеологическими (борьба за обновление образования). К тому же «дух институций» был воплощен в словах и поступках людей, бывших, как мы убедились, личностями весьма самобытными. В какой мере личные черты каждого из основных действующих лиц определяли интригу?

Неожиданно выявилась общая черта: все три героя этой коллизии отличались от коллег относительной скромностью своего творческого наследия. Мы указывали на отсутствие дошедших до нас авторских текстов Ле Клерка-теолога. Жак Спифам, даже врагами описываемый как «лучший из французских прелатов», оставил два памфлета, одно предисловие и письмо королю, так и не изданное. Список трудов Галанда, конечно, более обширен. Его речь на смерть Франциска I была переведена с латыни на французский. Он произнес похвальную речь в честь покровителя французских гуманистов Пьера Дю Шателя, которая была опубликована в следующем столетии. О популярности его небольшого трактата против Рамуса мы уже говорили. Три раза в течение жизни Галанда переиздавались его комментарии к Квинтилиану. С помощью своего друга Турнебуса он опубликовал небольшой трактат о римских землемерах (agrimensori romani). Для принципала парижской коллегии, умершего в возрасте 50 лет или немногим более, это кажется вполне солидным. Но список трудов, изданных этим «старейшиной корпорации публичных лекторов короля в Парижском университете», оказывается значительно короче библиографий работ других королевских лекторов, как друзей, так и врагов Галанда. Часто бывает так, что формальные, да и неформальные лидеры академических сообществ пишут мало. Это относится не только к XVI веку.

Очевидно, что личностные качества участников любого конфликта играют очень важную роль. В нашем случае все оказывается значимым: непримиримость, неуступчивость и мнительность Николя Ле Клерка, гибкость Пьера Галанда, его умение вести тонкую игру своими личинами, идентифицируя себя то с одной, то с другой группой, амбициозность, экстравагантность и страстность Жака Спифама. Личные качества оттеняли восприятие конфликта сторонами и диктовали определенную логику поведения. Николя Ле Клерк в реформе, предложенной Галандом и поддержанной Спифамом, скорее всего, увидел происки епископа Жана Дю Белле и тех подозрительных «новаторов», которые находились под его покровительством. Жак Спифам не мог упустить удобный случай проявить свои качества реформатора через восстановление древних канцлерских прерогатив и, судя по всему, на сей раз переоценил свое влияние в парламентских и университетских кругах. Пьер Галанд быстро оценил силу сопротивления и мощь «консервативной партии» и предпочел в данном случае сменить амплуа просвещенного гуманиста на роль защитника ректорских прав и чести университета. Во всяком случае, такие объяснения, при всей их гипотетичности, вписываются в общую канву жизненных траекторий каждого из героев нашей истории.

И наконец, об источниках. Наш анализ был бы невозможен без использования нотариальных архивов либо привел бы к совсем иным результатам. Нотариальные источники хранят в себе достаточно данных о людях Парижского университета, чтобы предложить новую версию университетской истории, понятую «изнутри». Однако нотариальные акты обладают любопытным свойством — поиски данных о том или ином человеке, как правило, выводят на историю его семьи, «линьяжа», вне которого его действия непонятны, а зачастую кажутся даже бессмысленными. Важность истории семьи как неотъемлемой части социальной истории не требует доказательств. Но и для истории интеллектуальной семейный аспект играет огромную роль. Как говорил один из персонажей Фазиля Искандера, «человек сам на себе не кончается». Николя Ле Клерк рассказывает в одном из своих актов, как племянники обманули его, когда он находился у одра умирающего брата в поместье дю Трамблей в 1546 году. Через 39 лет в этом поместье появится на свет правнучатый племянник грозного теолога — Франсуа Ле Клерк дю Трамблей, в будущем капуцин, «отец Жозеф», более известный как «серый кардинал», одна из самых ярких и загадочных фигур в истории Франции. Несгибаемая воля, истовая вера, глубокий мистицизм и тонкое политическое чутье — трудно не увидеть в этих чертах наследия клана Ле Клерков. Линьяж Спифамов оставил заметный след в интеллектуальной истории Франции, столь же удивительный, как взлет и падение епископа Неверского, — достаточно указать на политического прожектера Рауля Спифама, поэта-мистика Мартена Спифама, дипломата Самюэля Спифама. Что же касается Галандов, прибывших из Артуа, то на протяжении восьмидесяти лет они будут управлять коллегией Бонкур, превратив ее в один из важных интеллектуальных центров Парижа.

Успешная реформа университета состоялась в 1598 году. Но подготовка к ней велась долго, и список комиссаров, назначенных по распоряжению короля для реформирования университета, составлен был тремя годами раньше. В феврале 1595 года состав реформационной комиссии был торжественно оглашен на университетской ассамблее ректором, которого звали… Галанд!

Трудно не увидеть в этом «иронии истории». Но, может быть, за подобными курьезами и случайностями скрываются пока не познанные нами закономерности.