Как мы поняли на примере адвокатов Дюмулена и Ле Пилёра, нотариальный акт, составленный comme en droit jugement («по праву решения»), выходил за рамки кутюмных норм и поэтому нуждался в дополнительном обосновании. Но в дарении некоего Филиппа Кавелье, адресованном его другу и родственнику, это обоснование обернулось подробным рассказом о злоключениях дарителя, о его обидчиках, о поддержке, которую оказал ему друг, и о трудностях, с которыми последний при этом столкнулся. Подобные истории были уместны в актах отмены дарений (ревокации), когда требовалось продемонстрировать полную обоснованность своего решения. Мы видели это на примере акта Николя Ле Клерка, поведавшего о происках своих племянников, или на примере второй ревокации Шарля Дюмулена, сообщившего о черной неблагодарности своего брата. При всей экстраординарности подобных актов, их логика понятна — убедительно описать неблагодарность одних и ценность услуг других, ведь в отличие от завещания дарение отменить было весьма непросто.

У Филиппа Кавелье речь не шла об отмене какого-либо акта, он совершал простое дарение. К чему же такое красноречие, требовавшее, помимо прочего, немалых расходов, ведь клерку нотариуса платили постранично и потому каждая лишняя строка буквально была на вес золота? Тем более что в акте рассказывалось о бедственном материальном положении, в котором оказался и сам даритель, и его друг.

Обратимся к этому странному акту, настолько колоритному, что его придется пересказать почти полностью.

Мартен Гонд и Филипп Кавелье, уроженцы Сент-Эньяна близ Руана, заявляют comme en droit jugement о том, что заключают соглашение следующего характера. Оно состоит в признании Филиппом Кавелье величайшего значения того усердия, которое Мартен Гонд проявлял на протяжении семи лет, пока Кавелье и его жена Перетта находились в заключении. В 1546 году они оказались в тюрьме, в Консьержери Руана, по ложному обвинению в фальшивомонетничестве со стороны Фредерика Годе, сеньора де Сент-Эньян, Робера Бюлта и других их сообщников. Благодаря хлопотам Мартена Гонда, не пожалевшего значительных средств, после многих лет мытарств Кавелье к моменту составления акта добился постановления о своем освобождении. Оно было вынесено Монетной курией 22 июня 1553 года. Согласно этому постановлению, движимое имущество — золото, серебро и домашняя утварь — должно быть возвращено Кавелье.

На протяжении всех семи лет пребывания Кавелье и его супруги в тюрьме Мартен Гонд не переставал хлопотать об их освобождении, подавая прошения не только в парламент Руана, но и в Частный совет короля, в королевскую канцелярию, в Большой совет, в Монетную курию. В этих хлопотах Гонд не только потерял свое время, но и издержал крупную сумму денег. И если в начале процесса Мартен Гонд был уважаемым и зажиточным человеком, ведущим торговлю и владевшим королевскими должностями в Руане, то постепенно ему пришлось продать все, включая семейное наследственное имущество, расположенное в Сент-Эньяне (при том что сеньор этого города в отместку за помощь Кавелье чинил ему всяческие препятствия). Теперь, растратив свое имущество и годы молодости на этот судебный процесс, он находится на грани нищеты. Филипп Кавелье понимает и признает заслуги Гонда, без которых он был бы несправедливо казнен или умер бы, не перенеся лишений и пыток, подобно тому как три месяца назад умерла его жена, не дождавшись освобождения из тюрьмы. Учитывая, что даже если бы Кавелье распродал все свое оставшееся имущество, он все равно не смог бы возместить ущерб, понесенный Мартеном Гондом, он «по своей доброй воле и желанию, из признательности за благодеяния» составляет на имя Гонда генеральное дарение всего имущества «как в силу всего вышесказанного, так и по семейной близости (proximité du lighnaige)».

Акт был составлен 24 июня 1553 года и подписан нотариусами Гектором Лескюйе и Пьером Леконтом. А уже через два дня, 26 июня, он был зарегистрирован в Шатле неким мэтром Шарлем Артом и самим мэтром Гондом. Столь сжатые сроки регистрации могут указывать на то, что участники сделки торопились. И действительно, Кавелье получил свободу, но его гражданское дело только начиналось, и в нем имущественные права истцов должны были быть определены. Но зачем бывшему узнику потребовалось проявлять такое красноречие? Сказалось потрясение от перенесенных испытаний и потери супруги? Или же здесь присутствовал некий расчет?

Детективные подробности этого дела интересны сами по себе, тем более что, по всей видимости, уголовный процесс разрастается в рамках одного документа до социально-политической коллизии. Местные буржуа, купец и, по-видимому, обладатель некоей должности, связанной с финансами или с королевской монетой (иначе откуда бы взяться обвинениям в фальшивомонетничестве?), вступили в борьбу с самим сеньором данного города и его людьми. Единственную надежду они возлагали на королевскую власть и ее органы, способные защитить от враждебности местных элит. В конечном счете союз буржуа и короля против сеньора приносит свои плоды, как бы продолжая иллюстрировать старый тезис Огюстена Тьерри об успехах третьего сословия во Франции. Помимо этого, «микроисторический» пафос возбуждает понятный интерес к поведению и реакциям человека, оказавшегося между жерновами грозной судебной системы и пытавшегося спасти свою жизнь. Для нас оказалось важным то, что в этом акте были указаны конкретные институты, в архивах которых могли храниться документы данного процесса, — Большой королевский совет, канцелярия, Монетная курия, парламент Руана.

Мне удалось найти часть материалов этого долгого процесса. В регистрах уголовных дел Монетной курии хранилась подшивка документов по делу Кавелье, составленных на раннем этапе его процесса, в январе 1549 года, к которой были добавлены постановления этой курии. Документы позволяют нам проследить за основными этапами процесса, затянувшегося на долгие годы. Попробуем восстановить шаг за шагом логику судебных действий, заранее принеся извинения за монотонность изложения и бесчисленные повторы, свойственные данному жанру. Очередность документов и шагов, предпринимаемых в ходе следствия, дана в таблице (см. Приложение).

Подшивку открывает недатированная копия указа Франциска I (следовательно, подписанного ранее 3 марта 1547 года, даты кончины короля). Король предписывает советнику парламента Руана Жану Кеснелю принять экстренные меры:

Видя, что многие люди, отринув страх Божий и законы правосудия и честь, занялись изготовлением фальшивых монет в нашем королевстве…. впадая в преступление Оскорбления Величества ( Lez-Majesté ) и нанося величайший ущерб людям всех состояний нашего королевства, а в особенности простому народу и людям третьего сословия, которые не могут понять всего обмана и преступления, мы уже давали поручения различным судьям в разных провинциях и краях нашего королевства, но тем не менее это преступление продолжает множиться и грозит стать обыденным вследствие постоянства правонарушений. Этому надлежит найти подходящее противодействие. Желаем, чтобы это преступление было незамедлительно истреблено…

Для этого Жану Кеснелю давались полномочия «быстрого и тайного расследования» преступлений фальшивомонетчиков. Король предписал своему комиссару призвать в помощь до шести достойных советников из числа членов парламента Руана, бальи и королевских наместников в Нормандии, а за неимением достойных кандидатур брать сотрудников из числа адвокатов, «чья репутация и опыт известны и кто будет вне подозрений в симпатиях к подследственным», чтобы выносить судебное решение, согласуясь с мнением своих советников. В анализируемой подшивке документов этот текст приводится лишь как обоснование тех действий, которые впоследствии были предприняты в отношении нашего героя.

15 апреля 1547 года был составлен не дошедший до нас документ, который неоднократно упоминается в других актах. Речь идет о письме Жана Кеснеля новому королю Генриху II с изложением обстоятельств дела Филиппа Кавелье и протестов как с его стороны, так и со стороны его друзей. Можно предположить, что их активность не на шутку встревожила королевского комиссара. Ведь Кеснель получил свои полномочия от Франциска I, а Генрих II не особенно жаловал верных слуг своего отца, и все говорили о грядущих кадровых перестановках. В условиях прихода к власти «новой метлы» бурные протесты со стороны подследственного могли привести к самым неожиданным результатам, и Жан Кеснель спешит изложить королю свою версию событий.

К сожалению, до нас не дошел этот документ, способный пролить свет на многие обстоятельства дела. Но если донесения, адресованные королю, сохранялись сравнительно редко, то документация, исходящая от короля, регистрировалась куда более аккуратно. В документах сохранилась копия письма Генриха II Жану Кеснелю от 1 июня 1547 года.

Комиссар должен был быть доволен его содержанием: новый король подтвердил его полномочия, вспомнив письмо отца, который поручил советнику Кеснелю «действовать против фальшивомонетчиков, биллонеров и прочих нарушителей нашей монеты» и приказал судить их при помощи шести советников.

Генрих II с удовлетворением отмечает, что

приговоры, вынесенные нашими суверенными куриями, завершили многие процессы и казнили многих фальшивомонетчиков, но что еще есть некоторые, кто содержится ныне в тюрьмах, и среди прочих некий Филиппо (!) Кавелье и его жена, со стороны которых имелись [встречные иски].

Король, по сути, выдает временное продление чрезвычайных полномочий комиссии Кеснеля — «даем вам право осуществить то, что осталось, без получения на то нашего особого разрешения, желая противодействовать ущербу, нанесенному нам и общему благу (republique), в силу чего мы желаем, чтобы указанный процесс был завершен с наибольшим тщанием». Что же касается других процессов, находившихся на стадии расследования, их надлежало также спешно завершить, подготовить к судебным заседаниям и отправить в парламент, «чтобы там по вашим представлениям были вынесены судебные решения. Ибо такова моя воля…».

Вот как воспроизводится заключительная часть данного документа в подшивке Монетной курии:

Подписано в 1547, в первый день июня, в первый год [правления]. Король в своем совете. Секретарь Роштель.

Запечатано двойной висячей печатью, другой рукой приписка:

Копия снята мной, Журденом Александером, королевским приставом в парламенте Руана по просьбе Робера Бюлта, королевского прокурора, для дальнейшего использования по его разумению. Сделано 8 июня 1547, Александер.

Помимо прочего мы можем оценить скорость распространения информации. Письмо было составлено от имени короля в его резиденции Сен-Жермен-ан-Ле близ Парижа, затем за неделю оно дошло до Руана, поступило в местный парламент и было скопировано по просьбе королевского прокурора. Им оказался, конечно же, тот самый Бюлт, о котором упоминается в нотариальном акте Кавелье. Общий ход событий пока вполне ясен. Комиссия Кеснеля приступила к работе и среди прочих арестовала Кавелье и его жену Перетту где-то в 1546 году (на этот год указывают данные нотариального акта 1553 года, где говорится о семилетнем заточении). Как правило, по делу о фальшивой монете арестовывали и жену подозреваемого, чеканка или подделка монеты всегда проводилась втайне дома, и домашние не могли не знать об этом. Кавелье подает встречный иск, по-видимому обнадеженный сменой короля. Однако иск не возымел успеха, король, может, и был склонен ограничить полномочия комиссии Кеснеля, оставив за ней на будущее только дознавательные, а не судебные функции, но суд над Кавелье должны были вершить именно те, кто возбудил этот процесс и на кого тот пытался подавать жалобы. Кеснель и его люди спешат (о чем свидетельствует быстрота снятия копии), для них дело Кавелье имеет особое значение: комиссия должна доказать королю свою эффективность, в противном случае суд над Кавелье будет их «лебединой песней». Как бы то ни было, дела четы подследственных были очень плохи.

Однако супруги не сидели сложа руки, о чем косвенно свидетельствует новое королевское письмо, адресованное на сей раз всему парламенту Руана и датированное 27 октября 1547 года. В нем упоминается об уже известных нам предшествующих документах, причем отмечается, «что названный Кавелье и его жена потребовали отвода нашего советника Кеснеля… посредством чего указанный процесс пребывает без движения». Король желает положить этому конец и предписывает парламенту Руана «обеспечить решение суда по этому процессу». Завершение процесса надо поручить «тем из вас, кого сочтете нужным, и наделить его теми же или подобными правами, что и Кеснеля в его комиссии».

На обороте письма указано:

За короля составил мэтр Франсуа де Конар, ординарный мэтр прошений Дворца. Подписано Робилар, наложение печати ( collation ) осуществлено в Лонгвале и переписано мной, Жаном Делапортом, королевским приставом в парламенте Руана по просьбе Робера Бюлта, прокурора короля в указанной реформации 27 ноября 1547 года.

Проясняется статус Робера Бюлта — он не был королевским прокурором парламента Руана, как можно было понять из предыдущего королевского письма, но всего лишь королевским прокурором «указанной реформации», то есть той же самой комиссии Кеснеля. Это значит, что его полномочия были временными, а статус — не слишком высоким. Обратим внимание, что на сей раз скорость движения письма замедлилась. Между наложением печати и составлением копии в парламенте Руана прошел целый месяц. То ли письмо шло медленнее, то ли копию снимать не торопились.

Таким образом, вопреки буквальному содержанию письма, ясно, что сопротивление четы Кавелье не было лишь жестом отчаяния, заранее обреченным на провал. Подавая отвод Кеснелю, они, вероятно, старались сыграть на противоречии между ординарной судебной корпорацией (парламентом Руана) и экстраординарной комиссией. Им удалось главное — получить некоторую отсрочку (их вполне могли бы казнить «под горячую руку», а казнь фальшивомонетчиков была мучительной). Вроде бы компетенция Кеснеля подтверждена, но лишь как следователя, а не судьи. Обратим внимание, что если король называет его команду просто комиссией или же вообще никак не именует, то они устами прокурора продолжают гордо именовать себя реформационной комиссией, то есть претендуют на нечто большее, чем просто на поимку жуликов.

22 апреля 1548 года король отправляет письмо своему Большому совету, то есть личному, как мы бы сейчас сказали вневедомственному, апелляционному суду. Из этого примечательного документа выясняется, что в ответ на жалобы Кавелье и его жены (она впервые названа по имени, Перетта, но форма имени самого Кавелье по-прежнему дается уменьшительная — Филиппо) по поводу притеснений, дурного обращения и ущерба со стороны Жана Кеснеля, причиненных им во время следствия, расследование (information) было поручено бальи города Эвре и его лейтенанту. Но они, как следовало из очередной жалобы Кавелье, оказались связаны с Кеснелем узами родства и свойства и поэтому также подлежали отводу, о чем Кавелье составил письменное заявление для судебных секретарей. Вероятно, на этом этапе дела и было составлено упомянутое королевское письмо.

Однако 19 ноября, после получения нового отвода, король дал поручение бальи Руана и его лейтенанту «быстро и тайно произвести расследование по форме»; материалы расследования, запечатанные малой канцлерской печатью, надлежало затем доставить в Частный королевский совет, который должен был вынести решение.

Но указанный Кавелье и его жена жалуются, находясь в заключении, в величайшей нужде и лишениях, что по причине великой занятости, в которой суд пребывал и пребывает изо дня в день, дело их до сих пор не решено.

Жалобы и опасения подследственных вполне понятны — и их руанские судьи, и те, кто был призван контролировать процесс, да и те, кто должен контролировать контролеров, были людьми одного круга, связанными если не родственными связями, то корпоративной солидарностью. Их дело могло быть попросту положено под сукно. И они вот уже третий год оставались в заточении, во власти следователей. «Этот Кавелье и его жена нас всепокорнейше просили передать этот процесс судьям, не заподозренным и не подлежащим отводу», — гласит текст королевского письма.

Со стороны подследственных было бы слишком оптимистично надеяться на то, что монарх заинтересуется их судьбой. Но факты нарушения судебной процедуры, самоуправство комиссии, назначенной еще предыдущим королем, случаи кумовства в местной судебной курии могли привлечь внимание если не самого короля, то людей из его окружения. Ведь в это время, уже полностью приняв родительское наследие, Генрих II стал замышлять широкомасштабные преобразования, а точнее наведение порядка, начав наступление на местные вольности. Похоже, что комиссия Жана Кеснеля представала в глазах короля уже не в столь выгодном свете, как год назад. Его и других членов комиссии называют «мэтром Жаном Кеснелем, советником нашей парламентской курии в Руане, называющим себя (!) комиссаром нашего досточтимейшего господина и отца короля, да спасет Господь его душу, по делу о реформации фальшивой монеты, и мэтром Робером Бюлтом, так называемым порученцем (комиссаром) прокурора».

Похоже, что люди из Частного совета, то есть из штаба королевских преобразований, решили сделать из этого казуса далекоидущие выводы:

Настоятельно необходимо во избежание еще большего скандала и примерного наказания в назидание другим… для сокращения тяжб и процессов между нашими подданными, что правосудие должно быть единым и отправляться по отношению к бедным узникам согласно требованию данного случая, а также в силу других справедливых и разумных соображений… решение указанных поручений и расследований мы отсылаем с 20 мая сего года в ведение и суд Большого совета.

В письме содержалось поручение бальи Руана или его лейтенанту, который осуществлял это расследование, отправить скорейшим образом дела в Большой королевский совет, а «настоящий документ дать на ознакомление указанным Кеснелю и Бюлту». Письмо датировано 22 апреля 1548 года и засвидетельствовано об ознакомлении с текстом «благородным человеком Робером Бюлтом».

Итак, король, точнее чиновники из его Частного совета, передал дело в Большой королевский совет, действовавший непосредственно от имени короля. Казалось, в деле Кавелье назревает благоприятный для него поворот. Во всяком случае, ему, а скорее всего, его другу Гонду, известному нам по цитировавшемуся выше акту дарения, удалось ознакомить нужных людей в Париже со своей версией дела.

Однако и руанские судьи не дремали. Со времени передачи дела в Большой королевский совет не прошло и двух месяцев, как король направил в свой суд уже совсем другое письмо, датированное 4 июля 1548 года, где дело предстает в ином свете. Оказывается, после отвода Жана Кеснеля его заменили

на нашего верного советника того же суда — Орше Постеля, который не приступил к процессу. Указанный Кавелье и его жена, чтобы избежать наказания за свершенное ими преступление, нашли способ получить письма о переносе [дела]… и добились разрешения начать следствие против господ чиновников и иных, кто якобы их велел арестовать и кто якобы подбросил красные и черные штампы в их дом и иные инструменты для чекана королевской монеты.

Итак, супруги потребовали отвода, адресуясь, согласно обычаю, в Большой совет, и дело было выведено из парламента Руана в особое производство. Но выяснилось, что Кавелье в своей жалобе не упомянул, что после отвода судьи Кеснеля дело вел другой судья — Постель. Поэтому король распорядился не забирать дело в Большой совет, а отослать его назад в парламент Руана. За короля это письмо подписал ординарный мэтр прошений Роберте.

И вновь появляется запись другим почерком:

16 июня в субботу 1548 по просьбе почтенного человека мэтра Робера Бюлта [166] , прокурора короля по делу о фальшивой монете, и в силу некоторых документов, данных королем 4 [дня] сего месяца, мной, Жаном Лапортом, приставом парламента Руана, эти письма были зачитаны в Консьержери Руана Филиппо Кавелье; он попросил меня снять копию этого документа, каковая и была мной выдана.

Примечательно, что в этом столь зловещем для подследственных письме не упоминалось о Частном королевском совете. Напротив, в адрес Кавелье слышны скрытые упреки: фальшивомонетчики-де пытались сорвать судебный процесс, подавая ложные апелляции. По всей видимости, люди Кеснеля, получив предыдущее королевское письмо, запустили ответную бумагу и действовали по своим проверенным каналам: скорее всего, через старых служак покойного короля то ли из членов Большого совета, то ли из числа докладчиков прошений королевского дворца (тот же Роберте, который и составил текст этого королевского письма, принадлежал к старой чиновной фамилии). Возможно, сработали старые связи, или знакомство с обстоятельствами дела выявило очевидную надуманность заявлений Кавелье, не исключено, что «старая гвардия» выражала недовольство прытью реформаторов из Частного совета короля, а скорее всего, все причины подействовали вместе. В результате супруги вновь были отброшены на исходные позиции. У «Филиппо» еще хватило самообладания запросить копию этого страшного для него документа.

Следующее из сохранившихся королевских писем датировано 3 января 1549 года (1548 год по старому стилю) и вновь адресовано Большому совету:

Филипп Кавелье и Перетта, его жена, заключенные в Консьержери Руана, представили нам заявление с многочисленными обвинениями против мэтра Жана Кеснеля, советника… Робера Бюлта, называющего себя нашим прокурором по фальшивой монете, и сьёра де Сент-Эньяна. Указанный Кавелье и его жена были обвинены в фальшивой монете указанным Кеснелем, Бюлтом и де Сент-Эньяном и их пособниками с допущением многих нарушений, клеветы и ложных обвинений… Поэтому мы… отправляем вам документы, касающиеся этого дела, собранные по поручению нашего Частного совета, согласно прошению указанного Кавелье и его жены.

На ознакомление с документами Большому совету давалась неделя, а затем надо было доложить королю о принятом решении, то есть о том, забирать это дело из парламента Руана или нет. В предпоследний день января с письмом были ознакомлены и Робер Бюлт, и Филипп Кавелье, узник Консьержери, а также его жена, заключенная в тюрьме старого Дома города Руана.

Таким образом, в дело вновь включился Частный совет, и вновь процесс отзывается в Большой совет. Какие же, собственно, обвинения, выдвинутые Кавелье, возымели действие?

Ответ на этот вопрос мы находим в упомянутой в регистрах (протоколах заседаний) Большого совета копии письма, поступившего в Руан ровно через год, 20 января 1550 года (1549 год по старому стилю), о деле «между мэтром Робером Бюлтом, прокурором короля в реформировании фальшивой монеты герцогства Нормандии, отведенного решением о судебной ошибке (default), с одной стороны, и мэтром Франсуа Флатоном, прокурором Филиппо Кавелье и его жены, потерпевших от судебной ошибки, с другой стороны…». «Генеральный прокурор установил, что действия суда были вполне законны, и в результате дело отправлено в парламентскую курию Руана, чтобы вестись там», на что отводилось две недели. Супруги приговаривались к возмещению судебных издержек, а их прокурор Флатон — к штрафу в сто су в пользу короля.

Второй раз события разворачиваются по одному и тому же сценарию — Частный совет изымает дело из Руана и передает в Большой совет, Большой совет возвращает его в парламент Руана. Вновь Филипп и Перетта Кавелье попадают в руки своих врагов, жаждущих положить конец их жалобам.

Но и на сей раз маятник королевского правосудия качнулся в другую сторону. 26 июня 1550 года Большой королевский совет представляет на имя короля заключение на прошение, в очередной раз поданное Филиппом Кавелье и Переттой на имя короля, «о том, чтобы угодно было указанному сеньору забрать их процесс, о котором говорится в прошении». Курия Большого совета «придерживается мнения, что королю следует соизволить призвать на указанный совет сеньора де Сент-Эньяна, мэтра Робера Бюлта, прокурора реформации фальшивомонетчиков в Нормандии, и иных, если надо будет их заслушать по этому прошению. Указанным советом было высказано мнение, что комиссарам указанной фальшивой монеты должно быть запрещено брать на себя судебные решения по данному вопросу».

Возможно, позиции друзей руанских магистратов в Большом совете были уже ослаблены или же совет был обеспокоен излишней активностью следственной комиссии, старавшейся взять на себя судейские функции и окончательно решить проблему.

Неизвестно, сколько еще раз бумаги злосчастных супругов передавались бы из Парижа в Руан и обратно, но вскоре ситуация претерпела качественное изменение. В начале 1552 года Монетная курия получает новые полномочия. Этот институт существовал еще с XIV века. В XVI веке в состав курии входили десять «генералов» (правильнее — генеральных мэтров монет), президент, королевский прокурор и королевский адвокат, но курия являлась всего лишь следственной комиссией, не имевшей права выносить судебные постановления (сентенции). Монетная курия передавала материалы следствия в Парламент, а в случае уголовных преступлений — в Шатле. Но в 1552 году Генрих II возвел это учреждение в ранг суверенной курии, формально поставив ее в один ряд с парламентами, Счетной палатой, Налоговой курией. Теперь это был суверенный кассационный суд, имевший функцию контролировать и судить чиновников монетных дворов и ювелиров, измерять монетную пробу, а также вести дела о фальшивой монете. Парламент выступил с протестами, но в конце концов король настоял на своем, и курия приступила к работе.

Дальнейшая судьба дела Кавелье прослеживается по регистру уголовных дел Монетной курии.

Во исполнение королевского письма от 26 июня 1551 года процесс… отзывается в курию генеральства монет в Париже в двухнедельный срок, чтобы вестись там и перевести туда заключенных. Дано в Компьене 18 августа 1552, подписано: Дотон.

Но соответствующая запись появилась в регистрах Монетной курии лишь 18 декабря 1552 года.

Судьба дела Кавелье в 1551 году не совсем ясна, но вполне возможно, что уже в этом году оно было выделено в особое производство, дожидаясь того времени, когда завершится подготовка к началу работы курии.

Итак, решение об отзыве дела из Руана принято 26 июня то ли 1550, то ли 1551 года; в августе 1552 года приняли решение о переносе его в Монетную курию. И только в декабре 1552 года это решение было принято к исполнению. По-видимому, такая задержка была вызвана неизбежной волокитой и неразберихой, сопровождавшей создание нового судебного учреждения. Этим можно объяснить столь длительный срок, затраченный на движение бумаг от Компьена до Руана и Парижа.

Уже 20 декабря на основании прошения, поданного в Монетную курию четой Кавелье, было решено, «согласно постановлению Большого совета об отзыве дела от 18 августа сего года, перевести их в тюрьму Консьержери в Париже». Перевод заключенных был делом достаточно дорогостоящим, и в данном случае расходы на транспортировку возложили на Жана Кеснеля и Роберта Бюлта. Монетной курии было поручено также произвести расследование и разобраться

по поводу угроз, фактов оскорблений и насильственных действий, произведенных в отношении Мартена Гонда, кузена, родственника и ходатая за подследственных, и поставить его под защиту и охрану короля и указанной курии, и да будет запрещено кому бы то ни было вредить указанному Гонду, и оскорблять его жену и семью.

Нетрудно догадаться, что такой поворот дел ничего хорошего не предвещал для Кеснеля и его людей. Не без основания они видели корень зла в Мартене Гонде, без чьей помощи сопротивление заключенных было бы давно сломлено. Роковым обстоятельством для Кеснеля и Бюлта оказалось то, что Гонд нашел выход на Частный королевский совет. К тому же так некстати для них подоспело создание новой курии. Пока дело направлялось в Большой совет, оно каждый раз спускалось на тормозах и возвращалось в Руан, а дома, как известно, и стены помогают. Но теперь, несмотря на все протесты, Монетная курия все-таки была создана и, заполучив дело Кавелье, уже не собиралась выпускать его из своих рук. К тому же и подследственных переводили из Руана в Париж. Единственным выходом было надавить на Мартена Гонда, без него Кавелье оказался бы бессилен.

Все же не совсем понятно, почему между августовским постановлением курии и его занесением в регистр прошло почти полгода. Когда решалась судьба Кавелье и когда он был переведен в Париж — в августе — сентябре или все-таки в декабре? Последнее постановление из этой же подшивки оставляет эти вопросы без ответа.

Постановлением той же курии от последнего дня августа сего года (и) заключением королевского генерального прокурора в этой курии, указанному прокурору будет дано поручение доставить заключенного в том состоянии, в каком он есть, в тюрьму Консьержери в Париже на средства указанного Кавелье.

Это означало, что Кавелье и Гонд спешили выбраться из Нормандии. Конечно, заставить своих противников оплатить перевод арестантов было бы весьма эффектным актом. Но это могло занять много времени и к тому же, судя по формулировке, с подследственными что-то было не в порядке (возможно, болезнь?).

Тюремщик той тюрьмы, где находятся указанные заключенные, должен… выдать их по предписанию королевского прокурора и препроводить под доброй и надежной стражей в указанную тюрьму (имеется в виду парижская Консьержери). И да будет дано распоряжение секретарям или их клеркам отправить в указанную курию закрытые и запечатанные материалы следствия по поводу указанных заключенных и все прочие судебные документы ( procedures ) в виде писем или копий, подшитых к оригиналам. И известить их, что они получат оплату в разумных пределах. По завершению указанного будет дано поручение сверх того расследовать дело о нападениях, упомянутых в том прошении… и названные выше заключенные вместе с этим Мартеном Гондом будут взяты под королевскую охрану, о чем указанной курией они будут поставлены в известность.

Другим почерком было дополнено:

Указанное постановление и поручение выдано Мартену Гонду, кузену и ходатаю указанных заключенных, 26 декабря 1552.

Да, расходы от Гонда потребовались большие: он оплачивал транспорт и конвой заключенных, а также труд многочисленных клерков. Одного лишь решения о возврате конфискованного при аресте имущества было бы мало, надлежало заставить следователей возместить все судебные издержки, а размеры их становились поистине астрономическими.

Настало время вновь обратиться к нотариальному акту, с которого началось повествование. Из его текста следует, что 22 июня 1553 года «генералы монет» (généraux des Monnaies) вынесли, наконец, долгожданное постановление о возмещении ущерба за имущество, взятое во время ареста. Известно, что Перетта умерла примерно в марте, — возможно, ослабленное длительными лишениями здоровье не выдержало транспортировки под конвоем в Париж. Кавелье был освобожден из-под стражи и через два дня после постановления курии, 24 июня, составил заинтересовавший нас акт дарения, который очень быстро, уже через день, регистрируется в Шатле. Мартин Гонд готовится к борьбе и процессу против своих врагов. Правда, среди них нет Жана Кеснеля, главы комиссии, виновными оказываются «стрелочники», но тем больше шансов на успех; годы мытарств выработали у Кавелье и Гонда хорошую интуицию в подобных делах.

Вернемся к вопросу о необычном красноречии этого акта. Мы получили редкую возможность посмотреть, что стояло за этими строками благодарности. Кавелье действительно было за что благодарить Гонда, двоюродного брата своей жены. Его самоотверженные действия позволили выйти на нужных людей, и колоссальные затраты оказались не напрасны. Кстати, судя по нотариальному акту, он действовал и через королевскую канцелярию, это был чрезвычайно важный орган в делах о помиловании. Собственно, на основании прошений, поданных в канцелярию, дело и переправлялось на личный суд короля.

Думается, что красноречие нотариального акта определено и благодарностью Кавелье, и его взволнованностью (ведь долгожданное постановление он заслушал днем ранее), но есть и еще одна причина. Несмотря на краткость выписок из регистров Монетной курии, там встречаются одни и те же выражения и характерные черты. Так, например, ни в нотариальном акте, ни в судебных бумагах не уточняется родовое имя (nom) жены Кавелье, хотя ее присутствие все время отмечается. Видимо, один и тот же текст многократно переписывался, имелась некоторая заготовка, которую воспроизводили в том или ином контексте (подобное мы предположили в завещании адвоката Ле Пилёра). Но то, что казалось вполне ординарным в материалах следствия или в ходатайствах о пересмотре дела, выглядело несколько необычным среди дарственных актов. Надо ли было участникам сделки этого опасаться? Вспомним, что нотариальный акт остается в основе своей публичным. Зачем же отказываться еще раз заявить перед всем миром о своей правоте и своих лишениях? Простая справка, призванная храниться в холщовом мешке прокурора, на будущем процессе приобретает характер еще одной диатрибы, чтобы при случае стать дополнительным аргументом в борьбе.

Мы не можем вынести вердикта о виновности или невиновности четы Кавелье. В наших силах лишь оценить успешность их тактики. Столкнувшись с могущественными противниками: сеньором города, председателем следственной комиссии и ее прокурором, суверенной курией — парламентом Руана, — Кавелье и Гонд подавали кассационные жалобы, отводили судей, предъявляли встречные иски, играя на противоречиях между судебными инстанциями, апеллируя к личной судебной власти короля. Они тянули время в заведомо неравной борьбе, и, как оказалось, не напрасно.

Конечно, величайшим везением для Кавелье было так кстати подоспевшее возведение Монетной курии в статус суверенного суда. Эта курия сразу же начала с боем отстаивать свои прерогативы, и дело Кавелье предоставило для этого удобную возможность. Скорее всего, еще на сравнительно ранней стадии процесса эти документы, попав в Частный совет, породили стремление придать этому делу образцовый характер.

Когда Генрих II и чиновники из его окружения затевали создание нового суверенного суда — Монетной курии, они преследовали фискальные цели, ведь учреждались новые должности, которые можно было выгодно продать без особых затрат со стороны короля. Точно так же было затеяно куда более грандиозное предприятие — создание сети президиальных судов. Но, учреждая Монетную курию, власть руководствовалась и определенной «идеологией проекта» — упорядочением, специализацией и ускорением судопроизводства, поставленного под более строгий королевский контроль. Для реформы требовались весомые аргументы, хотя бы для того, чтобы сломить сопротивление Парламента. Этими аргументами были загруженность ординарных судов делами, накопление массы нерешенных дел, множащиеся случаи судебных ошибок, коррупции и кумовства. Трудно не согласиться с тем, что в момент дебатов по поводу создания Монетной курии дело Кавелье могло послужить благодатным вместилищем примеров, используемых для демонстрации необходимости затеваемой реформы.

Приложение.

Судебная одиссея Филиппа Кавелье