Гремящий дым

Узин Семен Владимирович

I

#i_002.png

 

 

У Понта Эвксинского

Берег спасения

Я с неизменным удовольствием вспоминаю август 1952 года.

Представьте себе живописно разбросанный по склонам крымского берега Гурзуф, ласково плещущееся гостеприимное Черное море, солнечный пляж, рыбную ловлю ранним утром, купание в полуденную жару и прогулки на лодках в вечерние часы. Что может быть чудеснее такого отдыха!

Но вспоминаю я эти дни не только потому, что хорошо отдохнул физически, что Крым встретил меня отличной погодой, лазурным морем, обилием фруктов, а еще и потому, что судьба оказалась ко мне до конца благосклонной, послав собеседников, с которыми невозможно было соскучиться.

Один из них, Василий Петрович, поселился в Гурзуфе два года назад, выйдя на пенсию и построив себе небольшой домик. До этого он много лет прожил в Ялте, ведая экскурсионным бюро. Другим моим собеседником был его брат Андрей Петрович, который бывал в родных местах только наездами — после окончания механико-математического факультета Московского университета он остался работать в столице. Ежегодно в августе он приезжал к Василию Петровичу и проводил отпускное время на берегу моря, где протекли его детство и юность.

Снимая комнату в соседнем доме, я быстро сошелся с этими интересными людьми и большую часть времени проводил в их обществе.

С Андреем Петровичем мы были неразлучны: купались, загорали, ловили рыбу, плавали на лодке. В лодке он чувствовал себя как дома, и я, человек сугубо сухопутный, совершенно спокойно отправлялся с ним в дальние морские прогулки вдоль побережья, нисколько не задумываясь над тем, что море не всегда бывает ласковым и спокойным. Порой и Василий Петрович составлял нам компанию в наших путешествиях.

И где бы мы ни были — в лодке, на пляже, за обедом, в саду вечером, — всегда мы находили темы для разговоров, круг которых был очень велик.

Всего, о чем было говорено за этот месяц, не перескажешь, да и ни к чему это. Но кое-какими воспоминаниями мне хочется поделиться, потому что они имеют непосредственное отношение к разгадкам географических наименований, то есть к тому предмету, которым я занимаюсь.

Как-то раз, совершая с Андреем Петровичем очередную экскурсию, мы забрались довольно далеко в сторону Ялты и, когда взглянули на часы, обнаружили, что уже перевалило за полдень. Время было возвращаться, чтобы не опоздать к обеду.

— Успеем? — с некоторым сомнением спросил я.

— Все в руках человеческих, — философски изрек Андрей Петрович. — Приналечь придется немного, только и всего. Садитесь рядом, будем грести вместе.

Мы взялись дружно за весла, и лодка быстро заскользила по спокойной поверхности моря. Солнце безжалостно жгло наши обнаженные плечи и спины; едва заметный ветерок чуть касался разгоряченной кожи, не принося облегчения; со стороны берега доносились звуки музыки, и мы невольно приноравливались к ее тактам, взмахивая веслами.

Не знаю, сколько времени мы гребли таким образом, может быть полчаса, а может быть и час, — настолько я отдался этому занятию, — но в какой-то момент я почувствовал, что лодка замедлила ход и начала как бы приплясывать. Я с удивлением оглянулся вокруг и не узнал моря.

Недавно еще совершенно спокойное, оно преобразилось: небольшие волны прыгали, беспорядочно наскакивая друг на дружку и звучно шлепая о борта лодки; отраженные в их бесчисленных гранях солнечные лучи слепили глаза. А со стороны кормы нас догоняла темная полоса: большое облако наплывало на солнечный диск.

— Досадно, — проворчал Андрей Петрович, — ветер поднимается. Поспешим, пока он не разошелся.

Мы с удвоенной энергией налегли на весла.

А ветер все крепчал; на волнах появились белые гребешки, да и сами волны стали больше; лодка уже не шлепала днищем, а переваливалась с волны на волну, разрезая их носом.

Грести становилось все труднее. Я уже начал выбиваться из сил, а Андрей Петрович неутомимо орудовал веслом и в промежутках между взмахами покрикивал: «Будет буря… мы поспорим… и поборемся… мы с ней!»

— Нажимайте, сосед! — подбадривал он меня, поворачивая забрызганное морской водой лицо и подмигивая. — Считайте, что это ваше морское крещение… Посейдон испытывает ваши силы, прежде чем зачислить в свою свиту!

— Охотно снимаю свою кандидатуру, чтобы не опоздать к обеду, — вяло отшутился я.

— Пустое, — беззаботно откликнулся Андрей Петрович. — Еще несколько усилий, и мы дома. — Он обернулся, потом вскочил на сиденье и, размахивая руками, трижды победно прокричал: «Ялос! Ялос! Ялос!» Потом снова уселся рядом со мной и принялся яростно работать веслом, приговаривая: «Ну-ка, взяли… еще раз взяли!»

Обливаясь потом, я старался не отставать от него, хотя мне казалось, что лодка совсем не двигается вперед, несмотря на все наши усилия. Борьба с ветром и волнами представлялась мне совершенно бесплодной, и чувство безнадежности невольно начало овладевать мной. В голове сделалось пусто, движения стали скованными.

Как бы угадав, что со мной творится, Андрей Петрович, бросив взгляд в сторону берега, сказал самым обыденным тоном:

— Отправляйтесь-ка на корму, теперь я буду грести один, так удобнее. А как только я скомандую, прыгайте в воду и толкайте лодку к берегу.

Через некоторое время, которое показалось мне вечностью, мы оба были уже в воде, таща лодку по громыхавшей гальке. Я уже не чувствовал усталости и энергично помогал Андрею Петровичу закрепить лодку на берегу.

— А, путешественники явились?! — приветствовал нас с порога Василий Петрович. — Пожалуйте к столу, поспели в самый раз.

Мы не заставили себя долго ждать и через несколько минут сидели уже за столом и с аппетитом поглощали наваристый борщ, приготовленный женой Василия Петровича.

— Кушайте, кушайте на здоровье, — потчевала она. — Небось проголодались с самого-то утра, да и потрудиться пришлось, ишь ведь море какое беспокойное!

— Довольны ли вы прогулкой? — обратился ко мне Василий Петрович, добродушно посмеиваясь.

— Еще бы, — с энтузиазмом ответил я. Теперь, когда все было позади, наша прогулка представлялась мне увлекательной и совершенно безопасной.

— А признайтесь, сосед, — хитро прищурившись, спросил Андрей Петрович, — что вы того… немножечко струхнули?

— Было, — чистосердечно согласился я, — скрывать не стану. Неуютно себя чувствуешь в бурном море.

— Какая же это буря, — рассмеялся Василий Петрович. — Вот к вечеру, должно быть, разыграется по-настоящему. А сейчас просто свежо.

— По-вашему, свежо, а по-моему, настоящая буря, — упрямо возразил я. — И не пытайтесь, пожалуйста, разубеждать меня в этом.

Братья с улыбкой переглянулись.

— Но довольно говорить о моих переживаниях, — продолжал я, не забывая при этом орудовать ложкой. — Вы мне объясните, Андрей Петрович, другое…

— Что именно?

— Когда вы вскочили в лодке и прокричали несколько раз одно и то же слово, что оно означало?

— Какое слово, не помню?

— Если я не ошибаюсь, вы кричали «ялос!».

— А-а-а, вот вы о чем, — пожал плечами Андрей Петрович. — Это я в шутку. Просто мне вспомнилась басня, которую мой брат в течение многих лет рассказывал легковерным туристам, посещавшим Ялту.

— Басня! — возмущенно сверкнул глазами Василий Петрович. — Помолчал бы лучше, если не знаешь ровно ничего. Это тебе не твоя математика!

— Постойте! — хлопнув себя по лбу, вдруг воскликнул я. — Как же я сразу не догадался! «Ялос» — это же по-гречески берег, материк!..

— Совершенно верно, — обрадованно подтвердил Василий Петрович.

— Теперь мне все понятно. А там, на лодке, я был просто удивлен его поступку, столь внезапному и необъяснимому. Думал совершенно о другом…

— Как бы поскорее добраться до берега? — Вопрос исходил от Андрея Петровича.

— Хотя бы и так, — не смущаясь, согласился я. — Но вернемся к слову «ялос». Насколько мне известно, в специальной литературе с ним связывают название города Ялты. Там говорится, что плывшие по Черному морю греческие купцы — это было в давние времена — попали в сильную бурю и терпели бедствие. Они уже потеряли всякую надежду на спасение, как вдруг сквозь туман и мглу выступили неожиданно очертания берега. «Ялос, ялос!» — радостно закричали они (вы, Андрей Петрович, видимо, подражали им). С большим трудом им удалось пристать к берегу, который впоследствии стали именовать берегом спасения. Это и было то место, где стоит нынешняя Ялта, и ее название происходит от слова «ялос».

— Скажите, пожалуйста, — произнес Андрей Петрович. — Оказывается, не только мой брат небылицы рассказывает, о них и в книгах пишут?

— Не делай удивленного лица, — не утерпел Василий Петрович, — я тебе не раз об этом говорил, но ты поднимал меня на смех. — Он повернулся ко мне и доверительно, как единомышленнику, сказал:

— Вы совершенно правильно изложили суть общеизвестной легенды, но есть более подробные предания.

— Вот как? — заинтересовался я. — Любопытно было бы послушать.

— Стоит ли тратить время на детские сказки, — лениво пробормотал Андрей Петрович. — Впрочем, если вам так уж не терпится услышать эту так называемую историю, слушайте, а я потом скажу, что думаю обо всем этом.

— Как видите, — обращаясь ко мне, заметил Василий Петрович, — назревает ученый спор, и вам в этом споре отводится роль нелицеприятного арбитра. Что ж, приступайте к исполнению своих обязанностей.

Я шутливо поклонился:

— Благодарю за доверие. Первое слово вам, Василий Петрович. И знайте, что я буду слушать вас с особым интересом.

— Мне очень приятно это слышать, — оживился старик. — Я изложу содержание предания, о котором только что упомянул. Вот оно.

…На живописных склонах Яйлы, неподалеку от нынешней Ялты, на правом берегу небольшой, но быстрой речки Кремасто-Неро (в переводе с греческого это значит «висячая вода»), в стародавние времена располагалось греческое селение. Поблизости от него выбивался из-под земли источник воды. И была та вода столь сладостной и приятной, что однажды отведавший ее не в силах был покинуть эти места и оставался здесь навсегда.

Чудесный источник дарил окрестным землям неиссякаемое плодородие, и оливковые деревья расцветали на них во всем своем великолепии. Хор пернатых певцов оглашал вечнозеленые рощи волшебными трелями, как бы славя прекрасную природу.

Сюда в праздничные дни приходили жители селения, их встречал с неизменным гостеприимством владелец этой земли старец Анагности, которого народ любил и почитал, называя его благословенным.

Старик имел двух сыновей: старшего звали Василис, а младшего — Георгиос. Все свои надежды престарелый Анагности возлагал на старшего сына, так как младший с малолетства проявлял дурные наклонности, с годами все более усугублявшиеся.

Почувствовав приближение смерти, старик призвал к себе Василиса, чтобы проститься с ним и наставить на праведный путь. «Остерегайся брата», — были последние слова Анагности.

Минул год. В один из ненастных осенних дней Василис совершал обход своего сада. Небо хмурилось, сильный порывистый ветер с остервенением трепал деревья. Море грохотало, обрушивая на скалы громадные седые волны. Буря продолжалась уже третий день.

Василис остановился и бросил взгляд на разъяренную водную стихию. Как раз в этот момент из-за мыса показался корабль со сломанными мачтами. Лишенное управления, судно неслось к берегу прямо на грозно выступающие из воды утесы. Оно было уже так близко, что на палубе видны были люди, бессильно воздевавшие к небу руки. Они что-то кричали, но за шумом разбивавшихся волн, за свистом ветра трудно было что-либо разобрать. Лишь на мгновение в минуту относительного затишья Василису почудилось, что он различает слово «ялос». Потом еще и еще раз он услышал это слово и убедился, что не ошибся.

Василис бросился к берегу, всей душой стремясь помочь несчастным, но, когда очутился там, судна уже не было видно: оно пошло ко дну, разбившись, видимо, об одну из скал, обильно усеивавших прибрежные воды. Не ведая страха, он кинулся в волны, увидел голову тонущего человека и успел схватить его за одежду. Сильный, выносливый пловец, Василис в единоборстве с бушующим морем вышел победителем. Каково же было его удивление, когда он обнаружил, что спас юную прекрасную девушку.

Очнувшись от глубокого обморока, девушка рассказала, что ее зовут Еленой, что погибшее судно плыло из Греции и что кораблекрушение сделало ее сиротой: родители находились на корабле и утонули. Нежность и красота девушки, ее кротость и беззащитность пленили Василиса. Он глубоко полюбил ее, и вскоре состоялась свадьба.

Их семейное счастье ничем не омрачалось. Спустя год Елена родила сына, которого, по христианскому обычаю, надо было крестить. Как раз в то время, когда счастливые родители раздумывали над тем, кого пригласить в крестные отцы, явился Георгиос, грязный и оборванный, давно уже покинувший отчий дом в поисках легкой жизни.

Раскаиваясь в своем дурном поведении, Георгиос смиренно просил старшего брата принять его в дом, обещая быть хорошим членом семьи и примерным работником. Добрый Василис, забыв наставления покойного отца, простил брата и в знак примирения согласился, чтобы тот крестил племянника. Немалую роль в примирении братьев сыграла Елена.

Они стали жить вместе. Василис с утра до вечера хлопотал в саду, Елена воспитывала мальчика, Георгиос помогал им.

Однажды Василис вернулся домой в неурочное время. Среди полуденной тишины ему послышался в доме чей-то шепот и звук поцелуя. Недоумевая, он распахнул дверь спальни и увидел склонившихся друг к другу Елену и брата. Георгиос держал его жену в объятиях и что-то тихо говорил ей.

Ослепленный гневом и ревностью, кроткий Василис, не раздумывая, схватил топор и, ни о чем не спрашивая, не дав им опомниться, зарубил обоих. Затем удостоверившись, что они мертвы, он схватил на руки малолетнего сына и опрометью выбежал из дому…

С тех пор никто не видел его более в родных местах.

— И это все? — в голосе моем звучало некоторое разочарование, — или есть продолжение?

Василий Петрович покачал головой:

— Продолжения нет. Я мог оборвать рассказ в том месте, где Василис услышал крики «ялос!», этого было бы достаточно, но посчитал, что всякое повествование следует доводить до конца…

— Согласен с вами, но…

— Я привел эту легенду потому, что наши краеведы связывают некоторые обстоятельства с вопросом о происхождении названия Ялта, хотя они и не дают прямых указаний на этот счет. Считают, что гибель греческого судна и спасение девушки послужили поводом для создания впоследствии нового предания, объясняющего возникновение наименования Ялта от греческого слова «ялос» или «яло». Греки, наиболее вероятные основатели этого селения, называли его Ялита, и это название упоминается впервые в XII столетии у знаменитого арабского географа Итн-Эдриси, переиначенное им на арабский манер — Джалита. В русском переводе оно звучало у различных авторов по-разному: Джалита, Галита, Гиалита.

Название Ялита сохранилось во времена господства на побережье Крыма генуэзцев, не исчезло оно и в период татарского владычества и дошло до наших дней в несколько измененном виде — Ялта. Вот все, что мне известно, — закончил Василий Петрович, — а теперь я уступаю место брату.

— Ваш черед, — обратился я к Андрею Петровичу. — Опровергайте, вы, кажется, намерены это делать.

— Увы, — вздохнул тот, — брата я люблю, но истина мне дороже. Предупреждаю, что я не историк, не филолог, не языковед и не географ. Во всех этих науках я жалкий дилетант. И если я с недоверием отношусь ко всяким сказкам, и в данном случае к только что услышанной вами (кстати, я ее слышал не один раз), то лишь потому, что причисляю себя к разряду людей здравомыслящих, признающих только факты. А все эти россказни не больше, чем плод воображения.

— Отрицать легче всего, — заметил Василий Петрович. — Но то, что ты говоришь, просто несолидно. В любом споре нужны доказательства, а ты — «не верю», и все тут.

— Да, Андрей Петрович, — согласился я, — позиция ваша, прямо скажу, слабая. Начисто отрицая общепринятую версию происхождения названия Ялта, вы ничего ей не противопоставляете.

— Почему не противопоставляю? — усмехнулся он. — Извольте. Я тоже проделал кое-какие изыскания. Правда… — Андрей Петрович на секунду замялся, — правда, все это получилось вроде бы случайно… Понимаете, перечитывая «Иудейскую войну» Фейхтвангера, я обратил внимание на строки, в которых упоминается местечко Йалты или Ялты в Палестине, около священного целебного источника того же названия. И мне подумалось: не связано ли происхождение названия нашей Ялты с палестинской? Ведь вблизи нашей Ялты находится водопад У чан-су (по-татарски — летучая вода), влага которого в старину считалась тоже священной, целебной. В легенде же говорится о речке Кремасто-Неро, что в переводе, как сообщил Василий, означает «висячая вода». Наименования по смыслу как будто сходны. Не был ли назван водопад У чан-су по имени целебного источника в Палестине, тем более что, согласно той же легенде — об этом, правда, брат не упомянул, — старик Анагности побывал в Иерусалиме, совершив туда паломничество…

— Ага! — торжествующе воскликнул Василий Петрович. — Все равно без легенды ты никуда. Не спорю, мысль любопытная, но скажу лишь одно: подтверждения ей ты не найдешь ни в одном историческом источнике, касающемся прошлого Тавриды. Зато все авторы в один голос сходятся на том, что Ялта как название происходит от слова «ялос». Конечно, с полной уверенностью утверждать это трудно, так как неопровержимых доказательств пока еще не найдено, но, повторяю, одно совершенно бесспорно: все исследователи удивительно единодушно отдают предпочтение этой версии. Никакая другая, насколько мне известно, не упоминается в многочисленных трудах, посвященных истории Крыма.

— Как много в истории еще нераскрытых тайн, — задумчиво произнес я, — и как интересно докопаться до истины. А в этом споре, мне кажется, преимущество на стороне Василия Петровича, во всяком случае пока не появятся какие-либо новые данные. Могу обещать, что, как только в моем распоряжении окажутся такие новые данные, я немедленно дам вам знать.

— Вы меня очень обяжете, — обрадованно кивнул Василий Петрович. — Но разве вы?..

— Вот именно, — с улыбкой сказал я, догадываясь, о чем хотел спросить старик. — Происхождение географических названий — тема моей книги, над которой я работаю уже третий год.

— Каково! — расхохотался Андрей Петрович. — Арбитр-то наш оказался докой по части географических имен! Сдаюсь, сдаюсь! Против двух знатоков выступать не осмелюсь.

— Но я надеюсь, Василий Петрович, мы еще вернемся к этой теме, — сказал я. — У вас, вероятно, в запасе есть какие-нибудь интересные истории о крымских названиях?

— С большой охотой, когда угодно, — ответил старик. — Кое-что найдется.

— Только, чур, не сейчас, — заявил безапелляционно Андрей Петрович. — Предлагаю перенести разговор на вечер. Прежде не мешает отдохнуть, чтобы вести беседу на свежую голову.

Если бы я не боялся показаться назойливым, то охотно продолжил бы беседу — так мне не терпелось услышать что-либо новое, что можно было бы включить в свою книгу. Но, не желая быть невежливым, я поддержал предложение Андрея Петровича, и мы разошлись по своим комнатам.

Понт Эвксинский

Предсказание Василия Петровича сбылось: к вечеру ветер усилился, небо заволокло свинцовыми тучами, хлынул ливень. Море грохотало, сверкали молнии, раскаты грома то сливались с ревом волн, то чередовались с ним.

Сокрушаясь, что не можем расположиться в излюбленном месте в саду, под навесом из виноградных лоз, мы устроились на застекленной террасе.

— Бр-р — повел я плечами, — не завидую тем, кто сейчас в открытом море. На суше и то неуютно себя чувствуешь, а там…

— Что и говорить, — согласился Василий Петрович, — в такой шторм морякам нелегко приходится, но…

— Но, — подхватил его брат, — для тех, кто навсегда связал свою жизнь с морем, никакие бури не страшны. Привычка и опыт!

— Да и оснащены теперь корабли так, что могут успешно противостоять самому жестокому шторму, — добавил Василий Петрович.

— А каково было древним грекам, представляете? — воскликнул я. — Ну, тем самым, которые гибли на своем утлом суденышке и кричали «ялос!». Наверное, они попали в такую же бурю, какая сейчас бушует за окнами.

— Беднягам пришлось туго, — сочувственно вздохнул Андрей Петрович. — И в конечном счете они поплатились жизнью, попав в такую передрягу.

— Недаром греки, когда они впервые проникли за Босфор, назвали море Понт Аксинский, то есть негостеприимное море, — задумчиво произнес Василий Петрович.

— Вы полагаете, что бурливость моря послужила поводом для такого наименования? — спросил я.

— Такая точка зрения бытует в известных мне литературных источниках, — развел руками старик. — А у вас есть иное мнение?

— Несомненно, — живо ответил я. — Впрочем, это не столько мое мнение, сколько некоторых исследователей, к голосу которых я присоединяюсь.

— Что вы имеете в виду?

— Не бури и штормы, которые приходилось испытывать древним во время их плаваний по нашему Черному морю, побудили их назвать его негостеприимным. Отнюдь не это. Причина совершенно в другом.

— В чем же? — с внезапно проснувшимся интересом спросил Андрей Петрович, откладывая в сторону «Курортную газету», которую он бегло просматривал.

— Она очень проста. И состоит она в том, что для древних греков негостеприимным было не само море, а его берега. А еще точнее, не берега, а жители, их населявшие…

Андрей Петрович недоуменно пожал плечами, брат его не пошевельнулся, весь обратившись в слух.

— Да, да, именно жители, — продолжал я. — Они, мягко выражаясь, не очень любезно встречали чужеземцев, вступая с ними в сражения, убивая пришельцев, а взятых в плен приносили в жертву своим богам, чтобы умилостивить их.

Вот почему древние греки назвали море негостеприимным, а вовсе не из-за его бурливости. И добавлю к этому, что в те времена создавались легенды примерно такого содержания: «Тот считался погибшим, кто осмелился проникнуть в этот страшный бассейн, ибо за ним живут люди на вечнозеленых равнинах, где все сверкает золотом, серебром и драгоценными каменьями, а само море заколдовано и губит всех без исключения чужестранцев, которые пытаются туда проникнуть, чтобы они не смогли завладеть этой страной и поведать миру о богатствах Тавриды».

— Все это в высшей степени занятно — и легенда, и ваши рассуждения, — заметил Андрей Петрович. — Но пока я не вижу, чтобы ваши доводы были более убедительны, чем те, против которых вы выступаете. Хоть убейте, не вижу.

— Минуточку терпения, Андрей Петрович, минуточку терпения, и я постараюсь разрешить ваши сомнения.

— Что ж, послушаем, — с явным сомнением произнес Андрей Петрович, удобнее располагаясь в кресле и закидывая ногу на ногу.

— Я уже привык к лихим наскокам моего брата, — извиняющимся тоном сказал Василий Петрович, — и не принимаю их близко к сердцу. И вам советую отнестись к ним точно так же.

— Что вы, что вы! Напротив. Мне всегда импонировали агрессивные собеседники, именно такие, как ваш брат… Итак, я повторяю, что море древние греки назвали негостеприимным не из-за его бурливости. Иначе как вы объясните то обстоятельство, что позднее те же греки переименовали море, дав ему противоположное по смыслу название — Понт Эвксинский, то есть море гостеприимное? Неужели оно с тех пор изменилось, стало более спокойным? Неужели его поверхность более не возмущали никакие бури и штормы? Согласитесь, что дело не в этом. Море оставалось столь же бурным в определенные времена года, каким оно было и прежде, каким оно бывает и в наши дни.

Как бы в подтверждение моих слов терраса осветилась вспышкой молнии и почти одновременно грянул громовой раскат невероятной силы.

— И тем не менее из негостеприимного оно превратилось в гостеприимное, — продолжал я после минутной паузы. — А почему? Да потому, что греки со временем укрепились на берегах моря, создали там свои колонии — словом, обжились на новых местах.

— Резонно! — в восхищении вскричал Андрей Петрович. — Что на это скажет мой брат? Послушаем, а? — И он заговорщически подмигнул мне.

— Право, не знаю, что вам на это ответить, — тихо сказал Василий Петрович. — Спорить с вами было бы бессмысленно, так как все, что вы сказали, очень логично и убедительно. Но… я остаюсь при своем мнении. Давайте проследим, какие изменения претерпевало название моря в различные времена…

— Не знаю, для чего вам это понадобилось, — перебил я его, — но извольте, пожалуйста… Одно время оно именовалось Судгейским или Сурожским по имени богатейшего города Судгеи, располагавшегося там, где стоит нынешний Судак; известно оно было и как Русское море; упоминалось под именем Хазарского; итальянцы, которые обзавелись в Крыму торговыми факториями, называли его Mare magnum — Большим морем. Дали они ему такое имя, очевидно, потому, что оно представлялось им значительно большим, нежели Пропонтида, нынешнее Мраморное море…

— А турки, — подхватил Василий Петрович, — назвали море Фанар Кара-денгиз — Злое Черное море. И тут мы волей-неволей вынуждены вернуться к тому, с чего я начал, а именно к бурному характеру его, которому море и обязано, уверен, своим названием. Нет, нет, не прерывайте меня, — продолжал старый экскурсовод, заметив мой протестующий жест. — Мне хочется рассказать вам одну из многочисленных легенд, бытовавших у турок и крымских татар в свое время. Я ее услышал много лет назад от одного местного старожила…

— Опять легенда, — страдальчески простонал Андрей Петрович. — Спаси нас бог и помилуй! Мне кажется, на сегодня достаточно и одной. — Он с надеждой посмотрел на меня, видимо рассчитывая, что я его поддержу, но, тут же вспомнив, какую заинтересованность я выказал ко всяким преданиям и сказаниям в разговоре за обедом, махнул рукой и с обреченным видом уселся поглубже в кресле.

— Продолжайте, пожалуйста, Василий Петрович, — рассмеялся я. — Ваш брат с не меньшим интересом, чем я, выслушает эту историю. Я вижу, что он не на шутку заинтересовался нашим спором и только делает вид, будто ему скучно.

— Если говорить правду, то вы правы, — в свою очередь рассмеялся Андрей Петрович.

— Этот поэтический вымысел, содержание которого я попытаюсь коротко изложить, — начал Василий Петрович, — как нельзя лучше объясняет, мне кажется, природу названия, данного турками морю. Вот он.

…Пророк Аали, зять Магомета, обладал тем самым мечом дуль-факар, который был ниспослан Магомету аллахом. С помощью этого меча Магомет мог одерживать победы не только над людьми, но и над злыми джиннами. Оружие бога — дуль-факар обладал чудесным свойством выполнять волю своего владельца, поражая врагов на любом расстоянии. Посланный хозяином, он летел с быстротой молнии, так что глаз человеческий не в состоянии был проследить его полета.

Аали неусыпно хранил драгоценный дар Магомета, пока не пришла пора ему расстаться с земной жизнью. Задумался он тогда, как быть с дуль-факаром, кому он достанется после его смерти. Долго размышлял Аали и в конце концов решил, что ни его сыновья, ни вообще никто из людей не должен владеть этим чудесным мечом. Утвердившись в этой мысли, старик приказал позвать сыновей и сказал им:

— Дети мои, возьмите этот меч, назначение которого вам неизвестно, садитесь на корабль и плывите до самой середины моря. Когда вы достигнете середины моря, бросьте меч в волны, и он опустится на самое дно и будет там покоиться вечно.

Повинуясь приказанию умирающего отца, сыновья взяли меч и пустились в дальний путь. Достигнув берега моря, они стали совещаться, как им поступить. Один сказал, что безрассудно топить меч, который, наверное, представляет большую драгоценность, другие согласились с ним: зачем лишаться столь необыкновенного меча, если можно закопать его до времени в определенном, известном только им одним месте, а отцу сказать, что повеление его исполнено в точности.

Так и было сделано. Но когда они возвратились и предстали перед отцом, тот в ярости поднялся с постели (гнев придал ему силы) и, обличив их в непослушании, воскликнул, потрясая руками: «Я не умру до тех пор, пока дуль-факар не окажется на дне моря. И помните, что никакие ваши ухищрения не помогут. Аллах просветлил мой взор, и от него ничего не скроется!»

Посрамленные сыновья, удостоверившись в невозможности сохранить для себя таинственный меч, вынуждены были снова отправиться в дорогу. Дуль-факар был извлечен из тайника, куда был ими запрятан, и доставлен на середину моря. Воля отца — пророка Аали — была ими исполнена: чудесный меч с легким всплеском опустился в морскую глубь. И с этого мгновения тихие дотоле воды моря закипели, заволновались, тщетно силясь выбросить из недр своих страшное оружие…

— Фу, чепуха какая! — с неподдельным возмущением воскликнул Андрей Петрович. — И вы с серьезным видом можете выслушивать подобные бредни? — Этот вопрос адресовался, конечно, мне.

Я улыбнулся и хотел было ответить, но Василий Петрович предупредил меня.

— Разве я не сказал в самом начале, что это чистейший вымысел? Само собой разумеется, я рассказал легенду не для того, чтобы сразить вас неопровержимым доводом. Но пойми же наконец, что даже сказки порой могут служить подспорьем в исторических изысканиях. В данном случае авторы легенды попытались как-то объяснить бурный характер моря, и сделали они это так, как могли, на уровне своих возможностей, своего развития, своих знаний, наконец. Так что сказка сказкой, а бурливость моря на протяжении веков волновала воображение жителей его берегов. Это для меня совершенно бесспорно.

— И вы полагаете, что в эпитете «черное» люди отразили эту бурливость? — спросил я. — Боюсь, что не смогу с вами согласиться. Турки назвали море Фанар Кара-денгиз — Злое Черное море, и первое слово до некоторой степени соответствует его особенностям, но черное… Мне думается, причина возникновения этого наименования кроется в другом.

— Еще какая-нибудь легенда? — с наигранным испугом спросил Андрей Петрович.

— На этот раз нет, — рассмеялся я. — Не легенды, а некоторые факты и соображения, с помощью которых можно, мне кажется, сделать кое-какие выводы.

— Что ж, послушаем, — сказал Андрей Петрович и принял свою излюбленную позу, закинув ногу на ногу.

— Заслуживает внимания следующая догадка. Название Черное море произошло оттого, что будто бы татары, долгое время господствовавшие в Крыму, имели обыкновение все темноватые цвета называть черными.

Но есть и другое предположение: моряки, плывшие от Эгейского моря через проливы Дарданеллы и Босфор к берегам Тавриды и Колхиды, находили, точнее, усматривали большой контраст между светлыми, лазурными красками вод Греческого архипелага и более темными оттенками поверхности моря, именуемого ныне Черным. Я склонен согласиться с последним предположением; оно мне кажется наиболее правдоподобным.

— Вам кажется? — иронически повторил Андрей Петрович. — Только кажется? А ведь говорят, что в споре рождается истина… Где же ваша истина, я вас спрашиваю? Один говорит одно, другой совершенно иное утверждает. А кто из вас прав? Кому из вас прикажете верить? Вам или брату?

— Нет, вы только послушайте его, Василий Петрович! — не на шутку возмутился я. — Подавай ему истину в получасовой беседе! Как будто это так просто. Можно подумать, что в его математике все проблемы решаются в два счета. Истина! Мы ее ищем, милейший Андрей Петрович, понимаете? Ищем! И со временем найдем! А пока довольствуемся тем, что удается обнаружить в книгах, преданиях, архивных материалах. Сравниваем, сопоставляем и… спорим. И право, я не знаю занятия, более интересного и увлекательного!

— Ищущие да обрящут! — заключил шутливо Андрей Петрович. — Преклоняюсь перед всеми и всяческими исследователями. И умолкаю. И готов слушать сегодня легенды сверх программы.

Мы все рассмеялись. Я подошел к двери террасы и чуть приотворил ее. Вместе с влажным воздухом на террасу ворвался шум непогоды: грозные удары волн, свист ветра в листве деревьев, шелест дождевых струй, отдаленные раскаты грома — гроза уходила на юг, в море.

Аргонавты и Одиссей.

Кутаиси и Одесса

— Льет как из ведра, и никаких проблесков, никаких намеков на прекращение грозы. — Прикрыв плотно дверь, я возвратился к своему месту.

— Ну и пусть себе льет, — беззаботно откликнулся Андрей Петрович. — Люблю в такую погоду сидеть дома и под барабанную дробь дождевых капель читать, размышлять, разговаривать и… слушать занимательные и поучительные истории, в том числе легенды.

— Иронизируете? — усмехнулся я.

— Ничуть, — самым серьезным тоном заявил Андрей Петрович. — Не такой уж я безнадежный скептик и рационалист, как вам могло показаться по моему поведению сегодня. Просто у меня такая манера. Ничего не могу поделать со своим характером. Нет, в самом деле я не шучу, когда прошу вас рассказать еще что-нибудь о ваших географических названиях: оказывается, это чертовски увлекательная штука.

— Что я слышу? — изумился Василий Петрович. — Поразительная метаморфоза! Мой брат обращен в нашу веру! Чудеса, да и только!

— Ну что ж, я польщен этим, — сказал я. — Но о чем же нам рассказать Андрею Петровичу? Может быть, вы сами подскажете? — обратился я к нему.

Ответ не замедлил последовать.

— Нет ничего легче. Вот вам тема: Одесса. Не знаю почему, но в моем представлении название этого города всегда ассоциируется с именем небезызвестного Одиссея.

Андрей Петрович смущенно улыбнулся и продолжал:

— Помнится, в юности я читал гомеровскую «Одиссею», и некоторые строки этой поэмы сохранились в моей памяти. Ну например, вот эти, которыми она, кажется, и начинается.

И он продекламировал:

«Гнев, о богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына…»

— Все перепутал, — расхохотался Василий Петрович. — Это же не «Одиссея», а «Илиада».

— Возможно, — нисколько не смутившись, сказал Андрей Петрович. — Во всяком случае если стихи я и перепутал, то довольно хорошо запомнил, как Одиссей обманул циклопа Полифема и выжег ему единственный глаз, чтобы спастись от неминуемой гибели, как благополучно миновал остров Сирен, томился в плену у Цирцеи и нимфы Калипсо и после долгих лет отсутствия возвратился наконец на родной остров Итаку к своей верной жене Пенелопе.

— Э, любезный друг, — не скрывая удивления, заметил я. — У вас неплохая память, вы сами прекрасно все знаете. Да и не имеет смысла тратить время на более обстоятельный рассказ о странствиях Одиссея, потому что, как бы тщательно мы ни вникали в подробности, связи его имени с нашей Одессой нам не найти.

— Жаль, — разочарованно протянул Андрей Петрович. — А я как-то даже привык к этой мысли. И мне очень нравилось такое объяснение.

— Что поделаешь. Приходится вас огорчить, — с улыбкой ответил я.

— Не беда, попробую пережить, — беспечно рассмеялся Андрей Петрович. — Однако я требую компенсации. С легендой или без легенды, как угодно, но вы должны объяснить, откуда появилось название Одесса.

— В той мере, насколько это возможно, постараюсь удовлетворить ваше любопытство, если только… — я вопросительно взглянул на Василия Петровича, — если только ваш брат, давнишний черноморский житель, не пожелает сам взять слово.

— Нет! Нет! — замахал тот руками. — Мои знания об Одессе очень скудны, и я с величайшей охотой выступлю на этот раз в роли слушателя, а не рассказчика. Продолжайте, прошу вас.

— Что ж, будь по-вашему, — согласился я. — Итак, повторяю, что Одиссей здесь ни при чем. С названием Одесса не следует связывать никаких преданий, мифов, легенд, и поэтому мой короткий рассказ будет несколько суховат. Проделаем небольшой исторический экскурс.

Если бы вы могли заглянуть сейчас в «Перипл Понта Эвксинского», составленного Аррианом в 137 году нашей эры, то обнаружили бы там упоминание, что место, занимаемое нынешней Одессой, было известно и заселено еще в те далекие времена, с которых начинается счет новому летосчислению. Затем в III и IV веках гавань была разрушена варварами, и проходит большой период, прежде чем снова можно встретить в исторических источниках упоминание об этом участке Черноморского побережья.

В XIV столетии польские хронисты упоминают селение Качибей, или Коцюбиево. Косвенные сведения свидетельствуют о том, что Качибей в XV веке находился под покровительством Литвы, а впоследствии подвергся разрушению войсками турецкого султана Мухаммеда II. Еще позднее Качибей был восстановлен и стал известен под именем Хаджибея. По Ясскому миру в 1792 году Хаджибей переходит к России, а в начале 1795 года наименование Хаджибей навсегда исчезает из обихода, уступая место новому названию — Одесса.

— Все это великолепно, что вы рассказали! — нетерпеливо воскликнул Андрей Петрович. — Но откуда это название взялось? Не придумали же его!

— Вот именно придумали! Точнее, пожалуй, не выразишься.

— Но кто? Как? И почему Одесса? Ведь должно же быть какое-то объяснение?

— Разумеется, оно существует. Утверждают, что город своим названием обязан Российской императорской академии наук, которая предложила это наименование в память древнего эллинского селения Одессоса, или Одиссоса, располагавшегося некогда в пятидесяти с лишним километрах от нынешнего города к северу, на левом берегу Тилигульского лимана.

— А почему древнее селение называлось Одессос? — продолжал атаковать меня вопросами Андрей Петрович. — Может быть, все-таки Одиссей?

— Чего не знаю, того не знаю, — ответил я. — Но с Одиссеем его связывать нет никаких оснований, по моему мнению. Для этого нет даже косвенных причин, сколько бы вы ни искали… А вот название другого города, который, правда, не лежит на берегу Черного моря, но находится сравнительно неподалеку от него, по предположению некоторых исследователей, имеет прямое отношение к другому общеизвестному древнегреческому мифу — об аргонавтах. Вы его, конечно, знаете?

— Город или миф? — лукаво спросил Андрей Петрович.

— Само собой разумеется, не город, а миф, потому что вам вряд ли известно, какой город я подразумеваю, — ответил я.

— Как вам сказать, — замялся Андрей Петрович. — Я помню миф очень смутно, в самых общих чертах. У Джека Лондона, по-моему, есть песенка в одном из рассказов. Погодите… Как это в ней говорится?.. Ага… вспомнил:

Как аргонавты в старину, Покинули мы дом, И вот плывем тум-тум-тум-тум За золотым руном…

— Действительно, в самых общих чертах, — иронически заметил Василий Петрович.

— Но я не прочь воскресить в памяти содержание этого мифа, если он, как вы говорите, объясняет происхождение какого-то названия. Тем более что за вами сегодня осталась еще одна легенда. Как вы на это смотрите?

Сказано это было со столь обезоруживающей веселостью, что мы только переглянулись с Василием Петровичем и согласно наклонили головы.

— Вот и прекрасно! — продолжал Андрей Петрович. — Попросим моего брата рассказать об этом. Его хлебом не корми, только дай поговорить о всяких там легендах и сказаниях.

— Но я, право, не знаю, о каком городе пойдет речь, поэтому, быть может, лучше, если вы… — смущенно пробормотал старик.

— Напротив, — возразил я, — так будет даже интереснее, неожиданнее, что ли.

— Хорошо, пусть будет так, — согласился Василий Петрович. — Рассказывать с самого начала?

— Непременно с самого начала, это очень важно, — подтвердил я.

— Извольте, я начну, а вы продолжите.

— Оставляю за собой право прервать вас в нужном месте, — предупредил я. Василий Петрович кивнул головой и приступил к повествованию.

…Давным-давно, в незапамятные времена, в Орхомене, что находился в средней части Греции, царствовал сын бога ветра Эола Афамант. Первая его жена, богиня облаков Нефела, подарила ему двух детей — сына Фрикса и дочь Геллу. Потом он женился вторично на дочери Кадма — Ино.

Афамант души не чаял в своих детях, а Ино возненавидела их всем сердцем. Днем и ночью ее ум был занят единственной мыслью, как бы погубить ненавистных ей детей. В конце концов она составила план и тут же принялась за его осуществление. С помощью подарков ей удалось подговорить всех женщин Орхомена иссушить семена, приготовленные для посева. И когда настала пора снимать урожай, жители Орхомена не увидели на своих полях не только ни одного колоса, но даже чахлых всходов.

Страшная опасность голода надвинулась на царство Афаманта. Обеспокоенный царь снарядил посольство к оракулу Аполлону в Дельфах, чтобы узнать, в чем причина бесплодия земли Орхомена.

Хитрая, жестокая Ино предвидела это и подкупила послов, повелев им привезти из Дельф следующий ответ оракула:

— Боги вернут плодородие твоим полям и нивам, если ты принесешь им в жертву своего сына Фрикса.

Опечалился Афамант, сердце его разрывалось от горя, но ради благополучия народа он решил исполнить повеление богов и принести им в жертву любимого сына.

Ино ликовала в душе: задуманный ею злодейский план был близок к осуществлению.

И вот приготовления к жертвоприношению закончены. Юный Фрикс подведен к жрецу, в руках которого сверкает жертвенный нож. Со слезами бросается Гелла к брату, чтобы в последний раз обнять его. Афамант тяжко вздыхает, по лицу его тоже струятся слезы. Сейчас произойдет непоправимое — нож жреца вонзится в сердце его юного сына. Но что это? Не сон ли он видит? С неба спускается золотой овен[1]Овен — баран.
, Фрикс и Гелла усаживаются на его шелковистую спину, и животное с драгоценной ношей взвивается вверх. Изумленная толпа безмолвно взирает на это чудо.

Быстро несется златорунный овен и вскоре исчезает в безоблачном небе. Он летит на север, потом поворачивает на восток. Далеко внизу мелькают сады, леса, нивы, вздымаются горы, между которыми змеятся ленты рек.

Испуганные Фрикс и Гелла, судорожно уцепившись за руно, смотрят вниз, и уже нет ни гор, ни полей, ни лесов, а одно бескрайнее море простирается во все стороны. Ужас охватывает Геллу, кружится у нее голова, бессильно разжимает она руки и падает в морскую пучину, прежде чем Фрикс успевает подхватить ее. Бережно принимая в свои объятия, смыкаются на ней вечно шумящие морские волны.

А златорунный овен, почувствовав, что ноша стала легче, еще быстрее несется над морем. Уже впереди в дымке виднеются очертания громадных гор. Туда, к этим горам, держит путь спаситель Фрикса. Вот море остается позади, овен замедляет свой полет и опускается на берегу реки, в цветущей долине. Это Колхида, омываемая водами реки Фасиса[2]Фасис — река Риони.
. Здесь правит царь Эет, сын бога Гелиоса[3]Гелиос — бог солнца.
. Он радушно принимает Фрикса. Пораженный рассказом о чудесном спасении юноши, Эет приносит в жертву царю богов Зевсу овна, а его золотое руно велит повесить на дереве в священной роще бога войны Ареса. Отныне никто не посмеет к нему прикоснуться, ибо сторожить золотое руно будет огнедышащий дракон, не знающий сна ни днем, ни ночью.

Слух о том, что Фрикс благополучно достиг Колхиды и что золотое руно как святыня охраняется страшным драконом, донесся до берегов Греции. Знали родичи царя Афаманта, что благополучие всего их рода зависит от того, будет ли кто-либо из них обладателем золотого руна. Так предсказал оракул. И все помыслы их были направлены на то, чтобы любым способом завладеть этим руном…

— Стоп! — остановил я рассказчика. — Мне думается, нет никакой надобности столь же подробно рассказывать всю дальнейшую историю: это отнимет много времени, но не прибавит ничего существенного. Но чтобы не обрывать легенду на полуслове, я с вашего разрешения, Василий Петрович, очень коротко изложу дальнейшее ее содержание. Не возражаете?

— Конечно, он согласен, — поспешил заявить Андрей Петрович. — И я тоже. Продолжайте, пожалуйста.

— Да, да, продолжайте, — подтвердил его брат.

— Так на чем мы остановились? — я сделал минутную паузу, собираясь с мыслями. — Ах, да… Итак, кому-то из рода Афаманта предстояло похитить золотое руно у царя Эета из священной рощи. Боги предназначили совершить этот героический подвиг внуку брата Афаманта — Ясону. Когда Ясон достиг возмужания, он решил вернуть себе власть над городом Иолком, отнятую у его отца коварным Пелием. Ясон потребовал от Пелия, чтобы тот возвратил ему, как законному наследнику, царство. Пелий дал согласие, но поставил условие. Он заявил, что вернет царство только после того, как Ясон привезет золотое руно. Давая такое обещание, Пелий полагал, что немногим рискует, ведь гибель дерзкого юноши неминуема.

Но Ясон был полон сил и уверенности в успехе задуманного дела. Он кликнул клич по всей Греции, приглашая прославленных ее героев принять участие в походе за золотым руном к берегам Колхиды. Многие откликнулись на его зов и прибыли в Иолк. К тому времени был выстроен корабль «Арго», названный так по имени его строителя.

После жертвоприношений богам и прощального пиршества аргонавты пустились в путь. Много опасностей и невзгод пришлось им перенести на всем протяжении этого долгого плавания, всего не перечесть. Но, хранимые покровительствующими им богами, они наконец благополучно прибыли в царство Эета на берега Фасиса. Здесь с помощью младшей дочери царя волшебницы Медеи, которая горячо полюбила юного героя, Ясону удалось похитить золотое руно и вернуться на родину.

Вот, собственно, и весь миф об аргонавтах. Но для нас представляет интерес только первая его часть, где говорится о золотом руне, как таковом. И вот почему.

Царство мифического царя Эета в Колхиде находилось, как предполагают, там, где ныне стоит город Кутаиси. Этот город известен давно, и у древних писателей он упоминается под различными наименованиями, например, такими, как Кита, Китаис, Котезион, Котиейон, Кутатисий, Котаис и т. д. И самое любопытное заключается в том, что все эти названия в известной степени созвучны с греческим словом «куйтос», то есть кожа, шкура. Естественно, напрашивается предположение, что в названии города следует искать связь с древнегреческим мифом о золотом руне, потому что золотое руно овна — это в просторечии шкура барана.

Вы скажете, догадка? Согласен. Несомненно, только догадка. Но пока за неимением ничего более определенного приходится довольствоваться этой догадкой…

— Да-а-а, — протянул Андрей Петрович, — нелегкое это дело — расшифровка географических названий, оказывается. Но чертовски интересное! Очень интересное! Знаете что? Расскажите еще что-нибудь в этом роде, я начинаю входить во вкус все больше и больше!

— Нет, на сегодня хватит, — решительно сказал я. — Уже поздно, первый час ночи, пора спать. К тому же гроза кончается. А завтра, если хотите, мы вернемся к этой теме.

Мы пожелали друг другу спокойной ночи и разошлись.

Теплые воды

Но разговор наш возобновился лишь через день, потому что Василий Петрович уехал утром следующего дня по делам в Ялту и возвратился домой лишь поздним вечером. Прощаясь, он просил в его отсутствие не затевать беседы.

Я заверил его, что он может не беспокоиться, а Андрей Петрович со своей стороны обещал не задавать мне ни единого вопроса в отсутствие брата не только о географических названиях, но и вообще по географии, истории, филологии, языкознанию и т. д.

Мы мирно провели с Андреем Петровичем весь день на море, обсуждая проблемы рыболовства, а вечером коротали время за шахматной доской.

Следующее утро застало всех нас троих на берегу моря. Расположившись в тени большой скалы, мы лениво обменивались впечатлениями о погоде, о море, о наших соседях по пляжу, число которых увеличивалось буквально с каждым мгновением.

Вдруг Андрей Петрович вскочил и замахал руками, кого-то приветствуя и приглашая.

К нам направился высокий худой мужчина в очках. Он был в плавках и купальной шапочке. Его белое тело резко выделялось на фоне загорелых фигур, усеивавших пляж.

— Приветствую вас, Сергей Михайлович, на берегу Черного моря, — пожимая руку бледнотелому незнакомцу, весело сказал Андрей Петрович. И, обращаясь к нам, добавил:

— Прошу любить и жаловать. Мой московский приятель Сергей Михайлович Королев, доцент, кандидат исторических наук, превосходный собеседник, гм… гм…

— Мне кажется, вы сказали более чем достаточно, — остановил его Сергей Михайлович, добродушна улыбаясь. — Давайте знакомиться.

Мы обменялись рукопожатиями. Завязался непринужденный разговор, и вскоре Сергей Михайлович, оказавшийся человеком общительным, чувствовал себя в нашей компании как рыба в воде, да простит мне читатель это избитое сравнение.

Андрей Петрович потащил своего друга купаться. Я последовал за ними. Накупавшись вдоволь, мы растянулись на горячей гальке, и Андрей Петрович со свойственной ему напористостью немедленно затеял разговор на интересующую его тему.

— Мы все в сборе, — заявил он, — и можем продолжить позавчерашнюю нашу беседу…

— Жарко, — проворчал Василий Петрович, подмигнув при этом мне, — настроения нет говорить…

— Э, нет, дорогой брат! — возмутился Андрей Петрович. — Уговор был? Был! Так будьте любезны держать слово!

— Ничего не поделаешь, Василий Петрович, — сказал я, тяжело вздохнув, — придется выполнять обещанное…

— Ах вы лицемеры! — расхохотался Андрей Петрович, немедленно разгадав нашу нехитрую игру. — Небось сами рады-радешеньки поговорить, а туда же… делают вид, что с их стороны это большое одолжение…

Я и Василий Петрович в свою очередь засмеялись, а Сергей Михайлович недоуменно поднял брови:

— Может быть, вы меня посвятите?..

— Разумеется, посвятим, — подхватил неугомонный Андрей Петрович, — и, сверх того, попросим принять самое деятельное участие в нашей беседе, которая, думаю, будет для вас небезынтересной.

— О чем же у нас сегодня пойдет речь? — в раздумье спросил я. — Вы имеете в виду что-нибудь определенное?

— Еще бы! К вашему сведению, я не сидел сложа руки и приготовил кое-какие вопросы, — не без самодовольства ответил Андрей Петрович. — И вот вам первый из них: Тбилиси!

— Ого! — не удержался я от восклицания. — Должен признать, что у вас неплохой вкус к названиям, Андрей Петрович.

— В каком смысле?

— Названия все выбираете такие, о которых есть что рассказать. В тот раз Одесса, нынче Тбилиси.

— Пустое! Чистая случайность! — махнул рукой Андрей Петрович с равнодушным видом, стараясь не показать, что польщен моим замечанием. — Однако не будем тратить драгоценного времени…

— Не будем, — согласился я. — Василий Петрович, вам что-нибудь известно о происхождении названия города Тбилиси?

— Очень немногое. Не припомню сейчас, где читал, но там было сказано примерно следующее: «тбили» или «тпили» — по-грузински означает «теплый», и Тбилиси переводится как «место теплых вод»…

— Серные источники подразумеваются, видимо? — перебил его брат.

— Да, по всей вероятности, — подтвердил Василий Петрович. — У грузин есть легенда, которая связывает возникновение города и его названия с этими теплыми источниками, но я, к сожалению, не смогу ее воспроизвести… — он смущенно хмыкнул, — запамятовал…

— Это дело поправимое, — пришел я на выручку, — я ее помню во всех подробностях…

— Послушаем, — потирая руки от удовольствия, сказал Андрей Петрович. — Обожаю всяческие легенды!

— Недаром говорится, что от ненависти до любви один шаг, — усмехнулся я. — Позавчера вы придерживались совершенно иного мнения о легендах и сказаниях…

— Кто прошлое помянет, тому глаз вон, — беспечно отозвался Андрей Петрович.

— Ваша правда, — согласился я. — Ну так слушайте, о чем гласит предание. Попробую воспроизвести его как можно более обстоятельно.

…Близился полдень. Густая листва деревьев почти не пропускала жгучих солнечных лучей, и все же воздух в глубине леса, напоенный испарениями земли и растительности, был зноен и душен.

Птицы лениво перепархивали с ветки на ветку, стрекотали цикады, под ногами лошадей потрескивал бурелом.

Шумная кавалькада медленно пробиралась сквозь лесную чащу, нагруженная охотничьими трофеями. К седлам всадников были приторочены пестрые связки фазанов и другой дичи. Слуги, следующие в арьергарде, везли трех косуль и двух кабанов, подвешенных за ноги к толстым жердям. Рядом бежали собаки, высунув длинные розовые языки и искоса поглядывая на лакомую добычу.

Всадники оживленно переговаривались, вспоминая охотничью потеху — каждую меткую стрелу, удачный удар ножом, и неустанно восхваляли твердую руку и зоркий глаз царя.

Сам царь Вахтанг Горгосал не принимал участия в веселом разговоре. Отпустив поводья, он со снисходительной улыбкой прислушивался к болтовне спутников, небрежно перебирая гриву своего скакуна пальцами, унизанными перстнями.

На левом плече у него сидел нахохлившись любимый сокол, готовый в любое мгновение устремиться в погоню за добычей. Всякий раз, как раздавался взрыв хохота, которым сопровождалась очередная шутка веселых охотников, сокол недовольно поводил головой, как бы осуждая беспечность и легкомыслие этих странных существ.

Вдруг впереди, где-то высоко в листве, раздалось тяжелое хлопанье крыльев. Крупный фазан, вспугнутый шумом, поднялся в воздух, сверкая ярким оперением.

Царь Вахтанг напрягся, взгляд его сделался сосредоточенным и острым, рука схватилась за лук. В тот же миг сокол стрелой взвился в небо и погнался за удаляющейся от лесной чащи птицей.

Царь натянул поводья и привстал на стременах.

— Вперед! — воскликнул он, охваченный охотничьим азартом. — Этот красавец от нас не уйдет!

И, пришпорив коня, Вахтанг поскакал в том направлении, куда устремляли свой полет фазан и преследующий его сокол.

Охотники последовали за своим повелителем, оглашая воздух лихим гиканьем. Земля задрожала, сотрясаемая тяжелым конским топотом. В испуге заметались в вышине птицы; юркнула в дупло белка; попрятались в норки мелкие зверушки; поджав уши, из-под копыт выскочил заяц и пустился наутек под веселое улюлюканье охотников.

Царь Вахтанг, возбужденный преследованием, скакал впереди через редкий кустарник, не спуская глаз с двух удалявшихся птиц.

Расстояние между преследователем и жертвой — соколом и фазаном — заметно сокращалось. Сокол настигал фазана, и тот, чувствуя приближение хищника, заметался из стороны в сторону. Несколькими взмахами крыльев сокол поднялся еще выше в небо и, поравнявшись со своей жертвой, ринулся на нее. Еще мгновение — и обе точки слились в одну и камнем упали вниз.

С гиканьем и победными возгласами кавалькада помчалась к месту падения птиц. Впереди неслись собаки, науськиваемые ловчими.

Охотники рассыпались цепью и обшаривали каждый кустик в поисках упавших птиц. Царь, остановившись под раскидистым деревом, нетерпеливо наблюдал за ними, раздраженно покусывая пышный ус.

Но вот с левой стороны донесся звонкий собачий лай и торжествующие крики людей. Глаза царя радостно сверкнули, и он властным движением руки, державшей поводья, послал своего скакуна вперед. Несколько минут спустя конь вынес седока на поляну, где столпилась группа всадников.

Один из них, спешившись около небольшого водоема и засучив рукава куладжи[4]Куладжа — короткий кафтан у грузин.
, сосредоточенно рассматривал фазана, распластавшегося неподвижно на дне источника. Тут же рядом покоилось и тело сокола.

— Оба мертвы, — подняв голову, сообщил он. — Сейчас я их достану. — Он погрузил правую руку в воду, но тотчас же выдернул ее обратно.

— Вода горячая! — в крайнем изумлении воскликнул молодой охотник. — Чудо! Вода горячая, — в суеверном страхе повторил он.

Окружающие разом заговорили, выражая недоверие к словам товарища. Двое или трое из них соскочили с лошадей и опустили пальцы в воду. На их лицах отразилось удивление, смешанное с суеверным страхом.

— Он прав! В самом деле! Вода и правда горячая! — перебивая друг друга, закричали они, невольно пятясь от таинственного источника.

— Чего вы страшитесь? — презрительно бросил царь Вахтанг. — Неужели среди вас не найдется ни одного, кто решился бы вытащить из воды мертвых птиц? В таком случае я сам… — и он сделал движение, намереваясь спрыгнуть на землю.

— Нет, царь! — вскричал тот самый молодой охотник, что первый обнаружил чудесные свойства водоема. — Прости минутное малодушие и дозволь сделать мне самому то, что следовало сделать с самого начала, — достать птиц!

Царь милостиво улыбнулся и кивнул головой в знак согласия.

Ободренный этим знаком, юноша стремительно бросился к источнику и, погрузив в него обнаженную руку, вытащил сначала фазана, а потом и сокола. Держа обеих птиц за ноги, он вернулся к царскому скакуну и протянул их Вахтангу со словами:

— Это твой трофей, доблестный царь, что прикажешь с ним делать?

— Сокола пусть закопают в землю рядом с источником. — Вахтанг вздохнул с сожалением. — Он был мне верным помощником и мог бы еще не раз послужить, если бы не увлекся так… А фазана возьми себе. Отвезешь домой, пусть мать сварит его или поджарит…

— Прости, царь, — почтительно заметил юноша, — но фазана варить не надо, он уже сварился…

— Как? — воскликнул Вахтанг. — Так это правда, что вода в источнике столь горяча?!

— Да, господин, — вмешался в разговор седоусый телохранитель царя, — Автандил (так звали молодого охотника) не погрешил против истины. Вода горячая, от нее пар поднимается, посмотри внимательно.

— Чудесный источник, — промолвил Вахтанг задумчиво. — Если бы он был здесь не один…

— Их несколько, государь, — подхватил телохранитель. — Мои молодцы обнаружили неподалеку еще три…

— Вот как? И воды в них так же горячи?

— Совершенно так же, господин.

— Тем лучше! — Вахтанг нахмурил брови, что-то обдумывая. Потом лицо его прояснилось, и он величественным жестом указал на поляну. — Решено! Здесь, у этих источников, я велю заложить город, и да прославится он в веках!

Под приветственные клики своей свиты царь пришпорил коня и поскакал, как и прежде, во главе кавалькады.

И город действительно вырос у теплых источников. Это был Тбилиси, впоследствии ставший столицей Грузии, — закончил я свой рассказ.

— Эта легенда мне даже больше нравится, чем все предыдущие, которые были рассказаны вами в прошлый раз. Она, по-моему, звучит довольно правдоподобно и… убедительно.

Андрей Петрович вопросительно посмотрел поочередно на меня, на брата, на Сергея Михайловича.

— А когда же происходили описанные вами события?

— Полторы тысячи лет назад, если не ошибаюсь, — не совсем уверенно сказал Василий Петрович.

— Да, — подтвердил я, — возникновение города Тбилиси относят к 458 году нашей эры…

— Скажите, пожалуйста, — с уважением произнес Андрей Петрович. — Пятнадцать столетий! Вот это возраст! Позвольте, позвольте! — внезапно оживился он. — В таком случае грузины должны вскоре праздновать полуторатысячелетний юбилей своей столицы?!

— Несомненно. По всей вероятности, так оно и будет, — согласился я.

— Могу ответить на ваш вопрос более определенно, — вмешался Сергей Михайлович. — Я недавно побывал в Тбилиси по делам и слышал там много разговоров о юбилее от очень авторитетных лиц. Подготовка, оказывается, к нему идет полным ходом вот уже более года. Но… если вы не возражаете, мне бы хотелось кое-что сказать, вернее, выразить некоторые соображения по поводу даты возникновения Тбилиси…

И наш новый собеседник смущенно поправил на носу очки.

— Так, так! — возликовал Андрей Петрович. — Вот и дискуссия открывается! Давайте, дружище, выкладывайте ваши соображения. Мы с удовольствием их послушаем. Верно?

— Конечно, конечно! Любопытно узнать вашу точку зрения! — почти в один голос сказали мы с Василием Петровичем.

— Видите ли, — еще раз поправляя очки, тихим голосом начал Сергей Михайлович, — я не собираюсь оспаривать легенду, которая была только что здесь рассказана весьма обстоятельно, хотя… хм-хм… существуют и другие, так сказать, версии…

— Вы подразумеваете вариант легенды с раненым оленем, упавшим в источник и сварившимся в нем? — полюбопытствовал я.

— Совершенно верно. Но это так, к слову пришлось. Я думаю, что для истории Тбилиси не так уж существенно, кто сварился в горячем источнике — фазан или олень, да и вообще были ли в действительности такие факты…

— Погодите, погодите, Сергей Михайлович, — опять не утерпел и вмешался Андрей Петрович. — Если я правильно вас понял, вы подвергаете сомнению то, что говорится в предании?

— Пожалуй, — согласился тот, — то есть не то чтобы подвергаю сомнению, а… как бы это точнее сказать… э-э-э… думаю, что народ создал эту легенду уже впоследствии, когда город уже существовал. Связь названия города с теплыми источниками несомненна, здесь двух мнений быть не может, для меня это бесспорно. А вот что касается времени его возникновения, то в различных исторических документах об этом толкуется по-разному…

— Прошу прощения, — заметил я, — вы имеете в виду, очевидно, упоминания о том, что в 380 году нашей эры здесь была основана крепость Шурисцихе, вокруг которой впоследствии образовался город?

— Не совсем, хотя приведенный вами пример может также служить предметом обсуждения. Я, собственно, хотел сказать о другом.

— О чем же? — поинтересовался Василий Петрович.

— Вот именно, о чем же? — нетерпеливо повторил его брат.

Сергей Михайлович улыбнулся с таким видом, как будто просил у нас извинения:

— Право, не знаю, стоит ли об этом говорить… мне пришло только что в голову…

— Нет, почему же, — ободрил я его. — Мы с большим вниманием выслушаем ваше мнение. Оно тем более ценно, что будет исходить от специалиста-историка. Ведь каждый вправе отстаивать свои взгляды на тот или иной факт.

— О, это не взгляды, а лишь некоторые сомнения… мои личные… — покачал головой Сергей Михайлович. — Мне просто вспомнилось, что Картлис-цховреба[5]Картлис-цховреба — «История Грузии». Сборник исторических хроник с древнейших времен до XIV века.
сообщает о существовании селения Тбилиси, называя дату… 237 год до нашей эры…

— Ишь ты! — восхитился Андрей Петрович. — Вон в какие дебри истории мы забрались. Того и гляди, до Ноева ковчега доберемся!

— А почему бы и нет? — невозмутимо заметил я. — Покончив с Тбилиси, можно будет потолковать и о нем, если угодно.

— Угодно, очень угодно, — подхватил Андрей Петрович и полюбопытствовал: — Опять какие-нибудь названия?

Я утвердительно кивнул головой.

— Послушаем! Послушаем! — обрадовался Андрей Петрович, требовательно глядя на меня и на Сергея Михайловича. — Но… я, кажется, прервал рассказчика. Каюсь! Продолжайте, пожалуйста.

Тот пожал плечами:

— Собственно, больше мне нечего добавить. Я хотел лишь обратить ваше внимание на то, что дата возникновения Тбилиси, на мой взгляд, спорна, только и всего…

— Да-а-а, — согласился я. — Действительно, высказывались по этому поводу некоторые сомнения. Но ныне отдается предпочтение Вахтангу Горгосалу как основателю Тбилиси, а следовательно, признается и дата, приуроченная к легенде. Об этом с очевидностью свидетельствует подготовка к юбилею, который, как я полагаю, будет отмечаться с большой торжественностью. Не так ли?

Сергей Михайлович подтвердил:

— Да, готовятся грузины с большим размахом.

— Все ясно! — безапелляционно заявил Андрей Петрович. — Город Тбилиси образовался полторы тысячи лет назад, а название его происходит от теплых серных вод…

— Которые, вероятно, привлекли к себе внимание не только своими целебными свойствами, но и возможностью использовать их при устройстве бань и для выделки кожи, — добавил Василий Петрович.

— Несомненно, — подтвердил я. — А теперь…

— А теперь, — перебил меня Андрей Петрович, — прежде чем вы поведаете нам о Ноевом ковчеге, я предлагаю искупаться. Право, это нам не повредит.

Предложение было как нельзя более своевременным. Увлекшись разговором, мы не заметили, как солнечные лучи подкрались к нам и теперь немилосердно жгли наши обнаженные тела. Подпрыгивая по раскаленной гальке, мы добежали до воды и окунулись в ее прохладную свежесть.

— Блаженство! — отфыркиваясь, прокричал Андрей Петрович. — Плывем до той скалы, — он указал на камень, едва возвышающийся над поверхностью моря, метрах в двухстах от берега.

Резвясь, словно мальчишки, мы наперегонки поплыли к камню и, сделав около него круг, повернули к берегу.

— Ну вот, — растягиваясь около брата на полотенце, сказал Андрей Петрович, — теперь можно и поговорить с новыми силами, со свежими мыслями…

Гибель Ара и первая стоянка Ноя

— Ну и хватка же у вас, Андрей Петрович, — с невольным восхищением заметил я. — Не даете ни вздохнуть, ни охнуть. Воображаю, каково приходится вашим подчиненным.

— Да-а-а, уж я выжимаю из них все, что только можно, — не без доли самодовольства ответил Андрей Петрович, усмехаясь. — Однако мы, кажется, отвлеклись от темы. Давайте-ка лучше вернемся к всемирному потопу. Ведь о нем вы хотели нам рассказать?

— Натиск вашего брата столь стремителен и неотразим, что я покоряюсь, — сказал я, обращаясь к Василию Петровичу. — Извольте, поговорим о библейской легенде, коли уж я сам напросился на это. Полагаю, что содержания легенды рассказывать нет нужды, она достаточно всем известна?!

— Конечно, не стоит, — согласился Андрей Петрович. — Кто не знает сказки о старике Ное и его сыновьях Симе, Хаме и Иафете, чудесно спасшихся на вершине Арарата от всемирного потопа и затем пустившихся в плавание на ковчеге… Семь пар чистых… семь пар нечистых… словом… — он сделал замысловатый жест рукой, — ну и так далее…

— Вот об этом вашем «и так далее» и следует поговорить, — сказал я. — Итак, Ноев ковчег со всеми своими обитателями покинул вершину Арарата и пустился в плавание, как вы совершенно справедливо заметили. Легенда повествует, что первая стоянка ковчега была у подножия горы, примерно там, где ныне находится город Нахичевань…

— Ну и что из этого следует? — прервал меня нетерпеливый Андрей Петрович. — Какое отношение имеет Нахичевань к ковчегу, Ною и всемирному потопу?

— Если бы вы меня не прерывали, я бы смог вам объяснить, — невозмутимо продолжал я. — В том-то и дело, что армянская этимология производит название города Нахичевань от двух слов: «нах» и «ичеван». «Нах» означает в переводе «первый», а «ичеван» — «стоянка Ноя». Здесь как раз и подразумевается, что на месте нынешнего города некогда остановился Ноев ковчег, после того как он начал спускаться с Арарата.

— Ну, уж это слишком, — не выдержал опять Андрей Петрович и рассмеялся. — И вы можете серьезно говорить о таких вещах?

— А почему бы и нет, — вмешался Сергей Михайлович, неожиданно приходя мне на помощь. — Любое предположение имеет право на существование до тех пор, пока оно не будет квалифицированно и доказательно опровергнуто.

— Да, но… — несколько растерялся Андрей Петрович, — ведь мы же серьезные люди…

— Тем более, — спокойно продолжал Сергей Михайлович. — А разве неразумные мальчишки создали христианское учение, Библию и тому подобное? Разве им не верили миллионы и миллионы весьма серьезных людей?

— И следовательно, могли увековечить в географических именах тот или иной эпизод библейской истории, — подтвердил я. — Одним словом, такая версия происхождения названия Нахичевань существует, о чем я и довел до вашего сведения.

Андрей Петрович поднял руки:

— Сдаюсь! Сдаюсь!

Вид у него был при этом такой обескураженный, что я сжалился над ним.

— Могу вас утешить, есть и другое объяснение этого наименования. Некоторые трактуют его следующим образом. «Нахич» или «нахуч», по их мнению, — это имя собственное, а «аван» переводится как место, местечко. Иначе говоря, получается в сочетании селение Нахича или Нахуча… Вижу, вижу, Андрей Петрович, что уже готовитесь опять меня прервать. Не трудитесь! Угадывая ваш вопрос, отвечаю: ничего о личности, по имени Нахич или Нахуч, мне не известно. Ведь вы об этом хотели спросить?

— Ничуть! — вновь обретая самоуверенность, весело сказал Андрей Петрович. — Вот и не угадали. Прах с ним, с этим вашим Нахичем, да и с ковчегом заодно. Вы лучше расскажите об Арарате, коли уж о нем зашла речь…

— Помилосердствуйте! — вскричал я. — Да есть ли у вас наконец совесть? Василий Петрович, сделайте милость, уймите вашего брата. Это же не человек, а форменный паук-эксплуататор!

Старик безнадежно махнул рукой и с нежностью посмотрел на Андрея Петровича:

— От него все равно не отвяжешься. Пиявка!

— Ха-ха-ха, — закатился «паук-эксплуататор», победоносно глядя на меня. — Какова аттестация? Положение у вас безвыходное, дорогой друг, поэтому не томите любознательных людей и излагайте все, что вам известно. Вот так-то!

— Василий Петрович, голубчик! — взмолился я. — Выручайте! Дайте передохнуть человеку. У меня во рту пересохло.

— Вы хотите, чтобы я, как и о Тбилиси, начал первым?

— Да, очень вас прошу.

— Извольте, — пожал плечами Василий Петрович. — Только заранее предупреждаю, что о происхождении названия Арарат мне известно еще меньше, чем о Тбилиси…

— Скромность всегда была отличительной чертой моего старшего брата, — шутливо заметил Андрей Петрович. — И кроме разницы в годах это качество существенным образом различало нас с ним.

— Будет тебе, — добродушно отозвался Василий Петрович. — Что же я могу сказать об Арарате? Никаких легенд по этому поводу мне не встречалось в литературе. Знаю лишь, что армяне называли эту гору Масис, что означает «великий», а турки именуют ее Агридаг, то есть Крутая гора, Трудная гора. Вот и все, что мне известно. В заключение могу лишь высказать предположение, что название Агридаг со временем каким-то образом трансформировалось в Арарат.

— И это все? Не густо, однако, — разочарованно протянул Андрей Петрович и с надеждой посмотрел на меня.

— Ладно, ладно, не огорчайтесь, — успокоил я его. — К тому, что сказал Василий Петрович, можно кое-что добавить. — Я достал из портсигара папиросу и закурил. — Ну, прежде всего вам следует знать, что помимо названий, упомянутых Василием Петровичем, у турок бытовали и другие имена этой горы: Беюкдаг — Большая гора, Дагирдаг — Гора гор. Но не в этом суть. Все эти наименования не проливают света на происхождение слова «Арарат», как вы сами, несомненно, догадываетесь…

— Ну и к лешему их тогда, — бесцеремонно перебил меня Андрей Петрович.

— К лешему, так к лешему, — согласился я. — По мне, так и название Агридаг также следует отправить к лешему, хотя небезызвестный венецианец Марко Поло производит Агридаг от Аркадаг, полагая, что «арка» означает «ковчег»…

— Гора ковчега? — спросил Василий Петрович.

— Совершенно верно, — подтвердил я. — А некоторые исследователи даже высказывали мысль, что «агри» — это искаженное «арго» — название корабля аргонавтов, о которых мы уже имели удовольствие вспоминать, толкуя о Кутаиси. Но все это кажется мне натянутым, да и не дает прямого ответа на интересующий нас вопрос.

— А что дает ответ? Или ответа нет? — верный себе в своем нетерпении спросил Андрей Петрович.

— Если вы проявите такую же выдержку, выслушивая меня до конца, какую я проявляю, слушая все ваши бесконечные вопросы…

— Молчу, молчу! — виновато воскликнул Андрей Петрович.

— Так вот, — продолжал я, — существует легенда…

— Ага! — Андрей Петрович торжествующе посмотрел на своего брата и тут же осекся. — Виноват, я, кажется, опять не удержался…

— Вот именно опять, — многозначительно подчеркнул я. — Повторяю. Существует легенда или предание, если угодно, которые связывают наименование горы Арарат с гибелью одного из армянских царей, правившего в очень и очень отдаленные времена. Краткое ее содержание таково.

…Слава о царе Аре I, о его благородстве и красоте разнеслась далеко за пределы армянского государства. Недаром все, упоминавшие его имя, прибавляли к нему еще одно слово — «Прекрасный». Ара I Прекрасный — под таким именем он упоминается и в исторических летописях.

Слух о прекрасном царе достиг ушей могущественной царицы Семирамиды, правившей в Ниневии и Вавилоне[6]Ниневия — столица древнего ассирийского государства. Вавилон — древний город в Месопотамии.
.

— Той самой, чьи сады считаются одним из семи чудес света? — спросил Андрей Петрович.

Я кивнул головой и продолжал:

— Гордая царица воспылала страстью к Аре Прекрасному и предложила ему свою любовь. Гонцы, посланные царицей, принесли ответ, в котором армянский царь давал понять, что он не склонен отвечать царице взаимностью и отвергает ее притязания.

Оскорбительный для женщины и царицы ответ привел Семирамиду в ярость. Ослепленная ненавистью столь же сильно, как до того была ее любовь к дерзкому армянскому царю, она призвала своих военачальников и, не скрывая обуревавших ее чувств, приказала готовить войско к походу в Армению.

— Я накажу этого смазливого грубияна! — восклицала царица, судорожно ломая пальцы и бросая бешеные взгляды на почтительно склонившихся перед нею полководцев. — Он осмелился пренебречь моей благосклонностью! Он нанес мне смертельное оскорбление! Мне, царице Семирамиде, перед которой трепещут цари и народы! Смерть ему! Вы слышите? Смерть!

Военачальники воздели руки кверху и повторили за своей повелительницей: «Смерть оскорбителю!»

Затем старший из полководцев преклонил колено и сказал:

— Твоя воля, царица, священна. Дозволь нам удалиться, чтобы собраться в путь.

Семирамида величественным жестом отпустила прославленных воинов.

— Идите, — еще прерывающимся от гнева голосом сказала она. — И берегитесь, если не исполните моего повеления! Мне нужна голова этого наглеца. Помните, от исхода войны зависит ваша жизнь и благосостояние!

Полководцы, устрашенные угрозой Семирамиды, поспешили удалиться.

Спустя несколько дней войско уже находилось в дороге.

Не знаю, как долго продолжался переход полчищ Семирамиды, но наконец они достигли долины реки Аракса и, словно огромный поток, заполнили ее пространство. Здесь их встретила армия армянского царя, оповещенного о приближении к границам его царства враждебных сил.

Во главе армянского войска стоял сам Ара I Прекрасный. Получив известие о том, что чужеземцы перестраиваются в боевой порядок, он взмахнул мечом, дав тем самым сигнал к началу сражения.

Закипела битва. Воины с ожесточением разили друг друга мечами, копьями, палицами. Звон оружия, воинственные возгласы, стоны, предсмертный хрип раненых — все смешалось в один непрерывный гул.

Ара I бесстрашно носился среди сражающихся, наводя ужас на вражеских воинов. Он, казалось, был неуязвим, а вокруг него образовывались горы трупов. Но силы были слишком неравны, и мужество царя армян не могло изменить конечного исхода битвы: войска Семирамиды превосходили противника численностью во много раз. Они все более теснили армянские ряды, подбадривая себя воинственными криками.

Вдруг Ара Прекрасный покачнулся в седле и схватился за горло. Из-под пальцев его показались алые капли крови. Вопль отчаяния вырвался из груди его воинов. Увидев, что царь их падает, сраженный стрелой, они дрогнули и обратились в бегство.

Торжествующие победители окружили умирающего армянского царя, тогда как передовые отряды продолжали сражение, преследуя отступавшего в панике противника.

Ара I Прекрасный был мертв. Битва выиграна. Повеление грозной Семирамиды выполнено.

С тех самых пор, гласит предание, гора, близ которой происходило сражение, получила наименование Арарат от словосочетания Арай-арат, означающего в переводе «гибель Ара».

— Когда же это случилось? — спросил Андрей Петрович.

— Описанное событие произошло в 1747 году до нашей эры.

— Давненько же это случилось, — задумчиво произнес Андрей Петрович. — И что же, можно считать объяснение ваше единственным и достоверным?

— Я этого не утверждаю, — возразил я. — Более того, у меня есть совершенно определенное мнение относительно происхождения названия Арарат, а легенду я рассказал как одну из возможных версий. Я полагаю…

— Простите, — вмешался Сергей Михайлович, — я в топонимике дилетант, поэтому могу сказать что-нибудь не так, но не кажется ли вам, что происхождение наименования Арарат позволительно объяснить с помощью семитических языков?

— Что вы имеете в виду?

— Мне припомнилось, — продолжал Сергей Михайлович, снимая очки и щурясь под яркими лучами солнца, — что на этих языках «ар» означало «высота», а удвоение слова по духу этих языков выражало усиление его значения. Иначе говоря, удвоение слова «ар» означало весьма большую высоту. Не отсюда ли возникло наименование Арарат?

— Вполне возможно, — согласился я. — Предположение ваше не лишено остроумия… Но… с моей точки зрения, вероятнее всего, название Арарат стоит в связи, я бы сказал в прямой связи, с древним государством Урарту, некогда существовавшим на территории, окружающей гору Арарат.

— Арарат — Урарту, Урарту — Арарат, — дважды повторил Андрей Петрович. — Что ж, пожалуй, последняя ваша версия звучит наиболее правдоподобно. Я удовлетворен, и теперь можно заняться выяснением причин появления других названий на географической карте. У меня припасено для вас еще несколько вопросов…

— Ну нет! Довольно на этот раз! — сказал я. — Давайте переменим тему и в оставшееся время поговорим о чем-нибудь другом.

— Хорошо, хорошо! — замахал руками Андрей Петрович. — Если вы утомились, сейчас я не стану вас больше мучить расспросами. А вечером…

— Вечером, пожалуй, — согласился я. — Впрочем, я могу вам предложить нечто иное…

— Любопытно, что же?

— Я захватил с собой в отпуск мою рукопись с несколькими рассказами на интересующую вас тему. Если хотите, я извлеку ее из чемодана и вручу вам для ознакомления. Вас это устроит?

— Что же вы сразу не сказали!

Обрадованный Андрей Петрович вскочил на ноги.

— Еще как устроит! Тотчас же по возвращении домой я у вас ее забираю. А теперь предлагаю искупаться в последний раз перед тем, как идти обедать.

Возвратившись с пляжа, я, как и обещал, вручил рукопись неотступно следовавшему за мной Андрею Петровичу, и он удалился в свою комнату.

С содержанием этой рукописи читатель ознакомится на последующих страницах.