Экспериментальные основы психологии установки
Введение
Все многообразие явлений нашей психической жизни в основном распадается на три отличающиеся друг от друга группы: познание, чувство и воля, представляющие три основные, наиболее традиционные единицы обычной классификации явлений душевной жизни. Конечно, в истории нашей науки известна не одна попытка группировать душевные явления и на иных основах, но традиционная классификация до настоящего времени доминирует.
И вот естественно возникает вопрос: что же является спецификой всех этих групп, спецификой, делающей их основными категориями явлений душевной жизни? По-видимому, лишь то, что все эти процессы без исключения являются сознательными психическими переживаниями. Познание, например, так же как и чувство или воля, одинаково относится к категории явлений сознания. Субъект, переживающий какой-нибудь познавательный акт или какое-нибудь эмоциональное содержание или совершающий какой-либо волевой поступок, сопровождает все эти переживания определенными актами, делающими их вполне сознательными психическими содержаниями. С этой точки зрения нет сомнения, что психика и сознание вполне покрывают друг друга: все психическое сознательно, и то, что сознательно, является по необходимости и психическим.
Такова традиционная, наиболее распространенная точка зрения на природу психического. Спрашивается, как выглядит в аспекте этой теории вопрос о развитии психики.
Нет сомнения, что в рамках этой концепции природы психического для понятия развития не остается места. В самом деле! Если считать, что психическая действительность имеется лишь там, где мы допускаем наличие сознательных процессов, то мы должны принять, что психика резко отграничивается от всего того, что лишено сознания, от всего материального, и составляет абсолютно самобытную сферу действительности. В этом случае становится неизбежным допустить между психической и материальной сферами действительности наличие непримиримой противоположности, исключающей всякую мысль о возможности их взаимного влияния. Получается, будто психическое и физическое фактически радикально разобщены друг от друга и говорить о возможности их взаимодействия нет как бы никаких оснований. Поэтому вопрос об отношении психического к физическому или вообще к материальному может быть решен с точки зрения этой концепции лишь на основе идеи параллелизма. Психофизический параллелизм представляет собою вполне естественный, можно сказать, вполне закономерный вывод из допущенных выше посылок.
Но допустить правомерность идеи параллелизма — значит допустить идею немощности нашей мысли перед вскрываемыми ею же самою проблемами. Идея параллелизма не может быть признана правомерной. Она должна быть заменена чем-нибудь более приемлемым, и мы должны отказаться от мысли отождествления психики с сознанием. Следовательно, мы должны допустить наличие какой-то формы существования психики, которая не совпадает с сознательной формой ее существования и, нужно полагать, предшествует ей.
В психологической литературе известно и другое направление мысли, которое старается разрешить интересующую здесь нас проблему — проблему взаимоотношения психического и сознательного — совершенно по-иному. Оно считает, что наша психическая жизнь вовсе не исчерпывается сознательными душевными переживаниями, что, наоборот, она представляет собою широкое поле действительности, лишь незначительный отрезок которой составляет область нашего сознания, что, говоря короче, психика и сознание вовсе не совпадают и не покрывают друг друга. Есть основание полагать, что, наоборот, существует и вторая, во всяком случае не менее значительная сфера психической жизни, известная под названием бессознательной или подсознательной психики и покрывающая значительную часть поля нашей активности. Значит, с этой точки зрения для того чтобы считать то или иное явление психическим, нет необходимости, чтобы оно было одновременно и сознательным. Психика включает в себя два больших, одинаково необходимых компонента явлений — компонент сознательных и компонент бессознательных психических переживаний. Такова точка зрения так называемой психологии бессознательного.
Можно было бы допустить, что психика, согласно этой концепции, проходит в процессе своей активности две ступени развития, из которых предшествующей является ступень бессознательного, а последующей — ступень сознательного. Однако психология бессознательного далека от этой мысли: она вовсе не считает, что сознательная и бессознательная психическая жизнь — это лишь две ступени развития единой психики, две ступени, которые последовательно и необходимо следуют одна за другой. Правда, у нас есть случаи, в которых бессознательное состояние психики переходит в сознательное, из бессознательного вырастает сознательное. Но это не единственно необходимый путь, который нужно пройти психическому содержанию, чтобы достигнуть сознательного состояния. Наоборот, нередко встречаются случаи, в которых имеет место как раз обратный порядок последовательности явлений — переход сознательного состояния именно в бессознательное. Следовательно, нельзя утверждать, что бессознательное представляет собою ступень развития, за которой следует далее ступень сознательной психической жизни.
Что это действительно так, с точки зрения «психологии бессознательного», видно и из анализа самого бессознательного психического содержания. В самом деле, что же мы должны разуметь под названием «бессознательное»? Как нам характеризовать как определенное качество это бессознательное? Допустим, у субъекта появляется какое-то желание, которое он считает неподходящим, может быть, по той или иной причине даже постыдным для себя. Что же происходит в таком случае? Психология бессознательного прибегает здесь к помощи понятия вытеснения . Она полагает, что субъект «вытесняет» это желание из пределов своего сознания, что он не окончательно и всецело уничтожает, а лишь укрывает его в недрах бессознательного. Это вытесненное, отныне бессознательное, состояние не осознается, не переживается субъектом как сознательное желание. Это, однако, не означает, что оно потеряно для него раз и навсегда. Оно все же остается в субъекте в какой-то степени и продолжает действовать в нем, но так, что он об этом ничего не знает. Так создается, согласно этой теории, одна значительная часть бессознательного психического содержания.
Но что происходит с этим содержанием в бессознательном состоянии? Меняется ли оно по этой причине в какой-либо степени или переход его из сознательного состояния в бессознательное — это лишь простое механическое перемещение одного и того же содержания, нисколько не касающееся его самого по существу? Как разрешает «психология бессознательного» эти вопросы?
Для того чтобы ответить на это, мы вспомним сначала, что происходит при движении психических процессов в обратном направлении, т. е. в случаях перехода из бессознательного состояния в сознательное.
Нет сомнения, что для того, чтобы считать, что какое-нибудь состояние сделалось сознательным, нужно, чтобы оно предстало перед нами в форме одного из известных нам сознательных состояний, скажем, в форме какого-нибудь эмоционального состояния, например чувства страха.
Отсюда бесспорно, что, по этой концепции, бессознательное переживание как с момента своего возникновения, так и после перехода в состояние сознания является по существу одним и тем же переживанием: сознательное состояние может сделаться бессознательным, и наоборот, это последнее может перейти в состояние сознательное. Но это, конечно, не значит, что всякое сознательное явление обязательно должно сделаться бессознательным и, наоборот, всякое бессознательное состояние должно стать сознательным. Все сводится лишь к тому, имеется ли в каждом данном случае атрибут сознательного или не имеется.
Психология бессознательного определяет бессознательное душевное состояние лишь отрицательно, т. е. как душевное состояние, лишенное сознательности, как бессознательное душевное состояние. Для положительной характеристики у нее нет никаких средств: она считает его процессом, который сейчас же по приобретении им признака сознательности становится обыкновенным явлением сознания. Психология бессознательного обозначает процессы вне сознания и без сознания, лишь отрицательно, лишь как нечто бессознательное. Что касается его положительной характеристики, то такой попытки у нее не встречается вовсе, нужно полагать потому, что этой возможности у нее вообще нет.
Таким образом, мы видим, что понятие бессознательного не дает нам ничего нового для интересующего здесь нас вопроса — для разрешения вопроса о развитии. Бессознательный психический процесс вовсе не является для психологии бессознательного ступенью развития психики, ступенью, предваряющей и подготавливающей возникновение сознательных психических переживаний. Бессознательное, точно так же как и сознательное, представляет одну и ту же ступень развития — в качестве представителей разных ступеней развития они не подходят.
Словом, нет сомнения, что с точки зрения психологии бессознательного понятие бессознательного не может быть использовано для обоснования факта наличия развития в психике.
Таким образом, становится очевидным, что для буржуазной психологии, полагающей психику лишь в субъективном — сознательном или бессознательном — процессе, точка зрения развития остается совершенно чуждой.
Конечно, существует не одна попытка, утверждающая наличие факта психического развития как в онтогенезе, так и в филогенезе. Но в этих случаях речь идет всегда о развитии психического как сознательного процесса. Что же касается вопроса о том, какие же ступени предшествуют возникновению психики как сознательного процесса, как готовится возникновение этого процесса и переход его в активное состояние, то в буржуазной науке он до настоящего времени остается без должного внимания. Дело в том, что этого вопроса никогда и не существовало для традиционной психологии, поскольку в ней с самого же начала догматически предполагалось, что сознательная психическая жизнь так же первична, так же самобытна и невыводима, как физическая, материальная действительность. Догматически допускалось, что душа, проявляющаяся в акте познания, чувства и воли, является первичной данностью и поэтому сводить ее к более ранним ступеням развития вряд ли могло кому-либо прийти в голову. Во всяком случае можно утверждать, что предыстория души как таковой никогда не являлась предметом серьезных научных исканий буржуазной психологии.
Но если допустить, что психика не представляет из себя раз навсегда данной, неразвиваклцейся сущности, а проходит ряд ступеней своего становления, то не будет оснований полагать, что она существует вообще лишь в тех формах, в которых открывается сознанию, т. е. в формах сознательных процессов. Скорее наоборот, придется принять, что ступени сознательных психических процессов по необходимости предшествует активность психики, протекающая без всякого участия сознания, что существует, так сказать, досознательная ступень развития психики.
Что это предположение имеет прочные основания, на это указывает В. И. Ленин. В «Материализме и эмпириокритицизме» он говорит, что «в ясно выраженной форме ощущение связано только с высшими формами материи (органическая материя)», что «в фундаменте здания материи можно лишь предполагать существование способности, сходной с ощущением».
В дальнейшем, сколько я могу судить, Ленину не приходилось возвращаться к этой идее, у него не было случая использовать ее с точки зрения психологии. Однако философское значение этой идеи велико, и одной из неотложных задач подлинно марксистской психологии является задача использования этого тезиса в конкретном психологическом исследовании. Необходимо поставить вопрос о подлинном развитии психики и, следовательно, о тех его ступенях, которые предшествуют появлению сознательных психических процессов.
Спрашивается, что же представляет собой конкретно эта досознательная ступень психического развития?
Этот вопрос — существенно важный для психологической науки — может быть разрешен лишь на базе конкретного психологического исследования. Однако до настоящего времени на это не обращали должного внимания, и среди достижений нашей науки мы не находим ничего, что можно было бы использовать непосредственно для его разрешения. Вопрос, по существу, ставится впервые, и в дальнейшем мы попытаемся на него ответить. Мы увидим, что предшествующей сознанию ступенью развития психики является установка , к изучению которой мы и переходим непосредственно.
I. Общее учение об установке
Постановка проблемы установки
1. Иллюзия объема. Возьмем два разных по весу, но совершенно одинаковых в других отношениях предмета — скажем, два шара, которые отчетливо отличались бы друг от друга по весу, но по объему и другим свойствам были бы совершенно одинаковы. Если предложить эти шары испытуемому с заданием сравнить их между собой по объему, то, как правило, последует ответ: более тяжелый шар — меньше по объему, чем более легкий. Причем иллюзия эта обычно выступает тем чаще, чем значительнее разница по весу между шарами. Нужно полагать, что иллюзия здесь обусловлена тем, что с увеличением веса предмета обычно увеличивается и его объем, и вариация его по весу, естественно, внушает субъекту и соответствующую вариацию его в объеме.
Но экспериментально было бы продуктивнее разницу объектов по весу заменить разницей их но объему, т. е. предлагать повторно испытуемому два предмета, отличающихся друг от друга по объему, причем один (например, меньший) — в правую, а другой (больший) — в левую руку. Через определенное число повторных воздействий (обычно через 10-15 воздействий) субъект получает в руки пару равных по объему шаров с заданием сравнить их между собой. И вот оказывается, что испытуемый не замечает, как правило, равенства этих объектов; наоборот, ему кажется, что один из них явно больше другого, причем в преобладающем большинстве случаев в направлении контраста , т. е. большим кажется ему шар в той руке, в которую в предварительных опытах он получал меньший по объему шар. При этом нужно заметить, что явление это выступает в данном случае значительно сильнее и чаще, чем при предложении неодинаковых по весу объектов. Бывает и так, что объект кажется большим в другой руке, т. е. в той, в которую испытуемый получал больший по объему шар.
В этих случаях мы говорим об ассимилятивном феномене. Так возникает иллюзия объема.
Но объем воспринимается не только гаптически, как в этом случае; он оценивается и с помощью зрения. Спрашивается, как обстоит дело в этом случае.
Мы давали испытуемым на этот раз тахистоскопически пару кругов, из которых один был явно больше другого, и испытуемые, сравнив их между собою, должны были указать, какой из них больше. После достаточного числа (10-15) таких однородных экспозиций мы переходили к критическим опытам — экспонировали тахистоскопически два равновеликих круга, и испытуемый, сравнив их между собою, должен был указать, какой из них больше.
Результаты этих опытов оказались следующие: испытуемые воспринимали их иллюзорно; причем иллюзии, как правило, возникали почти всегда по контрасту. Значительно реже выступали случаи прямого, ассимилятивного характера. Мы не приводим здесь данные этих опытов. Отметим только, что число иллюзий доходит почти до 100% всех случаев.
2. Иллюзия силы давления. Но, наряду с иллюзией объема, мы обнаружили и целый ряд других аналогичных с ней феноменов и прежде всего иллюзию давления (1929 г.).
Испытуемый получает при посредстве барестезиометра одно за другим два раздражения — сначала сильное, потом сравнительно слабое. Это повторяется 10-15 раз. Опыты рассчитаны на то, чтобы упрочить в испытуемом впечатление данной последовательности раздражений. Затем следует так называемый критический опыт, который заключается в том, что испытуемый получает для сравнения вместо разных два одинаково интенсивных раздражения давления.
Результаты этих опытов показывают, что испытуемому эти впечатления, как правило, кажутся не одинаковыми, а разными, а именно: давление в первый раз ему кажется более слабым, чем во второй раз. Табл. 1, включающая в себя результаты этих опытов, показывает, что число таких восприятий значительно выше, чем число адекватных восприятий.
Таблица 1.
+ число случаев контраста; — число ассимиляции; = число адекватных оценок; ? число неопределенных ответов. То же значение имеют эти знаки и во всех нижеследующих таблицах.
Нужно заметить, что в этих опытах, как и в предыдущих, мы имеем дело с иллюзиями как противоположного, так и симметричного характера: чаще всего встречаются иллюзии, которые сводятся к тому, что испытуемый оценивает предметы критического опыта, т. е. равные экспериментальные раздражители как неодинаковые, а именно: раздражение с той стороны, с которой в предварительных опытах он получал более сильное впечатление давления, он расценивает как более слабое (иллюзия контраста). Но бывает в определенных условиях и так, что вместо контраста появляется феномен ассимиляции, т. е. давление кажется более сильным как раз в том направлении, в котором и в предварительных опытах действовало более интенсивное раздражение.
Мы находим, что более 60% случаев оценки действующих в критических опытах равных раздражений давления нашими испытуемыми воспринимается иллюзорно. Следовательно, не подлежит сомнению, что явления, аналогичные с иллюзиями объема, имели место и в сфере восприятия давления, существенно отличающегося по структуре рецептора от восприятия объема.
3. Иллюзия слуха. Наши дальнейшие опыты касаются слуховых впечатлений. Они протекают в следующем порядке: испытуемый получает в предварительных опытах при помощи так называемого «падающего аппарата» (Fallaparat) слуховые впечатления попарно, причем первый член пары значительно сильнее, чем второй член той же пары. После 10-15 повторений этих опытов следуют критические опыты, в которых испытуемые получают пары равных слуховых раздражений с заданием сравнить их между собой.
Результаты этих опытов суммированы в табл. 2, которая показывает, что в данном случае число иллюзий доходит до 76%. Следует заметить, что здесь, как, впрочем, и в опытах на иллюзию давления (табл. 1), число ассимилятивных иллюзии выше, чем это бывает обыкновенно; зато, конечно, значительно ниже число случаев контраста, которое в других случаях нередко поднимается до 100%. Нужно полагать, что здесь играет роль то, что в обоих этих случаях мы имеем дело с последовательным порядком предложения раздражений, т. е. испытуемые получают раздражения одно за другим, но не одновременно, с заданием сравнить их между собой, и нами замечено, что число ассимиляции значительно растет за счет числа феноменов контраста. Ниже мы попытаемся объяснить, почему это бывает так.
Цифры, полученные в этих опытах, не оставляют сомнения, что случаи феноменов, аналогичных с феноменом иллюзий объема, имеют место и в области слуховых восприятий.
Таблица 2.
4. Иллюзия освещения. Еще в 1930 г. я имел возможность высказать предположение, что явления начальной переоценки степени освещения или затемнения при светлостной адаптации могут относиться к той же категории явлений, что и описанные нами выше иллюзии восприятия, В дальнейшем это предположение было проверено в моей лаборатории следующими опытами: испытуемый получает два круга для сравнения их между собой по степени их освещенности, причем один из них значительно светлее, чем другой, В предварительных опытах (10-15 экспозиций) круги эти экспонируются испытуемым в определенном порядке: сначала темный круг, а затем — светлый. В критических же опытах показываются два одинаково светлых круга, которые испытуемый сравнивает между собой по их освещенности. Результаты опытов, как показывает табл. 3, не оставляют сомнения, что в критических опытах, под влиянием предварительных, круги не кажутся нам одинаково освещенными: более чем в 73% всех случаев они представляются нашим испытуемым значительно разными. Итак, феномен наш выступает и в этих условиях.
Таблица 3.
5. Иллюзия количества. Следует отметить, что при соответствующих условиях аналогичные явления имеют место и при сравнении между собой количественных отношений. Испытуемый получает в предварительных опытах два круга, из которых в одном мы имеем значительно большее число точек, чем в другом. Число экспозиций колеблется и здесь в пределах 10-15... В критических опытах испытуемый получает опять два круга, но на этот раз число точек в них одинаковое. Испытуемый, однако, как правило, этого не замечает, и в большинстве случаев ему кажется, что точек в одном из этих кругов заметно больше, чем в другом, а именно больше в том круге, в котором в предварительных опытах он видел меньшее число этих точек.
Таким образом, феномен той же иллюзии имеет место и в этих условиях.
6. Иллюзия веса. Фехнер в I860 г., а затем Г. Мюллер и Шуман в 1889 г. обратили внимание еще на один, аналогичный нашим, феномен, ставший затем известным под названием иллюзии веса. Он заключается в следующем: если давать испытуемому задачу повторно, несколько раз подряд, поднять пару предметов заметно неодинакового веса, причем более тяжелый правой, а менее тяжелый левой рукой, то в результате выполнения этой задачи у него вырабатывается состояние, при котором и предметы одинакового веса начинают ему казаться неодинаково тяжелыми, причем груз в той руке, в которую предварительно он получал более легкий предмет, ему начинает казаться чаще более тяжелым, чем в другой руке.
Мы видим, что по существу то же явление, которое было указано нами в ряде предшествующих опытов, имеет место и в области восприятия веса.
7. Попытки объяснения этих феноменов. Теория Мюллера . Если просмотрим все эти опыты, увидим, что, в сущности, всюду в них мы имеем дело с одним и тем же явлением: все указанные здесь иллюзии имеют один и тот же характер — они возникают в совершенно аналогичных условиях и, следовательно, должны представлять собой разновидности одного и того же феномена. Поэтому теория Мюллера, построенная специально с целью объяснения одного из указанных явлений, именно иллюзии веса, не может в настоящее время считаться удовлетворительной. Она имеет в виду специфические особенности восприятия веса и, конечно, для объяснения иллюзий других чувственных модальностей должна оказаться несостоятельной.
В самом деле! Мюллер рассуждает следующим образом: когда мы даем испытуемому в руки несколько раз по паре неодинаково тяжелых предметов, то в конце концов у него вырабатывается привычка для поднимания первого, т. е. более тяжелого, члена нары мобилизовать более сильный мускульный импульс, чем для поднимания второго члена пары. Если же теперь, после повторения этих опытов достаточное число раз (10-15), дать тому же испытуемому в каждую руку по предмету одинакового веса, то предметы эти будут казаться ему опять неодинаково тяжелыми. Ввиду того что у него выработалась привычка правой рукой поднимать более тяжелый предмет, он мобилизует при поднимании тяжести этой рукой более сильный импульс, чем при поднимании другой рукой. Но раз в данном случае фактически приходится поднимать предметы одинакового веса, то, понятно, мобилизованный в правой руке импульс к более тяжелому «быстрее и легче отрывает» тяжесть с подставки, чем это имеет место с левой стороны, и тяжесть справа легче «летит вверх», чем тяжесть слева.
Психологическую основу иллюзии, следовательно, следует полагать, согласно этой теории, в переживании быстроты поднимания тяжести: когда она как бы «летит вверх», она кажется легкой, когда же, наоборот, она поднимается выше медленно, то она как бы «прилипает к подставке» и переживается как более тяжелый предмет. Такова теория Мюллера.
Мы видим, что решающее значение, согласно этой теории, имеет впечатление «взлета вверх» или «прилипания» тяжести к подставке: без этих впечатлений мы не чувствовали бы различия между обеими тяжестями -- иллюзия бы не имела места.
Но ведь явления этого рода мы можем переживать лишь в случаях поднимания тяжестей, т. е. там, где имеет смысл говорить о впечатлениях «взлета вверх» или «прилипания к подставке». Между тем по существу то же явление, как мы видели, имеет место и в ряде случаев, где о впечатлениях этого рода и речи не может быть. Так, мы имеем дело с иллюзиями объема, силы давления, слуха, освещения, количества, словом, с иллюзиями, которые по существу нужно трактовать как разновидности одного и того же явления, не имеющего существенной или вовсе никакой связи с какими-нибудь определенными периферическими процессами. Оставаясь одним и тем же феноменом, в тактильной сфере она становится иллюзией давления, в зрительной и гаитической — иллюзией объема, в мускульной — иллюзией веса и т. д. По существу же она остается одним и тем же феноменом, для понимания сущности которого особенности отдельных чувственных модальностей, в которых он проявляется, существенной роли не играют. Поэтому совершенно ясно, что для объяснения этого феномена мы должны отвлечься от теории Мюллера и искать его в другом направлении.
И вот прежде всего возникает вопрос: что находим мы общего, в условиях наших опытов, в деятельности отдельных сенсорных модальностей, что можно было бы признать общей основой, на которой вырастают констатированные нами аналогичные друг другу явления иллюзии?
Теория «обманутого ожидания ». В психологической литературе мы встречаем теорию, которая, казалось бы, вполне отвечает поставленному здесь нами вопросу. Это — теория «обманутого ожидания». Правда, при ее разработке упомянутые нами аналоги иллюзии веса были еще не известны: они были впервые опубликованы нами в связи с проблемой об основах данной иллюзии позднее. Тем больше внимания заслуживает эта теория сейчас, когда наличие этих аналогов определенно указывает, что в основе интересующих здесь нас феноменов должно лежать нечто, имеющее, по существу, лишь формальное значение и потому могущее оказаться годным для объяснения тех случаев, которые, касаясь материала различных чувственных модальностей, столь сильно отличаются друг от друга со стороны содержания.
Теория «обманутого ожидания» пытается объяснить иллюзию веса следующим образом: в результате повторного поднимания тяжестей (или же для объяснения наших феноменов мы могли бы сейчас добавить — повторного воздействия зрительного, слухового или какого-либо другого впечатления) у испытуемого вырабатывается ожидание , что в определенную руку ему будет дан всегда более тяжелый предмет, чем в другую, и когда в критическом опыте он не получает в эту руку более тяжелого предмета, чем в другую, его ожидание оказывается обманутым, и он, недооценивая вес полученного им предмета, считает его более легким. Так возникает, согласно этой теории, впечатление контраста веса, а в соответствующих условиях и другие обнаруженные нами аналоги этого феномена.
Нет сомнения, что теория эта имеет определенное преимущество перед мюллеровской, поскольку она в основе признает возможность проявления наших феноменов всюду, где только может идти речь об «обманутом ожидании», следовательно, не только в одной, но и во всех наших чувственных сферах. Наши опыты именно и показывают, что интересующая здесь нас иллюзия не ограничивается сферой одной какой-нибудь чувственной модальности, а имеет значительно более широкое распространение.
Тем не менее принять эту теорию не представляется возможным. Прежде всего она малоудовлетворительна, поскольку не дает никакого ответа на существенный в нашей проблеме вопрос — вопрос о том, почему, собственно, в одних случаях возникает впечатление контраста, а в других — ассимиляции. Нет никаких оснований считать, что субъект действительно «ожидает», что он и в дальнейшем будет получать то же соотношение раздражителей, какое он получал в предварительных опытах. На самом деле такого «ожидания» у него не может быть, хотя бы после того, как выясняется после одной-двух экспозиций, что он получает совсем не те раздражения» которые он, быть может, действительно «ожидал» получить. Ведь в наших опытах иллюзии возникают не только после одной-двух экспозиций, но и далее.
Но и независимо от этого соображения теория «обманутого ожидания» все же должна быть проверена, и притом проверена, если возможно, экспериментально; лишь в этом случае можно будет судить окончательно о ее приемлемости.
Мы поставили специальные опыты, которые должны были разрешить интересующий здесь нас вопрос о теоретическом значении переживания «обманутого ожидания». В данном случае мы использовали состояние гипнотического сна, поскольку оно предоставляет в наше распоряжение выгодные условия для разрешения поставленного вопроса. Дело в том, что факт рапорта, возможность которого представляется в состоянии гипнотического сна, и создает нам эти условия.
Мы гипнотизировали наших испытуемых и в этом состоянии провели на них предварительные опыты. Мы давали им в руки обычные шары — один большой, другой малый и заставляли их сравнивать эти шары по объему между собой. По окончании опытов, несмотря на факты обычной постгипнотической амнезии, мы все же специально внушали испытуемым, что они должны основательно забыть все, что с ними делали в состоянии сна. Затем отводили испытуемого в другую комнату, там будили его и через некоторое время, в бодрствующем состоянии, проводили с ним наши критические опыты, т. е. давали в руки разные по объему шары, с тем чтобы испытуемый сравнил их между собой.
Наши испытуемые почти во всех случаях находили, что шары эти неравны, что шар слева (т. е. в той руке, в которую в предварительных опытах во время гипнотического сиа они получали больший по объему шар) заметно меньше, чем шар справа.
Таким образом, не подлежит сомнению, что иллюзия может появиться и иод влиянием предварительных опытов, проведенных в состоянии гипнотического сна, т. е. в состоянии, в котором и речи не может быть ни о каком «ожидании». Ведь совершенно бесспорно, что наши испытуемые не имели ровио никакого представления о том, что с ними происходило во время гипнотического сна, когда над ними проводились критические опыты, и «ожидать» они, конечно, ничего не могли. Бесспорно, теория «обманутого ожидания» оказывается несостоятельной для объяснения явлений наших феноменов.
8. Установка как основа этих иллюзий. Что же, если не «ожидание», в таком случае определяет поведение человека в рассмотренных выше экспериментах? Мы видим, что везде, во всех этих опытах, решающую роль играет не то, что специфично для условий каждого из них, — не сенсорный материал, возникающий в особых условиях этих задач, или что- нибудь иное, характерное для них, — не то обстоятельство, что в одном случае речь идет, скажем, относительно объема, гаитического или зрительного, а в другом — относительно веса, давления, степени освещения или количества. Нет, решающую роль в этих задачах играет именно то, что является общим для них всех моментом, что объединяет, а не разъединяет их.
Конечно, на базе столь разнородных по содержанию задач могло возникнуть одно и то же решение только в том случае, если бы все они в основном касались одного и того же вопроса, чего-то общего, представленного в своеобразной форме в каждом отдельном случае. И действительно, во всех этих задачах вопрос сводится к определению количественных отношений: в одном случае спрашивается относительно взаимного отношения объемов двух шаров, в другом — относительно силы давления, веса, количества. Словом, во всех случаях ставится на разрешение вопрос как будто об одной и той же стороне разных явлений — об их количественных отношениях.
Но эти отношения не являются в наших задачах отвлеченными категориями. Они в каждом отдельном случае представляют собой вполне конкретные данности, и задача испытуемого заключается в определении именно этих данностей. Для того чтобы разрешить, скажем, вопрос о величине кругов, мы сначала предлагаем испытуемому несколько раз по два неравных, а затем, в критическом опыте, по два равных круга. В других задачах он получает в предварительных опытах совсем другие вещи: два неодинаково сильных впечатления давления, два неодинаковых количественных впечатления, а в критическом опыте — два одинаковых раздражения. Несмотря на всю разницу материала, вопрос остается во всех случаях по существу один и тот же: речь идет всюду о характере отношения, которое мыслится внутри каждой задачи. Но отношение здесь не переживается в каком-нибудь обобщенном образе. Несмотря на то что оно имеет общий характер, оно дается всегда в каком-нибудь конкретном выражении. Но как же это происходит?
Решающее значение в этом процессе, нужно полагать, имеют наши предварительные экспозиции. В процессе повторного предложения их у испытуемого вырабатывается какое-то внутреннее состояние , которое подготовляет его к восприятию дальнейших экспозиций. Что это внутреннее состояние действительно существует и что оно действительно подготовлено повторным предложением предварительных экспозиций, в этом не может быть сомнения: стоит произвести критическую экспозицию сразу, без предварительных опытов, т. е. предложить испытуемому вместо неравных сразу же равные объекты, чтобы увидеть, что он их воспринимает адекватно. Следовательно, несомненно, что в наших опытах эти равные объекты он воспринимает по типу предварительных экспозиций, а именно как неравные.
Как же объяснить это? Мы видели выше, что об «ожидании» здесь говорить нет оснований: нет никакого смысла считать, что у испытуемого вырабатывается «ожидание» получить те же раздражители, какие он получал в предварительных экспозициях.
Но мы видели, что и попытка объяснить все это вообще как-нибудь иначе, ссылаясь еще на какие-нибудь известные психологические факты, тоже не оказывается продуктивной. Поэтому нам остается обратиться к специальным опытам, которые дали бы ответ на интересующий здесь нас вопрос. Это наши гипнотические опыты, о которых мы только что говорили.
Результаты этих опытов даны в табл. 4 (в процентах).
Таблица 4.
Мы видим, что результаты эти в основном точно те же, что и в обычных наших опытах (табл. 1), а именно: несмотря на то что испытуемый, вследствие постгипнотической амнезии, ничего не знает о предварительных опытах, не знает, что в одну руку он получал больший по объему шар, а в другую меньший, одинаковые шары критических опытов он все же воспринимает как неодинаковые: иллюзия объема и в этих условиях остается в силе.
О чем же говорят нам эти результаты? Они указывают на то, что, бесспорно, не имеет никакого значения, знает испытуемый что-нибудь о предварительных опытах или он ничего о них не знает: и в том и в другом случае в нем создается какое-то состояние, которое в полной мере обусловливает результаты критических опытов, а именно, равные шары кажутся ему неравными. Это значит, что в результате предварительных опытов у испытуемого появляется состояние, которое, несмотря на то что его ни в какой степени нельзя назвать сознательным, все же оказывается фактором, вполне действенным и, следовательно, вполне реальным фактором, направляющим и определяющим содержание нашего сознания. Испытуемый ровно ничего не знает о том, что в предварительных опытах он получал в руки шары неодинакового объема, он вообще ничего не знает об этих опытах, и тем не менее показания критических опытов самым недвусмысленным образом говорят, что их результаты зависят в полной мере от этих предварительных опытов.
Можно ли сомневаться после этого, что в психике наших испытуемых существует и действует фактор, о наличии которого в сознании и речи не может быть, — состояние, которое можно поэтому квалифицировать как внесознательный психический процесс, оказывающий в данных условиях решающее влияние на содержание и течение сознательной психики.
Но значит ли это, что мы допускаем существование области «бессознательного» и, таким образом, расширяя пределы психического, находим место и для отмеченных в наших опытах психических актов? Конечно нет! Ниже, когда мы будем говорить специально о проблеме бессознательного, мы покажем, что в принципе в широко известных учениях о бессознательном обычно не находят разницы между сознательными и бессознательными психическими процессами. И в том и в другом случае речь идет о фактах, которые, по-видимому, лишь тем отличаются друг от друга, что в одном случае они сопровождаются сознанием, а в другом — лишены такого сопровождения; по существу же содержания эти психические процессы остаются одинаковыми: достаточно появиться сознанию, и бессознательное психическое содержание станет обычным сознательным психическим фактом.
Но в нашем случае речь идет не о такого рода различии между сознательными душевными явлениями и теми специфическими процессами, которые, будучи лишены сознания, протекают вне его пределов. Здесь вопрос касается двух различных областей психической жизни, из которых каждая представляет собой особую, самостоятельную ступень развития психики и является носительницей специфических особенностей. В нашем случае речь идет о ранней, досознательной ступени психического развития, которая находит свое выражение в констатированных выше экспериментальных фактах и, таким образом, становится доступной научному анализу.
Итак, мы находим, что в результате предварительных опытов в испытуемом создается некоторое специфическое состояние, которое не поддается характеристике как какое-нибудь из явлений сознания. Особенностью этого состояния является то обстоятельство, что оно предваряет появление определенных фактов сознания или предшествует им. Мы могли бы сказать, что это состояние, не будучи сознательным, все же представляет своеобразную тенденцию к определенным содержаниям сознания. Правильнее всего было бы назвать это состояние установкой субъекта, и это потому, что, во-первых, это не частичное содержание сознания, не изолированное психическое содержание, которое противопоставляется другим содержаниям сознания и вступает с ними во взаимоотношения, а некоторое целостное состояние субъекта; во-вторых, это не просто какое-нибудь из содержаний его психической жизни, а момент ее динамической определенности . И наконец, это не какое-нибудь определенное, частичное содержание сознания субъекта, а целостная направленность его в определенную сторону на определенную активность. Словом, это скорее установка субъекта как целого, чем какое-нибудь из его отдельных переживаний, — его основная , его изначальная реакция на воздействие ситуации, в которой ему приходится ставить и разрешать задачи .
Но если это так, тогда все описанные выше случаи иллюзии представляются нам как проявление деятельности установки. Это значит, что в результате воздействия объективных раздражителей, в нашем случае, например, шаров неодинакового объема, в испытуемом в первую очередь возникает не какое-нибудь содержание сознания, которое можно было бы формулировать определенным образом, а скорее некоторое специфическое состояние, которое лучше всего можно было бы характеризовать как установку субъекта в определенном направлении.
Эта установка, будучи целостным состоянием, ложится в основу совершенно определенных психических явлений, возникающих в сознании. Она не следует в какой-нибудь мере за этими психическими явлениями, а, наоборот, можно сказать, предваряет их, определяя состав и течение этих явлений.
Для того чтобы изучить эту установку, было бы целесообразно наблюдать ее достаточно продолжительное время. А для этого было бы важно закрепить , зафиксировать ее в необходимой степени. Этой цели служит повторное предложение испытуемому наших экспериментальных раздражителей. Эти повторные опыты мы обычно называем фиксирующими или просто установочными, а самую установку, возникающую в результате этих опытов, фиксированной установкой .
Чтобы подтвердить высказанные здесь нами предположения, дополнительно были проведены следующие опыты. Мы давали испытуемому нашу обычную предварительную или, как мы будем называть в дальнейшем, установочную серию — два шара неодинакового объема.
Новый момент был введен лишь в критические опыты. Обычно в качестве критических тел испытуемые получали в руки шары, по объему равные меньшему из установочных. Но в этой серии мы пользовались в качестве критических шарами, которые по объему были больше, чем больший из установочных, Это было сделано в одной серии опытов, В другой серии критические шары заменялись другими фигурами — кубами, а в оптической серии опытов — рядом различных фигур.
Результаты этих опытов подтвердили высказанное нами выше предположение; испытуемым эти критические тела казались неравными — иллюзия и в этих случаях была налицо.
Раз в критических опытах в данном случае принимала участие совершенно новая величина (а именно шары, которые отличались по объему от установочных, были больше, чем какой-нибудь из них), а также ряд пар других фигур, отличающихся от установочных, и тем не менее они воспринимались сквозь призму выработанной на другом материале установки, то не подлежит сомнению, что материал установочных опытов не играет роли и установка вырабатывается лишь на основе соотношения, которое остается постоянным, как бы ни менялся материал и какой бы чувственной модальности он ни касался.
Еще более яркие результаты получим мы в том же смысле, если проведем на этот раз не критические, как выше, а установочные опыты при помощи нескольких фигур, значительно отличающихся друг от друга по величине.
Например, предлагаем испытуемому тахистоскопически, последовательно друг за другом, ряд фигур: сначала треугольники — большой и малый, затем квадраты, шестиугольники и ряд других фигур попарно в том же соотношении.
Словом, установочные опыты построены таким образом, что испытуемый получает повторно лишь определенное соотношение фигур: например, справа — большую фигуру, а слева — малую; сами же фигуры никогда не повторяются, они меняются при каждой отдельной экспозиции.
Надо полагать, что при такой постановке опытов, когда постоянным остается лишь соотношение (большой — малый), а все остальное меняется, у испытуемых вырабатывается установка именно на это соотношение, а не на что-нибудь другое. В критических же опытах они получают пару равных между собой фигур (например, пару равных кругов, эллипсов, квадратов и т. п.), которые они должны сравнить между собой.
Каковы же результаты этих опытов? Остановимся лишь на тех из них, которые представляют непосредственный интерес сточки зрения поставленного здесь вопроса. Оказывается, что, несмотря на непрерывную меняемость установочных фигур, при сохранении нетронутыми их соотношений, факт обычной нашей иллюзии установки остается вне всякого сомнения. Испытуемые в ряде случаев не замечают равенства критических фигур, причем господствующей формой иллюзии и в этом случае является феномен контраста.
Нужно, однако, отметить, что в условиях абстракции от конкретного материала, т. е. в предлагаемых вниманию читателя опытах, действие установки оказывается, как правило, менее эффективным, чем в условиях ближайшего сходства или полного совпадения установочных и критических фигур. Это, однако, вовсе не означает, что в случаях совпадения фигур установочных и критических опытов мы не имеем дела с задачей оценки соотношения этих фигур. Задача по существу и в этих случаях остается та же. Но меньшая эффективность этих опытов в случаях полной абстракции от качественных особенностей релятов становится понятной сама собою.
Подводя итоги сказанному, мы можем утверждать, что вскрытые нами феномены самым недвусмысленным образом указывают на наличие в нашей психике не только сознательных, но и досозпательных процессов, которые, как выясняется, мы можем характеризовать как область наших установок.
9. Проблема восприятия по контрасту. В связи с этим возникает вопрос, который необходимо должен быть разрешен прежде, чем окончательно признать, что в этих опытах дело касается действительно наших установок.
Когда речь идет об установке, предполагается, что это определенное состояние, которое как бы предваряет решение задачи, как бы заранее включает в себя направление, в котором задача на деле должна быть разрешена. В наших опытах установка вычленяется в процессе предварительных или подготовительных экспозиций в направлении того, что, например, шар слева должен быть больше, чем шар справа; но предлагаемая затем критическая экспозиция экспериментальных шаров показывает, что это предположение очень часто не оправдывается. Напротив, получается совершенно обратное: шар слева кажется не больше, чем шар справа, а наоборот, он кажется заметно меньше. Таким образом, факт иллюзий контраста, столь частых в наших опытах, ставит под сомнение наше предположение, что в них — в этих опытах — исследуется именно установка, а не что-либо другое.
Спрашивается, как понять факт возникновения иллюзий, контрастных установке, предполагаемой в наших опытах. Прежде всего, по-видимому, не должно быть никакого сомнения в том, что в этих опытах мы имеем дело действительно с активностью установки. Дело в том, что, как мы уже указывали выше, факт возникновения иллюзий обусловливается исключительно опытами с неравными объектами, предшествующими экспозиции равных критических объектов. Без этих предшествующих экспозиций иллюзии обычно не бывает. Следовательно, не остается сомнения, что эти экспозиции и являются необходимым условием возникновения иллюзии, и единственное, что мы можем в данном случае допустить, так это факт выработки в субъекте, под влиянием повторных установочных опытов, готовности восприятия все тех же неравных объектов. Не было бы никакого сомнения, что готовность эту можно трактовать именно как установку, если бы мы имели здесь не феномен контраста, а явление ассимиляции, созвучной с ней.
Специальные опыты, которые были поставлены у нас для проверки этой возможности, заключались в следующем: испытуемые получали в качестве установочных объектов круги, которые чем дальше в ряду, тем больше отличались друг от друга по размерам площади: мы начинали с экспозиции кругов в 25 и 26 мм в диаметре, за этим следовали круги 24 и 26 мм и, наконец, круги в 22 и 26 мм.
Результаты этих опытов суммированы в табл. 5 (в процентах).
Таблица 5.
Мы видим, что реакции, которые даются нашими испытуемыми на воздействующие раздражения, не одинаковы в том смысле, что они являются частью ассимилятивными и частью — контрастными (не считая случаев оценки их равными). Интерес представляет распределение этих реакций. Мы видим, что они тем больше отличаются друг от друга в количественном отношении, чем сильнее разница между установочными объектами, и притом — и это особенно интересно — это различие распределяется для обоих видов реакций в противоположных направлениях: чем больше разница между этими кругами, тем выше показатели явлений контраста по сравнению с явлениями ассимиляции, и наоборот, чем ниже разница между установочными фигурами, тем выше число случаев ассимиляции. Причем нужно особенно подчеркнуть, что в наших опытах встречается соотношение размеров установочных фигур, которое оказывается особенно преимущественным для выявления именно феномена ассимиляции. Это соотношение кругов в 25 и 26 мм в диаметре. При этом соотношении число ассимиляции равно 68% всех случаев. Вообще следует иметь в виду, что чем ниже разница в величине установочных фигур, тем выше число ассимилятивных восприятий. Эго наблюдение интересно в данном случае в том смысле, что не подлежит сомнению, что в наших опытах мы имеем дело именно с установкой, которая, по существу, может действовать непосредственно лишь ассимилирующим образом.
Но, с другой стороны, в этих же опытах мы имеем дело не только с ассимиляциями. Наоборот, число случаев контрастных восприятий здесь вовсе не редкое явление. Более того, в преобладающем большинстве случаев, а именно при сравнительно высоких разницах в объеме установочных объектов, эти феномены начинают занимать не только преобладающее, но и исключительное место: бывает, что в этих условиях случаев ассимиляции почти вовсе не встречается. Это обстоятельство ставит перед нами задачу выяснить, как возможно, что при наличии установки определенного направления мы получаем столь большое число случаев, контрастных этой установке.
Если допустить, что восприятия по контрасту особенно часто появляются в тех случаях, в которых между установочными объектами констатируется явно большое различие с какой-нибудь определенной стороны, то следует полагать, что в этих условиях как раз и выступает активность фактора, затрудняющего реализацию наличной установки. Когда на испытуемого повторно воздействуют два резко отличающихся друг от друга объекта, то, очевидно, это вырабатывает в нем соответствующую установку — готовность получать в руки именно резко отличные друг от друга объекты. Но вот он получает в руки равные по объему предметы. Это обстоятельство, следует полагать, настолько сильно отличается от того, к чему у испытуемого выработана установка, что он не оказывается уже в состоянии воспринять его на основе этой установки. Естественным результатом этого может быть лишь одно: испытуемый должен ликвидировать эту явно неподходящую установку и попытаться воспринять действующее на него впечатление адекватно. Но если мы допустим, что вообще не существует никаких восприятий без наличия соответствующих установок, то станет понятно, что вместо ликвидированной неадекватной установки у субъекта должна возникнуть новая, более адекватная ситуации установка. Мы находим, что это становится возможным лишь спустя некоторое время. А до того новая установка, возникающая взамен существующей, явно несоответствующей установки, оказывается противоположной этой последней и испытуемый воспринимает ситуацию на основе этой объективно не обоснованной, но и не фиксированной противоположной установки. Однако эта последняя замирает сравнительно быстро и у испытуемого постепенно закрепляется установка, дающая возможность адекватного восприятия действующих на него раздражителей. Так протекает процесс постепенного приспособления испытуемого к воздействующим на него впечатлениям.
Эти предположения относительно происхождения случаев контрастных восприятий могут показаться несколько искусственными. Однако существуют дополнительные соображения, которые говорят в их пользу, и нам необходимо коснуться их здесь.
Дело в том, что проблематичным в данном случае является сам факт контрастного восприятия. В самом деле, откуда этот контраст, когда действие установки должно быть по существу связано лишь с ассимилирующим влиянием? Существенным в этом случае является то обстоятельство, что в этих опытах мы имеем дело с явлениями количественных отношений: задача здесь заключается всюду в сравнении явлений в отношении силы давления, веса, объема и т. п., т. е. со стороны моментов, которые могут быть выражены в количественных показателях. Но известно, что контрастность свойственна лишь явлениям количества, к другой какой-нибудь сфере действительности эта категория обычно не применяется. Поэтому если мы попытаемся исследовать установку в сфере не количественных, а качественных отношений, то, быть может, там перед нами откроется совершенно иная картина.
В дальнейшем изложении мы не раз будем иметь случаи говорить относительно фактов установки по отношению к миру качественно отличающихся друг от друга явлений. Я здесь назову однн из экспериментальных способов изучения фактов этой категории!
Если дать испытуемому привыкнуть читать, скажем, текст на латинском языке, а затем через некоторое время предложить ему урывками какие-нибудь русские слова, но составленные из букв, общих с латинским шрифтом (например, вор), то окажется, что испытуемый в течение некоторого времени и эти русские слова будет читать как латинские.
Нет сомнения, что здесь в процессе чтения латинских слов у испытуемого активируется соответствующая установка — установка читать по-латыни, и, когда ему предлагают русское слово, т. е. слово на хорошо понятном ему языке, он читает его, как если бы оно было латинское. Только через некоторый промежуток времени испытуемый начинает замечать свою ошибку.
Из этих опытов становится ясным, что при разрешении задачи, которая здесь стоит перед испытуемым, случаи возникновения явлений контраста исключены совершенно и испытуемый проходит все ступени приспособления к адекватному чтению, исключая ступень восприятий по контрасту.
Таким образом, мы находим, что факт проявления установки в опытах на задачи качественного содержания делает бесспорным, что и в количественных опытах, в которых речь идет о феноменах контраста, мы имеем дело с активностью все той же установки.
Следовательно, можно считать, что установка относится к той категории фактов действительности, которая находит возможность проявления в самых разнообразных условиях: установка к оценкам «больше» или «меньше» или вообще количественных отношений этого рода может быть вызвана всюду, где только имеют место эти отношения, точно так же как и установка на качественные особенности.
О методе изучения установки
Мы убедились, что в основе изложенных выше явлений иллюзий лежит некоторое специфическое состояние, которое нужно характеризовать как установку активно действующего субъекта; все они — эти иллюзии — представляют собой иллюзии установки.
Но если допустить это, то перед нами сейчас же встанет вопрос более общего характера, вопрос не только о том, что является основой определенной группы психических явлений — узкого круга наших иллюзорных переживаний, а прежде всего вопрос о природе этой основы — о психологии самой установки. И вот все дальнейшее изложение посвящается этому вопросу. Важнейшая задача, возникающая сейчас перед нами, это задача установления метода нашего исследования.
В предыдущем изложении мы познакомились с экспериментами, давшими нам возможность выявить ряд разновидностей иллюзий установки. И вот возникает вопрос, можем ли мы успешно использовать этот же метод и для более или менее полного изучения проблемы установки вообще.
Прежде всего нужно иметь в виду, что перед нами стоит вопрос об изучении не какого-нибудь отдельного психического факта, а того специфического состояния, которое я называю установкой. Как мы увидим ниже, для возникновения этой последней достаточно двух элементарных условий — какой-нибудь актуальной потребности у субъекта и ситуации ее удовлетворения. При наличии обоих этих условий в субъекте возникает установка к определенной активности. То или иное состояние сознания, то или иное из его содержаний, вырастает лишь на основе этой установки. Следовательно, мы должны точно различать, с одной стороны, установку, а с другой — возникающее на ее базе конкретное содержание сознания. Установка сама, конечно, не представляет собой ничего из этого содержания, и понятно, что характеризовать ее в терминах явлений сознания не представляется возможным. Но допустим, что мы зафиксировали достаточно прочно какую-нибудь из наших установок. В этом случае она будет представлена в сознании всегда каким-либо определенным содержанием, возникающим на базе этой установки. Если актуализировать эту последнюю повторно, то мы будем замечать, что каждый раз у нас возникает в сознании все то же содержание.
Предложим теперь субъекту с такой фиксированной установкой пережить, скажем, воспринять содержание, лишь в незначительной степени отличающееся от того, что он переживает обычно на базе этой установки. Что же получится в этом случае? Из наших опытов мы знаем, что такого рода содержание, вместо того чтобы актуализировать новую, адекватную ему установку, переживается всегда на базе уже имеющейся фиксированной установки. Следовательно, мы можем сказать, что одна и та же фиксированная установка может лежать в основе одинакового переживания ряда различных, но близко стоящих друг от друга объективных содержаний. Установка в этом случае обусловливает идентификацию в переживаниях ряда сравнительно незначительно различных ситуаций. В наших опытах это находит свое выражение в факте иллюзорных восприятий двух равных раздражителей (например, равных шаров) неравными, в факте, который выступает обычно в наших критических опытах и остается в силе более или менее продолжительное время, пока фиксированная установка не заглохнет и не даст возможности актуализироваться новой, на этот раз уже адекватной ситуации установке.
Значит, несомненно, пока имеется налицо факт этого иллюзорного переживания, мы имеем право говорить об активности лежащей в его основе фиксированной установки, и в зависимости от того, как протекает это переживание, у нас открывается возможность судить об особенностях этой установки, следить за процессом ее протекания.
Таким образом, мы видим, что наблюдение иллюзии открывает нам возможность изучения установок, лежащих в основе этих переживаний. Правда, установки эти могут быть лишь фиксированными, но, во-первых, именно они представляют для нас особенный интерес, поскольку являются обычными основами человеческого опыта, и, во-вторых, они не имеют в себе ничего существенно нового сравнительно с актуальными установками, возникающими на базе новых ситуаций и потребностей субъекта, а потому в известной мере заменяют возможность изучения и этих актуальных установок.
Некоторые из догматических предпосылок традиционной психологии
Прежде чем обратиться к исследованию проблемы установки, займемся сначала анализом догматически допущенных предпосылок традиционной психологии, исключающих саму возможность постановки этой проблемы. В данном случае мы имеем в виду, во-первых, проблему непосредственной связи между сознательными психическими явлениями и, во-вторых, проблему эмпирического характера этой связи.
1. О постулате непосредственности. Современная буржуазная психология, как мне кажется, целиком базируется на предварительно не проверенной, критически не осознанной, догматически воспринятой предпосылке, смысл которой заключается в положении о том, будто объективная действительность непосредственно и сразу влияет на сознательную психику и в этой непосредственной связи определяет ее деятельность. На основе этой предпосылки возникает ряд ничем не обоснованных, ложных проблем и бесплодных попыток их разрешения.
Попытаемся ближе охарактеризовать эту догматическую предпосылку традиционной психологии.
Быстрому и плодотворному развитию естественных наук, между прочим, в значительной степени содействовало и то обстоятельство, что с самого начала здесь господствовала точка зрения, которая впоследствии была сформулирована некоторыми из ученых как принцип «замкнутой каузальности».
Смысл этого принципа в данном случае заключается в признании того, что физическое следствие может быть активировано действием лишь физической причины, что между этими явлениями можно констатировать лишь наличие прямой или непосредственной связи, что для воздействия одного из них на другое нет никакой необходимости искать в качестве посредствующего члена какое-нибудь иное явление, которое не принадлежало бы к категории явлений физических. Нужно полагать, что сравнительно быстрый темн развития естественных наук, характеризующий наше время, был бы вовсе невозможен, если бы не было уверенности, что физические явления находятся в непосредственной связи друг с другом и определяются в процессе этой взаимной связи.
Итак, быстрый темп развития в области естественных наук в значительной степени базируется на признании факта непосредственной связи между физическими явлениями. Her ничего удивительного, что этот же принцип непосредственной связи явлений был перенесен и в сферу других наук в надежде, что это обстоятельство сделается основой такого же успешного темпа развития и в этих областях знания.
Нет сомнения, что явления психической жизни создают некоторое затруднение для признания принципа непосредственной связи между ними. Ведь они имеют смысл, поскольку опосредствуют нам особенности внешней ситуации, которая сама не является фактом психической действительности. Несмотря на это, и в психологии была сделана попытка положить в основу ее исследований все тот же принцип непосредственной связи явлений, в этом случае — принцип непосредственной связи между самими психическими явлениями. Согласно этой точке зрения, причины изменений в мире этих явлений следовало бы искать не где-нибудь за ними, а в них же самих, полагая, что психические явления обусловливаются психическими же причинами.
Теоретическое обоснование этой точки зрения дано «в принципе замкнутой каузальности природы», формулированной Вундтом.
Как известно, Вундт полагал, что психические следствия имеют в своей основе активность психических же причин. Но фактически эту точку зрения применяли в науке и до Вундта. Гербарт, например, всю психическую жизнь, все ее содержание пытался объяснить фактами взаимодействия представлений. Характерно, что, но Гербарту, эти взаимодействия имеют чисто механический характер: сильное представление одолевает менее сильное и гонит его из пределов сознания. Поэтому вопрос о том, что является в каждый данный момент содержанием нашей психики, всецело зависит от отношений со стороны интенсивности между отдельными представлениями, имеющимися в каждый данный момент у субъекта. Ясно, что у Гербарта речь шла о механике представлений.
Еще определеннее, быть может, представлен принцип непосредственности в учениях ассоциационистической психологии. Согласно основным положениям представителей этого течения, все содержание нашей психики определяется на основе непосредственной связи, ассоциации между нашими представлениями: достаточно появиться в сознании одному из членов этой связи, чтобы за ним последовало бы появление и другого, в каком-нибудь смысле связанного с ним представления. Отсюда понятно, что, согласно убеждениям ассоциационистов, все содержание нашей психической жизни базируется на ассоциациях, закрепленных между психическими явлениями, — психические следствия вырастают на основе психических причин, психические процессы и явления действуют на психическую же сферу действительности.
Вундт, который, как известно, стоит в оппозиции как к психологии Гербарта, так и к ассоциационистической психологии, не только продолжает практически базироваться на позициях непосредственности, но и пытается дать им некоторое философское обоснование. Он полагает, что единственно бесспорное наблюдение, которое имеется у человека, это наблюдение над единством сознания, т. е. над непосредственной взаимной связью психологических явлений между собой: психические процессы сами связаны взаимно друг с другом, сами оказывают непосредственно взаимные влияния друг на друга. Психология как эмпирическая наука должна, по мнению Вундта, целиком базироваться на этих бесспорных фактах и пытаться объяснить интересующие ее явления, исходя из этих фактов. Это значит, что она должна полагать в основе явлений психики причины психического же характера; словом, искать объяснения психических фактов всецело внутри границ психической жизни. Всякую попытку оставить эти границы для того, чтобы искать объяснения психических явлений вне этих последних, следует считать, по Вундту, ненаучной и потому непродуктивной попыткой. Следовательно, психика, по представлению Вундта, должна быть понимаема как совокупность закономерно друг на друга действующих и взаимно связанных между собой сознательных явлений.
Эта точка зрения остается в силе в буржуазной психологии и по настоящее время. Одна из наиболее влиятельных современных психологических теорий, гештальттеория , определенно продолжает стоять на той же точке зрения непосредственности взаимной связи психических явлений. Основное положение этой психологической теории заключается в следующем: в сфере наших переживаний не частичные процессы оказывают влияние друг на друга и, таким образом объединяясь, создают сложные переживания, а, наоборот, именно эти последние определяют собой мир отдельных психических процессов, протекающих в нашем сознании. Но ведь оба эти процесса, как сложные целые, так и частичные, составляют мир психических явлений, и, следовательно, проблема психической причинности разрешается, согласно принципам гештальттеории, все так же на основе признания идеи непосредственной взаимной связи сознательных психических процессов между собой. Мы видим, идея непосредственности связи сознательных психических явлений и здесь остается в силе.
Но существует и другое направление в современной психологии, которое не признает принципа параллелизма между физическим и психическим феноменами — принципа, лежащего в основе указанных выше теорий. Оно допускает возможность взаимодействия между явлениями физическими и психическими. Согласно этой теории, ничто не мешает нам считать, что причинная связь может существовать и между этими двумя категориями явлений: физическое, воздействуя на психическое, вызывает в нем ряд процессов, и наоборот.
Однако точка зрения непосредственности и в этом случае остается в силе. Здесь допускается факт наличия прямой, непосредственной связи даже между такими разнородными явлениями, как явления физические и психические. Так называемые теории взаимодействия отличаются от параллелистических не в чем-нибудь основном и принципиальном, а лишь в производном и второстепенном: мысль о непосредственном характере связи между этими явлениями в обеих этих теориях остается догматически принятым постулатом.
Но общепризнано, что человек, так же как и вообще все живое, достигает наличной в каждый данный момент ступени своего развития лишь в процессе взаимодействия со средой. Однако с точки зрения теории непосредственности это утверждение не выражает действительного положения вещей. Наоборот, оно полагает, что, в сущности, не человек, а психика его находится во взаимоотношениях со средой, что она представляет собой направляющую силу, что всю историю человека создает она — эта психика. Это чисто идеалистическое утверждение очень характерно для всей буржуазной психологии, и интересно, что оно принадлежит к числу ее кардинальных основных положений.
Конечно, попытка совершенно игнорировать субъекта и строить науку о психической жизни человека без всякого участия с его стороны, как это делала традиционная психология, не могла остаться незамеченной со стороны даже буржуазных мыслителей. И вот еще Гегель совершенно определенно поставил этот вопрос и попытался разрешить его как мог. Он утверждал, что субъект представляет собой «сознание или самосознание» и ничего более. Таким образом, говоря о факте взаимоотношения психики с окружающей средой, он хотел сказать, что субъектом этих взаимоотношений является человек, поскольку он ничего, кроме «сознания или самосознания», собой не представляет.
В том же смысле пытается разрешить эту проблему и Вундт. Он утверждает, что с точки зрения научной психологии субъект представляет собой лишь совокупность психических явлений. Мыслить субъекта в ином понимании означало бы, по его мнению, восстановить в науке старое понятие о субстанции, что нисколько не подвинуло бы нас вперед в деле научного изучения фактов психической жизни. Таким образом, мы видим, что и Вундт формулирует свое отношение к интересующей нас здесь проблеме с позиций идеалистической философии.
Наибольший интерес с точки зрения стоящей перед нами проблемы представляет позиция В. Штерна. Принципы его «персоналистической» психологии в основном плохо согласуются с попытками сведения понятия персоны — этого основного понятия его философских и психологических построений — к идее той же совокупности психических фактов. Тем не менее, несмотря на ряд отступлений, он в конце концов все же принужден вернуться к идее связи психических процессов, регулируемых персоной. Так как у него вовсе не имеется точных указаний на фактическую действительность еще чего-либо иного (кроме обычных психических феноменов), могущего составить содержание понятия персоны, он, по существу, принужден ограничиться лишь этими феноменами, с прибавлением к ним тех же дополнительных определений, которые взяты исключительно из арсенала метафизических понятий, не имеющих действительного значения для науки. Ввиду отсутствия в системе Штерна позитивного содержания понятия личности, он принужден пользоваться при ее характеристике лишь обычными психологическими понятиями.
Таким образом, мы видим, что общепризнанным принципом традиционной психологии является положение о непосредственности характера связи между обычными психическими или между психическими и физическими процессами.
2. Эмпиристический постулат. К ряду таких же малопроверенных предпосылок эмпирической психологии относится положение, согласно которому в основу человеческой жизни следует полагать наличие некоторого чисто эмпиристического принципа, регулирующего всю жизнь и поведение живого существа. Смысл этого эмпиристического принципа сводится к следующему: между живым организмом и средой следует предположить в принципе наличие глубокой пропасти, которая не дает живому организму возможности непосредственно пользоваться данными этой среды. Для того чтобы живое существо могло выделить в среде что-нибудь для него необходимое, что-нибудь подходящее для удовлетворения его потребностей, для этого оно должно обратиться к ряду «проб и ошибок» и продолжать эти «пробы и ошибки» до тех пор, пока случайно не натолкнется на что-нибудь подходящее для удовлетворения его потребности. Всю историю жизни такого животного нужно представлять себе по образу поведения в экспериментальном лабиринте, в котором, например, крыса обычно ориентируется именно в результате целого ряда «проб и ошибок». С этой точки зрения среда, в которой приходится жить животному, представляет собой громадный лабиринт, в котором удается ориентироваться в какой-то степени лишь в результате большого количества проб, сопровождающихся не менее большим количеством ошибок. Условия и образ жизни животных на данных ступенях их развития представляют собой продукт длинного ряда «проб и ошибок», совершенных в не менее длинном ряду предшествующих поколений.
Такова эмпиристическая предпосылка современной буржуазной психологии. Нетрудно было бы показать, с какой исключительностью господствует эта точка зрения в современной науке. Однако я не думаю останавливаться здесь на этом. Я хочу лишь обратить внимание читателя на то, что в наше время была сделана попытка с тем, чтобы хоть несколько смягчить безусловное господство этой эмпиристической предпосылки в нашей науке. В данном случае я имею в виду учение представителей гештальттеории об особой форме нашего познавательного отношения к действительности, которую они называют Einsicht (insight). Особенно останавливается на этом понятии Кёлер, который, кажется, впервые и ввел его в науку. Он отмечает наличие этого познавательного пути у антропоидов, которым нужно было разрешить специально для них построенную задачу на овладение кормом, находящимся в их поле зрения. Антропоиды сразу овладевали задачей, после некоторого числа неудачных опытов они ее разрешали «раз и навсегда», без постепенно подвигающихся вперед попыток ее разрешения. По мнению Кёлера, в данном случае мы имеем дело не с процессом постепенного приближения животного к возможности овладения задачей, а с фактом сразу открывшегося ему способа ее разрешения. Он считает, что в этом случае мы имеем дело с актом своеобразного усмотрения (Einsicht) способа решения задачи животным, отличающегося от дискурсивного пути мышления, свойственного человеку.
Более близкой характеристики Einsicht, могущей открыть ее истинное содержание, автор по существу не пытается дать, и в дальнейших исканиях по этому вопросу не оказывается ничего существенного, что можно было бы положить в основу понятия об этом своеобразном «способе мышления». Поэтому-то в настоящее время совершенно определенно наблюдается в науке ряд попыток сведения Einsicht к явлению обычных познавательных процессов.
В таком исходе научного мышления о природе Einsicht в наших условиях нет. собственно, ничего неожиданного. Поскольку в распоряжении психологической науки находятся покалишь мысли о наличии обычных явлении нашего сознания, в данном случае о наших обычных познавательных процессах, ничего общего не имеющих с Einsicht, трудно себе представить, чтобы наблюдения в этом роде нашли бы себе адекватную квалификацию.
Но если допустить, что, помимо обычных явлений сознания, у нас имеется и нечто другое, что, не являясь содержанием сознания, все же определяет его в значительной степени, то тогда перед нами открывается возможность судить о явлениях или фактах, подобных Einsicht, с новой точки зрения, а именно; открывается возможность обосновать наличие этого «другого» и, что особенно важно, вскрыть в нем определенное реальное содержание.
Если признать, что живое существо обладает способностью реагировать в соответствующих условиях активацией установки, если считать, что именно в ней — в этой установке — мы находим новую сферу своеобразного отражения действительности, о чем мы будем говорить подробнее ниже, то тогда станет понятным, что именно в этом направлении и следует искать ключ к пониманию действительного отношения живого существа к условиям среды, в которой ему приходится строить свою жизнь.
Основные условия деятельности
Мы должны исходить из мысли о наличии двух основных условий, без которых акты поведения человека или какого-либо другого живого существа были бы невозможны» Это прежде всего наличие какой-либо потребности у субъекта поведения, а затем и ситуации, в которой эта потребность могла бы быть удовлетворена. Это — основные условия возникновения всякого поведения, и прежде всего установки к нему. Нам необходимо ближе познакомиться с этими условиями.
1. Потребность. В науке нередко приходится встречаться с термином «потребность». Особенно часто используется он в экономических науках. Здесь, однако, мы не думаем лишь о том значении, которое мыслится в понятии потребности специально с позиций экономических наук, В данном случае мы имеем в виду самое широкое значение этого слова — не только экономическое. Если представить себе, что организм испытывает нужду в чем-нибудь, например в экономическом благе, в какой-нибудь другой ценности — практической или теоретической безразлично, в самой активности или, наоборот, в отдыхе и т. п., то во всех этих случаях можно говорить, что мы имеем дело с той или иной потребностью. Словом, как потребность можно квалифицировать всякое состояние психофизического организма, который, нуждаясь в изменениях окружающей среды, дает импульсы к необходимой для этой цели активности.
При этом нужно помнить, что активность должна быть понимаема в данном случае не только как прием, гарантирующий нам средства удовлетворения потребностей, а одновременно и как источник, дающий возможность непосредственного их удовлетворения.
Дело в том, что необходимо различать два основных рода потребностей — потребности субстанциональные и потребности функциональные.
В первом случае мы имеем в виду потребности, для удов- летворення которых необходимо что-нибудь субстанциональное, нечто, по получении чего потребность оказывается удовлетворенной. Так, например, состояние голода представляет собой пример определенной субстанциональной потребности: для того чтобы утолить голод, необходимо иметь, например, хлеб.
Но эта категория еще не исчерпывает всех имеющихся у нас потребностей. Как мы только что отметили, в живом организме намечается стремление к тому или иному виду активности. В организме констатируется не нужда в чем-либо субстанциональном: он стремится к активности как таковой, он нуждается просто в самой деятельности. Это значит, что естественное состояние живого организма вовсе не заключается в неподвижности. Наоборот, живой организм находится в состоянии постоянной подвижности. Он прекращает ее лишь временно и условно. Это — тогда, когда организм принужден обратиться к отдыху, хотя, впрочем, и здесь абсолютной приостановки деятельности у него никогда не бывает: органические процессы и в этих случаях, как и во всех других, продолжают быть активными. В зависимости от условий, в которых приходится жить организму в каждый данный момент, у него появляется потребность к деятельности и функционированию в том или ином направлении. Этого рода потребности мы и называем функциональными потребностями.
Эти две основные группы исчерпывают все богатства потребностей, имеющихся у животных. Но они же служат основными категориями и тех потребностей, какие появляются у человека по мере развития условий его социальной, его культурной жизни. Культура порождает у него ряд новых потребностей, и чем дальше она развивается, тем обширнее становится их круг. В качестве примера потребности, которую можно было бы считать чисто человеческой, можно назвать теоретическую потребность. Правда, в литературе мы нередко имеем случаи, когда речь заходит относительно таких, как я думаю, чисто человеческих признаков у животных, в частности у обезьян, каким является, например, любознательность. Но, строго говоря, нет оснований антропоморфизировать даже признаки высших обезьян. Сейчас я хочу лишь отметить, что, бесспорно, в качестве своеобразной группы потребностей, выработавшихся у человека, можно назвать группу теоретических потребностей.
Но являются ли эти последние чем-либо новым с точки зрения той основной группировки потребностей, которую мы наметили выше? Субстанциональной считать теоретическую потребность или функциональной?
Если мы вдумаемся в понятие теоретической потребности, мы найдем, что речь идет здесь о случаях, в которых субъект, стоящий перед теоретическим разрешением задачи, останавливается , прекращает соответствующие манипуляции, к которым он прибегает в процессе работы над задачей, и обращает ее, эту задачу, в специальный объект своего размышления. Вот, собственно, перед нами момент объективации (о чем мы будем говорить ниже), за которым начинается процесс теоретического отношения к задаче.
Спрашивается: что мы имеем здесь? К какой категории можно отнести потребность, которую мы стремимся удовлетворить в этом случае?
Конечно, говорить здесь о функциональных потребностях вряд ля имеются основания. Акты теоретической мысли направлены, несомненно, не на цель удовлетворения той или иной функциональной потребности. Они, эти акты, нужны для вполне определенных целей, скажем, для разрешения вопроса о том, в чем, собственно, заключается задача или какие правила было бы целесообразнее всего применить при ее решении. Нет сомнения, что задача теоретического отношения к предмету стоит несравненно ближе именно к этой категории потребностей, чем к категории функциональных потребностей. При разрешении задач последней категории нет никакой нужды в теоретической работе: наличная в этих случаях потребность вовсе не требует процессов осознания,
часто необходимых в случаях удовлетворения потребностей субстанциональных. И в этом нет ничего удивительного, поскольку при удовлетворении субстанциональных потребностей всегда может возникнуть вопрос, как и в какой степени данный материал способен удовлетворить наличную потребность. А это уже вопрос, который требует осознания в теоретическом плане, прежде чем взяться за его практическое разрешение.
Таким образом, теоретические потребности возникают лишь в помощь нашим субстанциональным потребностям. Поскольку они рассчитаны всегда на то, чтобы обеспечить удовлетворение этих последних, мы могли бы сказать, что теоретические потребности представляют собой лишь дальнейшее осложнение субстанциональных потребностей. Не касаясь сейчас высших ступеней развития теоретического мышления, мы можем утверждать, что оно — на начальных стадиях своего развития, во всяком случае, — ничего иного не представляет, как форму дальнейшего осложнения процесса удовлетворения субстанциональных потребностей.
Правда, мы знаем немало случаев действий, направленных на удовлетворение функциональных потребностей. Но это бывает обычно лишь при возникновении какого-нибудь из препятствий, затрудняющих нас при выполнении актов, необходимых для удовлетворения этих потребностей. Однако возникающая в данном случае задача — определить, что же является причиной этих затруднений, — это уже задача вовсе не функционального характера. Она является самостоятельной задачей, разрешение которой требуется в данном случае в интересах субъекта, настроенного на удовлетворение функциональных потребностей, но — не непосредственно, а лишь косвенно, как необходимое условие для достижений его прямых целей.
Коротко говоря, в данном случае мы имеем дело с ситуацией, в которой для осуществления прямых целей субъекта — удовлетворения его функциональных потребностей — предварительно требуется разрешение теоретической задачи — выяснения причин, затрудняющих осуществление этих целей.
Таким образом, потребности теоретического характера могут иметь место и в случаях удовлетворения функциональных потребностей, но от этого сами они далеко еще не становятся потребностями функционального содержания.
Итак, мы находим, что одним из основных условий активности субъекта является наличие в нем какой-нибудь определенной потребности, которая может быть субстанциональной или функциональной. На человеческой ступени развития мы становимся свидетелями выступления нового вида потребностей, т. е. теоретической потребности. Но анализ показывает, что она относится скорее к категории субстанциональных, чем функциональных потребностей.
2. Ситуация. Необходимым условием появления установки в определенном направлении, кроме потребности, является и наличие соответствующей ей ситуации . Если ее нет, то нет и установки: без наличия факта совместного и согласованного воздействия ситуации и потребности на субъект нет основания к тому, чтобы в этом последнем образовалась установка и чтобы, следовательно, он был готов к действию.
Конечно, потребность может существовать и вне ситуации, делающей возможным ее удовлетворение. Но в таком случае она не имеет законченного, индивидуально определенного характера. Она получает его лишь в результате воздействия наличной ситуации, могущей принести ей удовлетворение: потребность конкретизируется, она становится индивидуально определенной потребностью, удовлетворение которой возможно в конкретных условиях данной ситуации лишь при наличии этой последней. Пока такой ситуации нет, потребность продолжает оставаться неиндивидуализированной. Но достаточно появиться определенной ситуации, нужной для удовлетворения этой потребности, чтобы в субъекте возникла конкретно очерченная установка и он почувствовал бы в себе импульс к деятельности в совершенно определенном направлении.
Таким образом, для возникновения установки необходимо наличие соответствующей ситуации, в условиях которой она принимает вполне определенный, конкретный характер. Следовательно, объективным фактором, определяющим установку, следует считать именно такого рода ситуацию.
Мы видим, что установка создается не на основе наличия одной только потребности или одной только объективной ситуации: для того чтобы она возникла как установка к определенной активности, нужно, чтобы потребность совпала с наличием ситуации, включающей в себя условия для ее удовлетворения.
Здесь было бы интересно коснуться учения Левина о «побуждающем характере» определенного круга представлений (Aufforderungscharakter). Характер этот выступает, по его мнению, в случаях наших отношений к вещам и явлениям, в которых мы нуждаемся. Когда у нас возникает какая-нибудь потребность, то объекты или явления, имеющие к ней отношение, приобретают некоторую силу по отношению к нам: они заставляют нас действовать в определенном направлении, они призывают нас к определенным актам деятельности: хлеб влечет голодного к тому, чтобы он схватил и съел его; постель влечет усталого лечь в нее. Но эта побуждающая, эта направляющая сила обнаруживается только в тех случаях, в которых субъект имеет соответствующую потребность. Достаточно ее удовлетворить, чтобы вещи и явления потеряли эту силу.
Это учение Левина интересно в том отношении, что оно представляет собой результат правильного наблюдения, согласно которому вещи и явления, когда они выступают компонентами ситуации удовлетворения какой-нибудь актуальной потребности, действительно становятся как бы силой по отношению к субъекту этой потребности: они как бы тянут его к себе в буквальном смысле слова. Но это бывает лишь в тех случаях, когда соответствующая потребность определенно имеется у субъекта, Левин в этом случае дает фактическое наблюдение, которое соответствует предположению о возникновении установки в определенном направлении лишь у субъекта, имеющего определенную потребность, и при наличии ситуации, необходимой для ее удовлетворения.
Итак, мы видим, что для возникновения установки в определенном направлении требуются условия субъективного и объективного характера: нужно наличие как потребности, так и ситуации, в которой она может быть удовлетворена.
Это — два основных условия, которые абсолютно необходимы для того, чтобы могла возникнуть какая-нибудь определенная установка. Конечно, вне субъективных и объективных условий вообще никакой активности не бывает. Но в данном случае мы утверждаем не только это. Здесь мы хотели бы обратить внимание и на то обстоятельство, что необходимым и действительным условием возникновения установки следует считать как бы некоторое единство обоих этих условий. В нашем случае это единство осуществляется в следующем: потребность, которая имеется в субъекте, становится вполне определенной конкретной потребностью лишь после того, как выясняется объективная ситуация в форме какой-нибудь конкретной ситуации, предоставляющей субъекту возможность удовлетворения данной потребности; оба момента — и ситуация, и потребность — определяются как конкретные факты в связи друг с другом.
Обобщенный характер установки
1. О возможности экспериментального изучения организма как целого. Если мы бросим взгляд на все случаи, в которых выше мы констатировали участие установки, то увидим, что не существует почти ни одной более или менее значительной сферы отношения субъекта к действительности, в которой это участие было бы вовсе исключено. Мы устанавливаем отношения с действительностью в первую очередь через наши рецепторы, и из них наибольшее значение для нас имеют, конечно, дистантные рецепторы, т. е. рецепторы, опосредствующие в первую очередь наши зрительные и слуховые впечатления. Констатированные выше нами факты иллюзий объема, а также иллюзии слуха имеют отношение к этой категории рецепторов.
Но действие установки касается и так называемых контактных рецепторов, и из них прежде всего рецепторов тактильного, а также мускульного чувства. Иллюзии установки, как мы видели, констатируются и в этих чувственных модальностях. Это — прежде всего мюллеровская иллюзия тяжести, а затем и вскрытые нами тактильные иллюзии. Что же касается остальных контактных чувств — вкуса и обоняния, — то, нужно полагать, аналогичные иллюзии можно было бы констатировать и в них, но, поскольку они играют сравнительно незначительную роль в наших человеческих отношениях с действительностью, мы могли бы их здесь вовсе не касаться.
Круг разновидностей наших иллюзий далеко еще не ограничивается этим. Они встречаются не только при оценках количественных и качественных отношений. Достаточно вспомнить отмеченные нами выше опыты с индифферентным шрифтом, чтобы это стало ясным.
Но о чем говорит нам все это?
Если считать, что наши иллюзии в определенных условиях возникают во всех модальностях человеческих чувств, то это значит, что иллюзии эти имеют общий характер и что они вовсе не являются иллюзиями, обусловленными особыми условиями деятельности какого-нибудь из наших органов; наоборот, скорее всего, они представляются иллюзиями, коренящимися в закономерностях активности всего организма как целого. Короче говоря, мы должны считать, что в фактах этих иллюзий вскрывается одна из закономерностей деятельности живого организма как единого, нераздельного целого.
С этой точки зрения кажется бесспорным, что в случаях этих иллюзий мы имеем дело с феноменами, имеющими гораздо больше значения, чем любые другие феномены, характеризующие стимулирующий их живой организм с определенных частных точек зрения. Нужно полагать, что эксперименты с этими иллюзиями установки впервые дают нам возможность поставить вопрос об изучении активности живого организма как целого.
2. Проблема иррадиации установки. Если поглубже вглядеться в феномены наших иллюзий, мы увидим, что они в своей основе действительно не должны быть понимаемы как явления локального характера. Правда, Мюллер, а за ним и Ах, как и вообще все современные психологи, которым приходится высказываться относительно установки, трактуют ее как один из обычных процессов психики. Но более внимательное исследование этих феноменов, как мы увидим ниже, не оставляет сомнения в том, что эта точка зрения устарела и в явлениях установки мы имеем дело, бесспорно, с новой сферой действительности, изучение которой представляет несомненно большой интерес для понимания психической жизни вообще.
Специальные опыты, поставленные нами для освещения этого вопроса, вполне подтверждают это предположение.
В основу этих опытов легло следующее соображение: если допустить, что установка представляет обычный локальный процесс, протекающий где-нибудь в определенном месте нашего психофизического организма, то, ясно, она должна иметь отношение исключительно к тем его сферам, которые принимают непосредственное участие в установочных опытах, в то время как другие сферы его должны оставаться совершенно нетронутыми. Так, если установка была активизирована, например, в одной левой или правой руке или в одном глазу, другие члены пары должны оставаться совершенно свободными от влияния. Следовательно, для активирования установки и в них должны быть проведены специальные установочные опыты. Но если допустить, что достаточно провести установочные опыты в области одного из глаз или одной из рук, чтобы установка появилась одновременно и в другом члене пары, то это дало бы нам аргумент в пользу предположения, что установка представляет собой скорее целостный, чем узко ограниченный локальный процесс.
Вопрос этот был разрешен в отрицательном смысле в опытах Стефенса. Этот автор нашел, что «моторная» установка, которую он изучал, представляет собой чисто локальный феномен, что она, будучи вызвана в одной руке, здесь и остается, не распространяясь на другой член пары. К тому же, по-видимому, пришел и Ах, который, говоря о необходимости признания специфического вида установки, так называемой сенсорной установки, подчеркивает, что моторная установка не распространяется на корреспондирующий орган, чего, по его мнению, нельзя сказать относительно сенсорной установки. Стефенс полагает, что установка должна быть понимаема как процесс периферического характера, и поэтому нет ничего удивительного в том, что она — эта установка — ограничивается лишь той областью, где она специально была выработана, и не распространяется механически с одного из корреспондирующих органов на другой.
Первоначально, когда мы только еще начинали наши исследования но иллюзии установки, нам два раза пришлось проверить верность результатов наших опытов по следующему поводу. Сначала, в порядке обычной последовательности наших исканий мы провели опыты по вопросу об иррадиации установки на корреспондирующий орган, а именно мы проводили установочные опыты в одной из рук, скажем, в правой руке; в левую же мы давали равные шары в качестве критических. Результаты опытов, которые суммированы в табл. 6, совершенно недвусмысленно указывают, что установка сама собой, — без специальных для этого органа установочных опытов, — распространяется с одного органа на другой: число иллюзорных восприятий в этом случае в левой руке оказалось выше 83% (табл. 6), а из них 60% составляли иллюзии по контрасту.
Таблица 6.
Таким образом, мы могли не сомневаться, что моторная установка, будучи фиксирована в одном из корреспондирующих органов, автоматически распространяется и на другой орган.
Знакомство с работами Стефенса и Аха, которое последовало значительно позднее, побудило меня еще раз повторить эти опыты, с тем чтобы проверить правильность наших данных, суммированных в табл. 6. По моему поручению опыты были проведены одним из моих сотрудников, и полученные в этих опытах результаты суммированы в табл. 7. Здесь мы видим, что наши опыты не ограничиваются данными перехода установки с одной руки на другую, они касаются обоих из возможных случаев — возможности иррадиации с правой руки на левую или с левой на правую. Табл. 7 показывает, что данные этих контрольных опытов целиком подтверждают верность данных, суммированных в табл. 6.
Таблица 7.
Прежде всего интересно отметить, что количество иллюзорных восприятий в обоих критических опытах одинаково: оно равно как при иррадиации налево, так и при иррадиации направо 88%. Разница касается лишь распределения случаев контрастных и ассимилятивных иллюзий.
Но еще интереснее, что эти данные почти полностью совпадают с данными, суммированными в табл. 6. Особенно это касается числа, наиболее характерного в этих опытах, — числа контрастных иллюзий. Во всяком случае, результаты опытов полностью подтверждают наше положение об иррадиации установки с одного из корреспондирующих органов на другой, в этом случае — с одной руки на другую.
В дальнейшей нашей практике вопрос этот, вопрос о возможности иррадиации установки с одного органа на другой, считается окончательно разрешенным и мы больше к нему не возвращаемся. Мы ставим опыты лишь по вопросу о степени иррадиации установки в каждом отдельном случае.
Но мы, конечно, должны иметь в виду, что свойство иррадиации характеризует установку не специально в одной какой-нибудь модальности, оно характеризует ее вообще. Специально с этой точки зрения нами был проведен ряд опытов в различных модальностях наших чувств.
Прежде всего нужно было убедиться, иррадиирует ли установка, выработанная в одном глазу, и на другой глаз. С этой целью мы провели следующую вариацию наших опытов.
Испытуемый закрывает один (например, левый) глаз, а другим фиксирует раздражитель, появляющийся в тахистоскопе. В установочных опытах мы предлагаем ему два круга, отличающиеся друг от друга по размерам. В критическом же опыте испытуемый получает два равных круга, и на этот раз он должен следить за ними левым глазом и сравнивать их между собой. Таким образом, эти опыты рассчитаны на то, чтобы проверить, распространяется ли установка с одного глаза на другой.
Табл. 8, которая включает в себя данные этих опытов, показывает, что факт иррадиации налицо и в этом случае.
Таблица 8.
Таким образом, мы можем заключить, что установка, фиксированная в одном из парных органов (руки, глаза), иррадиирует и на другой орган, хотя этот последний, по-видимому, может быть вовсе отстранен от участия в установочных опытах.
Но сейчас же возникает новый вопрос: ограничивается ли факт иррадиации установки пределами одних лишь корреспондирующих органов или же пределы ее распространения значительно шире? Нужно полагать, что этот вопрос должен быть разрешен в положительном смысле, если установка не локальное состояние какой-нибудь отдельной части организма, а состояние его как целого. Поэтому результаты опытов по этому вопросу представляют для нас особенно большой интерес, поскольку они призваны окончательно разрешить интересующую здесь нас проблему.
В одной из серий опытов мы поступаем следующим образом: испытуемый получает в руки 15-25 раз пару деревянных шаров: в правую — шар большего объема, а в левую — меньшего. После этих установочных серий мы ставим критический опыт тахистоскопически: испытуемый должен сравнить оптически между собой в отношении площади два объективно равных круга. Результаты этих опытов должны разрешить интересующий здесь нас вопрос. Они должны показать, влияет ли установка, созданная в гаптической сфере, на оценку отношений зрительных восприятий, или точнее: ограничивается ли фиксированная в руках установка только областью рук или она вовлекает в сферу своего влияния и зрительную область. Результаты этих опытов, проведенных в нашей лаборатории, суммированы в табл. 9.
Таблица 9.
Здесь мы видим, что наши результаты в общем подтверждают предположение о возможности иррадиации установки и на столь отдаленные сферы, как сферы гаптическая и зрительная. Мы находим, что иррадиация имеет место не менее чем в 56,4% случаев. Это достаточно высокая цифра для того, чтобы не сомневаться в фактической достоверности такого рода феномена.
Но этого мало! В этих опытах в роли критических объектов выступают фигуры, отличающиеся друг от друга приблизительно на 1-2 мм. А именно, когда в установочных опытах шар с большим объемом находится в правой руке, а шар с меньшим — в левой, то в критических направо демонстрируют больший (на 1 -2 мм), а налево меньший по величине круг. Несмотря на это обстоятельство, число контрастных иллюзий, полученных в этих условиях, доходит до 48% всех случаев. Нужно полагать, что этот процент значительно повысился бы, если бы исиы гуемые получали в критических опытах равные, как обычно, раздражители. Во всяком случае несомненно, что 48% контрастных иллюзий в этих условиях — цифра, не оставляющая сомнения в том, что и в данном случае иллюзия представляет собой неоспоримый факт.
Если мы поставим вопрос о возможности иррадиации в обратном направлении, т. е. из зрительной области в гапти- ческую, то из серии опытов, которые были проведены в нашей лаборатории, становится ясным, что иррадиация наблюдается и в этом случае. Правда, число констатации неравенства экспериментальных критических объектов здесь, как и вообще в опытах с иррадиацией, сравнительно невысоко, но тем не менее все-таки ясно, что иррадиация установки — в форме преобладания контрастных и ассимилятивных иллюзий вместе — встречается чаще, чем в 46% всех случаев (табл. 10).
Таблица 10.
#i_010.jpg
Следует иметь в виду, что в этих опытах Адамашвили, которой и было нами поручено проверить состояние иррадиации установки в ряде чувственных модальностей (от гаптического чувства к оптическому, от мускульного к гаптическому, от оптического к мускульному и наоборот), обычные опыты были уточнены в том смысле, что от испытуемых требовали, чтобы они сосредоточили свое внимание не на материале, при помощи которого производились опыты, а на чистом соотношении экспериментальных объектов. А в таком случае, как мы уже имели возможность указать, число иллюзорных восприятий несколько уменьшается. Вероятно, этим и объясняется факт некоторого снижения числа иллюзорных показаний в этих опытах. Тем не менее число это все же достаточно высоко для того, чтобы иметь основание решительно говорить о фактах иррадиации наших иллюзцй в различных направлениях.
Далее представляет интерес, иррадиирует ли установка, фиксированная в мускульной сфере, и в гаптику и наоборот, и если это имеет место, то спрашивается, в какой степени. Результаты опытов, проведенных специально с этой целью, представлены в табл. 10.
Мы находим, что показатель иррадиации установки в данном случае достаточно высок: более 53% контрастных и ассимилятивных иллюзий вместе вовсе не составляют низкой цифры. Это станет еще более бесспорным, если обратить внимание на распределение данных нашей таблицы, особенно на число контрастных иллюзий, наиболее показательных в этих количественных опытах,
Далее следует вопрос об иррадиации установки, наоборот, из тактической сферы в мускульную. Та же табл. 10 говорит нам, что и это имеет место, хотя в сравнительно незначительном числе случаев (26,6% контрастных и ассимилятивных иллюзий вместе). Но если обратить внимание на сравнительно высокий процент неопределенных ответов (под рубрикой «?»), то станет понятно, что 26,6% иллюзий в этих условиях мы считаем вполне достаточным для того, чтобы утверждать, что иррадиация установки и здесь налицо, как и в обратных этим опытам случаях, в которых, как мы только что видели, число фактов иррадиации доходит до 53% с лишним.
Что касается иррадиации установки с оптической сферы на мускульную, то бросается в глаза, что процент неопределенных ответов и здесь очень высок — 53,3. Нужно полагать, что это обстоятельство должно было повлиять на цифры, указывающие на наличие здесь иррадированной иллюзии. Так, общее число случаев иррадиации здесь равно 33,2%. Если учесть, что число случаев, в которых иллюзии не оказалось вовсе, представлено сравнительно низкой цифрой (13,3%), то 33,2% несомненных случаев иррадиации в этих условиях следует расценивать как достаточно высокую цифру.
Если рассмотреть, наконец, данные об иррадиации установки, наоборот, с мускульной сферы в оптическую, то мы увидим, что они стоят на достаточно высоком уровне (табл. 10). Случаев иррадиации здесь в общей сложности более 53%, тогда как на ее отсутствие указывает лишь сравнительно низкая цифра — 26,6%. Это дает нам право определенно утверждать, что созданная на различении тяжести установка, распространяясь и на зрительную сферу, обусловливает восприятие равных объектов как явно неравных.
Таким образом, мы видим, что все эти опыты не оставляют сомнения в факте наличия иррадирования установки из одной чувственной области в другую. Получается впечатление, что рассмотренные здесь чувственные модальности, которые в истории становления вида дифференцировались в достаточно определенной степени, в основном все же не утеряли своего единства; они и сейчас являются органами единого целого, который пользуется ими как своими служебными орудиями при разрешении задач, возникающих перед ним.
3. Генерализация установки. Сейчас нам необходимо коснуться еще одного свойства установки, свойства, о котором мы уже имели случай говорить выше.
Мы только что видели, что одной из основных особенностей установки следует считать ее иррадиацию. Но наряду с этой последней мы открываем в ней еще одну особенность, которая, по-видимому, стоит близко к особенности иррадиировать. Я называю ее генерализацией.
Когда мы вырабатываем в субъекте какую-нибудь фиксированную установку, скажем, установку, что шар направо меньше, чем шар налево, то в критических опытах оказывается, что эта установка сохраняет свою силу и по отношению к ряду других предметов, имеющих мало общего с шаром, например по отношению к кубикам, к многогранникам и т. д. Еще ярче проявляется действие установки в тахистоскопических опытах, в которых варьировать фигуры критических опытов значительно легче.
Выше, когда у нас речь шла относительно фактора фигуры в действии установки, нам пришлось познакомиться с фактами, родственными тем, которые сейчас нас интересуют.
Мы видели тогда, что фиксированная, например, па разницу площади двух кругов установка ассимилирует ряд критических фигур, которые имеют очень мало общего с кругом. Как мы знаем, это может идти так далеко, что можно утверждать, что установка в этих случаях фиксируется скорее на соотношение вообще, чем на соотношение данных фигур.
4. Установка не является феноменом сознания. Мы показали, что установка, касаясь материала, получаемого субъектом при помощи всех его реципирующих органов, должна быть понимаема не как их специальная функция, а как общее состояние индивида. Факты широкой ее иррадиации и генерализации, на которых мы только что останавливались, подтверждают и определяют это положение.
Возникает вопрос: как же понимать это состояние?
Если оно — это состояние установки — представляет собой феномен сознания, то тогда придется считать его одним из многих явлений, имеющих в нем место наряду с другими. Но мы видели, что установка не может быть отнесена к этой категории явлений. Она должна представлять собой скорее некоторое общее состояние , которое касается не отдельных каких-нибудь органов субъекта , а деятельности его как целого .
Для того чтобы получить материал по этому вопросу, лучше всего обратиться к помощи эксперимента. Выше мы уже имели случай использовать опыты с постгипнотическим внушением для разрешения вопроса о теории ожидания как основы наших иллюзий установки. Мы считаем, что эти же опыты дают нам вполне определенный ответ в первую очередь именно на вопрос, который сейчас стоит перед нами.
Мы уже упоминали выше, как протекают эти опыты. После того как испытуемый переводится в состояние глубокого гипнотического сна, ему даются в руки шары — один большой, другой малый — с предложением сравнить их друг с другом и сказать, какой из них больше. После значительного числа повторений этих опытов испытуемый выводится из гипнотического состояния в другой комнате и здесь проводятся с ним критические опыты, т. е. ему даются в руки одинаковые шары с предложением сравнить их между собой.
Мы выше, в другой связи, уже упоминали об этих опытах. Но полученные в них результаты представляют большой интерес и с точки зрения занимающего сейчас нас вопроса.
Дело в том, что испытуемые, ничего не зная об установочных опытах, проведенных с ними во время гипнотического сна, в критических опытах все же обнаруживают обычную иллюзию установки: один из шаров, как правило, кажется им почти всегда больше другого, и это — определенно под влиянием проведенных во время гипнотического сна установочных опытов. Нужно заметить, что, как уже упоминалось выше, несмотря на факт обычной в таких случаях постгипнотической амнезии, мы все же внушали испытуемым, что они не будут помнить, что они делали во время гипнотического сна. Значит, бесспорно, что испытуемые, несмотря на то что сознательно ровно ничего не помнят об установочных опытах, проведенных с ними во время гипнотического сна, все же оказываются фактически под решающим влиянием этих опытов.
Совершенно ясно, что в результате установочных опытов у испытуемых вырабатывается какое-то состояние, которое, оставаясь вне пределов их сознания, все же сохраняет способность оказывать на него решительное влияние: не будь с ними этих установочных опытов, равные шары критических экспозиций они воспринимали бы, как правило, вполне адекватно.
Таким образом, становится бесспорным, что в нас существует некоторое состояние, которое, само не будучи содержанием сознания, имеет, однако, силу решительно на него действовать. В наших опытах это состояние вырабатывается в результате действия установочных экспозиций, и факт восприятия равных критических шаров неравными является закономерным результатом активности этого — внесознательного — состояния.
Коротко говоря, на основе результатов этих опытов мы можем утверждать, что наши состояния сознания могут протекать под воздействием не обязательно других сознательных процессов: они могут определяться и такими процессами, которые не имеют определенного места в сознании и, значит, не являются сознательными психическими фактами. Мы должны признать, что, как это бесспорно видно из наших опытов, помимо сознательных психических процессов существуют и в известном смысле «внесознательные», что, однако, не мешает им играть очень существенную роль. В нашем случае эту роль, как мы видели, играет установка, которую мы предварительно, в состоянии гипнотического сна, фиксировали у наших испытуемых. Эта установка в наших опытах ни разу не являлась содержанием сознания. Тем не менее она оказывалась, несомненно, в силах действовать на него: объективно равные шары переживались как определенно неравные.
Таким образом, мы можем утверждать, что наши сознательные переживания могут находиться под определенным влиянием наших установок, которые, со своей стороны, вовсе не являются содержаниями нашего сознания.
5. Ненужность понятия бессознательного. Это дает нам право утверждать, что в распространенных учениях о большой роли бессознательного в психике человека несомненно имеется какое-то очень существенное основание. Однако ближайшее знакомство с этим учением показывает, что основание это не продумано до конца, и потому вся концепция оказывается малоубедительным и слишком искусственным построением.
Нет сомнения, что наиболее слабым пунктом учения о бессознательном, например у Фрейда, является утверждение, что разница между сознательными и бессознательными процессами в основном сводится к тому, что эти процессы, будучи по существу одинаковыми, различаются лишь тем, что первый из них сопровождается сознанием, в то время как второй не сопровождается сознанием. Что же касается их самих, то внутренняя природа и структура их остаются в обоих случаях одинаковыми.
В таком освещении становится понятным, что бессознательные процессы, которые играют столь существенную роль, например, при психических заболеваниях, могут стать сознательными сначала для психоаналитика, а потом, в определенных условиях, и для самого больного. По учению психоаналитиков, с переживаниями больного не происходит по содержанию ничего нового, ничего существенного: какое- то содержание не освещалось у него лучами сознания, теперь оно освещается этими лучами, и этого в основном достаточно, чтобы больной стал вполне здоровым человеком.
Согласно этому учению, все дело сводится к прошлому больного — к каким-то переживаниям, которые имели или могли иметь место когда-то в сознании, но в первом случае подверглись забвению, а во втором с самого же начала были «вытеснены» оттуда. Кажется, что «осознать» в этом случае означает в основном не более как «вспомнить», И получается впечатление, что забытые содержания сознания продолжают жить и действовать вне сознания и, таким образом, оказывают влияние на поведение субъекта.
Можно утверждать, что наиболее существенным источником, из которого проистекают основные трудности, например всего учения Фрейда, является именно эта концепция бессознательного. Я думаю, если бы удалось освободить понятие бессознательного от обычного для сознательной жизни психического содержания, если бы удалось найти для него иное содержание, которое, по существу, не было бы радикально оторвано от связи с психикой, то тогда мы бы получили в руки орудие, которое дало бы нам возможность глубже вникнуть в действительное положение вещей.
Мы видели, что понятие установки как раз и представляет собой концепт, который больше всего подходит для решения этой задачи. Установка — мы это видели в опытах с постгипнотическим внушением — представляет собой состояние, которое, не будучи само содержанием сознания, все же оказывает решающее влияние на его работу. В таком случае настоящее положение вещей следовало бы представить себе следующим образом: наши представления и мысли, наши чувства и эмоции, наши акты волевых решений представляют собой содержание нашей сознательной психической жизни, и когда эти психические процессы начинают проявляться и действовать» они по необходимости сопровождаются сознанием. Сознавать поэтому значит представлять и мыслить, переживать эмоционально и совершать волевые акты. Иного содержания, кроме этого, сознание не имеет вовсе. Но было бы ошибкой утверждать, что этим исчерпывается все, что свойственно живому существу вообще и особенно человеку, не считая его физического организма. Кроме сознательных процессов, в нем совершается еще нечто, что само не является содержанием сознания, но определяет его в значительной степени, лежит, так сказать, в основе этих сознательных процессов. Мы нашли, что это — установка, проявляющаяся фактически у всякого живого существа в процессе его взаимоотношений с действительностью. Мы видели из наших опытов, что она действительно существует актуально, не принимая форму содержания сознания: она сама протекает вне сознания, но тем не менее оказывает решительное влияние на все содержание психической жизни.
Таким образом, мы находим, что учение о бессознательном базируется лишь отчасти на правильном представлении о психической жизни. Оно подчеркивает, по праву, что сознательные процессы далеко еще не исчерпывают всего содержания психики и что поэтому возникает необходимость признания процессов, протекающих вне сознания. Мы видим, что понятие установки, как оно оформилось в результате наших гипнотических опытов, прекрасно подходит под это определение.
В таком случае возникает мысль, что, быть может, без участия установки вообще никаких психических процессов как сознательных явлений не существует, что для того, чтобы сознание начало работать в каком-нибудь определенном направлении, предварительно необходимо, чтобы была налицо активность установки, которая, собственно, в каждом отдельном случае и определяет это направление.
Разновидности состояния установки
1. Фиксированная установка. При наличии потребности, которая должна быть удовлетворена, и соответствующей ситуации живой организм обращается к определенной целенаправленной деятельности. Но как мы убедились, эта деятельность в первую очередь зарождается в форме установки, которая в дальнейшем раскрывается в виде доступных наблюдателю внутренних и внешних актов поведения. Сейчас перед нами стоит вопрос, как и в каких формах происходит этот процесс зарождения установки.
В наших опытах дело начинается, как правило, рядом экспозиций экспериментальных объектов (установочные опыты), с тем чтобы затем перейти к критическим экспозициям и показать, как подействовали на них предшествовавшие им установочные опыты.
В чем же заключается роль этих установочных опытов? Выше мы уже говорили относительно феномена фиксации, который является результатом повторного предложения этих опытов испытуемому.
Мы полагаем, что в итоге многократного повторения этих опытов у испытуемого фиксируется установка, возникающая при каждой отдельной экспозиции. Повторение в данном случае, по-видимому, играет решающую роль, оно дает возможность зафиксировать возникающую при каждой отдельной экспозиции установку. Поэтому эти повторные установочные опыты можно было бы назвать фиксирующими.
Другое дело, как возможно, чтобы повторение в данном случае играло роль фактора, содействующего процессу фиксации. Этого вопроса здесь мы не будем касаться. Отметим только, что однократной экспозиции установочных объектов в большинстве случаев не бывает достаточно для того, чтобы соответствующая этой экспозиции установка осталась у испытуемого до такой степени доминирующей, чтобы предлагаемые затем равные объекты воспринимались на ее основе и, следовательно, казались бы неравными. Поэтому число экспозиций должно быть увеличено настолько, чтобы можно было говорить о достаточно фиксированной установке.
Фиксация установки может происходить и в следующих условиях: скажем, в условиях какой-нибудь определенной ситуации у меня появилась соответствующая этим условиям установка, которая, повлияв на акт моего поведения, сыграла свою роль и затем прекратила свое действие. Но что же фактически происходит с ней после этого? Исчезает ли она совершенно бесследно, будто ее никогда и не было, или она каким-то образом продолжает существовать, сохраняя способность все же оказывать некоторое влияние на наше поведение?
Если верно экспериментально подкрепленное выше положение о том, что установка представляет собой целостную модификацию личности или субъекта вообще, то тогда не вызывает сомнений, что она, сыграв свою роль, сейчас же должна уступить место другой, новой, актуально действующей установке. Но это еще не значит, что она-то сама окончательно и раз навсегда выходит из строя. Наоборот, в случае, если субъект попадает в ту же ситуацию с теми же намерениями, что и раньше, в нем должна возобновиться и прежняя установка заметно быстрее, чем это нужно было бы для возникновения новой установки в условиях совершенно новой ситуации. Это дает нам право считать, что раз активированная установка, вообще говоря, не пропадает, то она сохраняет в себе готовность снова актуализироваться, лишь только вступят в силу подходящие для этого условия.
Само собой разумеется, готовность эта не всегда одинакова. Нужно полагать, что она зависит в значительной мере от степени прочности установки, которая измеряется числом повторных установочных опытов: чем чаще повторяются эти опыты (в пределах оптимума для каждого данного испытуемого), тем прочнее фиксируется установка и тем более сильная способность актуализации вырабатывается в ней.
С другой стороны, в наших опытах окончательно выясняется и то, что существуют единичные случаи действия установки, которые и помимо всякого повторения оставляют по себе значительный след; установки, лежащие в их основе, фиксируются и независимо от повторения установочных опытов и, таким образом, приобретают значительно большую способность к актуализации.
Во всех этих случаях достаточно, чтобы начала действовать ситуация, похожая на актуальную, чтобы это оказалось достаточным для активирования установки и направления субъекта в соответствующую сторону.
Таким образом, мы видим, что бывают случаи, в которых, вследствие частых повторений установочных опытов или высокого личностного их веса, установка становится до такой степени легко возбудимой, что она актуализируется и в условиях воздействия неадекватных раздражителей, закрывая этим возможность проявления адекватной установки.
Конечно, нет никакой необходимости, чтобы в условиях действия фиксированной установки адекватная данной ситуации форма установки всегда стушевывалась и заменялась другой, близкой к ней, но все же отличной от нее фиксированной установкой. Дело в том, что ничто не мешает нам допустить, что могут иметь место и такие случаи, когда субъекту приходится иметь дело с ситуацией, вполне тождественной той, в которой выработалась данная форма фиксированной установки. В таких случаях, конечно, актуализированная фиксированная установка будет вполне совпадать с той, которую для данного случая мы должны считать адекватной.
Таким образом, в обычных, не экспериментальных условиях жизни мы встречаемся не только со случаями замены адекватной для данной ситуации установки близкой к ней фиксированной, но и с такими, в которых фиксированная установка оказывается вполне тождественной установке адекватной.
С другой стороны, могут иметь место и случаи, в которых к активности пробуждаются не те установки, которые фиксировались когда-нибудь в течение жизни данного индивидуума, а те, которые сделались фиксированными в истории его вида. Мне не раз приходилось в другой связи указывать на факты проявления такого рода активности, например, в жизни ребенка — на факты, относительно которых нельзя сказать, что они обусловлены потребностью получить именно средства, реализуемые этой активностью» В жизни ребенка часты случаи, когда он обращается к деятельности исключительно потому, что в нем проявляется сильное стремление к ней: в нем пробуждается потребность функционировать, быть активным. Эта потребность, которую я называю функциональной тенденцией, нужно полагать, является наследственно приобретенной формой фиксированной установки.
2. Диффузная установка. Но установочные опыты не являются обязательно и во всех случаях фиксированными. В некоторых случаях они играют совершенно другую роль. Дело в том, что бывает редко, чтобы для возникновения какой-нибудь индивидуально определенной установки было бы достаточно одного-единственного случая воздействия ситуации на субъекта. Нужно полагать, что на начальных стадиях зарождения какой-нибудь новой установки она определяется как индивидуально очерченный факт не сразу. Становится необходимым более или менее длительный процесс для того, чтобы установка определилась как таковая, чтобы она дифференцировалась, вычленилась как состояние, специфически адекватное для наличных условий поведения.
Мы полагаем, следовательно, что при первом своем зарождении установка является сравнительно еще не дифференцированным, не индивидуализированным состоянием. И вот для того, чтобы она дифференцировалась как определенная, адекватная для данных условий, становится необходимым повторное предложение соответствующих раздражений. В таких случаях повторение установочных опытов имеет совершенно определенную, отличную от фиксационных, цель — она направлена на дифференциацию установки.
Это бывает особенно необходимо для зарождения новых, еще незнакомых субъекту установок. Когда в таких случаях начинает действовать на субъекта какой-нибудь новый, впервые ему встречающийся объект, то вызываемая им установка должна носить диффузный, малоопределенный характер. Мы можем сказать, что она недостаточно еще дифференцировалась и в результате этого субъект не может точно идентифицировать этот объект. Только с течением времени, по мере увеличения числа повторных воздействий того же объекта, вызываемая им установка постепенно дифференцируется и определяется как установка, специфичная именно для данного случая.
Следовательно, установочные опыты бывают не только фиксирующими , но и дифференцирующими .
Возбудимость (фиксируемость) установки
1. Опыты на возбудимость установки. Не касаясь вопроса о принципиальном значении повторения, мы здесь остановимся на вопросе о роли его в процессе фиксации и дифференциации установки. Как выясняется, есть какая-то, правда не точно установленная, но все же твердая мера повторений, необходимая для фиксации установки в каждом отдельном случае. Если мы проследим с этой точки зрения данные отдельных испытуемых, мы получим достаточно богатый материал, который позволит нам установить существующие в этом отношении различия между ними.
Опыты для этой цели проводятся совершенно просто: после сравнения установочных объектов, скажем, неравных в отношении объема шаров, испытуемый дает показание о соотношении объемов уже равных (критических) объектов. Это повторяется до тех пор, пока он не покажет, что они равны. Число установочных экспозиций, следовательно, постепенно увеличивается, и это продолжается до тех нор, пока у испытуемых не возникает иллюзия о неравенстве объективно равных критических раздражителей. Таким образом, мы получаем возможность установить, какое количество установочных опытов необходимо для того, чтобы впервые у нас появилась иллюзия.
На основании данных о количестве установочных опытов, необходимых для появления иллюзии, мы устанавливаем степень возбудимости фиксированной установки.
Наши опыты показывают, что испытуемые в значительной степени отличаются в этом отношении друг от друга. Есть случаи, когда достаточно бывает и одного установочного опыта, чтобы критические объекты стали восприниматься иллюзорно. Но бывает и так, что для этого не оказывается достаточным даже сравнительно высокое число установочных экспозиций. Словом, возбудимость фиксированной установки оказывается свойством, которое варьирует индивидуально и притом в довольно широких пределах.
Но указать на минимум установочных опытов необходимо лишь для установления нижнего порога возбуждения иллюзии, а это еще не значит, что возбудимость фиксированной установки охарактеризована в полной мере. Дело в том, что продолжение тех же опытов показывает, что максимум повторных экспозиций, необходимых для оптимальной фиксации установки, вовсе не совпадает с пороговыми числами этих экспозиций, т. е. бывают случаи, что установка, для начального возбуждения которой достаточно и незначительного числа экспозиций, для своей оптимальной фиксации требует большего числа установочных опытов, гораздо большего, чем для минимальной ее фиксации.
Словом, в результате опытов выяснилось, что нижний порог возбудимости установки вовсе не совпадает с порогом ее оптимального возбуждения. В результате этого наблюдения становится бесспорным, что каждый из этих порогов возбуждения фиксированной установки представляет собой независимую величину и установление ее дает нам возможность характеризовать испытуемых с различных точек зрения.
2. Возбудимость дифференцированной установки. Установить степень возбудимости фиксированных установок у наших испытуемых — это еще не все. Дело в том, что, как мы уже упоминали, помимо точки зрения фиксации существует и другая точка зрения на нашу установку, и для характеристики этой последней было бы существенно не оставлять и ее без внимания. Я имею в виду точку зрения дифференциации установки. Правда, круг ее применения сравнительно узок: он включает в себя лишь случаи неокончательно сформировавшихся установок. Но там, где таковые могут иметь место, несомненно представляло бы крупный интерес проследить процесс их постепенного изменения — процесс развития в сторону все более определенной дифференциации. Нет сомнения, как на это указывают наши многочисленные опыты, что полученные результаты в значительной степени помогут нам разобраться в вопросах дифференцирования наших испытуемых.
Экспериментальное затухание фиксированной установки
Очередной вопрос, который стоит перед нами, таков: как протекает процесс затухания установки, но не в результате воздействия фактора времени, а в первую очередь под влиянием специально принятых для этого мер? Ниже мы увидим, что предоставленная воздействию фактора времени фиксированная установка слабеет и в конце концов затухает совершенно, уступая место адекватной для данных условий установке. Наш же вопрос касается сейчас не этого: нам интересно знать, что происходит, если принять специальные меры для того, чтобы фиксированная в экспериментальных условиях установка затухла.
1. Экспериментальная методика. Методика, которая применяется для с>той цели, проста. Она сводится к повторению критических экспозиций, пока не получим достаточного числа правильных ответов на вопрос о соотношениях этих экспозиций друг к другу. Конечно, первого случая констатирования равенства этих объектов недостаточно для того, чтобы считать опыты законченными. Это можно сделать лишь после пятикратного подряд установления этого равенства, как это и было в свое время показано в специальных исследованиях по этому вопросу. Испытуемый проходит часто достаточно длинный, а в некоторых случаях и заметно сложный путь, прежде чем он дойдет до признания критических объектов равными. Специальная работа, которая была посвящена этому вопросу, дает материал для того, чтобы составить себе ясную картину о положении вещей. Оказывается, что процесс ликвидации фиксированной установки проходит ряд определенных ступеней, прежде чем дойдет до состояния полной реализации.
Спрашивается, как протекает процесс ликвидации фиксированной установки в описанных нами выше экспериментальных условиях?
2. Затухание фиксированной установки. Нужно в первую очередь помнить, что в данном случае мы имеем дело с фиксированной установкой на количественные отношения, именно на отношения «больше» или «меньше». Это необходимо иметь в виду, чтобы не впасть в заблуждение и не думать, что результаты этих опытов имеют общее значение, распространяясь на все случаи действия установки.
И вот мы находим, что в процессе повторного предложения критических объектов испытуемый расценивает их как неравные, а именно: объект, скажем, справа ему кажется больше, чем объект слева. Интересно, что в установочных опытах справа у него помещался всегда объект меньшего размера, чем объект слева. Значит, испытуемый в данном случае становится жертвой иллюзии, которую, следовательно, можно расценивать как контрастную иллюзию.
Фаза контрастных иллюзий. Если продолжать экспозиции тех же объектов, то испытуемый на некоторое время будет оставаться во власти все той же контрастной иллюзии. Есть даже случаи, когда число этих иллюзий доходит до непрерывного ряда. На основании большого количества данных мы можем считать, что если число контрастных иллюзий доходит до трех и выше, то в этом случае мы имеем дело с первым этапом или первой фазой действия установки.
Анализ полученных данных показывает, что с этим этапом мы имеем дело только в том случае, если ряд контрастных иллюзий констатируется с самого же начала. (Это необходимо специально отметить потому, что мы нередко ветречаемся со случаями, в которых первые две-три экспозиции вовсе не дают иллюзии; ряд контрастных иллюзий, и притом значительно длинный, начинается лишь с третьей-четвертой экспозиции.) Нужно полагать, что в данном случае мы имеем дело с наиболее устойчивым состоянием фиксации установки, Это — начальная фаза действия фиксированной установки, наиболее прочная и устойчивая.
Фаза выступления ассимилятивных иллюзий. Непосредственно за этим начинается следующая — вторая — фаза действия установки, характеризующаяся явными признаками начинающегося ее затухания. В результате ряда повторных воздействий критических объектов дает себя чувствовать начальная стадия сдвига фиксированной установки: она несколько ослабевает, и испытуемый, наряду с контрастными, начинает давать и случаи ассимилятивных иллюзий. Нужно полагать, что в этом случае мы имеем дело со второй фазой регрессивного развития установки — с фазой, которая, в сущности, впервые начинает обнаруживать совершившийся факт сдвига и следующего за этим состояния ослабления пока еще действующей фиксированной установки.
Нужно отметить, что эта фаза регрессивного развития установки обнаруживается не во всех случаях ее затухания. Она встречается чаще всего в случаях патологии установки, но имеет нередко место и у вполне здоровых индивидов.
Также нередки случаи, когда регрессивный процесс, постепенно развиваясь, дает значительное увеличение случаев ассимилятивных иллюзий. Дело доходит до того, что число ассимиляций начинает доминировать над контрастными иллюзиями, которые, постепенно затухая, часто всецело уступают место им, т. е. чисто ассимилятивным иллюзиям. В идеальных случаях все это дробится на ряд отдельных фаз, и в результате мы получаем несколько самостоятельных ступеней развития.
Фаза констатирования равенства. На этой ступени развития фиксированная установка все еще продолжает пребывать в активном состоянии — она все еще дает знать о себе, исключая, таким образом, возможность адекватного отражения объективной действительности: испытуемый продолжает оставаться во власти фиксированной установки. И вот мы становимся свидетелями наступления новой фазы в процессе регрессивного развития фиксированной установки: испытуемый начинает временами замечать, что, в сущности, он имеет дело не с неравными, а с равными критическими объектами. Он видит все это чаще, пока через некоторое время окончательно не переходит к признанию равенства их между собой. Это — новая фаза регрессивного развития фиксированной установки, фаза, которая и завершает собой весь этот процесс.
Теоретически, конечно, можно допустить наличие значительно большего числа стадий регрессивного хода развития установки. Но фактически обычно мы являемся свидетелями выступления и смены лишь этих трех фаз.
3. Дифференциация видов фиксированной установки в зависимости от процесса ее затухания. Это, конечно, не значит, что ликвидация фиксированной установки может быть достигнута лишь в результате прохождения всех этих трех фаз. Есть немало случаев, в которых фиксированная установка ликвидируется лишь по прохождении одной или двух из этих фаз.
В зависимости от порядка и полноты прохождения всех этих этапов угасания установки мы различаем следующие случаи.
Статическая установка: пластическая и грубая . Оказалось, что среди испытуемых можно найти определенное число лиц, которые в условиях данного числа установочных опытов не в состоянии выйти за пределы действия фиксированной установки — как бы часто ни экспонировались им критические объекты, равенства их они все же не замечают. Нужно полагать, что в данном случае мы имеем дело с лицами, для которых характерным является преобладание особенно неподвижных, инертных или статических форм установки. Правда, на протяжении многих лет нашей практики исследования установки мы приходили неизменно к одному и тому же заключению относительно немногочисленности людей этого типа среди нормальных испытуемых, но тем не менее его необходимо считать самостоятельной единицей, которая, как увидим ниже, объединяет в себе характерологически несомненно своеобразную группу людей.
Но, наряду с этой группой, мы видим следующую, которая резко отличается от нее тем, что она хотя и проходит несколько фаз затухания установки, но фазы полного ее затухания все же не достигает. Это значит, что в данном случае мы имеем дело с лицами, которые, наряду с иллюзиями, дают, быть может, иногда и случаи вполне правильных ответов» Нужно полагать, что в этом случае перед нами испытуемые, которые не в состоянии развить установку такой же прочности, как лица вышеуказанной группы; тем не менее их установка все же статична до такой степени, что не дает им возможности окончательно достигнуть правильной оценки соотношения действующих раздражителей.
Таким образом, мы можем сказать, что если в первом случае мы имеем дело с лицами с прочной статической установкой, то в данном случае этого нет и перед нами стоят лица хотя и со статической, но значительно менее прочной установкой.
Особенно характерным свойством лиц первой группы следует считать грубость установки. Это можно заключить на основе наблюдения, из которого видно, что воздействие объективных агентов не оказывается в состоянии хоть в какой-нибудь степени изменить характер установки, зафиксированной в процессе установочных опытов.
Зато среди испытуемых оказалась и вторая группа, которая никогда не бывает в состоянии окончательно констатировать равенства предлагаемых им в критических опытах объектов, хотя некоторый процесс развития все же проходит: сначала дает данные, характерные для второго этапа процесса угасания установки, затем иногда и данные для третьего этапа; дело этим, однако, и ограничивается, оно дальше не двигается, и испытуемый не оказывается в состоянии окончательно пробиться к констатированию равенства критических объектов.
Нет сомнения, что в этом случае мы не имеем той грубости установки, которая характерна для первых двух групп, — установка здесь имеет скорее пластический характер, но она остается все же статической.
Таким образом, статическая установка может быть пластической или же грубой.
Динамическая установка: пластическая и грубая . Дальнейшую группу испытуемых характеризует следующего рода ход критических опытов: сначала мы видим обычные контрастные иллюзии установки, за ними следуют случаи констатирования равенства критических объектов, и, наконец, испытуемый останавливается на признании их равенства окончательно. Это значит, что установка, которая была фиксирована в процессе специальных для этой цепи опытов, постепенно слабеет и затем мало-помалу окончательно уступает место адекватной для данной ситуации установке. Следует особо подчеркнуть, что в данном случае адекватная ситуация вступает в силу не сразу, а в результате прохождения ряда ступеней своего постепенного угасания.
Следовательно, здесь уже нельзя говорить ни о грубости установки, ни о ее статичности. Здесь мы имеем дело со свойством, которое можно квалифицировать как пластичность установки, поскольку переход к окончательному констатированию соотношения критических объектов происходит не непосредственно, а через ряд предшествующих ступеней, и как динамичность, поскольку субъект не остается на одном из предшествующих этапов, а, двигаясь вперед, достигает окончательного констатирования равенства предложенных ему критических объектов.
Ликвидации состояния, выработанного в установочных опытах, и создания адекватной для данных условий установки достигают и две последующие группы наших испытуемых. Но они переходят к адекватной оценке критических объектов не постепенно, двигаясь от фазы к фазе, а прямо непосредственно с той фазы, с которой они начинают ряд своих показаний о соотношении этих объектов. Характерной особенностью обеих этих групп является то, что они обе достигают признания равенства критических объектов, значит, освобождаются от влияния установочных опытов; но делают они это не постепенно, переходя от одной ступени к другой, а сразу — перескакивая с того этапа, на котором находятся с самого начала, прямо к констатации равенства критических объектов. Мы видим, что установка обеих этих групп динамична, поскольку в конце концов она дает возможность проявиться адекватной установке. Но она лишена пластичности, и поэтому ее можно было бы характеризовать как грубую динамическую установку.
Нефиксируемая установка. Наконец, мы являемся свидетелями наличия совершенно особенной группы испытуемых,, которые характеризуются тем, что в отличие от всех других групп вовсе не поддаются влиянию установочных опытов, совершенно не фиксируют возникающей у них в каждом отдельном случае установки и поэтому дают всегда правильную оценку объема экспериментальных шаров. Мы видим, что обычное число установочных экспозиций не оказывается достаточным, чтобы фиксировать у этих лиц установку, которая, следовательно, возникает у них при каждой отдельной экспозиции заново.
Нужно полагать, что в данном случае мы имеем дело с лицами, которые, будучи лишены внутренней направляющей силы, оказываются как бы в полном распоряжении извне идущих впечатлении и, таким образом, отличаются крайней экстравертностью.
Затухание установки при длительных экспозициях
1. Опыты с длительной экспозицией критических объектов. Мы видели, что процесс затухания установки в условиях наших опытов протекает в определенном порядке: обнаруживается ряд этапов, которые проходит фиксированная установка, прежде чем ликвидация ее сделается совершившимся фактом. Но возможно, что этот порядок ликвидации установки имеет место лишь в условиях наших экспериментов, что он не обязателен при всех условиях, в которых она протекает.
Для того чтобы проверить это, мы несколько изменили наши обычные опыты: порядок установочных опытов остался то г же, что обычно, перемена коснулась лишь критических экспозиций.
Вместо того чтобы кратковременно экспонировать критические объекты, мы оставляли их перед глазами (или в руках) испытуемого продолжительное время, пока он не оказывался в состоянии окончательно констатировать равенство этих объектов. Вопрос о продолжительности экспозиций изучался в специальных опытах. Оказалось, что оптимальной следует считать продолжительность экспозиций до одной минуты: у 55% всех наших испытуемых установка потухает за этот период времени (у 22 лиц из общего числа 40 человек). Более продолжительные сроки оказываются необходимыми лишь для сравнительно незначительного числа испытуемых (1-2' - для 7,5%; 2-3' - 12,5%; 4-5' - 10%).
2. Результаты этих опытов.
Каковы же результаты этих опытов?
1. После того как испытуемый получает 15 установочных экспозиций, он берет критические объекты, которые остаются у него в руках в течение одной минуты, и дает показания о соотношении их. Показания эти приблизительно таковы: сначала выступает контрастная иллюзия, которая остается в силе в течение довольно продолжительного времени. Затем объекты начинают казаться равными, но это проходит быстро, и испытуемый указывает, что сейчас шар налево стал больше (ассимилятивная иллюзия). Затем — опять случай равенства, которое снова ликвидируется сразу: «теперь направо становится больше», и эта контрастная иллюзия сохраняется сравнительно долго, после чего испытуемый окончательно констатирует равенство критических шаров. Таким образом, испытуемый проходит три определенных этапа, прежде чем окончательно констатирует равенство действующих на него объектов: сначала выступает продолжительная контрастная иллюзия, затем следуют кратковременное впечатление равенства и ряд ассимилятивных иллюзий и, наконец, ряд случаев равенства, как и иллюзий, после чего уже фиксированная установка ликвидируется окончательно.
2. Встречаются и другие типы угасания фиксированной установки. Второй тип представлен случаями такого рода: сначала действует сравнительно продолжительная контрастная иллюзия; затем вмешиваются случаи равенства, но контрастная иллюзия остается все еще господствующей формой реакций, и наконец начинают преобладать случаи равенства, которые с течением времени становятся окончательной формой реакций. В этих случаях мы имеем дело с типом, отличающимся от предшествующей формы лишь тем, что там второго этапа — этапа ассимилятивных иллюзий — нет совершенно, и весь процесс исчерпывается наличием двух этапов — этапа контрастных иллюзий и этапа таких же иллюзий, но с участием случаев констатации равенства.
3. Один из испытуемых дает следующий тип реакции: экспонируемые круги ему кажутся неравными (45''): сначала круг налево выглядит как бы значительно больше; потом он становится меньше и приближается но величине к кругу справа. К концу процесс этот приостанавливается, и испытуемый замечает, что круги стали равными.
В этом случае мы имеем дело с процессом постепенного ослабления иллюзии но контрасту, вплоть до окончательной ее ликвидации.
4. Наконец, были случаи и такого рода: после 15 установочных экспозиций иллюзия появляется сейчас же и остается без перемены в течение всего времени экспозиции. Показания одного из испытуемых таковы: «Направо больше... направо... направо... все же направо, но не так, как раньше... все так же... сейчас опять направо больше, чуть больше!.. все-таки направо больше...» В этом случае мы не имеем окончательного потухания фиксированной установки.
Если специально проверить, каковы же данные этих испытуемых при кратковременных экспозициях экспериментальных объектов, то мы найдем, что по существу картина остается одинаковой в обоих случаях: испытуемые дают ту же последовательность смены этапов ликвидации фиксированных установок в опытах с продолжительной экспозицией критических объектов, что и в опытах с кратковременной их экспозицией.
Единственное, что мы должны здесь особенно подчеркнуть, так это следующее: в опытах с продолжительной экспозицией создается возможность следить, что происходит с экспериментальными объектами в течение сравнительно продолжительного времени их экспозиций. В кратковременных опытах этой возможности у нас нет, так как продолжительность экспозиции слишком мала, чтобы можно было следить, что происходит с ними за это время.
И вот в опытах с продолжительными экспозициями критических объектов мы нашли следующее: испытуемые сплошь и рядом становятся как бы свидетелями определенной динамичности процессов, происходящих с экспериментальными объектами, а именно: в то время как в опытах с кратковременными экспозициями критических объектов мы, как правило, констатируем лишь разницу в величине — говорим, что один круг или шар больше другого, — здесь, в этих опытах, мы часто являемся свидетелями, как эти объекты изменяются в величине, как они «расширяются» или же «суживаются». Если в обычных опытах с кратковременными экспозициями так называемые переживания перехода (Uebergangserlebnis) выступают лишь очень редко, как исключение, то здесь, в опытах с продолжительными экспозициями, они становятся как бы правилом.
Если теперь посмотреть ближе на распределение этапов, которые проходят испытуемые в процессе этих экспериментов, то мы увидим, что картина в основном и в этом случае получается та же, что и в условиях опытов с кратковременными экспозициями. Единственное, что обращает на себя внимание, так это сравнительно высокий процент показателей грубой (67,5%) и низкий процент показателей пластической установки (32,5%), чего при кратковременных экспозициях мы не встречаем.
Нужно полагать, что достаточно внимательный анализ случаев грубой установки разъяснит нам это положение. Как мы указывали выше, испытуемые часто подчеркивали в своих наблюдениях наличие «переживаний перехода». Эти-то переживания и показывают, что там, где кажется, что мы имеем дело с формами грубой установки, на самом деле речь идет о своеобразной форме пластической установки, которую можно было бы назвать формой «скрытой пластичности». Под этой последней мы разумеем те многочисленные случаи, которые мы встречаем в наших опытах и которые характеризуются как раз тем, что испытуемые констатируют как бы феномен внутреннего движения в переживании размеров критических объектов. Словом, раз при наблюдениях явлений грубой установки так часто отмечаются случаи «переживаний перехода», то это дает основание полагать, что здесь мы имеем дело не столько с грубой, сколько с пластической формой установки.
Правда, пластичность носит здесь скрытый характер — она открывается лишь при наблюдениях случаев в опытах с продолжительными экспозициями; но тем не менее факт ее наличия не подлежит сомнению. Быть может, как раз эта особенность наших опытов с продолжительными экспозициями, особенность, которая специфична именно для них, и дает им право на самостоятельное место в арсенале методов изучения установки.
Таким образом, мы можем заключить, что затухание фиксированной установки носит характер развернутого во времени процесса не только в опытах с кратковременными экспозициями критических объектов, но и в тех, в которых эти последние предлагаются испытуемым в развернутых во времени, длительных экспозициях.
Для того чтобы убедиться, что затухание фиксированных установок по существу носит длительный характер, что оно по своей природе является текучим процессом, мы должны посмотреть, как обстоит дело в случаях, когда оно протекает исключительно под влиянием продолжительных временных интервалов, т. е. когда эта установка сама «умирает естественной смертью», без специальных воздействий со стороны.
Процесс естественного затухания фиксированной установки
1. Стабильность фиксированной установки. Из предыдущей главы становится ясным, что фиксированная установка оказывает некоторое противодействие попыткам ее ликвидации, что она проходит процесс этой ликвидации лишь постепенно, пока наконец совершенно не прекратит
своего существования на данный отрезок времени. Но вот возникает вопрос: не является ли этот факт ликвидации фиксированной установки естественным результатом лишь того обстоятельства, что для этого были приняты специальные меры — повторное продолжительное воздействие критических раздражителей на субъект вплоть до прекращения действия фиксированной установки?
Для ответа на этот вопрос нам нужно проследить активность фиксированной установки через определенные более или менее продолжительные временные промежутки, чтобы установить, как проходит процесс ее естественной ликвидации. Иначе говоря, перед нами стоит вопрос, в какой степени стабильна фиксированная установка и как она ликвидируется с течением времени.
На этот вопрос впервые обратил внимание Фехнер, а затем он был специально поставлен Стефенсом. «Моторная установка», которая фигурирует у этого автора, может, по его мнению, сохраниться и на достаточно продолжительный период времени. Однако специального исследования этого вопроса он не производил. Это было сделано впервые в нашей лаборатории [18]Б. И. Хачапуридзе. К вопросу о длительности искусственно созданной установки // Материалы к психологии установки. 1938. Т. 1.
.
У испытуемых фиксировали установку в течение 3-4-5 дней (число экспозиций 15-16). Критические опыты проводились через интервалы разной продолжительности времени (1 день, 2-3 дня, 1-2 месяца). Опыты ставились зрительными иллюзиями — тахистоскопически.
Табл. 11 включает в себя (в процентах) результаты этих опытов. Мы видим, что фиксированная в указанных условиях установка не всегда замирает даже через 2-3 месяца после первого дня фиксации. Цифры указывают, что время, конечно, влияет на степень фиксированности установки, но нужно отметить, что оно влияет не во всех случаях одинаково. В этом отношении между нашими испытуемыми отмечается иногда очень крупное различие: в то время как у одних фиксированная установка сохраняется месяцами, у других она замирает сравнительно рано. В общем же находим, что фиксированная установка обладает достаточной степенью стабильности, хотя, с другой стороны, нужно отметить, что отдельные индивиды отличаются в этом отношении друг от друга значительно.
Вопрос о стабильности установки принадлежит к ряду вопросов, ожидающих своих исследователей, которые могли бы изучить это явление более дифференцированно, чем это сделано в цитированной выше работе начального периода изучения установки, когда перед исследователем стоял пока лишь вопрос о фактической достоверности этого явления.
Таблица 11.
#i_011.jpg
Однако мы и сейчас можем поставить вопрос, как, собственно, замирает, как затухает фиксированная установка под влиянием более или менее продолжительных отрезков времени. Нужно полагать, что она, подвергаясь этому влиянию, становится постепенно слабее и в конце концов совершенно стирается. Словом, мы должны считать, что прежде, чем установка окажется до конца ликвидированной, она последовательно проходит ряд ступеней постепенного затухания.
2. О ступенях процесса естественной ликвидации фиксированной установки. Если проследить состояние фиксированной установки через определенный промежуток времени, то перед нами откроется вполне определенная картина. Мы увидим, что фиксированная установка проходит определенные ступени затухания и через некоторое время достигает состояния полной ликвидации. Перед нами, по существу, та же картина, что и в случаях ликвидации установки в экспериментальных условиях. Это обстоятельство дает нам возможность поставить вопрос о ступенях процесса ликвидации установки в естественных условиях.
Мы находим, что в первые дни действия фиксированной установки господствующей формой реакции являются контрастные иллюзии. Это та же картина, что и в экспериментальных условиях ликвидации фиксированной установки.
За этой ступенью доминирования контрастных иллюзий следует ступень иллюзии ассимилятивного характера. Конечно, здесь нет такого состояния, чтобы можно было сказать, что мы имеем дело в чистом виде лишь со ступенью ассимилятивных иллюзий. Как и в обычном ходе ликвидации установки в экспериментальных условиях, так и здесь речь может идти лишь о выступлении, а может быть, иногда и о преобладании этой формы установки. Но и этого достаточно, чтобы сказать, что здесь мы действительно имеем дело с новой фазой процесса ликвидации установки. В частности, относительно этой фазы можно сказать, что при естественном ходе затухания установки она представлена в сравнительно более чистом виде, чем в случаях экспериментальной ликвидации установки. Здесь она встречается все же чаще, чем там.
Наконец, дело и здесь кончается тем, что наряду с иллюзиями начинают выступать и случаи констатирования равенства критических объектов, пока наконец дело не дойдет до состояния, когда иллюзии вовсе прекращаются, уступая место лишь случаям стабильной оценки критических объектов. Как и в случаях экспериментальной ликвидации установки, и здесь бывает, что у некоторых субъектов установка остается в силе на более продолжительное время, чем у других. Это те случаи, в которых фиксированная установка не ликвидируется за принятый в экспериментах максимальный срок (2-3 месяца в нашем случае). Нужно полагать, что ликвидация установки имела бы место и через более продолжительные сроки.
Таким образом, фиксированная установка может быть ликвидирована не только в экспериментальных, но и в естественных условиях своего существования и притом в обоих случаях одинаковым образом, а именно: процесс ликвидации и там и здесь протекает по отдельным фазам, которые следуют друг за другом в строго определенной последовательности . Во всяком случае, это положение имеет силу по отношению к случаям установки, фиксироэаниой на количественные отношения.
К вопросу о действии критических экспозиций
1. К вопросу о фиксирующем действии критических опытов. Мы видели, что после ряда критических опытов фиксированная установка затихает, она глохнет и уступает место установке, адекватной данным условиям. Правда, это бывает не всегда. Как мы знаем, нередки случаи активности и статической фиксированной установки. Но в нормальных случаях, как правило, встречается лишь ее динамическая форма. Это значит, что через некоторый ряд критических экспозиций (экспозиций равных объектов) испытуемый, освободившись от иллюзии, начинает давать правильные показания. Однако дальнейшие опыты свидетельствуют, что через некоторое время — у одних раньше, у других позже — иллюзии пробуждаются снова и показания испытуемого делаются неадекватными. Достаточно вспомнить наши эксперименты на стабильность установки, чтобы считать это положение несомненным. И вот неизбежно возникает вопрос: как понять это?
Чтобы разрешить этот вопрос — вопрос, безусловно, большого принципиального значения, проведем специальные эксперименты, рассчитанные на то, чтобы осветить положение вещей, возникающее в результате наших критических опытов. Мы ставим вопрос, как действует на испытуемого повторное констатирование равенства объектов в этих опытах. Не фиксируется ли вследствие этого обстоятельства — вследствие повторного воздействия критических объектов — именно установка на равенство и в дальнейших экспозициях, не по этой ли причине расцениваются эти объекты как равные?
В поставленных для разрешения этого вопроса опытах испытуемые получали в критической серии, после пятикратного засвидетельствования равенства предлагаемых объектов, чуть отличающиеся друг от друга по величине фигуры, а именно круги в 20-21 мм, 20-22 мм, 20-23 мм и 20-24 мм в диаметре, а также квадраты — в 15-16 мм, 15-17 мм, 15- 18 мм и 15-19 мм. Точнее, эксперименты протекали в следующем порядке: испытуемые получали в установочных опытах пару контурных кругов (20-36 мм) 15 раз. Затем следовали критические опыты: пара равных контурных кругов (20-20 мм). После пятикратного констатирования их равенства испытуемым подменивали эти равные критические круги неравными (20-21 мм). Если круги продолжали казаться равными, они снова подменивались сначала кругами в 20- 22 мм, затем — в 20-23 мм и, наконец, — в 20-24 мм.
Какие же результаты были получены в этих опытах? При экспозиции пары критических кругов в 20-21 мм были получены результаты, суммированные в табл. 12. Мы видим, что в данном случае иллюзии возникли из 46 только у 4 испытуемых, а остальные 42 дали вполне адекватные ответы.
В следующей серии опытов испытуемым были предложены круги, отличающиеся друг от друга в диаметре на 2 мм. Здесь получились еще более показательные результаты: оказалось, что в этом случае все 11 лиц, которые были допущены к опытам (в этой серии принимали участие лишь те лица, которые в предыдущих опытах уже с самого начала или после лишь некоторого колебания дали пятикратную иллюзию), констатировали факт неравенства критических кругов.
Таблица 12.
Чтобы не осталось сомнения, что, быть может, здесь играет роль фактор фигуры, познакомимся с результатами опытов с другой фигурой, с квадратами. Здесь при опытах с различиемв 1 мм (15-16 мм) результаты оказались точь-в-точь те же, что и при кругах с той же разницей в диаметре. Три человека имели иллюзию, а 43 оценивали соотношение фигур совершенно правильно. Что же касается квадратов, отличающихся друг от друга на 2 мм (15-17 мм), то полученные в этом случае данные свидетельствуют, что случаи иллюзии встречаются лишь в виде исключения (3 человека из 43, тогда как правильная оценка здесь в порядке вещей).
Мы не приводим данных, полученных в других сериях аналогичных опытов (заполненные круги вместо контурных в первой серии, контурные квадраты вместо заполненных в предыдущей серии); в сущности, они повторяют выводы предшествующих опытов, ничего существенного к ним не прибавляя.
Таким образом, мы можем утверждать, что многократное повторение показаний равенства фактически неравных объектов в критических опытах далеко не означает факта фиксации этого равенства.
Но это заключение можно было бы признать достоверным лишь в том случае, если бы мы были уверены, что критические объекты воспринимаются адекватно, т. е. как неравные, именно в связи с отсутствием установки, фиксированной на равенство, а не потому, что неравенство критических объектов слишком явно и, таким образом, не может быть ассимилировано установкой, фиксированной на равенство.
Нам необходимо проверить это предположение. Допустим, что у нас имеется установка, фиксированная специально на равенство, и предложим испытуемому с такой установкой в качестве критических объектов интересующие нас в этом случае фигуры (круги, отличающиеся друг от друга в радиусе на 1-2 мм). Если установка на самом деле окажется бессильной ассимилировать это различие, то мы получим от испытуемого правильные показания относительно неравенства предложенных ему фигур; если же нет, тогда фигуры эти будут казаться равными.
Проверить это не представляет трудности. Но этого и не нужно, У нас есть опыты, из которых можно почерпнуть ответ на поставленный здесь нами вопрос.
В этих опытах у испытуемых фиксировалась установка на равенство геометрических фигур (кругов и квадратов), а затем им экспонировались в качестве критических фигуры, отличающиеся друг от друга по величине на 1,5 мм и 1 мм (круги диаметром 22,5-24 мм и квадраты с длиною сторон 21- 22 мм). Результаты оказались вполне соответствующими указанным нами предположениям, а именно; общее число лиц, дающих иллюзию хотя бы на одну из критических фигур под влиянием установочных опытов, доходит до 30, т. е. до 70,1% общего числа (42) испытуемых.
Следовательно, не может быть сомнения, что при наличии соответствующей установки различие фигур на 1-2 мм не играет роли: оно не мешает проявиться ассимилирующему влиянию фиксированной установки.
Это значит, что раз в описанных выше опытах различие фигур на 1-2 мм никогда не оставалось незамеченным, т. е. эти различия там никогда не ассимилировались, соответствующей фиксированной установки там вовсе и не было.
Таким образом, хможно считать установленным, что в наших обычных опытах повторная апперцепция равных кругов как равных вовсе не играет роли установочных экспозиций и не фиксирует совершенно никакой новой, соответствующей им, установки. Пока равные фигуры воспринимаются как неравные, продолжает действовать все та же фиксированная в установочных опытах установка. Когда же испытуемый начинает повторно воспринимать их как равные, то в основе этого лежит уже не фиксированная на равенство, а адекватная настоящему положению вещей установка.
Итак, нет сомнения, что критические экспозиции не фиксируют никакой новой установки. Они содействуют лишь проявлению установки, адекватной данной ситуации.
2. Временное затухание установки. Как было указано выше, спустя некоторое время после прекращения критических опытов повторное предложение этих последних снова начинает вызывать те же обычные установочные иллюзии.
Спрашивается, как понять это?
Не подлежит сомнению, что в результате воздействия критических эксиозиций фиксированная ранее установка не окончательно ликвидируется: по всей видимости, она отступает перед непрерывным рядом воздействий критических экспозиций, совершенно не соответствующих ей, уступая место адекватной им установке. В тех случаях, в которых выработанная в фиксированных опытах установка достаточно прочна, это происходит лишь временно, под влиянием постоянного, непрерывного воздействия критических экспозиций. Следовательно, стоит пройти этому периоду непрерывного действия критических экспозиций, чтобы сила фиксации снова дала себя почувствовать, снова вернула бы себе способность вызывать к жизни соответствующие ей обычные иллюзии установки.
Поэтому следует полагать, что в экспериментах на стабильность установки мы получаем данные, говорящие о факте продолжающейся живучести фиксированной установки. Однако живучесть эта ограничена: через некоторое время — в одних случаях раньше, в других позже — фиксированная установка все же замирает и более не оказывает противодействия случаям возникновения новых, адекватных положению вещей, установок.
3. К проблеме асимметрии. В связи с этим необходимо здесь же отметить дополнительно еще одно обстоятельство. Из обычного наблюдения и особенно из специальных опытов известно, что человек, по существу, построен не вполне симметрично. Наиболее известным случаем нашей асимметричности является функциональная неравноценность наших рук. Менее очевидна разница в том же отношении в функционировании других наших органов: ног, глаз, ушей. В этих случаях в основе функциональной неравноценности лежит более или менее очевидная морфологическая разница между органами.
Специальные исследования по вопросу асимметрии обнаруживают разительные факты ее распространения. Когда в наших опытах испытуемый получает два одинаковых впечатления (зрительных, гаптических или еще каких-либо других) для сравнения их между собой, то выясняется, что встречается значительное число случаев, в которых сравнение производится неточно, асимметрично и какой-нибудь из членов отношения, как правило, переоценивается в ту или иную сторону.
Следовательно, нельзя быть уверенным, чем определяется в каждом отдельном случае показание испытуемого — оценкой ли объективного положения вещей или его субъективным свойством — его асимметричностью.
Наряду с явлениями асимметрии в функционировании этих органов, замечены аналогичные факты и в других случаях, в которых морфологической основы этих явлений, по-видимому, не существует. Следовательно, возникает необходимость говорить и о фактах функциональной асимметрии . Детальное изучение этой последней покажет нам, насколько широко распространены явления этого рода.
Специальные исследования, особенно из области психофизических экспериментальных изысканий, показывают нам, до какой степени редки случаи адекватной оценки равенства впечатлений, получаемых нами из самых различных сенсорных источников. Можно считать экспериментально установленным, что человек вообще легче замечает и правильнее оценивает явления неравенства, чем явления равенства. Эти факты показывают, что человек скорее настроен воспринимать окружающее асимметрично, чем наоборот, и что вообще он психически склонен больше к явлениям асимметрии, чем симметрии.
Как понять это? Чтобы найти ответ на этот вопрос, мы постараемся сначала выяснить, нельзя ли искусственно, экспериментально создать в человеке склонность к асимметрическому восприятию воздействующих на него впечатлений.
Мы знаем, что в наших установочных опытах мы имеем дело всюду как раз с экспериментально стимулированной асимметричностью наших испытуемых. Когда в результате ряда установочных экспозиций у испытуемого фиксируется соответствующая установка, то после этого в течение определенного периода времени в критических опытах он начинает обнаруживать прочную асимметричность восприятия: из двух равных объектов один ему кажется больше другого.
Впечатление в этом случае получается такое, какое имеем мы, когда являемся свидетелями асимметрических восприятий у тех лиц, которые и без специальных мероприятий оказываются асимметрическими. Это обстоятельство дает нам основание поставить вопрос, не базируются ли явления асимметрии в обоих случаях на одном и том же фундаменте.
Нельзя сомневаться, что ни в случае нашей экспериментальной асимметрии, ни в случае естественной не существует дефекта органического характера, на котором базировались бы явления асимметричности восприятий наблюдаемых нами субъектов. Асимметричность ни в одном из этих случаев не имеет органического основания. При экспериментальной асимметрии в основе ее лежит установка, которая была фиксирована нами в результате воздействия наших установочных экспозиций. Не исключена возможность, что и в случаях естественной асимметрии мы имеем дело с аналогичным явлением. Правда, установочных экспозиций в этом случае мы специально не получаем. Но это не исключает того, что в обычных условиях жизни у человека может появиться ситуация, которая действует на его установку так же фиксирую- ще, как это имеет место в наших экспериментах. Конечно, для этой цели в последнем случае мы обращаемся к приему многократного повторного воздействия на испытуемого, но мы знаем, что для фиксации установки этот прием не представляет необходимости — бывают случаи фиксации установки и в результате однократного воздействия соответствующей ситуации. Нужно полагать, что в жизни каждого из нас нередко встречаются случаи, которые и без повторного воздействия закрепляют соответствующую установку. В таком случае ничто не мешает допустить, что в обычных условиях нашей жизни не раз возникают обстоятельства, которые сразу фиксируют соответствующую им установку.
Таким образом, мы можем заключить, что каждый из нас носит в себе бесчисленное множество фиксированных в течение жизни установок, которые, активируясь при всяком удобном случае, направляют работу нашей психики в соответствующую сторону.
Далее, необходимо отметить, что, как мы видели, в результате воздействия наших критических экспозиций фиксированная установка отходит в сторону, и это дает возможность вступить в силу установкам, адекватным ситуациям. Переживания субъекта определяются отныне этими последними, и показания его становятся созвучными им. Так бывает в наших обычных опытах. Словом, через некоторое число критических экспозиций вступает в силу адекватная данной ситуации установка, а та, что была фиксирована в экспериментальных условиях, вовсе ликвидируется на данный момент.
Что же происходит со случаями асимметрии, т. е. с теми случаями, в которых мы имеем дело не с экспериментальными, ас «естественно» зафиксированными установками? Как действуют в данном случае критические опыты? Имеют ли они тот же эффект, что и в экспериментальных условиях, или они проявляют себя как-нибудь иначе?
Единственно, что может оправдать такую постановку вопроса, так это то, что фиксированные эдесь установки имеют непроверенное, а потому неизвестное нам происхождение. Но ведь бесспорно, что, несмотря на это обстоятельство, они остаются все же обычными фиксированными установками и, следовательно, должны разделять в соответствующих условиях судьбу этих последних.
Это значит, что нет никаких оснований для допущения иной судьбы для естественно фиксированных установок, чем для экспериментально фиксированных. Если в результате воздействия равных критических объектов фиксированная в экспериментальных условиях установка заглушается и вступает в силу актуальная установка, то ничего иного не может происходить и с естественно фиксированной установкой: и она должна в этих условиях выйти из строя, чтобы уступить место установке, адекватной данной ситуации.
Таким образом, мы видим, что в критических опытах ничего не остается от асимметрии, которая так властно давала себя чувствовать до этого: здесь нет никакой разницы, с каким испытуемым мы имеем дело — с тем ли, который показывает определенную асимметричность, или с тем, кто кажется нам вполне симметричным. Все это заставляет думать, что в наших опытах явления асимметричности вовсе не играют роли, которая могла бы нас заставить специально считаться с ними.
Установка возникающая на основе качества материала
Мы уже имели случай указать, что наши обычные опыты с установкой имеют в виду количественные отношения, что аспекты качества в этих экспериментах остаются вне внимания. Сейчас перед нами стоит вопрос, можно ли считать, что зти эксперименты имеют частный, специфический для количественных отношений характер и потому малоприменимы для характеристики явлений других категорий, в частности категории качества, или же, наоборот, они имеют значение и для категории качественных явлении.
1. Опыты по установке на равенство. Прежде чем перейти к изложению результатов, которые мы получили в опытах начисто качественный материал, мы считаем нужным познакомиться с данными исследования с несколько иной постановкой вопроса, Я имею в виду следующее: если испытуемому давать ряд раздражений, с тем чтобы выработать фиксированную установку не на различие, а на равенство, а затем в критических опытах предложить ему пару неравных объектов с заданием сравнить их между собой, то естественно возникает вопрос, что же получится в этом случае? Конечно, здесь мы имеем все условия, которые следует считать достаточными для того, чтобы получить факты фиксации установки. Но бесспорно, что это не может быть установкой на отношение «больше» или «меньше». Итак, иллюзий контраста мы здесь получить не можем.
Следовательно, в данном случае мы имеем дело с опытами в условиях, почти совершенно тождественных тем, которые имеются в наших обычных опытах, и возможность возникновения контрастных иллюзий здесь совершенно исключается.
Спрашивается, что же мы получаем в этих опытах?
Прежде чем перейти к ответу на этот вопрос, необходимо отметить особое положение, которое занимает отношение равенства в ряду других отношений. Дело в том, что развертывающиеся вокруг нас явления, бесспорно, отличаются друг от друга с какой-нибудь стороны; вполне одинаковых явлений не существует. Равенство, или тождество, может быть констатировано лишь в результате оценки объективированных явлений, т. е. явлений, которые мы делаем объектами своего наблюдения с вполне определенной целью — с целью определить то или иное явление по отношению к миру явлений вообще, не ислючая его самого. Фактически равенство может быть констатировано лишь в форме тождества, т. е. лишь по отношению к себе самому. Поэтому понятно, что одинаковыми, т. е. равными, могут быть лишь вещи, которые принадлежат не к миру естественных, а к миру искусственных, человеческими руками созданных явлений.
Но если допустить, что это действительно так, тогда само собой станет понятно, что наблюдение отношений равенства значительно труднее, чем наблюдение отношений неравенства. Поэтому нет ничего удивительного, что повторение опытов, с тем чтобы фиксировать установку на равенство, встречается с затруднениями, не знакомыми в опытах с установкой на «больше» или «меньше». Стало быть, необходимо принять специальные меры в этих опытах для того, чтобы обеспечить нашим испытуемым возможность повторного переживания предлагаемых им объектов равными. Для этого достаточно особо обращать внимание испытуемых именно на равенство установочных объектов.
Не касаясь других мер, ставших необходимыми для облегчения фиксации установки на равенство, я хочу остановиться на вопросе о критических раздражителях. Ведь как было выше указано, таковыми должны были быть не равные, а как раз неравные объекты. И вот в наших опытах возникал вопрос о допустимой здесь степени неравенства между этими объектами.
Нетрудно было установить, что неравенство должно было быть лишь незначительно выше порогового, ибо в случаях слишком высокой разницы ассимиляция его оказалась бы невозможной. Как выяснилось, в качестве критических объектов можно было взять круги, отличающиеся друг от друга на 1,5 мм в диаметре, и квадраты, стороны одного из которых были на 1 мм длиннее сторон другого. Но не исключена была возможность, что для некоторых из испытуемых и эта разница могла оказаться недостаточной.
Поэтому опыты обычно протекали следующим образом: в самом начале испытуемым демонстрировались фигуры критических опытов, и в случае, когда они не расценивались как явно различные, они заменялись более дифферентиыми величинами.
Из результатов этих опытов в первую очередь, конечно, следует отметить, что, ввиду отсутствия условий для возникновения контрастных иллюзий, таковых не оказалось вовсе. Зато доминировали иллюзии ассимилятивные, т. е. у 70,1% испытуемых, у которых вообще выработалась фиксированная установка, была иллюзия такого рода: неравные кружки или квадратики казались им, как правило, всегда равными.
Следовательно, нет сомнения, что в указанных здесь условиях, т. е. по существу в условиях, обычных для возникновения нашей иллюзии установки, могут появиться новые иллюзии, которые можно квалифицировать как иллюзии установки на равенство. Это первый, самый существенный результат, который мы получаем в этих опытах и которым они отличаются от обычных опытов на установку.
Возникает вопрос, как же обстоит дело с рядом других особенностей, выступающих в аналогичных случаях. Прежде всего оказывается, что возбудимость установки и в этом случае может быть исследована совершенно обычным путем, тем же, что и в наших количественных опытах. Только результаты, что, впрочем, и следовало ожидать, получаются несколько иные, чем обычно. А именно: возбудимость фиксированной установки на равенство оказывается значительно ниже, чем в случаях с фиксированной на другие количественные отношения установкой. При работах с такого рода установками это обстоятельство всегда следует иметь в виду, т. е. следует иметь в виду, что в данном случае установка фиксируется значительно труднее и позже, чем в случаях отношения неравенства. Конкретно: фиксируемость в лучшем случае оказывается в границах 12-15 установочных экспозиций. В других же случаях число этих экспозиций доходит до 25-30.
Таким образом, мы можем повторить, что установка на отношения равенства фиксируется заметно труднее, чем наши обычные количественные установки.
Интересно посмотреть, как протекает процесс угасания установки на равенство. Это представляет особенный интерес, поскольку феномен контрастных иллюзий здесь отсутствует, а в сменах этапов угасания установки как раз он — этот феномен — и играет особенно большую роль.
Но если случаи контрастных иллюзий исключить совершенно, то мы получим лишь две возможности: иллюзии ассимилятивные и случаи адекватных ответов. В наших опытах по установке на равенство мы получаем как раз эти две возможности: чаще всего имеем дело с рядом случаев, в которых испытуемый дает или бесконечную серию ассимилятивных иллюзий, или же, через некоторое их число, — резкий переход к случаям адекватных оценок.
Но это не единственный тип реакции, который дают испытуемые в этих ответах. Встречаются и такого рода случаи: испытуемый дает иллюзии не сплошь, и в некоторых случаях мы являемся свидетелями правильных ответов. Эта смена реакций, однако, через некоторое время прекращается с тем, чтобы уступить место сплошь правильной оценке критических фигур. Очевидно, что в данном случае мы имеем дело с явлениями, которые напоминают нам третий этап в обычном процессе угасания фиксированных установок.
Таким образом, в опытах на неравенство мы не встречаемся с изобилием фаз, характерных для хода угасания фиксированной установки на «больше» — «меньше». В условиях этих опытов иначе и не могло быть. Тем не менее у нас все же нет оснований утверждать, что фиксированная установка на равенство угасает сразу без какой бы то ни было постепенности: наличие третьей фазы, т. е. фазы констатации неравенства, во всяком случае, не вызывает никаких сомнений. Необходимо, однако, отметить, что в этих опытах сравнительно часты случаи статической установки, т. е. число случаев бесконечно продолжающихся иллюзий (20% всех случаев).
Особенного внимания заслуживает вопрос о степени стабильности фиксированных установок на равенство.
Фактические данные по этому вопросу следующие.
После паузы в 15-20 минут фиксированная установка продолжает быть активной лишь у 38% испытуемых, т. е. из 13 лиц всего только у 5. Это обстоятельство совершенно недвусмысленно указывает на незначительную стабильность нашей фиксированной установки на равенство. Если при этом принять во внимание, что у 3 из этих 5 лиц установка оказалась до такой степени слабой, что она ликвидировалась после одной—четырех экспозиций, то вывод о незначительной стабильности установок на равенство будет вне всякого сомнения.
Что же касается возможности сохранения такой фиксированной установки на более продолжительное время, например на сутки, то полученные в этих опытах данные не подтверждают ее. Во всяком случае, бесспорных показателей в пользу этой возможности мы не получили.
Из ряда данных наших экспериментальных исследований по установке можно считать бесспорным, как мы на это указывали выше, что фиксированная на определенном материале (скажем, на кругах) установка без всякого затруднения транспонируется на другой материал (скажем, на квадраты), что установка эта вообще генерализируется.
Мы знаем, что для наших обычных опытов факт генерализации установки до такой степени обычное явление, что если не иметь его в виду, то нельзя постигнуть настоящей сущности этих опытов. И вот для того, чтобы показать, что в опытах на равенство мы имеем дело по существу с обычными фиксированными установками, мы остановимся дополнительно на опытах, касающихся вопроса о возможности генерализации этих установок.
Опыты проводились на испытуемых, у которых установка на равенство фиксировалась точно и определенно. Чтобы проверить факт генерализации выработанной у испытуемого установки, были использованы в этом случае лишь круги и квадраты: проверялось, может ли установка на равенство в случае кругов распространиться и на квадраты.
В результате опытов оказалось, что явление генерализации следует считать и в этих опытах бесспорным фактом. А именно оказалось, что установка на равенство кругов генерализировалась на квадраты, и наоборот. Факт, констатированный в опытах с установкой на «больше» — «меньше», оправдывается и в этом случае.
Следовательно, если бросить взгляд на все эти фактьь станет бесспорным, что в опытах на равенство мы получаем в основном те же результаты, что и в обычных наших установочных опытах.
Отсюда можно заключить, что эти опыты представляют собой те же установочные опыты, только на другом материале. Они представляют для нас большой интерес, особенно в том отношении, что они подводят нас вплотную к вопросу о возможности распространения данных, полученных в результате установочных экспериментов, на количественные отношения «больше» и «меньше» и на область отношений равенства, Если бы нам удалось показать, что это действительно возможно, что понятие фиксированной установки так же применимо там, как и здесь, то тогда результаты наших опытов можно было бы использовать не только для характеристики установки на количественные отношения, но равно, быть может, и установки на качественные отношения, поскольку бесспорно, что равенство в какой-то мере относится и к категории качества.
Перейдем к этому вопросу.
2. Опыты фиксированной установки на качественные различия. В наших лабораториях было сделано несколько опытов построения методики исследования установки на качественно различные отношения. Мы здесь ограничиваемся одной из них, работой, в которой непосредственно ставится интересующий нас вопрос. Выше мы уже имели случай говорить относительно этой работы и в общем уже характеризовали метод, который был в ней применен. Там же мы имели случай указать, что метод этот был рассчитан на исследование чисто качественных отношений и вполне пригоден для их характеристики. Сейчас мы можем полнее рассмотреть полученные в результате этих исследований положения.
Испытуемый получает тахистоскопически ряд слов (30), написанных от руки латинским шрифтом, — по 5 букв в каждом, например ridal , daluf, tifal и т. д. После этого он получает ряд русских слов (35 и больше) по 5 букв в каждом. Они были написаны нейтральным шрифтом, и их можно было читать и по-латыни; например, почва, топор, рупор и т. п. Слова первого ряда с латинским шрифтом были использованы в качестве установочных, а второго — в качестве критических. Были изучены вопросы о возбудимости и стабильности установки и особенно вопросы о ее фазах.
Что же мы получили в результате этих опытов?
Первое, что обращает на себя внимание, так это то, что здесь совершенно определенно фиксируется установка на чтение латинских слов: читая ряд слов, испытуемый настраивается читать по-латыни. Следующие затем русские слова играют роль критических, и оказывается, что испытуемый читает их согласно выработанной раньше установке, как латинские слова, например, вместо прекрасно ему известного слова «топор» испытуемый читает «моноп», вместо «порча» он говорит «нопра» и т. д.
Далее оказалось, что установка фиксируется у всех 100% испытуемых: они все поддаются установке на чтение по-латыни и вследствие этого не догадываются, что «порча», «топор» и т. п. русские, а не латинские слова. Но с течением времени им все же приходит в голову мысль, что они имеют дело с русскими словами. Конечно, не все испытуемые поступают в точности одинаково: одни раньше переходят на чтение по- русски, другие это делают позже, одни это делают сразу, другие — постепенно и т. д.
Особенно интересным оказывается, что и в этих опытах фиксированная установка замирает, пройдя ряд отдельных фаз.
1. Первое, что раньше всего обращает на себя внимание, так это то, что дело здесь начинается уже не с контрастных иллюзий, как это бывает в наших обычных опытах. Их место занимает обычная ассимилятивная иллюзия: испытуемый читает и русские слова, как если бы они были латинские. Выше мы уже говорили относительно этого; мы тогда специально отметили эту особенность качественных опытов установки. В этом, собственно, единственная разница между этими и обычными установочными опытами. Нужно полагать, что наша точка зрения на контрастную иллюзию, относительно которой мы уже имели выше случай говорить, в достаточной степени соответствует действительности: явление контраста — это явление, которое свойственно лишь категории интенсивности; качественная сфера действительности контраста не знает.
2. Вторую степень регрессивного развития установки в опытах с чтением характеризует следующее: впервые начинают появляться «случаи чтения со смешанной ассимиляцией» (например, топор читается как мопор или моноп), т. е. чтения, в котором некоторые буквы читаются как латинские, а некоторые как русские). Однако число случаев этого рода со «смешанной ассимиляцией» все же меньше случаев латинского чтения. Итак, характерной особенностью этой, второй, ступени следует считать именно чтение со смешанной ассимиляцией. Число испытуемых, относящихся к этой группе, т. е. читающих со смешанной ассимиляцией, доходит до 60% всего числа испытуемых, принимающих участие в опытах.
3. Если допустить, что за единичными случаями смешанной ассимиляции следуют случаи чтения то по-русски, то по- латыни и притом по-русски, т. е. адекватно, сравнительно реже, чем по-латыни, то в таких случаях мы можем говорить относительно третьей ступени регрессивного развития фиксированной установки . Случаи чтения этого типа встречаются сравнительно чаще, чем случаи предшествующей, второй, ступени регрессивного развития установки. Из общей массы испытуемых проходят эту ступень 73,3%, в то время как на второй ступени мы констатируем всего лишь 60% испытуемых.
Дальнейшие ступени характеризуются следующим: четвертая ступень — по преимуществу чтением по-русски; пятая — чтением русских слов как латинских, но с быстрой коррекцией и правильным произношением (30% испытуемых) и, наконец, шестая ступень характеризуется в общем правильным чтением всех русских слов, но с предварительной апперцепцией ряда этих слов как латинских и быстрым преодолением этих невольных апперцепций правильным чтением по-русски (40% испытуемых).
4. Если поближе приглядеться к этим этапам регрессивного развития установки, то нам нетрудно будет заметить, что здесь, в сущности, мы имеем дело, во всяком случае практически, не с шестью, а всего лишь с тремя этапами регрессивного развития фиксированной установки. Дело в том, что все четыре ступени (третья, четвертая, пятая и шестая), которые следуют за второй, могли бы быть объединены в одну — третью — ступень развития установки. Характерной особенностью этой ступени было бы тогда преобладание случаев чтения по-русски над чтением по-латыни. И вот за ней последовал бы наконец факт полной ликвидации фиксированной установки, а значит, и ошибочного чтения предложенного ряда слов.
Если бы мы ограничились указанием лишь этих трех основных этапов, имеющих место в ходе регрессивного развития данной установки, то мы нашли бы факт глубоко идущей аналогии между установками обоих видов — между установками качественного и количественного порядка. Мы могли бы тогда говорить, что, в сущности, механизм установки один и тот же, чего бы она ни касалась — количественного или качественного материала, безразлично.
Это положение остается в силе и в том случае, если спросить себя, можно ли и в этих качественных экспериментах найти те особенности, которые характерны для установки на количественные отношения.
В самом деле, можно ли говорить в этих опытах о показателях прочности установки? Мы помним, что под прочностью установки нужно разуметь ту ее особенность, благодаря которой установка оказывается в силах противостоять воздействиям несоответствующих раздражений и сохранить себя в нетронутом виде. Само собой разумеется, эта особенность установки в первую очередь должна сказаться в продолжительности первого этапа регрессивного развития, выражающей ее ассимилятивные способности. Следовательно, чтобы проверить степень прочности установки и измерить ее, мы должны установить число критических экспозиций, необходимых в каждом отдельном случае для окончательной ликвидации установки. Полученные в этом направлении данные дают нам возможность судить о прочности установки и в этом случае, а именно оказывается, что чтение примерно 5-7 слов под ассимилирующим влиянием установки указывает на слабую степень прочности установки (26,9% общего числа испытуемых), 8-11 слов — среднюю степень (55,2%), и, наконец, 12 слов и выше указывает на высокую степень прочности установки (66,7%).
Но интересно посмотреть, как обстоит дело с числом повторений установочных экспозиций, признанным вполне достаточным для выработки установки, прочно фиксированной на качественные различия.
Как мы видели выше, установка на отношение объемов данных тел тем прочнее, чем больше количество установочных экспозиций, затраченных на ее фиксацию. Аналогично с этим, нужно полагать, прочность или сила установки на качественные определения измеряется количеством слов, ассимилируемых действием данного числа установочных единиц. И действительно, опыты показали, что после 5 установочных слов ассимилирующему влиянию их подвергается всего 1 - 2 слова; после 15 таких слов ассимилируются 4-5, а после 30 — 5-10 слов.
Не касаясь других результатов этих опытов, мы можем в общем заключить, что прочность фиксированной установки па апперцепцию латинских слов находится в прямой зависимости от числа фиксационных экспозиций, затраченных в каждом отдельном случае. Следовательно, не подлежит сомнению, что прочность фиксированной установки оказывается измеримой и в качественных экспериментах.
Коснемся коротко и вопроса о возбудимости качественных установок. Как выясняется, она оказывается в соответствующих условиях измеримой величиной. Во-первых, эта величина не постоянна — она находится в зависимости от индивидуальности испытуемого: в то время как для одних достаточно и одного установочного латинского слова, чтобы следующие за ним русские слова ассимилировались вполне, для других число установочных слов должно быть выше одного, причем для разных лиц в разной степени. Следовательно, возбудимость качественных установок оказывается интериндивидуально варьируемой величиной.
Во-вторых, в сравнении с показателями возбудимости установки на количественные отношения возбудимость на ка* чественные данные оказывается гораздо выше: в то время как одного-единственного латинского слова оказывается достаточным для того, чтобы фиксировать соответствующую установку (в 80% всех случаев), в количественных опытах необходимо четырехкратное повторение оптических экспозиций, чтобы получить впервые фиксацию, и притом в значительно более скромных границах (29,5% испытуемых).
Наконец, как, впрочем, и нужно было ожидать, в этих опытах оказалось возможным поставить вопрос о стабильности установки. Выяснилось, что: во-первых, установка через однодневный интервал сохраняется в 60% случаев, тогда как в тот же день она проявляется во всех случаях без исключения. При еще более длинных интервалах, скажем, через один месяц, коэффициент сохранности установки спускается до 25% всех случаев. Таким образом, по мере удлинения интервала между установочными и критическими опытами процент случаев действия установки, правда, значительно понижается, но он в какой-то степени все же сохраняется надолго; во- вторых, нужно отметить, что по мере удлинения продолжительности интервала между установочными и критическими опытами установка, сохраняясь, становится все менее и менее пластичной; так, через один день она сохраняет переходы через все три стадии (I — 40%, II — 10% и III— 10%), тогда как через интервал в один месяц она теряет всякую пластичность, сохраняясь лишь в первой стадии своего проявления; в-третьих, в связи с вопросом о стабильности установки отметим еще одно обстоятельство: через интервал в 24 часа один из испытуемых читает по-латыни подряд 8 русских слов, а трое остальных — по 4-5 слов, за которыми следуют случаи адекватного, правильного чтения. Через интервал в один месяц мы имеем показатели еще более низкие: один из наших испытуемых читает по-латыни три первых русских слова, а двое остальных — по два первых.
Полученные результаты в целом можно формулировать следующим образом: «Фиксированная на латинское чтение установка продолжает существовать на некоторое время, но существовать так, что по мере удлинения временного интервала актуальность ее становится закономерно слабее, и это выявляется не только в уменьшении ее общей массовой распространенности, но также и в понижении ее прочности и фазовой действенности».
3. Особенности установки, фиксированной на качественном различии. Какие особенности наблюдаются в процессе угасания фиксированной на качественном материале установки?
Прежде всего обращает на себя внимание, что в этих случаях мы вовсе не встречаемся с первым этаном процесса угасания установки — мы не находим случаев контрастных иллюзий, наблюдаемых нами на начальных стадиях угасания фиксированной на количественные отношения установки. Вместо этого дело начинается прямо с ассимилятивных иллюзий — с эффекта непосредственного воздействия фиксированной установки на восприятия нашего испытуемого.
Факт этот еще раз показывает, что наличие контраста специфично лишь для восприятия количественных отношений и что качественные свойства, наоборот, характеризуются многосторонностью взаимных отношений. Следовательно, явление, обусловленное своеобразными особенностями количественных отношений, нельзя считать спецификой самой установки: оно вырастает на почве внутренних свойств материала, но не природы самой установки.
Установка на качественные особенности не включает в себя этапа контрастных иллюзий как этапа, обусловленного спецификой лишь материала количественных отношений, но не особенностями самой установки.
Процесс угасания последней по существу представляется значительно более простым, чем это можно было бы думать, исходя из наблюдения над этапами угасания установки на количественные отношения.
Если исключить ступень контрастных иллюзий, процесс угасания фиксированной установки представится нам в следующем виде: а) сначала мы будем иметь иллюзии ассимиляции: русские слова читаются как латинские; б) за ними следует ступень смеси ассимилятивных иллюзий и адекватных восприятий; например, при фиксированной установке на чтение латинского текста может случиться, что испытуемый читает слово «чурек» как «чупек», т. е. смешанно, отчасти по-русски, отчасти по-латыни — ступень «смешанной ассимиляции» (в данном случае третью букву он читает как латинскую, а другие — как русские); в) за этим следует, по существу, последняя ступень, которая сводится к чтению предложенных слов то по-русски, то по-латыни.
Нет сомнения, процесс угасания фиксированной установки на количественные отношения представляется значительно более сложным, чем тот же процесс в случаях угасания установки на качественный материал. Тем не менее в процессе угасания фиксированной установки в этом последнем случае мы находим ступень, совершенно не встречающуюся в случаях угасания количественных установок. Мы имеем в виду вторую ступень, т. е. ступень «смешанной ассимиляции», которая сводится к чтению одного и того же слова отчасти по-русски и отчасти по-латыни.
Наличие этой ступени можно констатировать и в другой серии опытов на установку качественных отношений. Так, например, в опытах нашей сотрудницы Н. Л. Элиава, которая фиксировала установку на картину определенного содержания, оказалось, что в критических опытах испытуемые воспринимают предлагаемую им новую картину на основе такой же смешанной ассимиляции, как и в опытах на чтение по-латыни, т. е. они видят картину, которая включает в себя одновременно признаки не только критической, но и установочной картины.
Коротко говоря, в опытах установки на качественные особенности выявляется своеобразная ступень процесса затухания фиксированной установки, сводящаяся как бы к суммарной ассимиляции некоторых из признаков как установочных, так и критических объектов.
Ничего подобного мы не находим в опытах с установкой на количественные отношения. Там дело обстоит совершенно иначе: за этапом контрастных иллюзий следует этап ассимилятивных или смешанных со случаями равенства иллюзий, пока наконец не наступит этап вполне адекватных показаний. Здесь в каждом отдельном случае выступает одно из двух: отношение равенства или отношение неравенства («больше» или «меньше»). Других показаний здесь не бывает и быть не может, так как, поскольку количественные отношения взаимно исключают друг друга, невозможно, чтобы члены реляции были бы одновременно и равны и неравны между собой.
Другое дело в случаях установки на качественные свойства! Здесь дело представляется иначе. Мы видели выше, что на одном из этапов регрессшшого хода развития фиксированной установки выступает специфическая форма иллюзии, которая сводится как бы к одновременному проявлению активности двух установочных состояний — состояния, созданного в установочных опытах, и состояния, адекватного воздействию критических опытов. Так, при предложении в качестве критического раздражителя русского слова «чурек» испытуемый читает его как «чупек», воспринимая русское «р» как латинское «п». То же явление имеет место — и притом совсем нередко — во всех прочих опытах с установкой на качественные особенности. Так, бывает, что испытуемый воспринимает картину критических опытов как новый образ, включающий в себя элементы как установочной, так и критической картины.
Как понять этот новый образ, представляющий собой как бы произведение двух отдельных, но одновременно действующих установок? Если вспомнить, что всякая установка представляет собой целостное состояние личности, тогда относительно возможности возникновения такого рода произведения, представляющего собой как бы смесь отдельных частей двух самостоятельных установок, говорить не придется.
Но тогда как понять это явление? В опытах с текстом можно указать на один своеобразный момент, выступающий наглядно только в этих опытах, но все же имеющий общее значение. Я имею в виду следующее: когда испытуемому после ряда латинских установочных экспозиций предлагают прочесть русское слово «чурек» и он читает его как «чунек», это значит, что это слово как русское он все еще не воспринимает, несмотря на то что все буквы, кроме одной, или в крайнем случае первые две он читает как русские. Сочетание стоящих перед его глазами букв (ч-у-р-е-к) не представляет для него настоящего слова, потому что слово это прежде всего указывает назначение данного комплекса звуков; когда же этого значения, как в этом случае, нет или когда я не вижу его, тогда слово распадается на простой комплекс звуков, ничем существенно между собой не связанных. Каждая отдельная буква становится здесь вполне самостоятельной единицей, которая может читаться согласно любому адекватному алфавиту, ничего этим не нарушая, кроме, быть может, установки на чтение по определенному алфавиту. Но эта последняя, если ее не поддерживает воспринимаемое в каждом отдельном случае значение, легко замирает и уступает место другой установке, выступающей вперед на том или ином основании.
Короче: когда я читаю сочетание букв, независимо от значения, которое в нем выражается, то тогда не остается основания для чтения на одном определенном языке. Поэтому легко может быть, что в этих случаях комплекс букв распадается на отдельные единицы, из которых одни воспринимаются как буквы одного, а другие — как буквы другого алфавита. Мы видим, что в этом случае мы не имеем того раздвоения установки, о котором говорили выше.
Но как обстоит дело в других случаях, в случаях опытов с картинами? Как мы видели, бывает, что испытуемые после ряда установочных опытов с какой-нибудь картиной начинают воспринимать новую картину, предложенную им в критических опытах, как сложный образ, включающий в себя элементы как установочных, так и критических картин. Иначе говоря, в этом случае перед нами точно те же явления, что и выше, в опытах на чтение по-латыни. Разница заключается лишь в том, что, в то время как в первом случае мы имеем дело лишь с сочетанием букв, независимо от смысла, который, быть может, в них заключается, здесь перед нами картины, которые являются картинами чего-нибудь и потому воспринимаются всегда как смысловое целое. Одним словом, в данном случае мы имеем дело обязательно с изображениями или картинами чего-нибудь, но не с пустыми, ничего не изображающими сочетаниями линий или красок. Поэтому в этих опытах мы не имеем точного повторения тех же результатов, что мы видели в опытах на чтение.
Но значит ли это, что в этих опытах мы принуждены признать в субъекте факт наличия одновременно двух вполне самостоятельных, не зависимых друг от друга, установок? Если мы проанализируем относящиеся сюда случаи, мы увидим, что на этот вопрос придется дать отрицательный ответ. В самом деле! Когда в критических опытах субъект видит картину, как бы суммирующую особенности и установочного и критического объектов, то это вовсе не значит, что в данном случае мы имеем дело действительно с суммарной картиной. Наоборот, воспринимаемая картина представляет собой единый, вполне цельный образ, а вовсе не суммарное изображение предлагаемых в этих опытах картин. Наоборот, достаточно бросить на нее взгляд, чтобы увидеть, что здесь перед нами вполне самостоятельное, цельное изображение, в котором внимательный анализ обнаруживает лишь элементы, привлеченные в это изображение из образа установочной картины.
Но если это так, то в таком случае не остается сомнения, что в критических опытах мы имеем дело не с выступлением и совместной активностью двух установок, а с фактом выработки специфической установки, легшей в основу восприятия образа критических опытов.
Таким образом, процесс протекания установки, фиксированной на качественном материале, до такой степени совпадает с картиной, которую представляет наша обычная количественная установка, что уже не представляется необходимым вести раздельное изучение их. Мне кажется, для исследования установки вообще было бы достаточно, если бы мы использовали один из этих методов. Сейчас мы отдаем предпочтение методу фиксированной установки на количественные отношения как методу, сравнительно лучше разработанному на сегодняшний день, и продолжаем в большинстве случаев пользоваться им.
К дифференциальной психологии установки
Общепсихологический анализ явлений установки показывает, что в этом случае мы имеем дело, несомненно, с существенным фактом, определяющим в значительной степени структуру поведения человека. Но наряду с этим встречались и факты, которые указывают на дифференциально-психологическое значение изучения вопросов установки. Мы видели, что явления установки протекают не везде и не всегда одинаково, что есть случаи, в которых установка меняет свой обычный ход активности, становится иной, чем она бывает обыкновенно. Это обстоятельство, понятно, ставит перед нами задачу — рассмотреть проблему установки подробнее и с дифференциально-психологических позиций. Не будет ничего неожиданного, если установка окажется моментом в психологии человека, сопряженным с крупным дифференцирующим значением.
1. Дифференцированность установки. Поставим прежде всего вопрос относительно дифференциации установки, лежащей в основе отдельных актов поведения человека. Мы знаем, что в обычных случаях, из которых складывается опыт данного индивида, требуется некоторое число повторных воздействий даийого стимула, прежде чем определится, дифференцируется ли соответствующая ему установка. И вот естественный вопрос, который возникает в связи с этим, — вопрос о значении индивидуального фактора в этом случае. Не будет ничего удивительного, если окажется, что ход дифференциации установки не во всех случаях и не у всех индивидов вполне тождествен. И если мы увидим, что это действительно так, то вопрос об исследовании процесса дифференциации установки в каждом данном случае придется признать одним из существенно важных дифференциальнопсихологических вопросов.
В самом деле! Если признать за установкой ту роль в психологии поведения, которую мы ей приписываем, то станет совершенно понятно, что характер поведения каждого данного индивида в значительной степени зависит от хода дифференциации его установок, от быстроты их образования и степени их определенности. Путаность поведения, его нерешительность и неопределенность будут естественным результатом плохой дифференцированности установки, лежащей в основе этого поведения. С другой стороны, медленность, отсутствие решительности в необходимых поведенческих актах придется рассматривать как естественный результат этой особенности процесса дифференциации установки.
На основании ряда наблюдений не подлежит сомнению, что между людьми констатируется значительная разница с точки зрения этих особенностей поведения. Поэтому следует полагать, что и процессы дифференциации установок у них окажутся значительно различными. Несомненно поэтому, что задача выявления и определения своеобразных темпов и путей дифференциации установки в каждом отдельном случае является одной из важнейших дифференциально-психологических задач, стоящих перед психологией установки. Несмотря на это, к сожалению, у нас до настоящего времени не имеется экспериментальных исследований по этому вопросу.
2. Возбудимость фиксированной установки. Мы уже указывали выше на настоящее содержание этого понятия. Мы знаем, что для того, чтобы установка фиксировалась, необходимо определенное число фиксационных или установочных опытов. Но мы еще не говорили, что это число нельзя рассматривать как определенную величину, одинаково применимую к установке каждой отдельной личности. Наоборот, наши многочисленные опыты всякий раз доказывают, что в данном случае мы имеем дело с величиной дифференциально-психологической категории. Есть лица, у которых установка фиксируется с самого начала; у них установка оказывается достаточно строго фиксированной с первого же раза, тогда как мы встречаемся и с такими испытуемыми, которые оставляют впечатление лиц, вообще исключающих возможность всякой фиксации установки. Правда, эти две крайние категории встречаются сравнительно редко, но они представляют собой предельные случаи, и наличие их не вызывает сомнений. Конечно, достаточно большое число установочных экспозиций в конце концов все же оказывается в силах фиксировать установку и в этом последнем случае. И вот между этими крайними случаями констатируется наличие промежуточных состояний, которые варьируют от низких показателей установочных экспозиций до значительно высоких.
Если подойти к данным возбудимости установки отдельных лиц, то нам следует с самого начала иметь в виду, что данные эти должны быть подобраны прежде всего с определенной точки зрения: несомненно, важно знать, когда, после какого числа установочных опытов можно констатировать определенные, несомненные следы фиксации.
Как мы уже отмечали выше, многочисленные опыты по установке показали нам, что в этом отношении отдельные индивиды отличаются друг от друга в значительной степени: есть лица, у которых фиксация установки намечается сравнительно очень рано, а есть и такие» у которых первые признаки фиксации намечаются лишь очень поздно.
При изучении проблем установки иногда оказывается очень важным знать, когда установка впервые начинает давать признаки фиксирования. И в этом случае становится необходимым изучить возбудимость установки с первых же моментов ее проявления.
Но проблема возбудимости этим, конечно, не исчерпывается. Возникает вопрос относительно оптимальной ступени возбудимости, т. е. относительно ступени возбудимости, которая для установки данного индивида является наиболее подходящей. Как и следовало ожидать, показания двух форм возбудимости не совпадают: есть лица, у которых пороги минимальной и оптимальной возбудимости далеко расходятся, тогда как встречаются и такие, у которых эти пороги близко подходят друг к другу.
Для полной характеристики возбудимости фиксированной установки того или иного лица становится необходимым установить оба эти порога. В зависимости от разницы в их показателях мы часто находим специфические, отличительные особенности в поведении субъектов, которые во многом другом часто напоминают друг друга. Пороги возбудимости устанавливаются очень просто; они измеряются числом установочных экспозиций, необходимых для: а) начальных ступеней фиксации установки (показатели нижнего порога) и б) для наиболее оптимальных ступеней ее (показатели оптимального порога).
3. Возбудимость фиксированной установки у детей. Кроме индивидуального фактора здесь играет роль и фактор возраста; мы знаем из специальных исследований фиксированной установки у детей, что возбудимость ее является одной из основных особенностей, характеризующих этот возрастной период, и прежде всего дошкольный период.
Сейчас можно считать установленным следующее: достаточно бывает и одной установочной экспозиции, чтобы фиксировать установку у ребенка этой возрастной ступени. У 80% исследованных детей-дошкольников фиксированная установка появляется уже в результате одной-единственной экспозиции, причем ассимилятивные иллюзии наблюдаются у 60%, а контрастные — у 20% исследованных детей.
Таким образом, выясняется, что возбудимость начальных ступеней фиксированной установки в дошкольном возрасте стоит очень высоко, но одновременно становится очевидным и то, что здесь, на начальных ступенях возбудимости, мы имеем дело именно с низкими показателями фиксации, характеризующимися преобладанием форм ассимилятивных иллюзий.
При увеличении числа установочных экспозиций до 4 дело меняется в значительной степени: здесь преобладающей формой реакций становится уже иллюзия по контрасту, тогда как число ассимилятивных иллюзий спускается до 25%. При дальнейшем увеличении числа установочных опытов (15 экспозиций) число случаев контрастных иллюзий растет уже значительно (74-79%), но не настолько, чтобы только поэтому считать именно это число оптимальным.
Однако здесь имеется момент, с которым уже необходимо считаться. Это — стойкость фиксированной установки, которая дает значительно высокие показатели при дальнейшем повышении числа установочных опытов. Здесь число случаев контрастных иллюзий поднимается до 67%, в то время как при 4 экспозициях оно едва достигает 40%. Наряду с этим, здесь и число случаев ассимилятивных иллюзий значительно меньше (при 2 экспозициях их 30%, при 4-8 — 10-12%, при 15 — 6%). Все это заставляет думать, что оптимальным числом установочных экспозиций в дошкольном возрасте следует считать не 4, а скорее 15.
Таким образом, можно считать установленным, что возбудимость установки у детей дошкольного возраста стоит на сравнительно высоком уровне: низший ее порог не выше 1, а оптимальный порог если не 4, то, во всяком случае, не выше 15.
Если перейдем сейчас к школьному возрасту, мы найдем, что коэффициент возбудимости установки начинает здесь подниматься все выше. Но мы, по-видимому, все же можем утверждать, что коэффициент этот вплоть до 11 лет еще не очень заметно отходит от показателей дошкольного возраста. Во всяком случае, этот отрезок времени в жизни ребенка, именно возраста дошкольной и начальной школы, следует считать, по-видимому, периодом наиболее сильной возбудимости установки.
Зато за этим периодом следует период неполной средней школы — возрастные ступени 12, 13, 14 и отчасти 15 лет, — который характеризуется совершенно несомненными показателями снижения возбудимости.
За этим начинается период 15-16-17-летнего возраста, в котором мы наблюдаем определенный рост показателей возбудимости. Быть может, можно было несколько усомниться в данных для детей 17-летнего возраста, которые, согласно находящемуся в нашем распоряжении исследованию, снижены в значительной степени. Но ввиду незначительности числа изученных на этой возрастной ступени детей (всего 10 человек, тогда как на других возрастных ступенях число исследованных детей колеблется от 58 до 214), показатели эти можно совершенно игнорировать, приравняв их к показателям близких возрастных ступеней. В таком случае мы получили бы вполне определенную картину развития возбудимости фиксированной установки детей школьного периода начиная примерно с 15-летнего возраста.
Мы видим, что возбудимость установки очень высока в дошкольном возрасте, несколько ниже — до 11 лет, а затем (12, 13, 14 лет) показатели сильно снижаются, чтобы потом — с 15 до 17 лет — опять подняться.
Своеобразную картину возбудимости установки дают и психопатологические случаи. Есть основание полагать, как мы это увидим ниже, что возбудимость установки в некоторых патологических случаях делается несколько своеобразной — в одних ее показатели сильно поднимаются вверх, в других, наоборот, они не менее резко спускаются вниз. В качестве примеров можно назвать, с одной стороны, некоторые случаи шизофрении, в которых возбудимость установки значительно высока, а с другой — психастению, где коэффициент возбудимости снижается сильно. Но подробнее об этих явлениях мы будем говорить ниже, в главе о психопатологических случаях.
4. Прочность установки. Наши эксперименты вскрывают далее и прочность фиксации установки как следующую ее особенность. Дело в том, что мы часто являемся свидетелями колебания в широких границах прочности фиксированной установки у разных лиц и в разных ситуациях.
Но мы сначала условимся, как понимать это свойство установки. Что такое ее прочность? Можно подумать, что она совпадает с понятием легкости образования установки, что лица, у которых она фиксируется легко, должны характеризоваться как люди с прочной установкой. Но это положение не обязательно соответствует действительному положению вещей. Наоборот, бывают случаи, когда установка, зафиксированная в результате большого ряда установочных экспозиций, оказывается значительно слабее, чем установка после сравнительно более короткого ряда фиксационных опытов. Но бывает и наоборот.
Словом, можно думать, что прочность установки и легкость ее фиксации — явления, совершенно не зависимые друг от друга. Во всяком случае, здесь мы имеем дело с проблемой, которую следовало бы изучить особо.
Итак, мы можем полагать, что люди отличаются друг от друга не только степенью возбудимости фиксированной установки, но и прочностью ее. Но возникает вопрос: как выявляется экспериментально уровень прочности наших фиксированных установок?
Надо думать, что показателем прочности фиксированной установки следует считать длину пути, который приходится преодолеть испытуемому прежде, чем он достигнет состояния полной ликвидации фиксированной у него установки, А путь этот измеряется двояко: а) после ряда установочных опытов мы можем экспонировать перед испытуемым критические объекты на продолжительное время, с тем чтобы следить, через сколько времени он сумеет идентифицировать их. Продолжительность времени, затраченного на этот процесс, и является показателем прочности измеряемой нами фиксированной установки; б) есть еще и второй способ измерения того же свойства установки. В основе этого способа лежит следующее соображение: роль измерителя продолжительности экспонирования критических объектов может играть и число их повторных экспозиций, пока не будет точно засвидетельствовано, что они равны. Результат и при этом втором способе получается тот же самый: в начале опытов в этом случае, как, впрочем, и в первом, испытуемый дает ряд ошибочных показаний, но потом чем дальше, тем больше он приближается к возможности правильной оценки предлагаемых ему критических объектов.
Отсюда, естественно, вытекает следующее: прочность установки измеряется как продолжительностью критических экспозиций, так и числом кратковременных повторных экспозиций критических объектов.
Итак, из ряда исследований, касающихся фиксированной установки лиц, отличающихся друг от друга но ряду признаков, мы видим, что и прочность установки должна быть квалифицирована как величина, имеющая несомненное дифференциально-психологическое значение. Однако специальных исследований по этому и аналогичным вопросам мы до настоящего времени не имеем.
5. Динамичность и статичность установки. Когда фиксированная установка уже налицо, то, независимо от того, как она фиксировалась, встает вопрос и относительно ее регрессивного развития, относительно процесса ее ликвидации. Этот вопрос возникает совершенно неизбежно, потому что уже при изучении общепсихологического вопроса о ликвидации фиксированной установки совершенно определенно выступает и дифференциально-психологическая природа этого явления. Мы видели, что процесс ликвидации фиксированной установки, правда, имеет некоторые общие пути развития, по определенно большую роль играет здесь и индивидуально-психологический фактор.
Итак, каковы же дифференциально-психологические вопросы в этой проблеме? Мы уже указывали выше, что существуют две возможности при разрешении вопроса, стоящего в данном случае перед испытуемым. Он может или ликвидировать свою установку, или же оказаться бессильным это сделать. И вот этого обстоятельства достаточно для того, чтобы видеть, что в данном случае мы имеем дело, в сущности, не с общепсихологической, а с чисто дифференциально-психологической проблемой, эти две возможности реакции исключают друг друга и, значит, одновременно водном и том же лице существовать не могут.
Выше мы уже видели, что существуют два типа людей, который дифференцируются как раз с той точки зрения, которая сейчас нас занимает. Лиц, которые в результате прохождения ряда этапов в конце концов все же доходят до признания равенства критических фигур, мы относим к тину испытуемых с динамической установкой. К этой группе относятся все испытуемые, которые в наших опытах вообще доходят до констатации равенства критических объектов и, освобождаясь от влияния фиксированной ранее установки, начинают решать задачу правильно.
Но мы видели, что нередки случаи, когда мы встречаемся и с лицами другого типа. Это — люди, лишенные способности освободиться от власти фиксированной установки, которая доминирует в них в данный момент. Время, по-видимому, не может смягчить, а потом и вовсе искоренить фиксированную ранее установку. Мы видели выше, что в таких случаях мы имеем дело с лицами статической установки .
В отличие от динамической статическая не является распространенной формой установки среди нормальных лиц. Особенность ее заключается в том, что субъект на длительный период времени оказывается под влиянием одной и той же фиксированной установки — установки, которая не только сама не является адекватной, но и не дает возможности проявиться таковой. Нет сомнения, что лица со статической формой фиксированной установки ни в какой степени не являются вполне приспособленными субъектами. Они в какой-то мере определенно отступают от нормы. Поэтому нет ничего удивительного в том, что чаще всего статическая форма установки встречается в психопатологических случаях. Ниже мы увидим, как высок коэффициент лиц с этой формой установки среди изученных нами патологических субъектов.
Тем не менее никак нельзя утверждать, что статичность установки — специфический признак, свойственный одним лишь явно больным субъектам. Это хорошо видно из большого материала, находящегося в нашем распоряжении. Мы видим там, что существуют отдельные группы людей, которые специфически характеризуются статичностью установки или же, по крайней мере, являются носителями, в числе прочих особенностей, также и ее. Ниже, при анализе основных типологических групп, нам специально придется говорить по этому вопросу. Там мы увидим, что люди, например, с грубо-статической установкой встречаются вовсе не так редко.
Таким образом, признаки динамичности и статичности установки представляют собой признаки, которые необходимо учитывать при дифференциально-психологической характеристике людей.
6. Пластичность установки и ее грубость. Выше, при характеристике процесса затухания фиксированной установки, мы уже имели случай говорить относительно этих ее сторон. Мы тогда нашли, что процесс ликвидации установки протекает в определенном порядке и что, в частности, необходимо различать пластичные и грубые , или инертные , формы ее. Сейчас мы подчеркиваем, что это обстоятельство имеет значение и с типологической точки зрения, и при изучении отдельных индивидов обойти эти аспекты не представляется возможным.
Но что же они собой представляют? Что мы имеем в виду, какую особенность установки, когда говорим относительно пластичности и грубости или, как еще иначе можно было бы выразить ту же особенность, относительно ее инертности? Выше, в контексте общепсихологических проблем установки, мы уже имели случай говорить относительно этого. Тогда мы достаточно подробно останавливались на вопросе о дифференцировании этих форм. Сейчас дополнительно нужно подчеркнуть, какого момента активности установки они касаются.
Если при динамичности и статичности установки вопрос касается окончательной судьбы ее, а именно будет она при данных условиях ликвидирована или это окажется невозможным, то здесь при установлении пластичности или грубости наших установок речь идет совершенно о другом: здесь стоит вопрос о судьбе ее в процессе ликвидирования, о тех изменениях, которые она претерпевает в этом процессе независимо от того, чем он заканчивается, будет она ликвидирована или нет. В тех случаях, когда фиксированная установка под влиянием ряда критических опытов начинает сгибаться — меняется, делается все слабее, независимо от того, что в конце концов с ней происходит, — мы имеем дело с фиксированной установкой, которую следует характеризовать как пластичную . В тех же случаях, где процесс критических опытов не оказывает никакого влияния на характер установки и она до конца сохраняет себя, по-видимому, без изменений, в этих случаях мы говорим о грубой, или инертной , установке.
В результате наших опытов выяснилось, что эти стороны установки имеют также резко выраженный дифференциально-психологический характер. Какую индивидуально-психологическую ценность они имеют, об этом нам придется говорить ниже. Здесь же нужно отметить, что эти особенности установки, так же как и указанные выше динамичность и статичность, представляют собой моменты, которые варьируют в зависимости от индивидуальных и, может быть, от других (возрастных, сексуальных и т. п.) условий.
В частности, относительно возрастных изменений в развитии фиксированной установки у нас имеются данные, которые определенно подтверждают как наличие их, так и особенность путей движения их вперед. Правда, они требуют все же некоторого пополнения, но их можно и сейчас использовать в этом контексте. Мы уже отмечали выше, что оптимальным числом установочных опытов у детей можно считать 15 экспозиций. Поэтому наиболее характерными для них я считаю те показатели, которые они дают в результате фиксации установки под воздействием на них именно этот числа экспозиций. Если мы рассмотрим имеющиеся данные, касающиеся разных возрастных ступеней, то увидим, что главнейшие формы установки, о которых идет здесь речь, распределяются следующим образом: в дошкольном возрасте доминирующей формой можно считать статическую фиксированную установку; в период начапьной школы — опять статическую, но в пластической форме, и, наконец, в период средней школы — грубо-динамическую установку. Правда, эти данные трудно считать окончательными, но приблизительную картину распределения форм фиксированной установки по возрастным ступеням они нам все же дают.
7. Иррадиированность и генерализованность установки. Выше мы уже встречались с проблемой иррадиации установки. Но там нас интересовал этот вопрос лишь с принципиальной точки зрения, как общепсихологический феномен. Здесь нам приходится указать, что эта проблема имеет и свой дифференциально-психологический аспект.
Правда, установка представляет собой психологический факт, который находит свою характеристику, быть может, даже особенно яркую, именно в том, что она иррадиирует по всему организму в целом. Но, с другой стороны, мы встречаемся с рядом фактов, которые показывают, что иррадиированность установки не всегда можно констатировать или же что в одних случаях она представлена широко, в других же - распространена на сравнительно ограниченные области. Поскольку это так, становится бесспорным, что в число дифференциально-психологических проблем включается и проблема иррадиации установки.
При исследовании проблемы иррадиации установки с общепсихологической точки зрения нельзя, конечно, целиком обойти этот дифференциально-психологический вопрос, и в настоящее время у нас выработалась определенная точка зрения относительно него.
Исследование, посвященное вопросу об иррадиации установки, на которую мы ссылались выше, привело к явному выводу, что иррадиированность установки в степени, выявляемой применяемой в этом случае методикой, не представляет всеобщего явления, что она, наоборот, встречается лишь в некоторых случаях и характеризует, таким образом, лишь установку отдельных индивидов. Впрочем, при установлении состояния иррадиации у отдельных испытуемых уже давно было обращено внимание на его дифференциально-психологическую природу. Но, к сожалению, нам до настоящего времени не удалось еще вскрыть ее в полной мере в специальных экспериментальных исследованиях. Тем не менее при индивидуально-психологическом исследовании аспект иррадиации установки и сейчас нельзя упускать из внимания.
Конечно, не иначе обстоит дело и с родственной проблемой — проблемой генерализации установки. Выше мы нашли, что аспект генерализации — это специальный аспект, который имеет свой особый предмет, свою специфическую задачу и определенное значение с точки зрения общетеоретических психологических интересов. Одновременно даже и тот незначительный материал, который мы имеем на сегодняшний день по этой проблеме, достаточно определенно указывает также на ее дифференциально-психологическое значение. Поэтому, конечно, и проблема генерализации установки должна быть специально исследована в дифференциально-психологическом аспекте.
Уже и те данные, которые на сегодняшний день имеются у нас относительно этих проблем, указывают, что в данном случае перед нами стоит задача, которая обещает немало интересного материала при изучении индивидуально-психологических особенностей отдельных лиц.
В цитированной выше работе Хачапуридзе «О некоторых особенностях установки у детей» мы находим ряд данных по вопросу об иррадиации установки в детском возрасте. Если рассмотреть эти данные в дифференциально-психологическом аспекте, мы найдем в них ряд интересных положений но интересующему здесь нас вопросу. Нужно, однако, иметь в виду, что эта работа была закончена в тот период, когда у нас не было еще понятия генерализации и оно трактовалось пока еще в диффузной связи с понятием иррадиации. Поэтому-то в этой работе мы еще не имеем дифференцированных данных по этим двум проблемам. Тем не менее данные, нашедшие себе место в ней, и по сегодняшний день продолжают сохранять за собой значение.
Эти данные сводятся к следующему.
В дошкольном возрасте установочные опыты проводились в гаптической сфере (в качестве раздражителей предлагались обычные в наших опытах деревянные шары), а критические — в зрительной (два равных круга в тахистоскопе). Результаты, которые получались с самого начала, определенно указывали на наличие факта иррадиации: если в фиксационных опытах принимались меры для того, чтобы фиксировать гаптически установку — «направо больше», то в критических экспозициях, которые следовали в тахистоскопе непосредственно за установочными, чаще всего круг направо казался больше, чем круг налево, т. е. обнаруживались случаи ассимилятивных иллюзий. Но это имело место не во всех случаях наших опытов: правда, сравнительно редко, но случаи контрастных иллюзий все же имели место. На основании многократно и с разных сторон проверенных опытов были получены следующие цифры: ассимилятивных иллюзий — 42% и контрастных — 15%, т. е. всего случаев иррадиации — 57%. Таким образом, мы видим, что в дошкольном возрасте феномен иррадиации в гаптической и зрительной сферах представляет собой несомненный факт.
В возрасте начальной школы установочные экспозиции давались так же, как и в дошкольном возрасте, гаптически. Зато критические опыты проводились на экране, т. е. испытуемые получали на экране пару равных кругов, которые освещались на момент и опять затемнялись, так что испытуемый мог их отчетливо видеть, чтобы сравнить между собой.
Каковы же результаты этих опытов?
Из ряда данных, имеющихся по этому вопросу, мы выбираем те, которые получены от наибольшего количества испытуемых.
И мы находим, что в этом случае имеется 68% контрастных иллюзий и 21% ассимилятивных (остальные 11% падают на случаи правильных ответов, т. е. равные критические объекты расцениваются правильно, как равные). Эти цифры показывают, до какой степени быстро растет число контрастных иллюзий в школьном возрасте. Правда, и случаи ассимиляции представлены здесь не низкими цифрами (21%), но если сравнить эту цифру с той, которую мы видели в дошкольном возрасте (42%), то станет ясно, как быстро меняется здесь картина, имеющая, несомненно, существенное значение для понимания хода развития детской психики. Этот рост случаев контрастных иллюзии при явлениях иррадиации указывает на ряд изменений, имеющих место в период начальной школы и показывающих значительные сдвиги в психике ребенка, которые приближают его к особенностям психической жизни взрослого.
8. Константность и вариабельность фиксированной установки. Мы знаем, что процесс затухания фиксированной установки протекает не во всех случаях одинаково и что в зависимости от этого установка может быть динамичной или статичной, пластичной или грубой. Но в ходе наших экспериментальных исканий оказалось, что люди в значительной степени отличаются друг от друга и в том отношении, что тип затухания у некоторых лиц в зависимости от обстоятельств меняется часто, он не остается константным, так что не представляется возможным считать, что данный индивид, вообще говоря, относится к какому-нибудь определенному типу установки. Само собой разумеется, это ставит перед нами вопрос о природе установки вообще: является ли она чем-то внутренне обусловленным или же она всецело и исключительно зависит от внешних условий, в которых приходится жить данному субъекту. Конечно, этот вопрос имеет очень существенное принципиальное значение. От его решения зависит в значительной степени вопрос о механизмах человеческого поведения.
Для того чтобы ответить на этот вопрос, мы ставили эксперименты повторно через определенные промежутки времени (через часы, сутки, недели, месяцы и т. д.), ничего не изменяя в условиях опытов. Результаты должны были показать, меняется ли картина протекания опытов в том или ином случае, и если меняется, то в каких условиях и в какой степени.
Результаты наших многочисленных опытов показывают нам, что константность установки не представляет собой необходимого явления, что есть люди, у которых установка меняется часто, тогда как встречаются и такие лица, у которых наблюдается постоянно одна и та же картина протекания этапов угасания фиксированной установки.
Словом, мы можем сказать, что константность фиксированной установки — не общее явление, что бывают случаи вариабельности установок .
Если проследить эти случаи, мы придем к определенному выводу относительно константности установки, к выводу, что фиксированная установка вполне нормального, здорового человека остается во всех случаях константной. Что же касается проблемы вариабельности, то на основании длинного ряда наблюдений можно утверждать, что она выступает лишь в случаях отступлений от нормы — либо во временных и скоро проходящих, либо в сравнительно постоянных и стабильных. В первом случае мы являемся свидетелями быстрых и неглубоких колебаний типов затухания установки, во втором же — эти колебания носят более глубокий и сравнительно постоянный характер.
9. Стабильность и лабильность фиксированной установки. Выше мы имели случай поставить вопрос о новой стороне фиксированной установки, которую мы тогда обозначили как ее стабильность. Она заключается в свойстве установки в течение определенного промежутка времени сохранять способность к активности.
Для того чтобы проверить эту способность, мы поступаем следующим образом: после того как в результате определенного числа установочных опытов мы достаточно прочно фиксируем соответствующую установку, мы ставим критические опыты через определенные промежутки времени, продолжительность которых меняется в зависимости от наших интересов (через часы, дни, недели и т. д.). В отличие от опытов на константность установки, здесь установочные опыты ставятся лишь в начале экспериментов и больше не повторяются: через интересующие нас промежутки времени повторяются лишь критические опыты, которые в каждом отдельном случае показывают, какова судьба фиксированной установки — ликвидировалась она или пока еще остается активной силой.
Выше мы убедились, что фиксированная установка, вообще говоря, обладает свойством стабильности. Но одновременно мы убедились и в том, что это свойство имеет значительно широкое дифференциально-психологическое значение. Установка может быть более или менее стабильна или же она может быть вовсе лишена этого свойства — быть крайне лабильной. С этой точки зрения люди, в зависимости от ряда особенностей, могут значительно отличаться друг от друга. Вопрос касается степени и глубины стабильности. Мы можем на основе экспериментальных данных различить следующие случаи.
Прежде всего, конечно, лабильность установки разнится в зависимости от того, через какой промежуток времени эта установка перестает оказывать влияние на восприятие критических объектов. С этой точки зрения нужно различать друг от друга фиксированные установки, из которых одни теряют свою актуальность уже через несколько минут или часов после своего выступления, а другие — через дни и недели и т. д. Ряд наших опытов показывает, что в этом отношении можно констатировать значительную разницу между испытуемыми: в то время как одни оказываются совершенно лабильными, т. е, совершенно неспособными сохранять единожды фиксированную установку в течение некоторого времени, чтобы проявить ее в случае нужды , другие, наоборот, показывают в этом отношении ряд ступеней, на которых они продолжают стоять; одни сохраняют свою установку на недели, другие же — на месяцы и, быть может, даже на годы. Словом, вариабельность испытуемых в этой плоскости достаточно большая.
Но среди этих же лиц необходимо проследить, в какой степени константности они сохраняют эту установку. Данные наших опытов показывают, что степень эта различная. Встречаются лица, которые сохраняют установку в одной и той же форме; тип фиксированной установки не меняется, пока она у них остается в силе, мы не замечаем никаких признаков постепенного снижения силы фиксированной установки — она сохраняется неизменно в одной и той же форме. В этом случае мы могли бы говорить относительно наличия фиксированной установки, которую нужно было бы характеризовать как константно-стабильную установку.
Наконец, встречаются и такие случаи, в которых дело обстоит совершенно иначе — установка не обнаруживает никакой константности. Наоборот, через определенные промежутки времени она дает признаки вариабельности — меняет свой тип, пока продолжает оставаться в силе. Следовательно, в данном случае мы имеем дело определенно с вариабельно-стабильной формой установки, которая, однако, может выявиться в ряде различных ступеней,
10. Интермодальная природа типа фиксированной установки. Мы рассмотрели отдельные стороны, или аспекты, фиксированной установки и нашли, что каждый из них имеет свое дифференциально-психологическое применение. Но мы оставили вне нашего внимания вопрос, имеющий в этом случае бесспорно большое значение. Дело в том, что мы еще не имеем прямых доводов в пользу того положения, что все эти отдельные аспекты фиксированной установки представляют собой но существу не частные, не зависимые друг от друга состояния отдельных модальных областей, а общие свойства, имеющие распространение, по-видимому, на весь организм в целом. Если бы оказалось действительно так, если бы отдельные специфические стороны установки, как например ее возбудимость, динамичность и пластичность, ее константность и стабильность, ее иррадиированность и дифференцированность, оказались постоянными, неизбежными величинами, независимо от областей, в которых они обнаруживаются, то тогда мы могли бы сказать, что имеем дело действительно с особенностями субъекта как целого, а не отдельных его органов. Правда, судя по тому, что мы уже знаем относительно установки, мы могли бы разрешить этот вопрос и без специально на него рассчитанных опытов. Но мы считаем целесообразным все же обратиться к ним, чтобы и в этом случае иметь в своем распоряжении возможно точный материал.
Итак, если мы вскроем характер фиксированной установки субъекта с точек зрения всех ее нам известных отдельных сторон, во всех имеющихся у нас чувственных областях, то можно спросить себя, каковы же отношения между всеми этими отдельными аспектами проявления установки? Если исследуем особенности установки субъекта в зрительной сфере, а затем постараемся найти, каково же положение дел с установками в гаптической и мускульной сферах и каково отношение их друг к другу, то перед нами будет материал, годный для ответа на интересующий здесь нас вопрос.
Для того чтобы сделать это, мы поступаем следующим образом: мы считаем целесообразным провести опыты с нашими испытуемыми по трем чувственным модальностям (в нашем случае мы ограничиваемся зрением, гаптикой и моторикой), причем исследуем динамичность, пластичность, прочность, константность, стабильность и возбудимость фиксированной установки каждого отдельного испытуемого, с тем чтобы найти, как относятся найденные результаты друг к другу, повторяют ли отдельные модальности друг друга или каждая из них характеризуется установкой со своими специфическими особенностями. Словом, мы должны убедиться, представляет ли данный тип фиксированной установки прочную особенность каждого определенного испытуемого или он меняется в зависимости от чувственных модальностей, в условиях которых возникает.
Для того чтобы достигнуть этого, помимо обычных мероприятий, мы обращаемся к следующему приему: мы стараемся растянуть протяженность опытов во времени на промежутки, достаточные для того, чтобы возможно было в каждом отдельном случае максимально гарантировать чистоту результатов от возможного влияния иррадиации.
Какие же результаты мы получаем в этих опытах?
Из 8 испытуемых, данные которых были специально изучены по всем отдельным пунктам экспериментов, 4 дают вполне определенную картину; их результаты по всем моментам установки, какие только в этом случае подвергаются экспериментальному исследованию, оказываются одинаковыми, испытуемые дают всюду одну и ту же картину» Для примера назовем испытуемого №1. Этот испытуемый относится к группе косно-динамических, слабых, константных субъектов, которые характеризуются лабильностью и интермодально-однообразной возбудимостью фиксированной установки. Это значит, что он обнаруживает неизменно в течение 10 дней один и тот же тин угасания фиксированной установки: он дает вначале непрерывный ряд контрастных иллюзий и затем сразу, без обычных переходных форм, начинает констатировать равенство предложенных ему объектов. Но это он делает не только в одной какой-нибудь специальной реципирующей области, а во всех трех областях без всякого исключения: фиксированная установка испытуемого №1 сохраняет свой определенный тип процесса угасания, где бы, в какой чувственной модальности она бы ни возникала.
Ту же картину мы видим и по отношению к остальным модификациям установки: возбудимость ее одинакова но всем направлениям. То же самое нужно сказать и относительно стабильности, несмотря, впрочем, на то что при исследовании этих субъектов не было еще возможности дифференцировать стабильность их установок с точки зрения степени их константности.
Из остальных испытуемых трое представляют ту же картину интермодальной неизменяемости фиксированной установки; однако они отличаются от испытуемого №1 тем, что этот последний относится к типу слабой, но грубой динамической установки, в то время как эти трое принадлежат к субъектам, правда, такой же грубой динамической, но зато определенно прочной установки. Такие же отдельные особенности, о которых сейчас нет необходимости говорить, имеются и у остальных испытуемых. Правда, каждый из них дает своеобразную картину фиксированной установки, но они все сходны в том, что фиксированная установка проявляется у них, по всем обследованным нами сенсорным модальностям без исключения, неизменно в одной и той же форме.
Большой интерес представляет группа остальных испытуемых. Это — лица, которые резко отличаются от только что указанных нами испытуемых тем, что фиксированная у них установка оказывается варьирующей в зависимости от сенсорных модальностей, которые у них подвергаются испытанию. Рассмотрим вкратце, что же мы имеем в зтих случаях.
В отличие от основной группы испытуемых, особенно выделяются двое, относительно которых можно с уверенностью сказать, что они представляют действительно своеобразную картину ликвидации фиксированной установки. Каждый из них дает нам образец оригинального способа разрешения задачи — образец, в корне отличающийся от предшествующих случаев. Характерной особенностью этого способа является полная запутанность картины, неопределенность основного пути процесса ликвидации установки. Если в предшествующих случаях мы являлись повсюду свидетелями одного определенного способа заглушения активности фиксированной установки, то здесь, в этих случаях отступления от нормы, мы видим полное отсутствие какого-либо твердого порядка, какого-либо более или менее определенного плана. Достаточно сопоставить эти два случая друг с другом, чтобы воочию убедиться в этом.
Испытуемый № 7 вырабатывает в зрительной сфере слабую фиксированную установку, но косную и динамическую. Зато совершенно другую картину обнаруживает он в гаптической и особенно своеобразную — в мускульной сферах. В гаптике наш испытуемый сохраняет, с одной стороны, ту же картину фиксированной установки, что и в зрительной, но с другой — здесь она оказывается совершенно определенно прочной (число последовательно друг за другом следующих контрастных иллюзий здесь не ниже 13, в то время как в зрительной сфере оно не выше 5). Зато совершенно иначе обстоит дело в сфере мускульной чувствительности: здесь наш испытуемый никогда не бывает в состоянии освободиться от раз фиксированной установки, сколько бы ни повторялись критические опыты. В этой области установка оказывается статически зафиксированной, ее невозможно ликвидировать в обычных для этого условиях, и испытуемый не в силах добиться правильной оценки равенства двух одинаковых тяжестей, в то время как другим испытуемым сделать это не стоит никакого труда.
Такая же интермодальная вариабельность характеризует и константность установки этого испытуемого: в то время как она сохраняет свой обычный тип в двух сенсорных модальностях — в оптической и мускульной, — она оказывается совершенно иной в гаптической сфере — здесь она вариабельна, появляется сначала в форме косной, статической, но дня через два она вдруг меняется и показывает себя в форме динамической установки. Так же перепутана в этом случае и картина лабильности установки; в то время как в мускульной области испытуемый дает все время контрастную иллюзию, т. е. обнаруживает стабильно-константный тип установки, в других модальностях дело принимает совершенно иной оборот: в зрительной области установка замирает через два дня, а в гаптической — уже через день. Одна лишь картина возбудимости, по крайней мере нижний ее порог, оказывается во всех случаях одинаковой.
Таким образом, в данном случае мы становимся свидетелями в общем значительно глубокой изменчивости активности установки в зависимости от чувственных модальностей, через которые она вырабатывается. Коротко говоря, в этом случае мы имеем дело с интермодально-вариабельной фиксированной установкой.
Совершенно другую картину обнаруживает фиксированная установка испытуемого № 8 — более путаная, чем установка испытуемого №7. А именно: в оптической сфере испытуемый обнаруживает прочную пластическую форму установки, но она — эта установка — продолжает оставаться все время фиксированной и не дает вовсе возможности адекватного восприятия. Следовательно, она оказывается пластической, но это не мешает ей оставаться совершенно статической фиксированной установкой.
Та же картина наблюдается и в мускульной сфере, впрочем, с той разницей, что прочная пластическая установка делается здесь слабой. Однако совершенно меняется картина в гаптической сфере: оставаясь пластической, установка оказывается здесь уже динамической. В этой сенсорной области испытуемый сравнительно легко освобождается от влияния фиксации и достигает возможности вполне адекватного восприятия.
Понятно, что эта форма установки вряд ли может оказаться константной; и действительно, мы видим, что она все время меняет свой облик, оставаясь сравнительно постоянной лишь в одной мускульной области.
Наконец, что касается стабильности этой установки, то она оказывается достаточно вариабельной: в оптической области она сохраняется за все время опытов без видимых изменений; в гаптической — ликвидируется уже со второго, а в мускульной — с третьего дня.
Только со стороны возбудимости установка испытуемого остается приблизительно одинаковой во всех чувственных модальностях, она с самого же начала (после 5-3 экспозиций) имеет форму интермодально-косной динамической установки.
Таким образом, можно считать определенным, что обычно у каждого нормального субъекта имеется свой тип фиксированной установки, который в целом остается неизменным, независимо от различия чувственных областей, принимающих участие в процессе его возникновения. Но выясняется, что не все испытуемые принадлежат к этому основному, так сказать целостному, типу людей, среди них существует какая-то сравнительно незначительная масса, которая не обнаруживает единства и согласованности в проявлениях своих установок: в одних сферах своего организма они представляют одну, а в других — совершенно другую картину. Это — люди не единой внутренней сущности, не установленные в определенном порядке, нередко люди — внутренне конфликтные. Во всяком случае сейчас можно сказать, что, наряду с людьми нормального склада, несомненно существуют и такие, у которых уже в структуре фиксированной установки намечаются бесспорные признаки отступления от нормы.
* * *
Вот основные сведения, имеющиеся в нашем распоряжении по вопросу об установке. О чем говорят нам они?
Основное положение таково: возникновению сознательных психических процессов предшествует состояние, которое ни в какой степени нельзя считать непсихическим, только физиологическим состоянием. Это состояние мы называем установкой — готовностью к определенной активности, возникновение которой зависит от наличия следующих условий: от потребности , актуально действующей в данном организме, и от объективной ситуации удовлетворения этой потребности. Это — два необходимых и вполне достаточных условия для возникновения установки — вне потребности и объективной ситуации ее удовлетворения никакая установка не может актуализироваться, и нет случая, чтобы для возникновения какой-нибудь установки было бы необходимо дополнительно еще какое-нибудь новое условие.
Установка представляет собой первичное, целостное, недифференцированное состояние. Это не локальный процесс — для него скорее характерно состояние иррадиации и генерализации. Несмотря на это, основываясь на данных экспериментального исследования установки, мы имеем возможность характеризовать ее с различных точек зрения.
Прежде всего оказывается, что установка в начальной фазе обычно выявляется в форме диффузного, недифференцированного состояния и, чтобы получить определенно дифференцированную форму, становится необходимым прибегнуть к повторному воздействию ситуации. На той или иной ступени такого рода воздействия установка фиксируется, и отныне мы имеем дело с определенной формой фиксированной установки.
Установка вырабатывается в результате воздействия на субъекта ситуаций, дифферентных в количественном или качественном отношениях, причем значительной разницы между ними не обнаруживается и закономерность активности установки в обоих случаях остается в существенных чертах одной и той же.
Эта закономерность проявляется в различных направлениях, и она с разных сторон характеризует состояние установки субъекта. Мы видели, что фиксация установки, так же как и ее дифференциация, реализуется не одинаково быстро (степень возбудимости установки). Мы видели также, что процесс затухания протекает с определенной закономерностью. он проходит ряд ступеней и только в результате этого достигает состояния ликвидации. Однако в данном случае выявляется и факт индивидуальных вариаций: с точки зрения полноты ликвидации различается установка статическая и динамическая и с точки зрения ее постепенности — установка пластическая и грубая . Следует отметить, что и постоянство фиксированной установки не всегда одинаково: она по преимуществу лабильна или, наоборот, стабильна. То же нужно сказать и относительно ее типологической устойчивости. С этой точки зрения различаются установки константные и вариабельные .
Таким образом, мы видим, что установка может быть характеризована с различных точек зрения и ее особенности должны быть квалифицированы с разных сторон.
Мы видим, что у человека имеется целая сфера активности, которая предшествует его обычной сознательной психической деятельности, и изучение этой сферы представляет, несомненно, большой научный интерес, так как без специального ее анализа было бы безнадежно пытаться адекватно понять психологию человека.
Сейчас перед нами ставится задача изучить вопрос об установке животного, и если окажется, что установка встречается в той или иной форме и у него, тогда у нас откроется возможность и необходимость искать специфические формы активности установки у человека.
II. Установка у животных
1. Постановка вопроса. Мы видели, что основными условиями возникновения установки у человека следует считать актуальность какой-нибудь из его потребностей и наличие ситуации ее удовлетворения. Поскольку в этих условиях нет ничего такого, что было бы специфической, исключительно человеку свойственной особенностью, естественно возникает вопрос о возможности активирования установки и у животных. У нас нет оснований полагать, что на базе потребности и ситуации установка соответствующей активности может возникнуть лишь у человека. Наоборот, поскольку у человека сознательная жизнь играет выдающуюся роль, а ее-то у животных не видно, мы можем полагать, что, быть может, именно поэтому в последнем случае установка получает особенно большое значение.
Для того чтобы убедиться в факте актуального наличия установки у животного, целесообразнее всего было бы обратиться к помощи эксперимента. У нас имеется достаточно богатый опыт в деле экспериментального изучения установки у человека. Мы, конечно, воспользуемся этим обстоятельством и постараемся построить методику изучения животного возможно ближе к нашей обычной, уже испытанной методике исследования установки у человека. Правда, в этих опытах предполагается наличие языка у испытуемого, но участие его в этом случае существенного значения не имеет, и оно легко может быть исключено без вреда для результатов опытов. Зато мы получаем в этих экспериментах материал, на основе которого можно без колебаний решить вопрос не только о наличии установки у животного, но и сравнить ее с тем, что мы имеем у человека.
На сегодняшний день мы имеем возможность проследить вопрос об установке у птиц (в частности, у домашних кур), у белых крыс и, наконец, у обезьяны. Методика в основном во всех случаях одинакова, но так как она все же несколько меняется в зависимости от того, над кем и в каких условиях производятся опыты, нам всеже придется изложить материал не только о результатах, полученных нами в каждом отдельном случае, но и о самой постановке опытов,
Опыты по методу фиксированной установки впервые были поставлены Н. Ю. Войтонисом над низшей обезьяной.
Они дали положительный результат. Однако на них здесь мы не задерживаемся, поскольку они были проведены не в нашей лаборатории и результаты их использованы автором в рамках более широкой постановки вопроса.
Мы остановимся здесь более подробно на работах, которые были проведены непосредственно в нашем институте и под нашим наблюдением и руководством.
2. Опыты с курами. Раньше всех был поставлен вопрос о домашней курице: можно ли говорить об установке у кур, и если да, то фиксируется ли она и как протекает?
Для того чтобы ответить на эти вопросы, курице давали корм — пшеничные зерна, рассыпанные на поверхности доски, разделенной на две половины — более темную и более светлую. При этом зерна на светлой половине прочно были приклеены к поверхности и их нельзя было клевать; с более темной же половины, наоборот, ничто не мешало ей клевать. Курице предлагали доску, с тем чтобы она успела клюнуть два-три раза, а затем доску удаляли так, чтобы корм стал ей невидим. Это повторялось несколько раз (установочные опыты). После этого переходили к критическому опыту: курица получала ту же доску, но на этот раз обе ее половины были одинаковы по тону и корм был разбросан свободно по поверхности. В зависимости от установки, фиксированной в установочных опытах, курица клевала либо с правой, либо с левой половины.
3. Установка у кур. Результаты опытов показывают, что факт установки у курицы не подлежит никакому сомнению и что в результате повторных установочных опытов установка эта фиксируется в большей или меньшей степени. Нужно, однако, отметить, что в этом случае мы имеем дело с некоторыми особенностями фиксации установки, характерными для условий наших опытов. А именно: из опытов с людьми мы знаем, что фиксация установки у этих последних не представляет никаких затруднений; двух-трех экспозиций, как правило, бывает достаточно, чтобы переступить нижний порог фиксации. В случаях же с курами минимальное число установочных экспозиций значительно выше — оно доходит чуть ли не до 20.
Само собой разумеется, в данном случае мы имеем дело с определенно своеобразным явлением. Мы думаем, что трудность фиксации установки здесь в значительной степенн зависит прежде всего от затрудненности ее дифференциации. Курица, получая установочные экспозиции, должна дифференцировать возникшую у нее установку, чтобы в конце концов быть в состоянии фиксировать ее. Это дает нам возможность заключить, что факт фиксации установки у кур не подлежит сомнению, но эта фиксация здесь запаздывает в значительной степени. Нужно полагать, что причиной этого является то, что установка у кур малодифференцированна и поэтому необходимо более или менее значительное число экспозиций, чтобы дифференциация ее стала окончательно совершившимся фактом.
Дальнейший обзор этих опытов вскрывает нам еще одну особенность установки. Мы знаем, что в количественных опытах с людьми число контрастных иллюзий преобладает сильно, а ассимилятивная выступает сравнительно редко. В опытах же с курами этого как будто не бывает. Здесь часто число ассимилятивных иллюзий значительно высоко и условия их возникновения видны яснее,, чем в опытах с людьми. Так, у курицы I число этих иллюзий доходит до 85% всех случаев — цифра значительно высокая для таких же опытов с людьми. Но здесь — у людей — мы ясно видим, что иллюзии возникают лишь в определенных случаях, а именно когда установочные объекты не сильно отличаются друг от друга или же в крайнем случае когда установка еще не успела фиксироваться в достаточной степени. Это положение, которое впервые было найдено нами в результате наблюдения активности фиксированной установки у человека, в опытах с курами выступает значительно чаще, чем в опытах с людьми.
Что касается иллюзий контраста, то они, как правило, появляются у кур тем чаще, чем прочнее фиксируется у них установка. Тем самым лишний раз подтверждается, что в этих опытах мы имеем дело именно с установкой, т. е. явлением, с которым мы впервые встретились у человека.
Таким образом, мы видим, что в наличии в соответствующих условиях установки у кур и возможности ее фиксации сомневаться не приходится. Конечно, возможность эта заметно ограничена, и она протекает значительно медленнее, чем у человека, но нужно полагать, что это обстоятельство создает здесь специфические условия для проявления ассимилятивных иллюзий, число которых в этих опытах встречается значительно чаще, чем в опытах с людьми.
Но это же обстоятельство содействует далее и более частому проявлению контрастных иллюзий. Следуя за стадией ассимиляции, они становятся постепенно прочнее, пока совершенно не оттеснят ее в сторону.
В описанных опытах резко выступает на сцену еще одна особенность процесса фиксации установки - значительно резче, чем это бывает в опытах с людьми. Я имею в виду следующее. В процессе опытов курица III начала обнаруживать одну характерную особенность: через 10 дней ежедневных опытов она резко изменила поведение — вовсе прекратила реагировать на условия опытов. Как только подавали экспериментальную доску с кормом, она отворачивалась от нее и продолжала стоять неподвижно, пока экспериментатор совершенно не отходил от нее. Курица голодала таким образом 2,5 дня; ей нарочно ничего не давали есть вне опытов. Тем не менее она продолжала держать себя так же, вовсе отворачиваясь в экспериментальных условиях от корма. На третий день, в период установочных экспозиций, она осторожно начала подходить к экспериментальной доске и клевать с положительной половины, т. е. с той, откуда можно было клевать. Но когда через 29 установочных экспозиций ей была предложена «критическая» доска, она, увидев ее, как бы окаменела сразу, подняла голову вверх и в течение ряда секунд стояла неподвижно... потом сорвалась с места и с кудахтаньем бросилась в сторону.
Мы видим, что опыты с этой курицей проходят естественно лишь в пределах ограниченного числа экспозиций. Когда же это число растет чрезмерно, то с ней происходит нечто неожиданное: она теряет способность реагировать или, скорее, вовсе отказывается реагировать, и даже трехдневный голод не в силах вывести ее из этого бездействия. Нужно полагать, в данном случае мы имеем дело со специфическим состоянием» на базе которого развиваются факты, включающие в себя феномен типа «пресыщения», так подробно изученного К. Левином.
Как видно из приведенного примера, существует какая-то норма, превышение которой приводит к полному «срыву» деятельности животного. Быть может, эта норма совпадаете оптимумом числа экспозиций, свойственным данному животному.
Во всяком случае, следует отметить, что вопрос об оптимуме находит здесь свое выражение в достаточно резких формах, чего на более высоких ступенях развития обычно не бывает. Однако это вовсе не означает, что мы не должны его иметь в виду и здесь.
Те же самые опыты дают нам материал для разрешения вопроса о прочности, как и о стабильности фиксированной установки у кур. Относительно прочности выясняется, что фиксированная установка курицы сохраняет силу лишь в течение двух-трех критических экспозиций. Что же касается стабильности этой установки, то оказывается, что она сохраняется в константном виде лишь в течение 24 часов. Это, однако, не значит, что она далее этого срока не может удержаться; она сохраняется около трех суток, но не в константном, а в вариабельном виде, т. е. продолжает оставаться актуальной, но формы ее проявления меняются — она становится лабильной. И этот процесс ее регрессивного развития заканчивается всего за трое суток.
Таким образом, мы находим, что факт активности установки у кур, ее дифференциации и фиксации не подлежит сомнению. Однако не менее несомненно и то, что эти процессы значительно более примитивны, чем у человека; установка у курицы, по-видимому, уже с самого начала имеет малодифференцированный характер, и для того, чтобы добиться некоторой дифференциации, а затем и фиксации ее в этом виде, требуется сравнительно большое число установочных экспозиций. Тем не менее фиксация эта носит малоустойчивый характер, и она быстро, через два-три критических опыта, сходит на нет. Если ее не поддерживать постоянно, она может сохраниться лишь в течение суток в константном виде и двое-трое суток в вариабельном.
Установка у белых крыс
1. Постановка опытов. Небольшая клетка имеет с одной стороны вход, а с другой — два выхода, которые закрываются серыми картонами: один — более светлым, а другой — значительно более темным. Крыса впускается в клетку, и при выходе из клетки через темный выход она получает корм. Если же она проходит через светлый выход, она ничего не получает. Спустя достаточное количество опытов оба выхода завешиваются картонами одинакового тона. Мы знаем, что через определенное число установочных экспозиций картоны начинают ей казаться неодинаковыми: один ей кажется светлее, а другой — темнее. Если допустить, что у крысы выработалась установка проходить через темный выход, то она в критическом опыте попытается пройти через один определенный выход — тот, который ей будет казаться более темным.
В другой серии опытов картоны серого цвета заменяются картонами с начерченными на них кругами с неодинаковой, значительно отличающейся друг от друга площадью. В ряде установочных опытов первой серии крыса приучается проходить именно через выход с большим кругом; как только она впускается в клетку, она бежит через этот выход из клетки и там получает приманку (корм).
В критических же опытах крыса получает возможность выйти из клетки из обоих выходов, как с большим, так и с меньшим кругом.
2. Результаты опытов. Коснемся здесь некоторых из результатов этих опытов. Прежде всего нас интересует вопрос об установке у белой крысы: есть ли и фиксируется ли она у нее? В опытах нашей сотрудницы Н. Чрелашвили, которая впервые и занялась этим вопросом, получились довольно интересные данные.
Таблица 13.
#i_013.jpg
Прежде всего выяснилось, что и здесь, как и в опытах с курами, установка фиксируется сравнительно поздно, только после 30, 50 и 65-й экспозиций начинают появляться единичные случаи иллюзий.
Затем, как это видно из табл. 13, в пределах до 137 установочных опытов преобладают ассимилятивные иллюзии. Это значит, что ассимиляция выступает здесь по преимуществу в начальный период опытов, когда установка еще не успела зафиксироваться решительно. Поэтому совершенно естественно, что после большого числа экспозиций установочных объектов (137-190) начинают выступать уже иллюзии по контрасту (89%). Ассимиляции, правда, и здесь остаются в силе, но это бывает очень редко и то лишь в виде исключения (10%).
В этих опытах обращает на себя внимание то же явление, что и в опытах с курами. А именно: когда число экспозиций заметно увеличивается, примерно через 6-9 критических экспозиций, темп работы крыс снижается, они начинают колебаться при выборе, реагируют явно медленнее и наконец вовсе теряют целенаправленность своих реакций. У кур в аналогичных условиях мы отметили случай «срыва», полного отказа от участия в опытах. Здесь этого, правда, нет; однако нельзя не заметить, что, в сущности, и в этом случае мы имеем дело с явлением той же категории, что и с курами. Что и в данном случае речь идет действительно о факте «пресыщения», доказывается результатами несколько модифицированных установочных опытов. Когда крыса получает не неизменно одно и то же, а ряд постоянно меняющихся раздражений и соотношение установочных объектов не остается постоянным, то оказывается, что она сохраняет способность реагировать долго и устойчиво; контрастная иллюзия остается в силе на протяжении 20-25 критических экспозиций и притом она все время удерживает характер быстрых и решительных реакций.
Представляет интерес, что здесь, в опытах с постоянными и меняющимися установочными экспозициями, мы получаем не совсем одинаковые результаты. Когда крыса подвернется действию неизменно одних и тех же установочных экспозиций, то возникающая при этом установка не оказывается особенно устойчивой, она остается в силе лишь в течение 6-9 критических опытов, после чего выступают заметные признаки колебаний и понижения темпа, как и целенаправленности активности крысы.
Иную картину имеем мы в случаях применения меняющихся установочных экспозиций. Так, когда крыса получает в качестве установочных, вместо одних и тех же, ряд меняющихся в объеме объектов, оказывается, что возникающая в этих условиях иллюзия удерживается на протяжении достаточно длинного ряда экспозиций: контрастная иллюзия продолжает появляться даже на 20-25 критических экспозиций.
Нужно отметить и другую особенность установки, возникающей в условиях воздействия меняющихся установочных экспозиций; они обладают способностью транспонироваться на ряд аналогичных соотношений. Мы имеем в виду следующее: если выработать фиксированную установку на ряд соотношений степеней освещения, то установка транспонируется и на ряд соотношений, не имевших места в установочных опытах. Однако эти соотношения не должны резко отличаться от установочных, так как в случаях, в которых установочные экспозиции остаются без изменения, т. е. когда установка фиксируется путем повторного воздействия одного и того же установочного раздражителя, транспозиции почти никогда не бывает.
Не лишено интереса, что при применении рядов меняющихся установочных экспозиций обнаруживается следующее: когда применяется ряд в 10 экспозиций, то в этих случаях возникает контрастная иллюзия, которая не меняется до конца (грубо-статическая установка). Когда же Число экспозицийснижается до 4-5, картина получается иная, и, наряду с контрастными, активируются и ассимилятивные иллюзии, причем преобладают последние.
Что касается опытов по вопросу о стабильности установки, они дают следующие результаты: если давать крысе, у которой предварительно была выработана соответствующая фиксированная установка, ряд критических объектов на следующий день после проведения с ней установочных опытов, то оказывается, что фиксированная установка продолжает сохранять свою актуальность, и это повторяется, как правило, в течение еще 1-2 дней. Следовательно, стабильность фиксированной установки у белой крысы измеряется продолжительностью времени в 2-3 суток.
Установка у обезьян
1. Постановка опытов. В зоологическом саду в Тбилиси в настоящее время антропоидов не имеется. Поэтому пришлось ограничиться для опытов по установке лишь низшими обезьянами. Наша сотрудница Н. Г. Адамашвили провела эти опыты над двумя экземплярами капуцинов (над Вовой — 8 л. и Виви — 2,5 г.). Методика в принципе была та же, что и в наших обычных опытах по фиксированной установке. Она заключалась в следующем: в одной серии опытов, которая проводилась только с Вовой, обезьяна получала повторно в качестве установочных по паре экспозиций — одна с меньшим, другая с большим по размерам кормом. После ряда этих экспозиций обезьяна получала в критических опытах два одинаковых по размерам корма.
Кроме этого, была поставлена и вторая серия опытов — сначала с этой же обезьяной, а потом особенно с Виви, которая в опытах первой серии не принимала участия.
Сначала в течение полутора месяцев обезьяна проходила тренировочные опыты, которые были направлены на то, чтобы она привыкла реагировать различно на одинаковые и неодинаковые по размерам приманки; когда она получала неодинаковые но размерам приманки, она брала большую из них, а меньшая сейчас же удалялась от нее, в то время как одинаковые приманки она подбирала себе одну за другой. В результате этих тренировочных опытов из двух неодинаковых приманок обезьяна выбирала себе только большую, а меньшую не трогала. В случае же равных приманок она быстро, одним импульсом, отбирала их себе и пожирала одну за другой.
После этого начинались установочные опыты. Экспозиции продолжались достаточно времени для того, чтобы обезьяне можно было успеть подобрать обе приманки, если бы они показались ей равными по размерам.
2. К вопросу о наличии фиксированной установки у обезьяны. Несмотря на то что из предшествующих опытов ясно видно, что установка представляет собой бесспорный факт, который в принципе у животного так же доступен экспериментальному исследованию, как и у человека, все же прежде всего нужно поставить вопрос, имеем ли мы дело в результате опытов с обезьяной действительно с фактом установки или, быть может, речь идет здесь о явлениях, ничего общего с установкой не имеющих.
Прежде всего посмотрим, что мы имеем в этих опытах. Факты таковы: когда обезьяна получает два поля с кормом (в наших установочных опытах), она приучается подбирать больший по объему корм. В критических опытах, в которых ей предлагается на обоих полях корм одинакового объема, обезьяна в большинстве случаев подбирает корм с той стороны, на какой в установочных опытах помещался корм меньшего объема. По всем признакам мы имеем здесь дело с иллюзией объема, которая, по-видимому, и определяет поведение обезьяны. Мы знаем, что в основе этой иллюзии лежит фиксированная в предшествующих опытах установка. Следовательно, можно думать, что в этом случае мы имеем дело с нашей обычной иллюзией фиксированной установки.
В правильности этого положения можно не сомневаться, если иметь в виду, что аналогичные явления, как правило, имеют место и в опытах с людьми при исследовании их фиксированных установок. Еще менее можно в этом сомневаться, если вспомнить, что то же явление имеет место и у ряда животных — у кур и у крыс. Несмотря на это, все же было бы нелишне проследить все наиболее вероятные возможности иного разрешения задачи, стоящей здесь перед обезьяной.
Прежде всего нужно спросить себя, не представляют ли реакции животного в критических опытах результатов укрепления, фиксирования и механизации актов поведения, осуществляемых им в течение установочных опытов. Это предположение, естественно, может касаться лишь ассимилятивных иллюзий, возникающих у обезьян в этих условиях опытов. Что же касается иллюзий контраста, то, поскольку они имеют направление, противоположное установочным реакциям животного, это предположение, конечно, не может их касаться: здесь ведь возникают иллюзии, как раз противоположные тем, которые укреплялись, фиксировались и механизировались.
Но если этого не может быть по отношению к контрастным иллюзиям, то, нет сомнения, нельзя допустить эту возможность и в отношении ассимилятивных иллюзий: мы ведь знаем, что обе эти иллюзии представляют собой по существу явления одной и той же категории. Тем не менее попытаемся допустить, что ассимилятивные иллюзии представляют собой все же самостоятельное явление, ничего общего в этом случае не имеющее с иллюзиями контраста. Нельзя ли подумать, что они здесь должны быть понимаемы как результат фиксирования и механизации установочных экспозиций? Такое понимание этих реакций, быть может, было бы совершенно естественно и оно оправдывалось бы целиком, если бы в случае ассимилятивных иллюзий мы имели дело действительно с бесспорным, не вызывающим возражений повторением точно тех же реакций, что мы имели в установочных опытах.
Но так ли это? Анализ ассимилятивных реакций, возникающих в этих случаях, показывает, что речь идет здесь о реакциях троякого рода. Во-первых, мы имеем в данном случае дело с ассимилятивными реакциями, возникающими без всякого колебания, непосредственно за критическими экспозициями. Относительно их мы не имеем прямых оснований утверждать, что они являются результатом именно установочных экспозиций, а не простого фиксирования и механизации этих реакций. Поэтому все эти случаи мы можем оставить без внимания. Зато у нас есть два других случая, в которых не может быть сомнения, что мы имеем дело действительно с новой, адекватной, но не механизированной реакцией, повторяющейся лишь в силу ее фиксированности. Реакция характеризуется тем, что в одном случае ей предшествует совершенно явный период колебания, а в другом — такой же период колебания обнаруживается непосредственно за совершением акта реакции. Достаточно бросить взгляд на структуру этих реакций, чтобы убедиться, что они не имеют случайного характера, что, наоборот, в обоих этих случаях мы имеем дело определенно с реакциями выбора. Объяснить иначе факт наличия колебаний перед и после реакций было бы совершенно невозможно.
Итак, мы видим, что предположение о возможности объяснения реакций животного фактами фиксации механизированных актов поведения не находит достаточного основания.
Другое объяснение может быть таковым: поведение обезьяны определяется тем, что она в установочных опытах привыкает реагировать на раздражение «слева». Ее реакции представляют собой поэтому просто реакции привычки на определенную ориентацию в пространстве. Но нам достаточно вспомнить тот же факт своеобразной структуры реакций животного, чтобы убедиться, что это предположение не имеет достаточно оснований. Я имею в виду наблюдения, в которых реакции животного сопровождаются, как мы видели выше, явными фактами колебаний. Если бы реакции эти представляли собой простую последовательность привычных движений, то факты колебаний, конечно, не имели бы в них места. Это положение следует считать совершенно бесспорным, если вспомнить, что в этих опытах мы имеем дело не только с ассимилятивными, но еще чаще с контрастными иллюзиями, которые имеют локализацию, конечно, всегда в противоположном привычному направлении.
Можно было бы подумать, что направление действий обезьяны определяется всегда конечностью, которая приводится в активность в каждый данный момент: если это правая конечность, то она будет направлена на корм вправо, если же левая, то обезьяна будет стараться схватить корм с левой стороны. Это предположение находит оправдание в ряде случаев, можно сказать, почти во всех начальных стадиях опытов. Но стоит пройти некоторому времени и фиксироваться установке в достаточной степени, чтобы от этого не осталось и следа: обезьяна в этих случаях дает, как правило, реакции, вполне соответствующие смыслу фиксированной установки.
Наконец, как указывает наш автор, известны случаи, в которых у животного вырабатывается под влиянием упражнения какой-нибудь определенный ритм поведения, и оно следует этому ритму. Можно было бы подумать, что, быть может, именно с этого рода ритмом мы имеем дело и в наших опытах. Однако достаточно поставить этот вопрос, чтобы решить его определенно отрицательно. Ведь бесспорно, что в наших опытах не имеется никаких условий для выработки какого-нибудь определенного ритма действий со стороны обезьяны; наши критические опыты не имеют ничего, что дало бы нам повод говорить об их ритмической последовательности.
Одним словом, у нас нет никаких оснований полагать, что реакции животного — контрастные или ассимилятивные — представляют собой акты случайного характера, не имеющие отношения к предшествующим им экспозициям как экспозициям установочным. Мы должны сказать, что в рассмотренных актах обезьяны мы имели дело с обычными нашими установочными иллюзиями, возникающими здесь так же, как и у других нами обследованных животных. Словом, мы можем и в этом случае говорить об иллюзиях установки.
Когда обезьяна получает в ряде установочных опытов корм, скажем, с правой стороны, и в критических опытах, в которых ей предлагается два одинаковых поля, она набрасывается на приманку с левой стороны, то это значит, что корм слева ей кажется большим по размеру, чем корм справа (контрастная иллюзия), и потому она спешат завладеть нм. В других опытах, в определенных условиях, ей может показаться более привлекательным (большим по размерам) корм с левой стороны, и это может лечь в основу противоположной — ассимилятивной иллюзии.
Это наблюдение не оставляет сомнения, что в определенных условиях у обезьяны возникают те же иллюзии установки, что и у других нами обследованных животных, а также у человека.
3. Фиксированная установка у обезьяны. Сейчас перед нами возникает задача ближе познакомиться с этими реакциями обезьяны.
Прежде всего необходимо подчеркнуть, что, так же как и в других случаях (у человека или у животного), мы встречаемся у обезьяны с обоими видами установочных реакций, как с ассимилятивными, так и с контрастными. Причем оказывается, что закономерность выступления этих иллюзий и здесь такая же, как и в других случаях, а именно: ассимилятивные иллюзии выступают чаще в случаях незначительной разницы между установочными возбудителями, как и незначительного числа установочных опытов.
Эта закономерность, известная нам из опытов с людьми, находит свое подтверждение в достаточной степени и на животных, в частности особенно явно на обезьянах.
Так, мы видим (табл. 14), что при различии приманок в количественном отношении в размере от 0,5 мм до 1 мм у обезьяны появляется почти исключительно ассимилятивная иллюзия (от 75 до 90,3%). Но при увеличении разницы дело меняется — начинает расти число случаев иллюзий контраста, и при различии установочных возбудителей в 3-6 мм число контрастных иллюзий уравнивается с числом ассимилятивных. Затем, как это известно и из других данных, оно начинает решительно превалировать над числом ассимилятивных иллюзий и наконец вовсе исключает возможность проявления этих последних.
Таблица 14.
#i_014.jpg
Та же картина развертывается перед нами и при вариации числа установочных экспозиций. Здесь мы находим (табл. 15), что максимальное число ассимилятивных иллюзий падает на 1-3 установочные экспозиции, тогда как при увеличении этого числа в общем значительио растет и число контрастных иллюзий, в то время как ассимиляции становятся реже.
Таблица 15.
#i_015.jpg
Таким образом, мы находим, что закономерность выступления ассимилятивных и контрастных иллюзий, в основном у обезьяны, остается такой же, что и у людей: мы находим, что при незначительном числе установочных экспозиций (оптимальным следует, по-видимому, считать две), как и при незначительной разнице этих последних, у обезьяны появляется ассимилятивная иллюзия, в то время как при увеличении числа установочных экспозиций, как и количественной разницы между ними, начинают выступать иллюзии контраста, которые чем дальше, тем чаще перекрывают случаи ассимиляции.
Если мы обратимся к другим сторонам фиксированной установки обезьяны, нам придется прежде всего остановиться на вопросе о степени ее возбудимости . Из ряда опытов с двумя обезьянами получены результаты, которые не дают возможности окончательно судить о возбудимости их фиксированной установки. Как видно из полученных данных, есть случаи, когда у обезьяны после ряда экспозиций установка фиксируется, но есть и такие случаи, в которых, несмотря на то что число установочных экспозиций то же или даже выше, чем раньше, установка не фиксируется вовсе. Эта странная неустойчивость возбудимости установки у обезьяны находит свое выражение дополнительно и в том, что иногда установка не дает признаков фиксации даже при том числе установочных экспозиций, при котором она только что фиксировалась.
Такая вариабельность возбудимости фиксированной установки является очень характерной особенностью обследованных нами обезьян, и возможно, особенностью не только их одних. Но там, где возбудимость является явным фактом, у нее оказывается показатель высокой чувствительности. В опытах с обезьянами мы находим, что часто достаточно 1-2 экспозиций, чтобы установка зафиксировалась в высокой степени.
Таким образом, мы могли бы сказать, что действительно коэффициент возбудимости установки у обезьяны может быть очень невысоким (1-2 экспозиции), но в общем он оказывается сильно вариабельной величиной, колеблющейся от случая к случаю в значительно широких пределах — от нуля и выше.
Это обстоятельство возбуждает у нас сомнение в возможности наличия высокой степени устойчивости фиксированной установки у наших обезьян. Как мы знаем, эта особенность измеряется данными ряда без перерыва следующих друг за другом контрастных иллюзий. У обезьяны Вовы в двух случаях проявляется ряд вбив двух случаях — ряд в 9 контрастных иллюзий, в то время как в четырех остальных случаях мы являемся свидетелями выступления лишь единичных фактов иллюзий. Приблизительно то же самое находим мы у другой обезьяны (Виви). Это говорит о том, что мы лишены вообще возможности говорить о прочно фиксированной мере устойчивости установки у наших обезьян. Она так же как и возбудимость, не представляет у обезьяны постоянной величины, а меняется от случая к случаю, и нет сомнения, что настоящая основа этих изменений достаточно важна для того, чтобы сделаться предметом специального исследования.
Сейчас нам необходимо выяснить, как протекает процесс замирания фиксированной установки у обезьяны. Здесь мы прибегаем к обычному приему повторного воздействия критических раздражителей до тех пор, пока фиксированная установка, ликвидировавшись, не уступит места адекватной для условий этих опытов установке.
Что же получаем мы в итоге этих экспериментов?
Не вдаваясь в подробности полученных результатов, мы бы хотели указать, что обезьяны в условиях наших опытов очень редко достигают полной ликвидации фиксированной у них установки. И видно по всему, что признак вариабельности, который констатируется у них и в других случаях, например при исследовании возбудимости, является наиболее характерной их особенностью. Из полученных данных становится очевидным, что если в какой-нибудь данный момент двух-трех критических экспозиций оказывается достаточно для того, чтобы соответствующая фиксированная установка ликвидировалась, то в другой момент для этой же цели не оказывается достаточным и гораздо большего числа экспозиций или же обнаруживается, что на этот раз та же фиксированная установка вообще не поддается ликвидации.
Таким образом, мы должны сказать, что у наших обезьян и признак динамичности фиксированной установки отличается высокой степенью вариабельности.
Что касается вопроса о пластичности установки обезьяны, то он представляется в высокой степени проблематичным. Дело в том, что у одной из наших обезьян мы вовсе Не встречаемся со случаями замирания фиксированной установки: она ни разу не дает реакции одинаковости критических раздражителей. Если бы мы сумели гарантировать соответствующие условия и обезьяна перешла бы к этой последней фазе опытов, мы получили бы приблизительно одинаковую картину у обеих обезьян и могли бы сказать, что фиксированная установка их не в такой степени лишена пластичности, как это могло бы показаться с первого взгляда. Тем не менее и в этих условиях нельзя сказать, что мы здесь имеем дело действительно с пластичной фиксированной установкой, потому что в последнем случае мы имели бы дело с последовательным прохождением всех ступеней, или фаз процесса затухания, фиксированной установки.
Словом, мы находим, что фиксированная установка обезьян отличается малой пластичностью, вариабельностью и динамичностью.
Наконец, специальные опыты по вопросу о стабильности фиксированной установки у обезьяны показали следующее. Если фиксировать установку у обезьян, то она сохраняет свою активность в течение достаточно продолжительного времени; есть случаи, когда она оказывается вполне актуальной и спустя неделю после первого дня своей фиксации. Однако оказывается, что признак вариабельности, свойственный установке обезьян в других случаях, и здесь продолжает характеризовать ее; нередки случаи, когда обезьяна теряет способность действовать в направлении, но-видимому, прочно фиксированной установки, в то время как в другой раз, наоборот, она поражает нас живучестью этой же своей способности.
Общая характеристика установки у животных
Если пересмотреть в общем полученные нами результаты об установке животных, то мы должны обратить внимание особенно на следующее.
1. Не подлежит никакому сомнению, что установка не представляет собой специфически человеческой особенности. Опыты показывают, что, наоборот, она оказывается свойством, характерным для всех нами обследованных представителей животного мира. Более того, мы могли бы сказать, что способность реагировать на окружающее в форме той или иной установки представляет собой наиболее характерную особенность всякого живого организма, на какой бы ступени развития он ни стоял. Она представляет собой самую примитивную, но и самую существенную форму реакции живого организма на воздействие окружающей среды.
2. Анализ установки обследованных нами животных показывает с достаточной ясностью, что установка ранних ступеней развития носит более или менее диффузный характер и, прежде чем фиксироваться, она должна пройти ряд фаз своей дифференциации. В частности, у обследованных нами животных — у кур и крыс, так же как и у обезьян, — она выступает в этой малодифференцированной форме чаще, чем у человека.
3. Эта сравнительно малая дифференцированность установки находит свое отражение и в том, что установка обследованных нами животных малопостоянна, малоконстантна в формах своего проявления; если, например, в какой-нибудь данный момент она представляет вполне определенную форму активности, то в другой момент она может предстать перед нами в совершенно ином виде — вовсе замереть либо, наоборот, обнаружить резко выраженную активность.
III. Установка у человека
Проблема объективации
1. Две сферы воздействия на человека. Если спросить, что же является специфически характерной особенностью человека по сравнению с другими живыми существами, то в первую очередь в голову приходит, конечно, мысль о языке, и мы говорим, что человек одарен способностью речи, в то время как другие живые существа абсолютно лишены ее. Другой вопрос, является ли эта способность вторичным, производным феноменом, в основе которого лежит какое-нибудь другое явление, имеющее более основное значение, чем она. Не касаясь подробно этого вопроса, мы можем утверждать, что, несомненно, не существует ничего другого, за исключением окружающей нас действительности, что в такой же степени могло бы влиять и определять наше поведение, как это делает речь.
Мы могли бы и иначе выразить ту же мысль, утверждая, что нет ничего характернее для человека, чем тот факт, что окружающая его действительность влияет на него двояко — либо прямо, посылая ему ряд раздражений, непосредственно действующих на него, либо косвенно, через словесные символы, которые, сами не обладая собственным независимым содержанием, лишь презентируют нам то или иное раздражение. Человек воспринимает либо прямое воздействие со стороны процессов самой действительности, либо воздействие словесных символов, представляющих эти процессы в специфической форме. Если поведение животного определяется лишь воздействием актуальной действительности, то человек не всегда подчиняется непосредственно этой действительности; большей частью он реагирует на ее явления лишь после того, как он преломил их в своем сознании, лишь после того, как он осмыслил их. Само собой разумеется, это очень существенная особенность человека, на которой, быть может, базируется все его преимущество перед другими живыми существами.
Но возникает вопрос, в чем заключается эта его способность, на чем по существу основывается она.
Согласно всему тому, что мы уже знаем относительно человека, естественно приходит в голову мысль о той роли, которую может играть в этом случае его установка. Перед нами стоит задача выяснить роль и место этого понятия в жизни человека.
Если верно, что в основе нашего поведения, развивающегося в условиях непосредственного воздействия окружающей нас среды, лежит установка, то может возникнуть вопрос, что же происходит с ней в другом плане — плане вербальной, репрезентированной в словах действительности? Играет ли и здесь какую-либо роль наша установка или эта сфера нашей деятельности построена на совершенно иных основаниях?
2. Проблема внимания. Для того чтобы получить возможность разрешить этот вопрос, необходимо в качестве исход- кого пункта использовать проблему внимания , точнее, проблему возможности акта внимания, более того — проблему осмыслимости этого акта. Дело в том, что обычно принято считать, что внимание, по существу, имеет избирательный характер, что оно дает нам возможность из ряда действующих на нас впечатлений выбрать какое-нибудь из них и сосредоточиться на нем, с тем чтобы представить его с максимальной ясностью и отчетливостью.
Но достаточно хоть несколько приглядеться к этому определению, чтобы тотчас же увидеть, что в сущности оно совершенно лишено должной ясности. Больше того, оно само возбуждает ряд вопросов, без предварительного разрешения которых нельзя остановиться на каком-нибудь из возможных определений внимания.
В самом деле! Как возможно, чтобы мы обратили внимание на что-нибудь, прежде чем оно стало предметом нашего сознания? Ведь для того, чтобы остановиться на чем-нибудь, чтобы обратить на него внимание, совершенно необходимо, чтобы оно уже было нам дано в какой-то степени. Но чтобы это было возможно, т. е. для того, чтобы что-нибудь было нам дано, необходимо, чтобы мы уже обратили на него свое внимание. Принципиально, конечно, не имеет никакого значения вопрос о степени сосредоточения внимания; наша проблема касается вопроса о возможности первичного сосредоточения внимания независимо от степени, в какой оно происходит.
Таким образом становится очевидным, что обычное определение внимания, по существу, не дает ясного представления о нем; оно нисколько не помогает нам понять, что же такое, собственно, то, что называют вниманием.
Конечно, все это касается, как мне кажется, наиболее широко распространенного определения интересующего здесь нас понятия. Но ведь существуют же и другие определения! Можно ли и относительно них утверждать то же самое?
Я считаю, что основная мысль, которая здесь нас интересует, является общей для всех более или менее известных попыток определения внимания. Везде, во всех определениях, основной функцией внимания считается одно и то же, а именно повышение степени ясности и отчетливости возникающего представления, и если эти определения отличаются в чем-нибудь друг от друга, то, во всяком случае, не в этом. Поэтому, поскольку речь касается основной мысли существующих определений нашего понятия, мы считаем достаточным ограничиться сказанным.
Если приглядеться к этому определению, возникает мысль, что оно касается не какого-нибудь единичного процесса. Скорее всего, можно подумать, что речь идет здесь о двоякой данности одного и того же явления; действующие на нас впечатления как будто переживаются нами двояко: с одной стороны, как явления, не сопровождаемые актами нашего внимания, с другой — как те же явления, но на этот раз опосредствованные как раз этими актами. Следовательно, считается, что мы можем переживать ряд явлений, но без всякой ясности и отчетливости их представления; в случае же активности внимания мы переживаем их ясно и отчетливо. Это, конечно, не означает, что в первом случае мы имеем дело со слабой степенью, а во втором — с сильной степенью деятельности внимания. Скорее всего, в первом случае вовсе отрицается наличие внимания.
Следовательно, считается, что есть случаи, в которых наша мысль работает, в частности воспринимает ряд явлений, без всякого участия нашего внимания, т. е. воспринимает явления, которые на этот раз лишены ясности и отчетливости. Конечно, в обычном определении внимания предполагается, что это возможно, что в сознании могут иметь место и такие явления, которые вовсе лишены предиката ясности и отчетливости. Но вряд ли имеет смысл допустить наличие у нас таких содержаний, которые ничего не получают от того, что они становятся именно психическими содержаниями, что они остаются для субъекта тем же, чем они были до того, т. е. чуждым, «неизвестным», не существующим для него содержанием.
По-видимому, мы должны допустить, что если существуют какие-нибудь психические содержания, то они всегда сопровождаются той или иной степенью «сознания», независимо от того, можем мы в этих случаях говорить об участии внимания или нет. В противном случае не было бы никакого основания считать, что мы имеем дело действительно с психическими содержаниями.
Можно предположить, что, быть может, в основе традиционного понимания внимания лежала неосознанная мысль, что работу человеческой психики, собственно, следует полагать в двух различных планах, из которых в одном она протекает без участия внимания, а в другом — с его прямым участием. Причем наличие ясности и отчетливости можно бы было в обоих случаях считать бесспорным. Наша задача заключается сейчас в том, чтобы показать, что эти планы работы сознания действительно имеют место и что для понимания психической жизни на различных ступенях ее развития необходимо учитывать это обстоятельство.
3. Два плана работы нашей психики. О каких же планах работы нашей психики идет здесь речь?
Правда, в нашей науке до настоящего времени не усматривалась с достаточной ясностью необходимость применения этих двух планов работы нашей психики. Однако при научном осознании ряда явлений психической жизни приходилось принимать положения, которые, не будучи правильными по существу, все же скрывали в себе указания на ряд моментов, изучение которых в дальнейшем могло бы вскрыть истинную природу этих явлений.
Для того чтобы составить себе ясное представление, о каких планах работы сознания идет здесь речь, мы попытаемся проанализировать какой-нибудь из самых обыкновенных случаев нашего поведения. Допустим, человек пробуждается и обращается к обычному в этом случае акту поведения: он начинает одеваться, берет обувь и начинает ее натягивать, и вдруг оказывается, что дело не подвигается вперед, что что- то мешает этому. В этом случае мыслимо двоякое отношение к данному явлению: или субъект не обращает внимания на это сравнительно незначительное явление и все-таки продолжает обуваться, или же он сейчас же прекращает акт обувания, задерживается на некоторое время и начинает фиксировать свою обувь, с тем чтобы уяснить себе причину неожиданно возникшего неудобства. Это он должен сделать для того, чтобы устранить эту причину и совершить необходимый для него акт поведения.
Этот элементарный пример является самым обычным случаем, который можно констатировать на каждом шагу нашей жизни; можно сказать, что вся человеческая жизнь в значительной степени построена на серии процессов этого рода. Необходимо поближе приглядеться к ним, чтобы увидеть, что в данном случае мы имеем дело с бесспорно существенным явлением, бросающим свет на истинную природу психической жизни человека.
Дело в том, что в этом сравнительно элементарном, обычном акте нашего поведения мы можем вскрыть наличие двух отдельных, существенно различных планов деятельности нашей психики — плана «импульсивной» и плана «опосредствованной» деятельности. Мы должны остановиться на анализе обоих этих планов, чтобы составить себе ясное представление об интересующем нас здесь вопросе.
1. План импульсивного поведения . Если обратиться к первому из них, т. е. к плану «импульсивного» поведения, то мы найдем, что спецификой его психологически являются в первую очередь непосредственность, включенность субъекта, как и его актов, в процесс поведения, безостановочная абсорбированность и того и другого им. Для того чтобы яснее представить себе эту специфику импульсивного поведения, нужно вспомнить о так называемой инстинктивной деятельности животного или же о привычной, механизированной активности человека.
Нет сомнения, что в этих случаях акт отражения соответствующих отрезков действительности имеется налицо и субъект отражает эту последнюю не во всей ее целостной совокупности, не во всех деталях, а лишь в определенной части ее агентов, имеющих непосредственное отношение к целям поведения. Кроме того, он отражает их достаточно ясно для того чтобы они могли сделаться действительными факторами в процессе его поведения. Курица, например, должна заметить наличие зерен, чтобы начать клевать. Конечно, для того, чтобы стимулировать этот акт поведения, нет никакой необходимости детально обследовать эти зерна, достаточно заметить их. И этого бывает ей совершенно достаточно, чтобы сохранить себе жизнь.
Или же, если вернуться к нашему примеру: вставая утром с постели, человек должен выделить платье или обувь из числа окружающих его вещей, должен достаточно ясно воспринять их, чтобы одеться и обуться. Это совершенно необходимо для него, но и вполне достаточно в определенных, обычно протекающих условиях его жизни. Ибо бесспорно, что всякая целесообразная деятельность предполагает факт отбора действующих на субъекта агентов, концентрацию соответствующей психической энергии на них и достаточно ясного отражения их в психике. Иначе всякая деятельность в этих условиях ее возникновения представляла бы собой один лишь хаос отдельных актов, не имеющих никакого отношения ни к целям субъекта, ни к особенностям внешней ситуации, в условиях которой она протекает.
Несмотря на то что здесь мы имеем дело и с фактами отбора агентов, действующих на субъект, и с концентрацией психической энергии на них, как и с фактом ясного отражения их в психике, говорить об участии внимания в этих актах у нас все-таки нет настоящего основания. Дело в том, что и содержание сознания, вроде образов восприятия, и отдельные акты деятельности, включенные в процесс импульсивного поведения, характеризуются особенностью, исключающей всякую мысль об обусловленности их актами внимания: они возникают и действуют лишь для того, чтобы немедленно, без всякой задержки уступить место стимулированным ими последующим актам, которые, в свою очередь, также безостановочно делают то же самое. Они играют роль отдельных звеньев в цельной цепи поведения — роль сигналов, стимулирующих дальнейшие шаги в процессе поведения. Они не имеют своей независимой ценности, не существуют самостоятельно и отдельно от процесса поведения, в который они безостановочно включены. Импульсивное поведение протекает под знаком полной зависимости от импульсов, вытекающих из сочетания условий внутренней и внешней среды, — под знаком непосредственной и безусловной зависимости от актуальной ситуации, которая окружает субъекта в каждый данный момент. Словом, в актах импульсивного поведения субъект остается рабом условий воздействующей на него актуальной среды.
Возникает вопрос: чем же в таком случае, если не той специфической способностью, которую принято называть вниманием, определяются эти процессы — процессы избирательного выделения из массы действующих на нас агентов именно тех, которые имеют отношение к задачам нашего поведения, концентрации «психической энергии» на них и, в результате всего этого, достаточно заметной степени ясности их сознавания?
Этот вопрос оказывается совершенно неразрешимым для обычной психологии, огульно игнорирующей наличие в нас процессов, все еще не известных старой, традиционной науке. В свете нашей теории установки вопрос этот разрешается без особенных затруднений. Мы знаем, что, согласно этой теории, когда возникает какая-нибудь определенная потребность, то живой организм, или, правильнее, субъект, силится установить определенное отношение к окружающей действительности — к ситуации удовлетворения этой потребности — для того, чтобы на самом деле удовлетворить возникшую потребность. Действительность, со своей стороны, как ситуация удовлетворения наличной потребности воздействует непосредственно не на отдельные процессы, психические или физиологические, имеющие место в организме — носителе этой потребности, а на живой организм в целом, на субъекта деятельности, порождая в нем соответствующий целостный эффект. Эффект этот может представлять собой лишь некоторое целостное, субъектное (не субъективное) отражение действительности, как ситуация удовлетворения данной потребности, — отражение, которое должно быть трактуемо как предпосылка и руководство ко всей развертывающейся в дальнейшем деятельности субъекта, как установка, направляющая данное поведение в русло отражения окружающей действительности.
Если принять как основу это положение, то станет понятным, что все поведение, как бы и где бы оно ни возникало, определяется воздействием окружающей действительности не непосредственно, а прежде всего опосредованно — через целостное отражение этой последней в субъекте деятельности, т. е. через его установку. Отдельные акты поведения, в частности вся психическая деятельность, представляют собой явления вторичного происхождения.
Следовательно, в каждый данный момент в психику действующего в определенных условиях субъекта проникает из окружающей среды и переживается им с достаточной ясностью лишь то, что имеет место в русле его актуальной установки. Это значит, что то, чего не может сделать внимание, мыслимое как формальная сила, становится функцией установки, являющейся, таким образом, не только формальным, но и чисто содержательным понятием.
Таким образом, становится понятным, что в условиях импульсивного поведения у действующего субъекта могут возникать достаточно ясные психические содержания, несмотря на то что о наличии у него внимания в данном случае говорить не приходится. Мы видим, что это может происходить на основе установки, определяющей деятельность субъекта вообще и в частности работу его психики. На основе актуальной в каждом данном случае установки в сознании субъекта вырастает ряд психических содержаний, переживаемых им с достаточной степенью ясности и отчетливости для того, чтобы ему — субъекту — быть в состоянии ориентироваться в условиях ситуации его поведения. Правда, ясно и отчетливо переживаемыми становятся в этих условиях лишь те стороны или моменты, которые имеют непосредственное отношение к ситуации данного поведения. Поэтому луч ясности и отчетливости направляется в ту или иную сторону, на тот или иной момент ситуации, не по произволу субъекта. Он находится в зависимости от условий, в которых рождается и, быть может, фиксируется действующая в данный момент установка. Само собой понятно, что в этом случае речь может идти лишь о сравнительно простых ситуациях, на базе которых рождается и с успехом развивается соответствующая этим условиям установка.
2. План объективации . Другое дело в случае усложнения ситуации, необходимой для разрешения задачи, поставленной перед субъектом, — в случаях возникновения какого-нибудь препятствия на пути. Поведение здесь уже не может протекать так же гладко и беспрепятственно, как это бывает при импульсивной деятельности. При появлении препятствия наличный, очередной акт поведения, наличное отдельное звено в цепи его актов уже не может у человека, как обычно, возникнув, немедленно уступить место следующему за ним и стимулированному им акту поведения, так как препятствие касается как раз процесса этой стимуляции. В результате этого поведение задерживается и звено, так сказать, вырывается из цепи актов поведения. Не вызывая более последующих актов, оно перестает быть на некоторое время одним из звеньев цепи и становится психологически предметом, объектом, имеющим свое самостоятельное, не зависимое от условий актуально протекающего поведения существование и свои особенности, которые предварительно нужно осознать для того, чтобы снова использовать это звено целесообразно, снова включить его в процесс поведения.
Итак, при возникновении препятствий поведение задерживается на каком-нибудь из актуальных звеньев. Например, обуваясь, я чувствую, что «нога не лезет в обувь», но я не окончательно прекращаю поведение, направленное на обувание, а лишь задерживаю его па некоторое время: я останавливаюсь, прекращаю осуществлять в своих действиях акты обувания. Зато возникает новая форма поведения: обувь, образ которой я получил в результате ее восприятия, включенного в акты процесса обувания, не будучи в состоянии стимулировать и направлять удачный, в данном случае достаточно целесообразный, акт обувания, становится сейчас для меня самостоятельным объектом, особенности которого я должен осознать для того, чтобы быть в состоянии обуться, и я начинаю снова воспринимать обувь; она становится предметом, на который направляются мои познавательные акты, — я начинаю ее воспринимать с разных сторон, сопоставлять замеченные мной особенности, размышлять о возможной обусловленности замеченного мной неудобства, быть может, именно обстоятельством, которое бросается в глаза. Словом, на почве идентифицирования обуви начинается процесс специально познавательного отношения к предмету, отношения, отвлекающегося от интересов непосредственного практического применения каждой из отмеченных мной особенностей, начинается процесс элементарного теоретического, а не непосредственного, практического поведения.
От результатов этого последнего и зависит, как развернется в дальнейшем моя деятельность, что я сделаю с обувью, чтобы целесообразно закончить процесс обувания. Очевидно, я внесу в нее необходимые в данном случае изменения, устраню препятствия, задерживающие целенаправленность моего поведения, — словом, в результате теоретического отношения к предмету я сперва осуществлю практические акты, необходимые для приведения обуви в годность, и только после этого возьмусь за осуществление задержанного мною акта обувания.
Таким образом, вследствие усложнения ситуации процесс импульсивного поведения может задержаться, и тогда наличное звено его, отраженное первично в психике в процессе осуществляющихся актов поведения, может обратиться в самостоятельный для меня объект, может выключиться из непрерывной цепи актов практического поведения и сделаться предметом моего повторного наблюдения, стать объектом, на который я направляю деятельность своих познавательных функций, с тем чтобы получить более детальное и более ясное его отражение, необходимое для целесообразного завершения задержанного процесса моего поведения.
В результате этого акта поведение поднимается на более высокий уровень — на уровень опосредствованного познавательными актами, освобожденного от действия непосредственных импульсов поведения. Словом, поведение в этих условиях поднимается иа уровень специфически человеческих актов, качественно отличающихся от всего того, что может дать в обычных условиях своего существования то или иное животное.
Этот специфический акт, обращающий включенный в цепь деятельности человека предмет или явление в специальный, самостоятельный объект его наблюдения, можно было бы назвать коротко актом объективации [33]Об опыте экспериментального исследования объективации см.: А. Мосиава. Материалы к вопросу о процессе объективации // Психология. 1946. Т. III; 1947. Т. IV.
.
Само собой разумеется, этот акт объективации вовсе не создает впервые предметов или объектов окружающего нас объективного мира; эти предметы, конечно, существуют независимо от субъекта и являются необходимыми условиями возникновения всякого поведения, кому бы оно ни принадлежало. Но сейчас они воспринимаются субъектом, идентифицируются. Акт объективации имеет в виду наличие в действительности объектов, на которые можно было бы человеку направить свои акты, с тем чтобы повторно заметить и в этом смысле объективировать их, а затем, при помощи специальных познавательных функций, уяснить себе, что они представляют собой.
Таким образом, объективация не создает объектов, они существуют в объективной действительности, независимо от наших актов, — а обращает наличные объекты в предметы, на которых мы концентрируем наше внимание, или, говоря точнее, которые мы объективируем.
Если приглядеться к этому процессу, то можно будет сказать, что наше поведение, которое было включено в цепь последовательных актов отношения к действительности, как бы «освобождается» из этой цепи, «выключается» из нее и становится самостоятельным и независимым процессом. Решающую роль в этом процессе «освобождения» поведения, поднятия его на более высокий, истинно человеческий уровень играет, несомненно, акт объективации — акт обращения звена в цепи в самостоятельный, независимый предмет, на который направляются усилия наших познавательных функций. Но нет сомнения, что это и есть акт той самой задержки, остановки, фиксации, который мы наблюдаем в условиях работы специфического состояния, известного под названием «внимания».
Следовательно, внимание по существу нужно характеризовать как процесс объективации — процесс, в котором из круга наших первичных восприятий, т. е. восприятий, возникших на основе наших установок, стимулированных условиями актуальных ситуаций поведения, выделяется какое-нибудь из них; идентифицируясь, оно становится предметом наших познавательных усилий и в результате этого — наиболее ясным из актуальных содержаний нашего сознания.
Таким образом, акт объективации является специфическим состоянием, свойственным человеку, состоянием, которого лишено животное и на котором, по существу, строится все преимущество человека над этим последним, строится возможность нашего логического мышления.
Нам необходимо специально отметить наличие обоих этих уровней психической жизни — уровня установки и уровня объективации. В то время как первый из них является специфическим для всякого живого существа (в частности, в определенных условиях и для человека), второй представляет собой специальное достояние лишь этого последнего как существа мыслящего, строящего основы культурной жизни, как творца культурных ценностей.
Если приглядеться к первому уровню — уровню установки, то нетрудно увидеть, что жизнь на этом уровне представляет собой безостановочный поток ряда изменений, неустанное становление нового; она не знает ничего повторяющегося , ничего тождественного . Здесь, в плане установки, основным принципом действительности является принцип становления, исключающий всякую мысль о неизменяемой тождественности явлений. Мы видели выше, что действительность отражается в психике лишь в тех своих отрезках, которые необходимы для развития потока деятельности, направленной на удовлетворение актуальных потребностей живого организма. Сама же эта действительность или какая-нибудь из ее сторон остается целиком за пределами внимания субъекта, она не является его объектом, не является тем же предметом, специально обращающим на себя его взоры.
Словом, становится бесспорным, что действительность в плане установки представляет собой поле неисчерпаемых изменений, безостановочного движения, исключающего даже мысль о тождественности в бесконечном ряду явлений. Коротко говоря, действительность в плане установки представляет собой поле не имеющих конца, не знающих перерыва изменений.
Другое дело второй план этой действительности, обусловленный принципом объективации, свойственным лишь этому плану. Как только действительность сама же начинает казаться тон же действительностью, сама же начинает становиться объектом для человека, она выступает из ряда факторов, непосредственно обусловливающих поведение человека, и становится самостоятельным предметом, на который направляется внимание субъекта; иначе говоря, она объективируется .
На этой основе вырастают мыслительные акты, направленные на возможно всестороннее отражение объективированной таким образом действительности.
В отличие от отражения в плане установки, здесь, в плане объективации, мы имеем дело с отражением, построенным на основе логического принципа тождества, необходимого для регулирования актов нашей мысли. А именно: после того как мы выдвигаем идею одной из сторон объективированного нами отрезка действительности, нам приходится немедленно перейти к другой, затем к третьей и т. д., пока не исчерпаем всего предмета, представляющего в данном случае интерес для нас. Но, переходя от одной стороны к другой, мы вовсе не приближаемся к удовлетворительному разрешению задачи, если не допустить, что каждая, из рассмотренных нами сторон сохраняется перед нами в своей неизменной тождественности, необходимой для того, чтобы мы могли воссоздать из них образ предмета как целого; мы анализируем и идентифицируем каждую из его сторон в течение времени, необходимого для того, чтобы завершить построение его как целого.
Словом, течение нашей психической жизни из живого и активного потока обращается в объективированную данность — из отрезка жизни становится предметом нашей мысли.
Представления и идеи
1. Слово как объективный фактор установки. Мы видим, что человек выходит из затруднения, в которое попадает в усложненных условиях своей жизни, обращаясь к акту объективации, к акту крутого изменения направления и внутренней природы своего поведения. Вместо того чтобы действовать в том или ином направлении, он останавливается на некоторое время, чтобы сначала «обсудить» создавшееся положение, и лишь после этого, в зависимости от результатов этого обсуждения, обратиться к актам поведения.
Как протекает весь этот процесс? Принимает ли и здесь наша установка то или иное участие? Вот вопросы, которые должны быть разрешены, прежде чем составить окончательное мнение о характере и внутренней структуре человеческой активности.
Для того чтобы разрешить этот вопрос, мы обратимся и здесь к нашим обычным опытам. Только их придется несколько изменить, поскольку в данном случае нас интересует не вопрос о влиянии актуально действующей ситуации, а вопрос о влиянии ситуации, вербально опосредованной, ситуации, действующей лишь в плане представления. Новое, что должно быть осуществлено в этих опытах, — это замена актуально воспринимаемой ситуации лишь воображаемой, лишь вербально репрезентированной ситуацией. Во всем же остальном опыты могут сохранить свою обычную структуру.
Опыты эти протекают следующим образом: вместо того чтобы давать испытуемому обычные установочные тела, например шары, мы предлагаем ему представить, что в одной руке у него больший по объему шар, а в другой — меньший. Как и в обычных опытах, установочные экспозиции (представления) повторяются многократно, в этом случае до 15 раз. Нужно полагать, что, если представление может быть фактором, стимулирующим установку, в результате этих 15 представлений у субъекта должна фиксироваться соответствующая установка. И это должно обнаружиться, как обычно, в критических опытах, в которых испытуемому предлагаются обычные критические объекты — равные шары.
Опыты этого рода были проведены также и в оптической сфере. В последнем случае экспериментатор поступал следующим образом: показав предварительно, какого рода раздражители следует представлять, он предлагал испытуемому вообразить себе на том же экране, рядом, два круга, из которых один должен быть заметно больше другого. После 15-кратного повторения этих представлений испытуемый получал там же на экране два равных круга с заданием сравнить их между собой в отношении величины.
Результаты опытов оказались следующие: наша обычная иллюзия установки обнаружилась как в гаптической, так и в оптической областях. Значит, не подлежит сомнению, что у испытуемых установка фиксируется и путем лишь словесного воздействия: достаточно им представить 15 раз, что на них действуют шары разных объемов или что они видят два неравных круга, чтобы у них фиксировалась соответствующая установка — установка, которая затем не дает им, как обычно, возможности адекватно воспринимать на некоторое время фактически предлагаемые им равные объекты.
Правда, такого рода иллюзии, т. е. иллюзии, стимулированные на основе одного только представления установочных объектов, возникают значительно реже, чем иллюзии, появляющиеся в условиях непосредственного, актуального воздействия этих объектов, но факт наличия этих иллюзий не подлежит никакому сомнению. Так, с обычными иллюзиями установки в гаптической сфере мы имеем дело чуть ли не во всех 100% случаев, тогда как здесь, т. е. при стимуляции этих иллюзий путем вербального воздействия, процент их не превышает 71,6. Еще ниже процент этих иллюзий в оптической сфере, где он едва достигает 42,2 общего числа испытуемых.
Таким образом, на основе данных этих опытов становится бесспорным, что установка может быть фиксирована и на основе представления, стимулированного словесным воздействием на субъекта. Но становится бесспорным и то, что это бывает далеко не так часто, как в наших обычных опытах. Нужно думать, что в общей массе испытуемых встречается какой-то более или менее значительный процент лиц, которым не удается фиксировать установку, стимулированную путем словесного воздействия. Есть основания полагать, что это лица, которые характеризуются наличием какой-то степени аномалии — временной и случайной или, быть может, даже сравнительно постоянной и стойкой.
Но если рассмотреть ближе нормально одаренных испытуемых, т. е. испытуемых со способностью фиксировать установку на базе вербального воздействия, то нам придется признать, что и они значительно отличаются друг от друга по степени живости фиксированной установки и легкости ее образования. На основании имеющихся у нас результатов опытов можно утверждать, что, в то время как большинство нормальных испытуемых обнаруживают способность фиксировать установку на основе вербального воздействия лишь в слабой степени, сравнительно немного испытуемых, состоящих главным образом из артистов, а также студентов театрального института, оказываются необычайно одаренными в этом отношении: они фиксируют установку на базе представления почти во всех 100% случаев, и притом фиксируют ее в достаточно сильной степени.
Если рассмотреть случаи фиксированных таким образом установок со стороны их стойкости или прочности , то нам придется отметить, что установка, стимулированная вербальным воздействием, отличается сравнительно низкой степенью стойкости: из 16 испытуемых, у которых имеется фиксированная в этих условиях установка, у 15, т. е. у 93,8%, отмечается сравнительно слабая фиксация установки, и только один субъект обнаруживает установку, которую можно было бы считать зафиксированной в сильной степени.
Словом, не подлежит сомнению, что фиксация установки этим способом отличается значительно более низкой степенью стойкости, чем это имеет место в случаях фиксации установки в условиях воздействия актуальной ситуации.
Сравнительно невысокая степень стойкости, или прочности, установки, фиксированной на основе представления, отражается и на состоянии ее других сторон, в первую очередь иа степени ее стабильности, а затем также и на ее возбудимости. Из тех же опытов стало ясно, что при испытании стабильности интересующей здесь нас фиксированной установки (испытанию подвергались 13 испытуемых, давших явно выраженную картину фиксации вербально стимулированной установки), по истечении 5-15-минутных пауз после опытов ее фиксирования, сохранили ее пять испытуемых, т. е. 38,4% из общего числа их; притом, за исключением одного случая, в котором мы имели дело с феноменом статической установки, все эти лица обнаружили очень слабую степень фиксации, а именно: двое из них дали по две иллюзии, а двое — по одной.
Словом, в этих опытах степень стабильности фиксированной установки оказалась очень невысокой.
Эти данные указывают, что вербально стимулированная установка, вообще говоря, значительно менее стабильна, чем установка, возникающая в условиях непосредственного воздействия актуальной ситуации.
То же самое приходится сказать и относительно возбудимости этого рода установки. При 5 установочных экспозициях в гаптической сфере удалось фиксировать установку только у 3 лиц — из общего числа 13 испытуемых, у которых вообще удается вербально стимулировать установку. Если сравнить это число с числом лиц с возбудимой установкой при актуальной стимуляции, то, несомненно, оно очень низко: во-первых, низший порог возбудимости там значительно выше (в то время как там достаточно бывает и одной экспозиции, чтобы получить ощутимый эффект фиксации, здесь для этой цели оказываются необходимыми уже 5 установочных экспозиций); во-вторых, в то время как в обычных опытах число лиц с таким порогом сравнительно высоко, здесь оно не выше 23%; наконец, в-третьих, эта иллюзия здесь оказывается очень слабой, поскольку у одного испытуемого она продолжается до 3 экспозиций, у другого — до 2 и у третьего ее хватает лишь на одну-единственную экспозицию.
Мы видим, что вербально стимулированная установка возбудима гораздо труднее, чем обычная фиксированная установка.
Есть ли какие-либо особенности в процессе угасания этой установки?
Согласно данным той же работы, обращает на себя внимание следующее:
а) из 36 испытуемых, дающих эффект фиксации установки, 9, т. е, 25%, оказываются лицами с статическим типом установки: они дают контрастную иллюзию без изменения в течение более 30 экспозиций. В обычных опытах с нормальными лицами этого нет, там таких испытуемых не более 3-5%. Дальнейшие опыты должны показать, на чем базируется эта особенность вербально фиксированной установки;
б) особенно часто (52%) встречаются лица, у которых констатируется грубая динамическая установка. Это — лица, которые обнаруживают с самого же начала контрастную иллюзию и удерживают ее без заметных изменений до того момента, пока окончательно не замечают равенства критических объектов;
в) наконец, в 25% всех случаев мы имеем испытуемых с пластической установкой — число также невысокое в сравнении со случаями установки не в воображаемой, а в актуально воздействующей ситуации.
Все эти особенности процесса угасания вербально фиксированной установки были получены в наиболее ранних экспериментах Р. Г. Натадзе, поставленных для разрешения вопроса о возможности такого рода установки. Дальнейшие опыты должны показать, что из этих результатов придется сохранить и что изменить в том или ином направлении.
2. Проблема представления. Если мы окинем взором все, что получили в результате этих опытов, нам придется признать, что фиксация установки на базе вербального воздействия является бесспорным фактом. Нет сомнения, что слово представляет собой специфическую для нас сферу действительности, на основе которой строится новый слой установочных состояний человека, обусловливающих и определяющих его поведение.
И вот вопрос, который сейчас стоит перед нами, можно формулировать следующим образом: чем же достигает слово того, что начинает играть в данном случае ту же роль, что и объективная действительность, на базе которой обычно развертывается наша деятельность? Ведь, в самом же деле, в этом случае не окружающая нас действительность, не фактически действующая на нас ситуация является фактором, непосредственно определяющим возникновение установки, а только вербально опосредованная форма действительности. Мы могли бы сказать, что объективным фактором, определяющим возникновение установки, в данном случае является не актуальная, а лишь вербально стимулированная ситуация, Это значит, что вопрос, какая же установка возникает здесь в субъекте, зависит не от того, в каких условиях ему приходится действовать, а от того, какого рода действительность имеет он в виду в выражениях, что он хочет выразить своим словом.
Итак, если в обычных случаях наших опытов с установкой мы всегда имеем дело с каким-нибудь индивидуальным отрезком актуальной действительности, со вполне определенной для данного лица ситуацией, то в этом случае объективным условием возникновения установки является уже только мнимая или просто идейная ситуация ; субъекту приходится считаться не с реально данной, а только с идейно представленной, мыслимой ситуацией.
Конечно, объективные условия возникновения установки в обоих этих случаях существенно отличаются друг от друга. Если в обычных случаях действия установки речь идет относительно реально наличной объективной ситуации, то здесь мы имеем в виду ие действительно существующую, актуально действующую на нас ситуацию, а лишь представленную или мыслимую.
Следовательно, мы должны признать, что в этих условиях речь идет относительно совершенно нового слоя установки, слоя, который может быть лишь у субъектов, оперирующих идеей, представлением или мыслью.
Что же представляет собой эта идея? Можно было бы подумать, что здесь вопрос касается обычного представления, т. е. воспроизведенного образа предмета, основывающегося на нашем прошлом опыте. Но в указанных выше экспериментах мы имеем данные, которые не дают оснований принять эту возможность. Дело в том, что представления одного и того же предмета или явления, как известно, могут отличаться друг от друга прежде всего по степени интенсивности или яркости. Но в этих опытах оказывается, что момент интенсивности или яркости не играет существенной роли: представления могут быть максимально яркими, но они оказываются бессильными стимулировать активность субъекта. Следовательно, мы должны признать, что решающую роль в этих случаях играет не представление, не простой образ предмета, а нечто совершенно другое.
3. «Представление» в сновидении. Для того чтобы яснее представить себе природу специфических процессов, лежащих в этих случаях в основе поведения субъекта, мы должны обратиться к анализу ряда случаев, в которых не только люди, но и животные кажутся носителями переживаний, аналогичных тем, которые здесь нас интересуют.
Мы имеем в виду образы сновидений, которых, по-видимому, не чужды люди самых примитивных ступеней развития, дети на значительно ранних стадиях их жизни и, наконец, даже животные.
Мы должны, конечно, признать, что образы сновидений вовсе не являются по существу переживаниями активно действующих содержаний. Тем не менее они являются, бесспорно, засвидетельствованными фактами даже на примитивных ступенях развития, где о наличии настоящих актов мышления, по-видимому, и речи не может быть.
Вот одно наблюдение! Охотничья собака лежит передо мной и спит; по всем признакам она не спокойна, она скулит, временами лает, правда, глухо, но достаточно отчетливо для того, чтобы заметить, что в данном случае имеем дело с обычным для нее при преследовании дичи специфическим лаем. Словом, все указывает на то, что собака «видит во сне» сцену охоты, в которой она как бы принимает участие.
О детских сновидениях и говорить не приходится: они до такой степени часты, что не вызывают никаких сомнений.
Конечно, то же самое нужно сказать и относительно сновидения примитивного человека.
Словом, факты этого рода нужно считать бесспорными, и мы можем полагаться на них без колебаний.
Но если это так, если факт сновидения на этих, сравнительно примитивных ступенях развития не вызывает сомнений, то это значит, что мы должны признать, что и способность представления на этих ступенях развития бесспорна; животное, в данном случае собака, имеет определенные образы, и они вызывают в ней соответствующие реакции — она начинает лаять. То же самое можно сказать и относительно человеческого сновидения: факт наличия в нем представлений как будто не подлежит сомнению. Можно сказать, что все содержание сновидения вообще складывается из образов представлений.
Но здесь нужно отметить одну из особенностей сновидения. Если мы приглядимся внимательно к случаям наших представлений во сне, то увидим, что они постоянно, сейчас же по появлении трансформируются, немедленно обращаются в восприятия. Это бывает так часто, что возникает подозрение, можем ли мы в состоянии сновидения вообще, в настоящем смысле этого слова, иметь какие-нибудь представления. Конечно, раз процесс модифицирования наших представлений в образы восприятия не вызывает сомнения, то ясно, что сомневаться в фактической данности представления не приходится. Но данность эта имеет часто своеобразный, до такой степени специфический характер, что становится трудным считать ее обычной, настоящей данностью. Дело в том, что образы наших представлений во сне, как мы только что отметили, сейчас же, по обращении на них внимания, начинают становиться образами восприятия. То, что вначале начинает появляться в сознании лишь в виде отдельных представлений, немедленно начинает трансформироваться в актуальные переживания, в настоящие восприятия, в феномены, которые фактически начинают развертываться перед нашими глазами. Мысли, которые приходят в голову во сне, сейчас же облекаются в плоть и начинают переживаться в виде настоящих, актуальных восприятий. Эта трансформация переживается до такой степени ясно, что не остается в ней никакого сомнения; не остается сомнения, что вот мы вспоминаем во сне что-то и уже видим, как образы этого воспоминания немедленно начинают разворачиваться перед нами в виде настоящих, ясных содержаний восприятия.
Это наблюдение, как нам кажется, особенно близко характеризует содержание нашего сознания в состоянии сновидений; во сне все, что мы представляем, немедленно трансформируется в образы восприятий.
Этот бесспорный факт обращения содержания представлений в содержание восприятий представляет большой интерес с точки зрения вопроса о психологических особенностях сновидения. Раз такого рода трансформация образов представления в содержание восприятия действительно возможна, то это дает основание утверждать, что в сновидениях они и не отличаются друг от друга по содержанию: если восприятие является отражением конкретной действительности, отражением индивидуально данного определенного содержания, то то же самое нужно сказать и относительно представления во сие; в противном случае трансформация его в восприятие была бы совершенно невозможна. Разданное содержание может быть содержанием представления или восприятия, безразлично, то это значит, что эти последние нисколько не отличаются друг от друга и одно и то же индивидуально конкретное содержание может служить как в одном, так и в другом случае. Это значит, что восприятие и представление в состоянии сновидения не дифференцированы друг от друга, они представляют собой диффузные переживания и представление так же конкретно и индивидуально по своему содержанию, как и восприятие. Следовательно, утверждение о том, что содержание представления вообще носит в какой-то степени обобщенный характер, вряд ли в данном случае имеет достаточно основания.
Правда, в случаях неопределенности, диффузности какого-либо содержания становится трудно отнести его к одному, точно определенному переживанию представления или восприятия. Но сами факты нашего сознания от этого вовсе не становятся обобщенными: они характеризуются в данном случае лишь диффузностью и неопределенностью, не переставая быть переживанием, правда, малоопределенного, но все же вполне индивидуального содержания.
В аналогичных случаях мы имеем дело не с принципиально обобщенным содержанием, не с совокупностью общих признаков какой-то группы явлений или предметов, а лишь с малоопределенным, диффузным переживанием, которое именно по причине этой диффузности трудно или невозможно бывает отнести к какому-нибудь определенному индивидуальному содержанию.
Таким образом, мы можем утверждать, что представление, которое мы имеем в состоянии сновидений, по основным свойствам своего содержания нисколько не отличается от восприятия — одно переходит в другое, ничего не меняя в своем содержании; в состоянии сновидения дифференцированных друг от друга представлений и восприятий чаще всего не бывает.
4. Идеи на базе вербального воздействия. Если под представлением понимать переживания, которые обычно составляют содержание сновидений, то мы должны признать, что они не отличаются принципиально от восприятий и могут иметь место не только у человека разных ступеней развития, но и у животных.
Таким образом, мы видим, что идеи, лежащие в основе обсуждаемых нами экспериментов с установкой на базе вербальной стимуляции, нельзя отождествить с «представлениями» в тесном смысле этого слова. Эти последние могут иметь место и на сравнительно ранних ступенях развития — не только в сновидениях, в то время как идеи, стимулированные на базе словесного воздействия, могут быть констатированы лишь у обладающего речью живого существа — у человека.
Что дело здесь, действительно, не в индивидуальных представлениях, это видно уже из той роли, которую играет в данном случае речь. Ведь слово никогда прямо не выражает какого-нибудь конкретного, индивидуального образа. Оно всегда обобщает, имеет в виду всегда более или менее общее содержание. Поэтому мы скорее должны принять, что здесь речь идет о каком-то более общем, чем в случае представления, процессе. Мы имеем основание утверждать, что мы здесь отступаем от конкретной сферы единично воспринимаемого или представляемого и поднимаемся в более высокую сферу мыслимого.
Это значит, что в этих случаях вступает в свои нрава специфически человеческая особенность, сформировавшаяся на наиболее высоких ступенях его развития, — начинает действовать мышление .
Таким образом, выясняется, что у человека появляется вторая, более высокая форма установки, которая характеризуется прежде всего тем, что, помимо потребности, стимулирующей его деятельность, она предполагает наличие ситуации, определяемой в категориях мышления, а не восприятия, как это бывает в случаях действующей в актуальном плане установки.
Получается такое положение: у человека вырабатывается способность действовать в каком-то новом плане, в плане вторично отраженной действительности и, таким образом, открыть в себе возможность не только непосредственного, прямого ответа на действующие на него раздражения, что в той или иной степени доступно и животному, но и опосредованных видов реакции на развертывающуюся перед его глазами широкую картину действительности.
5. Опыты на базе представлений и идей. В одной из работ Р. Г. Натадзе вскрывается довольно любопытное явление, которое он формулирует в следующих выражениях: «психологическая сущность сценического перевоплощения заключается в выработке установки, соответствующей представляемой (а не воспринимаемой в данный момент) ситуации; вызванная представлением установка фиксируется в процессе репетиций». Наш автор приходит к заключению, что фиксировать установку на основе «представления» удается гораздо легче способным деятелям сцены, талантливым артистам, чем лицам, не имеющим отношения к сцене или отличающимся малой способностью к сценическому перевоплощению. Особенно характерно, что способность к фиксированию установки на основе представления оказывается значительно более развитой у сценически более одаренных студентов, чем у менее одаренных. В ряде самых разнообразных опытов автор показывает, что положение это, безусловно, обосновано: оно оправдывается в самых различных комбинациях экспериментальных условий.
Для того чтобы показать, как сильно отличаются в этом отношении друг от друга сценически более одаренные лица от менее одаренных, мы обратимся к данным, суммированным в табл. 16.
Таблица 16.
#i_016.jpg
Здесь мы видим, что сценически одаренные субъекты значительно выделяются по своим показателям в сравнении с лицами, не имеющими отношения к сцене. Разница в данном случае большая: несмотря на то что не исключена возможность, что среди случайно отобранных испытуемых, не имеющих отношения к сцене, могли быть и лица, не лишенные способности к сценическому искусству, их данные (31,1%) оказались все же почти втрое ниже показателей артистов (87,7%), как и способных студентов театрального института (80%). По-видимому, нельзя сомневаться, что сценическая одаренность в высокой степени положительно коррелирует с количеством установочных иллюзий, стимулированных представлением испытуемого (в этих опытах испытуемому предлагают словесно представить себе, что у него в правой руке больший по объему шар, а в левой — меньший). Особенно интересно, что эти данные существенно не меняются и в более осложненных условиях опытов, а именно в условиях опытов, в которых испытуемые актуально воспринимают раздражители, вполне противоположные представляемым установочным объектам.
Испытуемые получают в руки одинаковые по весу, но разные по объему объекты Шарпантье. Следовательно, ничто не мешает им получить соответствующую иллюзию. Но они имеют задание представить, что тяжести распределены в направлении, обратном их действительному порядку, и, следовательно, считать, что с той стороны, с которой воспринимается более тяжелый объект, у них имеется более легкий и там, где онн должны чувствовать наличие более легкого, — более тяжелый объект.
Результаты, полученные в этих опытах, показывают, что испытуемые оказываются способными преодолеть, путем представления, силу действия иллюзии Шарпантье. Выясняется, что в то время как в этих условиях у лиц, не имеющих отношения к театральному искусству (у служащих средней квалификации), вовсе не получаются иллюзии, у театрально одаренных испытуемых число их достигает 65,2%. Нет сомнения, что цифра эта указывает на наличие большой разницы между этими категориями испытуемых.
Бесспорно, мы можем заключить, что данные об иллюзиях установки в этих условиях в высокой степени положительно коррелируют со способностью к театральному искусству.
Более того, в другом варианте этих опытов подтверждается, что установка фиксируется на основе представления и в тех случаях, в которых этому представлению явно противоречит восприятие той же модальности: если испытуемый имеет в руках, например, одинаковые по объему объекты, то при соответствующих условиях у него может фиксироваться установка, что, например, в правой руке у него имеется объект с большим объемом, чем в левой. Причем у лиц театрально одаренных это бывает значительно чаще, чем у обыкновенных испытуемых, не отобранных по этому признаку.
Не останавливаясь на других вариантах этих опытов, на их основе мы можем вообще утверждать, что способность фиксировать установку на базе представления объекта, противоположного актуально воспринимаемому, распространена среди театрально одаренных лиц несравненно в большей степени, чем среди лиц, не имеющих отношения к театру, и тех из студентов театрального института, которые, как видно нз данных наблюдений над их работой, лишены артистических способностей.
Резюмируя все сказанное, мы можем повторить, что на основе данных ряда соответствующих экспериментов можно безоговорочно утверждать, что фиксированная установка на базе представления несравненно чаще вырабатывается у лиц, одаренных артистическими способностями, чем это имеет место у лиц, лишенных этих способностей.
На что указывают эти результаты? Выше мы отметили, что в этих, как и в аналогичных им опытах, исследуется не способность к живому представлению — представлению вроде сновиденческих диффузных переживаний, а, скорее, способность к какой-либо идее или мысли вообще. Но результаты, полученные и опытах с театрально одаренными лицами, по-видимому, в корне расходятся с этим предположением. Мы ведь не имеем никаких основании утверждать, что эти лица превосходят наших обычных испытуемых именно способностью мыслить. Существуют другие пути, которые дают нам надежные основания судить об интеллектуальных способностях наших испытуемых, и их данные не всегда совпадают с результатами этих опытов. Это обстоятельство снова ставит перед нами тот же вопрос: что же исследуют наши эксперименты — мысль, идею или просто способность индивидуальных представлений?
Для разрешения этого вопроса мы обратимся к некоторым из данных, обнаружившихся в процессе самих опытов. Прежде всего обращает на себя внимание значительная разница между обеими категориями испытуемых: в то время как одаренные артистическими способностями лица легко разрешают предложенную им задачу представить разрешение, скажем, в смысле, противоположном данному, лица, не имеющие отношения к театральному искусству, в большинстве случаев достигают этого или с большим затруднением, или вовсе отказываются от этой задачи. Большинство испытуемых этой второй группы чувствуют необычайно сильное напряжение при ее разрешении: «Собираю все силы»... «Необычайное напряжение»... «Знаете, устал необычайно!»... «Сердце утомилось!» — говорят испытуемые этой категории. И если в конце концов им все же удается разрешить задачу, то это лишь после достаточно длинного ряда попыток — лишь после 15-26 экспозиций, в то время как для лиц другой категории достаточно бывает 3-5 экспозиций.
Словом, мы можем повторить, что, в то время как сценически одаренные лица легко разрешают такого рода задачи, обыкновенные испытуемые оказываются сравнительно бессильными сделать это.
Очень существенно отметить, как проходит этот процесс у лиц, которым он удается сравнительно легко. В тех случаях, в которых предложенная задача осложняется специальными условиями опытов, испытуемый отмечает трудность ее разрешения. Для характеристики способа ее разрешения, к которому прибегают испытуемые этой категории — сценически одаренные лица, — эти случаи представляют для нас специальный интерес.
Испытуемый фиксирует требуемое в задаче представление, но вдруг неожиданно оно выпадает, и испытуемый остается на некоторое время ни с чем, пока не сумеет снова вызвать к жизни нужное представление: «Опять выключилась!... Снова включилась!» — говорит одна артистка. «Поймал было, но опять ускользнуло!... есть! опять чувствую тяжесть!» — говорит другой испытуемый.
Таким образом, мы видим, что действительно, несмотря на значительные усложнения в условиях опытов, они протекают для испытуемых данной категории, вообще говоря, легко, несравненно легче, чем для лиц, не имеющих отношения к сцене.
Это дает нам возможность судить, в чем заключается разница в поведении обеих групп наших испытуемых. Мы видим, что одна группа их — способные к сцене лица — сравнительно легко настраиваются к разрешению задачи, легко активируют в себе что нужно (для них достаточно бывает 3-5 экспозиций, чтобы вызвать в себе требуемое представление), легко вырабатывают представление, которое от них требуется. С другой стороны, и способ вы работки этого представления у них специфический: они «включаются» или «выключаются» вовсе, они «имеют» или совершенно не имеют его. Одним словом, впечатление таково, что представление это или имеется у них в готовом виде, или его вовсе нет до тех пор, пока оно опять сразу не появится.
Это обстоятельство достаточно хорошо характеризует природу этих представлений. Нужно полагать, что это — психические акты, достаточно определенно отличающиеся от того, чем руководствуются в своем поведении в этих опытах испытуемые — не работники сцены. Если они, скорее всего, пользуются в своем поведении актами мысли, или идеями, как мы предпочитаем называть их, то одаренные сценическими способностями лица обращаются при разрешении стоящих перед ними задач, как правило, не к актам мысли, а к живым, индивидуальным образам, ко вполне определенным представлениям, возникающим и действующим у них как целостные образы, которые или присутствуют в сознании в своей завершенной целостности, или же их вовсе нет там, — т. е. к переживаниям, аналогичным недифференцированным представлениям наших сновидений. Этим они в корне отличаются от того, что имеется в этих случаях у наших обыкновенных испытуемых, не обладающих специфической одаренностью к артистической деятельности. Мы могли бы коротко в следующих словах сформулировать различие между ними: в то время как у лиц, одаренных к сценической деятельности, в ситуации наших опытов возникают индивидуально определенные образы или «живые» недифференцированные представления, у других в тех же случаях появляются идеи или мысли, которые начинают определять их деятельность через соответствующие формы установки.
Конечно, нельзя сомневаться, что и первая группа наших испытуемых не лишена способности «мыслить», что в соответствующих условиях и она может демонстрировать эту свою способность, но в данном случае условия опыта таковы, что они стимулируют у них скорее активность образуемого представления, чем более или менее обобщенных процессов мысли» Если же с другой группой испытуемых этого не случается, если у них активируется не способность к конкретному представлению, а скорее в какой-то мере отвлеченная мысль, то нужно полагать, что это происходит просто потому. что образное представление у этих лиц актуально не в такой степени, как это имеет место у первой категории испытуемых.
Итак, мы видим, что результаты экспериментов на стимулирование установки на основе представления показывают, что в то время как у сценически одаренных лиц в этом случае действительно выступают индивидуальные, конкретные образы представлений, у обыкновенных испытуемых в дело вступают сравнительно более обобщенные психические переживания.
Мышление и воля
1. Мышление протекает на базе объективации. Мы знаем, что представление, которое можно констатировать у животных, еще чаще бывает, конечно, у человека. Характерной особенностью этого психического акта является прежде всего то обстоятельство, что он непосредственно, т. е. в самом переживании субъекта, никогда не противопоставляется акту восприятия: и представление и восприятие — оба они переживаются как данность объекта. Что же касается вопроса о том, актуальна ли эта данность, то это остается здесь в полной мере вне внимания, вроде того, как это бывает, например, в состоянии сновидения, когда переживание восприятия и представления возникает на базе актуальной установки.
Но мы видели выше, что на человеческой ступени развития случается нередко, что субъект становится перед каким- нибудь часто непреодолимым препятствием. В результате этого поведение сто теряет способность развиваться дальше и субъект оказывается вынужденным остановиться, отказаться от продолжения импульсивных актов поведения. Но если в аналогичных случаях животное действительно прекращает данное поведение, с тем чтобы перейти на новую его разновидность, то относительно человека этого нельзя сказать — он не потому прекращает акт текущего поведения, что думает окончательно отказаться от него. Нет! Приостановить, прекратить эти акты он решается лишь потому, что этим он надеется получить возможность их дальнейшего успешного продолжения. Приостановить, прекратить акты своего поведения вовсе не означает в данном случае полной отмены деятельности субъекта. Напротив! Здесь, как мы видели выше, зарождается новый своеобразный слой активности, дающий возможность успешного продолжения дальнейшей деятельности. А именно: на данной ступени поведения происходит повторное переживание или, правильнее, объективация возникшего препятствия. Приостановить процесс текущего поведения, прекратить его активность необходимо именно для того, чтобы получить возможность такого рода повторного переживания.
Мы видим, таким образом, что акт объективации как бы умерщвляет живой ноток поведения и на его место выдвигает условия, дающие возможность повторного переживания и, следовательно, испытания и изучения условий поведения на этой базе.
Как реализуется этот акт? Как удается человеку изучить объективированное поведение и какие для этого у него имеются возможности?
Когда в процессе нашего поведения выступают условия, принуждающие нас обратиться к актам объективации, в первую очередь возникает вопрос: «Что это такое и почему это так?», «Что случилось бы, если бы это было иначе?» Одним словом, появляется вопрос, требующий немедленного разрешения.
Иначе и быть не может! В процессе развития поведения передо мной возникает затруднение, которое не поддается немедленному и непосредственному устранению и по этой причине возбуждает во мне потребность выяснить в первую очередь характер этого затруднения, как и возможность его устранения.
В этом случае, точно так же как и в случае развития обычного имиульсивного поведения, у субъекта появляется потребность, стремящаяся к своему удовлетворению, — положение точно такое же, как и во всех случаях обычного поведения: потребность и ситуация ее удовлетворения — вот оба условия, необходимые для возникновения того или иного акта поведения.
Но в то же время между обоими этими случаями замечается и несомненное различие. Дело в том, что возникающая на базе объективации потребность имеет вполне определенный характер — она представляет собой вопрос, который как таковой должен быть разрешен в плане познавательной или, можно сказать, теоретической , но не практической деятельности, как это бывает в случаях импульсивной активности. Она стоит вне пределов актуальной практической задачи, выше этих пределов и потому не служит ее интересам непосредственно. Она стремится скорее к освещению обстоятельств, представляет собой скорее теоретический вопрос, чем практический, который обычно разрешается в первичном плане отражения действительности»
Итак, при том или ином поведении человека перед нами открывается следующая картина: скажем, субъект совершает более или менее сложный акт поведения, и вот какое-нибудь значительное препятствие закрывает ему путь к дальнейшей деятельности. В таком случае он чувствует себя принужденным отказаться от активной деятельности, приостановиться и вместо очередного акта поведения обратиться к объективации. Это дает ему возможность перенести активность своего поведения в область теории — он обращается к мышлению, с тем чтобы разрешить возникшую перед ним проблему и таким образом удовлетворить специфическую потребность, выросшую на основе объективации.
Так возникает человеческое мышление. Оно представляет собой психическую активность, приходящую в движение лишь на базе объективации и направленную на удовлетворение стимулированной таким образом теоретической, познавательной потребности. Следовательно, мы убеждаемся, что мышление, в истинном смысле слова, возможно лишь при наличии способности объективации, что в сфере активности, лишенной объективации, настоящего мышления быть не может. Значит, мышление, в собственном смысле слова, появляется лишь на человеческой ступени развития психики, и поэтому все попытки буржуазных психологов констатировать наличие действительных процессов мышления и на ступенях психического развития животных представляются нам бесплодными и ненаучными. Итак, мы утверждаем, что объективация, как и вырастающее на ее базе мышление, представляет собой способность, совершенно чуждую для первого плана поведения, но абсолютно необходимую для второго плана.
Однако было бы неправильно думать, что для активности мышления достаточно одной лишь способности объективации. Совершенно бесспорно, что участие установки здесь так же необходимо, как и на первом плане активности. Спрашивается: как мыслить участие установки при наличии процессов мышления? Какие особенности сказываются в этих условиях?
Скажем, я обращаюсь к какому-нибудь обычному акту поведения, например беру ручку и начинаю писать. Однако скоро замечаю, что временами это плохо удается, скажем, местами пропись делается невнятной. Поэтому мне не раз приходится возвращаться к написанному, чтобы его подправить, Скоро я совсем прекращаю писать и стараюсь найти причину моей задержки, хочу узнать, что мешает мне писать как следует, не перо ли необходимо переменить или, быть может, причину нужно искать в чем-нибудь другом?
Мы видим, что на основе определенной установки я развертываю соответствующую деятельность — начинаю писать. Однако скоро обнаруживается, что появляется какая-то задержка — активность понемногу начинает задерживаться» Это заставляет меня прекратить свою деятельность и обратиться к акту объективации. И вот на почве этого акта, вместо того чтобы продолжать деятельность, я начинаю судить, что мешает мне писать. Одним словом, на базе объективации я начинаю совершать акты мышления, чтобы выяснить, как мне изменить поведение, чтобы сделать его более продуктивным. Нет сомнения, что процесс мышления и в этом случае не может протекать совершенно независимо от той или иной установки субъекта. Каждый акт суждения, несомненно, вытекает из соответствующей установки, и задача заключается в том, чтобы выяснить, какова эта установка в каждом отдельном случае и откуда идет она.
Прежде всего нужно заметить, что в данном случае мы имеем дело с установкой, возникшей не на основе актуальной потребности и соответствующей ситуации, а на базе вторичной, так сказать, воображаемой потребности и ее ситуации: в каждом отдельном случае у субъекта возникает вопрос (потребность познания), как и представление ситуации его разрешения, в результате чего у него появляется совершенно определенная установка. В дальнейшем каждый отдельный независимый акт мышления выступает на базе этой установки и, следовательно, представляет отдельный случай ее реализации.
Так реализуется в нашем случае установка, построенная на основе объективированного содержания, — так возникает и осуществляется логическое мышление человека.
Мы уже остановились выше на попытке анализа некоторых из основных условий этого мышления.
Как известно, наше мышление предполагает наличие некоторого числа бесспорных положений, без которых оно никак не может обойтись. Я имею в виду прежде всего, конечно гак называемые основные аксиоматические законы мышления. Для наших целей, однако, будет достаточно, если мы остановимся на рассмотрении лишь одного из них — на рассмотрении закона тождества как основного и наиболее типичного закона мышления.
Основным аксиоматическим положением логического мышления является положение, что все равняется себе, что А=А.
О чем говорит нам это положение? Очевидно, о том, что если отвлечься от факта безостановочного мирового движения и повторно пережить что-нибудь, то мы увидим, что все равняется себе, что А=А. Или же, если А противопоставить А, т. е. какое-нибудь явление сравнить с ним самим, совершенно необходимо повторно остановиться на нем и пережить его вторично как одно и то же — один раз в роли субъекта и другой раз в роли предиката.
Одним словом, то обстоятельство, что необходимым условием логического мышления является аксиоматическое по- ложение о тождестве, указывает на то, что логическое мышление касается действительности как таковой, т. е. повторно переживаемой действительности, действительности как объекта, но не как непрерывно меняющегося течения.
Отсюда становится понятно, что необходимой предпосылкой нашего логического мышления является факт объективации, на базе которой вырастает возможность переживания тождества, что логическое мышление возможно лишь на той ступени развития, на которой фактическое наличие объективации не вызывает сомнения, что это мышление, следовательно, встречается лишь на человеческой ступени развития.
2. Воля как другая специфически человеческая функция. Мышление служит разрешению теоретической задачи, выступающей перед нами в условиях объективированной действительности. Но эта задача в конечном счете служит все же интересам практической жизни; как бы далеко ни шла теоретическая проблема, в конце концов она прямо или косвенно касается все же вопросов человеческой практики. Дело в том, что необходимость объективации возникает всегда лишь в случаях осложнения обстоятельств — в случаях затруднения разрешения задачи, и акты мышления становятся необходимы лишь в этих случаях.
Но как только разрешается ряд вопросов или отдельный вопрос, стоящий перед нами, возникает новая задача — задача практического осуществления интеллектуально разрешенного вопроса. Или иначе: субъект становится перед практической задачей обратиться к такому акту поведения, который мог бы ему гарантировать полное практическое осуществление теоретически найденных результатов. Вопрос отныне касается умения переключиться из плана объективации в план актуального поведения. Перед субъектом возникает задача осуществить практически то, что он признал теоретически целесообразным; коротко: перед ним становится задача совершить соответствующие волевые акты.
Как удается это?
Задача в данном случае сводится к умению актуализировать установку, соответствующую долженствующему совершиться акту поведения. Достаточно появиться такой установке, чтобы осуществление этого акта считать гарантированным. Задачей волевого акта, следовательно, является именно это обстоятельство, т, е. задача обратить установку, выработанную в плане объективации, в актуальную установку — в силу, направляющую человеческую активность в определенную сторону.
Выводы
Когда животное повторяет одну и ту же активность, то это по существу не настоящее повторение: животное осуществляет в каждом отдельном случае новый акт поведения, оно не переживает его как тот же акт. Это значит, что для животного повторения как такового не существует.
Иное дело человек! Когда перед ним определяется трудность осуществления какого-нибудь акта, то он прекращает его и сосредоточивается на одном из его моментов как на центре затруднения; он проводит объективацию этого момента, он останавливается на нем сознательно на некоторое время. Следовательно, он выделяет его из тянущегося во времени процесса поведения, изолирует его и обращает в предмет нового — интеллектуального — поведения.
Коротко: и животное останавливается на каком-нибудь из моментов своего поведения, но это не остановка в настоящем смысле слова, поскольку для животного, которому сознание тождества чуждо, это не тот же самый момент. Другое дело человек! Он может совершать акты объективации, и на этой основе у него и развивается сознание тождества.
Но на что опирается это расхождение между психикой животного и человека? Нет сомнения, оно опирается на ту кардинальную разницу, которая существует между животным и человеком, — на факт социальности человека. Дело в том, что человек живет и действует, т. е. существует, не только для себя, но и для другого. Он — социальное существо, бытие которого переходит за границы собственного существования и становится фактической действительностью и
для другого: особенно следует остерегаться того, чтобы опять противопоставить «общество», как «абстракцию», индивиду. Индивид — социальное существо. Поэтому проявление его жизни есть проявление и олицетворение социальной жизни. Нет сомнения, что в жизни социального существа — человека — по мере оформления социальности должно было формироваться и сознание объективного бытия. Способность объективации могла быть выработана лишь на базе социальности, потому понятно, что именно эта способность и составляет специфику психики человека.
Каковы же те перемены, которые должны были быть обусловлены этим обстоятельством?
В первую очередь это, конечно, то, что психика человека должна была развить свою активность на базе объективации. Мы видим, что это действительно так и случилось и человек стал владеющим речью, мыслящим существом. У него появились интеллектуальные функции, которые стали его руководящей силой.
Затем, вместе с этим и на базе той же объективации, в области человеческой активности обнаружилась новая перемена, имеющая, бесспорно, существенное значение. У человека выработалась воля, или способность свободно, следуя указаниям своего интеллекта, управлять своим поведением.
Таким образом, и интеллект и воля формируются на базе объективации. Однако не исключена возможность, чтобы дополнительно и восприятия и память установили с ней связь и в результате этого стали бы определенно активными процессами. Но для этого необходимо, чтобы с деятельностью этих функций было бы сопряжено и участие мышления, могущее дать определенно активный характер этим самим по себе пассивно протекающим процессам. В этом случае место такого рода пассивного восприятия занимает наблюдение и место не менее пассивной репродукции — активное воспоминание.
Таковы перемены, обнаруживающиеся в психике человека как социального существа.
Согласно этому легко видеть, что традиционная классификация душевных процессов на познавательные, эмоцно- нальные и волевые совершенно не соответствует объективному положению вещей. Скорее всего, на психику следует смотреть с точки зрения развития, и тогда ошибочность позиции традиционной буржуазной психологии при анализе психических процессов станет бесспорной.
Но если это верно, то в таком случае мы должны различать два уровня психической активности — уровень установки, где мы, кроме аффективных, находим и ряд малодифференцированных перцептивных и репродуктивных элементов, и уровень объективации, где мы имеем дело с определенно активными формами психической деятельности - с мышлением и волей.
Уровень установки констатируется нами в обычных явлениях актов каждодневного поведения. Другое дело уровень объективации! Нам приходится подниматься на ее ступень лишь в тех случаях, когда перед нами вырастает какая-нибудь новая, более или менее сложная задача, требующая соответственно нового разрешения. В этом случае нам приходится сначала обратиться к акту объективации, а затем на ее основе н к мыслительным процессам, долженствующим помочь нам найти установку, реализация которой возлагается на нашу волю.
Таковы интересующие нас здесь особенности психологии человека, в корне отличающие ее от психологии животного.
К вопросу об индивидуальных типах установки
Бесспорно, что указанные выше стороны активности установки требуют дальнейших, более детальных исследований, которые, нужно полагать, не только уточнят установленные выше дифференциально-психологические понятия, но откроют и ряд новых, которые, быть может, будут не менее продуктивны в учении об установке, чем уже указанные выше. Дальнейшие исследования в этом направлении представляются, безусловно, неотложными.
Но дифференциально-психологический аспект в учении об установке вовсе не исчерпывается изложением лишь тех пунктов, которых мы здесь сумели коснуться. Перед нами стоит и ряд других вопросов, на которые мы имеем возможность дать более или менее удовлетворительные ответы. Сейчас я имею в виду поставить не какие-нибудь частные дифференциально-психологические вопросы, как мы это делали до сих пор, а вопросы более общего порядка — о типологической ценности нашего понятия установки, о типах установки отдельных индивидуумов.
Проследим прежде всего, являются ли выявленные нами выше отдельные стороны установки лишь случайными вариациями ее проявления или они представляют собой моменты единой структуры, находящей свое выражение в специфическом сочетании отдельных аспектов установки личности.
В результате изучения явлений этой категории в течение ряда лет у нас накопился большой материал, который не оставляет сомнения относительно ответа на этот вопрос. Мы можем считать совершенно бесспорным, что существуют специфические сочетания отдельных аспектов, которые, наряду со способностью объективации, характеризуют установку того или иного субъекта как представителя определенного типа.
Нет сомнения, вопрос этот является одним из безусловно существенных. Дело в том, что установка является самым важным моментом в деятельности человека, самым основным, на котором она — эта деятельность — вырастает; и если окажется, что существуют какие-то определенные типы активности установки, которые выступают в зависимости от индивидуальных особенностей субъекта этой деятельности, тогда придется признать, что установка имеет нечто вроде типологически отличающихся форм своего проявления и что, следовательно, перед нами возникает задача специального изучения этих форм.
1. Установка отдельных типов людей. Но как разрешить эту задачу?
По-видимому, вопрос разрешается довольно просто. Для этого нам необходимо подобрать достаточное число лиц, значительно отличающихся друг от друга типологически, составить из них, в результате наблюдений над ними, отдельные группы и приступить к исследованию фиксированной установки этих групп. Причем следует иметь в виду, что установка субъектов этих групп изучается во всех ее дифференциально-психологических проявлениях. В результате этого мы получим материал, достаточно полно характеризующий установку каждой из этих групп, и это даст нам возможность характеризовать людей с точки зрения особенностей их фиксированных установок.
В нашем распоряжении имеется достаточно обширный материал в этом роде, и на его основе мы могли бы разрешить стоящую сейчас перед нами задачу. Мы нашли, что с точки зрения особенностей фиксированной установки людей можно разделить на три основные группы. Не учитывая особенностей ряда подгрупп, мы можем характеризовать первую группу как группу людей динамической установки или просто как группу динамических людей, вторую — как группу статичных и, наконец, третью — как группу вариабельных людей. Познакомимся с каждой из них.
1. Динамичные люди. Опыты по исследованию установки проводились и здесь обычным способом. Причем следует отметить, что опыты эти во всех случаях касались трех чувственных модальностей — зрительной, гаптической и мускульной. Изучалась фиксируемость установки в каждой из этих чувственных сфер отдельно, сначала у одной, самой многочисленной из отобранных групп, а затем и у остальных, сравнительно незначительных групп. Следует заметить, что в случае первой группы испытуемых, т. е. группы динамичных людей, мы получили вполне аналогичные картины состояния фиксированной установки во всех трех испытанных нами чувственных модальностях. Это обстоятельство можно считать одной из специфических особенностей, присущих лицам этой категории.
В частности, что касается прежде всего состояния возбудимости фиксации установки: оказалось, что лица этой группы начинают давать оптимум иллюзии во всех трех чувственных модальностях в общем при 15 установочных экспозициях. При увеличении либо уменьшении этого числа количество иллюзий начинает падать. Конечно, не все испытанные нами чувственные модальности дают точно одинаковое число иллюзий, но колебания в этих случаях столь незначительны, что они могут остаться вне внимания, и мы можем считать, что возбудимость фиксированной установки интересующей нас категории испытуемых вполне одинакова.
Итак, мы можем сказать, что возбудимость фиксированной установки у испытуемых, которые относятся к одной и той же группе, дает в основном одинаковую картину. Возбудимость эта не очень высокая, но и не очень низкая.
Однако существуют лица, которые хотя и очень близко стоят к этой основной группе, но типологически все же несколько отступают от нее, и возбудимость у них либо значительно выше возбудимости установки у основной категории наших испытуемых, или же, наоборот, значительно ниже ее. Наша основная категория испытуемых занимает в этом отношении среднее место (в то время как оптимум возбудимости установки у этих испытуемых равен 15, у других это число равно в одном случае 2, а в другом — 25-30).
Во вторую очередь нужно поставить вопрос о типах течения фиксированной установки у этой группы испытуемых. При анализе соответствующих данных, как, впрочем, и следовало ожидать, оказалось, что в группе наших испытуемых сильно преобладает тип пластичной и динамичной фиксированной установки (в среднем 83% во всех трех изученных чувственных модальностях). Остальные типы представлены у лиц этой группы в столь незначительных показателях, что их можно оставить без внимания. Нужно, однако, заметить, что к этой же группе испытуемых следует отнести и лиц с грубой динамической установкой, и тогда окажется, что громадное большинство наших испытуемых характеризуются динамичностью своей установки, и потому было бы уместно группу лиц этой категории обозначить как группу динамичных людей.
Перейдем к вопросу о прочности и стойкости этого типа установки у наших испытуемых. Результаты опытов показывают, что цифры в среднем для всех испытуемых колеблются в следующих границах: средний коэффициент в оптической сфере равен 13,5, в гаптической — 15,7 и в мускульной — 11,4. Это значит, что, несмотря на некоторую разницу числа данных, в общем все же есть основание утверждать, что фиксированная установка у наших испытуемых заметно стойкая.
Что касается вопроса о степени константности фиксированной установки, то она представляется в следующих цифрах: в оптической сфере — 87,8%, в гаптической — 78,8% и в мускульной — 37,8%. Эти показатели достаточно высоки для того, чтобы мы имели право заключить, что фиксированная установка изучаемой нами категории лиц, как правило, достаточно константна.
Но она и стабильна в высокой степени: в оптической модальности 84,8% наших испытуемых (их было 33) обнаруживают стабильную форму установки в течение ряда дней (5 серий опытов), в гаптической — почти все 100% и, наконец, в мускульной — 87,8%.
Данные о степени иррадиации установки оказались следующими:
а) в опытах с иррадиацией из зрительной области в гаптическую иррадиация констатируется у 75% наших испытуемых, однако нужно отметить, что иррадиированная установка в этих случаях значительно слабая, что она выражается в сравнительно высоком коэффициенте случаев выступления ассимилятивных иллюзий, которые, как мы знаем, имеют место по преимуществу при слабой фиксации;
б) несколько ниже процент иррадиации в обратном направлении: фиксированная в гаптической области установка иррадиирует в зрительную область лишь в 67% наших случаев; при этом она и здесь оказывается слабой, хотя не в такой степени, как в случаях иррадиации в обратном направлении, т. е, при иррадиации из зрительной в гаптическую область;
в) приблизительно так же часто встречаются случаи иррадиации из зрительной области в мускульную (66,3%). Однако у некоторых из подтипов этой группы испытуемых эти случаи достигают высоких показателей (до 100%).
Наконец, иррадиация в обратном направлении, т. е. из мускульной модальности в зрительную, характеризует лишь 62% наших испытуемых. Как и следовало ожидать, особенно легко протекает она у тех лиц, которые обнаруживают их в максимальной степени в опытах в обратном порядке.
Таким образом, мы видим» что для испытуемых изучаемого сейчас нами типа людей характерна иррадиация установки из одной чувственной модальности в другую — иррадиация, достаточно экстенсивная, но в большинстве случаев продолжающая пребывать на сравнительно низких ступенях интенсивности.
Задавшись вопросом, какова же в целом фиксированная установка лиц, которых мы называем динамичными, можно уже сейчас подытожить данные по этому вопросу следующим образом: оптимум возбудимости фиксированной установки этих лиц колеблется в границах 10-15 установочных экспозиций; тип установки у них — динамичный, при этом она константна, стойка в средних границах, иррадиирована и интермодально стабильна.
Существуют дополнительные варианты этого типа испытуемых, но на них нет нужды специально останавливаться здесь, так как число их сравнительно невысокое и к тому же они отличаются от представителей нашего основного типа лишь в незначительной степени: показатели оптимальной возбудимости установки, ее стабильности и иррадиации у них несколько ниже, чем у представителей нашего основного типа, во всем же остальном они остаются в полной гармонии с ними.
Таким образом, мы видим, что в общем все представители обрисованного нами типа людей по данным отдельных сторон и форм фиксированной установки сходятся между собой достаточно близко для того, чтобы считать их представителями одного определенного типа установки.
Как видно из данных специальных наблюдений, мы можем без колебаний признать, что лица этой типологической группы обладают значительно развитой способностью объективации. Достаточно появиться необходимости актуализации этой способности, чтобы она пришла в активное состояние. Здесь следует обратить внимание как на специфику объективации динамичных субъектов на легкость ее актуализации и гладкость ее протекания. В этих случаях нет вовсе впечатления, что акты объективации наталкиваются здесь на значительные затруднения, которые нужно преодолеть для того, чтобы реализовать их в той или иной степени. Как мы увидим ниже, наши статичные испытуемые часто болезненно переживают внутреннюю борьбу за осуществление объективированных ими целей.
Итак, развитая способность объективации и готовность легко переключаться в направлении объективированных целей — вот что следует особенно подчеркнуть при характеристике людей динамической установки.
Но, наряду с лицами динамической структуры установки, представляющими преобладающее большинство люден — здоровых членов общества, встречаются и лица с установками, несколько отступающими от этой обычной нормы. Это прежде всего люди статической установки. В большинстве случаев это — энергичные члены общества, успешно справляющиеся со своими задачами. Они нередко обращают на себя внимание своей неутомимой активностью в работе, но тем не менее это все же люди, значительно отличающиеся от обычных здоровых представителей общества и специфически переживающие свою жизнь и деятельность. Интересно проследить, в каких формах протекает фиксированная установка этих людей.
2. Статичные люди. Что касается вопроса о скорости фиксации установки или ее возбудимости, то оказывается, что у преобладающего большинства интересующей нас категории лиц она оказывается значительно высокой: 88% испытуемых фиксируют установку уже после двукратного предложения экспериментальных объектов. Однако в этом случае возникает, правда, грубая, но пока еще динамическая форма установки. Если же число установочных экспозиций довести до 5-10, то динамическая установка уступает место ее статической форме, и теперь данные большинства испытуемых показывают, что именно здесь мы имеем дело с оптимальным числом установочных экспозиций. Итак, мы можем считать, что оптимальная возбудимость фиксированной установки исследуемой категории лиц равна 5-10 экспозициям.
Какие же формы установки являются преобладающими для исследуемой категории испытуемых? Данные опытов в разных чувственных модальностях показывают, что характерной формой установки для данной категории лиц является грубая статическая фиксированная установка Именно она — эта форма установки — констатируется у исследованных субъектов чаще всего (89-100%). Поэтому эту группу испытуемых, в отличие от динамичных, мы обозначаем как группу статичных людей.
Что же касается вопроса о константности установки, то она представлена почти во всех 100% случаев (от 90 до 100%). То же самое нужно сказать и о стабильности ее (100%). При этом нужно заметить, что почти во всех этих случаях (90%) установка сохраняет свой грубо-статический характер.
Наряду с этим оказывается, что фиксированная установка интересующей нас группы испытуемых иррадиирует в значительно широких масштабах: она распространяется с зрительной области на гаптическую и мускульную и с этой последней, наоборот, на зрительную и гаптическую области.
То же самое нужно сказать и относительно гаптической установки, которая без задержки переходит на остальные две сенсорные области. При этом нужно заметить, что иррадиирующая установка почти во всех случаях сохраняет форму грубо-статической. Характерно, что в громадном большинстве случаев выступает контрастная форма иллюзии, которая остается доминантной почти во всех случаях иррадиации установки.
Итак, мы можем заключить, что фиксированная установка статичных личностей сильно возбудима, грубо-статична, интермодальна, константна и достаточно широко иррадиирована.
Такова картина фиксированной установки статичных людей.
Но если оценить поведение этих людей, их деятельность в осуществление заданий, принимаемых ими на себя, то мы должны признать, что в данном случае им приходится преодолевать внутреннюю противоречивость, пронизывающую их сущность. Если бы вся деятельность статичных людей протекала непосредственно по линии характеризующих их установок, то, нет сомнения, она представляла бы совершенно иную картину — мы имели бы перед собой подлинную картину поведения шизофреника. Но фактически этого нет, и в кругу статичных людей нередко можно найти деятелей с выдающимися способностями.
Спрашивается, чем объяснить это обстоятельство, что корригирует особенности статичных людей, делая их полезными деятелями общества?
Нет сомнения, что это делает объективация — способность, действующая у них с заметной силой. Эти люди оставляют впечатление, что деятельность их протекает по преимуществу под бдительным контролем их сознания. Им приходится постоянно задерживать импульсы своих установок и выбирать линии своей активности лишь после того, как на базе возникшей объективации мысленно признается ими целесообразность какого-нибудь из конкретных видов деятельности, а затем усилиями воли принимаются меры к проведению его в жизнь.
Статичные люди — люди объективации, которые прежде всего на этой базе становятся способными корригировать свою не совсем нормально структурированную сущность. Поэтому понятно, что акты объективации переживаются ими значительно более остро, чем людьми динамической структуры. Они сами жалуются на болезненность этих переживаний, на большое напряжение, к которому приходится им прибегать, чтобы выбрать и актуализировать установку, соответствующую той, которая на базе объективации была признана ими целесообразной.
3. Вариабельные люди . Обратимся наконец к исследованию установки третьей группы испытуемых — группы вариабельных людей. Нужно, однако, иметь в виду, что группа эта включает в себя по крайней мере две достаточно отличающиеся друг от друга подгруппы. Это — вариант стабильных и вариант лабильных людей.
Попытаемся выяснить наиболее существенные особенности установок этих групп.
А. Вариабельно-стабильные лица. Первая группа вариабельных людей — группа вариабельно-стабильных — отличается от других по преимуществу одной существенной особенностью. Они обращают на себя внимание значительно развитой силой своих потребностей, и поэтому поведение этих людей идет по линии активации установок удовлетворения этих потребностей. При фиксировании установки ведущую роль играет у них прежде всего субъективный фактор — сила потребностей, ищущих удовлетворения. Это соотношение факторов установки — преобладание субъективного фактора над объективным — накладывает свой специфический отпечаток на всю типологию установки вариабельно-стабильного человека. Попытаемся охарактеризовать вкратце эту установку.
Прежде всего следует выдвинуть далеко идущую ее вариабельность. Это значит, что люди этой типологической группы редко или почти никогда не обнаруживают признаков константности своих установок. Совершенно наоборот. Установка их варьирует от момента к моменту, выступая в самых разнообразных формах: то она является грубо-динамической, то пластико-динамической, то она выдвигается в форме пластико-статнческой, ю в форме грубо-статической, часто имеет форму строго локализованной, иногда же достаточно широко иррадиированной установки. Словом, установка людей этой группы крайне вариабельна.
Но вариабельность установки характеризует и другую группу наших испытуемых. Спецификой же этой группы нужно признать стабильность ее варьирующих установок. Это значит, что вариабельная установка в этих случаях довольно прочно сохраняет свое содержание — она остается вариабельной в строго очерченных границах. Поэтому-то мы и говорим, что вариабельная установка этой группы людей отличается стабильностью. Если выразить в цифрах степень распространенности этих признаков среди наших испытуемых то мы должны подчеркнуть, что в обоих случаях процент ее доходит до 100. Правда, каждый из этих признаков установки представлен в разных чувственных модальностях не всегда одинаковыми численными показателями (например, стабильность установки в гаптике выше, чем в оптике), но разница здесь не столь велика, чтобы необходимо было специально считаться с ней.
Следовательно, особенностью лиц этой группы является то обстоятельство, что они могут на ряд существенно друг от друга отличающихся явлений реагировать одинаковыми установками, и наоборот, на ряд одинаковых ситуаций в разное время — разными установками. Допустим, например, что после пяти установочных экспозиций у субъекта вырабатывается грубо-статическая установка. Через некоторое время оказывается, что этот же субъект в тех же условиях дает грубо-статическую или пластико-статнческую установку; может случиться и так, что в данном случае установка у него не фиксируется вовсе.
Не касаясь других сторон установки, которые отличаются теми же свойствами вариабельности и стабильности, я хочу остановиться на способности объективации наших вариабельно-стабильных субъектов. Опыты проводились с ними (5 испытуемых) по методу фиксации установки посредством чтения и письма. Возникающая в опытах задержка вызывала у испытуемого объективацию критического слова, в результате чего он фиксировал его достаточно определенно как русское слово. Однако испытуемый не оказался в состоянии написать это слово сразу как русское; он писал его в латинской транскрипции, как все еще латинское слово. Для того чтобы преодолеть импульс фиксированной установки и реализовать совершившийся факт объективации, испытуемому необходимо прибегнуть к довольно сильному напряжению. Только после такого напряжения он оказывается в состоянии сделать это.
Таким образом, мы можем заключить, что вариабельностабильный субъект достаточно легко совершает акты объективации. Но он оказывается не в силах столь же легко развить и волевые акты, необходимые для того, чтобы реализовать результаты этой объективации.
Б. Вариабельно-лабильные люди. Другую группу вариабельных субъектов представляют люди вариабельно-лабильных установок. В характеристику этой группы нужно выдвинуть в первую очередь обращающую на себя внимание слабость их потребностей. В противоположность первой группе вариабельных они характеризуются тем, что фиксируют свои установки под приоритетом ситуации, на базе которой возникают и закрепляются эти последние. Можно утверждать, что в установках этих людей внешний фактор играет более значительную роль, чем это имеет место в других случаях. Это обстоятельство накладывает на лиц вариабельно-лабильной установки специфическую печать, которая и выдвигает их в особую группу, отличающуюся от всех остальных групп наших испытуемых.
Какова же установка вариабельно-лабильных людей?
Прежде всего нужно подчеркнуть, что в данном случае мы имеем дело лишь с подгруппой вариабельных людей. Следовательно, нет нужды специально подчеркивать, что установку и этих людей нужно характеризовать как вариабельную. Специфическую особенность их установки нужно видеть прежде всего в ее лабильности, доходящей чуть ли не до 100% всех случаев (фактически до 96%). Они обнаруживают различные формы протекания своих фиксированных установок: чаще слабую, но иногда и сильную пластико-динамическую или грубо-динамическую установку, иногда, в некоторых случаях, и грубо-локальную или грубо-иррадиированную. Бывает и так, и притом нередко, что установка этой группы испытуемых не фиксируется вовсе.
Не лишено интереса, что и возбудимость установки этих людей вариабельна: она меняется от субъекта к субъекту, давая достаточно далеко расходящиеся данные. При этом установка ограничивается областью ее первоначального возникновения: она не распространяется на другие чувственные модальности, иррадиирует слабо, хотя и не всегда локально ограничена (показатели иррадиации — от 36 до 21%).
Особенно следует иметь в виду сильную лабильность наших испытуемых: фиксированная установка у них сохраняет силу часто не более одного часа, нередко даже меньше этого времени.
Не исключается возможность фиксации установки и на базе представления. Но она крайне слаба и обусловливает не более одной-двух иллюзий. Согласно с этим проявляется у них и способность объективации, которая лишь сравнительно редко приводится в деятельное состояние для целей задержки импульсивных актов поведения.
Нельзя не видеть, в какой степени ярко отражаются эти особенности установки во всем поведении лиц вариабельной установки. Но на этом мы не можем здесь остановиться. Мы выдвигаем этот вопрос лишь для .дальнейшего детального исследования.
2. Объективация как независимая от установки сила. Все эти три группы наших испытуемых отличаются друг от друга значительно своеобразными особенностями фиксированных установок. Если наиболее крупная из этих групп — группа динамической установки — представляет собой преобладающее большинство наших испытуемых, то относительно двух остальных групп — группы статической и группы вариабельной установок — этого сказать нельзя. Они объединяют в своих рядах лишь незначительное число испытуемых.
Тем не менее все же нужно признать, что люди — обычные работники, строители жизни — значительно отличаются друг от друга по типу своих установок. Однако эта разница большой роли не играет. Если, несомненно, наиболее приспособленными следует считать людей динамической установки, то и две остальные группы играют не менее значительную роль. Правда, если судить по типу установок, этого нельзя было бы ожидать от них. Но фактически лица этих групп, особенно люди статической установки, обычно хорошо справляются со своими задачами и в ряде случаев занимают выдающееся положение в обществе.
Мы видели, что это объясняется активностью объективации, представленной в той или иной степени у всех наших испытуемых. Это можно сказать особенно относительно двух последних групп. Конечно, способность объективации пред
ставлена и у динамичных субъектов. Но у них она активируется легко и действует без напряжения, так что обращает на себя не много внимания. Что же касается лиц двух остальных групп, то акты объективации. как мы видели выше, осуществляются у них с заметным затруднением. И это потому, что развивающимся на их базе актам мышления и воли приходится преодолевать силу природных импульсов — силу импульсов статических пли вариабельных установок - и вызывать к жизни стремление к целесообразной активности, часто противоречащей импульсам этих установок»
Таким образом, если судить по результатам этого рода деятельности, нельзя видеть разницу между лицами, представляющими значительно расходящиеся типы установки. Они все могут стоять на одинаково высоких ступенях производительности. Такова роль активности на базе объективации, свойственной представителям всех этих установочных типов.
Это даст нам возможность утверждать, что способность объективации освобождает человека от прямой зависимости от природных установок и открывает ему путь к независимой объективной деятельности. Она дает ему силу самостоятельного, объективно обоснованного воздействия на обстоятельства и управления ими; она освобождает человека от прямой, безусловной зависимости от природы и помогает ему стать независимой от нее силой, способной управлять ею.
Однако природные особенности человека, в данном случае особенности его установки, продолжают в нем существовать, но они продолжают существовать в нем в снятом виде и, следовательно, ведущего значения в деятельности человека более не имеют» На уровне объективации человек становится как бы независимой от своей природы силой и начинает управлять обстоятельствами в согласии с объективно с ними связанными особенностями.
Но природная установка человека все же дает себя чувствовать. Она находит свое выражение в личных переживаниях субъекта и воздействует иа него в определенном, специально ей соответствующем направлении. Лица статической, как и лабильной установок имеют свои личные переживания, которые в общем можно бы было характеризовать как достаточно тяжелые.
Возникает вопрос: насколько постоянна, неизменяема установка субъекта? Насколько подвержена она влиянию обстоятельств и не остаются ли по этой причине лица с этой установкой жертвой этой последней на всю свою жизнь?
3. Проблема константности установки у человека. Если допустить, что люди рождаются с определенными установками или же приобретают их в жизни раз навсегда и окончательно, то тогда, конечно, не остается сомнения в константной, неизменной природе наших установок. Если же, наоборот, считать, что установка находится в существенной зависимости от условий, в которых она возникает, определяется и фиксируется в них, то в таком случае придется признать, что она ни в какой степени не относится к разряду раз навсегда данных, неизменных категорий.
Достаточно поставить этот вопрос, чтобы ответ на него стал для нас совершенно бесспорен. Именно, если судить об установке по характеру условий, необходимых для ее возникновения, то не подлежит сомнению, что она не может относиться к категории врожденных, раз и навсегда данных сущностей, потому что как понятия потребности, так и среды относятся к группе явлений, зависимых от постоянно меняющихся условий существования организма.
Следовательно, уже одного анализа условий возникновения установки достаточно для того, чтобы видеть, что раз навсегда разграниченных, фаталистически предопределенных установок не существует»
Тем не менее мы попытаемся обратиться к фактам наблюдения, чтобы выяснить, нет ли там данных, подтверждающих правильность этого положения.
Мы должны проследить случаи, в которых, ввиду резко изменившихся условий жизни, сам субъект преобразился бы радикально, с тем чтобы выяснить, что произошло с типическими особенностями фиксированной установки — остались ли они нетронутыми или и они подверглись специфическим изменениям, соответствующим наличным типологическим сдвигам у данного индивида.
Мы имеем ряд наблюдений, которые показывают, что такие случаи действительно встречаются. В жизни некоторых из изученных нами лиц имели место события крупного общественного значения, которые одновременно тесно были связаны и с личной судьбой этих лиц. События эти, как оказалось, сыграли в жизни этих людей роль факторов, произведших глубокий переворот в структуре их личности: лица с вариабельным характером оказались динамически или статически установленными, как и наоборот, динамичные или статичные люди вдруг стали типичными носителями особенностей вариабельного человека. Сделать эти наблюдения не оказалось трудным, поскольку вопрос касается лиц, исследованных сначала в довоенные годы, а затем вторично в годы после войны, в которой некоторые из этих людей принимали прямое участие.
Из этого материала мы приведем здесь случай, который, вообще говоря, можно было бы считать типичным. Одна из испытуемых — она подробно была изучена в годы до начала Отечественной войны — производит впечатление сильного, убежденного, социально и заодно альтруистически настроенного человека. Она берется за дело энергично и решительно и обычно с успехом завершает его. По всем признакам перед нами человек с решительной волей и твердым характером. Она не поддается своим увлечениям, как бы они ни были сильны, и всегда готова помочь нуждающемуся. Словом, перед внешним наблюдателем стоит человек с сильными социальными и альтруистическими тенденциями, готовый решительно и стойко бороться за их осуществление. Но стоит пристальнее вглядеться в нашу испытуемую, чтобы сейчас же убедиться, что в данном случае мы имеем дело лишь с внешней видимостью, что на самом деле она представляет собой полную противоположность тому, чем она кажется. Можно утверждать, что здесь мы имеем чуть ли не завершившийся факт полного разрыва между делом и внутренним миром человека.
Исследование фиксированной установки этого субъекта показывает, что она грубо-статична, иррадиирована, константна и интермодально-стабильна.
Но вот через семь-восемь лет после этого мы еще раз встречаемся с тем же субъектом. За эти годы в жизни ее произошла значительная перемена: муж ее пошел на фронт, и она осталась одна. Застигнутая неожиданными событиями, она быстро втянулась в заботы о своих детях, об их воспитании и здоровье. Ее индивидуалистические и эгоистичные тенденции начали отступать, и в ней вырос сильный, альтруистически и социально настроенный индивид, окончательно освободившийся от былой своей раздвоенности» Внутренний разлад прошел, по-видимому, бесследно, и перед нами встала вполне гармоничная личность, не чувствующая в себе ровно ничего из былых своих внутренних терзаний. Если судить по всему этому, то в испытуемой произошел перелом, и конфликтный субъект стал вполне гармоничным человеком.
Интересно посмотреть, что же произошло с ее установкой. Осталась ли она все той же или в ней произошли какие-нибудь перемены?
Опыты показывают, что и установка нашей испытуемой подверглась резким изменениям. Вместо грубо-статического испытуемая оказывается пластико-дииампчески установленным субъектом. В этом отношении она стала совсем другим человеком. Что же касается других моментов установки, то здесь она осталась менее изменившейся: фиксированная установка у нее стабильна, иррадиирована и интермодальноконстантна, хотя и в ограниченных пределах — следы вариабельности в какой-то, правда незначительной, степени, но пока еще все же прослеживаются у нее.
Таким образом, мы видим на этом примере, что типологическая структура установки человека не представляет собой ничего рокового и неизменного. Наоборот, она может подвергаться существенным изменениям: например, статически установленный субъект может стать динамически установленным. Но для этого необходимы более или менее резкие переломы в окружающих человека условиях, изменения, выходящие за рамки обычного течения его жизни.
Таких примеров немало. Однако необходимы дальнейшие исследования, которые должны показать ближе, в каких условиях возникают эти изменения и в каких направлениях они протекают.
4. Область установок у человека. Допустим, что акт объективации завершился и возникший на ее базе процесс мышления разрешил задачу во вполне определенном смысле. За этим обычно следует стимуляция установки, соответствующей разрешенной задаче, а затем и усилие для целей ее осуществления, ее проведения в жизнь. Таков чисто человеческий путь психической деятельности.
Возникает вопрос: не считать ли в процессе активности психической жизни человека этот путь единственно необходимым путем, который не оставляет более места для непосредственной активности установки?
Выше, при анализе проблемы объективации, мы пришли к выводу, что субъект обращается к ее актам только в том случае, когда в этом возникает необходимость — когда он стоит перед задачей, не поддающейся разрешению под непосредственным руководством установки. Но если этого нет, если задача может быть разрешена и непосредственно, на базе установки, то в таких случаях в активности объективации нет нужды и субъект обходится лишь мобилизацией соответствующих установок.
Допустим, что задача впервые была разрешена на базе объективации. В таких случаях, при повторном выступлении той же или аналогичной задачи, в объективации нет более нужды и она разрешается на базе соответствующей установки. Раз найденная установка может пробуждаться к жизни и непосредственно, помимо впервые опосредовавшей ее объективации. Так растет и развивается объем установочных состояний человека: в него включаются не только непосредственно возникающие установки, но и те, которые когда-то раньше были опосредованы актами объективации.
Круг установок человека не замыкается такого рода установками — установками, опосредованными случаями объективации и возникшими на ее основе собственными актами мышления и воли. Сюда нужно отнести и те установки, которые впервые когда-то были построены на базе объективации других, например творчески установленных субъектов, но затем они перешли в достояние людей в виде готовых формул, не требующих более непосредственного участия процессов объективации. Опыт и образование, например, являются дальнейшими источниками такого же рода формул. Им посвящается специальный период в жизни человека — школьный период, захватывающий все более и более значительный отрезок времени нашей жизни. Но обогащение такого же рода сложными установками продолжается и в дальнейшем — опыт и знание человека беспрерывно растут и расширяются.
Таким образом, расширение области человеческих установок в принципе не имеет предела. В нее включаются не только установки, развивающиеся непосредственно на базе актуальных потребностей и ситуаций их удовлетворения, но и те, которые возникали когда-нибудь на базе лично актуализованных объективаций или были опосредованы при содействии образования — изучения данных науки и техники.
Если иметь все это в виду, то станет ясно, до какой степени далеко стоят друг от друга области установок человека и животных. Ведь эти последние не знают объективации, и у них не может быть опосредованных ею установок. Животное ограничивается лишь областью фиксированных в его жизни установок, и притом установок, в значительной степени диффузных, не в пример человеку, установки которого дифференцируются чем дальше., тем тоньше.
Поэтому не может быть сомнения, что установка констатируется и у животных и активность их строится на ее базе, но это не значит, что животное отождествляется с человеком» Возникающая у общественного человека объективация резко меняет состав и характер его установок. Поднимая человека иа высокие ступени развития, она содействует дальнейшему осложнению, уточнению и дифференциации и его непосредственно актуальных установок.
Таким образом, разница между человеком и животным в области установки является, несомненно, существенной.
Заключение
Подведем итоги сказанному. На человеческой ступени развития мы встречаемся с новой особенностью психической активности, с особенностью, которую мы характеризуем как способность объективации . Она заключается в следующем: когда человек сталкивается в процессе своей активности с каким-нибудь затруднением, то он, вместо того чтобы продолжать эту активность в том же направлении, останавливается на некоторое время, прекращает ее, с тем чтобы получить возможность сосредоточиться на анализе этого затруднения. Он выделяет обстоятельства этого последнего из цепи непрерывно меняющихся условий своей активности, задерживает каждое из этих обстоятельств перед умственным взором, чтобы иметь возможность их повторного переживания, объективирует их, чтобы, наблюдая за ними, решить наконец вопрос о характере дальнейшего продолжения активности.
Непосредственным результатом этих актов, задерживающих, останавливающих нашу деятельность, является возможность воспризнания их как таковых — возможность идентификации их: когда мы объективируем что-нибудь, то этим мы получаем возможность сознавать, что оно остается равным себе за все время объективации, что оно остается самим собой. Говоря короче, в таких случаях вступает в силу прежде всего принцип тождества .
Но этого мало! Раз у нас появляется идея о тождественности объективированного отрезка действительности с самим собой, то ничто не мешает считать, что мы повторно можем переживать эту действительность любое число раз, что она за все это время остается равной себе. Это создает психологически в условиях общественной жизни предпосылку для того, чтобы объективированную и, значит, тождественную себе действительность обозначить определенным наименованием; короче говоря, это создает возможность зарождения и развития речи.
На базе объективированной действительности и развивающейся речи развертывается далее и наше мышление. Это оно представляет собой могучее орудие для разрешения возникающих перед человеком затруднений, оно решает вопрос, что нужно сделать для того, чтобы успешно продолжать далее временно приостановленную деятельность. Это оно дает указания на установку, которую необходимо актуализировать субъекту для удачного завершения его деятельности.
Но для того чтобы реализовать указания мышления, нужна специфически человеческая способность — способность совершать волевые акты — необходима воля, которая создает человеку возможность возобновления прерванной активности и направления ее в сторону, соответствующую его целям.
Таким образом, мы видим, что в сложных условиях жизни человека, при возникновении затруднений и задержке в его деятельности, у него активируется прежде всего способность объективации — эта специфически человеческая способность, на базе которой возникают далее идентификация, наименование (или речь) и обычные формы мышления, а затем, по завершении мыслительных процессов, и акты воли, снова включающие субъекта в целесообразном направлении в процесс временно приостановленной деятельности и гарантирующие ему возможность удовлетворения поставленных им себе целей.
Объективация — специфически человеческая способность, и на ее базе существенно усложняется и запас фиксированных у человека установок. Нужно иметь в виду, что установка, опосредованная на базе объективации, может активироваться повторно, в соответствующих условиях, и непосредственно, без нового участия акта объективации. Она включается в круг имеющихся у субъекта установок и выступает активно, наряду с прочими установками, без вмешательства акта объективации. Таким образом, становится понятным, до какой степени сложным и богатым может сделаться запас человеческих установок, включающих в себя и те, которые были когда-нибудь опосредованы на базе объективации.
IV. Установка в психопатологии
О целостности основы психологических явлений
1. Постановка проблемы. В настоящее время можно считать окончательно установленным, что в основе психотических и психоневротических состояний лежит не какая-нибудь определенная аномалия частного характера, не заболевание в сфере каких-нибудь отдельных психических функций, а некоторый целостный процесс, касающийся патологической личности как целого. Поиски болезненных симптомов в области отдельных психических функций, можно сказать, не приводят к положительному результату.
Сенсорные функции остаются все теми же функциями, так же как и другие психические функции, представленные у человека. Словом, с уверенностью можно сказать, что нередко бывает, что в случаях психических заболеваний сами психические функции как таковые остаются нетронутыми и в основном могли бы функционировать так же, как и в нормальном состоянии.
Патологическим, по-видимому, является не какая-нибудь отдельная функция, а нечто, имеющее более основное, более целостное, личностное значение. Можно полагать, что болезнь поражает в этом случае не какие-нибудь отдельные функции, а саму личность, оперирующую ими. Поэтому нет ничего удивительного, что в случаях заболеваний или просто снижений отдельных психических функций — сенсорных, моторных или даже, быть может, и интеллектуальных — личность в общем продолжает оставаться в границах нормы.
Поэтому наиболее яркие формы проявления психоза следует искать не в отдельных психических или каких-нибудь других функциях больного человека, а скорее в его целостной личностной структуре.
Из всего того, что мы узнали выше об установке человека, мы имеем основание полагать, что психическое заболевание должно найти свое выражение в изменениях этой целостной структурной сущности.
Это предположение ставит перед нами задачу изучить установку у человека при разных психотических состояниях.
2. О методе изучения установки у больных. Имеющийся в нашем распоряжении метод исследования установки касается в основном лишь ее фиксированных форм» Поэтому мы принуждены и в этом случае ограничиться изучением фиксированной установки наших больных. Но метод наш, как, впрочем, и всякий другой экспериментальный метод, принципиально допускает у испытуемого наличие готовности подвергнуться испытанию и, значит, следовать указаниям экспериментатора. Нормальные испытуемые не представляют в этом отношении никаких затруднений: они легко понимают задачу и готовы исполнить все требования руководителя. Другое дело опыты с психически больными» Они не всегда способны считаться с желанием экспериментатора, и поэтому обычная структура опытов, предполагающая готовность испытуемого подвергаться исследованию, мало подходит для этих случаев. Естественно, возникает вопрос, как выйти из этого затруднения?
В опытах с животными мы пользуемся тем, что предлагаем им корм, который достаточно энергично активирует их деятельность. Быть может, в том же направлении следовало бы построить и опыты с психически заболевшими людьми! Но в случаях обострения приступа и при этих условиях не всегда можно ждать успеха.
Поэтому мы решили ограничиться, пока у нас других возможностей не имеется, лишь теми данными, которые можно получить у больных в сравнительно спокойном состоянии. В этом случае у нас нет необходимости внести какие-либо более или менее существенные изменения в структуру наших обычных опытов; в основном они протекают и здесь в своей обычной форме.
Шизофрения
Займемся прежде всего больными шизофренией. Их мы изучали и раньше. Но предметом систематических исследований шизофрения стала у нас лишь в последнее время. Сейчас ею занимается весь состав патопсихологического отделения нашего института, и мы используем здесь некоторые из результатов его исследований, чтобы попытаться разрешить стоящую перед нами проблему о состоянии фиксированной у шизофреника установки и о той роли, которую она у него играет.
1. Результаты опытов по установке шизофреника. В работе сотрудника И. Т. Бжалава мы имеем достаточно большой материал, который дает нам возможность поставить интересующий здесь нас вопрос. Всего было исследовано 195 больных. Из них 32, т. е. 14,5% общего числа больных, оказались в состоянии, исключающем возможность использования их в качестве испытуемых. По той или иной причине, хорошо известной в клинике шизофрении (состояние остропсихотического переживания, деградация и т. д.), не оказалось возможным актуализировать у них желание следовать указаниям руководителя опытов, т. е. вызвать у них «потребность» увидеть задачу в условиях опыта и попытаться дать соответствующую реакцию. Поэтому эти 32 больных должны были выпасть из общего числа испытуемых.
Другую группу составляли больные, которые лишь временами соглашались следовать указаниям экспериментатора и обыкновенно давали данные, в достоверности которых никогда нельзя было быть уверенным. И эти лица (их 30 человек, т, е. 13,1%) выпадают из общего числа наших испытуемых.
Если из общего числа испытуемых (195 человек) исключить представителей этих двух групп, т. е. 62 человека, мы получим все же достаточно высокую цифру больных (133 испытуемых), на данных которых можно было бы базироваться при исследовании типических форм установки шизофреника.
Прежде всего следует отметить, что из результатов опытов обращает на себя внимание в первую очередь факт расщепленности фиксированной установки шизофреника в зависимости от реципирующих органов, используемых в каждом отдельном случае. Мы знаем, что в норме фиксированная установка действует совершенно одинаково, независимо от того, какие органы принимают участие в рецепции воздействующих на субъекта раздражителей. В неотобранной массе испытуемых не имеет значения, в какой чувственной сфере стимулируется фиксированная установка — в гаптической или оптической; в обоих случаях мы получаем практически одинаковое число иллюзий. Правда, в оптической сфере число случаев иллюзий несколько ниже, чем в гаптической, но в норме разница эта не настолькозначитель- на, чтобы нужно было бы специально считаться с ней.
Зато в случаях опытов с одной из групп наших больных эта разница столь чувствительна, что она невольно обращает на себя внимание. Так, группа больных в 37 человек, т. е. 16,4% всех случаев, дает до того явную диссоциацию установки в зависимости от разницы реципирующих органов, что пройти мимо этого факта без должного внимания не представляется возможным. А именно: в то время как все 100% этих испытуемых (все 37 человек) фиксируют установку вгаптической области, в зрительной это удается сделать лишь 16 лицам (43,2%).
Таким образом, факт диссоциации в области этих двух реципирующих органов не вызывает сомнения; причем зрительная сфера оказывается менее подверженной фиксации установки, чем сфера гаптическая. Мы здесь особо подчеркиваем этот факт, с тем чтобы потом, при изучении установки в случаях эпилепсии, иметь его в виду.
Если из общей массы испытуемых выделить этих 37 лиц, характеризующихся столь явной диссоциацией установки в зрительной и гаптической областях, и отдельно проследить все доступные нам стороны действия их фиксированной установки, то мы получим значительно расходящиеся данные и в некоторых других случаях (табл. 17), а именно: показатель возбудимости фиксации установки в гаптической сфере значительно выше (75,6%), чем в оптической (37,5%), Разница между этими сферами, впрочем, видна и со стороны динамичности: в то время как оптически фиксированная установка представляет собой динамическую форму в пределах 75,6%, гаптически фиксированная характеризуется гораздо менее значительной цифрой (13,5%). Зато заметно чаще она выступает в форме статической фиксированной установки (86,5%).
Таблица 17.
Наконец, резко различаются обе эти сенсорные сферы и константностью фиксации установки: в гаптической области она представлена 65% испытуемых, в то время как в оптической мы имеем всего лишь 25%.
В остальных отношениях, как это видно из табл. 18, существенной разницы между показателями фиксированных установок, по-видимому, нет. Так что если характеризовать фиксированную установку этой группы больных по преобладающим в обеих чувственных модальностях ее формам, то мы должны будем сказать, что эта фиксированная установка отличается грубостью, прочностью, лабильностью и локальностью. Что же касается остальных особенностей установки — ее возбудимостит статичности и константности, то в гаптической области они представлены в высоких показателях, в то время как в оптической они остаются лишь на низких ступенях своего развития.
Таблица 18.
Следовательно, мы могли бы характеризовать интересующую нас группу шизофреников в целом как людей по преимуществу грубой, лабильной, локальной и достаточно прочной установки. Если же к этому прибавить и те особенности, которые являются доминирующими лишь в одной — гаптической — области, то в таком случае нам пришлось бы назвать дополнительно и легкость возбудимости, константность и особенно статичность фиксированной установки.
Остается последняя, самая многочисленная группа больных шизофреников (96 человек, т. е. 42,6% всех случаев), которая существенно отличается от только что рассмотренной нами и потому должна быть выделена особо. Разница прежде всего заключается в том, что в этом случае, в противоположность предшествующему, нет никакой диссоциации между состоянием фиксированной установки в исследованных нами сенсорных областях: данные об установке в гаптической сфере в основном и существенном целиком совпадают с данными об установке в области зрения. Но это положение оказывается верным лишь в том случае, если достигнуть степени оптимальной фиксации установки в обеих чувственных модальностях, а для этого достаточно бывает обычно 15 установочных экспозиций. Если эффект фиксации в гаптике в этих условиях доходит до 100%, то в оптике он не ниже 81,2%. Цифры эти настолько близки друг к другу, что мы имеем основание утверждать, что в условиях оптимальной фиксации установка в обеих этих сенсорных областях дает приблизительно одинаковые показатели.
Разница между этими сенсорными областями выступает лишь в степени их возбудимости. Зрительная сфера значительно отстает в этом отношении от гаптической: при двух экспозициях в гаптике установка фиксируется в 96,4% всех случаев, тогда как при том же числе установочных экспозиций в зрительной области число случаев фиксации не превышает 58,3% . Однако это обстоятельство не является существенным, и оно может быть оставлено здесь без внимания.
Обратимся к детальному сличению данных установки в обеих сенсорных модальностях и в других отношениях. Табл. 18 включает в себя результаты всех опытов, проведенных с этой целью.
Обращает на себя внимание в первую очередь крайне низкий уровень показателей пластических и динамических форм установки. Мы можем утверждать, что установка шизофреника изучаемой нами группы статична и груба. Но наряду с этим она прочна и особенно сильно иррадиирована. Менее решительные показатели имеем мы по отношению к константности и стабильности установки шизофреника.
Таким образом, мы видим, что фиксированная установка изучаемой нами группы шизофреников должна быть характеризована как грубая, прочная, статичная и иррадиированная установка, которая в большинстве случаев бывает константной и стабильной.
Мы находим, таким образом, что наши больные распадаются на две значительно отличающиеся друг от друга самостоятельные группы. Для того чтобы яснее представить себе их различие, сопоставим данные обеих этих групп, причем для ясности картины ограничимся лишь показателями гаптической сферы установки (табл. 19).
Таблица 19.
Табл. 19 показывает (в процентах), что при наличии сходства между двумя группами наших испытуемых есть и значительная разница между ними. Разница эта касается прежде всего показателей иррадиации установки: в то время как у представителей первой группы этих показателей почти нет вовсе (8,1%), у представителей второй группы она — иррадиация — представлена во всех случаях без исключения (100%). Это наиболее существенное различие, которое можно констатировать у представителей обеих этих групп наших испытуемых.
Но наряду с этим они отличаются и со стороны стабильности установок: в то время как испытуемые первой группы характеризуются чаще лабильной установкой (72,9%), представители второй группы, наоборот, в такой же степени отличаются ее стабильностью.
Во всем остальном установка обеих этих групп дает приблизительно одинаковые показатели. Обращает на себя внимание разве только сравнительно значительная разница между показателями случаев наличия пластичных и динамичных форм установки: в то время как испытуемые второй группы мало или почти совсем их не имеют (14,1% и 2%), в первой группе они представлены сравнительно более высокими показателями (24,4% и 13,5%).
Что же можно сказать относительно обеих этих групп шизофреников? Нет сомнения, что прежде всего данные иррадиации установки проводят резкую разграничительную линию между ними. Правда, во многом остальном они мало отличаются друг ог друга, но разница но линии иррадиации столь значительна, что вряд ли было бы обоснованно оставить ее без должного внимания. Если, с одной стороны, все 100% лиц второй группы обращают на себя внимание иррадинрованиостыо своей установки, то в первой группе, если не считать трех испытуемых, все без исключения являются носителями локальной установки. Конечно, это явление ни в какой степени нельзя считать нормальным, так же как ненормально и наличие 100% глубокой иррадиации установки у лиц второй группы. Но оно резко противоположно этой же особенности лиц второй категории, т. е. громадного большинства испытанных здесь шизофреников.
Если принять во внимание существенную важность этой особенности установки в случае шизофрении, тогда придется допустить, что лица первой категории не относятся, во всяком случае, к типичным представителям этого заболевания, и все наше внимание нужно сосредоточить на представителях второй группы. Нам придется считать, что это они являются наиболее типичными шизофрениками и что и картину динамики их фиксированной установки следует считать специфически шизофренической. Из общего числа испытанных в данном случае больных (133 лица) к этой последней группе, т. е. к группе истинных шизофреников, относятся 96 человек (73%), а к первой группе — лишь сравнительно небольшое число подвергшихся испытанию больных, именно 37 человек (27%).
Таким образом, мы находим, что значительное большинство лиц (73%), подвергшихся нашему экспериментальному исследованию, является константным носителем прочной, грубой, статической, стабильной иррадиированной установки. Это дает нам основание считать, что при интересующем нас здесь заболевании выступают, как правило, именно эти формы фиксированной установки.
В таком случае нужно допустить, что в основе шизофрений лежит, между прочим, и специфическое изменение в действии фиксированной установки больного — изменение ее в сторону грубости, статичности и иррадиированности.
Это было бы бесспорно, если бы мы не знали случая наличия тех же форм установки и у лиц, которых к настоящим шизофреникам отнести нет никаких оснований. Выше, при типологическом анализе нормальных испытуемых, мы видели, что, несомненно, существует группа лип, установка которых отличается как раз грубостью, статичностью и иррадиированностью, т. е. именно теми особенностями, что и фиксированная установка основной массы наших шизофреников. Однако это не мешает им оставаться в ряду здоровых людей и вести вполне нормальный образ жизни. Это — группа так называемых статичных субъектов. Следовательно, не может подлежать сомнению, что вскрытые нами формы деятельности установки шизофреников не могут считаться достаточной основой их психического заболевания.
Это значит, что необходимо искать эту основу, быть может, в другом направлении. Дело в том, что анализ установки наших больных еще не вполне закончен и мы должны сейчас обратиться к изучению специфической, чисто человеческой формы установки, к тому, что мы называем объективацией.
Итак, что знаем мы относительно способности объективации при шизофрении?
2. Объективация у шизофреника. Нельзя считать, что эта способность в настоящее время уже изучена нами в достаточной степени. Сейчас имеются лишь начальные попытки ее исследования, и мы можем использовать полученные данные, чтобы попытаться разрешить стоящий перед нами вопрос.
В качестве метода экспериментального исследования объективации шизофреника было использовано следующее.
Испытуемый получает ряд отдельных слов (числом 8) на знакомом ему языке. Это делается для того, чтобы фиксировать у него установку на чтение на данном языке. Девятое слово предлагается в критическом опыте. Оно написано тем же шрифтом, что и установочные слова, но взято из лексикона другого языка, не того, к которому относятся слова установочных рядов. Затем повторяются снова эти последние (по три слова в ряду), а за ними следуют но два критических слова в каждом опыте. Слова экспонируются при помощи обычного мнемометра.
Само собой разумеется, испытуемый должен быть в состоянии подчиниться указаниям экспериментатора и иметь готовность выполнить точно его задание. Оно формулируется следующим образом: «Смотрите сюда в окошечко! Здесь будут показываться слова. Читайте их громко!» Восьми установочных слов оказывается достаточно для того, чтобы фиксировать установку на чтение их на соответствующем языке, т. е. на языке этих установочных слов. Но следующее слово относится уже не к тому языку, иа который только что фиксировалась установка. Следовательно, здесь может иметь место или беспрепятственное восприятие письменного изображения этого слова, но без всякого осознания его значения, или сейчас же за его чтением — факт некоторой задержки, остановки на нем, — оно должно выпасть из стройного ряда установочных слов и сделаться предметом специального наблюдения, должно быть объективировано испытуемым, с тем чтобы выяснить, что это за слово.
Коротко: условия опыта таковы, что они могут стимулировать у испытуемого акт объективации, который дает ему возможность рефлексии о природе данного слова. Но, как мы видели, испытуемый может поступить и иначе: он может пропустить критическое слово без специальной на нем задержки, может обойтись без его объективации. Само собой разумеется, для точного выполнения условий этих опытов акт объективации необходим, и нормальные субъекты, подвергшиеся испытанию в аналогичных условиях, всегда обращаются к нему — этому акту объективации. Что касается шизофреников, то эти опыты вполне доступны им и они, следовательно, могут быть использованы для испытания способности их обращаться в необходимых условиях к актам объективации, а зат ем на их основе и к актам мышления.
В качестве испытуемых были взяты больные — шизофреники, изъявившие готовность выполнить все поручения экспериментатора, вытекающие из условий опытов. Ниже мы приведем результаты испытаний 52 больных, среди которых были случаи кататонической и параноидальной шизофрении, как и гебефрении, парафрении и simplex’a.
Каковы же результаты, полученные на этих больных?
Они могут быть формулированы следующим образом: в то время как способность полной объективации оказывается налицо всего лишь у 9 больных (17% из общего числа наших испытуемых), во всех остальных случаях встречаются уже другие разновидности реакции на предложенные испытуемым задачи. Чтобы понять смысл этих данных, остановимся на них несколько подробнее.
Прежде всего нужно отметить, что все 9 лиц, у которых удается обнаружить способность объективации, производят в этих опытах в общем впечатление нормальных людей. Когда они читают критическое слово (например, в ряду грузинских какое-нибудь русское слово), они несколько приостанавливаются и повторяют его два-три раза, причем в конце концов уже в русском произношении. Совершенно не остается сомнения, что им все же удается объективировать его. Поведение этих лиц в данном случае ни в чем существенном не отличается от поведения нормальных людей, если не считать разве только того, что процесс объективации происходит здесь не сразу, а обычно в результате некоторой более или менее заметно выраженной задержки.
К числу этих же лиц можно было бы отнести еще 2 испытуемых, если бы им удалось более или менее продолжительно задерживаться и сосредоточиваться на объективированном ими содержании. Но это оказывается для них невозможным: они сейчас же упускают из виду совершенный ими же акт объективации, так что исключается всякая возможность развернуть на ее основе соответствующие процессы мышления.
К этой же группе можно присоединить дополнительно еще 7 испытуемых, которым определенно удается совершить акт объективации, но лишь временами и урывками: то они оказываются в силах сделать это, то нет. Во всяком случае, нет никаких оснований вполне отказать им в этой способности: она у них налицо, но активация ее не всегда в их власти.
Если обратиться сейчас к испытуемым другой категории, т. е. лицам, которые не могут вовсе объективировать воздействующие на них раздражения, то здесь придется отметить наличие определенного числа групп, отличающихся друг от друга в ряде существенных особенностей.
Прежде всего обращает на себя внимание группа испытуемых (9 лиц), которые разрешают предложенную им экспериментальную задачу всегда безошибочно и без задержки; они ясно переживают языковое различие установочных и критических слов, т. е. знают, что одни из них русские, а другие, например, грузинские. Нужно полагать, в данном случае мы имеем дело с испытуемыми, у которых установка в условиях наших опытов не фиксируется, и по этой причине им легко удается избегать ошибок, легкодопустимых в условиях факта фиксации установки.
Другая группа испытуемых (13 лиц) оказывается способной читать предложенные ей ряды слов без всякой задержки, но сейчас же обнаруживается, что лица этой группы совершенно не осознают значения прочитываемых ими слов. Если бывает, что они прочитывают какое-нибудь из слов неправильно, а иногда даже коверкают его, то они зтого не замечают и, не делая никаких поправок, продолжают читать дальше. Таким образом, в этом случае мы имеем дело с лицами, сознание которых как бы выключено из процесса чтения, поскольку этот последний представляет собой активную работу мысли, гарантирующую понимание значений, связанных с графическим изображением слов.
Следующая далее группа испытуемых (12 лиц) в результате установочных опытов получает значительную фиксацию установки, которая принимает определенно статическую форму. Критические слова воспринимаются ими как слова, взятые из лексикона установочных рядов; например, критическое слово «гора» они воспринимают как грузинское слово «гора». Эти лица остаются во власти своих актуальных установок, не будучи в силах обратиться к актам объективации.
Таким образом, строго говоря, лишь 17% наших испытуемых обнаруживают в условиях опытов способность объективации. Остальная же их масса оказывается, в той или иной степени, не в силах обратиться, когда это нужно, к актам объективации и развернуть на ее базе процессы мышления.
Но здесь может возникнуть вопрос: не является ли это заключение специфичным лишь для условий наших опытов? Ведь в них дело касается довольно сложного акта — чтения слов, и притом слов, взятых из лексикона не одного, а двух языков (установочные слова относятся к одному, а критические к другому из известных испытуемому языков). Поэтому было бы целесообразно повторить те же опыты в более доступных испытуемым условиях.
По этим соображениям в другой серии опытов больным предлагается составленная из 17 отдельных частей мозаичная постройка, и они должны определить, что она собой представляет. В случае, если испытуемый затрудняется в этом, ему оказывается нужная помощь. Когда испытуемый дает удовлетворительный ответ, ему говорят: «Это сооружение я сейчас разрушаю! Вы должны его восстановить!» По разрушении постройки к куче полученного в его результате материала мы прибавляем, незаметно для испытуемых, три-четыре отдельные единицы, которые мало чем отличаются от остальных экземпляров этой кучи. Испытуемый пытается в этих условиях восстановить разрушенную постройку.
Удовлетворяют ли условия этих опытов требованиям, предполагающим обязательное наличие способности объективации? Когда испытуемому предлагают восстановить ту же постройку, у него обычно появляется готовность сделать это. Но для того, чтобы разрешить задачу, не оказывается достаточным взять любую фигуру и положить ее на любое место. Для разрешения задачи требуется нечто большее — требуется специально разглядеть фигуру, испытать ее не только со стороны формы, но и объема, чтобы найти ей надлежащее место. Таким образом, чтобы правильно разрешить задачу, у испытуемого возникает потребность объективации отдельных единиц мозаики. Условия опытов, следовательно, имеют в виду способность объективации. К ней должен обратиться испытуемый, чтобы удовлетворительно разрешить стоящую перед ним задачу.
Поскольку опыты эти не предъявляют никаких специальных требований к знаниям и умениям испытуемого, они отличаются от экспериментов с чтением и могут быть квалифицированы как более подходящие при работе с лицами с психическими заболеваниями. Недостаток опытов, однако, следует видеть в том, что они слишком явно стимулируют потребность объективации; опыты построены так, что с самого начала заставляют испытуемого внимательно рассмотреть каждый отдельный элемент, чтобы найти ему соответствующее место в целом мозаики.
Каковы же результаты этих опытов с нашими больными? Как и следовало ожидать, опыты сильно стимулируют больных к актам объективации. Больные с самого начала оказываются вынуждены осмыслить особенности каждой данной фигуры с точки зрения места, которое им принадлежит в целом. Оказывается, что большинство больных (42 человека) относятся именно к этой группе испытуемых. Значительно меньше число больных, вовсе не объективирующих находящиеся перед ними фигуры; они подбирают какую-нибудь фигуру и помещают ее куда попало; таких больных мы нашли не более трех. Наконец, 6 человек оказались в таком состоянии, что, ввиду проявленного ими негативизма, опыты с ними не дали результатов.
Однако внимательный анализ поведения первой группы испытуемых показывает, что способность объективации представлена у них не в одинаковой степени и что в общем большинство обнаруживает более или менее значительный дефект в активировании этой способности. Мы могли бы сказать, что способность объективации в достаточно полной мере представлена лишь у 15 испытанных нами больных. Характерно, однако, что в этой группе встречается сравнительно большое число лиц, относящихся с определенным недоверием к своим силам: им кажется, что они не в силах разрешить предлагаемые им задания, и этим они несколько отличаются от вполне нормальных людей.
Еще дальше отступают от нормы представители последующих групп наших испытуемых. Можно различать несколько таких групп, обнаруживающих некоторые своеобразные особенности при разрешении стоящих перед ними экспериментальных задач. Одни из них стоят ближе к возможности разрешения этих задач, другие — дальше. Но для них всех характерна одна особенность: они затрудняются разрешить стоящие перед ними задачи -- им просто не удается это сделать, несмотря на то что в некоторой помощи экспериментатор им не отказывает. Они жалуются, что не привыкли или просто не могут исполнить заданий, которые касаются скорее инженера, но не их, «Это дело инженера», — заявляют наши испытуемые. Можно думать, что это заявление не лишено оснований, что в данном случае испытываются действительно специально конструктивные способности, а не просто способности к объективации. Но внимательный анализ показывает, что интерес экспериментатора здесь вовсе не направлен на установление степени правильности возводимых больными конструкций: они могут быть и не совсем правильными. Интерес его заключается лишь в том, чтобы увидеть, насколько обнаруживает испытуемый способность совершать акты объективации для того, чтобы на их основе делать попытку возведения объективируемых им конструкций.
Нужно иметь в виду, что среди испытуемых встречаются иногда и такие, которым ровно ничего не стоит разрешить поставленную перед ними задачу: они быстро и беспрепятственно возводят требуемые от них конструкции. Им удается это сделать без необходимых для этого актов объективации, они импульсивно выполняют задание. Это специально одаренные люди, которые могли бы быть мастерами дела, если бы они отдались ему. В нашем случае речь идет не о них. Мы говорим лишь о людях, которым удается разрешить предлагаемые им задачи лишь в том случае, если они найдут в себе способность обратиться к акту объективации тех сторон конструкций, которые им прямо или непосредственно не даются. Задача заключается не в выяснении степени конструктивных способностей наших испытуемых, а лишь в их умении сделать некоторые из сторон конструкций специальным объектом своего наблюдения, с тем чтобы получить возможность развернуть мышление на этой основе и таким путем найти наиболее надлежащий способ разрешения стоящей перед ними задачи.
Нет нужды специально останавливаться здесь на всех попытках разрешения задачи, к которым прибегают наши испытуемые. Отмечу только, что наиболее часто встречаются случаи, когда больные, приступив к решению задачи, сразу же останавливаются на каком-нибудь, часто недостаточно обоснованном способе ее разрешения, но «детерминирующая тенденция», которая появляется у них в данном случае, оказывается слишком слабой — она меркнет, прежде чем приводит к актам решения задачи, уступая, таким образом, место непосредственным, импульсивным актам поведения. В общем, получается определенное впечатление, что наши испытуемые не способны достаточно продолжительно удержаться на ступени объективации для того, чтобы суметь развернуть на ее основе свои мыслительные способности и прийти к удовлетворительному разрешению задачи. Они быстро соскальзывают с этого состояния. Так случается, что задача ими не разрешается и они, утомившись, в конце концов вовсе отказываются от дальнейших попыток в этом направлении.
Таким образом, мы видим, что наши больные и в этих опытах не оказываются способными дать нам что-нибудь существенно новое сравнительно с тем, что мы получили от них выше в опытах с текстом.
Что же говорят нам эти данные в целом? Как в первом, так и во втором случае мы встречаемся с некоторым, хотя и незначительным, числом лиц, которым как будто и удается правильно и сравнительно легко разрешить предлагаемые им задачи. Однако если внимательно приглядеться к этим случаям, то принуждены будем сказать, что здесь перед нами состояние, в котором наши больные хотя и оказываются более или менее адекватными ситуации, но сравнительная поверхностность их суждений все же не оставляет сомнения в том, что мы имеем дело с не вполне нормальными субъектами.
Еще яснее это видно в опытах с остальными больными, которым, собственно, вовсе не удается разрешить предложенные им задачи, хотя все они и обнаруживают более или менее определенную готовность сделать это. Как мы видели, они принимают предложение экспериментатора, обнаруживая желание выполнить его, но не оказываются в силах сделать это: главным образом потому, что им не удается сосредоточиться на задаче. Словом, во всех этих случаях чувствуется явно выраженная недостаточность способности объективации.
Итак, мы можем заключить, что в случаях шизофрении мы имеем дело с более или менее явным дефектом способности объективации, и нужно полагать, что это служит одной из психологически понятных причин своеобразного снижения поведения больного.
Выше, при описании состояния объективации, мы убедились, что это — одна из наиболее существенных особенностей психологии человека. Анализ поведения шизофреника показывает, что патология в этом случае несомненно затрагивает и эту способность: объективация шизофреника становится определенно дефективной. Но если это так, то это значит, что в этом случае мы имеем дело с явлениями глубоких изменений в психической жизни больного — мы имеем дело со снижением уровня, на котором работает психика нормального человека. Выше мы говорили относительно планов психической жизни вообще и видели, что у человека, ввиду наличия способности объективации, следует различать несколько таких планов. Отсюда становится понятным, что вся система психической жизни человека должна стать иной — она должна совершенно перестроиться, если лишить ее способности объективации. В случае шизофрении мы имеем дело несомненно, хотя и не исключительно, с явно выраженным актом поражения этой способности.
Но значит ли это, что шизофреник, лишившись способности объективировать явления и развивать акты своей деятельности на высоком уровне, этим самым снижается просто до уровня нормальной психической жизни животного? Достаточно поставить этот вопрос, чтобы сейчас же дать иа него отрицательный ответ.
Шизофреник, конечно, продолжает быть человеком, но человеком, лишенным того, что является специфической особенностью его психики; он продолжает быть больным, ненормальным человеком.
Нужно помнить, что заболеванию предшествует достаточно длительный период нормального развития. Следовательно, заболевает более или менее сложившийся, нормальный человек. На базе установившейся способности объективации у него развивается интеллект — способность логического мышления — и затем, или наряду с ним, и воля — эта основа регулированного, истинно человеческого поведения. Когда начинает разрушаться способность объективации, естественно, прекращается нормальная работа и всех этих систем, базирующихся иа ее основе: и интеллект и воля становятся формами психической активности, лишенными своего обычного нормального основания. Будучи лишены его, и мышление и воля начинают проявляться в патологических формах деятельности, и это продолжается до исходных состояний шизофрении, в которых они постепенно снимаются, и больной все ближе и ближе подходит к состоянию животного, с которым его, однако, никогда в полной мере нельзя идентифицировать.
Дальнейшие исследования должны показать, как широко и в каких направлениях и формах находит свое отражение этот основной сдвиг в психике шизофреника. Они же должны сосредоточить внимание и на разрешении проблемы о специфике зтого сдвига.
3. Типологические основы шизофрении. При попытке типологической классификации людей, ведущих жизнь в нормальных условиях, мы остановились на мысли о необходимости разделить их в основном на три большие группы: па группу динамичных , группу статичных и группу вариабельных людей. Строго говоря, истинно нормальными следовало бы признать группу динамичных людей, тогда как статичных вместе с вариабельными нужно было бы отнести к категории субъектов, в той или иной мере отступающих от обычной нормы.
Однако анализ поведения последних показывает, что течение их жизни обычно не выходит из нормального русла и они остаются в общем вполне приспособленными людьми. Более того, не исключена возможность, что в кругу этих лиц встречаются люди, которые по уровню своей одаренности и степени талантливости нередко превосходят обычных средних представителей группы динамичных людей. Поэтому, конечно, нет оснований исключить их из числа нормальных субъектов, строителей общечеловеческой жизни.
Это обстоятельство, однако, не исключает вопроса об отношении того или иного типа нормального человека к той или иной форме психического заболевания. Перед нами возникает именно этот вопрос в отношении шизофрении: не встречаются ли среди здоровых типов и такие люди, которые по структуре своего характера особенно близко стояли бы к шизофрении и в случае заболевания должны были бы в основном пополнять ряды шизофреников?
Выше, при изучении типов людей, достаточно ярко отличающихся друг от друга, мы имели случай говорить относительно той группы субъектов, которых коротко можно бы было назвать группой лиц статической установки. В результате изучения их фиксированной установки выяснилось, что все они характеризуются прочной, константной, грубой, статической, стабильной, иррадиированной установкой.
Это значит, что группа нормальных испытуемых со статической установкой является носительницей в общем такой же фиксированной установки, как и основная группа больных шизофреников: их установка, как мы видели выше, также прочна, константна, груба, статична, стабильна и иррадиированна.
Но, само собой разумеется, можно констатировать и существенную разницу, которая имеется между ними. При анализе субъектов со статической установкой мы обратили внимание, что они обычно отличаются достаточно резко выраженной объективацией — способностью, на базе которой вырастают специфически человеческие функции интеллекта и воли. Вмешательство этих могучих видов активности, покоящихся на базе объективации, открывает субъекту возможность нормального руководства своей жизнедеятельностью.
Но допустим, что способность объективации поражается.
В таком случае мы должны допустить и факт снижения интеллекта и воли. Можно сказать, что в этих условиях функции эти снижаются и субъект остается в распоряжении лишь тех форм фиксированной установки, которые вообще характеризуют людей этой группы. Это значит, что поведение их в основном будет развиваться непосредственно на базе представленной у них фиксированной установки, т. е. точно такой, которая характерна для лиц, пораженных шизофренией.
Таким образом, становится понятным, что основной фонд, из которого пополняются ряды шизофреников, это прежде всего люди статической установки.
Эпилепсия
Результаты нашего анализа шизофрении и выводы, к которым мы пришли, ставят перед нами вопрос: не следует ли искать основ и других психических заболеваний в том же направлении, что и в случае шизофрении? В частности, этот вопрос мы ставим прежде всего в отношении эпилепсии. Гиляровский, заканчивая главу о сущности этого заболевания, спрашивает: «В каком отношении к существу болезни находятся особенности характера эпилептика? Что между этими сторонами клинической картины существует определенная связь, не подлежит никакому сомнению. Можно думать, что характер, как и вообще психические особенности, это — что-то основное, фон, на котором развивается наклонность к судорожным формам реакции».
Имея в виду понимание проблемы типологической структуры человека, мы, естественно, вполне поддерживаем предлагаемую здесь постановку вопроса и спрашиваем себя: не следует ли искать основы интересующего нас заболевания в том же направлении, в котором мы ее нашли в случае шизофрении? Иначе говоря, нет ли каких-нибудь специфических изменений в установке эпилептика, которые могли бы иметь отношение к сущности его заболевания?
1. Фиксированная установка эпилептика. Вопрос этот приводит нас к необходимости поставить наши опыты фиксированной установки над больными-эпилептиками. Это уже сделано несколько лет назад нашим сотрудником И. Т. Бжалава, и мы коснемся здесь лишь основных результатов его опытов, поскольку они имеют непосредственное отношение к поставленному здесь вопросу.
Исследованию подверглись 100 больных генуинной или эссенциальной эпилепсией. Результаты этих опытов оказались не во всех случаях одинаковыми. Определенно выяснилось, что среди больных следует различать три группы, из которых каждая дает в основном особую картину протекания фиксированной установки. Причем выяснилось, что группы эти представлены в количественном отношении среди испытуемых больных далеко не одинаково: в то время как одна из них включает в себя 72% всего состава испытуемых, другая ограничивается 20%, а третья — 8%.
Какова же картина фиксированной установки первой группы испытуемых? Иначе, какова картина установки громадного большинства больных эпилепсией?
Если проследить полученные данные но отдельным сторонам установки, мы получим следующую картину.
Возбудимость фиксированной установки. Она оказалась у наших больных довольно неодинаковой. Первая, основная, группа больных (72 человека, т. е. 72% общего числа больных) на 2-3 установочные экспозиции дает статическую установку, но эта установка в 45% всех случаев оказывается пластичной, т. е. она меняет свою форму, проявляясь то в виде контрастной, то в виде ассимилятивной иллюзии. Это число установочных опытов указывает нам на нижний порог возбудимости установки у нашей группы испытуемых. Если мы увеличим число установочных экспозиций до 5, то получим во всех случаях (100%) сплошь грубую статическую установку. При этом оказывается, что дальнейшее увеличение числа установочных экспозиций — вплоть до 15 — нисколько не меняет этой картины: установка остается грубой, статической. Это обстоятельство дает нам основание считать, что оптимальная возбудимость установки у этой основной группы эпилептиков достигается 5 установочными экспозициями.
Вторая группа больных (20% общего числа испытуемых) обращает на себя внимание тем, что у нее нижний порог возбудимости совпадает почти в полной мере с ее оптимальным порогом; у этой группы больных установка фиксируется в результате 2-3 экспозиций, и этого вполне достаточно для того, чтобы фиксация оказалась оптимальной. Таким образом, порог оптимальной возбудихмости здесь несколько ниже, чем у лиц первой группы испытуемых.
Наконец, остальные 8 испытуемых показывают несколько своеобразную картину: 37% из них, т. е. 3 субъекта, дают типичную для себя фиксированную установку на 2-3 установочные экспозиции. Для остальных пяти лиц для первых признаков фиксации, т. е. ее нижнего порога, необходимо по крайней мере пять установочных экспозиций, а для установления оптимального порога число этих последних должно быть доведено до 10.
Это значит, что данная группа больных занимает особое место — она включает в себя лиц различной меры возбудимости фиксированной установки: у одних она не выше 2-3 экспозиций, а у других она доходит до 10.
Таким образом, мы находим, что основная масса наших больных (72%) достигает типичной формы своей фиксированной установки уже в результате 5 установочных экспозиций. Остальные две незначительные группы имеют другие показатели — 2-3 и 10 экспозиций.
Ликвидируемость фиксированной установки . Вопрос о ликвидации установки в результате повторного воздействия критических экспозиций представляет самостоятельный интерес. Как всегда, так и в этом случае ликвидируемость установки измеряется числом критических экспозиций, необходимых для того, чтобы испытуемый освободился от фиксированной установки и перешел к адекватному восприятию действующих на него раздражений. В наших опытах оказалось, что ликвидируемость установки не у всех эпилептиков одинакова. Из трех групп наших испытуемых первые две дают сплошь одинаковые показатели, а именно: если давать испытуемым этих групп оптимальное число установочных опытов (обычно 15 экспозиций), то все они окажутся носителями статической установки. Это значит, что ни один из наших больных не оказывается в силах пробиться к констатированию равенства критических объектов, т. е. ни один из них не оказывается в силах освободиться от действия фиксированной у него установки и получить возможность адекватного восприятия действующих на него раздражителей. Нужно при этом иметь в виду, что это положение остается в силе если не при всяком числе критических экспозиций, то во всяком случае при 50-100 экспозициях.
Другое дело — испытуемые третьей группы! Они с самого же начала оказываются в силах пробиться к правильной оценке действующих на них раздражений. Вместо статической у них оказывается установка динамическая, которая и дает им эту возможность.
Но число лиц этой группы слишком незначительно. Их всего восемь человек, т. е. 8% всего числа испытуемых, в то время как остальные 92% дают сплошь показания, указывающие на статический характер их фиксированной установки.
Если принять во внимание, что нормальные испытуемые дают обычно почти только показатели динамической установки, то станет бесспорно, что в данном случае мы имеем дело с явным дефектом.
Итак, мы можем сказать, что вопрос о ликвидируемость фиксированной установки у эпилептиков разрешается отрицательно: их характеризует явно статическая форма фиксированной установки.
Фазы фиксированной установки эпилептика . Как мы уже знаем, нормальный испытуемый в процессе критических экспозиций обнаруживает ступенчатую изменяемость своей установки, которая, проходя несколько фаз, уступает место установке, адекватной данной ситуации.
Иначе обстоит дело в случаях эпилепсии. Опыты с больными показывают, что они и в этом отношении значительно отличаются от здоровых людей. Именно оказалось следующее: у эпилептиков, как правило, с самого же начала выступает безусловно контрастная форма иллюзии. Это значит» что установка их фиксируется в сильной степени, несмотря на то что число установочных опытов может и не превышать пяти. Характерно, что, несмотря на сравнительно незначительное число установочных экспозиций, фаза этих контрастных иллюзий оказывается необычайно продолжительной; она не подвергается каким-нибудь более или менее заметным изменениям и в таком виде продолжает доминировать у испытуемых, не уступая своего места какой-нибудь другой установке, отличающейся от нее по степени или качеству.
Так, фиксированная установка эпилептика отличается своей грубостью — она всегда контрастна — и, значит, и большой силой» поскольку не допускает выступления ассимилятивных форм.
Характерно, что это явление остается в силе не только в отношении какой-нибудь отдельной группы наших испытуемых, но и в отношении ко всем названным выше трем группам. Следовательно, грубость — это наиболее общая черта установки эпилептиков.
Объединив полученные до этого результаты, мы можем охарактеризовать эпилептика как человека с легковозбудимой, грубо-статической фиксированной установкой.
Иррадиация установки . Вопрос о степени иррадиации установки, как мы знаем, исследуется в основном следующим образом: установочные экспозиции производятся в одной чувственной модальности, например в гаптической, а критические — в другой, например зрительной, и, в зависимости от полученных результатов, мы судим о степени иррадиации установки из одной сенсорной сферы в другую. В результате такого рода опытов у наших эпилептиков получены следующие результаты,
Лица первой группы испытуемых почти не имеют случаев иррадиации из гаптической области в зрительную (всего таких случаев не более 4%). Несколько больше случаев иррадиации в противоположном направлении: из зрительной области установка иррадиирует у 18% наших испытуемых.
На основании этих данных мы можем характеризовать установку эпилептиков первой группы в основном как установку локальную , почти лишенную свойства иррадиации.
Лица второй группы представляют полную противоположность этому: мы видим, что иррадиация у них представлена во всех случаях максимально высокими показателями (100%).
Если сравнить эти цифры с данными третьей группы испытуемых, то мы увидим, что нигде эти группы так близко не подходят друг к другу» как в этом случае: иррадиацию из гаптической области в зрительную дают 62,5% испытуемых, а из зрительной в гаптическую — 50%.
Таким образом, в опытах на иррадиацию мы впервые получаем результаты, в которых вторая и третья группы, дававшие до этого всегда далеко расходящиеся результаты, сравнительно близко подходят друг к другу. В общем обе эти группы обращают на себя внимание большой способностью иррадиации установки, тогда как первая группа, т. е. основная группа эпилептиков, наоборот, радикально отличается от них резко выраженной локальностью своей фиксированной установки. Мы можем сказать, что эта группа эпилептиков (72% общего числа исследованных в этом случае больных) занимает совершенно самостоятельное место, поскольку иррадиация установки в той или иной степени представляет собой общее явление для двух остальных категорий наших испытуемых.
Естественно возникает вопрос: насколько далеко распространяется эта способность у эпилептиков? Мы ведь имеем возможность измерить локализацию установки в еще более узких границах — можем проверить, не иррадиирует ли установка, фиксированная в одном из имеющихся у нас парных органов (глаза, руки, ноги), и на другой член пары.
Эти опыты протекают следующим образом: испытуемый сравнивает между собой одинаковые по весу, но отличающиеся друг от друга по объему шары, но делает это так, что задача возлагается на одну из рук; в установочных опытах он поднимает левой рукой сначала малый, потом большой шар, чтобы сравнить их между собой (и эти опыты повторяются 15 раз). Затем, в критических опытах, он получает равные шары один за другим в правую руку с заданием сравнить их сукцессивно между собой. Приблизительно то же самое делается и в зрительной области: испытуемый получает тахистоскопически два круга различной величины один за другим, причем он воспринимает их одним глазом, в то время как другой глаз он держит в это время закрытым. За этим следуют критические опыты; в них принимает участие только другой глаз — тот, который в установочных опытах оставался закрытым, и испытуемый после 15 таких экспозиций сравнивает между собой пару следующих друг за другом равных кругов. Совершенно аналогичные опыты можно построить и для других чувственных модальностей.
Результаты этих экспериментов оказались вполне аналогичными данным, полученным в описанных выше опытах.
У лиц первой, наиболее многочисленной, группы установка не иррадиирует с одной руки на другую или с одного глаза на другой. Она остается ограниченной пределами своего первоначального возникновения — пределами того глаза или той руки, которые принимали непосредственное участие в установочных опытах.
Таким образом, мы можем сказать, что установка преобладающего большинства наших испытуемых не иррадиирует, она остается строго локально ограниченным состоянием.
Совершенно иную картину представляют данные второй группы испытуемых. Здесь, как мы видели выше, установка, фиксированная в одной какой-нибудь сенсорной области, беспрепятственно иррадиирует в другую область; например, установка, закрепленная в гаптической сфере, распространяется и на зрительную, и наоборот. Само собой разумеется, то же самое нужно сказать и относительно корреспондирующих органов. Словом, феномен иррадиации установки представлен у лиц второй группы (20% всего числа наших испытуемых) во всех случаях почти без всякого исключения.
Наконец, третья группа больных — самая незначительная из всех (8%) — занимает совершенно своеобразную позицию. Оказывается, что, во-первых, они дают в этих опытах не всегда одинаковые результаты, т. е. нет ни одного испытуемого, который давал бы во всех вариациях опытов те же показания; если, например, опыт касается корреспондирующих органов (например, рук) и иррадиация здесь оказывается актуальной» то это не значит, что то же самое будет иметь место и при испытании другой пары корреспондирующих органов или же разных сенсорных областей (скажем, гаптической и оптической). Во-вторых, если, несмотря на эти особенности отдельных испытуемых, мы все же учтем все случаи иррадиации установки, имевшие место в опытах с этой группой лиц, то найдем, что число их доходит до 50% как при испытании корреспондирующих, так и других независимых органов. Все это указывает, что данные этой незначительной группы испытуемых при характеристике общей массы больных могли бы быть оставлены без внимания.
О стабильности фиксированной установки эпилептика . Характерные особенности эпилептика — ярко выраженная его неподвижность и иепластичность — дают себя чувствовать по всей линии действия его фиксированной установки. Прежде всего это следует отметить с точки зрения продолжительности ее во времени, с точки зрения ее стабильности. Соответствующие опыты показывают, в какой высокой степени она характеризуется этой особенностью. Нам интереснее всего в первую очередь познакомиться с основной группой эпилептиков. Результаты экспериментального исследования этой группы вскрывают нам характерные особенности, в одинаковой степени относящиеся ко всем ее членам без исключения. Оказывается, что фиксированная установка у них отличается высокой степенью стабильности и притом без малейших признаков вариабельности, а именно: если испытать у эпилептика фиксированную у него установку через день, два и т. д., то она оказывается сохранившейся без видимых изменений. То же самое остается в силе и через недели и даже месяцы после дня фиксации данной установки.
Таким образом, фиксированная установка эпилептиков оказывается неизменно стабильным, сохраняющимся в течение месяцев феноменом.
Но в данном случае речь вдет лишь относительно основной группы наших испытуемых. Спрашивается: можно ли сказать то же самое и относительно остальных двух групп?
Что касается испытуемых второй группы, то данные опытов с ними показывают, что они совершенно не отличаются от представителей основной группы: они, так же как и эти последние, дают все 100% одинаково высокостабильной установки.
Иначе обстоит дело с третьей группой. Представители ее и в этом случае отступают от остальных наших испытуемых. Стабильной оказывается здесь установка лишь у 62,5% всего состава группы. Остальные 37,5% представляют случаи более или менее лабильной установки.
Таким образом, мы видим, что из 100 наших испытуемых 92 являются носителями крутостабильной, в продолжение месяцев действующей фиксированной установки.
Константность фиксированной установки эпилептика . Данные относительно стабильности установки эпилептика достаточно определенно указывают на несомненный факт ее константности. Тем не менее специальное исследование этого вопроса у наших больных все же нельзя считать излишним. Мы знаем, что константность установки измеряется числом повторных опытов через определенные промежутки времени (обычно через каждые 24 часа), в которых установка обычно не меняется ни в каком отношении. В нашем случае опыты, включавшие по 15 установочных экспозиций, повторялись через каждые 24-48 часов 7 раз. Результаты их суммированы (в процентах) в табл. 20.
Таблица 20.
Мы видим, что испытуемые первой, т. е. нашей основной, группы все без исключения сохраняют фиксированную установку в течение 5 суток. То же делают и лица второй группы: они и в этом случае идут рука об руку с испытуемыми первой группы больных. Другое дело третья группа. Она и здесь стоит особняком: в то время как через сутки все 100% испытуемых характеризуются той же установкой, что и раньше, через двое суток дело меняется, и число таких испытуемых спускается сразу до 62,5%, т. е. до шести лиц, и это сохраняется вплоть до конца опытов, если не считать третьих суток, когда процент испытуемых опять поднимается до 75.
Прочность фиксированной установки при эпилепсии. Какова же прочность фиксированной установки у наших больных? На этот вопрос можно было бы дать более или менее точный ответ на основании данных, имеющихся у нас в результате исследования других особенностей установки эпилептика. Но он был разработан в специальных опытах, и для того, чтобы иметь точные данные, обратимся к результатам этих опытов.
Во всех этих группах наших испытуемых число критических экспозиций было увеличено до 100. Первая, основная, дала бесконечный ряд обычных реакций — иллюзий контраста, и не оказалось в этом ряду ни одного случая, чтобы у кого-нибудь возникла реакция равенства или ассимилятивная иллюзия. Это значит, что прочность фиксированной установки при эпилепсии не подлежит сомнению — она дает исключительно высокие показатели.
Те же результаты были получены и в опытах со второй группой больных. Но третья группа дает и здесь совершенно другую картину: несмотря на значительное увеличение числа критических экспозиций (у 5 лиц из 8), природа реакций не меняется и установка продолжает оставаться все время грубо-динамической. Но у 3 испытуемых мы получаем несколько иную картину: при увеличении числа установочных экспозиций до 30 сначала на некоторое время они дают сплошь ряд контрастных иллюзий, но в конце концов (через 30-50 таких опытов) и они возвращаются к своему обычному типу реакций.
Таким образом, эта группа испытуемых и здесь продолжает занимать особое положение, зато все остальные оказываются субъектами исключительно твердой фиксированной установки.
2. Специфика фиксированной установки эпилептика. Чтобы подвести итоги всему сказанному и попытаться дать характеристику фиксированной установки эпилептика, мы должны сначала разобраться в вопросе о значении для нашей цели данных этих трех групп испытуемых.
Поскольку данные третьей группы почти во всех отношениях отклоняются от данных двух остальных групп и притом группа эта включает в себя лишь незначительное число лиц (не более 8), то при характеристике эпилептика материал этот можно оставить без внимания.
Что касается второй группы испытуемых, то хотя она во многих отношениях и дает те же результаты, что и первая, но в одном, очень существенном, отношении радикально отличается от нее. А именно: фиксированная установка этой группы испытуемых оказывается иррадиированной, в то время как у лиц первой группы она совершенно лишена этой особенности и имеет чисто локальный характер. Это крайнее расхождение между обеими группами в столь существенном отношении принуждает нас при характеристике установки эпилептика оставить без внимания и данные второй группы испытуемых (20%).
Остается первая группа больных (72% общего числа испытуемых), представляющая собой удивительно однообразную согласованную картину фиксированной установки. Мы имеем основание считать, что это и есть типичная картина установки эпилептика. Эта установка в общем должна быть характеризована как сравнительно легковозбудимая, грубая, статическая, локальная, константная, стабильная, прочная, фиксированная. Поскольку наиболее характерными ее особенностями являются грубая статичность и локальность, мы можем обозначить ее условно этими тремя терминами, говоря, что у эпилептика грубая, статическая, локальная фиксированная установка.
3. Типологические основы эпилепсии. Возникает вопрос: нет ли среди нормальных людей лиц, которые являлись бы носителями такой же грубой, статической, локальной установки, какую имеют эпилептики?
Если обратимся к соответствующим материалам, то мы найдем там данные относительно статической фиксированной установки группы статичных людей, которые очень близко подходят к картине фиксированной установки эпилептика. Это — одна из групп конфликтных людей со статической установкой, т. е. эпилептоиды. Фиксированная установка их оказывается такой же, как и установка эпилептика: это — грубая, статическая, локальная установка, которая сравнительно легковозбудима, константна и стабильна. Строго говоря, не видно разницы между установкой лиц этой группы и группы эпилептиков.
Однако это все же далеко еще не эпилептики. Прежде всего у них никогда не бывает эпилептических припадков с их характерным моторным выражением, А затем — это нормальные члены общества, полезные работники, достигающие иногда значительно высоких ступеней общественного положения. Среди выдающихся представителей творческих работников или исторических деятелей можно назвать не одного представителя этой категории.
Следовательно, нужно полагать, что основу эпилептического заболевания не надо искать в наличии припадков. Такого же рода припадки констатируются, например, и в случаях истерии — заболевания, которое в значительной степени отличается от эпилепсии. В факте припадков, нужно полагать, мы имеем дело с патологическим явлением, которое нельзя рассматривать как специфически эпилептическое.
Не касаясь вопроса о настоящей сущности этой болезни, мы обратимся к некоторым из психологических особенностей, имеющих место при эпилептоидии и при эпилепсии. Здесь в первую очередь нас интересует вопрос о высших, чисто человеческих психических функциях — об интеллекте и воле.
Нет нужды в специальном экспериментальном анализе этих психических сил у эпилептоидов. Среди них известны лица с высоким уровнем интеллектуальных и волевых способностей; среди выдающихся исторических деятелей называют лиц, которые, по-видимому, принадлежали к эпилептоидам. Следовательно, мы должны допустить у них достаточно высокую ступень развития объективации, на базе которой действуют их выдающиеся интеллектуальные и волевые способности.
Другое дело настоящие эпилептики. Анализ их интеллектуальных и волевых данных, наоборот, показывает, что в этом отношении они стоят на значительно низших ступенях развития. В диссертационной работе И. Бжалава имеется ряд данных, подтверждающих это положение. Из экспериментального анализа понятийного мышления эпилептиков видно, что эта существенно важная функция у них в значительной степени снижена. Но и анализ волевых актов, как и следовало ожидать, не приводит нас к лучшим результатам. Не касаясь вопроса о конкретной картине воли эпилептика, мы ограничиваемся здесь лишь указанием на факт ее слабого развития. Зато эпилептик известен как человек стенических агрессивных аффектов необыкновенного упрямства и твердости, как человек, который не отказывается от шагов, могущих оказаться опасными даже для его собственной жизни. Все это только подтверждает факт слабого развития его волевых качеств. По всему видно, что эпилептиком управляют именно непосредственные импульсы, но не разумная воля, сущность которой заключается, между прочим, в способности обуздывать и направлять эти импульсы, но не подчиняться их руководству.
Коротко: интеллект и воля эпилептика носят на себе печать явной деградации. С другой стороны, бывают, однако, моменты в жизни эпилептика, когда он оказывается способным дать высокие образцы как мышления, так и волевой деятельности. Нужно полагать, что у него, как, впрочем, и у представителей других заболеваний, поражается в первую очередь пе столько непосредственно сила мысли или воли, сколько способность объективации, являющаяся предпосылкой для деятельности их обеих.
В таком случае основную причину отсутствия или деградированной активности интеллекта и воли эпилептика следует искать в расстройстве способности объективации, представленной у него. В силу каких-то обстоятельств, которых мы здесь не касаемся, происходит снижение акта объективации и в результате этого развивается бездеятельность интеллектуальных и волевых сил индивида. Следовательно, поведение его, лишившись руководства со стороны этих высших сил, остается во власти установок, специфических для данной личности. Отныне поведение беспрепятственно развивается под руководством этих установок. В случае эпилепсии основой поведения становится грубо-статическая, локальная фиксированная установка и больной лишается возможности коррекции своего поведения иод руководством интеллекта. В случае же шизофрении, как мы в этом убедились выше, ввиду выпадения нормальной активности объективации и базирующихся на ней интеллекта и воли, в дело вступает непосредственно активность фиксированной установки, которая характеризуется в этом случае своей грубостью, статичностью и иррадиированностью.
Пограничные состояния
Из так называемых пограничных состояний мы остановимся на анализе психастении (типа врожденных болезненных состояний) и истерии (типа реактивных изменений в связи с психическими переживаниями). Эти состояния, как известно, даже при очень большой интенсивности явлений не представляют болезни в собственном смысле. С другой стороны, еще менее можно отнести их к явлениям нормальных, здоровых состояний. Остановимся на анализе установки при этих состояниях.
Психастения
1. Фиксированная установка психастеника. Какова фиксированная установка при психастении? Для того чтобы ответить на этот вопрос, обратимся к экспериментальному анализу этого состояния. Получены, коротко, следующие данные.
Возбудимость фиксированной установки . Здесь мы находим, что среди психастеников встречается лишь очень незначительное число лиц (не более 12%), у которых можно фиксировать установку в результате 2-3 экспозиций наших обычных экспериментальных шаров. Громадное большинство больных (88%) целиком остаются в этом состоянии вне влияния данного числа воздействующих на них экспозиций. Это дает нам право утверждать, что установка психастеника фиксируется сравнительно трудно: двух экспозиций во всяком случае редко хватает для этого. Следовательно, мы можем утверждать, что возбудимость фиксированной установки психастеника очень невысока и, для того чтобы достигнуть ее оптимума, необходимо значительно поднять число установочных экспозиций.
Прочность фиксированной установки психастеника дает очень низкие показатели. Дело в том, что первой фазы, т. е. фазы контрастных иллюзий, в этом случае почти никогда не бывает, а если и бывает, то она очень малопродолжительна — быстро уступает место следующей за ней фазе, в которой преобладают ассимилятивные иллюзии.
Грубость установки. Уже из этого наблюдения видно, что установка психастеника малопластична. Не проходя ступенчатого процесса постепенного затухания, она с самого же начала останавливается на одной из его фаз. Таким образом, фиксированная установка психастеника должна быть признана грубой, непластичной формой установки.
Динамичность является дальнейшей особенностью установки психастеника. Фиксируясь с трудом, установка здесь сохраняет начальную свою форму, которую, однако, сбрасывает быстро и переходит в состояние адекватной, нефиксированной установки.
Иррадиация такого рода маловозбудимой, малонрочной, грубой фиксированной установки вряд ли может быть особенно высокой. Опыты показывают, что, действительно, фиксированная установка психастеника иррадиирует лишь в самой незначительной степени: иррадиация установки констатируется лишь у 8% наших испытуемых. У остальных она не проявляется в доступной экспериментам форме. Мы могли бы сказать, что в условиях наших опытов фиксированная установка психастеника носит определенно локальный характер.
Константность. Фиксированная установка психастеника оказалась далее значительно константной: возбуждаясь скова, ока сохраняет за собой в течение ряда дней одну и ту же форму маловозбудимой, слабой, грубой, динамической, локально фиксированной установки. Это свойство установки психастеника заслуживает особенного внимания, поскольку в нем прежде всего открывается специфическая особенность, которой психастеник отличается от представителей другого типа пограничных состояний — от истеричных субъектов. Но к этому вопросу мы вернемся ниже.
Лабильность установки. Наконец, установка психастеника оказывается и значительно лабильной. У 80% подвергшихся испытанию больных установка оказалась нестабильной: она быстро замирает, и вместо нее на сцену выступает адекватная установка.
Таким образом, мы находим, что установка психастеника должна быть характеризована как трудновозбудимая, слабая, грубая, динамическая, локальная, константная и лабильная фиксированная установка. Мы могли бы коротко обозначить ее как трудновозбудимую, слабую грубо-динамическую, константную установку.
Если приглядеться к этой картине фиксированной установки психастеника, то в первую очередь мы должны спросить себя: можно ли все эти особенности квалифицировать как специфические особенности фиксированной установки психастеника или, быть может, они отчасти должны быть отнесены за счет факта затрудненности процесса ее фиксации?
Выше мы указывали, что этому процессу обычно предшествует более или менее продолжительный период дифференциации установки: будучи с самого начала представлена в более или менее диффузном состоянии, установка в первую очередь должна дифференцироваться, должна определиться как индивидуально выраженное, конкретное состояние субъекта и лишь после этого зафиксироваться как таковое. И вот спрашивается: как обстоит дело с установкой психастеника, дифференцирована ли она с самого начала в достаточной степени и в наших установочных опытах имеем ли мы дело именно с ее фиксацией или же вопрос касается процесса ее дифференциации?
Наблюдение показывает, что, для того чтобы у психастеника зафиксировалась установка, необходимо воздействие сравнительно большого числа установочных экспозиций. Если принять во внимание, что первой фазы, фазы контрастных иллюзий, у наших больных обычно не бывает, то станет бесспорным, как мы уже отметили выше, что установка у них фиксируется в слабой степени. То же самое нужно сказать и на основании ряда других данных, о которых мы уже говорили выше. Словом, по-видимому, не может быть никакого сомнения, что установка психастеника представляет собой сла- бофиксируемое установочное состояние.
В таком случае мы должны допустить, что здесь, в процессе повторных установочных экспозиций, значительное число их идет в первую очередь на дифференциацию диффузно выступающей установки и что никогда дело не доходит до особенно прочной ее фиксации. Но если это так, тогда мы можем характеризовать психастеника как человека слабодифференцированной установки, которая именно по этой причине остается трудновозбудимой, слабой, локальной и лабильной.
2. Объективация в случаях психастении. Для того чтобы понять психастеника, нам необходимо коснуться вопроса об объективации. Как представлена эта особенность у психастеника? Нетрудно заметить при наблюдении психастеника, что он обычно находится под властью какой-нибудь из своих идей — той, которая прежде всего и больше всего его беспокоит. Господство навязчивых представлений, быть может, одна из наиболее характерных особенностей психастеника. Он находится в состоянии постоянных сомнений в правильности своих действий и неудержимого стремления к неусыпной самопроверке. Получается определенное впечатление, что у психастеника нет точных, достаточно ярко выраженных установок, на основе которых он мог бы развить свою произвольную деятельность. Малая дифференцированность его установок является основным препятствием, не дающим ему возможности решительно развернуть свою волевую активность. Нужно полагать, что основная особенность его — слабое развитие волевых актов — покоится именно на недостаточной дифференцированное™ его установок. Несмотря на значительно высокую степень развития объективации, психастенику плохо удается построить схему своей деятельности на ее данных, потому что данные эти расплывчаты и диффузны и в качестве фундамента волевой активности они малоподходящи. У психастеника нет уверенности в правильности какого-нибудь из актов своей деятельности, уверенности, обычно вырастающей на основе определившихся установок и совершенно необходимой для того, чтобы акты эти претворялись в жизнь.
Нельзя сказать, что та же судьба постигает и интеллект психастеника. Наоборот, наличие способности объективации создает хорошую основу для его деятельности, которая нередко, может быть, чаще, чем это действительно необходимо, останавливается на решении вопроса о том, как поступить в данном случае. Несмотря на ряд случаев удовлетворительного разрешения этого вопроса, психастеник, ввиду отсутствия основ уверенности, вырастающей на базе определившихся соответствующих установок, оказывается не в силах остановиться на какой-нибудь, и он чувствует себя вынужденным искать других способов разрешения вопроса или же в самый решительный момент откладывает его на будущее.
Следовательно, недостаточность воли психастеника затрагивает и продуктивность нередко высоких степеней развития его интеллектуальных сил. Она лишает их устойчивости, необходимой для проведения их в жизнь. Нужно полагать, что в основе всего этого лежит слабость уверенности, обусловленная недостаточностью дифференциации установки психастеника.
Итак, основной феномен, определяющий слабость психики наших больных, следует искать в факте недостаточной дифференциации или значительной диффузности их установочных состояний, на базе которых возникают недоразвитие уверенности, слабость волевых актов и неустойчивость интеллектуальных решений.
Истерия
1. Фиксированная установка при истерии. Обратимся сейчас к проблеме истерии — заболевания, изучаемого с давних пор и с самых различных точек зрения. Нам нужно коснуться ее с позиций нашего понятия установки. Нужно выяснить, в каком состоянии находится установка истеричных, как она работает и какие особенности она обнаруживает.
На основании специального исследования этого вопроса можно считать установленным, что истерия в значительной степени отличается от ряда других заболеваний, в первую очередь далеко идущей вариабельностью своей фиксированной установки. Трудно найти у истеричного форму активности фиксированной установки, которой можно было бы ждать от него во всех случаях. Наоборот, для него значительно более характерным является факт постепенного колебания между возможными формами установки.
Тем не менее существует определенная амплитуда, которая характеризует эти колебания, и мы займемся прежде всего установлением ее границ.
Фиксированная установка истеричных в период лечения характеризуется одной существенной особенностью: это, как мы отмечали и выше, факт постоянного ее варьирования в широких пределах. Для того чтобы получить ясное представление об этом, мы приведем данные об одной из пациенток.
Больная Д. Л. — 23 г. Образование среднее. Жалуется на ежедневные приступы. Испытание фиксированной установки (19.XII-35 г.) показало, что она имеет грубую статическую (30 контрастных гаптических иллюзий), сильно иррадинроваиную (15 таких же контрастных иллюзий в зрительной сфере) установку.
23.XII-35 г. чувствует себя лучше. Испытание показывает, что она имеет грубую статическую установку в гаптической области, которая, однако, не иррадиирует в зрительную; больная сейчас же констатирует зрительное равенство критических объектов.
25.XII-35 г. чувствует себя лучше. Приступы у нее повторяются, но не гак часто, как раньше. Опыты с установкой показывают пластическую иллюзию, которая завершается тем, что больная констатирует равенство критических объектов.
27.XII-35 г. Больная чувствует себя лучше. Опыты дают те же результаты, что и два дня назад.
29.XII-35 г. Уже два дня, как у больной не было приступов. Чувствует себя хорошо. Опыты дают приблизительно ту же картину, что и два последних посещения.
1.I-36 г. Накануне чувствовала себя плохо. Но приступов не было. Опыты показали, что установка на этот раз не фиксируется, критические объекты воспринимаются как равные.
7.I-36 г. Накануне был приступ — длительный, около 2,5 часа. Во время приступа она слышит громкую речь, с которой к ней обращаются, но плохо ее разбирает. Установка грубая статическая, с кратковременной иррадиацией в зрительную область.
Испытание этой больной продолжается и дальше, вплоть до 29.I-36 г.
14.I, 16.I, 20.I и 25.I больная утверждает, что приступов у нее нет вовсе и чувствует она себя хорошо.
Опыты в этих случаях показывают, что все дни больная имеет определенно пластическую динамическую установку, которая из гаптической хорошо иррадиирует в зрительную область. В остальные дни, в которые приступы повторялись почти ежедневно, испытуемая дает неодинаковую картину фиксированной установки.
В целом в течение всего периода наблюдений испытуемая обнаруживает следующую картину постоянного варьирования своей фиксированной установки.
После ряда приступов накануне больная показывает симптомы депрессивного состояния с головными болями. В этом состоянии она дает длинный ряд контрастных иллюзий с бесконечной иррадиацией из гаптической в зрительную область, т. е. грубую статическую иррадиированную установку. В этом состоянии больная стоит близко к конфликтным людям со статической установкой. Но это бывает лишь в случаях после ряда повторных приступов на пути к улучшению состояния. Очень характерно, что при этом бывает нередко, что у больного не фиксируется установка вовсе.
При том же состоянии, но в более легкой форме и далее, при чувствительном улучшении самочувствия больной, установка ее меняется: она дает такую же грубую статическую форму, которая при этом вовсе не иррадиирует из гаптнческой в зрительную сферу. Она почти немедленно уступает место случаям адекватного восприятия; создастся впечатление, что в этом случае на сцену выступает как бы фиксированная установка эпилептика.
После ряда свободных от приступов дней больная чувствует себя бодрой; она настроена сравнительно жизнерадостно и в таком состоянии дает фиксированную установку нормального гармонического человека. У нее пластичная, динамическая форма установки, которая легко иррадиирует из гаптической области в зрительную.
Таковы данные одной из пациенток, которая, впрочем, ни в чем существенном не отличается от других испытанных в этой серии истеричных.
Таким образом, мы можем повторить, что характерная особенность истеричных заключается в факте вариабельности фиксированной установки, и притом в достаточно широких пределах. Она может быть, в зависимости от состояния больного, то вполне нормальной установкой динамического человека, то болезненно направленной установкой эпилептика с локальной и в некоторых случаях с иррадиированной фиксированной установкой.
Такова картина установки истеричных. Мы видим, что истерия отличается от других нами анализированных патологических состояний далеко идущей вариабельностью фиксированной установки, отсутствием константпости этой последней, засвидетельствованной нами во всех вышеанализированных патологических случаях.
Нужно полагать, что эта вариабельность фиксированной установки, которая достаточно хорошо характеризует именно вариабельность поведения истеричного, является одной из наиболее характерных ее особенностей.
Однако у истеричных имеется и ряд других особенностей, которые следовало бы изучить дополнительно, чтобы получить более определенное представление об этом заболевании. Нам нужно выяснить, может ли истеричный стимулировать свою установку на базе представления.
2. Стимуляция установки на базе представления. Специальные опыты по этому вопросу дают нам совершенно определенный ответ на него. Оказывается, что истерия в интересующем нас сейчас отношении имеет специфические показатели, которые значительно отличаются как от того, что дают нам нормальные здоровые испытуемые, так и от того, что нам известно относительно представителей других патологических состояний.
Если сопоставить данные опытов на стимуляцию фиксированной установки на базе представлений у нормальных людей с тем, что дают нам истеричные, то оказывается, что эти последние далеко превосходят первых во многих отношениях. Так, например, у истеричных возникает установка па основе представления значительно легче, чем~у обычных испытуемых, и, что особенно интересно, установка эта заметно прочнее или сильнее, чем у здоровых.
Как велика может быть разница в этом отношении между больными и здоровыми, видно хотя бы из следующего: в то время как у 60% наших истеричных вырабатывается сильная иллюзия установки на представление в гаптической и у 46% — в оптической областях, такого же рода иллюзия констатируется всего лишь у одного здорового испытуемого (17%).
Несомненно, установка, стимулированная на базе представления, у истеричного обладает почти такой же силой, как и установка, стимулированная воздействием актуальной ситуации.
Таким образом, мы видим, что установка на базе представления у истеричного почти так же прочна, как и установка на базе актуального воздействия ситуации.
Если проследить и другие факты фиксированной установки, те же результаты найдем мы почти по всей линии ее развития. Это дает нам право считать, что установка, стимулированная у истеричного на основе его представлений, не отстает заметно от установки на основе актуального воздействия ситуации. Все это указывает на большую роль» которую играет у истеричных субъектов мир их представлений.
Поэтому совершенно естественно спросить себя: какова же природа этого представления?
Выше мы говорили, что следует различать два разных психологически существенных аспекта этого явления. Во- первых, существуют «представления», которые протекают в недифференцированном или малодифференцированном плане нашего сознания. Это — представления, не дифференцированные от других аспектов деятельности, и прежде всего от того, что мы называем «восприятием». Этого рода представления мы находим, например, в состоянии сновидений. Но представлением мы называем, во-вторых, и наши специфические переживания, явно отдифференцированные от восприятия и протекающие вне зависимости от актуального воздействия имеющихся налицо раздражений. Мы убедились выше, что эта дифференциация представления имеет место лишь на основе процесса объективации, т. е. процесса, свойственного лишь человеку.
Если иметь в виду эти два значения понятия представления и с этой точки зрения посмотреть на представления истеричного, то нам придется признать, что это — переживания, протекающие в первом, малодифференцированном плане сознания. Поэтому понятно, что установка истеричных, возникающая на основе представления, почти нисколько не отличается от установок, действующих на базе их актуальных восприятий, поскольку представления эти не являются психологически отдифференцированными от восприятий психическими состояниями.
Таким образом, мы можем сказать, что представления истеричных являются не отдифференцированными от актуальных восприятий переживаниями — переживаниями вроде тех, которые, как было сказано выше, мы имеем в представлениях наших сновидений. Поэтому мы должны признать, что факт наличия предоставлений у истеричных далеко не указывает на необходимость признания у них способности объективации. Представления истеричных — это вовсе не объективированные содержания сознания. В периоды обострения сознание истеричного погружается в состояние, которое в этом случае близко напоминает состояние нашего сознания в моменты сновидений.
Естественно, возникает вопрос: каково же отношение установки, стимулированной представлением, к актуально фиксированной установке истеричного? Мы видели, что эта последняя отличается достаточно далеко идущей вариабельностью форм своего проявления. Отражается ли эта особенность и в феноменах фиксированной на почве представления установки? Если проследить данные этой формы установки, то оказывается, что они и в этом случае почти без исключения повторяют все особенности фиксированной в актуальных условиях установки. Таким образом, мы должны признать, что черта вариабельности продолжает оставаться характерной особенностью истеричных.
Резюмируя все сказанное, мы должны характеризовать истеричных как людей с далеко идущей вариабельностью своих установок и легкой их фикснруемостью как иа основе восприятий, так и на базе мало от них отдифференцированных представлений.
3. Преморбидное состояние истеричного. Возникает вопрос о преморбидном состоянии, на почве которого обычно развивается истерия. Выше, при исследовании основных типологических единиц, нам пришлось остановиться, между прочим, и на анализе типа так называемых вариабельно-лабильных людей. Мы видели тогда, что вариабельность и лабильность фиксированной установки, равно как и частое выступление случаев ее нефиксируемости, являются наиболее характерной особенностью людей этого типа. Так же как и у истеричных, фиксированная установка этих лиц лишена константности, она варьирует от случая к случаю и при этом имеет весьма определенный уклон к быстрому затуханию, а иногда и к полному отказу возможности фиксации.
Таким образом, если сравнить особенности установки вариабельно-лабильных людей со свойствами установки истеричных, то близость их окажется вне всякого сомнения. Более того, получается впечатление, что между ними даже нет заметной разницы.
Однако, если иметь в виду острые случаи, истеричный все же существенно отличается от человека вариабельно-лабильного типа. В то время как этот последний является одним из обыкновенных здоровых людей, ведущих нормальную, а в некоторых случаях и достаточно продуктивную жизнь, истеричный — определенно больной человек, который в периоды обострения своего состояния вовсе выпадает из числа нормальных работников и делается предметом специальных наблюдений и забот окружающих.
Естественно возникает вопрос: в чем искать основу столь существенных изменений в состоянии вариабельно-лабильного человека? Не касаясь других, быть может очень значительных, моментов, я остановлюсь лишь на одном. Дело в том, что вариабельно-лабильные субъекты, как, впрочем, и все варианты типа конфликтных людей, остаются на уровне нормальных участников жизни, поскольку они в случае необходимости оказываются в состоянии регулировать свое поведение с позиций объективации, которая в какой-то степени все же имеется у них. В решительные моменты своей жизни они мобилизуют силы для этой объективации и на ее основе развивают сравнительно приспособленные акты своей деятельности. В состоянии же приступов они лишены этой способности и поведение их протекает на базе природных, не опосредованных установок. В этом случае перед нами картина истерии в точном смысле слова.
<1949>