История об офортах

Фаб Станис

Новая повесть Станиса Фаба – это спираль событий, которые возникают в жизни героя неожиданно и самым необычным образом. Книжная публикация становится прологом, на первый взгляд, невероятной игры. Хитрость и коварство плетут свою игру, но дружба и любовь в итоге помогают разрушить планы мошенников. Легкое чтение, вместе с тем закрученный сюжет – настоящая детективная история.

 

© Станис Фаб, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

 

Глава первая. Повестка

На вид невзрачная четвертушка бумаги. На верхнем поле единственное слово – «Повестка». Повертев ее, он непроизвольно хмыкнул от первой же пришедшей мысли: «А я-то тут причем?!

«Повестка»! Надо же, как просто она выглядит. «Повестка» в суд!

Разволновался от неожиданности так, что расписался в получении не там, вдобавок перепутал число и месяц.

Почтовый служка расстроился тоже: опрятный документ после исправления, уже чуть помятый, потерял свой торжественно-официальный вид.

Он с укоризной поглядывал на получателя, потому что веровал: судебные повестки по ошибке не приходят. И нечего закатывать глаза, недоуменно пожимать плечами, нечего делать вид, что «ты» тут не причем. Чижевский – Чижевский! Вигдор Борисович – он самый. Ну так получите, распишитесь и явитесь. И не виляйте, как вас там, Вигдор Борисович. Поди страшное преступление за вами, вишь как разволновался.

Почтальон произнес все это про себя, сверля глазками адресата, и ушел молча захлопнув дверь. Остановился и прислушался: клиент все еще был по ту сторону у двери? Интересно, что он предпримет: сразу бросится звонить друзьям, а то и в суд, выяснять, с чего бы это его туда!

Вигдор Борисович и впрямь стоял за дверью. Стоял как вкопанный, перечитывая несколько строчек, пытаясь разгадать тайный смысл, вложенный в стандартные «Вам надлежит явиться…».

«Его взяли врасплох», – мрачно пошутил он, иронически оценивая ситуацию. Все, день убит напрочь, а сколько замечательных дел намечалось. Ну почему именно сегодня, именно сейчас?! Ведь мог бы уйти на пять минут раньше и тогда все было бы иначе…

Он машинально сунул повестку в портфель «до выяснения обстоятельств дела».

…В машине по инерции Вигдор пытался «придумать» план дня, но куда там! В голове как заноза сидел этот клочок бумажки, призывающий его в «другую» жизнь, не сулящий ничего, кроме потери времени и нервов. И ко всему прочему теперь начался бесконечный самоанализ: он перебирал все свои вины и проступки за последние годы, пытаясь отгадать, за какие из них его хотят теперь призвать к ответу.

Конечно, Вигдор мог бы согласиться, что ошибался и не раз, но даже это «сознательное раскаяние» не приоткрывало тайну и даже не намекало на проступок, за который могли призвать к судебному ответу.

Ага, ну вот и началось! В голове потихоньку кто-то неизвестный поставил пластиночку с навязчивым речитативом: «Встать! Суд идет!».

Если бы белый клочок «упомянул» предприятие, где он директорствовал… чего уж там, кто не работает, тот не ошибается. Ну, тогда нужно было звонить Селине – юристу компании и с ходу задавать вопросы. Но про компанию в повестке не было ни слова. Значит, контора тут ни причем и Битиной звонить спозаранку нет никакой надобности.

Значит, ошибки нет. Значит, обвиняют именно его. Даже его фантазии не хватало, чтобы придумать повод для суда.

Впрочем, при любом раскладе Селине не «отвертеться». Я – это компания, а компания мое второе «я». Раз так, пусть «вкручивается».

После стольких лет совместной работы Чижевский не мог не доверять ей. В голове пронеслось: «Доверять как себе». И тут же скривился – он знал свой мозг – теперь кто-то спрятанный в голове, вслед за «Встать! Суд идет!» будет время от времени «постукивать», чтобы определиться по понятиям, а именно, что значит «доверять как себе».

– Бред, бред, бред! Еще ничего, а уже психоз, надо брать себя в руки.

Он «крикнул» тому, кто «спрятался» в голове и «постукивал» – «замолчи немедленно, пока я тебя не выкинул из головы», ибо представил, что если «стучащий» не угомонится, то вскоре откроет огонь из всех орудий…

…В офисе в это время сотрудников нет. Состояние полного покоя и тишины продлится до 9 часов 30 минут и закончится с боем часов – машины из гаечек, молоточков, пружинок, сапфировых винтиков…

Эти полчаса утреннего одиночества так приятны и невинны. Только он и только эти полчаса тишины были в его полном владении безраздельно… (В голове предательски рождалась антитеза: тишина безраздельно владела им.)

Ах, как быстро пролетает то, что радует. Скоро раздастся офисная азбука Морзе, которую на все голоса отстучат каблучки в длинном коридоре. Господин Чижевский, рабочий день начался.

…В кабинет впорхнула Селина – улыбка на все лицо, сигаретка в руке, звонкое приветствие: «Мечты сбываются?!»

Ответ может и должен быть один и тот же: «Ага», что означало: «Все нормально, ничего из рук вон выходящего не произошло, офис стоит на месте, потрясений и катаклизмов не случилось».

Но так он должен отвечать в обычный день, когда добропорядочным гражданам спозаранку не вручают повестку в суд.

Сегодня в ответ на приветствие последовало глубокомысленное молчание.

– Это что-то новенькое, босс. Ты на самом деле так мрачен или просто решил изменить приветственный ритуал.

– Какой к черту ритуал! Меня в суд вызывают. С утра суют повестку! А я даже понятия не имею, за что.

На Селину эта реплика впечатления не произвела. Чтобы отреагировать на столь нелепую тираду, ей требовались подробности.

– Да не знаю я. Вот хоть убей, не знаю, чем государство прогневал.

Селина машинально набрала внутренний номер телефона.

– Финансы-романсы, вы? —Ага, доброе, чересчур, я бы сказала. А что у нас, налоги плачены, зарплата отдана?

После секундной паузы многозначительным жестом и хорошо поставленным голосом Силина отчеканила: «Плачено – недоплачено – по чуть-чуть затрачено. За такую мелочь в суд не вызывают».

– Вы что, сговорились все с утра судом пугать!

– Господи, это я так, каламбурю. Нервный ты какой-то, с утра, просто заряженный на негатив. Сей секунд разбираться начнем. Господи, напугали ежа голой жопой. Повестка! Суд! Суд, чтоб ты знал, он справедливый самый. Ты же ничего плохого не сделал?

Вигдор посмотрел на Селину со зверской улыбкой.

– Я поняла и слов не надо.

В прошлой своей жизни, до работы у Чижевского, Селина была прокурорским работником с высокой должностью и низкой зарплатой. Зачем она оставила ее, он в подробностях не знал. Но догадывался, что все случилось в лихие девяностые, когда у государства на всех не хватало денег и на бюджетников в первую очередь. Вот Селина и попала под эту раздачу. А у нее три малолетки и ни одного мужа. Тут уж не до погон и престижа.

Она стала юристом в его частной компании, которая, как могла, крутилась, но зарплату платила день в день при любых раскладах.

…Селина молчала. Просто стояла и молчала. И он знал, что она принимает решение. Возможно, она уже сложила в уме целый план: кому звонить, с кем встречаться, какие документы требовать по этому пока еще совершенно неясному делу.

– Значит так, Вигдор. Тишина. Обьявляю час тишины. Не будоражь народ и клиентов. Повесточку дай.

Листик перекочевал из его кармана в нежные ручки Селины. Она даже не взглянула на нее.

– Через часик все расскажу. Пойду с телефоном пообщаюсь.

Он облегченно вздохнул и как-то сразу успокоился – Селина все сделает. А может, это просто судебная ошибка, досадное недоразумение?! И он уже предвкушал, какой скандал закатит председателю суда. Не будет честной народ пугать спозаранку!

 

Глава вторая. Селиночка, давай по порядку!

…Селина не просто влетела в кабинет, как она это делала обычно. Обычно выглядело так: дверная ручка неожиданно проворачивалась, дверь рвалась с петель, ярко-рыжая копна волос делала шаг вперед, а бедная дверь падала назад в обойму, сотрясая дверной проем, косяк и все, что к нему относилось. Далее Селина резко разворачивала кресло у приставного стола, грациозно падала в него, успев «поймать» юбку, закинуть ногу на ногу и даже чиркнуть зажигалкой у сигареты. И все это происходило без какой-либо заминки, грациозно и, можно сказать, органично.

Но сейчас она появилась без заметного драйва. Он даже не успел сказать свое традиционное – «сумасшедшая», поскольку понял: ей уже что-то известно.

– Ну что, «писхатель», – вкрадчиво и в то же время иронично начала Селина, отчего Вигдор понял – походом в ресторан и обычной премией не отделаться.

– Я кое-что разузнала, ты влетел.

Чижевский весь подобрался и приготовился узнать о страшном злодеянии, совершенном им неизвестно когда и как.

– Да, да, да. Ты влетел, мы все влетели. Они хотят тебе как «физику», а нам как «юрикам» выставить неприлично приличный счет…

Вигдор напрягся, поскольку не понял, куда и за что «влетел». И также ожидаемо наконец заорал.

– Кто-нибудь может, наконец, обьяснить, что тут происходит?!

Селина, никак не отреагировав на его вопль, все так же вкрадчиво язвительно продолжала.

– Так вот, они хотят конкретно с тебя и компании, – тебе в рублях сказать или в валюте? Ясно, тебе все равно, в какой монете платить. Так вот, с нас, то есть с вас, а черт, с тебя и компании хотят 100 тысяч евриков, или чуть больше семи миллионов в рублях. Точнее можно будет сказать на момент расчетов. Курс валюты, сам понимаешь, плавает…

Как ни странно, Вигдор с облегчением вздохнул и выдохнул.

– Значит, все-таки деньги. То есть руки-ноги, не говоря о жизни, забирать не станут? Тогда давай по-порядку, по порядочку, давай для особо одаренных, что тут, там, здесь происходит? Давай с паузами и ударениями. И не дыми, ради бога, прямо на меня. Ты же знаешь, я уже месяц не курю.

– Ха-ха-ха. Теперь закуришь! По порядку так по порядку, господин «писхатель». Только для начала принеси свою последнюю книгу про наш любимый город, так сказать, для наглядности. Считай, мы с тобой следственный эксперимент проводить будем.

Он все еще не понимал, к чему клонит Силина, но послушно встал из-за стола, ушел в «темнушку», одновременно склад, архив и хранилище различной офисной требухи и вернулся с книгой, которой действительно гордился.

Селина явно входила в роль. Она взяла фолиант, картинно согнувшись под его тяжестью.

– Твоя книга, Вигдор?

– Не валяй комедию, знаешь ведь, моя.

– Тогда открывай страницу 70, 92, 164, 172, 208, 412.

Он машинально листал перечисленные страницы, но, убей бог, не находил связи между повесткой в суд, рублей и историей любимого города.

– Мда, сильно запущено. Этот орешек вам, товарищ «писхатель», вот так, без подготовки, раскусить сложно.

Селине явно нравилась роль следователя и адвоката в одном лице.

А он даже поежился, представив, насколько правдоподобно играла она. «Дай такой волю», – пронеслось в голове.

– Кто автор иллюстраций на указанных страницах?

– Автор иллюстраций на страницах, которые ты называла? – машинально переспросил Вигдор и так же машинально без всякой догадки ответил: – Спицын. Александр Петрович Спицын. Известный местный художник, мастер офорта, графики…

– Аааа, – протянула Силина. – Мастер, значит, графики. И в книге тоже графика?!

– Ну да.

– А согласие на публикацию этих своих офортов он тебе письменно давал? Авторский договор ты с ним подписывал?

– Договор?! Господи, эта книга писалась лет десять назад. Какие договора, тогда даже термина такого не было. Насколько я помню, Савелий Кокорев попросил у Спицына несколько его офортов для иллюстрации старого Лесовска.

Только сейчас Вигдор стал понимать, куда клонит Селина.

Вигдор не просто засмеялся. Он истерически захохотал, словно бы все клоуны мира слетелись на одну минуту, чтобы рассмешить его.

– Ну, слава богу, гора с плеч. Сейчас же позвоню ему и переговорю. Это же какое-то недоразумение, бред, ошибка. Мы знакомы, милейший человек! И потом, погоди, книгу оформлял Савелий Кокорев. Он все знает лучше нашего. В его работу я никогда не лез и даже не спорил с ним – художнику виднее!

Селина стала злой еще в начале вигдоровского монолога, к концу она просто раскачивалась на кресле, глядя на него не мигая, и по выражению ее лица можно было прочесть, что она с трудом выслушивает его тирады.

– Все? Закончил? Теперь, товарищ «писхатель», слушай, вникай, разумей. На тебя лично и на твою контору конкретно подал в суд милейший человек, Александр Петрович Спицын. Он желает получить с тебя и компании в общем и целом сто тысяч евро или более семи миллионов рублей. Ведь это твое расчудесное предприятие стоит в выходных данных чудесной книги о старом Лесовске. Соответственно значится как издатель. И это еще не все. Он нанял представителя – адвоката, а сам милейший и почтеннейший художник, дабы не встречаться с тобой, уехал, по словам семьи, в длительную больничную командировку. Но и это еще не все. Дела по авторским правам самые темные и запутанные. И, как правило, заканчиваются в пользу заявителей, то есть истцов.

Вигдор как-то разом сник, получив, наконец, пусть и в общих чертах, ясность, в чем его обвиняют.

– Селина, перестань меня пугать и загонять в угол. Все было с согласия Спицына. Откуда у меня столько денег, ты знаешь, мы не воруем и платим налоги.

Селина молча ткнула пальцем в титульный лист, туда, где стояли выходные данные.

– Ты так ничего и не понял?..

Нет, он понял все.

– Понял, понял, понял… Я хочу подумать. Мне нужно время. Устрой в судебном процессе перерыв. Или как там это называется, отложи, перенеси заседание. Мне нужно вспомнить, как все было…

– Судебное заседание назначено на 2-е число. Так что впереди у нас ровно тридцать два дня на подготовку, воспоминания, уточнение и прочие процедуры.

 

Глава третья. Савелий, Спицын и Адель

Лет десять назад, без каких-нибудь месяцев и недель, он закончил писать книгу о Лесовске. Работал над ней долго, складывая страницы из новых материалов, так что приходилось много просиживать в архивах и библиотеках. Вигдор мечтал рассказать о городе так, как еще ни делал никто. С художником Савелием Кокоревым познакомились случайно, на одном из фуршетов, которым обязательна заканчивалась любая мало-мальски значимая презентация. Этих презентаций в девяностые была такая тьма, что при хорошей сноровке можно было вообще перестать ходить по магазинам и выбросить холодильник. Каждый день поили и кормили как минимум в четырех-пяти местах. Вот там-то хороший поэт Косенков и представил ему хорошего художника Кокорева. Слово за слово, и художник загорелся. На следующий же день забрал рукопись и пропал… ровно на полгода. А когда, наконец, появился, Вигдор просто ахнул, до чего же хорошо выглядела его книга в оформлении Савелия Кокорева.

С художником они в итоге стали приятельствовать. Как говорится, основательно. Вигдор часто бывал в его мастерской – обычной малометражке на последнем этаже жилого дома, которая просто блистала творческим беспорядком и одиночеством. Слово «блистать» употреблено не случайно. Иногда он встречал там натурщицу, которую звали Адель. И тогда Вигдору казалось, что мастерская и впрямь блистает, так хороша была эта девушка.

В тот раз он забрел к Кокореву не случайно – хотел справиться, как идет оформление книги. Адель позировала в тунике римлянки. Художник курил и рисовал.

На Вигдора оба отреагировали почти одинаково – никак, даже когда он предложил проветрить мастерскую от табачного дыма и, не дождавшись ответа, все-таки распахнул форточку. Савелий сосредоточенно работал, ему не хотелось отвлекаться, он жестом руки, в которой была зажата кисть, предложил Вигдору отправиться на кухню, пробасив: «Еще полчасика, попей пока кофейку, клиент послал растворимый „Пеле“. Говорят, полнейший деф-цит».

Он тихонько прошел за «деф-цитом», вознамерясь понаблюдать за работой Кокорева, но очень скоро понял, что притягивает его именно Адель. Каким-то «боковым» зрением Савелий уловил, «кто» есть магнит в этой мастерской и, хохотнув, пробасил: «Адель, между прочим, Вигдор хороший писатель, позволь ему пялится на тебя легально, а то, ей богу, уйдет отсюда косоглазым».

Адель не произнесла ни слова. Поняв, что натурщица не склонна включаться в общение, Савелий решил упростить ситуацию по-своему.

– Вигдор, а не желаешь ли зайти к моему соседу по площадке. Прекрасный график, скажу я тебе. Посмотришь работы. Старый Лесовск на его офортах оживает. Может быть, что-то глянется для книги? Я рассказывал ему о тебе. Он сегодня работает и, кажется, трезв не в меру.

Вигдор все понял и последовал совету, тем более предложение и в самом деле показалось интересным.

– Ты только на меня сошлись, – прокричал вослед Савелий.

…Дверь открыл человек, о которых принято говорить «мужчина без возраста». То, что он художник, можно было догадаться сразу: из прихожей пахнуло теми особенными запахами, что создают бумага, холст и краски.

Высокий, статный, с округлой седой бородой, пышные усы. Глаза… да, глаза – он запомнил их сразу – желто-коричневые. Он еще подумал тогда, что вот такие, вероятно, могут быть у степного волка. Вигдор никогда не видел живого волка и не знал, какие на самом деле у хищника глаза, но ему почему то подумалось, что они могут быть именно такие.

И вот эти желтовато-коричневые глаза застыли в прищуре и буравили, не моргая, пока Вигдор не произнес:

– Я, собственно, от Савелия, вашего соседа. Вигдор Чижевский, писатель. Он рекомендовал вас как знатока местной старины. Если не возражаете, я бы с удовольствием посмотрел ваш старый город.

Спицын все так же молча подался назад, приглашая таким образом в мастерскую.

– Что ж сразу не сказали, мало кто в дверь звонит. Теперь чаще не соседи и почтальоны, а наркоманы в гости «просятся». Заходите, посмотреть есть что. Будем знакомы, Спицын. Спицын Александр Петрович.

…Мастерские художников для Вигдора всегда были откровением. Он частенько бывал в этих странных с точки зрения «не художников» квартирах, заставленных багетами, рамками, старой мебелью, сколоченными стеллажами. Все тут с точки зрения «нормального» человека выглядело несуразно и, пожалуй, неуютно.

Но им так было удобно. Вот объявят завтра аукцион или выставку-продажу, и самый большой выставочный зал в городе моментально наполнится картинами. Их извлекут из неприбранных мастерских, оденут в дорогие багеты, развесят по стенам и они начнут другую жизнь…

…У Спицына же было на удивление уютно. Посреди мастерской стол пресс. Конечно, ведь Спицын график, и на этом станке рождаются офорты. Все стены здесь заняты ими.

– Красиво, – не удержался Вигдор, остановившись перед картинами в овальных рамках.

– Это серия иркутских старожилов. Когда-то за ними охотились коллекционеры. Сейчас эта тема вышла из моды.

Чуть поодаль от пресса на большом столе, сбитом из двух цельных кедровых плах, отполированных до блеска, лежали горой оттиски.

– Хотите что-то купить – выбирайте, все экземпляры из первых оттисков. Отдам дешево, нынче графика не в моде. Буду признателен.

понимающе кивнул. Он знал, копии первой сотни наиболее ценные.

– Раньше такого не было, работы раскупались быстро. Сейчас на искусство у граждан денег нет. Говорят, во всем виноват кризис. А мне то что до кризиса, я больше ничего не умею, кроме рисования. Даже дарить стало некому – никто никуда не приглашает. Получается, работаю в стол, – Спицын кивнул на гору оттисков, – точнее, на стол. Даже дни рождения перестали отмечать. Сплошные презентации и фуршеты. Ну, странно ведь ходить на эти вечеринки с офортами. Я вам так скажу, настоящее искусство загибается. Все что угодно в золотом багете! Это еще куда ни шло, продастся. Богатство рамки правит вкусами. Графика – дело тонкое, изящное. Она не слепит как лампочка. Я, кстати, уже второй год не плачу за свет в мастерской. Смотрите, выбирайте, отдам недорого.

Спицын обреченно вздохнул.

– Говорите, Савелий прислал.

– Савелий.

– Я помню, он рассказывал, вы сочинили книгу о Лесовске и хотите взять для оформления мои работы. Берите, не жалко. Хоть какое-то движение. Опять же реклама. Тираж будет приличным?

– Надеюсь… Пару тысяч.

– По нынешним временам немало. Это раньше станок работал день и ночь, а добрую книгу все равно сыскать было невозможно. При социализме дефицит был великой силой, лучше хваленой конкуренции. Полнейшая реализация, особенно в области пищепрома, – художник тихо рассмеялся. – Ладно, смотрите, откладывайте.

Вигдор придвинул стопку офортов и стал осторожно разбирать ее картинку за картинкой.

Рисунки Спицына ему сразу понравились. Лист – улица, лист – городской пейзаж, скверик, фасад дома. Все узнаваемо до мельчайших подробностей…

На какое-то мгновение он перестал слышал Спицына, забыл, что находится в мастерской…

…Домики, дворики, какие-то совсем уже разрушенные строения, в которых едва-едва угадывались некогда городские достопримечательности, а сейчас всего лишь развалины былой гордости купеческих династий.

Все его рисунки словно фотографии, которые проявляют схваченные мгновения.

…Вигдор машинально выложил из них улицу и ему показалось – она ожила. Он почувствовал и печной дым, и скрип пролетки, и движение занавесок в большом двухэтажном здании с вывеской «Гостиница «Континенталь», а старик с шарманкой, разве он не подмигнул ему, вращая ручку своего инструмента.

Спицын стоял рядом так же молча, как и в первые мгновения их знакомства, и не мигая смотрел на «построенную» Чижевским улицу.

– Забавно получилось. Купите эту улицу целиком, – тихо попросил Спицын. – Купите, много уступлю в цене, отдам практически за так. Никто ныне не хочет брать офорты. Наше древнее искусство позаброшено и позабыто. За свет нечем вот платить.

– Да, да, конечно. Эту улицу приобрету обязательно. Вигдор кивнул на сложенную из рисунков «бумажную ленту».

– Любопытный подход, так мои работы еще никто не брал. Конструктор какой-то, но в этом что-то есть, надо подумать, может, это поможет поправить дело. А вот эти рисунки я вам дарю.

Спицын, не глядя, взял с соседней стопки пачку оттисков:

– Будете дарить на Новый год знакомым. Да, Новый год совсем скоро. Надо за свет оплачивать, а то придется в темноте встречать.

Вигдор даже не пытался отказываться, так все естественно и непринужденно складывалось в мастерской Спицына.

– Спасибо, я буду рассказывать всем своим знакомым о ваши офортах. Пусть покупают к Новому году и к Рождеству, к восьмому марта и остальным праздникам. Чудесные работы и отличный подарок. И конечно, спасибо за то, что разрешили Савелию поместить в книгу несколько ваших чудесных работ.

– Ну, это к обоюдной выгоде. Реклама нашего ремесла особенно сейчас необходима. Савелий просил подобрать для него старый город. Но пусть сделает это сам. Я не хочу навязывать художнику свой взгляд.

А вот случится у вас новая книга, не премините сообщить, буду рад поработать над ней с интересом.

…Вигдор вернулся в мастерскую Савелия. Кокорев сидел в той части помещения, которую словно бы в насмешку называл «Китайкой» или «кухонным раем». «Кухонный рай» был обычной выгородкой из двух китайских ширм, прикупленных на местной шанхайке – здешнем мелочном рынке. В кокоревском «кухонном раю» стояла со времен постройки дома элекрическая плита, уже несуществующего завода, выданная ЖЭКом по случаю, колченогий стол и два таких же стула. Видавший виды кофейник не вызывал приятного аппетита. Куча тарелок, вилок, ложек вперемешку с продуктами занимали весь широкий подоконник. Савелий любил путешествовать и тащил из-за границы всякую старину. Благо картины его раскупались хорошо и недостатка в деньгах не было.

Перед Савелием стояла огромная кофейная чашка, больше похожая на вазу для цветов. Художник медленно и маленькими глоточками отпивал из нее кофе, делая очередную затяжку сигаретой.

– Савелий, ты вливаешь в себя столько кофе, что, боюсь, не успеешь закончить оформление книги, ты просто окочуришься от табака и кофеина. Хотя бы молока плесни.

Савелий махнул рукой и показал на стул.

– Ладно, тоже мне армия спасения. Это для разогрева. Сегодня придется работать всю ночь. Халтурка привалила. Картина на тему «Директор хладокомбината в интерьере», так сказать. Дружный коллектив к юбилею шефа заказал подарок – портрет на фоне продукции. Портрет по фотографии. Ну как тут без допинга обойтись? Да вот, смотри, какой очаровашка. Любовь народная без границ. Мне из него дона нужно слепить, ибо если коллективу не понравится моя работа, обещали заморозить. Так что благодаря этой кастрюльке кофе я сделаю из него настоящего Педро дон Бермудо.

– Адель, а ты чего там притихла. Вот, Вигдор, такая хорошая девочка. Умница, студентка. И вся в работе. Рисовать с нее одно удовольствие. Какой бы заказ я не принял, всегда начинаю с Адели, она вдохновляет мои глаза и руки. Адель, иди к нам, ну что ты там одна.

Адель появилась так тихо, словно бы материализовалась в мгновение.

– Вигдор, проводишь Адель? Ну, проводи. Попей кофейку и проводи. Не вредничай. У меня, видишь, срочный заказ дона Педро, сопряженный с опасностью для жизни! Аделюшка, этот интеллигентный дядька проводит.

Понимаешь, Вигдор, у меня такой принцип. Натурщицу я всегда провожаю до остановки.

…Овальное личико, светлые, очень светлые волосы соломенного цвета. Длинные ресницы тоже светлые-светлые. Адель излучала спокойствие совершенно инородное для этого богемно-запущенного интерьера.

Все время, пока Савелий говорил, она смотрела на Вигдора и молчала.

– Адель, Вигдор проводит тебя, – снова буркнул Савелий. – Идите, пожалуйста, я должен батрачить на новый мир.

Адель так же молча направилась к выходу. Вигдор за ней, недоуменно пожав плечами. Что тут скажешь, с художниками и дизайнерами он никогда не спорил. Мир они видели как-то иначе, чем все остальные. И если уж честно, то в голове его возникла совсем иная мысль: у них роман или исключительно деловые отношения художника и натурщицы. А спустя пару минут он подумал, что с Адель даже молча начинаешь испытывать какой-то эмоциональный уют.

…Они молча вышли из подъезда и также молча побрели к остановке. Адель взяла его под руку. И сделала это так просто и неожиданно, что Вигдор даже не удивился, словно бы это не первая их прогулка.

Адель заговорила первой.

– Я видела, вы смотрели на меня внимательно, разглядывали или изучали. Наверное, осуждаете? Я учусь на филолога, а у Кокорева подрабатываю. Все деньги уходят на врачей, лекарства и хорошее питание. Мама плохо себя чувствует. Кокорев не жадный и платит хорошо. Выучусь, и мы уедем в деревню. Врачи говорят, там ей будет лучше. Я хотела устроиться в школу, но там такие гроши дают! Ведь, правда, я красивая?

– Вы очень красивая, Адель. И очень заботливая. Мама ваша обязательно поправится. Я, к сожалению, не художник, рисовать не могу совсем.

– А кто вы?

– Ну, скажем так, краевед.

Адель засмеялась:

– Вы читатель или писатель?

– Всего понемножку.

– А мне Савелий про вас рассказывал. Вспоминал как-то про жуткие годы, когда вы вместе давали представления моментального рисования. За вечер, говорил, нередко по 15—20 моментальных портретов делал! Неужели правда?

– Всякое бывало. Все рухнуло в одночасье, и каждый выбирался как мог. Но я те поездки вспоминаю с удовольствием. Весело было!

Какой-то у нас уж очень серьезный разговор пошел.

– А мне нравятся серьезные разговоры…

Потом они шли молча, словно бы знали друг друга давным давно и уже успели наговориться.

…Долго ждали трамвая. Наконец, громыхая всеми своими железками, появился вагончик. Вигдор помог Адели запрыгнуть на ступеньку. Забавно, но молчание сближает людей зачастую быстрее и сильнее всяких разговоров. И когда он нежно поцеловал ее в щечку на прощание, это получилось легко и не вызывало никакой двусмысленности. Адель уехала, а он еще долго сидел на остановочной лавочке…

 

Глава четвертая. Савелий начинает и проигрывает

…Раздался телефонный звонок, наглый, требовательный.

Брать телефон не хотелось, словно была уверенность, что ничего хорошего из трубки он не услышит (и ведь не ошибся же!). Попробуй потом сказать, что предчувствия нет или оно всегда обманывает.

Голос был чужим и незнакомым. Вигдор сразу понял: такие голоса – мельтешащие, скороговорящие – ему не нравятся.

– Вигдор Борисович! Здравствуйте!

– Здравствуйте, извините, не узнал, мы знакомы?

– Не было повода, не было. А так, я бы сказал, заочно о вас уже многое знаю. Я представляю интересы Александра Петровича Спицына. Вам известен такой большой художник?

Вигдор молчал, собираясь с мыслями. Почему-то его в данный момент занимало, можно ли один разговор считать знакомством?

– Алло, Виг-дор Бори-со-вич! Вы слышите меня?

– Слышу. Что вы хотите, что за дурацкая история с судом? Что желает большой художник Спицын?

– Сколько вопросов сразу. Все, что мы хотели, так это справедливо и исключительно мирно уладить возникшие трудности. О чем и попросили суд.

– Значит, деньги?

– Нам больше нравится термин гонорар.

– Разве я что-то заказывал художнику Спицыну?

– Разумеется, нет. Вы просто опубликовали его лучшие произведения без авторского договора. И мой клиент хотел бы получить денежную компенсацию в досудебном порядке.

Опять воцарилось молчание.

– Вигдор Борисович, вы слышите меня?

– Слышу? Нет, я вас чую. Научился распознавать аферистов по голосу. Какие лучшие произведения Спицына? Как это без согласия? Он сам предложил художнику Савелию Кокореву взять несколько офортов для оформления. И раз уж вы представитель Спицына, вы должны знать об этом не хуже моего.

– Вигдор Борисович, любое знание дополняется последующим и отступает перед обстоятельствами. Напрасно вы так, Вигдор Борисович, напрасно. Что для вас и вашей компании какие-то сто тысяч евро? Вы разоритесь? Вы потеряете все? Отдайте моему клиенту деньги, и расстанемся хорошими друзьями.

Неожиданно для себя Вигдор расхохотался. Он смеялся так искренне и непринужденно, видимо, представив себе, что-то действительно очень веселое.

– Гонорар, значит, всего-то ничего сто штук европейских фантиков. Кажется, цена трешки в Лесовске. Я слышал, жилплощадь у нас такая же дорогая, как в столице. А что, разве вашему клиенту негде жить? Бедный-бедный художник! Я могу пригласить пожить его в своей квартире, потеснюсь ради талантливого человека. Слышите, пусть переезжает хоть завтра, да нет, лучше сегодня, сейчас.

Ладно, господа вымогатели, спецпредставители и посланники, давайте встречаться. Будем вести разговоры. В обед, ресторан «Фантазия» устроит? В два часа, у меня в это время биологический сигнал «кушать подано». И вот еще что, за обед платите вы. С такими-то запросами по сто тысяч евро за пару оттисков поди не обеднеете.

Вигдор кинул трубку и тут же пожалел об этом. Конечно, этот поступок – проявление слабости. Но какая наглость, вот так среди белого дня требовать деньги ни за что ни про что. Надо Кокореву звонить, чего он там учудил.

Савелий долго не подходил к телефону. Вигдор набирал номер несколько раз, и уже было оставил это занятие, но долгий гудок все-таки прервался. На том конце провода что-то громыхнуло, застучало и, наконец, раздался голос Савелия.

– Вигдор… ты убийца, ты же не можешь так издаваться над приятелем. Я уснул только под утро…

– Савелий! У меня вдруг образовалась проблема. У нас вдруг образовалась серьезная проблема! Она тревожит и мешает смотреть на жизнь добрыми глазами.

– Как у вас сочинителей все запущено. Ладно, а чего по телефону, приезжай, пока ты в пути, я хоть полчасика оторву. Заодно проводишь Адель до остановки…

– Савелий!

– Вигдор, чтоб я так жил, упаси бог. Ты же знаешь, я с натурщицами только работаю. Я на кухонке сплю, она на диванчике. Поздно вчера уже было провожать, заработался. Адель! А-де-ль! Ты хочешь послушать фантазии моего друга писателя? – Вигдор, Адель не возражает выслушать тебя самым внимательным образом. Она с радостью вспомнила, что ты давненько не работал джентельменом. Так что давай, греби к нам. Двух внимательных слушателей ты уже имеешь.

…Савелий открыл дверь так быстро, словно видел сквозь стену.

– Заходи, заходи. Адель, к нам пожаловал господин сочинитель.

…В мастерской ничего не изменилось, и даже Адель, казалось, навсегда вписана в это богемное пространство беспорядка.

…Адель сидела в кожаном кресле, закинув ноги на подлокотники, закутанная шелковой шалью голубого цвета. Увидев Вигдора, она улыбнулась, помахала рукой, изящно встала.

– Привет! Я в ванную и сразу убегаю. Прощаюсь заранее, провожать меня не нужно. Вы поговорите, без меня у вас получится еще лучше.

Адель скрылась в ванной.

– Ты чего такой растрепанный, пойдем, покажу тебе шедевр моих последних дней.

Савелий потащил его к мольберту

– Погоди, шедевры чуть подождут. У меня проблема. У тебя проблема, у нас проблема.

Савелий недоуменно пожал плечами:

– Тогда начнем с твоей проблемы, я точно помню, что еще минуту назад у меня ничего не случилось.

– Повестка в суд пришла, Савелий. Спицын нанял адвоката, меня обвиняют в том, что я без разрешения автора опубликовал в своей книге его офорты. Ты что-нибудь понимаешь?! Ведь это ты художник моей книги, ты вел переговоры насчет этих офортов. Просто какая-то ерунда, с меня на полном серьезе требуют огромные деньги.

К удивлению Вигдора, Савелий принял известие совершенно спокойно, словно был готов к такому повороту событий.

– Подлец, подлец, подлец, подлец, – запричитал Савелий. – Я мог предположить такой финал! Этот человек способен на все!

– Ты знал, что так может случиться?! Ты знал, и все равно попросил его работы, чтобы использовать в оформлении?!

– Вигдор, господи, не будь наивным ребенком. Идеалист! Твоим читателям что важнее: иркутские виды или характер того, кто их нарисовал. В твоем собственном цехе полно молящихся, а тех, кто верует, раз-два и обчелся. Не хотелось бы тебе лекции по этике и психологии читать, но все-таки замечу: творчество и характер творца – вещи разные. Тебе напомнить фамилии извращенцев и негодяев, которые создавали великие империи, архитектурные шедевры?

– Замолчи, Савелий, а то я за себя не ручаюсь. Я написал книгу. Она принята на «ура». Меня поздравляют с успехом, и все это в один миг летит в тартарары из-за философского словоблудия.

– Старик, не волнуйся ты так, не принимай близко к сердцу. Все уладится. Ну, не сумасшедший же в конце концов Спыцин. Кто-то надоумил его ввязаться в аферу, такие деньжища запросить. Уладим, поди, а?

– Уладишь, уладишь?! Как ты собираешься «это» улаживать, когда Спицын нанял представителя, и он предлагает мировую за 100 000 евро! Скажи мне, Савелий, ты держал в руках сто тысяч евро?

– Так, Вигдор. Угомонись, то есть поутихни. Сейчас я сам пойду к Спицыну, мы с ним поговорим, поздороваемся и все прояснится. Мне кажется, я так думаю, все происходит за его спиной. Возраст у маэстро почтенный, еще чуть-чуть и, можно сказать, выжил из ума.

Все, я иду к Спицыну, беру бутылочку «Порто», закусочку-колбасочку и шлеп-шлеп-шлеп. А ты сиди. Смотри на стены, наслаждайся высоким искусством…

Дверь хлопнула и стало тихо-тихо. К удивлению Вигдора, в этой маленькой захламленной квартирке, которую Савелий гордо называл мастерской, было уютно. Сколько бы раз не приходил Вигдор сюда и каких бы размеров не принимал весь этот кавардак, всегда оставалось пространство, где действительно можно было поставить стул и смотреть на картины хозяина.

Вигдор даже не старался понять, высокое это искусство или «тяп-ляп» на потребу. Давным-давно уже выработал для себя форму общения с богемой. Формула была проста и понятна, ибо укладывалась ровно в два слова: «нравится – не нравится». А уж как облечь ее в каждом конкретном случае в слова и фразы не составляло труда. Во всяком случае, с этим Вигдор никогда не испытывал затруднений. Формула действовала безотказно. Каждый раз на встречах с мэтрами художественного цеха он так и поступал, чуть напустив тумана, повспоминав несколько поездок в знаменитые галереи (куда его заносило либо случайно, либо в составе больших делегаций), он решительно признавался, что вот это полотно лично ему нравится однозначно. За цвет, за идею, за образы, за актуальность наконец. Еще вспоминались перипетии личной жизни мастера… И такой его спич всегда воспринимался как глубокий психологический подход. Очень скоро среди деятелей искусства Вигдор стал своим, если и не желанным, то приятным гостем. И ему искренне были рады, помятуя, что он не жаден и прост в общении.

И вот сейчас, сидя в мастерской Савелия, он пытался отвлечься от неожиданно свалившейся проблемы и пытался оценить кокоревские картины по шкале «нравится – не нравится». В этот раз получалось плохо – сто тысяч евро «давили»…

В это же самое время Савелий стоял на лестничной площадке перед квартирой Спицына и соображал, как лучше начать разговор. До этого события – все было просто и понятно – собрат по цеху, усталость и озабоченность творческого человека и желание пообщаться, чтобы таким способом «разрядить» нестандартное сознание, и бутылочка вина как пропуск к начальной стадии беседы.

Савелий, как и всякий хороший художник, имел природный психологический дар выстраивать первые слова и предложения. Он находил правильные, даже когда, бывало, вспыхивала ссора по части лампочек и уборки общей площадки, когда Спицын требовал заплатить по счетчику не поровну, а почти все, поскольку один экономит электричество, а другой «жгет» его нещадно, как богема и модный автор. Иногда Спицын и вовсе перегибал палку, вешая амбарный замок на дверь предбанника, который, между прочим, соорудил сам Савелий из решеток художественной ковки, подаренных здешними кузнецами по случаю какой-то гулянки.

Спицын не ленился менять замок после очередной перепалки и Савелию приходилось выпрашивать у него ключ. Но это раздражало Савелия меньше, чем, к примеру, письма Спицына в правление Союза художников с требованием проверить, законно ли живописец Кокорев занимает мастерскую, и кто он на самом деле – живописец или мастер по обжигу глины, если за месяц набирает такое огромное количество киловатт-часов.

– Большому мастеру – большое прощение, – всегда уговаривал себя Савелий, – после очередной выходки собрата по союзу.

Савелий вообще выгодно отличался от остальных творческих натур: он в принципе любил всех, точнее, весь мир вместе с художниками. Он не умел долго сердиться, и эта доброта и всепрощение нередко играли с ним злую шутку. Вот как в этот раз.

…Савелий нажал на кнопку звонка. Подождал еще какое-то время и повторил попытку, потом уже без всякой паузы жал и жал на этот квадратик. Но дверь так и не открыли, хотя, как ему показалось, к дверному глазку за дверью кто-то все-таки подходил.

Для успокоения еще и постучал кулаком. Ничего. Он уже собрался было уходить, как дверь распахнулась.

Спицын стоял в коридоре в рабочем халате. Видимо работал – печатал офорты.

Он стоял и молчал, не приглашая Савелия войти.

– Поговорить бы нам, Александр Петрович!

– Говори!

– На лестничной площадке что-ли, как-то не очень привлекательно, не пригласишь?

– Не приглашу.

– Ладно, – все еще дружески продолжал Савелий. – Тут такое дело, я с твоего разрешения фотографировал у тебя несколько офортов для книги Вигдора Чижевского. Помнишь?

– Помню.

– Ага, значит, помнишь. А потом сам Вигдор был у тебя в гостях и приобрел в знак благодарности несколько твоих работ.

– И это помню.

– Вот замечательно. Александр Петрович, представляешь, вдруг звонят от твоего имени Вигдору и требуют сто тысяч евро за эти самые офорты. Может, ошибочка какая, розыгрыш?

– Никакого розыгрыша. Требую по закону об авторском праве. Договор со мной никто не подписывал, следовательно, офорты опубликованы незаконно.

– Так ведь, Александр Петрович, ты же сам дал согласие.

– Дал.

– Я о том же. И потом еще благодарил Вигдора за помощь, ведь тогда кризис был, мы с тобой за свет не могли рассчитаться да за мастерские. И авторский договор… так ведь никто тогда никакие бумажки не подписывал. Купил – использовал. И потом, Александр Петрович, книжка – это же реклама твоих работ. Это не продажа оригиналов из первой сотни оттисков.

– Я все сказал, Кокорев. Никто не имеет права грабить художника. Мой представитель уполномочен решать все вопросы. Но, думаю, вряд ли нужно доводить дело до суда. Еще и пошлины оплатите.

Савелий хотел было возразить, но дверь захлопнулась.

Савелий вернулся совершенно растерянным.

– Что скажете, Савелий Анатольевич? Как прошел саммит двух художников?

Савелий плюхнулся на стул.

– Полный провал, который еще предстоит осмыслить потомкам. Я ничего не понимаю. Он даже не пустил меня на порог. Вигдор, это какая-то провокация.

Вигдор тоскливо поглядел на художника и понял, что в таком состоянии лучше ничего не добавлять к уже сказанному.

– Пойду я, Савелий. Пора адвоката нанимать. Ближайшее время нам с тобой, вероятно, не придется покидать пределов малой родины. Затаскает нас по судам Александр Спицын и компания. Давай созваниваться.

…Селина ждала его в кабинете. Она курила изящные дамские папироски «Фэмина». Он хорошо помнил эту красную, почти квадратную коробку, с золотой полоской по бокам. Не коробка, а настоящая шкатулка. Каждая папироска была с золотым мундштучком. Длинная тонкая папироска в изящных пальчиках Селины выглядела очень привлекательно.

– Появился наконец, – почти на выдохе сказала Селина.

– Ага, – почти безразлично отреагировал Вигдор. И добавил: – Как говорится, не солоно нахлебавшись.

– Позвольте поинтересоваться, с кем и где хлебал?

– Был у Савелия Кокорева, художника моей книги. Спицын его даже на порог не пустил. Сказал, чтобы мы общались с представителем.

– Молодец, отлично продумано. Нам теперь придется иметь дело с представителем, а последнее слово будет всегда оставаться за Спицыным. Мы же в поисках этого слова будем бегать словно раненные басмачи по всей лесовской области. Когда же его все-таки удастся поймать, он, клянясь в любви и уважении, отправит нас к Спицыну.

– Может, мне сразу закрыть контору, продать машину, дачу и удовлетворить аппетиты этой банды?

– Банды-банды, – отвлеклась от разговора Селина. Могло показаться, что это помогает ей думать и искать ответы.

– Слушай, «писхатель», а ведь это и впрямь может быть банда мошенников. Сейчас это в моде – читать, к примеру, газеты, вылавливать нестыковочки с законом, договариваться с героями публикаций и тащить дела в суд. Как ты знаешь, на твой гонорар четыре раза в год в Европу не слетаешь и я, так сказать, консультирую пару редакций. Нет, ты послушай, до чего дошло дело. Пожар в высотном доме. Журналист пишет героическую заметку про спасенного молодым пожарником ребенка. Называет фамилию пожарника и ребенка. Заодно спрашивает, как мамаша могла оставить свое дитятко одного в доме без присмотра. Все, рыбка поймана. Журналюгу тянут в суд и возникает дело о защите чести и достоинства. Зачем он назвал фамилию несовершеннолетнего дитяти? В итоге газета проигрывает процесс. А журналист получает наглядный урок, как опасно писать о добрых поступках.

Ты, «писхатель», не падай духом, не расстраивайся. Будем тянуть время, сколько получится. Пока суть да дело, встречусь с представителем Спицына, погляжу на этого любезного телефонного говоруна, покопаемся в его биографии, потом обратимся к дружеским советам моих однокашников – следователей, судей и прокуроров. Глядишь, наши горизонты знаний расширятся. А? Вигдор, знаешь, мне даже как-то веселее жить стало. А то рутина твоей компании меня совсем доконала. Я все-таки бывший прокурор.

– Селина, я хочу сделать чистосердечное признание. Когда ты пришла устраиваться на работу, я представил тебя в роли следователя. Да-да, не прокурора, а следователя. И мне подумалось тогда, что от одной твоей энергетики преступники должны были колоться как орехи. Но это еще не все. Я представил тебя с клещами в руках, увидя которые, преступники в ужасе разбегаются. И мне подумалось, что преступности придет конец.

– Вигдор, забудем о предметах средневековой роскоши, у нас и без них было чем бороться с нарушителями спокойствия граждан Лесовска.

Селина, словно кошка, вся выгнувшись, «заскользила» по столу, вероятно, имитируя охоту за мышкой.

– Слезь немедленно. Вот кто-нибудь зайдет сейчас, и вся контора решит, что у нас с тобой что-то было.

– Вигдор, не смеши меня и окружающую среду. У нас по определению быть ничего не может, кроме зарплаты и специального гонорара за это частное расследование. – Селина басовито захохотала. – Потянешь мой гонорар?

– Разберемся. Судя по твой развязной манере говорить с начальством, у тебя уже есть козырный ход. Это же твой фирменный стиль, козыри в любой игре.

– Увы и ах, пока что нам обьявили шах. Пока. Кстати, заметь, они требуют компенсации и от тебя, и от конторы. Понимают, что с тебя, «писхателя», много не получишь, а вот с конторы можно слупить поболе. Делят иски! О чем это говорит?

– Понятия не имею!

– Это свидетельствует об опыте спицынского представителя. Вероятно, в таких делах он не новичок. Итак, что у нас уже есть. Я была в суде и получила кой-какие бумажки.

Слушай теперь внимательно. Заявитель пишет, что ты, опубликовав его офорты без письменного согласия, нарушил авторские права. Это раз. А он, бедный художник, до этого подписал договор с неким гражданином Икифоровым и отдал ему эти офорты для использования по собственному усмотрению. И тот заплатил ему аж сто тысяч евро. И в том же договоре будто бы указано, что в случае публикации офортов без согласия Икифорова Спицын обязан уплатить ему неустойку в те самые искомые 100 000 евриков. Вот кружочек и замкнулся. Ты своей книгой нанес «непоправимый» урон гражданину Икифорову, и он теперь требует с художника Спицына компенсацию в звонкой монете.

Ты понял, писхатель.

– Понял… Мы что, все уже проиграли?

– Нет. Нам пока только обьявили шах. Будем тянуть время, искать нестыковки и подлоги. Чует мое прокурорское прошлое, нас ждут забавные открытия.

Ну, скажи мне, знаток человеческих душ, какой нормальный человек во время нестабильной экономики купит у Спицына офортов на такие бешеные деньги? Этот Икифоров, он что, наследник арабского султана? Или он известный коллекционер? Ты слышал такую фамилию? Так что ничего пока не проиграно. Будем дознаваться, кто этот покупатель, сверять его подписи на договорах с оригиналами, запрашивать налоговую, а заплатил ли наш Спыцин налог с полученных денег. Ну и, наконец, писхатель, мы же не встречались с представителем потерпевшей стороны. Посмотрим на этого веселого паренька! Ты понимаешь, уж больно мне его фамилия знакомой показалась. Майков, Майков. Где-то я ее слышала.

И вот еще что. Завтра начинаем погружаться в мир искусства. Идем в художественный музей. Будем выяснять, сколько реально могли стоить эти офорты, каков их статус и чем они ценны для народа. Мне порекомендовали и я уже договорилась о встрече с лучшим искусствоведом здешнего музея, некой Марианной Синицей. Она покажет истинные шедевры современной живописи и графики. Я узнала по большому секрету, запасники в подвалах ломятся от признанных и непризнанных гениев – некуда выставлять – все залы забиты голландцами и флорентийцами. Во как! Наш музей покруче многих европейских будет!

Вигдор посмотрел на Селину с явным удивлением.

– Ты не знала, а откуда тебе знать! Книжки читать надо, альбомы на ночь пролистывать. Успокаивает, знаешь. Нет худа без добра. Благодаря мошенникам границы твоего мира раздвигаются. Наконец-то у тебя в производстве практическое дельце. А то так и стряпала бы договора подряда под копирку!

Теперь уже Силина ошалело поглядела на Вигдора.

– И это говорит человек без пяти минут банкрот, «стыривший» у бедного художника его лучшие работы. Может быть, он убил на них целую вечность!

Расхохотались они одновременно. Оба поняли, что предстоит длинная и сложная работа и никто не даст ответа, смогут ли они доказать всю абсурдность обвинения.

 

Глава пятая. Простой аферист Майков

Майков был мошенником по призванию. Он даже не очень скрывал это. Все, кто профессионально работал на следствие и суд, отлично знали его как прохиндея, который имел особенность выходить чистым из любой переделки. В определенном смысле он стал достопримечательностью в этих кругах, образом нарицательным: всякий раз, когда очередное его дельце доходило до приговора, что-то в последний момент не срабатывало и Майков оказывался «вне срока». Правда, однажды он чуть было не загремел по-крупному после неудавшегося рейдерского захвата. На кону стояла мехбаза. Казалось бы, все продумали до мелочей: как по маслу с помощью милиции проникли на территорию, захватили сейф с печатями и уставными документами, объявили себя владельцами и уже были готовы продавать украденную собственность, но в итоге выстроенный домик рухнул: то ли замахнулись на слишком лакомый кусок, предназначенный другим, то ли реально восторжествовала справедливость. Их повязали на третий день захвата. У обвинения все срослось, а защита, исчерпав свои козыри, уперлась в стену, но и тогда Майков отделался условным сроком. А ведь шлейф этого маскарада был устлан инфарктами, сломанными карьерами, потерей всего, что люди заработали за годы теперь уже капиталистического труда.

Как этот тип выходил сухим из воды, оставалось загадкой даже для умудренных следаков, закаленных оперативников, судей, видавших всякое… ну что тут скажешь – талант!

Майков очень нравился себе, чего не скажешь об окружающих. Зная его историю, можно было бы вполне подумать, что образ жизни и род занятий совпадают с природой вещей. В том смысле, что все, что окружает человека, помогает ему соответствовать мыслям и делам. Не случайно же бытует мнение, что мысли рано или поздно материализуются.

Майков выглядел так: большая лысая голова, рост чуть выше среднего. Никаких пропорций фигура его не выдерживала – все было несуразным: руки болтались где-то у колен. Огромный размер ноги, квадратная грудная клетка делала его коренастым и при этом маленький носик, глубоко посаженные маленькие глазки, детские губы, словно сложившиеся в бантик. Так что если он начинал говорить, казалось, его обидели и он вот-вот заплачет.

А эти маленькие глазки желтовато-коричневого цвета буравили и, казалось, просвечивали насквозь из-под нависших густых бровей.

Говорил Майков скверно, без интонаций и без пауз. Словно встроенный в нем магнитофончик запускался и крутил уже готовую пленку с речью.

В зависимости от ситуации Майков представлялся историком, юристом, адвокатом, даже археологом. Но чаще выступал «представителем интересов». И каждое такое «представительство» знаменовало новое мошенническое дело.

Надо отдать должное его умению плести интриги, погружаться в конкретную историю, вникать в детали и, на первый взгляд, совершенно лишние подробности. Но все вместе и выработали ту особую майковскую тактику строить игру на нестыковках и пробелах, детальках, штришках.

На «офорты» он вышел случайно. Случилось это так.

После неудачного рейдерского захвата мехбазы оправились в ресторан расслабиться. Накануне суд щедро «раздал» всей компании по заслугам. Лично ему, Майкову, достался условный срок в три года. Подельники получили сроки меньше, но реальной тюрьмы. «Реалисты» уже отбывали приговор, а «условники», их было значительно больше, приходили в себя, обсуждая в деталях причины провала. «Гуляли» не от веселья, а от тоски и досады, что, казалось бы, продуманная до мелочей операция закончилась так скверно.

При всем том, что с законом он никогда особенно не дружил, ему все время приходилось «развиваться» – читать, учиться, посещать тренинги и семинары, ведь представлять чьи-то интересы посредством кулака и рэкета становилось немодным и далеко не безопасным.

И потому как-то особенно трогательно звучало из его уст в ходе судебного заседания «Ваша честь»! И, слава богу, что на этих судебных разбирательствах ни разу не побывали его подельники. Они бы точно все испортили, услышав проникновенно эпатажные речи Майкова, где главным лейтмотивом всегда оставалось: «Человек – это звучит гордо» или «Человека легко обидеть». В лучшем случае они сорвали бы ход заседания своим хохотом и подколками «праведного» Майкова. А в худшем заподозрили, что их подельник не в себе, что он «того»…

Хотя Майков чаще всего представлялся юристом, он и близко не имел отношения ни к одному юридическому факультету, коих расплодилось превеликое множество. Но он был образчиком самообразования. Знал назубок все кодексы, подзаконные акты и судебную практику так, что бывал неотразим, попадая в точку своими вопросами-ответами в ходе прений или допроса свидетелей. Единственное, чего не хватало ему в такие минуты, – публичного признания и восторга публики. Но где ж их взять, когда судебный процесс нередко шел месяцами…

…Итак Майков, что называется, залечивал раны в ресторане. Из тех двадцати пяти, кто участвовал в последнем рейдерском захвате, на свободе остались пятеро. Вот за всех они и пили горькую, вспоминая каждого…

За соседним столиком, судя по всему, веселья тоже не хватало. Мужская компания пила без куража, анекдотов, веселых историй и занимательных воспоминаний. Наконец обе компании дошли до черты, за которой начинался поиск виноватых…

Майков сидел к соседней компании спиной. Банальщина, которую он слышал, его не раздражала. Какое ему дело до их дурацких тостов. По обрывкам фраз он догадался: гуляют художники. Время от времени слышались рассуждения об импрессионистах, пост-модернистах, поп-арте, музыке Курехина и великом искусстве Левитана. Кляли Союз художников и полный беспредел с мастерскими здешних живописцев, который устроили чиновники, ничего не смыслящие в высоком искусстве.

– Эти знатоки из районной управы решили повысить плату за мастерскую моего отца! Народный художник, мэтр! Что им графика, они разве понимают прелесть офорта.

– Да они же бесплатно там всю жизнь обитали, Федяй, кончай свист, слезу вышиб. Была бы у меня такая мастерская, я бы и за деньги снимал. Разве это оплата – гроши.

– Да, гроши, а как еще, коли искусство для народа! Искусство задаром! Я вчера книгу у Светки в библиотеке приметил – «История Лесовска». Полистал, пока Светку ждал. Смотрю, о, ничего себе – отцовские работы. Брякнул ему, поздравляю, денег не даешь, жмотишься, а картинки печатаешь в подарочных книгах. А он говорит, что это бесплатно. Так сказать, из любви к искусству. Мол, разрешил соседу-художнику при оформлении использовать. Какая-никакая реклама.

Гуманист! Сыну пожрать не на что, а этот направо-налево раздает все бесплатно. Ну и как ему после этого за мастерскую платить?!

Майков сразу и не сообразил, что вперед торкнуло в голове: о «бесплатно» или «без договора». Высший пилотаж в любом деле, когда обычные, казалось бы, слова моментально порождают целую цепочку фантазий или реальностей. Вот и Майков, услышав только обрывки фраз, машинально подумал, дело можно раскрутить в обратную сторону. Заставить издателей заплатить – создать конфликт на голом месте.

У Майкова, вообще, была выработана своя собственная и, как он полагал, стройная мировоззренческая система, которая гласила: там, где конфликт, – работы непочатый край.

…Он больше не слушал путаную перепалку подвыпившей компании, но сменил дислокацию и сел так, чтобы видеть все происходящее за соседним столиком. Его очень заинтересовал Федяй. К нему, источнику конфликтной информации, следовало присмотреться внимательнее.

Внешний вид и некоторые жесты Федяя подсказали Майкову немало интересного. На вид сыну художника было за двадцать. Худой, импульсивный, не очень опрятный. В профиль хорош. Женщины любят таких слегка небритых, утомленных, с поволокой в глазах юнцов с бледным блуждающим взглядом.

– Ишь ты, птица-говорун, – подумал Майков, рассматривая своего потенциального клиента, – папка денег не дает, плохой папка, мог бы и продать картинки и пособить Федяю. Федяю с компашкой погулять не на что.

…Пора было уходить, обе компании досидели, что называется, до последнего посетителя. В другой раз Майков исчез бы пораньше, но не сегодня. Федяй, несмотря на то что был серьезно «подшофе», все еще держался бодрячком, ел и пил, точнее, уже прихлебывал то, что осталось после многочасовой гулянки.

Приятели Федяя потянулись к выходу. Встал и Федяй и шаткой походкой направился было к выходу, но снова вернулся к столу, оглядел его в надежде, что в бутылках осталось хоть что-нибудь.

– Мужик! Чего скучать в одиночестве, давай к нашему столу, – к Федяю подошел Майков.

Федяй недоверчиво поглядел на добросердечного зазывалу и улыбнулся. Майков показался ему столь несуразным и смешным, что не вызывал опасения или мысли о подвохе.

– Мужик! Все нормально, это наш стол. Я только хотел выпить пять грамм на посошок. А нету… Не-туту, а я хотел.

– У тебя нету, а у нас есть. Пойдем, пойдем, дорогой, к нашему огоньку. Раз человеку надо пять грамм – значит надо. Человек человеку помогать должен, – сочувственно прошептал на ухо Федяю Майков. – Пошли, пошли, брат. Тебя, кажется, друзья Федяем называли.

– Федяем, Федяем, а как иначе.

– Приятели не потеряют, ушли вроде как, может, ждут?

– Эти-то, как же, ждут… Бросили одного. Живописцы хреновы. Не. Не потеряют.

– Тогда тем более покатили к нашей поляне.

Майков представил нового знакомого приятелям.

– Все нормально, мужики, это Федяй, хороший парень, художник, а Федяй, ты художник?

Тот молча кивнул:

– Художник, хороший художник.

– Ну вот. Я и говорю, художник. Ему пять грамм за нашим столом не возбраняется налить?

Компания отреагировало вяло, и здесь все были в хорошем подпитии и уже плохо соображали, зачем Майков притащил этого парня.

…Майков щедро разливал, но сам уже не пил, а Федяй совсем поплыл и когда сам попытался налить рюмку, Майков по-отечески приобнял его.

– Давай, Федяй, выкладывай, кто твоего отца, замечательного художника, обидеть посмел, кто лишил тебя законного гонорара?

Федяй вдруг пьяно закатил глаза и… заплакал навзрыд. Так горько и натурально, что даже Майков испугался. К рыдающему обернулись припозднившиеся гости сразу с нескольких столов.

Майков театрально распрямился и, словно трибун, отведя руку, в сторону произнес:

– Спокойно, господа, не стоит волноваться. Мой друг Федор сегодня расстался с любимой девушкой. Она взяла и уехала без всякого предупреждения в другой город.

Пьяный Федяй зарыдал еще сильнее, словно бы и вправду лишился большой и чистой любви.

– Да, Федор, художника обидеть может каждый. Рассказывай, кто это бесплатно публикует шедевры твоего папеньки.

Федяй уставился на нового приятеля, силясь что-то ответить, но смог выдавить из себя лишь одного слово – «Ага».

– Ага? Чего ага? Про книгу рассказывай, рисунки, – не унимался Майков.

Но Федяй был уже не способен вести разговор. Поняв это, Майков решил учинить «допрос» завтра, если, конечно, паренек будет в состоянии вести беседу после столь бурного возлияния.

– Где живешь, Федяй, куда везти твой дивный образ. Баиньки пора, мамка с папкой заругаются.

Федяй словно бы услышал что-то важное, заморгал глазками, зашмыгал носом и опять заплакал. Но теперь уже тихонечко, как плачут нашкодившие дети в страхе от родительского гнева.

Даже Майков, тертый калач, растерялся от этих слез, которые опять покатились из глаз Федяя ручьем.

– Ма-мень-ка, па-пень-ка, – запричитал Федяй, – домой хочу, отвезите домой.

– Куда домой, говори, чудила, а то ведь брошу тут! Не успел достать, но уже надоел…

– Ккк ма-мень-ке, на вахту в институт ги-ги-гипродор, – вышептал вполне членораздельно Федяй и снова тихонечко заплакал, заскулил…

Теперь уже Майков и не знал, не зря ли он ввязался в эту историю? Что нашло на него, что такого услышал, чтобы нянчиться с этим недотепой. Теперь вот на вахту тащить…

 

Глава шестая. Тайна музейного подвала

На встречу с искусствоведом Марианной Синицей Вигдор и Селина отправились вместе. В изобразительном искусстве оба были любителями. Вигдор часто повторял, что в этой сфере лично он руководствуется единственным правилом «нравится – не нравится». К примеру, бессмертная картина Леонардо «Мона Лиза», возле которой он дежурно замирал каждый раз, посещая парижский Лувр, его не поражала. Другое дело «Дама с горностаем» Рафаэля. Она действовала на него магически: как бы ни пытался Вигдор заглянуть этой особе в глаза, с какой бы стороны он ни ловил ее взгляд, она смотрела бесстрастно мимо.

Но в этот раз шли они не для того, чтобы набраться новых знаний: Селина настоятельно потребовала «полного погружения» перед судебным процессом в атмосферу мира художественных идей. Точно так же она заставляла Вигдора изучать английский язык: в замкнутом пространстве туристического кемпинга был воссоздан уголок Англии. И целыми днями они выдавливали из себя иностранные слова под пристальным взглядом учителя-наставника. Вигдор посмеивался над этим, но, представьте себе, оказавшись в первой же заграничной командировке, сумел объясниться с метрдотелем и официантом в пабе. С тех пор в погружении он не видел ничего плохого, хотя язык – это одно, а художественный мир, как подсказывал его опыт общения с художниками, – совсем другое.

А вот Селина преображалась из офисного юриста в хладнокровного носителя нужных законов, юридической практики, судебных прецедентов. К каждому заседанию готовилась столь тщательно и усердно, что многие проигравшие впоследствии не стеснялись восхищаться ее профессионализмом.

Она и сама обожала себя в эти минуты юридического чародейства, каждый раз доказывая, что уход с государственной службы был материнским самопожертвованием. Ведь маленький Сережка, Женька и Аленка требовали ее внимания и заботы. А та, ее прошлая работа, увы, «настаивала» на прямо противоположном.

Селина имела мертвую хватку, когда приходилось вступать в судебный процесс. Словно бы соскучившись по практике, она в такие моменты отметала все, что может отвлечь от самого дела, прений, опросов свидетелей, дискуссий с оппонентами. При всем при том ей хватало терпения и умения общаться с представителями обвинения, так что после завершения процесса они расставались вполне в хороших отношениях.

Судьи обожали работать с ней. Прежние практические знания и удивительная вера в собственную правоту заражали их самих, каким бы скучным не оказывалось дело.

И вот сейчас, по настоянию Селины они шли в Художественный музей узнать больше об авторских договорах и продаже произведений местных художников, графике Спицыне, его картинах и прочих премудростях повседневной жизни мастеров живописного цеха.

…Марианна Синица ждала их в фойе огромного старинного особняка. Удивительным был этот дом, построенный специально для картинной галлереи.

О, эта старая легенда-сказка о городском голове, который всю жизнь собирал предметы искусства. Он получил огромное наследство от родственника золотопромышленника. Дядька был лесовским купцом первой гильдии, столпом местного общества, миллионщиком, который почти что царствовал в Золотой тайге.

Лесовские купцы собрали капиталы в студеных морях, дошли до Америки и создали первую в Российской империи международную компанию. А в городах, кто замаливая грехи, кто по душевному порыву, кто от куражу, кто из любви к родному городу, ставили школы, церкви, училища, издавали книги, увлекались музыкой и рисованием, отправляли экспедиции в далекие страны. Они открыто потешались над собой и друг другом, подзадоривая и вызывая на споры, кто кого перещеголяет в меценатстве. Один взял да и построил храм в том месте, докуда хватило выкладывать ассигнации. Другой даже ночью во сне бредил северными морскими путями и в итоге построил несколько ледокольных судов, четвертый взял и все наследство передал городу на школы своего имени. А наследникам дал помаленьку, ну совсем немножко. Пятый по всей Италии собирал античные скульптуры и картины, шестой трактат Леонардо да Винчи привез! Сохранил, так сказать, для потомства…

Просторный холл музея открывался парадной лестницей и Вигдор, прикоснувшись к мраморным перилам, холодным даже летом, поймал себя на мысли, что пропало всякое желание торопиться куда бы то ни было. Словно что-то сломалось в тянущем механизме и та скорость, с которой проживался каждый день, резко упала. Захотелось просто постоять на старинной лестнице, представить на ней самого основателя музея и здешних обывателей, которые, отставив все дела, чинно собирались здесь. «Интересно, – подумал Вигдор, – они общались так же, как и мы? Так же играли словами, острили, перед кем-то сгибались в поклоне, а кого-то и вовсе не замечали? Господи, как все-таки хорошо просто так стоять на парадной лестнице без мыслей о суетных делах, заботах, обязательствах. Сесть на ступеньку с книгой…»

Он даже улыбнулся, представив себе все это. И тут же, словно поймав его на крамольной мысли, Селина прошипела: «Не расслабляться. Храм искусства – это наше все на ближайшие годы…»

Вигдор дико посмотрел на Селину.

– Вернитесь на землю, друг мой. Нас ждут такие тошные деньки. Пойдем, пойдем. Я обещаю договориться с начальством музея, чтобы после процесса за небольшую плату тебе разрешили жить на этой лестнице. Пошли, интеллигенция, опаздывать к себе подобным неудобно.

….Марианна Синица не была красавицей. Но она была так удивительно приятна, что Вигдор даже не удивился. Только подумал, отчего в учреждениях, где зарплата скорее символический жест государства, так много хорошеньких и прехорошеньких барышень. Может, они постепенно становятся похожими на лучшие книги и картины?!

Он просто засмотрелся на Марианну, так замечательно вписывалась она в обстановку итальянского зала 18 века.

Вот какой была Марианна: высокой, светловолосой. Огромные глаза под дугами больших бровей. «Да за одни эти глаза», – подумал Вигдор, а следом внутри заиграл мотив на невесть откуда пришедшую песню Ободзинского «Эти глаза напротив в калейдоскопе дней…»

Если бы он был склонен к большей сентиментальности, то не преминул бы уточнить: «Казалось, она была соткана из воздуха».

Марианна была в строгой одежде. Но даже этот стиль не мог скрыть эту особенную женственность, а отсюда и притягательность.

Отчего и почему Вигдору показалось, что она одинока и тяготится этим? И он был, по сути, прав, ибо именно так случается с людьми творческих профессий, которые живут своим делом и в конце-концов растворяются в нем без остатка. Все время на людях, в общении, во внутреннем диалоге о том высоком, что сжигает изнутри, грызет и не дает никакой возможности переключиться на что-нибудь иное. Внешне – дежурные улыбки, дежурные шутки, дежурные реплики. Все настоящее внутри. Постоянное сопереживание, осмысление художнического пути, почти всегда невысказанного прямо, недоговоренного.

Марианна стояла у портрета «Неизвестной женщины» Грасси, художника восемнадцатого века. «Неизвестная» была хороша собой и, судя по всему, любима в своем времени. Так показалось Вигдору. Она в умилении сложила руки. Взгляд спокойный, пожалуй, даже умиротворенный. Красивое платье, шарф-накидка. Кудри волос падают на плечи. Улыбка? Нет, пока еще только ее предтеча. Огромные глаза…

Селена уже здоровалась с Марианной и уже представляла Вигдора.

– Вигдор, какое интересное имя, а я, по правде говоря, думала, что это писательский псевдоним.

– Марианночка, вы читали его сочинения? – удивилась Селина. – Вигдор, я начинаю по-другому оценивать твое творчество.

Вигдор, чуть смущаясь, пожал плечами.

– Не удивляйтесь моей спутнице, Марианна. Это ее обычный метод сокращать расстояния между людьми. Рад, если мои книги пригодились.

– Я читала последнюю, о Лесовске. Знаете, там столько всего, и столько неожиданно нового.

– Да, Марианночка, он такой у нас, писатель. Пол-жизни в архивах провел. Не бережет себя.

– Селина, ну что ты такое рассказываешь, Марианна еще подумает, что компания постоянно без руля и без ветрил. Не превышай полномочий, здесь все-таки храм искусств, а не комната переговоров.

– Не смешно, Вигдор, совсем не смешно. Только природное чувство юмора не дает мне обидеться на тебя. А вам, Марианночка, спасибо, что согласились встретиться и помочь нам.

– Меня благодарить совершенно не за что. Рассказывать о художниках моя работа. Тем более для Вигдора Борисовича. Его книги совсем по-другому рисуют города.

– А знаете, Марианна. Мы с коллегой, Селиной, так давно не были в музее! Просто стыдно даже. Может быть, согласитесь сделать небольшую экскурсию?

Селина растерянно поглядела на Вигдора и зашипела на ухо: «Ты с ума сошел, это же полдня потерять!»

– Да, конечно, Селина, не нужно благодарить меня. Я, как и ты, просто с нетерпением жду рассказов нашего гида.

Силина только пожала плечами. Что тут сказать, «писхатель», явно запал на искусствоведа, решила она. И вместо того чтобы готовиться к процессу, она будет бродить с ними по залам и «впитывать» высокое искусство.

– Хорошо, пойдемте, я с радостью расскажу вам о наших сокровищах.

– Ну-с. С чего начнем, – с явным удовольствием спросил Вигдор.

Селина покосилась на него с усмешкой.

– Конечно, с зала древнерусского искусства, – ответила Марианна и направилась туда, где на стенах и в стеклянных витринах были выставлены иконы.

Она подвела их к одной из них.

– Ее называют «Богоматерь Одигитрии». У этой иконы уникальная судьба. В музей она попала в 1935 году под названием «Казанская богоматерь». Рассказывают, она была в ужасном состоянии. Решили, что писали ее в 19 веке. Потом отправили на реставрацию в Москву. И, слава богу, она попала к опытным мастерам, которые знали, что до революции иконы подновляли – на старую основу наносили новый слой живописи. Потом все покрывали олифой и возвращали на место. И вновь свечная сажа, от которой олифа темнела. Старые иконописцы готовили замечательные краски – очень прочные. Так что для «подновления» изображение «не мыли», а прямо поверх писали новый образ.

И когда столичные реставраторы взялись за работу, то первым делом сняли два новых слоя краски, потом убрали три слоя живописи и поразились открытию – перед ними открылась изумительная икона «Богоматерь Одигитрия» 17 века. Представляете, еще не было многих сибирских городов, а местный иконописец уже писал дивный образ…

Даже Селина присмирела, слушая рассказ Марианны, и тихо брела вслед за экскурсоводом, ловя каждое ее слово. Вигдор с Марианной отправились дальше по музейным залам, а она осталась у иконы, что-то прошептала, склонив голову, и, убедившись, что в зале никого нет, поцеловала ее через стекло.

…Вигдор давно с таким удовольствием не слушал рассказчика. Ему очень понравилась немецкая школа. Их пасторальные пейзажи, несмотря на прошедшие столетия, играли цветом, так что казалось, это живая трава на картине колышется от ветерка, а пастух с пастушкой, замершие у ручья, вот-вот оживут.

Потом все трое еще долго ходили по музейным залам, уже молча смотрели на стены, и каждый думал о чем-то своем.

Спустя два часа они вновь оказались у парадной лестницы, и нужно было прощаться.

– А почему мы не увидели современников, куда вы спрятали местных знаменитостей? – спросила Селина.

– Увы и ах, большинство работ в запасниках. Мы приобретаем их у художников и тут же прячем в «подземелье» – там под зданием большое хранилище современного искусства. Достаем их время от времени для тематических или персональных выставок или когда готовим выездное мероприятие.

– Марианочка, ну пожалуйста, покажите нам хотя бы графику. Когда в этой суете попадем к вам еще раз.

– Хорошо, схожу к начальству, сошлюсь на присутствие известного писателя.

– «Писхатель», ты явно популярен в этом городе, а я как-то даже не обращала внимание на сей момент. Теперь буду смотреть на тебя другими глазами.

– Вот-вот, а то чуть что «писхатель». Злые вы, уйду я от вас.

– Оно и видно, уйдешь. Нетрудно догадаться с кем.

– Очаровательная девушка, а ты со своими глупостями. Ничего новенького. Ты хотела погружения, ну вот и впитывай знания, пока есть такая возможность.

Марианна пришла улыбающаяся.

– Хранитель фондов разрешила. Узнала, чья просьба, и сразу все проблемы отпали.

Вигдор подмигнул Селине.

Она лишь пожала плечами.

– Сегодня явно твой день.

– Пойдемте в наши подвалы, – пошутила Марианна.

Парадная лестница закончилась, каменные ступеньки упирались в большую металлическую дверь, похожую на гаражные ворота. За ней начинался коридор с многочисленными помещениями-тупиками. Это и было музейное хранилище. На высоких выдвижных вертикальных стеллажах стояли картины. Часть из них была развешана на стенах.

– Вот как живут картины в запасниках – плохо, наверное, все время быть запасными, – не удержалась Селина.

– Это обычный круговорот в искусстве. Многие картины из запасников постоянно путешествуют на различные выставки, думаю, что гораздо обиднее живется картинам в частных коллекциях. Вот оттуда «к людям» они выходят гораздо реже.

– Марианночка, а кто из местных популярен и востребован?

– Наши вообще пользуются устойчивым спросом, но, увы, по большей части за границей. Сколько полотен уходит туда ежегодно! Кто знает, может быть, это шедевры, которые признают в следующем веке.

– Скажите, Марианночка, а художник Спицын, он востребован?

– Спицын – график, портретист. Его офорты – это практически летопись города. Когда-то шел нарасхват, но в последнее время спрос на графику резко упал. Богатые люди предпочитают золоченые багеты, холсты и краски, картины рассматривают как вложение капитала. А у Спицына к тому же сложный характер, так что ему бывает сложно.

Да, вот, кстати, мы как раз у запасника местной графики – здесь городские офорты и портреты, приобретенные у него за многие годы. Хотите взглянуть?

– Было бы очень интересно, очень, – защебетала Селина.

– Тогда, Вигдор Борисович, помогайте мне.

Марианна выдвинула первый стеллаж, Селина отступила от картины, всматриваясь в работу художника, словно пыталась разгадать разницу между творением и характером мастера, словно бы пыталась узреть в них что-то особое, что могло подсказать ей, для чего и почему Спицын решился на такой шаг.

Следующий стеллаж выдвинул уже сам Вигдор и замер..

Большая картина в человеческий рост, а на ней Адель! Нет, конечно же, не Адель, а женщина, которая была точной копией Адели!

– Марианна, это точно работа Спицына?

– Разумеется, это ведь его уголок. У этой картины длинная история. Она писалась лет двадцать назад, точнее можно узнать по паспарту. Оперная певица Вера Засухина, прима местного музыкального театра. Она трагически погибла в автокатастрофе. Говорили, что между ними была неземная любовь. Художник работал над этим полотном еще при жизни артистки, после гибели Засухиной больше не брал в руки кисть. С того времени он исключительно график. И до сих пор рисует только городские улицы.

– Какая трагедия, и как все романтично.

– Скорее трагично, ведь за рулем машины был сам Спицын. Старые сотрудники музея поговаривали, что история эта была непростой. К тому времени Спицын был женат и у него только-только появился первенец.

– Марианочка, вы просто кладезь знаний. Мы так благодарны вам за экскурсию и ваши чудесные рассказы. Если вы не против, мы с писателем с радостью заглянем к вам еще разочек. Надеюсь, вы не откажетесь поводить нас по залам еще раз?

– Конечно, буду рада.

– Тогда до встречи.

Они вышли из музея, и Селина, сославшись на домашние дела, быстро попрощалась и ушла.

 

Глава седьмая. Селина превращается в детектива

Трагическая история певицы Засухиной и художника Спицына показалась Селине странной, точнее, недосказанной. Да и откуда музейному специалисту знать, что-то сверх того, о чем обычно судачит общество. Какое-то странное чувство овладело ей, когда она одновременно слушала и смотрела на портрет оперной дивы. Конечно, то, что девушка погибла, а водитель остался цел и невредим ни о чем не говорит, таких случаев в ее бытность помощника прокурора было предостаточно. Чего только не выкидывает судьба. Но то, что Спицын задумал сейчас, обвиняя Вигдора во всех смертных грехах и требуя за это огромные деньги, не очень-то соответствовало романтическому характеру и характеризовало художника не с самой лучшей стороны. Что же вы за человек, Спицын, что решили так мелко подставить людей, которые по неопытности и незнанию доверились обычным человеческим эмоциям? И главное, что толкнуло вас на этот поступок вообще? Сложная жизненная ситуация? Случайность? Проявление истинного лица? Что еще?

…Связи у Селины, разумеется, остались, десять лет службы в органах – это срок. Добавим пять лет студенческой жизни, которые Селина не растрачивала на дискотеках, а работала в разных отделах огромной машины суда и следствия в качестве практикантки. Вначале ее не принимали всерьез – дурит девочка, будущая юристочка, выезжает на место преступления с операми, сидит на скучных процессах, помогает судье в рутинной работе по какому-нибудь делу. Но со временем эта ее жажда быть «настоящим правоведом» заставила опытных и знающих практиков относиться к ней по-серьезнее. К концу обучения ее уже настойчиво звали на работу и важные милицейские начальники, и прокуроры, и следаки. Она и пошла, выбрав прокуратуру, ибо решила, что следить за исполнением закона – самое главное.

Интуиция – это врожденное качество немногих людей. Ее не воспитать, не развить просто так, по желанию или требованию. И никакие тренировки не помогут вам предчувствовать начало того или иного события, его, так сказать, грани.

У Селины интуиция была железная. Сколько раз, следуя ей, она делала правильные поступки и давала полезные советы, не счесть. И ведь что интересно, никто и не задумывался никогда, как «это» у нее получалось. Да она и сама не очень-то задумывалась на сей счет. Все списывалось то на молодость и свежий взгляд, то на профессиональные качества, а то и вовсе на везение.

Рассказ Марианны зацепил Селину. Как-то не очень вязалась такая трагически-романтическая история с тем, в каком свете представал Спицын спустя эти двадцать лет. «Люди не меняются», – любил повторять ее университетский учитель, профессор Фискин. Точнее, меняются обстоятельства и координаты, добавлял он всякий раз, когда Селина пыталась убедить его и себя в обратном. И если разобраться, то профессор был прав. Ну с чего бы сознательному убийце взять да измениться в лучшую сторону или подлецу совершить эдакое сальто-мортале и обернуться добросердечным и отзывчивым обывателем.

Что-то подсказывало Селине: история Засухиной и Спицына куда как драматичнее официальной версии.

Достать из архива дело о гибели артистки для Селины было несложно. Маленький кабинетик документохранилища, где ничего не изменилось с момента ухода Селины из органов, вмещал ровно один стол и стул. Пухлая папка дела лежала перед ней. Она поймала себя на мысли, что как это должно было быть несправедливым, когда чья-то жизнь по нелепой случайности умещается в ворохе следственных бумаг, в одной взятой папке.

«Из показаний свидетеля Гильштейна.

Я отдыхал с семьей на берегу Лесовки 15 апреля. Кроме нас было еще несколько человек, которые оказались в этом месте, как я полагаю, чтобы устроить пикник. Время для пикника было самое подходящее, о чем я несколько раз сказал своей жене Люсе. Люся тогда серьезно поспорила со мной и сказала, что не разделяет моего взгляда на пикник. Пикник, по мнению мой жены Люси, серьезное мероприятие и к нему надо готовиться заранее, а не так, как мы, «с бухты-барахты».

На этой почве мы поспорили и даже немножко поругались. Чтобы не вступать на путь большого конфликта, я сделал вид, что собираюсь прогуляться по берегу. Я позвал Вилли с собой. И мы с собакой пошли. Я сразу решил, что Люся успокоится, когда мы пройдем расстояние до ближайшего мыска, где река делает поворот, и вернемся обратно. По моим прикидкам нам было достаточно 30—40 минут.

За мысом я и Вилли увидели перевернувшуюся машину. В машине находилась молодая женщина, как потом оказалась прима местного музыкального театра Засухина, а чуть поодаль, метрах в трех-пяти лежал молодой человек, как оказалось, художник Спицын. Последний, как мне показалось, был без сознания. Выше этого места, метрах в пяти, проходит дорога. Склон небольшой, но достаточный, чтобы при небрежном вождении не справиться с управлением, скатиться вниз или вылететь с дороги на береговую линию.

Я побежал к дороге и стал останавливать проходящие машины. Приличных водителей оказалось много и вместе мы организовали первую помощь молодому человеку и попытались освободить из покореженного авто девушку. На наше счастье одним из помощников оказался врач. Он быстро установил, что девушке уже не поможешь, тем более что вытащить ее самостоятельно из покореженной машины мы не смогли. Он стал приводить в сознание молодого человека, а я побежал вызывать полицию и спасателей – через дорогу был магазин и телефонная кабинка.

Когда я вернулся, то увидел, что у перевернутой машины на коленях стоит молодой человек и плачет. Я сделал вывод, что он родился в рубашке, а синяки и ссадины быстро заживут.

К этому времени к месту трагедии пришла моя жена Люся, обеспокоенная моим долгим отсутствием. Увидя все происшедшее, Люся заплакала и стала обнимать и целовать меня и гладить Вилли, чем вызвала, как мне показалось, добрую улыбку у врача.

Потом приехала полиция и спасатели, оцепили место происшествия и стали выполнять свою работу. Меня попросили написать все, что я видел по существу. Я и Люся выполнили просьбу Льва Михайловича, который представился следователем. Больше по данному вопросу мне добавить нечего».

Далее шли показания других свидетелей. Селина быстро пробежала их. Ничего интересного. Практически все рассказал Гильштейн.

Ага, а вот и врачебное заключение. Смерть наступила в результате многочисленных травм. Машина хотя и шла на нормальной скорости, но, вылетев с трассы, несколько раз перевернулась. Ремнями безопасности как всегда пренебрегли.

Так, девушка незадолго до аварии перенесла роды? Вот это уже интересно. Кто муж?

Селина пролистала все дело, но об этом не было ни слова.

Стоп! Справка из паспортного стола: Засухина проживала в квартире одна. О муже ничего не сказано. Может быть, не прописан? Разведена? Внебрачный ребенок?

Ага, вот материалы допроса директора театра. Пела. Прекрасно пела, подавала большие надежды, работала стабильно. Мечтала о большой семье, часто говорила, что выйдет замуж и нарожает кучу ребятишек. Ни слова о муже. Скорее всего, официального брака не было, установить это достаточно просто. Спицын за рулем… Селина усмехнулась. Вероятно. Вполне вероятно, у них были отношения. При этом Спицын был уже женат и у него, как сказала Марианна, был ребенок.

А можно ли предположить, что Засухина родила от Спицына? Почему нельзя, скорее всего, так и было. Возможно, Спицын не хотел этого ребенка и попытался таким образом решить возникшую проблему? Подозревать Спицына в том, что он виновник ДТП? Это вряд ли. В конце концов он сам был в машине. Несчастный случай? Все указывает на то.

…В это же самое время Вигдор был в мастерской у Савелия. Часы показывали десять. Конечно, зная, как поздно укладывается художник, Вигдор в другой раз бы пришел позднее, но то, что увидел Вигдор в запасниках музея, требовало обсуждения.

Вигдор долго звонил в дверь, пока, наконец, не послышались шаги. Дверь открылась, Савелий предстал с закрытыми глазами, чуть раскачиваясь, так, что могло показаться, будто Савелий спит на ходу.

– Художника обидеть может каждый, – почти прошептал он, продолжая раскачиваться. – Ну зачем такие издевательства? Переворот в Союзе художников, а может быть, весь город улетел на Марс? Вигдор, ты палач.

– Да я такое видел!

– Господи, ну что такого ты мог видеть, если Мадонна по-прежнему висит в Лувре, а храм Василия Блаженного стоит на своем месте в столице нашей Родины.

– Я видел Адель.

– Господи, так рано, у вас уже роман?

– Я видел ее в запасниках музея.

– Господи, вы теперь прячетесь по подвалам музейных хранилищ. Это возбуждает?

– Я убью тебя, художник. Проснись! Я видел портрет женщины, как две капли воды похожей на Адель!

– Господи, я не рисовал. Это не я… Постой, постой.

До Савелия, который все еще находился в полудреме, стали пробиваться какие-то слова и смыслы Вигдора.

– А почему Адель? Кто мог рисовать Адель и зачем музей покупает картину с Аделью. Бред какой-то…

– Картину нарисовал Спицын со своей возлюбленной оперной дивы Засухиной. Но эта Засухина точь-в-точь Адель. Ты понимаешь, что это значит?!

– В такое время суток я, честно говоря, соображаю плохо. Может быть, порция кофе вернет меня к жизни.

…Савелий пил кофе и параллельно рассуждал вслух.

– Итак, что мы имеем. Ты пошел в музей. В музее ты увидел картину Спицына. На картине Спицын написал певицу Засухину. Засухина как две капли воды похожа на Адель. Что из этого следует?

– Это ты меня спрашиваешь, что из этого следует? Савелий! Ну хорошо, я думаю, что из этого следует, что Адель либо дочь, либо родная сестра Засухиной. Если она дочь, то, возможно, отцом ее был Спицын, а если сестра…

Адель рассказывала мне о матери, которой нездоровится, а о сестре, тем более оперной певице не упомянула ни разу.

– Действительно, странно. Я тоже ничего не слышал о сестре, если таковая была, но даже и подумать не мог о ее родстве со Спицыным.

– А он сам хоть раз видел Адель?

– Это вряд ли, он не работает с натурщицами. Много лет рисует только город и все.

– Сплошные загадки.

– Может быть, поговорить с Аделью?

– Нет, дорогой мой Савелий. Пока никого не будем тревожить своими открытиями. Вначале сделаем попытку разобраться сами.

– Вигдор, я ума не приложу, куда бежать и с кем говорить, чтобы что-то прояснить.

– Бежать не надо. Нужно сходить в музыкальный театр, где работала Засухина. Не может быть, чтобы никто ничего не знал. Ну и в роддом, конечно, есть смысл заглянуть. Их в то время было всего два. Уж если тут есть какая-то тайна, не может быть, чтобы кто-то не захотел поделиться о ней.

 

Глава восьмая. Майков начинает действовать

Майков проснулся в отличном настроении. Вчерашний ресторанный ужин дал повод начать новое дело, хотя пришлось помучиться с Федяем, пока дотащил его до вахты института, где его мамаша работала вахтером. В какой-то момент он даже засомневался, стоит ли дальше «раскручивать» это дело. Жена известного художника работает вахтером? Сын очень смахивает на недотепу и начинающего алкаша. Все ли в порядке у самого художника? Но, поразмыслив, подумал, что стоит. Тем более что ничего подходящего и не предвидится пока. Собственно, план очередной аферы, которую он с ходу придумал еще там, в ресторане, по обрывкам фраз, услышанных от Федяя, личности и успешные граждане в этом деле были совершенно необязательны. Достаточно было следовать его указаниям и строго выполнять их.

Майков был виртуозным мошенником и, следовательно, имел собственную систему работы над такими делишками. Он легко мог бы защитить даже диссертацию, ибо эмпирического материала у него накопилось предостаточно, а та филигранная, можно сказать, выверенная матрица, по которой действовал Майков, хотя иногда и давала сбои, в большинстве случаев приносила вполне выгодный результат.

Любая афера Майкова строилась на законе, точнее, на его несовершенстве. Это позволяло ему действовать легально, занимать сильную позицию, а если он понимал, что это «не его день», то отступал также под прикрытием закона. Ибо несовершенство всегда позволяет рассуждать, прикидывая «с одной стороны, с другой стороны». В данном конкретном случае, который Майков для себя обозначил как «Дело о натюрмортах», им был сделан скорый, но многообещающий вывод: писатель и художник-оформитель при подготовке книги получили устное согласие художника использовать несколько его офортов в качестве иллюстраций. Но согласие художника на такое использование ничем не подтверждено, а значит, есть все основания заявить о нарушении его авторских прав.

Если договора нет, а истец настаивает на причиненном вреде, стало быть, нанесен финансовый и моральный ущерб.

Но любой хороший закон уязвим с точки зрения его применения. Ведь чтобы справедливость восторжествовала, следует предъявить немало бумаг, прямых доказательств, свидетелей и пройти многочисленные судебные процедуры. Спицын не может просто так потребовать и получить деньги за нарушение авторских прав. Он должен определить «вес» ущерба, доказать его реальность и т. д. и т. п. А поскольку о возможности получить деньги с писателя и оформителя Спицын и не думал, то и путей к ним он, разумеется, не знал.

Но в игре с законом, несмотря на веские, железные основания возместить ущерб в ходе судебного процесса, возрастала и уязвимость Майкова. Ведь состряпанные им вполне законные требования обязательно должны были быть обставлены кучей договоров, заявлений и прочими бумажками, которые докажут, что ущерб есть. Но любая такая правильная «стряпня» спустя месяцы после открытия «дела» – всего лишь подлог…

Майков, наспех перекусив, стоял перед большой интерактивной доской и чертил схему действий. По мысли его обвинение будет строиться так.

Он уговорит Федяя заставить папашу написать заявление в суд и потребовать компенсацию за использование его рисунков. Сто тысяч евро в переводе на рубли будет нормально, чего мелочиться. Фирма, которую возглавлял Чижевский, поди не разорится, а в следующий раз владелец станет умнее.

Дальше начнется досудебный торг, и он, Майков, согласится уступить тысяч пятьдесят. И это будет замечательный результат, ибо он, Майков, был просто уверен: все решится до суда. Факт публикации рисунков налицо. Договора нет, а все люди интеллигентные, не желающие огласки и сплетен.

Если все-таки дело дойдет до суда, то органу правосудия дело престанет в таком виде: еще давно художник Спицын заключил договор с господином №. Он передал ему все права распоряжаться многими своими работами, в том числе рисунками, которые попали в книгу Чижевского. Распоряжаться означало любые действия – продать, издать, обменять. В договоре черным по белому будет записано: если Спицын без согласия господина № опубликует хотя бы один из рисунков или использует фрагмент любого в оформлении книги, он выплатит № неустойку в размере сто тысяч евро. Коли Спицын обязан будет выплатить неустойку, ему ничего не остается, как подать в суд на Чижевского персонально и его компанию. Два иска – две суммы.

А что же №? №, разумеется, никаких картин в реальности не покупал, не оплачивал, он и Спицына-то в глаза не видывал, а договор подпишет за символическую плату в несколько тысяч рублей и будет счастлив, что заработал на голом месте.

Дело настолько очевидное, нарушение закона об авторских правах столь явное, что Майков был просто уверен в скорой победе. Единственное, что еще не решил до конца Майков, на сколько денег он «кинет» самого художника.

…У Майкова была дорогая квартира в престижном районе города. Был и кабинет, в котором он работал. В прямом смысле, конечно, эту комнату кабинетом назвать было трудно, но свое личное пространство каждый обустраивает сообразно вкусу и удобству. Кабинет Майкова выглядел так: посредине стояло два круглых стола, которые разделяла большая современная интерактивная доска. К ней был подключен компьютер. Майков «рисовал» на доске схемы каждой операции с одной стороны. А на другую «лепил» всю необходимую для этого же дела информацию на бумаге. За каждым столом стояло большое массивное кресло. А больше в этом кабинете не было ничего. Тяжелые шторы плотно закрывали свет, отгораживая Майкова от улицы.

Если взглянуть на ту часть доски, которая была уже испещрена стрелочками и надписями, то можно было бы легко представить, куда и как предполагает двигаться Майков в деле, которое он назвал «Дело о натюрмортах». Причем тут натюрморты, ведь Спицын рисовал улицы города и превращал их именно в офорты? «Несущественные мелочи», – сказал бы Майков, для которого не существовало разницы между художественным жанром и техникой исполнения. Просто ему показалось, что «так» звучит лучше. В любой афере, свято верил он, тоже должна присутствовать гармония. Не случайно две стены в кабинете Майкова были заставлены книгами – исключительно детективами. Если разобраться, то Майков был героем мошеннического труда. Он перечитал практически все доступные книги разоблачения, где таких как он, Конан Дойл и Эдгар По, Агата Кристи и Деймс Чейз, Рекс Стаут и другие выводят на чистую воду. Майков читал и перечитывал эту классику не за завтраком, не на лежаке у теплого моря, не в попыхах между перелетами. Он делал это с карандашиком, подчеркивая и выписывая что-то важное для себя. Так что классические схемы организации преступлений Майков изучал на лучших примерах всех времен и народов.

…После размышлений и прикидок Майков придумал следующий план действий.

Через Федяя он выходит на Спицына и под обещание получить хороший куш уговаривает его начать игру. После чего Спицын напишет претензию Вигдору Чижевскому, где объявит себя потерпевшей стороной. На самом деле претензий будет две: частному лицу Чижевскому и его компании. Их содержание Майков уже придумал.

«Директору компании «Светлые просторы» Чижевскому Вигдору Борисовичу

Уважаемый Вигдор Борисович!

Друзья по случаю дня рождения подарили мне Вашу новую книгу – энциклопедию «Истории старого Лесовска». Интересное красочное издание, открыв которое, я увидел на его страницах свои работы. Список прилагаю. Со мной использование моих работы Вы почему-то забыли согласовать. Я постоянно проживаю в городе, и Вам не составило бы труда решить вопросы авторства. Размещение моих произведений в печатном издании без моего разрешения является прямым нарушением моих авторских прав как художника и автора работ. Мне хотелось бы узнать, как такое было возможно в наше просвещенное время. И хотелось бы получить от Вас письменное разъяснение о том, каким образом моими работами оформлена и украшена ваша книга без моего на то согласия.

Заслуженный художник Спицын Александр Петрович»

«Директору Агентства «Светлые просторы» Чижевскому Вигдору Борисовичу от Спицына Александра Петровича

ПРЕТЕНЗИЯ

Вашим Агентством была издана книга «Истории старого Лесовска». Автор Чижевский В. Б. В данной книге без моего на то согласия и соответственно без заключения договора на передачу авторского права были в качестве иллюстраций помещены мои картины.

Считаю, что данные действия агентства являются грубейшим нарушением ст. ст. 1255,1256,1259,1265,1266 ГК РФ. Ст. ст.5.6,7,9,15,16,30,31,48 в редакции Федерального закона от 20.07.2004. №72 ФЗ и ст.146 УК РФ.

Учитывая вышеизложенное и руководствуясь п.2 ст.49 ФЗ №72 от 20.07.04 г., считаю возможным со стороны агентства урегулировать данный конфликт выплатой компенсации в размере 100 000 евро и принесением официальных извинений.

В случае, если в течение 30 календарных дней я не получу официального ответа по данной претензии, я буду вынужден на основании ГК РФ и ФЗ «Об авторском праве» обратиться в суд».

После заявления Майков созвонится и встретится с Вигдором и предложит решить дело мирным путем. Сто тысяч евро будет начальным посылом. Во время переговоров Майков будет готов опуститься тысяч на пятьдесят.

Если Вигдор откажется, начнется суд. И это для него, Майкова, не лучший вариант по многим причинам. И потому он пока не думал о материалах для судебного процесса, а что, собственно говоря, он сможет предьявить суду. На доске этого ничего еще нет. «Это» пока еще только у Майкова на уме.

А пока пора начинать игру. Точка отсчета в ней визит к Федяю.

…Федяй открыл дверь, не спрашивая «Кто там», «Вам кого» и иных подобных вопросов. Видок его не мог не вызвать сожаления после вчерашней «встречи» с приятелями, которую сам Федяй называл «Бла-бла-бла пати».

Майков без особого приглашения переступил порог, и еще какое-то время они стояли молча в предбаннике как будто изучали друг друга. На самом деле Федяй с утра еще плохо соображал, кто этот человек, который пришел вот так запросто.

Но вот, кажется, Федяй стал «догонять».

– Эээ, проходи. На кухню проходи.

– Мальчик, перестань тыкать. Запомни, я твоя скорая помощь, а эта служба работает по экстренным вызовам. Тебе давно уже надо было обратиться за ней и как можно вежливее. Вежливость делает нашу жизнь более активной. Люди склонны к доброте и чувству локтя.

Федяй поморщился от высокопарной тирады.

Кухня, на вкус и взгляд Майкова, оказалась местечком малоприятным. Но Майков сделал вид, что не замечает весь этот пейзаж из немытой посуды, горы окурков, разнокалиберной стены чашек и тарелок и прочего разбросанного домашнего скарба.

– Вот, значит какое дело, Федяй. Ты вчера очень просил о помощи. Я человек отзывчивый и соглашусь помочь твоей семье. Суть моего предложения такова. Твоего отца подло обманули воротили полиграфического рынка. Взяли без разрешения и без договора художественные работы, украсили ими книгу, которая после этого пошла на ура и была продана. Теперь нужно восстанавливать справедливость. Ты сам или с отцом напишешь заявление в суд. Вот тебе образец. – Майков положил на свободный уголок стола заявление, – где вы просите оградить вас от наглых посягательств акул капиталистического рынка. Далее. Вы делаете нотариально заверенный документ – доверенность, в котором прописано, что я, Майков, являюсь доверенным лицом твоего отца и от его имени веду все дела, связанные с ущемлением его авторских прав. Вот вам копия этого документа.

Теперь устно и без бумажек. Если я выиграю дело, а шансы достаточно велики, вы получите 20 процентов от всех отсуженных денег. Думаю это что-то порядка тридцати тысяч евро. И будет всем нам хорошо.

Федор поморщился.

– Маловато, однако. Всего 20 процентов, притом что картины наши.

Майков откровенно презрительно поглядел на Федяя.

– Судя по всему, никто ничего у вас не украл. Высокое искусство осталось при творце. Так что деньги, можно сказать, из воздуха. Пока вы будете дрыхнуть до обеда и рассуждать о бесцельно прожитых годах, как истинные интеллектуалы, мне придется каждое утро обливаться холодной водой, дабы выглядеть бодрым и здоровым, встречаться с разными людьми, не всегда приятными в общении. Вот, ты, Федяй, хоть раз в жизни общался со следователями, прокурорами, операми, налоговыми инспекторами? Мне придется искать свидетелей и писать несуществующие договора, брать на себя все риски, которые, увы, никуда не денутся из этого дельца. Так что с неба вам падают неплохие деньги. Обсудите, конечно, все в семейном кругу. Но что-то подсказывает мне, вы примете правильное решение. Набери меня, Федяй, до ужина, ибо во время него я предпочитаю не отвечать на звонки деловых партнеров. Работа должна приносить радость, Федяй, ведь так? И удовлетворение, чтобы хотелось снова и снова браться за дело.

Майков с нескрываемым презрением посмотрел на Федяя. Тот сидел на табуртке, склонившись к столу и молча поднимал и опускал чайную ложку в стакане с остывшим чаем. Ему ничего не хотелось отвечать Майкову. Хотелось денег, хотелось, чтобы что-то произошло и вмиг все изменилось: эта прокуренная квартирка, доставшаяся от бабки, приобрела вид нормального жилья, куда не стыдно было бы привести Светку, и чтобы его восстановили в институте.

Светка бросила его еще месяц назад, сказала, что опустилась с ним на дно, а это не в ее планах. Он загулял и так и не смог перевалить третий курс. Нужно было восстанавливаться и платить за это деньги.

Вообщем, Федяй катился вниз и слабо пытался остановить или хотя бы притормозить падение. И куда-то подевались даже те, кто день и ночь советовали, как жить правильно и лучше.

Федяй заплакал. Но не от горечи и обиды, а как-то все получилось самопроизвольно, без особого напряжения. Подумал и заплакал, заплакал и перестал думать вовсе.

Обещанные Майковым деньги очень бы пригодились в возвращении его, Федяя, к нормальной жизни. Он восстановится в институте, вернет Светку и будет стараться работать. Ведь руки у Федяя хорошие, мастеровые. Он мог ими пилить и строгать, резать по дереву, превращать обычную медную заготовку в самый настоящий антиквариат, мог придумывать товарные знаки, оформлять книги. Да мало ли что может делать сын художника!

Деньги, обещанные Майковым, вдруг оказались водоразделом между гибелью и возрождением.

…Разговор с отцом не клеился. Спицын при всем своем неуживчивом и вспыльчивом характере прежде старался не подличать и за ним закрепилась слава человека с нейтральным мнением. Как-то само собой сложилось, что никто не обращался к нему за помощью, да и он сам привык все решать за себя. Он приспособился к старому времени, а с новым совладать никак не получалось. От былой спокойной, понятной и в общем-то сытой жизни не осталось и следа – одни долги и унижение. Ушли крупные социальные заказы, и никто и не горел желанием тратиться на высокое искусство. Работы стали покупать плохо, если бы не заграничные туристы, которые по дешевке скупали картины, то самый раз отправляться на паперть. Вот и жене Нюсе пришлось пойти на работу. Их пенсии уже не хватало на прежние статусные поездки на юг, путешествия на пленэры. Да еще Федор, который, кажется, катится по наклонной: не работает постоянно, гуляет, бражничает, словно у него нет никаких обязательств ни перед кем.

А тут такой случай с этой книгой Чижевского – деньги и по закону. Ну и что ж, что когда-то он разрешил использовать свои работы для оформления книги. Могли хотя бы на презентацию позвать, оказать уважение.

А Савелий в прошлом месяце «спалил» все лампочки на площадке и он, Спицын, уважаемый человек, был вынужден самолично менять их. Они тогда крепко поругались. И потом, кто они ему? Сват? Брат? Даже не седьмая вода на киселе! Чужие люди!

Спицын размышлял обо всем этом и в нем время от времени просыпался человек совестливый, попавший между молотом и наковальней. Спицын уже плохо слышал, о чем говорит Федор. Быстро уловив главное, он как бы раздвоился и где-то там, на внутреннем ринге его сознания, сейчас шла яростная битва двух Спицыных – хорошего и плохого, злого и доброго, уступчивого и упертого.

И время от времени, пытаясь наблюдать за собой, что называется, «изнутри» или «со стороны», он ловил себя на мысли, что ему уже многое не под силу: прощать, не замечать чужих слабостей, уступать, пытаться найти середину даже там, где она очевидна. Нашлось и оправдание: кто ж виноват, что жизнь пошла такая, что наступили лихие капиталистические денечки.

– Федор, остановись, не части, – Спицын похлопал сына по плечу. – Давай, сынок, пиши это заявление, все подпишу. Может, и нам повезет, вернем часть утраченного. Раз уж так твой приятель уверен, что дело правое, чего нам сомневаться. Мы люди творческие. Мы деньги не умеем приумножать, нас частенько обманывают. Только одно условие: меня по судам да следствиям не таскать. Пусть твой умник отрабатывает.

– Это правильно, отец. Раз взяли без спросу, пусть ответят по закону. Такой случай выпал.

– А не маловато ли двадцать процентов? Может, накинет твой адвокат еще немножко? Мы бы с матерью отдохнуть съездили, а то она на вахте своей умаялась совсем.

– Не накинет, жучара еще тот, – забубнил Федор, потом спохватился, что от такой характеристики отец может изменить решение. – Поглядим, как дело пойдет. Это бы получить…

…В это же самое время Селина, прикинув, что свидетель автокатастрофы вполне еще человек в здравом уме, решила поискать его и порасспрашивать о той жуткой истории. С адресом ей помогли оперативники – бывшие сослуживцы, и она отправилась в деревню Большая Заречка, где и проживал, по сведениям, главный свидетель ДТП Гильштейн. А вдруг он видел что-то такое, о чем забыл от волнения рассказать следакам, ну как всплывет какая-нибудь «деталька», действительно важная и отсутствующая в этом деле.

До Большой Заречки Селина добралась меньше чем за час. Дом Гильштейна утопал в зелени, так сразу и не увидишь его за большими соснами и елями. Калитка была открыта, надписи «Злая собака» не было и Селина, не найдя никаких других обычных заборных предупреждений, осторожно пошла по тропинке, мощеной лиственничными плашками. Тропинка между тем к дому не привела, а вывела к берегу озера, где на полянке она увидела большую компанию из детей и взрослых. Она остановилась, ожидая, что на нее обратят внимание. И правда, к ней направился высокий худой человек. Это и был Гильштейн. Он подошел, вежливо поздоровался и смущенно, словно бы он нарушил покой, сказал:

– Я Гильштейн, чем обязан такой гостье? Может быть, вы страховой агент или сотрудник собеса, но я уже застрахован и пока передвигаюсь без палочки.

Селина улыбнулась. Гильштейн явно располагал к беседе и, кажется, был приятным человеком, от него прямо исходило доброжелательство.

– Извините пожалуйста, я без приглашения и договоренностей. Понимаете, я не знала, согласитесь ли вы поговорить со мной о деле, которому минуло лет двадцать. Ну вот, без разрешения приехала. Меня зовут Селина.

– Интересное имя, я такого раньше не встречал. Вы, вероятно, намекаете на автокатастрофу, которая произошла именно двадцать лет назад тут неподалеку. И вы представляете, именно в эти места меня занесла жизнь, когда появилась возможность купить маленький домик и эту райскую полянку.

– Если честно, то да, мне хотелось бы поговорить с вами о той странной аварии.

– Да за ради бога! Но должен предупредить, меня определили в главные свидетели и столько раз со мной разговаривали, что вряд ли я смогу сделать какое-то открытие.

– И все-таки, спустя столько лет, не показалось ли вам что-то странным в той истории?

– Мне? Показалось? Да там все было странным, но никто же никого не слышит, никто ничего не хочет услышать. Зачем? Все просто: автомобиль, скоростная трасса, случайность. И вот одного человека нет, а другой весь пораненный, но уходит с места происшествия самостоятельно. Говорили, что погибшая девушка была восходящей оперной звездой. А мужчина уже являлся известным художником. Так вот мне ничего никогда не кажется. Мне точно многое показалось странным.

– Например?

– Например то, что машина после аварии имела весьма плачевный вид. Но мужчина каким-то образом сумел выбраться из нее. Пассажирку выпиливали из груды металла спасатели.

Например, ремень безопасности на девочке был и, видимо, во время аварии его заклинило. А его ремень каким-то чудом даже не пострадал. Возможно всякое, но скорее всего он им не пользовался.

– Или пользовался, но перед аварией отстегнул.

– Вы, Селина, случайно не исполнительный директор детективного агентства? Так точно мыслите. Я спрашивал себя, почему те, кто понаехал сюда после аварии, не задавали мне таких вопросов. Но потом подумал-подумал, люди взрослые, важные, зачем им мои дилетантские сомнения.

Да, и вот еще что, опять же из моих сомнений. Понимаете, когда теряешь близкого человека, не дай бог, да еще при трагических обстоятельствах, ты вроде бы должен быть на месте происшествия до последнего. Художника после первого же допроса здесь, на месте аварии, отпустили, и он даже не попросил увезти его, а ушел на трассу и уехал на попутке. Я еще тогда подумал, наверное, слишком тяжело оставаться с таким горем. Но потом, наблюдая за его реакцией за всем происходящим, подумал и другое: как-то уж он очень неестественно быстро покидает место происшествия. Мог бы дождаться, пока погибшую увезут.

…Селина строила всякие догадки из услышанного. Ничего особенного Гильштейн, конечно, не рассказал. В авариях случается всякое – один остается цел и невредим, другого узнать невозможно. Единственное, над чем действительно стоило подумать, почему и главное, какие у Спицына были причины уехать с места аварии побыстрее. Такая авария безусловно могла привлечь внимание прессы: пострадавшие – люди в городе известные, так что реакция Спицына скорее всего объясняется этим – лишние вопросы обязательно рождают не только правду, но нередко и полную чушь.

Скорее всего авария – роковое стечение обстоятельств, а быстрый отъезд – психическая реакция, желание как можно быстрее покинуть место, которое напоминает о трагедии.

 

Глава девятая. План Майкова

План, который придумал Майков, казался ему самому идеальным. После того как Спицын написал претензию в адрес Чижевского и его предприятия, наступило время размышлений над дальнейшими действиями.

Можно сделать паузу и расставить все по своим местам. Обычно таких, как Майков, в народе называют аферистами, фармазонами или попросту мошенниками. Те же, кто профессионально занимается их отловом, другого слова, как преступник, не признают. Сам Майков, четко сознавая, что играет пробелами в законах, и это не всегда есть их нарушение, себя таковым не считал. Он называл себя фокусником и эквилибристом, ибо его стезя, как мы уже говорили, выше – поиск законных нестыковочек в законах и их использование в собственных целях. Разве может быть идеальная машина? Любой автомобилист скажет нет. А идеальный порядок? Да нет же, конечно, даже в самых высокоточных приборах случаются сбои. Но Майков свято верил в идеальные махинации.

Каждое дело Майков рассматривал как некий спектакль, действо, более или менее сложное представление. Оттого он и готовился к каждому скрупулезно, подолгу, тщательно выверяя роли и действия всех втянутых в дело персонажей.

Сам-то Майков понимал, что всем, абсолютно всем участникам стороны обвинения придется блефовать. И Майков до последнего сомневался, захочет ли Спицын, художник с именем, известный в культурной среде человек, открыто обвинить в краже собратьев по цеху. Но Спицын, к удивлению Майкова, быстро согласился.

Майков терпеть не мог коллективного разума. Это умаляло его авторскую идею, да и дирижировать он хотел в собственной манере.

Отчего и почему известный художник решился на участие в этой майковской афере? Вряд ли бы кто дал точный ответ. Отсутствие денег и их острая необходимость? Неприязненное отношение к Чижевскому? К Савелию Кокореву? А может быть, накопленная зависть ко всем, кто более успешен, удачлив, востребован? Новые эмоции? Возможность напомнить о себе? Скопившая энергия, которая в поисках выхода избрала такой путь? Или еще что-то, о чем Майков и догадаться не мог. Это плохо, очень плохо, потому что если Спицын задумал «свою игру», спектакль может быть сорван и фокус не удастся.

Сколько Майков ни размышлял, ничего вразумительного на ум не приходило. В таких случаях он поступал просто: делал вывод, что «так сложилось» или, как любила поговаривать одна культурологическая дамочка, «странным образом легли карты». И это был всегда самый неприятный вывод, ибо он не исключал, что управление ситуацией выйдет из-под контроля. Опять же из древних: «Незнание не является аргументом». К этому Майков добавлял: «Незнание рождает сомнения и неуверенность» и очень гордился этой сентенцией. В таких случаях сильная сторона в мгновение может оказаться слабой.

…На белой доске появилась очередная запись. Следующий шаг Майкова был такой. На свет появится договор между художником Спицыным и неким гражданином Икифоровым на передачу прав по тиражированию, распространению, репродуцированию и любому иному использованию произведений живописи Спицына. В числе них обязательно и те, которые использовал Савелий Кокорев в оформлении книги Чижевского. Да пусть Вигдор и Савелий хоть до посинения доказывают в суде, что все было сделано с согласия, разрешения, доброй воли Спицына. Ни одного документа не сей счет нет, а следовательно, добрая воля нигде не зафиксирована. А вот между Спицыным и Икифоровым договорчик о передаче авторских прав будет! И в соответствии с ним он, художник Спицын, обязан будет уплатить Икифорову эти самые 100 тысяч евро, если условия окажутся нарушенными.

Майков потер руки от удовольствия. Так приятно работать с законом, так все логично выстраивается на его букве.

Майков и сам представляя себя художником. Только его мольбертом служила огромная интерактивная доска. Электронный «фломастер» служил и кистью, и красками. Майков смотрел на белое незаполненное пространство и выжидал, примеривался, чтобы нанести точный, верный мазок.

Сколько прошло времени – минута, две, три?! И вот еще один штрих, еще одна авторская реплика к спектаклю, о котором Спицын, конечно же, не догадывается. Апеллируя к опубликованным в книге Чижевского своим офортам, он заявит об ущербе от недополученной прибыли. Скажем, тысяч по пятнадцать за каждый…

…Директор Музыкального театра принял Селину по просьбе Вигдора. Кроме давних приятельских отношений оба заседали в многочисленных общественных советах, которые создавались, как любил шутить один из местных острословов, «по месту жительства». Филармония и полиция, следственный комитет и наркоконтроль, железнодорожный институт и санэпидемстанция имели свое «общественное лицо». Так что если раньше чаще встречались по случаю ухода из жизни того или иного знакомого, теперь все больше на общественных советах.

Селина ему понравилась сразу.

– Милочка, вам бы на сцену. Вы очень гармонично смотритесь в театральном интерьере.

Селина засмеялась. Утренние комплименты, при всей их очевидности, хорошая примета.

– Иван Степанович, ну какая из меня артистка. К концу первого акта я загрызу всех действующих лиц, если они будут играть не по-моему. Простите мой скверный характер, это итог предыдущей работы. Такого насмотрелась на фоне природы человеческих эмоций, что удивляюсь, как сумела не растерять до конца веру в доброе и светлое.

– А вы правы, в театре с характером сложно. Тут, знаете, все непризнанные гении, к тому же в поиске смысла жизни, так сказать, философского камня. И все бы ничего, но в бюджете на гениальную труппу средств маловато. Приходится с концертами по области ездить. А это так далеко от всемирного признания. Вы можете представить себе приму Миланской оперы, которая с баянистом отправляется в деревушку петь для работников фермерского хозяйства в количестве аж семь человек. Мда, а у нас это называется шефский концерт.

…Ну-с, Вигдор просил быть с вами предельно откровенным. Я готов.

– Иван Степанович, дела минувших дней, конечно. Но вот вновь всплыла история с гибелью Верочки Засухиной. Помните такую? Говорят, она так хорошо начинала, быстро стала примадонной.

– Господи, ну как можно забыть Верочку. Знаете, это не дежурные слова. Каждый раз в трагическую минуту кто-нибудь обязательно говорит, мы будем помнить, пока… Но Верочка действительно была звездочкой. И мы частенько вспоминаем ее. Это ангельский голос. И ведь случилась беда вскоре после возвращения ее со стажировки из Рима. Ей прочили славу Архиповой и Вишневской. Бедная девочка, ну что ж, господь призывает не худших. Видно, там она нужнее…

– Иван Степанович! А с кем она дружила, общалась?

– Я тогда только приступил к службе в театре и мало что могу сказать о Засухиной. Но, помнится, на похоронах слово прощания первым говорил наш завлитчастью Семен Фатеевич Орешкин. Он и по сей день работает у нас. Хотите, я его позову?

– Нет, нет, нет. Если позволите, я сама. Разве что скажите, где он сидит?

– Понимаю, дело тонкое, нужен личный контакт. Ну, тогда я вас до кабинетика доведу, неровен час, заплутаете в наших театральных закоулках.

Директор попрощался с Селиной перед кабинетом Орешкина.

– Удаляюсь, как и договорилось.

Завлитчастью Орешкин плохо вписывался в отведенное ему маленькое помещение завлита. Высокий седой красавец, смахивающий на скандинава. Почему-то именно так в представлении Селины должен был выглядеть житель стран фьордов. От Орешкина просто веяло каким-то приличным барством, респектабельностью, спокойствием и уверенностью, что ли. Он сидел в видавшем виды кресле, не исключено реквизитном, и казалось, оно сделано специально для него. Орешкин вышел из-за стола подошел к Селине, поцеловал ручку и просто сказал: «Я рад вас видеть… Будем знакомы… Постараюсь стать полезным собеседником» и Селина улыбнулась от вспыхнувшей надежды, что не все мужики сво… Ей-богу, ей показалось, что стало теплее.

Орешкин пригласил ее присесть и, услышав, что Селину интересует Вера Засухина, без всяких вопросов первым же начал разговор.

– Я дружил с Верочкой. Она была всегда солнечным лучиком, всегда с улыбкой и желанием прийти на помощь. А как она работала! Кажется, она была самой послушной ученицей. Редкий человек, от которого ждешь только хорошее. Вы часто встречали таких?

Селина покачала головой:

– Вам везло больше. Я долго по другой части служила. Наш храм был далек от прекрасного. Ко мне чаще попадали те, кого в обычной жизни бояться надо.

Семен Фатеевич, позвольте откровенно, раз уже вспоминаем о хорошем человеке. В музейной коллекции увидела я портрет Веры Засухиной кисти художника Спицына. Вы что-то знаете об этой работе?

– Спицын?! Будь он неладен, его не люблю и никогда не привечал. Если бы не память о Верочке, я бы его, родимого, на полиграфе каждый год испытывал. И как только Верочка не разглядела в нем махрового эгоиста. Эх, да что там говорить. Он ведь когда ухаживать за ней стал, в браке состоял. Супруга его, Светлана Сметанина, здесь же, в театре работала – звукорежиссером. Знакомство Верочки и Спицына на моих глазах произошло. Мы с ней сольный номер для музыкального альбома к юбилею области записывали. А художником утвердили Спицына. Ну вот, так они втроем и встретились, треугольник образовали – Вера – Спицын – Светлана. А уже как там дальше случилось… У Спицыных к тому времени мальчонка годовалый рос. Не знаю, чем он Веру приворожил, а только приворожил… получается, насмерть. Художник-то он от бога. Материал чувствовал просто удивительно. И свет давал для каждой картины необыкновенный. Все его работы просто лучились, может, это Вера его заряжала. С портрета все началось, им же закончилось.

Помню, как-то Вера ко мне забежала, вся раскрасневшаяся, на месте стоять не может, кажется, взлетит. Оказалось, посоветоваться прибежала. Художник Спицын хочет с нее портрет писать. Как, мол, к этому отнестись?

Действительно, как? Ничего плохого в том нет. У каждого своя работа. Пусть себе художник рисует. Мастер он известный, признанный. В конце концов не каждый день такие предложения приходят.

В душе-то я, грешным делом, подумал, что неспроста это, конечно. Положил Спицын глаз на нашу звездочку. Но все равно отговаривать Верочку не стал. Уж очень мне понравилась идея запечатлеть восходящую приму. И потом, что мои домыслы, у Спицына жена в театре, сынок совсем недавно родился.

Да и позировать Спицын предложил прямо в театре, на сцене у рояля. Можно сказать, на глазах у всех. Какие тут домыслы могли быть. А-а-а-а, – Орешкин махнул рукой. – Не уберегли мы нашу звездочку. Портрет Спицын писал долго. Вера во многих спектаклях занята была. И он все их посещал, ждал, когда она освободится. И вот зал пустел… Они оставались и продолжали работать. Видимо, вспыхнуло между ними чувство. Вначале-то Вера ко мне забегала по старой привычке: поговорить о театральных делах да и просто поболтать о литературе, о жизни. А потом все реже и реже появлялась. Тут и время стажировки подошло, и она уехала в Рим. А через год вернулась другим человеком. Нет, внешне она почти не изменилась, все такая же красавица. Но улыбка ушла. И глаза уже не были прежними. Искринка исчезла, что ли.

И к Спицыну она стала после поездки относиться иначе, холоднее, я бы сказал. Тепла не стало. Мы вначале думали, испортила заграница девицу. Разбаловалась, поди, насмотрелась, как живут звезды высокого искусства. Да и ухаживали за ней, по разговорам, очень влиятельные и богатые особы. Сколько их сибирской красавице руку и сердце предлагали, сколько состояний бросали к ногам! В общем, настроение Веры и ее поведение списали на гордыню. Немного времени прошло, и Веруша «вернулась». Вновь мы увидели нашу любимицу – веселую, озорную, неунывающую.

А вот со Спицыным у них так и не сложилось. Пока Веры не было в городе, ему жена, как говорится, мозги прочистила. И к мэру ходила, и к губернатору. Говорят, президенту Академии художеств письмо написала. Короче, «вернула» мужика в семью. Узнав, что Вера возвращается из Рима, Спицын напился и вытащил ее портрет прямо ко входу в театр и оставил на всеобщее обозрение. Многие думали, что это афиша. А картина, скажу я вам, хороша. Так хороша, что ее музей купил, слава богу, дождя не случилось.

Потом они решили распрощаться и поехали к озеру. Да… и машина перевернулась. Такая трагедия. Мы потом уже узнали, что Верочку позвали работать в Рим. В первый же сезон, кроме участия в спектаклях, у нее должна была быть специальная программа – «Песни северного края»…

…Вечерний чай у Вигдора в кабинете был давним ритуалом, заведенным сразу же после переезда в новый офис. Ничего особенного не происходило. Обсуждали, как прошел день, что нового, что делать завтра. Тихо, спокойно, как говорится, «по семейному».

Сейчас чаевали втроем: Вигдор, Савелий и Селина.

– Ну что, «писхатели-оформители», скажете? Весело вам? Жили спокойно, без проблем, так не утерпели. Вляпались. Зато вот веселье наступило.

Савелий покосился на Селину, которую, честно говоря, немножко побаивался. Не любил он женской активности и лидерства.

– И не смотри на меня своим художественным взглядом. Не гипнотизируй.

– Да что вы, Селина. Я подумал, а не написать ли с вас портрет. Парадный. Во весь ваш прекрасно стройный рост.

Вигдор неожиданно захохотал, да так громко, что чашки на блюдцах стали позванивать. Смеялся долго и никак не мог остановиться. Видимо, вся нервная энергия последних дней трансформировалась в этот смех.

– Ну, с этим, кажется, все ясно, – махнула рукой Силина. – Будем после процесса психолога нанимать.

Вигдор после этих слов стал смеяться еще громче, видимо, представил, что ждет собственно его. Смех – штука заразительная, вот уже и Селина подключилась к Чижевскому, и Савелий. И теперь они уже хохотали на троих – два совершенно трезвых мужика, неожиданно для себя вляпавшихся в такую дурацкую историю, и дама с прокурорским прошлым, прошедшая огонь и воду в этой свой прошлой жизни.

– Мальчики! Я вас боюсь! Вы не того? – Селина погладила одного и другого по голове. – Ау, мальчики, вы в дерьме! А ржете, словно выиграли бесплатную неделю в отель RIXOS. Стырили, понимаете, у художника картинки, заработали кучу денег, нанесли его творчеству непоправимый вред и теперь веселитесь!

– Извини, Селиночка, – первым пришел в себя Вигдор. – Намедни был в мастерской у Савелия. Он картину написал. На ней мужик. Сразу видно, профессия рейдер-приватизатор. И вот этот великий живописец всех времен и народов должен был из него благородного Дона Педро сделать на парадном портрете. Судя по тому, что жив курилка, – Вигдор ткнул в Савелия, – картина удалась. Да? Савелий! Удалась?

– Удалась, удалась. Можно теперь полгода только твои книжки оформлять, так сказать, поработать на вечность, для души.

– И вот я представил, как этот господин Кокорев будет делать из тебя, к примеру, леди Чаттерлей или Мату Хари, а хочешь, Мэрилин Монро. Это теперь модно – стилизовать под звезды. Селиночка, представляешь, сам Савелий Кокорев возьмется за кисть!

– Ой, как смешно, ну до колик смешно. Юмористы, вы закон на всякий случай прочтите об авторском праве. И смех-то у вас сразу пропадет. Сколько у вас на двоих денежек на кредитке? 20, 50, 100 тысяч рублей? Не слышу? Ах, какая жалость. Но Спицын желает 100 тысяч не рублей. Ой, беда! Придется описывать имущество. А острить и умничать можно и после, без копейки в кармане. Самое то!

– Не смешно, – обиделся Савелий.

– Действительно, Селина, не смешно. – Вигдор тоже вмиг как-то погрустнел. – Что, мы и правда такие пропащие? Готовить дачу к продаже? Я совсем недавно баньку поставил, печку вот сложили. Жалко собственность.

– То-то, «писхатели-оформители». А теперь слушайте, что я разузнала в театре.

Пока Селина в деталях и лицах рассказывала о своем походе в театр, Вигдор и Савелий несколько раз переглянулись. Судя по всему, они тоже имели что рассказать.

Селина закончила. Савелий чуть привстал и снова упал в кресло.

– Я был сегодня в музее. Я видел этот портрет. Такое способен создать только по-настоящему влюбленный человек. Тем более непонятно, как мастер мог опуститься до такой подлости сейчас.

– Бывает, бывает. Вот ты, к примеру, прекрасный живописец, а делаешь из рейдеров всяких донов Педро, – теперь уже захохотала Селина.

– Не смешно, – теперь уже по-настоящему обиделся Савелий. – Это не я позволил им ограбить страну, не я открывал шлагбаумы для въезда на территорию и помогал покупать дипломы о высшем образовании. Работает великая мельница эпохи. Да! Все перемелется, а при новом замесе родится прекрасное. Это говорю я, Савелий Кокорев. Запиши, Вигдор, и ты, Селиночка, запомни. Нас ждут новые горизонты!

– Вау, вау, «писхатели, филезофы!». Как же я устала от вашего потока сознания. Конечно, разглагольствовать не кули ворочать. Меня-то кто спросил в ожидании дел великих, желаю ли я в вашу мельничку попасть?

– Колесо истории, – буркнул Савелий.

– Замечательно, осталось еще между собой переругаться, – Вигдор встал из за стола. – То-то радости доставим нашим аферистам. Это все, что ты хотел нам рассказать, Савелий?

– Да нет же, налетели как чайки, заклевали.

Савелий многозначительно посмотрел на Селину.

– Я подтверждаю, что Засухина как две капли воды похожа на Адель. По возрасту Адель в сестрички явно не тянет. Получается, дочка. Ну, точно не сестра.

– Значит, гипотетически Адель может быть дочкой Спицына?

– Вполне возможно и это. Но ведь ни один из тех, кто рассказывал нам о Засухиной, и словом не обмолвился о рождении ребенка. Похоже, и Спицын этого не знал, а может, и не знает до сих пор.

– Может, и не знал, а может, и знал. – Вигдор сделал паузу. – Я был сегодня в роддоме, где могла появиться на свет девочка.

– И вот еще что, тут такое дело. – Савелий сделал театральную паузу. – Спицын обвиняет меня в том, что я без спросу использовал его рисунки. Я нашел негативы. Я ведь фотографировал его работы в мастерской. Там видны эти офорты, установленные мной на мольберты. Получается, что он сам пустил меня к себе в мастерскую, позволил выбрать рисунки, помог разместить их и сфотографировать. В противном случае я просто взломал дверь.

– А вот это совсем неплохо, даже очень хорошо, – прошептала Селина. – Итак, «писхатели-художники», потихоньку двигаемся вперед. Вспоминаем все детальки типа замечательных фото Савелия и, самое главное, продолжаем спокойно заниматься своими повседневными делами. Пусть мошенники видят, что мы не в ужасе и не паникуем.

 

Глава десятая. Товарищ Сидоров – господин Шпенбах

Майков замер перед компьютером. На экране ни одной записи – чистый белый прямоугольник. Но в голове уже все сложилось и вот-вот застучат кнопочки клавиатуры, а следом на экране и интерактивной доске появится новая порция строчек и предложений.

Свой спектакль Майков решил усилить иностранцем. Он точно знал, как магически действует в любых делах, особенно в глубинке, появление иностранного партнера. Кому-то это было необходимо для придания компании веса: участие иностранного капитала – это серьезно; кому-то помогало в оформлении банковского кредита, для кого-то открывались доселе недоступные двери чиновничьих кабинетов… Словом, участие иностранца придавало любому проекту значимости и респектабельности. И в данном случае Майков рассуждал, что хуже не будет, а появление в процессе иностранного подданного только усилит его позиции.

…И побежали компьютерные строчки, и схема аферы стала приобретать зримые черты.

Итак, первый шаг – договор Спицына с Икифоровым. Первый передает второму права на использование произведений, скажем, лет на 20 за вознаграждение в сто тысяч евро. Теперь нужно прописать маленькую, но крайне важную деталь: за Спицыным, как за автором, в договоре не сохранялось право использовать данные произведения самостоятельно или предоставлять исключительные права на использование третьими лицами.

Майков снова задумался над компьютером. А потом быстро дополнил это положение оговоркой: «При нарушении данного положения Приобретатель вправе расторгнуть договор и получить с автора всю сумму вознаграждения в двойном размере».

От удовольствия Майков даже потер руки, словно эти сто или двести тысяч евро по мановению его, майковской, логики уже у него в кармане.

А теперь самое время ввести в игру иностранца. Таковой на примете был – по паспорту немецкий гражданин господин Шпенбах.

Шпенбах, Шпенбах… Для кого Шпенбах, а для Майкова просто Ильич. Владимир Ильич Чумиков на заре перестройки – бывший мастер большого завода, того самого, что был украден всего за несколько месяцев у государства путем рейдерского захвата (это было первое дело с участием Майкова), неожиданно для себя остался без работы, без коллектива, по большому счету, без будущего. Нет, он не остался, как многие, «без куска хлеба» и не бросил все во имя очередной благой идеи теперь уже светлого капиталистического будущего. Кое-что было припасено на черный день. Правда, этот черный день Владимир Ильич представлял себе как-то иначе: с торжественными проводами в коллективе, благодарностью за долгую и безупречную работу, путевкой в санаторий, а то и премией и записью в «Красную книгу» завода.

Он отлично помнил эту огромную толстую с золотым обрезом «Красную книгу», куда ежегодно после подведения итогов года вклеивали фотографии трех передовиков, под которыми делались хорошие и трогательные слова. После захвата предприятия эта книга оказалась бесхозной, она долго валялась возле тумбочки у знамени предприятия. А когда украли и знамя, и тумбочку, книгу просто выбросили на заводской двор под дождь и ветер, и если бы не Владимир Ильич, она пропала бы для потомков. А так, глядишь, когда-нибудь и вспомнят о хороших людях хорошего завода. Он забрал ее, оттер от пыли и исправил хотя бы одну несправедливость по отношению к себе: сам вклеил свое фото и сложил хорошие слова. И это была последняя запись в столетней истории родного предприятия.

Увы и ах, начало 90-х было столь бурным, что все проявления заботы и любви о «простом» человеке смыло вмиг, как во время потопа. Ну до Владимира Ильича ли тут было?

А ему исполнилось всего-то 60. Он был еще крепок и работоспособен, он еще не привык бесцельно валяться на диване у телевизора.

Майков сразу приметил Ильича. Тот был явно обескуражен столь резким поворотом судьбы. И рейдеры, кстати, тоже. Сам по себе захват – только начало аферы. С предприятием что-то ведь надо делать. Вариантов, разумеется, множество: перепродать, войти в права собственника и продолжать развивать, со временем превратясь в добропорядочного предпринимателя, уничтожить в интересах конкурентов, на корню распродав по бросовым ценам все оборудование. В общем, рейдеры дураками не были, все, как говорится, по ситуации.

Ильич, как ветеран, предприятие знал от и до. А начинающий рейдер Майков не знал ничего. Вот он и привлек Ильича в качестве консультанта. И два месяца Ильич, как в былые времена, приходил на работу к 8 часам утра и уходил далеко за полночь. Он консультировал новых хозяев – рейдеров, растолковывал им суть того или иного технологического процесса, рассказывал о поставщиках, покупателях, необходимом сырье.

Майков за все это платил даже больше, чем Ильич получал при плановом хозяйстве.

Завод рейдеры все-таки решили продать, уж слишком большой кусок украли новоявленные промышленники, уж слишком явно они покусились на чужую собственность. Стали маячить крупные неприятности.

Ильич помог рейдерам разобраться в награбленном, а новым покупателям – в приобретаемом. В конце концов и те и другие отблагодарили Ильича – дали полугодовое жалованье и путевку в Германию. Обычный тур с познавательными целями на две недели.

От увиденного Ильич не то чтобы одурел, но заметно приуныл. Немецкий порядок и отсутствие праздношатающихся произвели на Ильича неизгладимое впечатление. И тогда… он женился на немке. Точнее, на советской немке, которая вернулась на историческую Родину.

Он взял фамилию жены и превратился в Шпенбаха. Пожив в Германии, Ильич Шпенбах немножко затосковал по родине. Так уж все устроено: хорошо там, где нас нет.

Когда ностальгия заедала больше чем обычно, Шпенбах писал письма знакомым. Близких у него не было, а из тех, с кем он был дружен, отвечал один Майков…

Так что в новой игре Майкова Шпенбах было отведено свое определенное место.

Какое? Пора посмотреть на интерактивную доску и то, что передал на нее компьютер Майкова. Итак, получалось следующее. Икифоров познакомился с Шпенбахом в Доме отдыха. Шпенбах действительно приезжал в Лесовск и вместе с Майковым несколько дней отдыхал в пригородном санатории. Это будет легко проверить.

Шпенбах попросил Икифорова помочь с приобретением работ Спицына, которые он увидел на экскурсии в музей. Икифоров и понятия не имел, что есть такой художник. Но просьба нового знакомого, тем более иностранного подданного была так настойчива, что он, Икифоров, нашел таки Спицына и уговорил его продать несколько работ. Художник дал ему конверт со снимками работ, которые Икифоров отправил Шпенбаху по интернету, а тот, отметив понравившиеся, прислал договор на немецком языке. Икифоров перевел его с помощью друзей на русский.

В договоре, между прочим, говорилось, что авторские права на картины переходят к Икифорову и он может распоряжаться ими по своему усмотрению. Шпенбах настоял на открытии счета в банке на имя Икифорова и пообещал перечислить деньги за картины.

Икифоров «купил» картины у Спицына за 100 000 евро в рублевом эквиваленте, о чем «сообщил» иностранцу по интернету, но ответа так и не поступило и с тех пор связь со Шпенбахом прекратилась…

Икифоров. Икифоров тоже был давним знакомым Майкова и время от времени выполнял его поручения, очень похожие на те, что и в этот раз. От его имени подписывались нужные Майкову договоры, в необходимых случаях использовали его настоящий паспорт. В конце концов, Икифоров мог сказать, что документ у него украли, а новый он так и не удосужился выправить.

Если судить по подписанным договорам, то Икифоров был богат как Крез. Владел он акциями крупных предприятий, дорогими машинами, домами и земельными участками. А теперь еще и авторскими правами на картины художника Спицына, о котором, разумеется, не имел не только никакого понятия, но даже за миллион вряд ли бы ответил, чем отличается графика от живописи.

…Вигдор встретился с главным врачом Лесовского роддома. Молодая докторша мало походила на руководителя крупного перинатального центра. Он появился совсем недавно. Рядом со старым зданием отгрохали пятиэтажный комплекс с самым современным оборудованием. А то, что докторша молода, то это лишь свидетельство о переменах, которые, слава богу, в некоторых отраслях шли успешно.

Елена Иосифовна, главный врач, встретила Вигдора в приемном покое и тут же «потащила» писателя знакомиться с чудесами акушерской науки. Вероятно, она думала вдохновить известного сочинителя как минимум на статью в газете. Имя Чижевского безусловно привлекло бы читателя.

В белом халате и медицинской шапочке Вигдор смотрелся очень трогательно, особенно если учесть, что врачей он боялся до смерти. «Эффект белого халата» действовал на него классическим образом – сердцебиение усиливалось, а давление поднималось на несколько пунктов…

– Вам очень к лицу наша одежда. Приходите почаще, соберете богатейший жизненный материал хоть для драмы, хоть для комедии. А уж для детективной истории запросто. Да, приходите! Мы со дня на день ждем появления 600-тысячного лесовца.

– Поздравляю, зовите, обязательно буду.

– Между прочим, мэр пообещал ему ключики от квартирки.

– Да вы что! Хорошо быть младенцем. На него хотя бы в суд не подают, за то что он выпьет чужую бутылочку молока, – проворчал Вигдор.

Главврач покосилась на известного писателя, но решила, что это причуды творческих людей смеяться на пустом месте.

Они ходили по этажам, по лабораториям, здесь была даже небольшая специализированная библиотека и тренажерный зал. Экскурсия длилась почти час и когда они вновь оказались в приемном отделении и стали прощаться, Вигдор поинтересовался, можно ли узнать об одной мамочке, которая трагически погибла много лет назад.

– Архив, конечно, сохранился. Вообще-то мы таких справок не даем. Секретов тут никаких нет, просто это не наша работа. Но вы так стойко прошли всю экскурсию, что я сама покопаюсь в базе. Назовите фамилию мамочки.

– Засухина, Вера Засухина.

– Вера Засухина. Запомнила, оставьте телефон, я вам перезвоню.

– Премного благодарен, Елена Иософовна.

– Пустяки, я понимаю, материал для новой книги. Чем смогу, как говорится.

…К вечеру Вигдору стало известно, Вера Засухина в лесовском роддоме не наблюдалась и не рожала. Он сразу же позвонил Селине, хотел рассказать ей об этом, но телефон молчал. Сделал еще несколько попыток, но Селина была недоступна.

…В этот вечер она действительно была занята… Майковым! Он уговорил ее встретиться и обсудить дело.

Майкову очень хотелось поскорее довести все до логического завершения. В его понимании это должно было быть мировое соглашение, по которому, разумеется, все сто тысяч евро получить не удастся. Но с учетом обстоятельств Майков согласился бы и на семьдесят.

Он даже не боялся раскрыть что-то из своей игры, настолько был уверен в доказательной базе, настолько продумал и подготовил именно этот спектакль.

Встретиться договорились в модном ресторане «Подсвечник». Здесь на удивление все было дорого и невкусно. Но посетителей всегда хватало. По слухам, ресторан открыл сын здешнего большого чиновника, и все ждали чего-то необычного. Похоже, «дорого и невкусно» и было тем самым необычным, во всяком случае на данный момент.

Ресторан «Подсвечник» оформили в замковом стиле. Кругом на стенах рыцарские доспехи. Готические арки, большие камины, обрамленные грубым природным камнем. Такие же стены и полы, стилизованные лампы-факелы создавали атмосферу средневековья.

Майков забронировал столик в уютном полузакрытом зальчике. Кроме них здесь обосновалась еще одна парочка.

…Селина чуть припозднилась. Майков ожидал в вестибюле и был напряжен, не будучи уверенным, что встреча в последний момент не сорвется. Но Селина пришла, ей было очень даже интересно пообщаться с Майковым поближе.

– Добрый вечер, Селина Ивановна. Рад, спасибо, не отказали встретиться.

– А почему бы и нет. Мы с вами оба представители. Наша цель уладить недоразумение. Хотя, скажу я вам, мне нечасто приходилось встречаться с представителями обвинения в такой обстановке. Впрочем, и случай забавный-презабавный. Не находите?

– Уточним, представитель истца. Так мне больше нравится, Селина Ивановна, ну право же, истца. Где вы разглядели обвинение? Мы не собираемся никого наказывать, мы даже не хотим доводить дело до суда. Знаете, такие известные люди, как Чижевский и Спицын, и вдруг суд. Это дело вызовет нездоровый интерес у публики, а следом подтянутся журналисты, телекамеры. Вы, конечно же, догадываетесь, как они работают. Профессионалов почти не осталось. Лучшие уехали в столицы. Оставшиеся все переврут, перепутают. И будут наших художников трепать на каждом углу. Мы за мировую. Ну просто очень мировую сделку.

– Вот именно, что сделку. Как это пошло звучит после вашей проникновенной речи, Майков. Ах, кабы я не знала все ваши предыдущие дела, подумала бы, ну ангел во плоти.

– Селина Ивановна, зачем возвращаться в прошлое. Я здесь, перед вами, что было, то было. Мы же о том, что будет. Давайте о сегодняшнем и завтрашнем. Откровенно. У Спицына куча проблем. Творческий застой, жена на пенсии без работы, вахтер в НИИ – это же беда для человека, который всю свою жизнь проработал в творческом коллективе. Сын пьет, разгильдяй, безработный. Можно сказать, неудачник в профессии. Денег нет у всей семьи, за мастерскую платить нечем. А тут такая оплошность со стороны авторов. Вы юрист. Вы же опытный правовед. Так случилось. Так карты легли. Подставились Чижевский и Кокорев. Надо платить.

– Ах, как все забавно, то есть подкараулили, а потом решили из гуманистических соображений помочь Спицыну получить деньги из воздуха? Слушайте, Майков, я нутром чую, состава преступления в этом происшествии нет, как нет самого дела. Не стыкуется у вас кое-что с кое-чем.

– Селина Ивановна, ну будьте благоразумны или хотя бы объективны. Работы Спицына использованы без договора. Клиент письменного разрешения на тиражирование не давал. Следовательно, нарушены авторские права. Вот, поглядите, – Майков достал папку старого советского образца с тесемочками и закладными клапанами.

Селина успела прочитать гриф на лицевой сторонке «Управление культуры администрации Лесовска».

Майков заметил это и как бы невзначай пояснил:

– Администрация Лесовска две тысячи книжечек Чижевского прикупила для школ и библиотек. Я поспрашивал очевидцев, а был ли конкурс на эту покупку книги – оказалось, нет. Ну это не сейчас, после, во время суда уже уточним, не возражаете, Селина Ивановна. Уточним, так сказать, для протокола. А так-то мы уже знаем с вами – не было конкурса. А что было? Было распоряжение. Нарушение, так сказать, административного регламента. Получается нецелевка. Дальше моей фантазии не хватает. Это уже по части контрольных органов. И вы должны понимать, если все же начнется судебный процесс, мы обязательно вспомним об этом эпизоде и потребуем проверки. Ну, разумеется, одновременно в печати появятся сообщения о расходовании средств в нарушение правил. Конечно, никакого криминала тут нет, но пока будет идти разбирательство, будут идти и пересуды. И всегда найдется парочка недовольных мэром депутатов, которые с радостью устроят возню. А в итоге добрые отношения мэра и писателя, я уж не говорю о «Светлых просторах» с этой администрацией будут испорчены навсегда.

Селина Ивановна, я так верю в вашу мудрость и надеюсь на ваш опыт, что хочу показать несколько документов. Убедитесь сами, насколько серьезны намерения Спицына защитить свои авторские права.

И Майков передал Селине папку. Не без любопытства она открыла ее, но там оказался единственный лист – перечень документов.

Селина вопросительно взглянула на Майкова. Кажется, он ожидал именно такой реакции с ее стороны.

«Не дождешься, – подумала Селина. – Ты сделал все ловко. Почти поймал меня на любезности. Еще чуть-чуть и я стала бы больше доверять твоим словам о том, что с нашими „мальчиками“ надо быть бережнее. Наживка сорвалась, ты допустил большую ошибку. Считаешь, что счет в партии один ноль в твою пользу. И я так считаю. У нападения в первые минуты всегда больше преимуществ».

Документы в перечне были следующие:

авторский договор о передаче прав на использование произведений между Спицыным и Икифоровым;

расписки Икифорова в получении денег от Спицына;

авторский договор о передаче прав на использование произведений между Икифоровым и гражданином ФРГ Шпенбахом;

расписки Спицына о получении денег от Икифорова;

расписки Икифорова о получении денег от Шпенбаха.

– Какие вы, однако, молодцы. Даже иностранца под ружье поставили, нет, ну глубоко пашите.

– Стараемся, Селина Ивановна, я думаю, после урегулирования наших дел вы позволите называть вас просто по имени.

Селине было трудно представить, что аферист Майков начнет флиртовать с ней. Она смотрела на Майкова и думала, как часто большие дела и малые не случаются из-за самовлюбленности их авторов или исполнителей, пренебрежения мелочами, отсутствия терпения, упования на «авось проскочим». Неужели он и в самом деле абсолютно уверен в своей игре, неужели ни во что не ставит соперника. Торопится, явно торопится ошеломить при нападении, запугать. А ведь древние говаривали «Festine lente» – «торопись медленно».

Как хорошо, что нет Вигдора. С мэром, конечно, накладочка вышла. Лучше было бы провести конкурс. Но если закупали готовую книгу, то могли и без него обойтись, наверняка, есть какой-нибудь внутренний административный регламент. Юбилейная книга вряд ли была в нескольких вариантах у разных авторов, вот и издали то, что уже было готово.

– Майков! И это все? Вы ведете себя как избалованное дитя. Вы любуетесь своей речью и считаете, что историей с мэром поразили меня в самое сердце. Про мэра вы не скажите ни слова в процессе. И вот почему. Он сделал хорошее дело – помог издать уникальную книгу для города. Краеведение нынче не только в моде, но и в идеологии. Я тут недавно со своим бывшим однокурсником чаевничала – он теперь казачий атаман, ему так понравился рассказ Чижевского о казачьем войске, что он поклялся любого, кто обидит автора, выпороть на центральной площади. Шутил, конечно, атаман.

Кстати, наш истец художник Спицын осведомлен о вашем условном сроке за последний рейдерский налет? Впрочем, могу ошибиться, возможно, в деле фигурировал ваш однофамилец. У вас есть братья, Майков? У вас нет братьев, я специально интересовалась этим вопросом. И вот какая забавная история: получив такие большие гонорары за картины, ваши незримые помощники, указанные в перечне, отчитались перед налоговой инспекцией? Заполнили декларации? В том числе и некто Шпенбах, гражданин Германии? А Икифоров валюту официально приобретал через банк? Я и не знала, что в Лесовске появился такой любитель искусства, который вот так сразу возьми и отдай сто тысяч евро.

Селина продолжала говорить и смотреть на Майкова в упор, ее напористость произвели на Майкова впечатление. Он почему-то очень надеялся, что она сдастся без особых дискуссий.

– Зря вы так, Селина Ивановна. Ну что за радость такой женщине убивать месяц за месяцем в суде, а в промежутках между заседаниями…

– А в промежутках, Майков, мы сделаем многочисленные графологические экспертизы всех ваших документов, хотя бы по вот этому списку, – Селина ткнула пальцем в папку. – Пардон! Вы же профессионал, я была не совсем корректна. Мы проведем целое исследование по методике Минюста РФ 2005 года, которая имеет название «Производство судебно-почерковедческих экспертиз по электрографическим копиям». Вас удивляет слово копия?

Майков, вы же наверняка не предоставите суду оригиналы. Они будут теряться по дороге, после переезда на летний отдых ваших клиентов с города на дачу, а потом обратно. И, не дай бог, еще сгорят в огне вместе с дачным домишком. Я не исключаю, что вместо оригинала появится нечитаемая копия, присланная из Германии по факсу. Вот ведь беда, связь плохая с заграницей. Нет? Тогда другой вариант: файл придет по электронной почте по Интернету, но открыть его мы не сможем. Вот беда, во всем вирус виноват…

Ох, как скучно становится, Майков. Давайте, рассмешите меня, развеселите, что ли. У нас какое-никакое свиданье. «Что за птица, кто так летает», – любит приговаривать мой другой однокурсник, большой чин в управлении исполнения наказаний.

Может быть, впервые Майков не знал что, а главное как ответить. Все его последующие шаги были перечислены хотя и в произвольной последовательности, но, как говорится, «близко к тексту».

– Какая вы, Селина Ивановна, молодец. Как же повезло Чижевскому, нет, вот истинный крест, писатель хотя бы понимает, ценит, кто рядом с ним на страже его интересов?

Селина расхохоталась.

– Вы не поверите, Майков, – не до конца понимает и не совсем ценит. Мог бы, конечно, не быть таким скупердяем и платить побольше. Но есть у него лишь одно оправдание: чуть что, орет как раненый: «Мы светлые, мы прозрачные, мы не воруем и платим все налоги. Никто не будет уволен до пенсии».

И потом идеи. С ним, Майков, мне очень интересно. Так что деваться некуда, батрачим аки пчелки.

…Майков вернулся домой злым и неудовлетворенным. Его игра с Селиной прошла по другому сценарию. Он ничего не выиграл, хотя и не проиграл. «Та еще штучка», – подумал он, мысленно вспоминая встречу.

Разговор, конечно, не пчелиный улей, в лес не улетит, поглядим, что она начнет делать непосредственно в процессе, коли мировое заключить не удастся.

…Майков позвонил Федяю. Трубку долго не брали. «Набрался поди», – подумал Майков, но вот послышался сонный голос: «Алле».

– Алле было до перестройки, а сейчас доброй ночи, дорогой товарищ Майков. Ты что, мужик, уже баиньки? Рановато!

– Раньше лягу – раньше встану. Кто рано встает, тому бог подает, – буркнул Федяй.

– Ага, подает. Н-ну, надейся и жди.

– Чего надо?

– Не груби старшим, а то лишу наследства, – Майков захохотал в трубку. – Слышишь, Мальчиш-Плохиш. Для тебя есть работа. Сходи в Художественный музей, пусть тебе покажут картины твоего папеньки. Присмотрись, сколько их там, поспрашивай, почем покупали, наведи справки, кого еще музейщики берут, сколько новомодным дают. В общем, говоря ученым языком, проведи маркетинг. Слыхал слово такое, Федяй?

– Слыхал. А если не пустят, откажут?

– Тебе? Сыну известного художника не должны отказать. Нам любая инфа полезна. Может, чего лишнего сболтнут. К примеру, что у других покупают больше и дороже, чем у мастера Спицына. Тогда разрешаю вашей семье обидеться на Художественный музей, директору позвонить. Типа несправедливость, не замечают, высокое искусство в опасности. Мне ли тебя учить, Федяй, вон в кабаке ты как ораторствовал, любо-дорого было слышать. Действуй, ныть-то ты и без меня умеешь.

– Ты, Майков, груб и малообразован. Вот обижусь и уговорю отца расторгнуть с тобой контракт и не получишь ни шиша.

– Ты, да ни в жисть! Ты, Федяй, мысленно весь прикуп уже попилил. Дай бог предкам копейку оставишь. Но скорее всего не оставишь, выпросишь все, найдешь нужные слова и причины. За пару месяцев все промотаешь и опять будешь за чужой счет кормиться.

– Я в институте восстановлюсь!

– Хорошо, коли так. Стране нужны специалисты. Ладно, давай за дело. Созвонимся.

…Федяй еще какое-то время сидел с трубкой в руках, уставившись на телефон. Идея с восстановлением ему понравилась. Как-то неожиданно и быстро открывалась, казалось бы, уже утерянная перспектива. Снова начать жизнь без кутежей и загулов. Что ж он, совсем пропащий!? Да нет же! Многие говорят, Федор Спицын не без талантов.

 

Глава одиннадцатая. «Коридор Майкова»

О встрече с Майковым Селина решила ничего не рассказывать. Зачем Вигдору лишние волнения. Потом, после встречи, она много раз вспоминала их беседу. Он, Майков, безусловно хитрый и циничный противник. Умный? Для профессии достаточно. Точно цепкий и решительный. Прямо какой-то супермен получается, прости Господи. А слабые местечки где? Самовлюблен, самоуверен. Ну конечно! Игрок! В игре делаются ставки и каждый стремится получить все. Только переоценивать себя плохо. Майков, мы поглядим на тебя в игре…

Майков, теперь она это знала точно, слишком изобретателен в своих схемах. Он влюблен в схему, он верит в нее как в панацею от всех несчастий. Метод Майкова следует определить как «коридор». Он двигается по нему в кромешной тьме, не применяя того, что называется интуиция, предчувствие. Отсюда и ощущение противника – поверхностное, неглубокое. Дотронулся до стены – новое желаемое обвинение, прикоснулся к другой – еще один домысел. Но так выстраиваются бесконечные лабиринты в никуда. В нем рано или поздно можно заблудиться и не найти правильного выхода вовсе. Селина еще и еще листала предыдущее дело Майкова о рейдерском захвате. О нем много писалось в газетах, говорилось в следственных органах. Ах, ну почему интеллигенция перестала читать газеты. Вот, к примеру, Спицын почитал, увидел бы своего представителя Майкова в новом свете, глядишь, и не поступил бы так мелко.

Обвинительное заключение представляло собой более ста страниц, которые ей без труда скопировали из архива.

– Ну вот, как я и предполагала, схема одна и та же.

«…Совершили мошенничество, то есть приобретение права на чужое имущество путем обмана и злоупотребления доверием, в особо крупном размере…»

Так, смотрим далее. Преступление совершено при следующих обстоятельствах: «Подсудимый Брудаков З. Ю. в сентябре 2008 года, находясь в г. Лесовске, с целью оказания услуг по оформлению документов на недвижимое имущество в собственность, учредил ООО «Агентство недвижимости», в котором исполнял обязанности генерального директора. Для работы подсудимый Брудаков З. Ю. привлек своих знакомых – подсудимых Синькова и Майкова, с которыми у него сложились дружеские отношения на почве общих интересов и совместного проведения досуга. Все указанные лица имели опыт работы по подготовке документов, связанных с объектами недвижимости и регистрацией права собственности на объекты недвижимого…

…В период совместной деятельности Брудаков узнал от подсудимого Майкова о том, что последний оказывает руководителям предприятия «Перевозки» услуги по оформлению документов на объекты недвижимости в собственность, а также по оформлению договоров аренды земельных участков, и в связи с этим обладает необходимыми сведениями об этих предприятиях: о датах их создания, местах расположения, составе участников и акционеров, советах директоров, собственниках и руководителях, имуществе, технических характеристиках и кадастровых номерах объектов недвижимости, содержащихся в правоустанавливающих, учредительных, технических и иных документах этих юридических лиц.

Эти документы, заверенные оттисками печатей, штампов и подписями руководителей указанных предприятий, а также оттисками печатей, штампов и подписями должностных лиц уполномоченных органов, были переданы подсудимому Майкову для использования при оказании услуг руководителями предприятия «Перевозки», с которыми у подсудимого Майкова сложились доверительные отношения. Подсудимому Майкову были также выданы доверенности на представление интересов «Перевозки» в БТИ г. Лесовска, Земельном комитете г. Лесовска, в ФГУ «Земельная кадастровая палата» по Лесовской области, Учреждении юстиции по государственной регистрации прав на недвижимое имущество и сделок с ним на территории Лесовской области, КУМИ г. Лесовска и в Территориальном агентстве Минимущества России по Лесовской области.

Зная о том, что право собственности на недвижимое имущество возникает с момента государственной регистрации права в уполномоченных органах, у подсудимого Брудакова возник умысел на совершение мошеннических действий, направленный на незаконное приобретение права собственности на недвижимое имущество вышеуказанных предприятий и установление контроля над их деятельностью с целью безвозмездного завладения, дальнейшего пользования и распоряжения правом на это имущество по своему усмотрению, путем обмана и злоупотребления доверием руководителей данных предприятий и законных собственников имущества, передавших подсудимому Майкову документы со сведениями об этих обществах, позволяющими осуществить в тайне от собственников и руководителей указанных обществ оформление принадлежащего этим предприятиям имущества на подконтрольных подсудимым лиц – «мнимых собственников», а также путем обмана и злоупотребления доверием должностных лиц уполномоченных органов, которые на основании подложных документов, представленных подсудимыми, зарегистрируют переход права собственности на недвижимое имущество и выдадут официальные свидетельства.

Согласно разработанному плану подсудимые, воспользовавшись документами с информацией об указанных обществ, предоставленными подсудимым Майковым, решили в тайне от собственников и руководителей обществ переоформить в уполномоченных органах переход права собственников недвижимого имущества данных предприятий путем оформления фиктивных договоров купли-продажи недвижимого имущества на третьих лиц, используя для этого заведомо подложные документы и печати, а в дальнейшем – организовать изготовление подложных документов, представить их в уполномоченные органы, а затем произвести захват территории и административного здания обществ, установить контроль над деятельностью обществ и использовать незаконно принадлежащее им право на имущество по своему усмотрению.

С целью избежать разоблачения своей преступной деятельности подсудимые привлекли за денежное вознаграждение «мнимых собственников», а также «добросовестного приобретателя» – подсудимого, вступив с ним в предварительный сговор с целью совершения мошенничества…»

Селина закрыла «дело». Схема Майкова довольно проста и понятна. Главные действующие лица в ней подставные лица. Мнимые покупатели и продавцы. «Добросовестные» покупатели и «добросовестные» продавцы. Бомжи? Преступники? Мигранты? Опустившиеся алкаши, которые за бутылку отдадут свои паспорта и будут готовы на все что угодно, которые порой и не подозревают, как их используют. Вариантов много, выбирай любой.

«Нам известны фамилии тех, кто фигурирует в майковских договорах. Икифоров-Шпенбах. Кто такие и где живут, положим, ребята из оперативки вычислят быстро, – рассуждала Силина. – Что дальше? Понаблюдать за ними издалека или сразу попытаться встретиться? Понаблюдать, чтобы не спугнуть? Или, наоборот, играть в открытую, чтобы испугать и озадачить, заставить делать ошибки?»

Шпенбах – гражданин Германии.

Селина улыбнулась и представила себе реакцию Вигдора, когда она объявит, что важный свидетель живет за границей. «Давненько я никуда не ездила. Почему бы и не в Европу, поглядим, как свободный мир загнивает…»

Идея поехать к Шпенбаху так понравилась Селине, что она даже рассмеялась, предвкушая, как будет с самым серьезным видом убеждать Вигдора в необходимости заграничного вояжа.

В отличие от Майкова Селина в своей работе не признавала никакие новомодные гаджеты. Но и у нее был свой «метод» – аккуратные белые квадратики из плотной бумаги размером с игральную карту. Она с таким удовольствием нарезала свою «детективную колоду». Вначале они чистые, потом на них появятся разные записи, рисунки и, ей богу, несусветные каракули, доступные для понимания только ей. В процессе работы эти заготовки перекладываются как игральные карты. Она подолгу смотрела на карты этой странной колоды, мешала и выкладывала из них разные комбинации, строила на их основе предположения, даже гадала, вычисляя следующий ход противника.

Сейчас над всей этой карточной диспозицией лежали два белых квадратика: Икифоров и Шпенбах. Рядом с ними она расположила еще несколько пар, и ее оригинальный пасьянс теперь стал выглядеть так: Спицын – Засухина, Адель – Федор.

Совершенно машинально она подняла квадратик «Адель» выше и получилось «Спицын – Засухина – Адель».

И тут ей пришла в голову идея. Она даже рассмеялась громко и с удовольствием. Ехать в Европу, если не удастся вызвать свидетеля Шпенбаха, придется точно, но не в Германию, а в Италию. В Рим! Ага, старое пророчество: «Все дороги ведут в Рим!». Нужно искать след Засухиной. Если она должна была родить, то, возможно, не в родном городе, а во время стажировки в Риме! И если след отыщется и Адель действительно появилась на свет в Италии у русской певицы Веры Засухиной, это может быть прекрасным началом мыльной оперы: «Встреча отца и дочери через 20 лет». Нет, лучше, как у Дюма: «20 лет спустя». А что! Резонанс обеспечен. Плохой отец Спицын, внебрачный ребенок.

Не хотелось бы, конечно, втягивать в это дело собственно Адель, она-то тут явно ни при чем.

…Вигдор и Савелий сидели в баре со странным названием «У Ефимыча». Никто не знал, отчего и почему это заведение назвали именно так. Здесь любила бражничать творческая тусовка. Собственная пивоварня заведения обеспечивала только свежее пиво, а большой зал, поделенный стенками и коридорами, создавал иллюзию уютных и тихих кабинетов, где можно было обсудить дела, поделиться новостями и сплетнями.

Савелий медленно тянул пенистый напиток, закусывая сухариками.

– Ума не приложу, как все рассказать Адели?

– А надо ли?

– А ты сам скажи, надо ли? У меня ответа нет, потому и мучаюсь. Живет себе человек со своими заботами, а тут раз и высыпают на него новые, да еще какие. Голова кругом идет. Она же с матерью живет. Денег, судя по тому что она решилась позировать, не хватает. Старается подзаработать, чтобы ей было хорошо, чтобы поправить ее здоровье. И вдруг, здрасьте, ваша мама не ваша, она погибла в аварии. Ваша другая, но вы ее в глаза не видали. Ну ладно, Адель молодая, поди сдюжит, но та, которая «не ваша», она справится? Девочка не раз говорила про ее проблемы со здоровьем. Даже не знаю, что делать! А, Вигдор? Я все сеансы с Адель отменил, соврал ей, что срочная работа. Да она, кажется, и не поверила. Может, как-то тихонечко ее подготовить?

– К чему подготовить? Потерять второй раз мать и приобрести названного братика алкаша и папу, который решил судиться с нами! Я даже не знаю, что тебе сказать. Слушай, Савелий, а у Адели есть фамилия?

– Я почем знаю! Когда тело рисуешь, прости, фамилия без надобности. Адель да и Адель. Гонорар без ведомости выдаю.

– Как все запуталось. Может, пока со Спицыным разбираемся, не втягивать ее в эти игры? Глядишь, как-то рассосется, устроится?

– Как же, не припоминаю, чтобы у меня, Савелия Кокорева, само собой что-то устраивалось. Только вроде бы сложится, живи и радуйся, бах и полетело все в тартарары.

– Ты о чем? Савелий? О женитьбе на Люське Музыкиной?! Я тебя умоляю, тоже мне удача. Хитрющая и жадная. Так что действительно все сложилось – испарилась Люська.

– Нет. Вигдор. Тебе показалось. Она профессор, она хотела мою жизнь упорядочить, так сказать, завести в русло спокойного течения. А фигура, боже мой, ты помнишь, как она шла!

– Не помню. Ну шла себе и шла.

– Вигдор, то что ты видел в одежде, это оптический обман. Поверь, ничего прекраснее со времен перестройки я не наблюдал. Думаю, так и выглядит королева красоты.

– Чего ж ты тогда не женился?

– Испугался, конечно, этих волшебных форм. С «изуверствами» над собой я бы как-то еще справился, но когда представил, что всю оставшуюся жизнь буду рисовать ее в одежде Одалиски, понял, наступит конец моей вакханической жизни. И потом, скажи, ты видишь меня плывущим в лодке тихо и размеренно?

– С трудом.

– Вот и я о том же. Мда, а что ж с Аделью делать? Ты прикинь, Майков и Спицын пока еще не разнюхали про нее. Представляешь, мы с ним на одной площадке и он ни разу с ней, слава богу, не столкнулся. Поди бы сразу в ней Веру Засухину признал?

– Поди! Художник все-таки.

– Будь справедлив, хороший художник. Человек оказался скользкий, я бы сказал, пропащий, а руки золотые.

– И что бы он тогда делал?

Вигдор пожал плечами.

– Откуда я знаю, случай, на мой взгляд, абсолютно клинический: замечательный художник с золотыми руками, но такой гнилой мужик! В любом случае сейчас такую встречу нужно исключить, если мы, конечно, не хотим проблем для Адели. Пока мы толком ничего не разузнали, Адель и Спицын, про Майкова вообще молчу, встретиться не должны.

– Не должны, точно.

Официант принес еще по кружке Пльзеньского.

– Вигдор, ты такое пиво видал где-нибудь?

– Не задумывался. Мне нравится. Ты слишком углубляешься в мелочи, Савелий. Теперь к пиву прицепился.

– Да это я так, к слову. Погоди, идея у меня. Мне путевку в Дом творчества художников предложили за полцены. Можно на два месяца растянуть удовольствие. Представляешь, два месяца у самого синего озера.

– Не, не представляю. Представляется другое – судебные коридоры, заседания, убитое время.

– Ну вот, заладил. Теперь-то чего, судебное колесо крутится. Придется доказывать нашу с тобой невиновность. Ладно, я опять о путевке. Может, уговорить Адель с матерью к озеру вместо меня? На двоих получится месяц.

– Отличная идея. Не убил дикий рынок добрые пазлы в твоей душе. Я помогу с транспортом, ну и так, чтоб на молочишко хватило. Лишь бы поехали.

– Обставим все как надо, тем более маме лесной воздух будет полезен.

– Договорились. Все. Мне пора, у меня сегодня встреча с Марианной!

– Ого-го! Наш пострел везде успел! Встреча или свидание?

– Много вопросов задаете, Кокорев. Что будет, то и будет, все наше. Намерения самые что ни на есть познавательные. Она божественно ведет экскурсии.

– Вигдорчик, я за тебя боюсь! Если бы сказал, она божественна! А ты экскурсии, экскурсии. Впрочем, в это время музей уже закрыт. Привет Марианночке от художника Савелия Кокорева передавай.

– Ни за что. Испугается еще.

…Зачем он попросил Марианну о встрече? Часто думал о ней с момента знакомства? В эти «воспоминательные» минуты все, что обычно неслось с бешеной скоростью в течение дня, незаметно исчезало, то есть образ девушки становился всепобеждающим? Вигдор подумал, что, встреть он ее на улице, никогда бы не рискнул подойти и познакомиться.

Если бы Селина могла проникнуть в его мыслительный ряд, непременно бы произнесла: «Ах, писатель, писатель, а не влюбился ли ты?»

 

Глава двенадцатая. Засухина раз, Засухина два, Засухина три!

Савелий позвонил Адель и напросился в гости. Если вдруг девушка по каким-то причинам не захочет ехать, тогда он попробует убедить ее мать.

Такую квартирку, как у Адели, в былые времена называли распашонкой (из одной комнаты метров в 18 две двери вели в совсем маленькие помещеньица, которые тем не менее создавали иллюзию изолированности). Но это не мешало создать удивительный уютный мир и, ничего лишнего, как сказали бы сегодня, – ярко выраженный минимализм.

Обе двери были закрыты.

– Мама отдыхает, – пояснила Адель, – пойдем на кухню, я тебе чаю налью. У нас замечательный чай – китайский пуэр. Дорогой! Ему 30 лет. Мне однокурсник из Китая привез. Когда в него молоко наливаешь, он приобретает красноватый оттенок. Полезный, говорят! Увеличивает продолжительность жизни.

– У китайцев все увеличивает жизнь. – Савелий вздохнул. – Кабы спать вовремя да подолгу, не бодяжить кофейную гущу, то и без пуэра можно бы обойтись.

…Адель так быстро согласилась уехать на целый месяц с мамой в Дом творчества, что Савелий даже как-то растерялся. Он приготовил большую речь, собрал все мыслимые аргументы в пользу такого «путешествия». А в случае отказа он был готов лично сопроводить «отдыхающих» до места, но ничего такого не понадобилось.

– Я читала, что сосновый лес и солнце очень полезны для легких. Савелий, но у меня нет столько денег, чтобы целый месяц ничего не делать. Недели на две – самый раз, а?

– Увы и ах, путевка на половинку не делится. Ты, Адель, вот что. Возьми. – Он протянул ей конверт. – Тут на все должно хватить. Мои доны Педры оказались щедры как никогда.

– Я так не могу, я вам кто?

– Действительно, кто?

– Модель для позирования.

– Ну ладно, я могу себе позволить позаботиться раз в жизни о хорошем человеке. Чтобы тебе было спокойнее, считай, это деньги в долг. Потом отработаешь сеансами.

– Ой, тогда я согласна, а говорят, чудес не бывает, – засмеялась девушка и обняла Савелия.

Тот от неожиданности замер, не зная, как отреагировать на такое бурное проявление радости Адели.

– Ты, вот что, ну в самом деле, мы с Вигдором. Я не один. Маму подлечишь. Сама отдохнешь.

Но Адель еще крепче обнимала художника, а в итоге осыпала его поцелуями.

Савелий, что называется, «поплыл». Слова вообще «покинули» его и он замер, не зная, как себя вести.

– Адель, я к такому общению не привык. Ты же знаешь, живу в мастерской, девушки у меня нет, в общем, одинокий я художник.

– И совершенно непонятый, – рассмеялась Адель. – Похоже, я твоя девушка, чаще меня никто к тебе не приходит.

– Так-то да. Господи, Адель, не смущай меня, ты же совсем ребенок, я даже фамилии твоей не знаю.

– Засухина я, тоже мне тайна.

Савелий уставился на Адель и не мог произнести того, что вертелось у него на языке. Пауза явно затянулась.

– За-су-хи-на. Значит, Засухина. Я не ослышался.

– Господи, ну что особенного в мой фамилии. Да, Засухина я, Адель.

– Да нет. Ничего. Так, подумал. Кстати, давно хотел тебя спросить, что за имя такое редкое.

– Господи, ну прямо день знакомств, вопросов и ответов. Графиня Адель де Формутье – героиня из веселой мелодрамы Россини.

– Мало ли каких графинь и баронесс в операх и опереттах. Но выбрали Адель!

– И ничего странного нет. Моя мама потрясающе пела, она ведь работала в Музыкальном театре.

Савелий осторожно опустился на стул.

 

Глава тринадцатая. И все-таки Марианна!

Вигдор и Марианна договорились встретиться в городском саду на набережной речки Лесовки. По вечерам здесь играл оркестр. Как-то по-живому, по-особенному звучал духовой на берегу реки. Кто хотел, танцевал, кто-то просто слушал старинные вальсы и марши, наслаждаясь речной прохладой.

Вот сюда он и позвал Марианну. Ему очень захотелось увидеть ее, и если она не будет против… потанцевать.

Приглашение потанцевать под музыку духового оркестра в центре шумного города должно было звучать по крайней мере оригинально.

…Марианна пришла ровно в семь, как и договаривались. Он любовался ею уже издалека. Она шла той особой походкой, в которой было все: женская грация, обаяние, словом, все прелести, которые есть в каждой молодой особе. Вигдор непроизвольно подумал, что на такой он мог бы жениться сразу, без «изучения и притирания». «Легковесный тип», – поставил он сам себе диагноз, но это было так, для формы.

Она подошла, и он опять же не запланированно «чмокнул» ее в щечку, как старую знакомую, с которой давно не виделись. И она не рассердилась, а тем более не обиделась, потому что произошло все как-то непроизвольно и само собой. Обижаться или сердиться на такой знак внимания, здесь, в «танцующем» сквере, было бы совсем неуместно.

Странно, он второй раз видит Марианну, но вдруг стал прислушиваться к себе. Так сказать, вызывать внутренний голос, который должен был подсказать ему, все ли он делает так, как надо.

– У вас сегодня получился длинный день. Если вы начинаете работать в 10, то получается девять часов! Совсем не бережет государство культуру.

– Что вы, бережет, еще как! Обычно в пять я уже свободна, но нынче в гости пожаловал отпрыск художника Спицына Федор. Вот пришлось задержаться.

– Да вы что! Спицын нынче в моде. То мы пожаловали с Селиной, теперь вот родня. Впрочем, сыну полезно время от времени отцовское творчество изучать. Так что визит вряд ли удивителен.

– Все удивительно, Вигдор Борисович, все!

– Марианночка, а давайте попробуем на ты. Прошу вас, поверьте, в этой моей просьбе нет ничего предосудительного. Пусть будет просто Вигдор. Сделайте мне одолжение.

– Хорошо, господин писатель. Я попробую. Вигдор Борисович! – Марианна рассмеялась. – Сейчас потренируюсь: Вигдор, Вигдор, Вигдор. Ух, непросто как.

– Так что вас удивило в визите Федора?

– Понимаете, с Федором мы еще недавно, ну как бы это точнее сказать, не то что бы встречались, но дружили. Он был очень хорошим, добрым, понимающим человеком. А примерно год назад его как будто подменили. В один момент – раз и все – другой Федор. Что произошло, не знаю. Могу только догадываться.

– Может быть, причина вы?

– Если бы! Допускаю, что любое расставание – тяжелая история, с этим сложно смириться, но можно жить, искать «своего» другого человека. Но в том-то и дело, оказалось, что я для него была лишь симпатичным «хомячком», игрушкой, которая сегодня интересна, завтра менее, после завтра более.

Понимаете, Федор – художник способный. Не выдающшийся. Нет, и даже не очень оригинальный, что так распространено среди сегодняшних новых. Но основа для движения вперед явно была. На одной из выставок молодых он представил свои работы. А жюри, представьте себе, даже не попыталось оценить его творчество. Просто посмотрели при общем обходе и все. И ни полслова автору.

Я попыталась тогда успокоить его, убедить, что нужно еще много работать, что в нем есть искорка таланта.

…Никогда не забуду этого его взгляда. Он так презрительно оглядел меня, вот так, сверху донизу, и тихо сказал «цыц». Как будто я и есть источник всех его бед.

В общем, мы расстались, не успев крепко подружиться. Мне рассказывали, что он стал гулять, выпивать и даже дебоширить. Получается, он сдался, сдался с первого раза, не захотел постоять ни за себя, ни за свое творчество… – Марианна сделала паузу. – Да и за меня тоже. Одна выставка, одна первая неудача и все. Сломался! Мне очень жаль Федора. Не без способностей. Ой, да что ж я так разболталась, не мое это дело.

– Нет, нет, Марианна, интересно. Слушать вас интересно.

Девушка внимательно посмотрела на Вигдора.

– Я же не сказала ничего особенного, вы явно пытаетесь сделать комплимент.

– Пытаюсь, но, видимо, не получается.

– А вы женаты, Вигдор Борисович? – в лоб спросила Марианна.

– Вигдор Борисович не женат.

– Правда?

– Истинная.

– Мне мама, когда жива была, запретила с женатиками встречаться. «Неча говорит, Марьянка, смуту за собой сеять». А я бы и не поверила, что вы без семьи.

– Верьте.

– А я тоже, представьте себе, «одинокая гармонь», – рассмеялась Марианна. – Это моя соседка, профессорша из университета, так сама себя называет. Вся жизнь была отдана общественным наукам. Теперь вдруг оказалось, что политэкономии социализма нет и быть не может, и философия марксизма штука выдуманная. История КПСС, «разумеется» сказочная страна, в отечественной истории все переврали и сами же запутались. Ну вот и осталась моя профессорша без науки и теперь считает, что «одинокая как гармонь».

– Жаль вашу общественницу. Когда рушатся надежды, всегда легко потеряться.

– Ой, вы прямо как Федор заговорили. Вы уж извините, я опять про него вспомнила. Он такой загадочный пришел, сказал, что скоро все изменится и он женится на мне. Уморил…

Марианна так искренне засмеялась, что Вигдор поверил – свадьбы точно не будет.

– Нужна мне его женитьба.

– А что, наследник известного художника.

– Вот-вот. Он и пришел на папины картины посмотреть. Ну прямо как вы тогда, один к одному. И когда до портрета Веры Засухиной дошли, он, знаете, совсем изменился в лице. Паясничать перестал, показушная веселость вмиг улетучилась. Он долго стоял перед полотном. Отойдет, опять подойдет, словно не картину, а холст изучал. Я даже испугалась, не сотворил бы чего с работой отца. Потом задвинул ее и: «Хорошая работа, коллекционная». Видно, что-то такое увидел в работе отца, чего мы не разглядели. Я пыталась поспрашивать, мне как искусствоведу очень интересно, но он только-то и сказал: «Только непонятно, что он любил сильнее – эту женщину или свою любовь».

И ушел было, а совсем скоро вернулся, точно забыл, зачем приходил, и начал выспрашивать, что в моде из местной живописи. Интересуются ли иностранные туристы лесковскими авторами? Что-то вроде крылатого «Почем искусство для народа».

Ой, ну что это я опять по него. А ведь всего-то хотела обьяснить, почему я сегодня задержалась в музее и что наши работодатели люди не вредные.

…Они шли по набережной в то замечательное время, когда в Лесовске наступает равновесие, а может быть, точнее сказать, умиротворение в природе. Солнце. Это важный момент. Оно только-только начало садиться за старым мостом Лесовска. Интересно, что перед тем как совсем «упасть» за ажурную горизонталь моста, его красно-оранжевый круг быстро-быстро теряет свою половину, а потом начинает медленно-медленно растворяться в Лесовке-реке. И в это время уходящего полукруга все словно бы замедляет ход. Кажется, парочки, и без того медленно плывущие вдоль реки по набережной, идут еще тише, разговоры их и вовсе стихают, и машины вдоль дороги тоже перестают нестись, сбавляют ход, чтобы пассажиры могли вдохнуть настоящей речной прохлады с запахом лета.

На летней веранде модного кафе они с Марианной пили кофе. Болтали обо всем. Настолько обо всем, что любой мало-мальски наблюдательный человек, покажи ему запись их разговора, подтвердил бы: «Точно, ни о чем».

Но так ведь и случается при первых знакомствах.

Вигдор слушал Марианну и время от времени ему казалось, что он то растворяется в беседе «ни о чем», а то и вовсе теряет нить разговора, потому что больше смотрит, чем слушает.

Маринанне было интересно общаться с известным писателем и знатоком городской истории и она ловила себя на мысли, что было бы неплохо слушать его почаще. И потом, и потом, и потом, если уж она так хороша, как намекает Чижевский, то пора и ей подумать о своем «одиночестве», так ли уж оно прекрасно даже во имя «прекрасного».

«Пора, пора, пора, – твердо решила Марианна. – Может, для кого-то одиночество прекрасно, а я хочу нормального мужика, семью, детей, кошку или собаку, на худой конец морскую свинку, дачу с грядкой и вечернего чаю с писателем Чижевским. Интересно, какой он в быту? Не монстр, я надеюсь?»

Внутренний монолог закончился, и она неожиданно засмеялась так звонко и счастливо, что Вигдор даже испугался. Но потом каким-то своим творческим чутьем примерно угадал, чему так беззаботно и открыто смеялась девушка, и ему тоже стало теплее.

– Я что-то не так сказал? – удивился Вигдор.

Но Марианна замахала рукой, словно бы пыталась развеять его сомнения, и продолжала смеяться от мысли, а ну как писатель более ничего не умеет, кроме сочинительства, и ей опять придется бороться с кухонной сантехникой, батареями и прочей коммунальной братией.

Вигдор подумал, что ему нравится проводить с Марианной время, слушать ее, смотреть на нее, думать о ней. И чтобы понять это, понадобилось всего несколько дней.

Ах, если бы не этот дурацкий процесс, он мог бы с ходу предложить ей руку и сердце, поездку в Китай, Тайланд или Вьетнам. Настоящее свадебное путешествие, но не туда, где обычно встретишься с половиной Лесовска, а куда-нибудь подальше от городов, в глубинку.

«А ведь если бы не это происшествие с художником Спицыным, он не оказался бы в музее, не познакомился бы с ней. Пути неисповедимы, но неужели так все предопределено в судьбе», – подумал Вигдор и… тоже рассмеялся. Они смеялись оба, словно бы расчищая этим счастливым началом дорожку, по которой каждый не прочь был отправиться в ближайшее время.

 

Глава четырнадцатая. «Гордыня твоя велика!»

Майков встретился с Федором на набережной в плавучем ресторанчике, который расположился на переделанной по этому случаю барже. До обеда здесь практически не было посетителей и можно было общаться, не привлекая внимание любопытных.

Федор к удивлению Майкова был сегодня на удивление собран.

– Разительные перемены, что так?

– В предчувствии законного гонорара. У меня на него большие планы.

– Как это в традиции – делить то, чего еще нет. Ну ладно, как прошел визит в музей?

– Плодотворно. Все, что ты просил, я разузнал

– Хорошо, поделись знаниями.

– Местная живопись нынче в моде у иностранцев, особенно активно покупают китайцы. Они какую-то программу приняли. Если ты культурная семья, то дома желательно иметь картину, а не фотографию. Скупают все по дешевке. Но наши и этим деньгам рады.

Работы отца тоже спрашивают. Китайцы умнее всех поступают. Они свой первый визит делают в государственный музей – к специалистам. Вроде как на экскурсии, через них и узнают настоящих мастеров, а уж потом по частным галереям путешествуют. Большие молодцы.

– В каком смысле?

– А в том, что понимают – старые специалисты за любовь к искусству расскажут тебе про всех художников, лучших экспертов не найти.

– Хорошо, хорошо. Ну а папенька хорошо идет?

Федор с нескрываемой злобой посмотрел на Майкова.

– Да не коси, что, слабоваты продажи?

– Классика нонче не в тренде. Рисунки не так выигрышно смотрятся, как холсты в багетах. И потом тема. Отец рисует главным образом старый Лесовск. А кому охота тащить за тридевять земель уголок Лесовска. Словом, Спицын сейчас продается не очень.

– Это плохо. Даже очень плохо. Хотелось бы другого. Мы будем доказывать в процессе, что работы Спицына до тех пор, пока не были опубликованы большим тиражом, разлетались как горячие пирожки.

– Не получится. Музей подторговывает работами художников официально, так сказать, организует выставки-продажи. За год купили четыре офорта Спицына, а модного Кокорева боле 20 картин. Это легко проверить.

– Ну вот и пусть проверяют. Это не наша забота. Мы будем рассуждать и ставить вопросы. А доказательства пусть Чижевский ищет. Замотаем их, завалим запросами. Это время и деньги, которые они будут тратить и тратить, пока с ума не сойдут, пока сами не предложат мировую.

Если ремеслом папенька твой заработать не может, попытаемся сами, своими методами домашнюю копилку пополнить. А, Федяй, нынче говоришь графика не в моде? Говоришь, старый Лесовск перестал иностранцев привлекать? А может, как в пословице, плохому танцору все время что-то мешает?

Майков захохотал.

Федор зыркнул на Майкова.

– Отец хороший мастер!

– Ну конечно, хороший. Только ни хрена прокормить тебя не может. Я таких исторрий мно-о-го знаю. Лет через двести все опомнятся, писать и говорить о папеньке будут. Подождешь двести лет, Федяй?

Федяй обиделся не на шутку. Не за отца, за себя. Он представлял, что предстоящий судебный процесс станет для него не только возможностью получить деньги и решить если не все, то большую часть личных проблем. Но он еще хотел публичного признания. Он надеялся рассказать, как тяжело живут художники. Как несправедливо поступают чиновники, заставляя платить все больше и больше за мастерские, что сами художники от продаж своих работ получают крохи – все деньги оседают главным образом у перекупщиков и посредников. Федору казалось, что каждое судебное заседание будет начинаться с пламенной речи для журналистов, что телеканалы завалят его приглашениями выступить в эфирах. И тогда все узнают, каков на самом деле Федор Спицын.

На деле же Майков думает только о деньгах, ему нет никакого дела ни до Федора, ни до отца. Майков, мерзкий прилипала, какую унизительную кличку он придумал для него – Федяй!

Нет, Майков обязательно получит свое, как только дело будет выиграно. Кто дал ему право поучать Федора Спицына, кто позволил ерничать и смеяться над его жизнью!

Как только Майков ушел, Федор прямо на салфетке ручкой стал рисовать портрет Майкова. Злости и мастерства хватало на то, чтобы этот рисунок получился по памяти. Он рисовал, вкладывая в каждый штрих этого салфеточного портрета всю ненависть за свои прошлые неудачи. Поймав на злости драйв, Федор взял еще одну салфетку, другую и теперь уже из-под его руки выходили карикатуры на Майкова, которые очень точно схватывали человеческую суть его.

А когда все было готово, Федор уже дома отсканировал эти рисунки и отправил их в социальные сети. Отныне они начали свой собственный путь и свою собственную жизнь, и автор даже предположить не мог, к каким результатам приведет этот его поступок.

…Никто, конечно, в Художественном музее не удивился, увидев Спицына. Было бы странным, если бы художники время от времени не приходили сюда, чтобы, так же как литератор в библиотеке или историк в архиве, музыкант в филармонии, посмотреть на работу давних или стародавних времен, современных мастеров и быть, как это стало модно говорить, в тренде.

Но если сказать, что совсем никто не удивился появлению Спицына, это будет не совсем точно. Странным показался визит директору «художки» Алевтине Павловне Чикойкиной, которая знала-презнала Спицына много лет, еще с той поры, когда он приходил сюда студентом училища. Спицын тогда часами просиживал перед любимыми картинами, пытаясь проникнуть в тайные замыслы автора. Он был просто уверен, что у каждой картины есть два лица: то, что видно всем, и то, что доступно лишь избранным. В самом деле это только кажется, что изображение на картине явно. Сколько тайных смыслов, сколько фантазий скрыто автором.

Алевтина Павловна стала директором в те времена, когда лидер страны и партии Никита Хрущев громил абстракционистов, а под горячую руку и поэтов. Спицын в те годы был еще настолько молод, что вряд ли понимал, в чем провинились молодые и талантливые художники. Но этого властного окрика было достаточно, чтобы сориентироваться, от чего лучше держаться подальше.

В местном училище абстракционистов, конструктивистов, кубистов не оказалось. Здесь царил соцреализм. Вся молодежь воспитывалась в духе работы на светлое будущее и честно писала портреты передовиков труда, рабочих многостаночников, председателей колхозов, знатных доярок, изредка учителей, врачей, артистов и собственные автопортреты, которые в силу воображения получались лучше всего. Лишь однажды он усомнился в правильности выбора, когда был послан на Лену-реку работать над альбомом для здешнего пароходства. Проходив на баржах, катерах, танкерах и пассажирских суденышках два месяца, он увидел настоящую жизнь людей и реки, которая оказалась тяжелее и красивее того, что он читал и слышал. Здесь все оказалось настоящим, а показуха тонула сама по себе, не выдерживая, если разобраться, того самого соцреализма, к которому их всех призывали.

…Что-то вело Спицына в музей именно сейчас. Он не был здесь давно, несколько лет точно. Да и зачем? Мир совсем сошел с ума. Все, чему поклонялись и верили, объявили ересью, все, что было под запретом, вдруг, как по мановению волшебной палочки, стало истиной.

Спицын устал верить – не верить. Устал от того, что перестал быть нужным, а будущее в новых координатах не просматривалось.

У каждого человека есть точка ностальгического спасения. Это то место, предмет или событие, которое в сложное время дает надежду. На что? Нет смысла заниматься перечислением. Главное, надежда, и главное, дает.

Спицын хотел вновь увидеть портрет Веры Засухиной. Отчего и почему именно сейчас, не так уж это важно. Он хорошо помнил то время, когда был готов рвать все: семейные узы, налаженный быт, обязательства… и не очень стремился скрывать то, что происходило с ним.

…Марианна проводила Спицына в хранилище и оставила одного. Он выдвинул картину и вздрогнул. Время смотрело на него без всякого сожаления. Оно перетащило Спицына на десятки лет назад, когда жизнь была понятной и предсказуемой, когда безумство страсти попирало все, абсолютно все…

С картины молодая красивая женщина смотрела на уставшего и не очень удачливого человека без всякого укора. Укор? Возможно, он заслуживал большего – презрения: в последний момент просто испугался, что у него будет ребенок от Веры. Он и это помнил хорошо: вместе с известием исчезла смелость и улыбчивость. Господи, отпало всякое желание видеться с Верой. Значит, все-таки не было любви? А что было? Да почем он знает что. Ему казалось, все-таки любовь была.

Спицын отошел к стене и присел на табуретку. Так было удобнее смотреть большое полотно.

«Хорошая работа», – подумал Спицын. – Не стыдно показывать в галереях. А она живет здесь, в полном одиночестве…»

Он не разрешал выставлять ее. Почему? Страх, что прошлое может потревожить настоящее? Вера не захотела сделать так, как ему казалось лучше. Она решила забыть обо всем, в том числе и о нем, ради той новой жизни, которая только-только затеплилась в ней. Потом ее отьезд в Италию, возвращение, эта жуткая авария.

Спицын вздрогнул. Вот уж действительно жизнь играет с нами в прятки. В тот злополучный день в машине была родная сестра Веры, близняшка. Ну а те, кому было положено разбираться на месте гибели, сделали все на удивление быстро и плохо. По всем новостям сообщали, что погибла талантливая певица. Вера не делала опровержений, он тоже «обходил» прессу стороной, догадываясь, что Вера молчит по каким-то своим причинам. Он, единственный реальный свидетель, который знал все до мельчайших подробностей, но тогда по горячим следам, а теперь и подавно, спустя столько лет, никому не расскажет о тайне двух сестер. Да и кому нужна она, спустя столько лет. Разве станет легче?

В том ужасном происшествии прямой вины его не было, но все равно Спицын терзался, считая, что вольно или невольно все произошло при его участии. Мария спорила, горячилась, требовала, чтобы он исчез из Вериной жизни, не мешал ей родить ребенка, которого они воспитают сами.

Перепалка продолжалась всю дорогу. Он не уступал, умолял подумать, зачем Вере гробить карьеру, зачем ставить под удар его собственную жизнь. Ребенок будет расти без отца и это будет вечным проклятием над ним. А когда машина, которую вела Мария, вылетела с дороги и скатилась под откос, он от шока и неожиданности просто оцепенел, словно в анабиозе. Несколько дней Спицын «болтался» в полубессознательном состоянии. Только звонок Веры вернул его к реальности, заставил собраться. Вера просила об одном: забыть ее и никого не убеждать, что погибла сестра Мария. Зачем и почему нужно было сделать именно так, он даже не спросил. До того ли ему было в те дни, а Марию все равно не вернуть…

…Он сидел, склонив голову перед картиной. Время от времени смотрел на нее долгим взглядом. Хотел бы подольше, но не получалось, что-то мешало. Он ждал, что «портрет» с ним «заговорит», но, увы, он был «неразговорчив», несмотря на более чем двадцатилетнее одиночество.

«Ну вот и зря», – подумал Спицын. – Годы ничего не изменили, я знаю, ты по-прежнему считаешь, что я виноват во всем? Нееет!»

Спицын приблизился к картине совсем близко, словно бы упав к ногам Веры.

Удивительно, но ему стало легче. Кто скажет от чего? Может быть, ему показалось, что он вымолил прощение у женщины?

…Федор сканировал свои карикатуры на Майкова, приверстал короткую надпись «Поделитесь своими историями об этом человеке». Затем зашел в компьютерное кафе и отправил их гулять по соцсетям под ником «Кабы знать». Рисунки ушли в сети, и Федору стало легче. Он отомстил Майкову за свои обиды

 

Глава пятнадцатая. Лесовск – Дрезден. Полный вперед!

Майков давным-давно усвоил, что чем выше организация, тем легче строить для нее мистификацию. Отчего и почему люди, облеченные не только знаниями, но и властью, так легко покупаются на очевидный блеф, он не знал, но опыт позволял ему делать выводы: этот фокус работает. Вот и сейчас он находился в приемной директора Художественного музея Алевтины Павловны. К этому визиту он подготовился заранее: в изящной визитнице карточки, где золотом написано:

«Фаддей Майков. Продюсер. Полномочный представитель артгалереи „Шпенбах и сыновья“».

Купил флакон дорогих французских духов и великолепный альбом Дрезденского музея, предусмотрительно отпечатал и аккуратно вклеил второй титульный лист, надпись на котором гласила, что артгалерея «Шпенбах и сыновья» – выставочный партнер Дрезденского музея – рада сотрудничеству с музеями всего мира.

Майкова принимали по высшему разряду, точнее, так высоко, как мог позволить себе Лесовский музей. Накрыли стол с чаем и каким-то домашними печеньем, вареньем и медом, кедровыми пряниками и брусничкой. Такой ассортимент был проверен и действовал на ура: все делегации охали и ахали от сибирских даров природы.

Алевтина Павловна сияла от удовольствия, принимая подарки германских галеристов в лице Майкова.

– Рад, рад, рад безмерно такой редкой возможности застать вас, Алевтина Павловна, в Лесовске. Вы, вероятно, все время в разьездах. Такой музей, такое собрание! Любой город позавидует здешней коллекции.

– Что вы, господин Майков! Мы скромный музей, и вся наша работа просветительская. Все для родного Лесовска.

– Мне приходилось много читать про ваш город и музей, рассказывать удивительные истории господину Шпенбаху, прежде чем он остановился именно на Лесовске. Ваш местный писатель Вигдор Чижевский написал замечательную краеведческую книгу. А какие иллюстрации! Один художник Спицын чего стоит. Что вы скажите о Спицыне? Можем ли мы рассчитывать на его персональную выставку в Германии?

– Спицын, безусловно, хороший художник. Право, я не знаю, возможно для полноты лесовской графики следовало бы пригласить еще несколько мастеров.

– Конечно, но начать нужно непременно со Спицына. В книге Чижевского всего несколько офортов художника, но как же они хороши. Мои немецкие партнеры просто влюбились в его работы.

Мы хотели бы пригласить вас, дорогая Алевтина Павловна, в Дрезден, чтобы познакомиться с нашими собраниями. Это ведь так замечательно осуществлять культурный обмен между нашими музеями.

Алевтина Павловна, что называется, «поплыла»… Она уже представляла себе, как в Лесовске развернут выставку из собраний великолепного Дрезденского музея, как большие чиновники, увидев внимание со стороны иностранцев, помогут, наконец, с ремонтом собственного музея, выделят средства для реставрации картин… В общем, чудилось Алевтине Павловне, что лесовский музей и все вокруг заживет новой культурной жизнью.

– Вот, Алевтина Павловна, наше предложение, протокол о намерениях. Читайте. Изучайте. Вносите коррективы. Мы очень настроены провести вначале у вас, а затем у нас выставку современного искусства. Это поможет сближению народов и позволит глубже понять друг друга.

Особо обращаю ваше внимание на тот раздел, где речь идет о тематике выставки. Мы хотели бы во всей полноте представить архитектурную историю Лесовска, так сказать, его улицы, дома, промышленные и торговые здания. Это так модно и востребовано сегодня – городское пространство. Вот здесь, как мне думается, работы Спицына будут как нельзя кстати.

Алевтина Павловна слушала, кивала головой и думала, пусть будет Спицын, пусть будет кто угодно, лишь бы эти немцы не сорвались и выставка, сулящая новые горизонты, состоялась.

– Алевтина Павловна, вы так же высоко оцениваете творчество Спицына, как и наши эксперты?

– Конечно, конечно, это мастер офорта, краевед, так сказать. Он как никто другой запечатлел Лесовск уходящий.

– Отлично. Хорошо, что наши мнения совпадают. Я бы попросил вас для ускорения дела написать в адрес господина Шпенбаха письмо с оценкой работ Спицына. Я лично передам его владельцам артгалереи. Это значительно ускорит бюрократические процедуры.

Майков поднялся, поцеловал ручку Алевтине Павловне и, раскланявшись, покинул музей.

Через несколько дней он получит официальное письмо-отзыв о высочайшем значении творчества Спицына, о бесценности его работ по истории Лесовска. Этот документ будет крайне важен для предстоящего судебного процесса, ибо точка зрения директора Художественного музея станет весомым заключением при оценке стоимости картин.

Майков спешил домой. Визит к директору Художественного музея прошел более чем удачно. Он думал, что «вечная» Алевтина Павловна хотя бы попросит время подумать или схитрит, чтобы выиграть время и проверить подлинность «заграничных писем-приглашений», задаст какие-то специальные вопросы, на которых он бы мог «поплыть», и тогда, вполне возможно, нужно было бы спасаться бегством. Но нет, она сама всячески ограждала его от неудобных расспросов.

«Ожидание и спрос – великая сила, – подумал Майков, – Она так хотела заполучить выставку знаменитого музея, что, вероятно, поверила бы первому зашедшему с улицы прилично одетому человеку».

Дома он с удовольствием скинул взятый на прокат для такого визита стильный деловой костюм, снял бабочку и облачился в стеганый китайский халат, как будто за окном была минусовая температура, плеснул в стакан виски, добавил пару кубиков льда и замер у компьютера.

Он еще раз вспомнил свой визит в храм искусства и расхохотался. И в который раз похвалил себя за внимание к деталям. Мелочи, штришки, полунамеки, полутона решают все, любил повторять Майков. Вот и в этот раз правило сработало безотказно.

– Ну, конечно же, бабочка и запонки. Эта чудесная черная бабочка в мелкий белый горошек. Он вспомнил, как удивилась директриса, увидев его бабочку в утренние часы и янтарные в золотой оправе запонки, которые словно бы случайно появлялись при каждом его движении руками.

Да, слаб, слаб интеллигентный человек. Даже аксессуар может заставить его идти по ложному следу.

– Ай да Майков! Ай да молодец – похвалил он себя вслух, отбив какую-то мелодию пальцами на столе, как по клавиатуре фортепиано.

Пришло время прописать новый ход.

Он еще раз прочитал претензию в Лазовский районный суд Лесовска от имени истца Спицына. Все точно, почти ничего не упущено. Акценты на нарушение закона об авторском праве. Спицын предлагал урегулировать все мирным путем, но, увы, 100 тысяч евро нарушителям закона показались слишком большой ценой. Ну что ж, наступил черед искового заявления.

Майков любил сочинять иски, наслаждался игрой слов и цифр, ведь в итоге ради них и затевалась любая афера. Исковое заявление – это вступление к главному событию – судебному разбирательству, это документ устрашения для ответчика, проверка его стойкости и выдержки.

Работу над исковым Майков представлял сродни работе начальника генштаба, который разрабатывает очередную операцию и подробно рассчитывает роль каждой армии или соединения, их стратегию и тактику в сражении. И точно так же, как каждая оперативная разработка не похожа на другую, так и здесь Майков придумал, как ему казалось, особый ход.

Это исковое заявление будет коротким и по сути. Таким образом Майков продемонстрирует деловой подход, рациональность и отсутствие личных мотивов. Во главу угла он поставит стремление защитить автора, далекого от знания своих прав. Никто больше не посмеет обижать творца, никто и не подумает больше использовать без письменного согласия даже буковку, даже штришок, вышедший из-под руки художника.

ИСКОВОЕ ЗАЯВЛЕНИЕ

«Как стало известно, ответчиком ООО «Светлые просторы» была издана и запущена в гражданский оборот книга В. Б. Чижевского «Лесовск», обьемом 700 страниц. В данной книге ответчиков были опубликованы репродукции произведений живописи. автором которых является истец.

Данные произведения живописи были размещены без заключения договора с истцом на передачу авторских прав. Таким образом ответчиком нарушены ст. ст. 138,1229,1233,1255,1266,1270 ГК РФ и ст. ст. 5,6,7,9,15,16,30,31,48 в редакции Федерального закона от 20. 7.2004 г. №72 Ф3 ФЗ «Об авторском праве».

В результате противоправных действий ответчика истцу был нанесен имущественный вред, обусловленный следующими обстоятельствами. Истцом с гражданином Икифоровым Н. Н. был заключен договор на передачу прав по тиражированию, распространению, репродуцированию или иному использованию 25 произведений живописи, автором которых является истец. Помимо других произведений живописи гр. Икифорову были переданы вышеуказанные авторские права на 10 произведений живописи, незаконно использованных ответчиком при издании книги «Лесовск».

Согласно п.83 договора любое тиражирование, распространение, репродуцирование или иное использование любого из указанных в договоре произведений с целью извлечения прибыли без согласования с обладателем права т. е. с гр. Икифоровым, является существенным нарушением договора, влекущим расторжение договора по желанию приобретателя права. Согласно пп. 4.1., 8.3. договора сторона, по чьей вине расторгнут договор, обязана компенсировать другой стороне убытки в двойном размере цены договора. Гр. Икифоров выставил в адрес истца претензию, в которой уведомил, что в связи с существенным нарушением условий договора договор расторгнут, и потребовал возмещения убытков согласно условий договора.

Кроме того, истцу был нанесен ущерб в виде недополученной прибыли от использования его работ ответчиком. Исходя из того, что минимальная стоимость одного произведения живописи истца составляет 15 000 (пятнадцать тысяч) рублей при продаже в частные руки без передачи каких-либо исключительных прав, то минимальный размер недополученной истцом прибыли в случае оформления отношений между истцом и ответчиком по передаче прав на репродуцирование произведений живописи в установленном законом порядке составляет 225 000 (двести двадцать пять) тысяч рублей. В соответствии со ст. 1301 ГК РФ, и п.2 ст.49 ФЗ №72 от 20.07.04 г. истец считает возможным требовать возмещения убытков с выплатой компенсации в двукратном размере стоимости права использования произведения, определяемой исходя из цены, которая при сравнимых обстоятельствах обычно взимается за правомерное использование произведения…

Учитывая вышеизложенное, руководствуясь ст. 11 ГК РФ и ст. 205 ГПК РФ,

прошу:

взыскать с ответчика «Светлые просторы» в пользу истца Спицына денежную сумму в размере 4 000 000 (четыре миллиона) рублей в качестве возмещения вреда, нанесенного истцу Спицыну, а также с автора книги В. Б. Чижевского денежную сумму в размере 4 000 000 (четыре миллиона) рублей.

Взыскать с ответчика в пользу истца, издержки по оплате услуг представителя истца в размере 20 000 (двадцати тысяч) рублей…»

Майков закончил писать. Несколько раз перечитал текст и, распечатав его, подписал в качестве заявителя, затем аккуратно согнул пополам и запечатал в большой конверт. Завтра эта бумага со всеми почтовыми отметками уйдет в районный суд.

«Что ж, Селина Ивановна. Вы не захотели договориться, теперь вам придется платить по счетам. Уж поверьте, никогда еще цепочки доказательств не были так прочны», – подумал Майков.

Он с удовольствием «нарисовал» очередной ход на доске: «Исковое заявление, положительный отзыв Художественного музея о работах Спицына»

…Примерно в это же время в кабинет Алевтины Павловны постучался Алексей, студент училища искусств, который подрабатывал в музее вахтером. В руках у него была мультифорка, так что сквозь прозрачный верх был виден какой-то рисунок.

Все, что произошло далее, следовало бы назвать роковым стечением обстоятельств. Не будь у Алексея дежурства в то утро, когда Майков пришел на прием к Алевтине Павловне, вряд ли бы он отправился в приемную. Алексей принес директору музея «карикатуры», которые стали набирать клики в интернете и которые очень смахивали на представителя артгалереи «Шпенбах и сыновья».

Алексей отлично запомнил человека в элегантном костюме с бабочкой. Такие утренние посетители столь редки, так что остаются в памяти именно как достопримечательности.

Как можно было догадаться, в мультифорке находились те самые рисунки, которые в порыве обиды сделал Федор и запустил в инет. Алексей, как и многие его сверстники, регулярно чатил в сетях и наткнулся на забавные карикатуры без названия и авторства. Приглядевшись, он вспомнил о «достопримечательности». Все остальное было делом техники. Он прикрепил к рисункам неизвестного автора вопрос «Кто бы это был?» и перепостил его. На его френдленту в фейсбуке пришло немало комментариев, некоторые показались Алексею заслуживающими внимания руководства. Да и сам факт появления «достопримечательности» в сети в карикатурном виде мог заинтересовать Алевтину Павловну.

И вот тут Майкову просто повезло. Как раз в этот момент Алевтина Павловна подписывала отзыв, в котором давалась высокая оценка творчества Спицына. Написала его Алевтина Павловна лично, ибо не хотела, чтобы кто-то из сотрудников задавал вопросы. К примеру, с чего бы это вдруг нужно писать такое письмо в адрес неизвестной артгалереи, или Спицын на самом деле лучший знаток и рисовальщик Лесовска?

Спицын, конечно, график отличный, но, не дай бог, кто-то из художников прознает про такую вот характеристику, начнется такое! Все таланты, и все самые лучшие!

Алексей понял, что попасть в кабинет сразу не получится. Он оставил мультифорку с рисунками секретарю Кате, попросив передать директору. А если понадобятся комментарии, пусть свяжутся с ним.

Секретарь Катя мультифорку приняла, но, поскольку Алексей стоял на последней ступеньке музейной иерархии и по определению ничего важного сообщить не мог, положила ее на край стола, на котором тут же выросла стопка бумаг и документов на подпись, свежая пресса, приглашения и тому подобный канцелярский скарб. Так что «открытие» Алексея оказалось надежно и моментально завалено «текучкой». Майкову везло явно!

 

Глава шестнадцатая. Музейные новости

…. Прошло всего несколько недель. А им казалось, что знакомы давным-давно. Сто звонков в день, ничего не значащие вопросы, ничего не значащие ответы, трогательные ремарки: «Как хорошо, что ты звонишь», «Мне кажется, твой голос стал грустным», разумеется, свидетельствовали, что Вигдор влюбился, а Марианна не против такого развития событий. Вот и сейчас после подобного короткого перезвона он предложил встретиться в кофейне напротив музея.

– Вигдор, ничего сегодня не получится и завтра, скорее всего, тоже. У нас тут полный «ахтунг». Всех подняли, как по тревоге, и все заняты подготовкой зарубежной выставки и приемом экспозиции из Дрезденской галереи.

– Это просто замечательно, очень рад за вас.

– Если все сложится, то через пару месяцев полечу в Германию на переговоры об обмене экспозициями. Все-таки я ведущий искусствовед!

– Вау, отличная идея. Мне тоже не помешало бы на недельку-другую покинуть отчий дом. Уже и не помню, когда отдыхал. Вы не откажетесь посидеть со мной в кафе где-нибудь в центре Дрездена?

– Неужели все сложится?

– А что может не сложиться, если сам Дрезденский музей вышел с инициативой. Немцы народ пунктуальный и прагматичный. Сибирская экзотика, здешний колорит – беспроигрышный вариант. Выставка обречена на успех!

– Так-то оно так, но переговоры, как сказала директриса, от имени музея ведет частная компания-посредник «Шпенбах и сыновья». Вдруг ей что-то не понравится и они отговорят музейщиков. К примеру, охрана произведений искусства? В наших собственных залах система сигнализации допотопная, приедут немцы, увидят – испугаются.

– Ты сказала, «Шпенбах и сыновья?»

– Ну да, Алевтина Павловна несколько раз повторила «Шпенбах и сыновья». Вот, еще вспомнила: немцы непременное условие выдвинули. Они хотят в преддверии большой сибирской выставки открыть персональный вернисаж Спицына. Ты не поверишь, они увидели его работы в твоей книге и им очень понравился старый Лесовск. Представляешь, Спицын обязан тебе своей будущей зарубежной выставкой и не где-нибудь, в старейшем европейском музее Дрездена!

– Действительно, забавно. Что ж поделать, мои книги несут людям добро и знания. – рассмеялся Вигдор. – Надеюсь, Спицын, не забудет всего, что мы для него сделали и, может быть, еще сделает писатель-краевед…

– А почему ты переспросил про посредников? Тебя что-то смутило?

– Нет, нет, все нормально. Просто где-то уже слышал это название. Посмотрю в инете, что это за контора. Тогда до завтра, Марианна! Я хотел тебе сказать, что услышал тебя и мне было хорошо.

…Говорят, снаряд дважды в одну воронку не падает. Дважды Майкову повезло за один день. Дважды его хитроумные шаги так и остались без последствий, хотя ходил он по краю. Алевтина Павловна не увидела рисунки, выуженные студентом из инета, Вигдору показалось странным скоропалительное решение частной немецкой фирмы устроить взаимообмен выставками. И если бы Селина рассказала ему о встрече с Майковым, о немецком гражданине Шпенбахе, который купил авторские права на работы Спицына, глядишь, дело могло бы повернуться иначе. Но Селина ничего не рассказывала…

 

Глава семнадцатая. Филиппинский заговор

…Вигдор работал всегда. В любой обстановке на земле или в воздухе он находил возможность писать или читать, что, собственно говоря, и составляло большую часть его ремесла, если не брать во внимание дни, проведенные в архивах и библиотечных залах. Это была его работа, приносящая хлеб насущный. Все вокруг считали, кто восторженно, кто с огорчением, с искренним удивлением и завистью, конечно, но искренним соболезнованием, что он тривиальный трудоголик. А Чижевский всякий раз мысленно благодарил всех и вся за то, что ему привалило такое счастье – возможность исследовать, рассказывать, публиковать. Поэтому когда его спрашивали, как он успевает сделать так много, он тоже искренне удивлялся, пожимал плечами и рассуждал, что талант у человека бывает от бога, а усердие и любовь к труду – от внутреннего желания делиться знаниями. «Мы пролетарии умственного труда», – торжественно произносил он.

Больше всего Вигдор боялся тех трех-пяти минут, которые предшествуют моменту, когда перо тонет в чернильнице (писал он самой обыкновенной, практически исчезнувшей из обихода ручкой с перышком). Он словно бы находился на стартовой черте и очень боялся фальшстарта. И до той минуты, пока кто-то внутри не скомандует «пошел», в голове проносились какие-то призрачные идея, ассоциации, обрывки диалогов, фантазии и рассуждения, за которые могло быть и стыдно, и смешно, и грустно и вовсе даже не стыдно. В общем, сплошной шурум-бурум. И только когда перо прикасалось к бумаге, все становилось на свои места. Бумага не терпит суеты и глупости, убеждал он себя, в отместку тем, кто уверовал, что она может стерпеть все. Сочинительство давалось медленно и сложно, возможно, поэтому он и работал всегда и везде и при любых условиях, возможно, потому и успевал, был чрезвычайно плодовит.

…Вот и сейчас, уложив в новую историю несколько страничек, мог начинать повседневные хлопоты. Первым делом позвонил Селине.

– Вот, послушай, какое чудо-чудесное я обнаружил в архиве.

– «Писхатель», о душе пора подумать. А ты ко мне со своими архивами.

– Ну послушай, это так необычно.

Всякий раз Селина глубоко вздыхала и говорила: «Поехали», и тогда Вигдор докладывал о новой исторической «мелочи». Какой-нибудь занятной истории или необычном факте.

– Ты про Филиппины слышала?

– Убью, студент. Я еще готова послушать твои анекдоты, но отвечать на твои утренние вопросы – это выше моих сил. Считаю до ста.

– Хорошо. Ну, правда, занятный факт. В начале ХХ века на Филиппинских островах шла подготовка восстания в Сибири. Нет, ты представляешь, Филиппины когда-то были центром деятельности революционеров, которых финансировал некий революционный комитет в Америке.

– Потрясающе, феноменально, я просто охренела, господин «писхатель». Ты бы по делу что-то рассказал. Я с ума сойду, его хотят пустить по миру, а он мне про Филиппины лепит. Ладно бы про тайфун. На худой конец намекнул бы про путевочку, пусть даже не в высокий сезон. Вот пойду сейчас под душ и утоплюсь.

– Ну, прости, я думал, это будет тебе интересно. Я и по делу могу.

Выслушав рассказ Вигдора о немецкой выставке, об артгалерее «Шпенбах и сыновья», о персональном вернисаже Спицына, Силина в свою очередь поведала Вигдору о встрече с Майковым и все, что знала об Икифорове и Шпенбахе.

– Майкову не откажешь в изобретательности, копает глубоко. Аферу строит многоходово, я бы отметила, со вкусом и азартом.

– По-моему, это большой риск – предлагать Художественному музею такую ерунду.

– Это один из методов ведения информационной войны. Похоже, Майков использовал его, сам того не зная.

– А может быть, наоборот, – ведая.

– Может быть, во всяком случае психологически все точно. Его слова упали на почву ожиданий. Раньше подобные обмены были обыденным делом. Вспомни – пять-шесть выставок в год. А сейчас? Пять лет и даже проблеска нет. Так что появление Майкова в музее было встречено «на ура». И он хорош! Представь, только случайность позволила нам узнать о его визите, о том, кем представился он директору. А ей-то и вовсе невдомек, с каким пройдохой столкнулась. Все выглядело правдоподобно и естественно. Для лесовского музея это шанс в трудное время напомнить о себе, привлечь внимание, показать свои сокровища, заявить о местных талантах. Спицын, действительно, очень хороший художник. Знаток старого Лесовска. О нем тоже станут писать и говорить, создавая нужное общественное мнение. Как раз накануне судебного процесса. А суд, дорогой мой, это люди, на которых влияет не только погода, но и общественность. На волне внимания к Спицыну нам пришлось бы сложнее состязаться с Майковым. И он все точно рассчитал!

И потом заметь, рассказывать об интересе иностранцев к музею и Спицыну персонально будет не кто-нибудь, а главная музейщица, а потом и некто Шпенбах, который не только строит мост дружбы между Дрезденом и Лесовском, но и выводит на международную арену весь лесовский художественный мир. Пока в лице Спицына, это первая ласточка, но не за горами и творчество его коллег.

Ты понимаешь, как он хитро все устраивает – как на фоне всей этой эйфории зазвучат обвинения в нарушении авторских прав Спицына? Так что держись, хищная и алчная акула пера Чижевский! Ай да Майков, ай да молодец!

– Может быть, сразу к Алевтине и всей ей рассказать?

– Еще чего, мы пока сделаем вид, что ничего не знаем. Пусть Майков втягивается в свою игру, пусть увязнет поглубже. Времени на ответы достаточно. Думаю, завтра —послезавтра появится исковое заявление и мы поработаем с ним.

– Тебе виднее, – вздохнул Вигдор. – Тут ты правишь бал. Не заиграться бы только.

– Не боись, Вигдор Борисыч, сто тысяч евро отдать всегда успеешь. Слушай, а насчет Филиппин и правда забавно. Какой-то американский революционный комитет? Нет, ну надо же, они что же, хотели Сибирь оттяпать? Вот ведь народец, им Аляски мало! Ни пяди родной земли! Все, Чижевский, я в душ. Мне там лучше думается.

…Любая схема все-таки имеет изъяны. Майков не предполагал, что его поход к директору Художественного музея станет «информационной бомбой». А зря, нередко ситуация складывается так, что ожидаемый и востребованный позитив становится самым ожидаемым событием. Действительно, куда как приятнее рассуждать о хорошем, чем все время искать виноватых и думать, достиг кризис дна или нет.

Наконец волна слухов о предстоящей выставке докатилась до Спицына и Федора.

Спицын ультиматум немцев относительно «персоналки» воспринял спокойно. А как еще может отреагировать хороший художник? Звонок Алевтины Павловны случился на следующий день. И хотя особых чувств к нему она не испытывала, как говорится, «не ее художник», раз уж иностранцы выдвинули такое условие – так тому и быть.

Спицын слушал ее внимательно. Отвечал коротко, без внешних эмоций. Алевтина Павловна решила, что набивает себе цену. В голове пронеслось: «Дураки немцы. Лучше бы Жарова позвали или Потемкина. На край, модерниста Кокорева. Они хотя бы спасибо могли сказать и радоваться искренне. А этот бубнит что-то, задирается».

– …Так что, Спицын, дорогой мой мастер городского пейзажа, начинайте готовиться, подбирайте тематическую коллекцию, а мы договорами и земными делами займемся. Командировка намечается замечательная – две недели специально для вернисажа.

– Не рановато ли трубим, Алевтина Павловна. Немец не соскочит? Вдруг передумает?

– А с чего бы ему передумать? Как вы выразились, «соскакивать»? Да и бумаги при нем – все с гербами и вензелями. Нет, давненько мы не бывали за границей. Они вот и отзыв на тебя просили, полдня расписывала, какой ты у нас заслуженный и плодовитый. Так что не переживай, будем рубить окно в Европу.

Паспорта у тебя, конечно, нет. Давай завтра же бегом выправлять документ. Если какая заминка – мне звони. Этой выставкой из «серого дома» интересовались уже. Сказали, большое дело, области полезное. И мэр звонил. Просто душка. Обещал помочь.

…Что-то Спицын как человек творческий, а следовательно, с развитой интуицией, почувствовал. К тому же по жизни недоверчивый, он частенько сомневался. Но так хотелось верить в то, что заслужил реально. Разве он плохой художник, разве не творит чудеса на бумаге, восстанавливая и оживляя стертые из городского пространства и памяти лесовцев уголки. Почему за разговорами о любви к родной земле теряется сам смысл и в итоге ничего не идет дальше этих слов? Может быть, нужно наговориться так, чтобы весь этот информационный мусор наконец раздавил говорунов и наступила эра реальности?

Ах, как бы было замечательно отсудить деньги у Чижевского! Как раз к поездке пришлись бы. Не обеднеет, поди, писатель. В следующий раз умнее станет. Как там говорил один хороший знакомый: «Кто не успел – тот опоздал». Ну вот и пожинайте, господа, плоды своей благоглупости. Художник требует уважения.

Спицын разволновался. Он стал снимать со стеллажей папки с офортами. Доставал одни, убирал другие – подготовка к вернисажу началась. Прямо на полу мастерской он «выставлял» рисунок за рисунком и в какой-то момент поймал себя на мысли, что «метод Чижевского», который когда-то здесь же, в мастерской, создавал из его «уголков» улицы и проспекты, вполне логичен. Мелькнуло сожаление, что с Чижевским теперь «вот такие отношения»… Мелькнуло на мгновение.

…Ближе к концу рабочего дня Селина получила в суде заявление Спицына. Как все-таки все взаимосвязано в пространстве. Просто мы не замечаем этих параллелей, не хотим уверовать, что все вокруг больше или меньше связаны между собой невидимыми нитями. Пока директор художественного музея Алевтина Павловна мыслями и поступками была уже вся в организации международного обмена художественными ценностями, а Спицын фактически приступил к созданию персональной выставки, Селина расположилась за обычным кухонным столом в своей «трешке» и читала бумагу, написанную Майковым как представителем истца Спицына. Как все-таки прямолинейны желания людей, которые допускают мысль, что правы во всем.

Любой человек с юридическим образованием легко даст объяснение в популярной форме, что чтение такого документа – это совсем иное, чем знакомство с литературным текстом. Здесь своя логика, своя иерархия слов и акценты свои, особенные.

Селина читала и перечитывала исковое и все более и более убеждалась в мнимости сделки. Конечно, это еще предстоит доказать в суде. Но уже проделанная работа обнадеживала и позволяла надеяться на успех.

Селина улыбнулась. Забавно! Майков тоже мечтает об успехе.

А пока суть да дело, Селина начала писать ответ Майкову – «Встречное исковое заявление о признании мнимой сделки недействительной (ничтожной) и о применении последствий ее недействительности»

«…Сделка, заключенная Спицыным и Икифоровым на основании договора о передаче Икифорову исключительных прав на использование произведений живописного искусства, является мнимой. Она совершена с целью взыскания с ООО «Светлые просторы» денежной суммы в размере 4 000 000 миллионов рублей.

Сделка была совершена для вида. Стороны по договору не имели намерения на действительное создание, изменение и прекращение гражданских прав и обязанностей. Об этом свидетельствуют следующие обстоятельства.

В соответствии со ст. 34 Закона об авторском праве сторона, не исполнившая или ненадлежащим образом исполнившая обязательства по авторскому договору, обязана возместить убытки, причиненные другой стороне, включая упущенную выгоду.

В п.4.1 договора предусмотрена ответственность возмещения убытков в двойном размере. Кроме того, п.8.3. указанного Договора предусмотрена ответственность автора: в случае расторжения договора автор, Спицын, обязан возвратить сумму вознаграждения в двойном размере Никифорову за то, что любое третье лицо без Правообладателя (Икифорова) каким-либо образом использовало произведения живописного искусства или иные права, которые переданы Икифорову. Таким образом, пункты 8.3 и 4.1 авторского договора противоречат ст.34 Закона РФ «Об авторском праве смежных правах» №5351—1 от 9 июля 1993 г. и в силу п.7 ст.31 указанного Закона РФ «Об авторском праве» являются недействительными.

В соответствии с п.4. ст. 16, п.3 ст.31 Закона РФ «Об авторском праве…» вознаграждение определяется в авторском договоре в виде процента от дохода за соответствующий способ использования произведения или, если это невозможно осуществить в связи с характером произведения или особенностями его использования, в виде фиксированной в договоре суммы либо иным образом. В договоре сумма вознаграждения указана как единовременное вознаграждение.

Порядок определения размера вознаграждения за каждый способ использования каждого произведения в договоре не определен, хотя характер произведений и способы их использования позволяют определить процент вознаграждения от дохода за каждый способ использования переданных произведений.

Кроме того, в силу абз. З, п. З, ст.31 Закона РФ «Об авторском праве…», если в авторском договоре об издании или ином воспроизведении произведения вознаграждение определяется в виде фиксированной суммы, то должен быть установлен максимальный тираж, но в оспариваемом договоре предусмотрено единовременное фиксированное вознаграждение на 20 лет без указания максимального тиража. Не определена в договоре и территория, на которую передаются права.

Все указанные обстоятельства свидетельствуют о мнимости сделки, о желании сторон по договору взыскать якобы полученные убытки с агентства.

В силу п.2 ст. З0 Закона РФ «Об авторском праве…», авторский договор о передаче исключительных прав разрешает использование произведения определенным способом и в установленных договором пределах только лицу, которому эти права передаются, и дает такому лицу право запрещать подобное использование произведения другими лицами.

На основании пунктов 1.1 и 2.1 Договора автор Спицын передал Икифорову исключительные права на свои произведения, то есть Икифоров обязан был запрещать использование произведений другими лицами. Вместо этого пунктом 8.3 указанного договора предусмотрена ответственность автора за использование третьими лицами произведений, переданных Икифорову, что также противоречит и договору, и закону. При этом самим договором предусмотрено, что автор не сохраняет за собой право использовать произведения самостоятельно или предоставлять аналогичные права на их использование третьим лицам (п.2.2 Договора).

Исходя из смысла вышесказанного, Икифоров, как Правообладатель, узнав о нарушении его прав в связи с изданием книги «Лесовск», должен был воспользоваться своим правом запрета использования другими лицами произведений, исключительные права на которые ему переданы договором, и обратиться с претензией к автору книги или к ООО «Светлые просторы». Вместо этого Никифоров обращается к Спицыну с претензией, в которой уведомляет о расторжении Договора и требует вернуть вознаграждение в двойном размере (п.8.3. Договора). Вышеуказанные обстоятельства свидетельствуют о том, что воля сторон при заключении договора была направлена не на обязательства по исполнению договора, а на получение денежной суммы в размере 4000000 рублей с ООО «Светлые просторы», убытков, которые якобы возникли в связи с уплатой этой денежной суммы Спицыным Икифорову.

Кроме того, в своих письменных объяснениях суду Икифоров указывает, что авторский договор между ним и Спицыным был заключен только потому, что г-н Шпенбах выслал ему такую форму договора, по которому все права на передаваемые произведения переходят Икифорову, это было одним из условий заключения договора с г-ном Шпенбахом.

Таким образом, Икифоров подтверждает, что у него и у Спицына не было намерения заключать авторский договор с целью его исполнения, цель договора была иная – перепродажа произведений живописи.

В соответствии с действующим законодательством авторский договор обуславливает определенный порядок передачи произведений: количество экземпляров, требования к внешнему виду, порядок оформления передачи, описание произведений, размеры, год создания и т. п. Все эти условия в договоре не оговорены. Более того, все произведения, указанные в приложении договора, как переданные Икифорову произведения живописи, фактически в большинстве своем являются произведениями графики. Художник Спицын должен знать разницу между произведениями живописи и графики. Не прописано в договоре, переданы ли Икифорову оригиналы (матрицы), с которых катаются копии офортов, в каком виде переданы офорты, если в виде копии, то какая эта копия по счету, относится ли эта копия к первым десяти авторским копиям или нет. Кроме того, авторский договор предполагает фактическую передачу произведений, а также возврат этих произведений в связи с расторжением договора, что должно сопровождаться документами: квитанциями об отправке груза. Суду таких документов представлено не было. При этом в договоре указано, что сторона по договору Икифоров проживает в г. Акатске.

Указанные обстоятельства свидетельствуют о том, что стороны фактически не исполнили обязательства по договору, что также свидетельствует о мнимости сделки.

Косвенным доказательством фактического неисполнения договора является также неподача Спицыным декларации в налоговую инспекцию по месту жительства о получении денег от Икифорова (ответ налоговой инспекции находится в материалах дела).

О мнимости сделки свидетельствует также экономическая нецелесообразность сделки со стороны Спицына. Спицын подписывает договор, в котором предусмотрена ответственность о возврате суммы вознаграждения в двойном размере в случае использования переданных Икифорову произведений без его согласия любым третьим лицом. Зная, в каком состоянии у нас находится авторское право, Спицын сознательно идет на риски. Затем подписывает соглашение о расторжении договора, в котором указывает, что он признает себя виновным в расторжении договора и добровольно по распискам, не выясняя, возникли ли у Икифорова убытки, использовал ли Икифоров его произведения, возникла ли у него упущенная выгода, без обращения суд, выплачивает Икифорову денежную сумму.

При этом Икифоров просит суд освободить его от оплаты госпошлины в связи с отсутствием средств, так как он является пенсионером, живет на пенсию.

На основании изложенного и руководствуясь статьями 166,167,168,170 ГК РФ, прошу:

1. признать авторский договор о передаче прав на использование произведений, заключенный между Спицыным и Икифоровым, недействительным;

2. применить последствия недействительности сделки – обязать Спицына и Икифорова вернуть денежные средства, полученные по сделке…»

Прочитав несколько раз «исковое заявление», Селина еще какое-то время оставалась у стола. После завтрашней утренней «прочитки на свежую голову» документ будет отправлен в суд. Что предпримет Майков? Разумеется, отпишется с критикой. Объявит ее логические выводы домыслами и выдумкой. Что ж, это предсказуемо. Втягивание в процесс продолжается.

 

Глава восемнадцатая. Свет художника

Кокорев откровенно заскучал. Кажется, еще недавно он думал об Адели исключительно как о помощнице в работе. Рисуя ее, он приговаривал, «чтобы художник держался в форме, он должен постоянно соприкасаться с прекрасным». Адель чудо как хороша. Но чтобы скучать по ней? Такого и в помине не было. Пришла – поработали – ушла. И вдруг нахлынуло одиночество, просто омерзительное, сиротское какое-то. Хоть бы кто позвонил!

Кокорев замер, словно оказался у края пропасти. «Господи, только не это! Она же младше меня на 10 лет. Целая десятка! Я рисовал ее несколько лет, знаю, кажется, каждую черточку ее лица и тела, и вот на тебе, любовь нечаянно нагрянет? Нужно взять себя в руки, нужно отвлечься, поеду в город, найду тихий уголок на набережной и буду рисовать закат. Отличная идея, давненько я не работал на натуре».

Савелий быстро собрал все необходимое и бегом выскочил из квартиры.

Через полчаса он был на месте. Расположился напротив большой гостиницы для иностранцев, которую построили лет тридцать тому назад. На пятачке полянки, со всех сторон огороженной кустами так, что с самой набережной тебя не видно вовсе, стояла скамейка, на которой было выцарапано «Для поцелуев».

Кокорев усмехнулся: чудесненько, как раз для одинокого художника. С полянки открывался прекрасный вид на старинный железнодорожный вокзал на противоположном берегу и речную перспективу, которая прерывалась красивым ажурным мостом. Вот этот сюжет и стал выходить из-под карандаша художника Савелия Кокорева…

Не знаю, как это сказать без пафоса, без особых эмоций, что «жизнь удивительна». Как быть автору, который знает, что в то же самое время в другом заповедном уголке Лесовска другой художник Спицын в необычайном волнении готовится рисовать. И если Савелий Кокорев «вдруг» почувствовал необходимость эмоциональной разрядки на природе, то Спицына к мольберту гнала совсем иная потребность. Он в буквальном смысле бежал туда, где много лет назад случилась их последняя встреча с Верой, их последнее свидание. Они долго молчали, потом Вера плакала, не стесняясь, крепко держа его руку. Это не были слезы отчаяния, а тем более боли по чему-то безвозвратно уходящему. Слезы эти скорее сравнимы с теплым осенним дождиком, который хотя и навевает грусть по уходящему лету, но все же не огорчает, ибо к смене времени года мы приучены давным давно.

Именно здесь и именно тогда он нашел свой главный сюжет.

В ограде старинного монастыря упокоилась жена одного из декабристов с детьми. Удивительная женщина отправилась в Сибирь вслед за своим мужем. В Лесовске чудом сохранился их дом. Больше двухсот лет стоит, и стоит крепко.

Спицын часто приходил в их дом в Лесовске, пристраивался к какой-нибудь группе туристов и просто ходил следом, пытаясь понять, отчего его тянет именно в этот дом, когда-то давным-давно напоенный счастьем и любовью. Он помнил наизусть строки письма святой женщины высокому чину и каждый раз, когда думал о Вере, они приходили к нему непроизвольно. «…Чувство любви к Другу (мужу) заставило меня с величайшим терпением желать соединиться с ним; но со всем тем я старалась хладнокровно рассмотреть свое положение и рассуждала сама с собою о том, что мне предстояло выбирать. Оставляя мужа, с которым я пять лет была счастлива, возвратиться в Россию и жить там в кругу семейства во всяком внешнем удовольствии, но с убитой душой или из любви к нему, отказавшись от всех благ мира, с чистою и спокойною совестью добровольно предать себя новому унижению, бедности и всем неисчислимым трудностям горестного его положения в надежде, что, разделяя все его страдания, могу иногда с любовью своею хоть мало скорбь его облегчить? Строго испытав себя и удостоверившись, что силы мои душевные и телесные никак бы не позволили мне избрать первое, а ко второму сердце сильно влечет меня…»

Вот что всегда занимало Спицына. В 1856 году император Александр II простил всех декабристов и разрешил им покинуть Сибирь по желанию. Уезжал и муж, переживший в ссылке жену и детей. Сюда, в монастырь, к могиле, он пришел перед отьездом прощаться.

Вот какую картину хотел писать Спицын для себя самого, для Веры, которую он любил и потерял, а потом потерял и часть себя.

…Примостившись на лавочке в монастырском скверике, он делал наброски. Князь. Высокий худощавый человек склонился к надгробию… Завтра он навсегда покидает этот город, и никогда больше не сможет прийти на могилку, к детям, что нашли последний приют в этой земле.

Спицын рисовал, стиснув зубы, словно превозмогая сильную боль и волнение. Лист за листом принимали их, пока не стемнело и работать дальше становилось невозможно. Спицын обессилено прижал альбом к груди и замер. И никто, ни один прорицатель, ясновидящий не мог бы сказать, о чем думал художник Спицын в этот момент. Да так уж ли важно знать об этом…

Спицын возвращался домой уже в сумерках. Он чувствовал, что и в этот раз не сумел преодолеть какую-то внутреннюю высоту, которая задавалась сама по себе, не сумел найти ту единственную интонацию, которой бы поверили, глядя на холст. Но именно сегодня он был, вероятно, ближе всего к этому.

…Спицын вернулся в мастерскую опустошенный. Все его силы остались там, в воспоминаниях, в той любви, которую он так бездарно растерял.

…В то же самое время к своей мастерской подходил Кокорев. У него было не просто хорошее настроение. Счастьем светились глаза, да что глаза, казалось, он весь с ног до головы излучал положительные эмоции, ведь ему удалось поймать тот самый свет, который и делает одного художника не похожим на другого.

 

Глава девятнадцатая. Дело для Федяя

А между тем карикатуры на Майкова, выложенные в Интернете, стали давать неожиданные результаты. Комментарии говорили сами за себя.

«Майков, брателла! Ты ли это? Сколько же бабла ты выложил за эдакую красотищу?»

«Ба! Какие люди! Ты снова при делах?»

«Майков, сука! Тебе крышка. Я найду тебя и накажу»

«Ах ты мой сладенький поросеночек»

«Я помню!»

«Урод! Отдай мои деньги!»

«Рейдер-перехватчик долбаный. Как таких земля носит!»

«Лгун!»

Несмотря на карикатурный вброс в сеть, Майкова быстро распознали и обсуждали, не стесняясь в выражениях и эмоциях.

Когда Майков увидел «искусство портрета» в Интернете, то в первые минуты впал в прострацию. Это могло разрушить не только его планы на ближайший судебный процесс по делу Спицын против Чижевского, но и доставить большие неприятности в будущем. Столько усилий и все коту под хвост?!

Майков сразу догадался, чьих рук это дело. Поквитаться с Федяем он всегда успеет. Сейчас не время, дабы не вызвать еще больше внимания к собственной персоне. Да и потом виртуальное пространство туманно, не персонифицировано и в этом его, Майкова, спасение. Главное, не подкидывать пищу для новых разговоров и разоблачений. Ну, выложил слюнтяй что-то похожее на Майкова. Ну, написали ему разные гадости. Поди докажи, что это именно он.

«Ах, Федяй, Федяй! Ты разрушаешь всю мою игру. А проигрывать Селине и Вигдору я не собираюсь! Попер против своих, паскудник. Ну, погоди. Считай, что на перспективу ты уже доигрался».

Разумеется, больше всего Майков опасался своих. Никому ничего особенного он не сделал, но обиженных хватало во все времена. Каждому мил не будешь. Тем более после неудачного в итоге рейдерского захвата его как юриста обвиняли во всех смертных грехах.

«А что они смыслят в этом рискованном деле, критики тупые. Разве я не предупреждал их, что лучше замахнуться на проблемный бизнес: заводик или ферму взять – пару пустяков. Вон их сотни валяется по всей области, все на ладан дышат. Но это сегодня, а завтра эти здания и земли пойдут „на ура“. Нет, подавай то, что шевелится. Никто не хочет ждать. Подгоняй автопарк, завод, земельные участки под строительство. А их тронь и сразу вопли, словно мир перевернулся. Но уж если срослось, взяли таки, так давай зарабатывай по-быстрому – избавляйся по-умному – продавай! Так нет, мы теперь будем цивилизованными владельцами. Идиоты! Три недели гуляли, потом к морю поехали. Ну как раз к аресту назад и прибыли».

Майков покосился на компьютер и доску. В раздражении и тревоге, что такая блестящая операция может бездарно провалиться, Майков не мог придумать, какой следующий ход необходимо сделать для движения к победе. Он знал это свое состояние, когда раздражает все – даже сам себя. Тут нужно время, пока в организме одни химические процессы перейдут в другие и настроение волшебным образом улучшится. Не до игр умов сейчас. Спасать нужно все, что уже сделано.

И тут Майкову пришло в голову, что исправлять ситуацию он будет руками Федяя, этого жалкого папенькиного сыночка.

…Федор уже и сам был не рад своей выходке. Увидев комментарии на карикатуры, он стал справедливо опасаться, что Майков наверняка отомстит. Ладно бы наорал или даже пару раз стукнул, но он может натравить своих друганов, а они, чего доброго, покалечат на всю жизнь. А то урежет призовой фонд после победы в судебном процессе. В общем, ни то ни другое ему категорически не нравилось. А как исправить ситуацию Федор не знал.

«Что же теперь, мне стреляться? Ну сморозил глупость, так он первым меня обидел и разозлил как! В конце концов пусть Майков сделает скидку на творческую натуру. В следующий раз пусть не напрашивается…»

Ожидая звонка от Майкова, внутренне Федор уже приготовился получить по полной программе. К полнейшему удивлению, тот даже не заикнулся о его художествах. Ни слова, ни намека о рисунках, выложенных в паутине. Такая «забывчивость» Майкова еще больше испугала Федора. «Мало ли что он задумал», – промелькнуло в голове у парня.

– Привет, привет Федяй, – совершенно спокойно произнес голос в трубке. – Надеюсь, узнал?

– Узнал. Как не узнать.

– Отлично, хорошо, Федяй. План у нас такой. Ты пойдешь к Алевтине Павловне и скажешь, что было бы неплохо провести пресс-конференцию и экскурсию для журналистов перед заграничным турне лесовских музейных экспонатов и вернисажа твоего па-па.

– Я?! Прессуху? Да ты чего, Майков, ты чего. С какого боку-припеку я-то? Тоже мне нашел ньюсмейкера.

– Вот видишь, какие красивые и дельные слова ты порой произносишь. Это лучше, чем рисуночками-карикатурочками сеть засирать. Ну да, как же, весь в папу пошел, рисуешь… Не поёшь случайно?

– Прости, Майков, я обиделся в тот раз, ну и…

– Вот поэтому ты пойдешь к Алевтине Павловне, и скажешь, что было бы неплохо провести пресс-конференцию и экскурсию для журналистов. Это необходимо сделать, обязательно. После твоих шалостей с рисунками мои не самые хорошие знакомые оживились. Скажу тебе честно, не всех я хотел бы видеть в день рождения за своим столом.

И не дай бог, чтобы Алевтина Павловна увидела разброс мнений, который ты вызвал к жизни. Нам нужно как можно быстрее подогреть прессу, возбудить общественное мнение к будущей выставке твоего па-па, обмену музейными сокровищами. Чем больше позитива, тем выше наши шансы в судебном процессе.

– Алевтина и разговаривать со мной не станет. Кто я для нее?

– О, ты Федяй, сын своего отца. А немцы хотят именно его вернисаж. Скажешь, что твой папенька тебя уполномочил, подсказал, что вовремя нужно доложить общественности о таком ярком событии. Ты его представитель, и это совершенно нормально. Расскажешь, как тяжело живется художникам, разрешаю тебе осторожно пройтись по чиновникам, которые спят и видят, как бы содрать три шкуры с живописцев, хотят выжить их из мастерских. А мастерские продать по дешевке своим детям. Да ты, кстати, книгу Чижевского про любимый город-то почитай. Полезно будет, когда про папенькино творчество рассуждать начнешь. Книжка, между прочим, ничего себе, на большом материале сочинялась.

– Ты сумасшедший, Майков

– Я, Федяй, homo sapiens. А вот твою принадлежность к роду человеческому еще придется доказывать. Давай, Федяй, действуй. И постарайся меня не огорчать впредь. Злой ты мальчик, гляди, обижусь. Уйду от вас и ничего ваша семейка не получит

…Алевтина Павловна идею пресс-конференции одобрила сразу. И даже похвалила Федора за инициативу.

– Ты, Федюша, молодец какой, хорошую идею подсказал. Давай скоренько позовем акул пера. Марианночка сейчас же обзванивать всех начнет. Я про контакты с немцами расскажу, про новые проекты. А ты уж будь так любезен, про художника Спицына подготовь материал. Ну, знаешь, чтобы интересно было. Сам-то придет?

– Нет. Вряд ли, забот с вернисажем много.

– Жаль. Ну он в своем амплуа, привет ему от меня. Зря сторонится прессы. Давай, Феденька, готовься. Блесни всем богатством своих мыслительных закромов. Давно мы с журналистами не встречались, а тут и повод есть. Завтра к десяти и приезжай. Не опоздай, а то понапишут такого…

 

Глава двадцатая. В гости к Икифорову

Селина ехала в Акатск. От Лесовска до Акатска 500 километров. Да хоть бы и вся тысяча. Засиделась. Давно никуда не выбиралась. Акатск – это, конечно, не место отдыха и здешние дороги не автобаны, но все равно хорошо. Селина давно убедила себя: любое движение во благо.

В Акатске прописан Икифоров, которому по официальной версии Спицын передал авторские права на часть своих работ. Селина была уверена, что сделка мнимая, но для суда нужны доказательства. В процесс Икифоров, разумеется, не явится и в Акатске-то его тоже нет. Но теория погружения в материал, которой следовала Селина, утверждала, что ехать в Акатск нужно по всякому – есть там Икифоров или нет.

…И до чего же хорошо мчаться в хорошей машине, с хорошим водителем. Сто километров сна. Сто километров воспоминаний. Еще сто просто созерцания. Пятьдесят отведем на размышления о прожитом, еще сто о том о сем, и напоследок о себе любимой. И вот он, Акатск, как на ладони.

И как же любила Селина гостиничные номера. Будь ее воля, просто уезжала бы время от времени и селилась в отеле и никуда бы не выходила день-другой.

…Дорога за размышлениями и воспоминаниями, и правда, заканчивалась быстро. Машина резво подлетела к лучшему отелю Акатска. Селина выпорхнула из салона, буквально впорхнула в холл к гостиничной стойке.

И вот она уже в номере….

Большая кровать для Селины заменила и стол и стул. Она раскидала перед собой карточки словно колоду для пасьянса.

– Майков – Спицын – Икифоров – Шпенбах. Второй и последний тут, в Акатске, пожалуй, лишние. Почему? Да потому, что всем дирижирует Майков. Спицын и Шпенбах явные аутсайдеры. На Икифорова завязали авторские права художника. Икифорова выставляют потерпевшим. Легенда Майкова и соответственно договора гласит, что он потребовал деньги у художника и тот безо всяких отдал ему крупную сумму, как и было прописано в договоре.

Селина убрала «аутсайдеров» и перед ней остались только две карточки: Майков – Икифоров.

– Попробуем поразмышлять и выбрать тактику соревнования с истцом. Что говорит нам исковое заявление Спицына, которое, конечно же, сочинял сам Майков?

Первое. Мы уже знаем, что Спицын заключил договор с Икифоровым о передаче прав на использование своих произведений

Второе. Икифоров получил права не просто так. Каким-то образом он вступил в сделку с иностранным подданным Шпенбахом. Скорее всего, Шпенбах окажется таким же подставным лицом, как и сам Икифоров. Но лицом реальным. Под Шпенбаха Икифоров и заключает договор со Спицыным. Майков пашет глубоко: афера просто блеск. Шпенбах исчезает и появляется вновь как владелец артгалереи «Шпенбах и сыновья», чтобы устроить обмен музейными выставками. Никакой галереи нет. Просто Майкову нужно общественное мнение. Им он хочет поддержать интерес к Спицыну и на судебном процессе заручиться поддержкой всех, кто жаждет этого культурного события – обмена музейными сокровищами. Они так хотят его, что поверят в любую чушь, лишь бы она была правдоподобна.

Все у Майкова ладно и складно и доказать, что Спицын и Икифоров потерпевшие, довольно просто.

Посмотрим на доказательную базу. В перечне документов искового заявления девять расписок Икифорова, которые гласят, что Спицын выплатил ему кругленькую сумму в качестве неустойки за публикацию рисунков в книге Вигдора.

Договор и расписки Икифорова – документы реальные, они подписаны. Но! Откуда у Спицына во время кризиса такие деньги? Предположим, что-то продал. Следовательно, деньги получил и должен был их задекларировать. Поработаем с налоговой. Сделаем запрос, платил ли Спицын налоги с полученных сумм? Но и у Икифорова такие большие деньги должны были быть задекларированы. Попросим дать справочку суду о заработках господина Икифорова.

Итог я предвижу такой: ни тот, ни другой налогов не платили и заработки не декларировали. Тогда можно вполне предположить, что все эти неопровержимые доказательства Майкова – банальный подлог. Так что тут, господин фокусник, вы плаваете на удивление мелко. Да, минуточку, Икифорова, мы, возможно, найдем, а возможно, и нет. Но ведь есть расписки. Их много. Есть договор с его подписью. Почерковедческая экспертиза докажет, что это подписи не его. Почему-то я в этом не сомневаюсь: все документы скорее всего сработаны одним лицом – тобой, Майков.

…Как и ожидалось, поиск Икифорова в Акатске результатов не дал. Точнее, результат как раз был, суду важно знать, что ответчик лично побывал по месту жительства одного из важных фигурантов дела, который давным-давно. по рассказам соседей, по данному адресу не проживал. Добросердечные старушки рассказали, что, вернувшись из армии лет восемь назад, Икифоров женился на хорошенькой девушке по фамилии Майкова, которая снимала у его родителей свободную комнату, и они уехали в Лесовск строить свою семейную жизнь. Родители умерли, и квартира сдается студентам.

От таких новостей Селина готова была проехать еще 500 километров в любую сторону без остановки. Значит, Икифоров в майковской афере возник не случайно. Тот подтянул его, что называется, по-родственному. Кадровый голод не только у добропорядочных предпринимателей, но и у аферистов.

…В то же самое время в Художественном музее собралась пресса. «Позитив нынче в моде», – приговаривала Алевтина Павловна, лично встречая гостей у парадной лестницы.

– Проходите, дорогие. Устраивайтесь поудобнее, – ворковала она, чувствуя, что это ее звездный час. В пору кризисов и неудач культурные события как нельзя кстати всем: и политикам, и чиновникам, и собственно им, работникам культуры, поскольку только они и поддерживают у горожан хорошее настроение и настрой.

Федор тоже был в ударе. Он оделся по случаю: костюм сидел на нем отлично. Примеряя его, вспомнил крылатую фразу: «Главное, чтобы костюмчик сидел». Тот, кто произнес ее первым, попал в самую точку!

Когда Федор предложил Алевтине Павловне собрать журналистов, она, к его удивлению, не колебалась ни минуты, даже не усомнилась в этом. Федор все ждал, когда она спросит, а при чем тут, собственно. он сам, но и этого не произошло. Сыну художника, вернисаж которого будет открывать выставочные дни, Алевтина Павловна явно благоволила. Да если бы даже теща Спицына или его внучатая племянница решили прийти на встречу и усесться в президиум без приглашения, она бы не возразила.

…И все прошло просто замечательно, все оказалось к месту и времени. Алевтина Павловна представила Федора и назвала его главным распорядителем вернисажа известного художника Спицына.

Уже к вечеру в эфире пошла информация о зарубежной деятельности музея, о вернисаже Спицына, Лесовске в его творчестве, о настоящем прорыве в культурной жизни города.

Майков с удовольствием наблюдал эту «культурную» дезу и уже готов был согласиться, что искусство – мощное оружие в руках, умеющих им распорядиться. В какой-то момент он и сам поверил в предстоящий культурный обмен и даже стал подумывать, а почему бы и в самом деле не осуществить что-то подобное.

Он был доволен происходящим на «культурном фронте». Теперь общественное мнение будет подогревать само себя. Попробуй тронь надежду «миллионов» – выставку лесовских художников в Германии, персональный вернисаж Спицына! Какая наглость, без согласия известного труженика мольберта опубликовали его работы. Вернисаж под угрозой, немецкие специалисты расстроены, неужели в Лесовске не соблюдается закон об авторском праве. И какой судья подставится под такой каток? Раз общественное мнение требует, суд защитит мастера офорта, краеведа и земляка от наглых пиратов. Так что, Селина Ивановна, вы в своей тактике проиграли вчистую.

…. Если бы Селину спросили, верит ли она в провидение и судьбу, она бы попыталась отшутиться, поскольку была твердо убеждена: мы порой ищем не там, где надо, а там, где уже ничего нет. А самое важное и необходимое приходит само собой – неожиданно, незаметно, тихонечко, не впопыхах, не запыхавшись после длительного и трудного маршрута, словно бы заранее, загодя, готовится объявиться… Как уж это назвать – судьбой, предопределенностью?!

В то самое время, когда Майков мечтал о выигрыше судебного иска и победе на Селиной, она спускалась в гостиничный ресторан поужинать.

Селина тоже имела все основания считать себя стороной не проигравшей. Узнав, что жена Икифорова – родная сестра Майкова, она уже точно знала свои ближайшие действия в этом деле.

Акатск, между прочим, был негласной столицей лесовского лесного края. Здесь, кроме ГЭС и ЛЭП, на энтузиазме и вере в скорое счастье понастроили огромных заводов и фабрик по переработке таежных богатств.

Иностранцы здесь не выводились. Первые лет пятьдесят ездили, чтобы убедиться: советскому государству удалось таки сотворить чудо в непроходимых лесах. Даже с далекой Кубы приезжал команданте Фидель Кастро, который что-то разглядел внизу с многометровой высоты плотины Акатской гидроэлектростанции.

Потом, после того как в стране все изменилось, иностранцы зачастили с капиталами, которые очень выгодно вкладывались в это море тайги.

Вот и сейчас за ужином встретились владельцы самого крупного лесного холдинга. Им было о чем поговорить. Весь предыдущий и сегодняшний день инвесторы провели на лесных делянах, у заготовителей, несколько часов летали над огромной территорией своих капиталовложений.

Что и говорить, размах! И когда стало ясно, что деньги работают, проекты осуществляются согласно планам и акционеры могут спать спокойно, они могли позволить себе дружескую вечеринку.

Увидев большую компанию в зале, Селина решила было перейти в соседнее маленькое кафе. Вот чего не хотелось ей этим вечером, так это слушать громкий хохот и скабрезные разговоры подгулявших мужиков; а то еще пригласят потанцевать.

И тут она услышала, что ее позвали. Громко и отчетливо с того самого большого холостяцкого стола звали именно ее.

– Селина, Селина, господи, это же Селина, лучшая студентка нашего курса! Вот это да, как же давно мы не виделись. Селина, присоединяйся к нашей интеркомпании.

На встречу ей с распростертыми объятиями семенил однокурсник Юрка Кузькин.

– Нет, ну ты посмотри! Красавица, конечно, красавица, ничуть не изменилась

– Юра, привет. Что ж ты так орешь-то на весь зал.

– А чего не орать, у нас за столом все хорошо, ты вот как с неба на голову свалилась в наш уголок.

– Юр, может, не пойду я к вам, пьете поди и похабные анекдоты травите. У меня сегодня лирический настрой: бокал вина, свеча, сигарета.

– Дорогая моя, о чем ты? Какая пьянка, какие анекдоты. Там добропорядочные «форинги» сидят общим весом миллиардов в восемь. Американские, голландские и норвежские акционеры. Инвесторы! Два дня летали над тайгой. В самый клещевник лазали, чуть ли не каждую ель и кедр руками трогали. Дотошные парни, скажу я тебе. С их капиталом я бы точно по тайге не шатался.

– Потому, Юрик, ты и не капиталист, что не любишь с елками обниматься.

– Так они колючие, – захохотал Юрка. – Пойдем, пойдем, прошу тебя. На часок. А потом придумаем причину, и ты растворишься как в тумане. Неужели неохота с настоящими мильенерами познакомиться. Помоги мне скрасить этот мальчишник.

…Мильенеры встретили Селину дружным «ура» и потом долго допытывались у юриста и переводчика, одновременно Юрия Кузькина, все ли они сделали правильно и интеллигентно?

Тот кивал головой и радостно смеялся. Зная Селину, он был уверен: вечер удастся на славу и премия у него в кармане.

– Они спрашивают, кто ты и чем занимаешься, а еще интересуются, почему ты пришла в ресторан одна.

– Ну вот, началось, – улыбнулась Селина и зашипела Юрке на ухо. – А больше они ничего не спрашивают?

Юрка отрицательно помотал головой.

– Ну тогда скажи им, что в настоящее время я эксперт по авторским правам и специалист в области художественного искусства. Очень тесно работаю с местными художниками и музеями. Вот сейчас одна частная немецкая артгалерея «Шпенбах и сыновья» предложила подготовить большую программу для Дрезденского музея. Они хотят показать европейскому зрителю самобытное творчество лесовских мастеров.

– Во даешь, из специалиста по конституционному праву в галеристки. Это так в твоем стиле, Селина, – с восхищением произнес Юрий.

Когда он перевел все, что придумала Селина, «инвесторы» явно оживились и, не сговариваясь, стали передавать Селине свои визитки.

– Селина, я не знаю, что переводить.

– Давай, так сказать, общее мнение народа.

– Не получится. Тут каждый про свою коллекцию рассказывал. К примеру, Анри Валери, у него есть Тициан, Рембрант и несколько графических полотен Пикассо. А вот у сэра Джорджа Берримора – Ренуар, Сикейрос и Айвазовский. Далее мистер Том Курмански, у него, ты не поверишь, Рафаэль. Но он хотел бы тоже познакомиться с местными художниками, и если бы ты смогла прислать ему фотографии их работ и дать рекомендации как эксперт, он, очевидно, купил бы несколько картин для своей коллекции.

Селина всплеснула руками.

– Прекрасно, господа! Чудесно! А вы подумайте, что если именно ваш лесной холдинг возьмет и проведет выставку наших художников у вас на родине, а следом привезете своих художников в Акатск и Лесовск?! Отличный проект, господа, замечательные связи с общественностью!

Юрик переводил. Селина с любопытством следила за тем, как по мере перевода оживлялись господа «мильенеры».

– Слушай, Селина, твоя идея им очень понравилась. Еще чуть-чуть и они позовут тебя на работу. Ты очаровала их за несколько минут. Как тебе такая перспектива?

– А что, положат хороший гонорар, пожалуй, и соглашусь, по совместительству. Ближайший месяц я очень занята парочкой бестолковых творцов современной культуры, потом свободна как ветер!

«Мильенеры», услышав перевод, вежливо закивали головами, стали перекидываться репликами.

Наконец слово взял Том Курмански и предложил выпить за Селину, которая сделала их вечеринку осмысленнее и романтичнее. Том сказал, что он и его компаньоны вынесут этот вопрос на правление холдинга. Но здесь сразу три вице-президента, а это большая вероятность, что проект будет осуществлен.

И неожиданно для всех Том Курмански закончил по-русски:

– Спасибо вам, мы рады знакомству и такому неожиданному повороту событий.

Селина захлопала и неожиданно для всех, перегнувшись через стол, поцеловала бизнесмена. Тут уж все стали аплодировать, а растроганный Том покраснел и стал что-то говорить Юрию.

Селина обратила внимание, что при каждом слове Курмански у Юрки менялось выражение лица.

– Ты почему не переводишь? – прошипела Селина, улыбаясь. – Том, видимо, реально решил подарить мне «мильен». Не томи.

– Сегодня твой день. Ты свалилась сюда с неба и вот, получай свой небесный миллион.

– Что, правда, «мильен»? – расхохоталась Селина.

– Можно сказать и так. Из главного офиса компании тебе придет приглашение для проведения переговоров и подписания соглашения о культурном обмене. Но это полдела. Ты получишь возможность посетить пять городов и любые музеи в них, чтобы выбрать экспонаты для будущего обмена.

Пока Юра переводил, Селина делала вид, что так и должно было быть. Но поскольку «так» случается только в сказках со счастливым концом, Селина подумала, что, возможно, это какое-то стечение обстоятельств. Возможно, где-то с кем-то что-то случилось, а ей выпала компенсация. Она вообще верила в равновесие всего: к примеру, если кому-то хорошо, то наверняка кому-то плохо. ибо счастья на всех, увы, не хватает.

– Юрка, – прошипела Селина, улыбаясь. – Юрка, это не переводи. Он что, втюрился в меня, да? С первого взгляда, да? Или он что-то курил такое, чего я не знаю. Мамочки мои, я еще нравлюсь «мильенерам»!

В голове пронеслось: «Вот так-то, Майков! А ты решил, что на простачков напал, хотел с нас сто тысяч евро слупить. Держи карман шире, со мной все „мильенеры“ мира». И Селина расхохоталась. Все решили что это от неожиданности услышанного, необъяснимой русской души и «такого» характера, и тоже расхохотались.

Неожиданная вечеринка длилась до утра. Читали стихи на русском и польском, пели песни на английском. Играли в бутылочку и все трогательно и целомудренно целовались между собой, потом заказали музыкантам русскую народную песню и долго играли в ручеек… И конечно, голосили про мороз, про догадливого есаула, про странную кручинушку, совершенно не понятную «мильенерам», но такую тоскливую и жалостливую, про атамана, с которым не приходится тужить. В общем, вечерника удалась.

 

Глава двадцать первая. Шпенбах выходит на связь

Звонила Марианна. Судя по голосу, она была чем-то встревожена, и разговор начался без всякого приветственного вступления.

– Вигдор!

– Привет, хорошо, что позвонила.

– Вигдор, послушай меня. В музее прошла пресс-конференция для журналистов.

– А почему в голосе тревога? Когда в музей приходят журналисты, это же здорово! Или никто не пришел?

– Полный аншлаг. Такое впечатление, что космический корабль должен был стартовать прямо из выставочного зала. Сенсация! Все прошло просто замечательно. Директриса обьявила, что в скором времени будет сформирован оргкомитет по подготовке международного музейного обмена. Федора представила как члена комитета. Он был в ударе. Вел пресс-конференцию. Трезвый он даже ничего!

– Я ревную!

– Перестань. Но Федор действительно хорошо справился с ролью ведущего. Он замечательно управлял журналистской братией. И знание предмета ему помогало.

– Тогда что тебя встревожило?

– А то, что я облазила весь Интернет, и не нашла даже намека на частную артгалерею «Шпенбах и сыновья»! Понимаешь, ничегошеньки! Странно все это. Такой музей, как Дрезденский, не будет иметь дело с кем попало. А тут полное отсутствие информации.

– Марианночка, успокойся. Слава богу, ничего не произошло. А то я уж было подумал, у вас ограбление века. Ну, посуди сама, а вдруг эти ребята живут по старинке и просто не стали создавать сайт, а может быть, дела у них идут так хорошо, что они обходятся без «паутины». Они ведь не торгуют оптом, не возят бананы из Эквадора или апельсины из Египта. Можно привести с десяток причин отсутствия в сети.

– Ну, положим, в это можно поверить, но на сайте самого Дрезденского музея нет и намека ни на какие обменные выставки, зарубежные поездки в Лесовск. Это как?

– Да ты просто детектив! Но и тут множество объяснений. Официальных переговоров пока не было?

– Не было.

– Специалисты друг к другу пока не приезжали?

– Не приезжали.

– Договор подписями не скрепляли?

– Не скрепляли.

– И самое главное, Дрезден пока еще не упал к ногам такого замечательного, тонкого и проницательного искусствоведа, как Марианна лесовская.

– Ааааа, какой ты несерьезный сочинитель. Хорошо, пусть будет так, как ты говоришь. Все равно мне кажется, как-то все уж больно просто складывается. Только не вздумай мне сказать в ответ: «Все гениальное просто!»

Оба рассмеялись.

– Что поделывает господин сочинитель?

– Обдумываю новую главу, в которой главная героиня – лучший знаток западноевропейского искусства эпохи Возрождения.

– Это хорошо, господин сочинитель. Надеюсь, знаток эпохи хоть чуть-чуть похож на скромного провинциального служащего лесовского музея.

– Практически прототип.

– Да?

– Конечно, но я в полной растерянности.

– Отчего же, господин сочинитель?

– А вот не пойму, этот самый знаток любит еще что-то кроме своей работы.

– Ой, я знаю ответ, я чувствую, что любит, любит, любит. И завтра господин сочинитель, не позднее обеда, при желании сможет в этом убедиться. А пока я пойду смотреть новости, где показывают этого искусствоведа. Потом сяду писать релизы для музейных изданий про пресс-конференцию и предстоящие «гастроли». Обзвонились уже. Даже из министерства интересовались. Вот как позитивные новости быстренько расходятся. Ну все, чмок-чмок-чмок.

– Бай-бай, мой вернисажный труженик, и передай спасибо искусствоведу за завтрашний обед.

Вигдор включил диск «Крылья» своей любимой группы «Наутилус». Представил Бутусова, сидящего на краешке высокого стула. Вот он прикрыл глаза и начал петь. Наверное, это помогает ему сосредоточиться, – подумал Вигдор. Он тоже закрыл глаза.

Я знаю, есть женщина, она всегда выходила в окно. В доме было десять тысяч дверей, но она выходила в окно. Она разбивалась насмерть, но ей было все равно. Правда всегда одна…

Правда-правда. Одна-одна. Женщина, окна. Двери. Марианна! Мне кажется, она тоже из тех, кто выходит через окно…

Размышления Вигдора прервал звонок. Он машинально посмотрел на часы. Ровно двадцать два.

– Слушаю!

– Господин Чижевский?

– Он самый.

– Простите за беспокойство. Это Шпенбах беспокоит, из Германии.

Голос, который раздался в телефоне, Вигдор бы отнес к человеку, не спешащему каждый день на работу. Этому звонку нужно и можно было бы удивиться, но не в этот раз. Что-то подсказывало Вигдору, инициативный звонок разрешит какие-то вопросы.

– Это владелец частной артгалереи «Шпенбах и сыновья»?

– Примерно так, осталось обзавестись сыновьями и самой галереей.

– Здравствуйте, господин Шпенбах. Не скрою, уже удивлен: вы немец, а говорите по-русски практически без акцента.

– Я такой же немец, как вы. Это фамилия моей жены. Шпенбахом стал из практических соображений.

– Чем обязан, господин Шпенбах, уж не на выставку ли вы решили пригласить меня в столь поздний час?

– Вот именно, о ней родимой и хочу прояснить ситуацию.

– Позвольте узнать, как вы нашли меня?

– Это самое простое, что можно сделать из Германии. Позвонил в ваш писательский союз, представился агентом международного издательства и мне любезно дали телефон, а попутно рассказали историю вашей жизни за последние пять лет. Все-таки, мы, русские – самый открытый народ.

– Итак, я вас слушаю господин галерист.

– Знаете ли, душой я все равно в Лесовске. Сегодня увидел сообщения в интернете о предстоящем обмене художественными коллекциями музеев и обалдел. Оказывается, я уже не просто Шпенбах, а видный частный галерист, возглавляющий компанию «Шпенбах и сыновья». Поймите меня правильно, кое-чем я Майкову, безусловно, обязан, но он совсем оторвался от реальной жизни. Сообщения на такую тему, а их уж слишком много в сети, да еще с конкретными именами, фамилиями, музеями вскоре станут достоянием и немецких русских, которые, как и я, по ночам ностальгируют у радиоприемников и компьютеров. И не может быть, чтобы парочка бывших русских немцев, узнав о приезде родного лесовского музея, не позвонила бы в Дрезденский за подробностями или с просьбой забронировать билетики. И что они услышат?

– Ничего они не услышат.

– Вот именно. Но они будут допытываться до истины и в итоге окажется, что все это блеф чистой воды. Но далее возникнет вопрос, кто такой Шпенбах? А я лицо реальное и окажусь втянутым в международный скандал. Поверьте, я помогал Майкову по делам заводским, но такое!

– А что ж вы раньше-то не отказались, так сказать, сотрудничать с ним?

– Он не поставил меня в известность о сути своего проекта. «Шпенбах и сыновья»! Полня чушь. У меня нет детей!

– Почему звоните мне, а не Майкову, я не знаю правил немецкой полиции.

– Но ведь вы именно тот человек, против которого Майков затевает судебный иск. Он просил меня стать, так сказать, покупателем каких-то картин местного художника. Сказал, что это чистая формальность, в России очень уважают иностранцев и идут им навстречу. Майков утверждал, что так он получит хорошую скидку, если в покупателях буду я. Точнее, человек с иностранной фамилией и паспортом. И я сыграл свою маленькую роль. Согласился подписать ничего не значащий договор с неким Икифоровым на приобретение картин. Но это же милая шутка, розыгрыш, ерунда. Но вымысел с музейным проектом, как говорится, совсем другое дело. Это уж слишком. Помогать вам и свидетельствовать против Майкова мне бы тоже не хотелось, но и в его афере участвовать – увольте.

– Понимаю. Что же вы хотите от меня, Шпенбах?

– Вы умный человек и наверняка придумаете, как избежать такого обмана. В неловком положении окажется прежде всего лесовский музей. Так сделайте что-нибудь. Может быть, вам удастся убедить Майкова перестать блефовать. Обьясните ему степень опасности.

– Нет уж, увольте. Я должен уговорить Майкова, который организовал против меня дело, вчинил иск в сто тысяч евро, отказаться от выигрышного, по его мнению, дела?

– Огромные деньги! Что же делать, не бежать же мне в джунгли Амазонки.

– Действительно, что будете делать вы? Беспокоиться по этому поводу мне как-то раньше не приходило в голову.

– Чижевский, давайте помогать друг другу. Я теперь добропорядочный немецкий гражданин. Мне все это ни к чему.

– Поверьте, мне тем более. Хорошо, я пока ничего не могу сказать конкретного. Как только что-то прояснится, свяжусь с вами. Телефонный номер высветился, я запомнил его. И бога ради, не звоните сразу же Майкову, если все, что я услышал, не блеф!

– Это вы зря, я все карты открыл и тоже надеюсь на понимание. Спасибо, надеюсь на звонок.

…Вигдор прибавил звук. Бутусов пел «Где эти крылья, которые нравились мне!».

«Ну дела, – подумал Вигдор, – всегда прилетает что-то, откуда не ждешь. Это сколько же тайн образовалось, о которых Майков даже и не ведает! Если учесть визит Селины в Акатск!»

Вигдор взял планшетник и стал накидывать перечень «козырей», о которых так любила поговорить Селина.

Частная галерея «Шпенбах и сыновья». Мнимый галерист Шпенбах не желает участвовать в майковских аферах.

Сестра Майкова – жена Икифорова. А ведь Икифоров – одно из центральных звеньев всей аферы, именно он якобы получил по договору авторские права на использование работ Спицына и первоначально действовал якобы в интересах Шпенбаха.

Все договоренности с Дрезденским музеем об обмене выставками и открытием вернисажа Спицына – блеф.

Впрочем, это все эмоции. На судебном Майков, во-первых, заявит, что факт существования или не существования частной галереи не имеет к делу никакого отношения. Во-вторых, кто чья сестра, жена, подруга может только наводить на размышления. Сами по себе родственные связи никоим образом не являются доказательством в деле об авторском праве. Наконец, выставочная деятельность и контакты музеев и вовсе дело музеев, а не судебного разбирательства.

Любой судья тут же сделает замечание за отвлечение от сути дела, а вот настроение общества и градус его жизни для любого судьи – дело вполне осязаемое. И уж коли город начинает «гудеть» по части вернисажа Спицына, то давление это на судью скажется непременно, и фон для принятия окончательного решения будет явно не в пользу Вигдора и Савелия. Хотя, конечно, когда все мелочи, фактики и нюансики собираются «до кучи», аргументы становятся весомее и от них уже трудно будет отмахнуться честному судье.

Все, что рассказала Селина по телефону о поездке в Акатск, конечно же, было важно. Теперь, когда проявился Шпенбах, нужно искать Икифорова. Он – важный свидетель и обладатель знаний. Только он может подтвердить, что сделка со Спицыным была мнимой…

 

Глава двадцать вторая. Портрет

Взглянув на свои пленэрные рисунки, художник Савелий Кокорев удивился сам себе. Он уже давным-давно не писал так. Все жило на этих работах, все светилось каким-то чудесным образом, словно под каждый его мазок подвели чудо-лампочку.

«Господи, ну до чего же хорошо, когда удается», – Кокорев поднял вверх руку, сжав кулак. Потряс ею, посмотрел на нее и изрек: «Когда ты ощущаешь в своей руке способность передать то, что сказать невозможно, то ты живешь полноценной жизнью творца».

Потом захохотал от удовольствия. «А ты, Кокорев, еще ничего, можешь, – пронеслось у него в голове. – На то ты и художник. Только много говорить стал сам с собой. Нужно узнать у Чижевского, это нормально или пора обратиться к доктору».

И в тот же миг с Савелием «что-то» произошло. Такое может случиться не только с художником, но и с человеком любой другой творческой профессии. Вот сидишь, ходишь, «живешь», одним словом, существуешь, «опустив руки». Все пребывают в таком состоянии по-разному. День, другой, третий. Кому-то достает часа, а кто-то не может выбраться неделями или даже месяцами. Творческая прострация, застой – тот еще диагноз.

А потом случается внутри что-то: торкнет, заискрит вдруг, расплавится. И тогда происходит нечто: все получается и рвется наружу, все играет и поет – словом, творится.

Вот и у Савелия что-то завелось внутри и пошло. Холст на подрамнике стоял давным-давно в ожидании нового заказа «по фотографии». И вот дождался кокоревского рывка.

…Он писал уже не ощущая, что стоит у картины много часов. Он жутко устал, он был прочти без сил.

…Савелий развернул мольберт к дивану, чтобы присесть, отдохнуть и оценить, что получилось. Но он и минуты не смог усидеть, рассматривая холст. Он так и заснул сидя, в одежде, при свете. Кажется, все изменилось до наоборот. Это картина внимательно наблюдала за художником, взвешивала и прикидывала, понравится ли ему. когда он проснется.

Так они и пробыли наедине друг с другом, чтобы в минуту пробуждения оказаться лицом к лицу.

…Звонок в дверь. Еще, еще. Требовательный, долгий.

Савелий проснулся. С удивлением обнаружил, что «уже» одет. Взгляд уперся в мольберт – так бы и сидеть, рассматривая то, что сделал вчера, подмечая каждый неточный мазок, но этот звонок не прекращался и трезвонил, отвлекая, как будто с каждым нажатием кнопки становился сильнее и пронзительней. От него надо было срочно избавляться. Он машинально встал и пошел к двери. Также машинально повернул замок и удивленно замер: на пороге стоял Федор Спицын, явно встревоженный и бледный.

– Севелий, отцу вдруг стало плохо. Сердце. что-ли, схватило. Корвалолчику отлей! У вас, художников, этот напиток должен быть в избытке. Мой-то все истратил. Пойду сегодня запасусь.

– Скорую вызвал?

– Да нет, Спицын попросил корвалолчик на сахар.

– Зайди, сейчас покопаюсь в своей аптеке. Что-то было, мы благодаря вашей семейной мастерской только и делаем, что сладенькое с лекарствами потребляем. Посиди, пока ищу.

Савелий пошел на кухню искать лекарство, а Федор, оглядевшись, присел на диван.

Посмотрел на холст и в буквальном смысле впился в картину взглядом.

– Нашел я вам корвалол, вот еще какая-то сердечная снедь, – начал было Савелий, возвращаясь в мастерскую, где оставил в ожидании Федора. Но тот не слышал соседа, застыв у картины. Похоже, он даже забыл, зачем пришел к Кокореву.

– Эээ, не буравь жадным взором. Не закончен еще, – буркнул Савелий, но догадался, Федор «любуется» не только мастерством художника.

– Савелий, а ты что, тоже знал Веру Засухину? Я вот намедни был в музейных запасниках и наткнулся на работу отца «Прима музыкального театра». На твоем холсте одно лицо с певицей, только твое моложе. Вы что, все на ней помешались? Она хоть пела-то хорошо?

– Откуда мне знать, что твой отец пишет. Он меня старше лет на двадцать. Я и не знал, что они знакомы. Фото случайно попалось, ну, вот и решил попробовать, давно хотел портрет сделать, а тут еще сон пропал. Все сошлось.

– По фото, говоришь? Странно, а холст просто как живой.

– Понравился портрет?

– По-моему, классно. Точь в точь как у отца. Я смотрел на его картину и мне показалось еще чуть-чуть и женщина запоет, а от твоего письма ощущение, что девушка сию минуту материализуется.

– Ладно, Федор, не забудь, за чем пришел. Там у тебя за стенкой папаша ждет. Неси лекарство, а скорую лучше вызови, от греха подальше.

– У него так бывает. Он называет это последствием творческого запоя. Тоже говорил работал всю ночь. Ты молодец, Кокорев, мне твой холст очень понравился.

– Иди уже!

Савелий закрыл дверь и потихонечку, словно боясь спугнуть кого-то присел на диван против портрета.

– Ну что, Адель, поговорим? Как ты тут ночь провела, не скучала пока я спал. Не боялась? Ах, да, свет горел, значит не было страшно. Скучно, говоришь, без собеседника. Прости, «отрубился», не дописал. Допишем обязательно. Как раз к возвращению с отдыха все будет готово.

Савелий поймал себя на мысли, что если бы сейчас раздался звонок, и в мастерскую вошла Адель, он был бы счастлив. И больше ни о чем Савелий не успел подумать. Он опять заснул тут же на диванчике у картины, свернувшись как в детстве калачиком. И как же замечательно спаслось ему в эти утренние часы…

…Лекарство подействовало и Спицын даже попросил Федора дать отбой «Скорой помощи».

– Позвони, извинись, скажи все хорошо. Они и рады будут, не успевают поди на вызовы. Отлегло, пусть торопятся к нуждающимся. А ты, Федь, побудь еще немного. После беги по своим делам, у вас молодых все быстро решается, на скоро. Чуть задержался и все, не упел, опоздал. И вот, еще, я очень рад, что тебе разрешили курировать мой вернисаж в Германии. Знаешь, получу гонорар и пойдем с тобой в хороший ресторан немецкий.

– Отец. Я хочу тебе сказать…

– Пива возьмем в тонких стаканчиках-пробирках. Так, кажется только немцы подают особые сорта.

– Отец, тут такая история. Я увидел…

– И, конечно, побродим по старому городу, послушаем орган.

– Господи, отец, услышь меня!

Спицын удивленно посмотрел на сына.

– Ты что-то говорил. прости, я невнимательно слушал.

– Да я еще не успел слово сказать. Ты вещаешь без остановки. А тебе бы полежать спокойно, поспать, что-ли.

– Какой сон, Федор, когда надо целый вернисаж готовить. Знаешь, я намедни в монастырь ходило, рисовал. Разволновался! Вот и прихватило. Не надо было к Кокореву ходить, еще подумает, что мы слабину дали, мириться вздумали.

– Да нет, папулечка, это очень хорошо, что я к нему пошел. И хорошо, что таблетки с каплями нашлись быстро, что его работу незавершенную на мольберте увидел. И после визита вопрос у меня возник, вы что оба на одной тетке помешались. Только на твоей картине она лет двадцать пять-тридцать назад написана, а на Кокоревской совсем еще юной, ну словно бы через эти самые десятилетия перепрыгнула.

Спицын поначалу словно бы окаменел, потом присел за стол. Долго молчали. Федор сверлил отца взглядом не мигая, ожидая хоть какого-нибудь обьяснения.

– Сильно похожа на Веру Засухину? – прервал молчание Спицын.

– Похожа? Ну да. Есть некоторое сходство, – сиронизировал Федор. – Но это ладно, а вот как обьяснить, что даже сквозь краски узрел я, хоть и художник-неудачник, а скорее человек с развитым воображением, некоторые физиономические черты своего предка. Это что ж получается, сестричка у меня обьявилась? Жила, так сказать, все эти годы под боком, а ты нас и не познакомил!?

Спицын встал, медленно подошел к Федору, потрепал его по голове.

– Ты, у меня единственный сын и не верь никому.

– А собственным глазам верить можно? Это ведь только картина была, так сказать искажение реальности глазами автора. А когда оригинал попадется?! Ох, и заигрались вы, папенька, что-то не так пошло, что то не так. А на сестренку забавно взглянуть. Мила! Очень мила собой.

– Федор, прекрати паясничать. – Спицын крякнул и схватился за сердце.

– Тихо, тихо, спокойно папа! Тебе сейчас орать то и не рекомендуется, раз моторчик барахлит, ты не думай, я не в обиде. И осуждать не буду. Это ваше дело. С маменькой коли узнает, сами разбирайтесь. Ты вообще-то молодца! Не каждый вот так тайны хранить умеет. Ладно, давай полежи, поотдыхай, а то и поспи. Набирайся сил, одним словом, перед вернисажем. А у меня интервью на ТВ – хотят узнать побольше о твоем творчестве. Я побежал, вечерком загляну.

…Услышав про Адель, Майков понял, что если эта история всплывет до начала судебного процесса, осложнений в его, как ему казалось тонкой игре, не оберешься. Дочка погибшей Веры Засухиной вызовет исключительно негативное отношение к Спицыну.

Мысленно он уже прокрутил бесконечные вопросы дотошных журналистов и сделал вывод – публика ни за что не простит художнику дочь-сироту. Ведь получается, что Спицын бросил девочку на произвол судьбы. Впрочем, отцовство надо будет еще доказать, но в будущем процессе, где Майков все хотел построить на образе добропорядочного и немного не от мира сего художника, которого обокрали «новоявленные» дельцы от искусства, этот факт биографии никак не клеился с дочкой сироткой.

– Что будем делать, Федяй?! Наши шансы выиграть дело близятся к нулю. Не дай бог, чтобы эта «Санта-Барбара» всплыла до или в начале процесса. Тогда считай мы на мели. Потом, хоть тоже нежелательно, но пусть, в середине, в конце, черт с ней с дочкой. Все уже устанут от бесконечных интеллигентских препирательств и публика переключится на что-нибудь другое. Значит и на суд давления не будет. Тогда судья будет разбираться исключительно в правовом поле.

– Так значит надо, чтобы сиротка Хася не «всплыла».

– Надо! Ясно как божий день. Ой, как надо! Эта стерва юридическая Селина Ивановна такого повода не упустит. Обязательно в ходе защиты использует… Я бы поступил так же. За пару дней раздул бы такую мыльную оперу, какой в Лесовске отродясь не видали. Какой уж тут суд и справедливый приговор. Все наши доводы в момент станут подвергаться сомнению.

– Майков, что ты ходишь вокруг да около. Значит, нужно, чтобы Адель до известного числа исчезла с нашего горизонта.

Майков зыркнул на Федора.

– Да нет, ты меня неправильно понял. Никто не собирается причинять ей вред, так сказать, физический или моральный. Ну, спрячем ее где-нибудь. В общем, нужно ее украсть и подержать под присмотром, пока ты дело выигрываешь.

– Спрятать, спрятать. В создавшихся условиях предложение дельное. Но вопросов слишком уж много. Напряги. Во-первых, мы не знаем, где она сейчас, во-вторых, как украсть и где спрятать. И, наконец, вполне возможно, что портрет девчонки Кокорев писал не случайно. А ну как они женихаются?! Тогда художник ее обязательно искать начнет. Поднимет «на уши» всю полицию!

– Скорее всего так оно и есть. Судя по портрету, сестричка сильно его впечатлила.

– Давай, Федяй, так поступим. Раз девица ему небезразлична, последим за Кокоревым, глядишь, он сам к дочке Засухиной нас приведет. А там решим, что делать дальше. Ох, не нравятся мне эти лишние хлопоты. И без того все сложно.

Следить за художником Майков попросил Икифорова, у которого была своя старенькая четверка «Жигулей», незаметная и очень подходящая для такого дела – вряд ли кто заподозрит невзрачного водителя неприметной машины в слежке.

Но тут Майкову опять несказанно повезло…

…После звонка Майкова Икифоров быстренько оформил отгулы и «заступил» на «дежурство», выставив машину как раз напротив подъезда Кокорева. За непыльную работу наблюдать за всеми входящими и выходящими Майков пообещал хорошие деньги и это согревало Икифорова гораздо больше, чем мифический договор с художником Спицыным и каким-то неизвестным немцем Шпенбахом.

Федор быстренько набросал для Икифорова портрет «разыскиваемой особы», так что тому осталось только наблюдать и в случае появления объекта срочно звонить Майкову.

Спрятать Адель на первое время решили в дачном домике майковской родни. Сам домик стоял на краю садоводства. В нем давно никто не жил подолгу. Огород вспахали под картошку и бывали здесь от силы два три раза за лето.

…Кокорев вел себя как обычно. Днем из дома, обратно поздно, когда сумерки перетекали в ночное время. И после в мастерской его долго не гас свет. Гостей не наблюдалось. И Икифоров, решив, что награда никуда не денется, устроившись на заднем сиденье «четверки», спокойно заснул.

На самом деле Савелий Кокорев вел себя далеко не так, как обычно. Хорошо знающие его сказали бы со всей очевидностью – необычно.

Вот уже несколько суток он ложился спать сразу же после 12 часов и вставал в семь – начале восьмого утра, что совершенно отличалось от предыдущего расписания его жизнедеятельности.

Однажды, пробудившись ранним утром, Кокорев жутко захотел есть. И делал это отныне с большой охотой, с ужасом и некоторым ехидством поглядывая на свой стахановский чашко-тазик, в котором еще недавно помещалось черной-пречерной кофейной жидкости на троих, а доставалась ему одному. При этом крепость напитка была такова, что сон гулял отдельно от кофемана.

Все, что было в холодильнике «на холостяцкое счастье», уместилось на сковороде. Яичница получилась такая, как в студенческую пору в общаге – глазунья на сале с луком. К ней нашелся черный черствый-пречерствый, вероятно от давности и заморозки, ломоть бородинского хлеба.

Савелий по привычке потянулся было к «стахановке» кофейного разлива, но отчего-то передумал и заварил чайку. А все потому, что в самом углу холодильника обнаружилась баночка засахарившегося меда.

И кто после этого будет утверждать, что перед ним прежний Кокорев?! Он и сам, покуривая утреннюю сигарету, пытался нащупать корень обозначившихся перемен. Ничего в голову, кроме причинно-следственной связи с Аделью, не приходило. Но как она на расстоянии нескольких часов езды, пусть и по хорошей дороге, могла так воздействовать на его многолетние привычки, Савелий понять не мог, как ни старался.

Весь этот внутренний диалог он вел, поглядывая время от времени на портрет, который нравился ему все больше и больше.

Так рано Савелий давно не вставал и теперь не знал, чем заняться в утренние часы. Еще неделю-другую назад все было иначе…

На часах пробило девять. И он машинально позвонил Адели. Она ответила, как говорится, в ту же секунду, словно бы только и ждала с трубкой в руках его звонка.

– Я знала, что ты позвонишь. Вот просто знала и все.

– Привет, Адель, привет. Да я собственно решил узнать. как отдыхается?

– Отдыхается хорошо, но очень грустно.

– Ты сил набирайся. Спи побольше, ешь.

– Твоя забота трогает, но мне не хватает мастерской. Я поймала себя на мысли, что мы долго не работали.

– Это ничего, я пока поработаю за двоих. Вот вернешься, покажу тебе кое-что. Мне кажется, картина получилась – выставочная работа.

– Мой портрет?

– Ты что, видишь на расстоянии?! Об этом не знает никто. Ты не поверишь, писал всю ночь на одном дыхании.

– Кокорев, я это чувствовала. Значит, звезды сошлись, раз мы были вместе несмотря на расстояние. Слушай, Савелий, а можно я на часик-другой вернусь в Лесовск? У нас из санатория отдыхающих везут на экскурсию, вечером обратно. Кокорев, разреши мне хоть в полглазика посмотреть на себя. Меня ведь никто, кроме тебя, не рисовал.

– Да я-то что, хозяин тебе? Но, может, все-таки, отдохнешь вначале. Никуда твой портрет не денется.

– Кокорев, миленький, ты не поверишь, я соскучилась по твоей мастерской, по тебе, Кокорев. Соскучилась, непонятливый ты, художник. Так что, разрешаешь на полденечка сбежать от отдыха?

– Сбегай, беру грех на душу. Мастерская, вон, тоже скучает, а я давно… – Савелий осекся.

– И ты скучаешь? Все, бегу, дорогой мой художник. Жди.

…Икифоров увидел Адель издалека. Он завел машину и развернулся так, чтобы дверь автомобиля оказалась как раз напротив входа в подъезд. Едва девушка поравнялась с машиной, майковский подельник быстро распахнул дверь. Адель и вскрикнуть не успела, как оказалась в салоне, а после снотворного и кляпа отключилась, и машина рванула за город к дачному домику.

 

Глава двадцать третья. Исчезновение Адели

Обычно за девять дней до судебного процесса Селина уже имела козыри на руках. Многие противник мог бы просчитать путем глубоких логических сопоставлений, анализа, корреляции. Но был один, неожиданный, о котором и догадаться-то было трудно. Где, из какой колоды доставала она свои неопровержимые, бесспорные факты и аргументы никто сказать не мог, вплоть до того момента, пока она решала, что пришло время открыть карты…

Селина только что переступила порог Художественного музея. Нетрудно догадаться, к кому и зачем она направлялась.

Алевтина Павловна выслушала все и, к удивлению Селины, не упала в обморок, не стала произносить вполне уместные по такому случаю «Не может быть!», «Как такое вообще могло случиться!», «Эх люди, люди…». Она даже не пустила слезу. Селине показалось даже, что Алевтина Павловна ждала кого-нибудь, кто откроет эту тайну, сбросит информационную бомбу, которая накроет весь Лесовск: обмен художественными выставками, вернисаж – просто-напросто блеф!

– Так что, дорогая моя Селиночка, не очень-то вы меня удивили. Я догадалась обо всем на следующий же день. Позвонила в министерство, там у меня подруга давняя. На двоих мы скоро восемьдесят лет служим картинам и скульптурам. Рассказала я ей все, она хохочет, мол, совсем ты, подруга, спятила. Ну разве такие обмены частные галереи проводят. Тут страховки одной на сотню миллионов зарубежных купюр. В общем, если до разговора с ней я только сомневалась, то после была морально готова, что решили бабку одурачить.

А так хотелось верить, что нужен был этот обмен. Застоялись, понимаете, движения нет, эмоций не хватает. Художники в растерянности, подумала, ну вот, пусть хоть так немножко воспрянут духом, чего-нибудь в итоге придумаем. Все-таки заграница, объясним, что не срослось в последний момент. Не беда, подготовка не пройдет даром, новые приглашения не за горами.

А Спицына жаль, искренне. Он так это вернисаж хотел, словно в первый раз. Даже не знаю, как теперь ему об этом сказать. Вначале в Скорую позвоню, пусть на всякий случай подежурят у мастерской, не дай бог, что случится.

– Ох, рисковая вы, Алевтина Павловна. И как же вы хотели, дорогая моя, перед властью и общественностью оправдываться, так сказать, задний ход включать?

– А никак. Сорвалась, мол, выставка по не зависящим от нас причинам. Да вот, хоть про природный катаклизм расскажу. Наводнение в Европе у всех на слуху, Дрезден в опасности. Сама видала по ТВ – по улицам реки. Так что отступим без боя и потерь. Картины – достояние народа. А мы на страже его интересов. Топить картины под европейскими дождями никак нельзя.

– Хорошо, просто отлично, Алевтина Павловна. Но я предлагаю сделать все иначе.

И Селина подробно рассказала о предложении лесных миллионеров.

– Поэтому пока, до конца месяца, пусть себе все идет своим чередом. А накануне процесса, за день, за два, соберете пресс-конференцию и сделаете сенсационное заявление. Дескать, пока частная фирма тянула время, выставку перехватили лесники.

– Ох молодца, ох молодца!

– Да что вы, Алевтина Павловна, это, так сказать, стечение обстоятельств.

– Да что ты, Селина Ивановна. Это я про себя любимую. Ведь ночи не спала, все думала, открывать правду или потерпеть, пока притупится, так сказать, информационная свежесть. И вот вымолила, видишь, как все складно сложилось. Не так, так эдак! Ох, молодца… А может, дорогулечка, коньячку по рюмочке? Ради спасения нашего информационного пространства, а?

Селина выразительно посмотрела на часы: 10 утра!

– Да и ладно, дорогуша, повод-то у нас могучий, – заговорщически прошептала Алевтина Павловна. – Мы с тобой только что разминировали информационную бомбу. Вот так и делаются великие дела, в тиши кабинетов, под тихую музыку и шелест страниц, под неспешный разговор. Эх, была бы пятница, поехали бы с тобой ко мне на дачу. У меня наливочек по старинным рецептам великих художников целый подвал. Ну ничего, к лесникам твоим прикатим и с собой возьмем, как экзотический подарок. Пусть «форинги» нашу домашнюю опробуют.

…Из Художественного музея Селина направилась в офис.

Вигдор был на месте.

– Ты хоть когда-нибудь бываешь на людях? Как ни приду – шеф в кабинете. Неправильно это, народ в конторе ропщет. Мамки, бабки не могут даже на базар сбегать. Боятся!

– Ага, испугали ежа голом задом. Что-то раньше я такой боязни не замечал.

– Каждый день меняет жизнь, дорогой. Ну вот еще каких-нибудь двадцать дней тому назад не было у нас с тобой ни одного козыря в игре с Майковым и К, а теперь кое-что имеется.

– Действительно? По твоей классификации «ого-го»?

– Еще какое!

– Что мы имеем?

– Что мы имеем? Мы имеем отказ Шпенбаха участвовать в майковской затее. И следовательно, у Майкова возникает проблема с целой цепочкой вымышленных доказательств. Ведь Шпенбах – первое звено в договорной линии. Это ведь он просил Икифорова купить для него картины Спицына. Дальше мы имеем полный край выставочной аферы. Дрезденом в Лесовске и не пахнет, точно так же, как с вернисажем Спицына. Это должно серьезно подорвать ставку Майкова на создание благоприятного общественного мнения вокруг художника.

– Причем мнения, которое могло бы давить на суд.

– Фу, Чижевский!

– Простите, товарищ прокурор, влиять на суд.

– Все равно плохо, но точнее.

– А еще Майков ничего не знает про Адель. И скажу тебе, Вигдор, честно, больше всего я не люблю мужиков за слабость в отношениях. Знаешь, в одной хорошей песне есть слова: «Любить – так любить». Но все это, дорогой мой «писхатель», ничего общего не имеет с законом об авторских правах. Это всего лишь штрих к портрету художника Спицына, так сказать, аргумент на фактах, которые в итоге должны подтвердить нашу главную версию, которая состоит в том, что вся эта сделка по приобретению картин у Спицына, была мнимая. Целая цепочка поддельных договоров. Они ничтожные, и денег никто никому никогда не платил и картины у Спицына не покупал.

…Звонил Кокорев, он был явно взволнован.

– Вигдор, мне что-то тревожно за Адель. Позвонила вчера, сказала, едет в Лесовск. Автобус с отдыхающими на экскурсию в Лесовск отправлялся, хотела забежать в мастерскую. И вот, нету. Я ночь прокараулил – нету. Телефон молчит. С утра прозвонил по музеям. Действительно, была такая группа. Но Адель они не знают и поэтому ничего сказать не могут. В общем, не похоже на нее. Она всегда пунктуальной была. Что думаешь?

– Ничего. В санаторий звонил?

– Звонил, говорят, отдыхает такая в санатории. Они же не отслеживают передвижение своих клиентов. Не их забота.

– Действительно, не их. Давай до вечера, что ли, подождем. Все-таки Адель девушка самостоятельная. Мало ли где может быть. К подруге заскочила, по магазинам отправилась, дела домашние, в конце концов. Не объявится, начнем экскурсантов расспрашивать. Уж они-то такую девушку точно запомнили бы.

– Хорошо, но, честное слово, что-то тревожно мне. Понимаешь, тут еще намедни Федька Спицын приходил. Как раз перед тем, как Адель звонила.

– Зачем пожаловал?

– У Спицына старшего сердце прихватило, корвалол понадобился. Ну мы же не звери. Запустил я Федьку и пошел искать лекарство, а он, похоже, углядел портрет Адели.

– Отсюда давай подробнее.

– Да чего там подробнее. Нашло на меня, понимаешь, вдохновение что ли. Я впервые за много лет природу писал. К Лесовке вышел, так захотелось ее предзакатную «ухватить». Ну и пошло-поехало, работал до темноты и в мастерской продолжал. Что-то торкнуло внутри, толкнуло к мольберту. До утра работал портрет Адели…

– Так ты попался значит, того! Молодой влюбленный?

– Да не знаю, может, и того, как ты говоришь. Федька портрет углядел. И отцовский портрет Веры Засухиной он тоже видел, сам мне сказал. И потом спросил, отчего мы с его папашей одну и ту же девушку картиним. Только у Спицына он взрослая, а у меня молодая. Думаю, он и с отцом, и с Майковым поделился непременно.

– Наверняка, и это плохо.

– Господи, Вигдор. не нагнетай, и без того тревожно.

– Если, предположим, он стал расспрашивать отца, то, конечно, градус был высокий: упреки и обвинения Федькины, если разобраться, будут по делу.

Но если открытие достигло и ушей Майкова… Он, конечно же, решит, что мы обязательно используем Адель как пример нравственного падения Спицына. У Майкова идея фикс – включить в игру общественность. Он старательно лепит образ Спицына, эдакого чудаковатого маэстро, бескорыстного и небогатого деятеля культуры, верного своему городу. И если ему это удастся, то мы автоматически становимся чудовищами, алчными и бессовестными, которые только и думают, как нажиться на Спицине и ему подобных.

И если честно, мне твоего коллегу Спицына становится жалко. Как он перенесет известие о том, что вместо его вернисажа в Дрездене пройдет выставка Савелия Кокорева в Америке!

– Господи, Вигдор, не до шуток.

– А я, маэстро, и не шучу. Вот возьмем да и поедем в Америку покорять тамоших донов Педров.

– Я обиделся. – буркнул Севелий. – Есть в закромах Кокорева и настоящие работы.

– Ну вот, поглядим «настоящее» и повезем в штаты. Ладно, об Америке чуть попозже расскажу. Ждем еще час-другой и начинаем бомбить санаторий. А пока суть да дело, приезжай в офис. Отсюда и поедем, коли не будет известий от девушки.

…Кокорев появился в кабинете Вигдора и прямо с порога известил: Адель не звонила, в санатории не появлялась. Ждать нечего, нужно что-то предпринимать.

– Савелий, ну хоть ты-то головы не теряй. Ничего ужасного не происходит. Молодой девушке надоело сидеть в твоем замечательном Доме творчества. Она не художник, на пленэры не ходит, рассветы с мольбертом не встречает. Я думаю, поехала в город, подружку встретила, сидит себе сейчас с ней в кафешке…

– Адель не такая!

– Какая не такая? Она нормальная, это мы с тобой сумасшедшие: работа-работа-работа. Это мы покалеченные трудоголизмом, а есть еще нормальные хорошие люди, которые живут, ходят в кино, путешествуют и счастливы не от покорения очередной творческой высоты, а от того, что травка зеленеет, солнышко блестит. Понимаешь?

– Понимаю. Давай, короче, пиццу съедим и начнем действовать.

– Ладно. Уговорил, будем делать то и другое одновременно. Телефон директора Дома творчества имеется?

– Конечно, вот…

– Как директора зовут?

– Михал Михайлович.

Вигдор оторвал кусок пиццы.

– Мне кажется, пицца – это единственный продукт, который не мешает звонить, – он придвинул телефонную коробку поближе. – Помолясь, начнем.

Вигдор набрал номер. Ответили на удивление быстро.

– Михал Михалыч! Здравствуйте, Чижевский. Если помните. Спасибо, спасибо, что не забыли. Извините, ради всех святых, Михал Михалыч, не сильно отрываю от дел санаторских? Конечно, Михал Михалыч, приглашайте, непременно буду. Вот как позовете, так и приеду. И Савелия Кокорева прихвачу, он в последнее время очень много и продуктивно работает. Да не говорите, Михал Михалыч, плодовит Савелий стал, не иначе влюбился. Все больше на пленэрах, все больше природу созерцает. От заказов коммерческих стал отказываться. Вот и я говорю, это любовь.

Михал Михалыч, вот, кстати, и спросить хотел. У вас племянница Савелия отдыхает. Девушка 22 лет. Зовут Адель Засухина. И вот понимаете, обещала вчера в Лесовск нагрянуть, повидать дядю. И что-то не объявилась. Беспокоимся, Михал Михалыч, справьтесь, не случилось ли чего?

Спасибо, ждем, телефончик мой высветился? Замечательно. Приедем, приедем, и вечер проведем. На вопросы ответим, развлечем ваших отдыхающих. Вот, Савелий и выставку организует, небольшую.

Спасибо, Михал Михалыч, спасибо, будем ждать вашего звоночка. Прямо тут у телефона и замерли в ожидании…

– Слушай, Савелий. А ведь это отличная идея на денек-другой вырваться в Дом творчества. Протрясемся, организуем пикник-шмикник, попоем под гитару у костра. Красотища, а? Кокорев, ну правда, неплохо будет. Марианну возьмем, не возражаешь?

Мечтания Вигдора прервал телефонный звонок.

– Михал Михалыч, оперативно вы, сразу видно, старая школа. Значит, не возвращалась из Лесовска? Понятно. Спасибо, Михал Михалыч! Да мы тоже так думаем. С подружками, наверное, встретилась. Да, сейчас друзей прозвоним. До встречи!

– Я же говорил, что-то случилось!

– Ничего пока не случилось. Пока что она уехала в город и не вернулась в Дом творчества.

– А ко мне она не зашла, хотя собиралась. Ох, чует мое сердце, без Федьки не обошлось. Увидел портрет, сболтнул Майкову и Спицыну.

– Пожалуй.

– Давай звонить в милицию, органы безопасности, авторитетным людям.

– Звонить будет Селина. Она у нас по части силовых операций дока.

Чижевский набрал номер Селины и рассказал о происшествии.

– Буду через полчаса. Ничего не предпринимайте. Дождитесь меня.

 

Глава двадцать четвертая. Майков набирает очки

– Значит, пропала Адель?! Час от часу не легче. Я уверена, что с девочкой все в порядке. Если исключить страшную статистику, то без Майкова тут наверняка не обошлось. Ему сейчас никак нельзя перед процессом разрушать облик хорошего гражданина и бескорыстного летописца Лесовска, которого обокрали новоявленные дельцы от искусства. Без этого образа слезу из общества не выдавишь. А тут внебрачная дочь. Вы-то хороши, таким свидетелем не дали мне воспользоваться. В тайне держали. Вы же у нас парни гарные, совестливые, не хотели Адель травмировать, от разговора со мной ей, конечно, сразу плохо сделалось бы.

А Майков что, он негодяй! Такого случая не упустит. Такой козырь и чтоб в дело не пустить! Майков трезво рассудил: Адель – наш козырь, убийственный аргумент для всей его схемы. Так что, мальчики, без Майкова тут не обошлось. Ну и Федор, видимо, источник утечки информации. Единственное, что успокаивает, ничего страшного с девочкой не произойдет. Не тот случай.

Я займусь поисками через нужных людей, а вы потеребите Майкова, Федора. Иногда нужно птичку вспугнуть, чтобы из укрытия выманить.

– О чем говорить с этими проходимцами?

– Савелий, вы же художник, где ваше воображение? Ну как с таким настроением поедете в Америку открывать собственный вернисаж!

Савелий посмотрел на Вигдора, потом на Селину.

– Вы что, оба сговорились меня Америкой дразнить. Может быть, я чего то не знаю?!

– Ах, да, мы же не сплетничали с вами несколько дней.

Рассказ Селины о встрече с «толпой лесных мильенеров» в другое время повеселил бы.

– Действительно, все смахивает на розыгрыш, я бы даже сказала проще – подтасовку. Уж больно удачно складываются события. Шпенбах в нужный момент откажется от аферы, просто исчезнет «из общения», Майкову никогда не достать гражданина Германии. С вернисажем выяснится, что все это мыльный пузырь. Но директриса музея обьявит о новых планах, о том, что Дрезден для Лесовска не закрыт, что пока зарубежные партнеры изучают вопрос и рано или поздно обмен художественными ценностями состоится. А пока есть еще одно предложение – выставка в США. Город аплодирует, ибо два предложения всяко разно интереснее одного. И значит о Лесовске узнают не только в Старом Свете, но и в Новом.

Ну а то что общественность хорошо воспримет перемены, сомневаться не приходится. Так что аплодисменты новому гастролеру Савелию Кокореву. Его ждут великие дела! Аллилуйя, все счастливы. Занавес опускается. Настроение общественности продолжает быть приподнятым. И Спицына, кстати, никто не пожалеет, не скажет «Эх, пролетел мужик, ни за что. Во всем виноваты новые!». Ведь Дрезден формально никто не отменял, идея его жива, но мы знаем – только в афере Майкова и Спицына. Последний не мог не знать или догадаться, с кем связался.

Кокорев дико захохотал. Так, что реально испугал Селину и Вигдора.

– Какая Америка, люди! Какой вернисаж! Адель пропала! Нужно искать девушку, нужно трубить тревогу! Дайте мне телефон этого Майкова. Я распишу его собственными руками, лучше дайте его адрес, поеду и снесу ему полбашки.

– Спокойно, Савелий. Мы сейчас будем ему звонить и делать вид, что беспокоимся по другому поводу. Он умный, догадается. И если исчезновение Адели как-то с ним связано, он попытается что-то предпринять еще. Предположим, ее похитили и удерживают в укромном месте. Что он постарается сделать?

– Откуда мне знать, я не Мегрэ и не Пуаро!

– Это и хорошо, что среди вас нет сыщиков. Хватит адвоката с прокурорским прошлым. Он постарается предупредить своих подельников или тех, кто по его приказу украл девушку. Попрошу своих однокашников последить за Майковым. Так что потерпите чуть-чуть. И не дергайтесь, ради бога, даже не сомневаюсь, что с Аделью все будет хорошо. Еще раз – услышьте меня – не тот случай, чтобы причинить ей вред. Я вас покину на часок-другой, такие вещи по телефону не решаются. И чтоб без глупостей «писхтели-оформители»…

…Пока Икифоров с подельником везли Адель в заброшенный дачный домик, Майков застыл у компьютера. Он хотел написать следующий ход в игре с Селиной. И он рассуждал вслух, словно актер, репетирующий свою роль.

– Общественность – вот наш ключевой игрок в предстоящем процессе. Она уже заведена, город полнится слухами о культурном событии и для нее это событие вселенского масштаба. Спицын станет гордостью Лесовска. Сейчас всем нужен герой. Такое время наступило.

Ах, Селина Ивановна, сильный ход с Аделью, ничего не скажешь. Раскопала же где-то эту мыльную оперу. Расскажи пресса про внебрачную дочь, и все обвалилось бы в ту же минуту. Вместо краеведа и художника, бескорыстного служителя Лесовска перед изумленной общественностью предстал бы подлый человек, бросивший бедную девочку в беде. А тут еще маман погибла, значит, бросил сироту! Нет, с таким списков подвигов ни о каких победах в суде и думать нечего.

Но Селина и Вигдор пропажу Адель скоро обнаружат. А может, уже действуют. И они, разумеется, уверены, что к пропаже Адели причастен я. Это правильно. Уверены, но прямых доказательств нет. Что им потребуется? Спугнуть меня, заставить волноваться и действовать.

Для начала мне позвонит Селина Ивановна, а может быть, Чижевский или Кокорев. Потом они вспугнут Федяя и поинтересуются о чем-то не имеющем никакого отношения к Адель. Это на самом деле сигнал мне, Федяй доложит.

Да, пойму, но виду не подам, ибо буду ждать этого звонка. А вот из дома не выйду. Посмотрим на их терпение. Адель их козырная карта. Они ее, конечно, используют не сразу, а в нужный момент. Нам же козырь нужно перебить. Вот и подержим девочку на свежем воздухе. Икифоров на сей счет инструкцию получил точную.

Майков посмотрел на часы. Ровно пятнадцать. Сейчас Адель получит телефон. Над ней нависнут Икифоров и его дружок и она успокоит Чижевского, Кокорева и Селину. Наплетет под угрозами про подружку, неожиданную поездку к ней на день рождения, что все хорошо и она вернется через недельку.

Майков задумался. Поверят ли ей? Не почувствуют ли тревожные нотки? Один ее всхлип или крик и все дело насмарку! Пожалуй, не поверят, но уйдет главная тревога: с девушкой все хорошо, жива-здорова.

И тут Майкову пришла идея! Такой неожиданный ход сомнет всю оборону противника. Майков подмигнул компьютору, кивнул белому полю интерактивной доски и стал быстро записывать свой следующий ход.

…Пока Савелий и Вигдор готовились к разговору с Майковым и Федором в кабинет ворвалась Селина.

– Чем занимаетесь, «писхатели-оформители»? Надеюсь, вы без меня глупостей не натворили.

– Уже хотели звонить Майкову или Федьке!

– Ну, я так и думала, слава богу, успела. Звонить запрещаю. Еще раз на бис: с Адель все будет хорошо. Майков спрятал ее от нас, будучи уверенным – она наш козырь в игре с ним. Он строит высоконравственный и бескорыстный образ Спицына. А внебрачная дочурка разваливает его карточный домик. Мальчики, вы уже взрослые. Поверьте мне, очень скоро Адель позвонит сама и попросит нас не волноваться и не беспокоиться. Наберемся терпения.

…Потянулось томительное ожидание. Вигдор уткнулся в компьютер, Савелий пристроился в кресле, закрыл глаза, и трудно было понять, что на самом деле делает художник – дремлет после волнительных часов, обдумывает новый план вызволения Адели?

Селина пристроилась у стола, разбросала свою колоду, словно бы пыталась разложить новый пасьянс.

И звонок раздался. Все трое вскочили, телефонная трель, несмотря на ожидание, стала полной неожиданностью, как если бы она зазвучала в центре пустыни или таежной глухомани, где связи нет по определению.

Селина кивнула, и Вигдор поднял трубку.

– Чижевский, слушаю.

Глухой голос, явно искаженный, произнес:

– Кто будет разговаривать с Аделью? Включите громкую связь.

Вигдор переключил аппарат. Селина и Савелий подошли ближе.

– Это я, Адель, – услышали они голос девушки. – Со мной все хорошо, если это интересно.

– Адель, – Кокорев склонился над аппаратом. – С тобой действительно все нормально?

– Да, да, да! Не волнуйтесь, мне нужно побыть одной и хорошенько подумать. Только что я узнала историю моей мамы и художника Спицына. Мне нужно время, чтобы понять, как себя вести: встретиться с отцом я сразу не могу. Да и не хочу. И потом, говорят, у него слабое сердце. Спицын не знает, что я его дочь. Он вообще не знает, что у него есть дочь. У меня и у самой голова идет кругом.

Савелий, прости меня, я не смогла забежать к тебе. И не волнуйтесь, побуду одна, приведу в порядок свои мысли. Понимаешь, у меня появился отец! Почему все эти годы никто не захотел рассказать мне правду?

– Адель, конечно, побудь одна. Никто не знал этой истории до недавнего времени. Мы тут все очень испугались, переживали, что ты исчезла! Уже и полицию поднимать решили. Но вот как здорово, ничего страшного не произошло. Ты, как сможешь, позвони нам, мы будем ждать твоего звонка. Хорошо?

– Савелий, наверное, сейчас мне нужно все осознать. Простите меня за хлопоты.

Связь оборвалась.

– Высший пилотаж, – искренне сказала Селина. – Майков обыграл нас на нашем поле. Он вывел Адель из числа, как он предполагал, важных свидетелей аморальной жизни Спицына. Теперь Майков считает, что историю Спицына и Веры Засухиной мы не обнародуем, имидж «художника-бессеребреника» к моменту судебного все так же высок и общественное мнение, разумеется, на его стороне. Ай да Майков, пока мы жалели Адель и боялись открыть ей семейную тайну, он пошел ва-банк и набрал очки.

Как это ни прискорбно, господа «писхатели-художники», Майков в какой-то мере стал для Адели ближе, чем все мы вместе взятые.

– Нужно было ей все рассказать, – удрученно заметил Савелий.

– Не вешайте нос, Кокорев, какие наши годы. Перед вами совсем иная дилемма – совместить негодяя папу, замечательную Адель, его дочь, и себя любимого. Рано или поздно такая коллизия возникнет. Репетируйте!

– Ну и что мне теперь со всем этим делать? Чижевский, ты писатель, должен знать!

– В силу своего знания могу только посоветовать. Первое – ждать. Второе – не делать скорых выводов. Третье – не предпринимать экзотических решений, – Вигдор сделал паузу и добавил: – в конце концов проверишь свои чувства.

И тут Селина расхохоталась. Да так громко и звонко, что Вигдор и Савелий от неожиданности даже чуть-чуть испугались.

– Ой не могу, держите меня, «писахатели-художники». Ситуация на самом деле трагикомичная, если не сказать, смешная. Одним ударом Майков заварил такую кашу! До сих пор нашей задачей было доказать, что Спицын сознательно вступит в сговор с аферистом Майковым ради получения больших денег. И если мы докажем сей прискорбный факт его биографии, общественность, в которую так влюблен Майков, перейдет на нашу сторону. И тогда аферистам было бы не сдобровать. А при нынешнем раскладе у них появился новый мотив: художник Спицын обрел дочь, о которой ничего не знал. И возможно, ради нее бедный мастер решил поправить семейный бюджет. Новый поворот дела. Они при любом раскладе выходят сухими из воды. И я так полагаю, Савелий Кокорев при вновь открывшихся обстоятельствах не настроен судиться со своим будущим тестем?! А? Не слышу, или я не права?

– Права – не права! Но мне действительно как-то не с руки судиться с будущим тестем. Или вы прикажите забыть Адель?

– Да нет, конечно, дорогой мой Кокорев. Еще, не дай бог, от таких стрессов в беспамятство впадешь, а ты ведь обещал мой портрет писать. Ладно, пока будем придерживаться прежнего плана. Как я понимаю, до конца процесса знакомить дочь с отцом в планы Майкова не входит. Как поведет себя Спицын в такой ситуации, непонятно, а у нас и вовсе таких планов не было. Мы Адель в процессе использовать и вовсе не намеревались. Правильно, господа «писхатели-художники?»

– Господи, Селина, ну к чему эти слова. Разумеется, мы не собирались никоим образом привлекать Адель, а тем более использовать ее родство со Спицыным.

– Отлично, Вигдор. Савелий, ты того же мнения?

Кокорев махнул рукой в знак согласия.

– Замечательно. Резюмирую: мы в сложившейся ситуации реально, а не по предположениям Майкова, ничего не потеряли и соответственно не приобрели. Адель, слава богу, цела и невредима, еще и папеньку нашла. Майков считает, что нам уже сдаваться пора и дело наше труба. Мы знаем, что знает Майков. Вывод? А вывод прост: поехали-ка, «писхатели-художники», съедим шашлык-башлык. Уж больно нервно живем.

 

Глава двадцать пятая. Возвращение Веры Засухиной

Вигдор позвонил Кокореву ровно в девять часов утра. Так, на всякий случай, без всякой надежды, что Савелий возьмет трубку: вся прошлая жизнь художника начиналась ближе к полудню.

Но Савелий не спал и взял трубку буквально после первого гудка.

– Привет, дорогой. Ты удивляешь меня каждый день. Так рано и уже с телефоном.

– Ага, рассказываю: работаю я. Решил в мастерской хотя бы косметику навести. На трезвую посмотрел – сам испугался. Прямо какой-то ломбард ненужных вещей.

– Да к тебе, может, потому народ и ходил табуном, что экзотичнее обстановочки не видал.

– Ничего, сейчас буду эстетикой минимализма удивлять. Думаю, Адели понравится.

– Любовь – страшная сила. Вот, кстати, насчет Адель. Тут мне в голову один вопрос все время лезет. Девушка все про маму говорила. Ну, я как-то и не вдумывался в это, пока ей не стало известно об отце Спицыне. Тогда что же получается, ее мать, Вера Засухина, жива?

– Вигдор, ты бы меня пощадил. Что ни день, то открытие. Ну, тебя послушать, получается, что много лет тому назад и трагедии не было. Между тем Селина дело смотрела: была, к превеликому сожалению.

– Прошу прощения, кто же тогда мама?

– Не знаю.

– И я не знаю. А надо бы разузнать.

– Не смей донимать Адель своими расспросами. Не до того ей. Пусть в себя придет от недавних новостей.

– Конечно, пусть. Надо Селину попросить, она все разузнает.

– А вот этого не надо. Я сам к Адели домой схожу. Замечательный повод, с мамой познакомиться. Только вначале пусть она объявится. Мы ведь так и не знаем толком, где она.

– А может быть, как раз и не нужно ждать, пока она объявится? Мать-то скорее всего дома должна быть.

– Логично, – буркнул Савелий. – А знаешь, сегодня и съезжу. Может быть, и Адель уже вернулась. Цветы купить?

– Почему бы и нет, не помешают. Розы хоть как-то скрасят твой приход.

– Да ну тебя, писатель ты и есть писатель.

В половину одиннадцатого художник Савелий Кокорев с букетом алых роз стоял у подъезда Адели. Он быстро поднялся на третий этаж и позвонил в дверь.

Там за дверью его даже не спросили «кто». Открыла женщина, которая словно бы сошла с картины Спицына.

«Как же она похожа на Адель, – мелькнуло в голове Савелия. – Боже мой, значит, Вера Засухина и в самом деле жива и здорова. Кто же тогда погиб в аварии?»

Размышления его прервали слова хозяйки.

– Савелий, проходите, неожиданный визит, хотя я и предполагала, что он вот-вот состоится.

На самом деле сходство с Аделью было так сильно, а Вера Засухина, несмотря на годы, была так хороша, что он продолжал стоять, словно бы его околдовали и он окаменел прямо на пороге.

Савелий протянул букет цветов и поцеловал ей руку.

– Вы прекрасны!

– Прямо как на премьере! И перестаньте таращиться на меня, я не Адель, я ее мать. Вы не ошиблись, мы и впрямь очень похожи. Считайте – сильная кровь. Проходите в комнату, сейчас чай будем пить и разговаривать.

…Савелий, дочка много рассказывала о вас. Конечно, работа натурщицей не самое легкий способ зарабатывания денег, но знаете, время такое. У кого что получается. И потом… Видите ли, Адель знала об отце. Мне пришлось рассказать ей, она требовала правды. И в натурщицы именно к вам напросилась, разузнав, что мастерская Спицына рядом с вашей. («А в телефонном разговоре Адель сказала, что ничего не знала об отце! Значит, не могла говорить все, что хотела! Ну Майков, ну Федяй, я до вас доберусь», – молниеносно среагировал Савелий.) Правда, никто не ожидал, что последуют такие события. Она надеялась познакомиться с ним «случайно», столкнувшись в подьезде, мастерской или еще где-то.

Мне кажется, увидев меня, вы очень разволновались?

– Вы еще спрашиваете? Несколько дней назад в Художественном музее вначале мои друзья, а затем и я сам видел вас на картине художника Спицына. Потом мы узнали, что много лет назад, прошу прощения, вы погибли в автомобильной аварии. В музыкальном театре есть человек, который, чуть ли не рыдая, подтвердил, что это именно так. И вот сейчас вы являетесь, слава богу, как живая. Пардон, слава богу, в целости и невредимости, как будто и в самом деле по волшебству сошли с портрета Спицына.

– Спицын. Спицын. Насколько мне известно по газетам, он все еще здравствует?

– Художникам нынче несладко живется.

– Послушайте, Савелий. Все эти годы были посвящены моей девочке. Вольно или невольно вы вторглись в нашу обыденную жизнь, которая была не лучше, но и не хуже, чем у других. Я расскажу вам нашу историю, но вы обещайте мне, во имя всего хорошего, держать все в тайне и уж никоим образом не посвящать в нее Адель.

Савелий кивнул.

– В двадцать один я стала примой музыкального театра. Я не была избалована вниманием, но и старомодной девушкой не была тоже. Жизнь моя шла своим чередом – музыкальная школа, училище, Гнесинска. Распределение в Лесовск. Первые комплименты, поклонники, предложения. Было все. Но я оставалась, как бы это выразиться, открытой и доступной лишь внешне. Того требовало время. Это я влюбилась в Спицына, и именно поэтому то, что произошло, на все сто моя вина. Я знала, что он женат, знала, что у него маленький сын. Но я мало что знала о человеческой боли, о переживаниях, о людских страстях и слабостях, которые зачастую оборачиваются бедами и несчастиями.

Спицын поразил меня всем. Может быть, для кого-то он был и некрасив, не мужественен и не добродетелен. Но все плохое, что я слышала о нем, странным образом трансформировалось у меня в совершенно противоположное. Наверное, это судьба, когда ты летишь на огонь, не думая о гибели. И до последнего момента даже не подозреваешь, что до роковой черты тебя отделяют секунды.

Это я попросила его нарисовать мой портрет. Я не знала, как привлечь его внимание. А потом, как бы это не звучало банально, закрутился театральный роман. Но в любовном треугольнике я оказалась самой ранимой и беззащитной.

Господи, через какие унижения мне пришлось пройти. Спицын оказался трусливым любовником, а меня стала раздражать его чрезмерная конспирология. Каждая наша встреча обставлялась как заброс разведчика на вражескую территорию.

И если честно, я так и не смогла понять, любил ли он меня, или только страсть и моя молодость толкали его на отношения со мной.

Порой мне казалось, он от меня без ума, но в другое время мне точно так же казалось, что он не способен любить.

Накануне отьезда на стажировку я рассказала ему о своей беременности. Он испугался так, словно ему поставили неизличимый диагноз. Какое-то время Спицын вообще скрывался от меня, перестал звонить, избегал встреч. При этом я точно знаю, он не любил свою жену, но ужасно боялся пересудов, людских взглядов, упреков. Он привык жить так, как сложилось, а тут я, молодая, успешная, готовая к любым переменам. Вот тогда-то я и поняла, что в моей жизни это случайный человек.

Я уехала на стажировку в Рим. Временами он звонил и, чуть ли не плача, просил простить его, говорил, что готов на все, что решит все сложности. Признаться, я уже с удивлением слушала все его запоздалые и абсолютно бессмысленные теперь слова.

Я родила в Италии. Адель не знает этого, но она гражданка Италии и России. Мы вернулись в Лесовск. Я вновь стала работать в труппе. И, честно говоря, почти забыла о Спицыне. Моя сестра помогала мне растить нашу девочку. Но Спицын возник вновь. Только теперь он стал агрессивным, постоянно требовал встреч и все время грозил, что отберет у меня ребенка. У него были неплохие связи и я действительно боялась, что в той мерзкой жизни, которая наступила в стране с перестройкой, он сможет навредить мне и малютке. Мы договорились о встрече, но я заболела и отправила вместо себя свою родную сестру Машу. Она умела говорить со Спицыным, умела ставить его на место. Остальное вы знаете, автомобильная авария, Маша погибла.

Мало кто знал, что у меня есть сестра-близняшка, и все решили, что погибла я. Спицын наконец исчез из нашей жизни. Он побоялся, что если начнется тщательное расследование, то наши отношения раскроются и сухим из воды он вряд ли выйдет. Я просто уверена, что авария во многом спровоцирована им. Маша сидела за рулем, что-то произошло в машине и она вылетела с дороги на обочину и перевернулась. Спицын даже не пострадал. Возможно, они повздорили и сестра потеряла контроль над управлением, а может, она отвлеклась. Но это только предположения.

Я считала себя виновной в гибели Маши и дала обет всю себя посвятить Адели. У нее множество талантов, она прекрасно поет и… рисует. А в театре все решили, что погибла я, оперная певица Вера Засухина. На какое-то время мы и вовсе уехала из Лесовска, все документы я взяла Машины и теперь живу ее жизнью. Маша была воспитателем в детском доме. Теперь это и мой дом. Веры Засухиной давным-давно нет. Есть Маша Засухина.

– Подрабатывать натурщицой не самое лучшее для талантливой девочки!

– Тут уж я ничего сделать не могла. Она немножко обманывала вас. Ей очень хотелось посмотреть на своего отца, так сказать, со стороны. Адель думала, что вы с ним соседствуете и наверняка общаетесь. Вот она и решила, что таким образом однажды встретится с ним.

– Бог ты мой, еще каких-нибудь две недели назад я жил совсем иначе, не думал о перипетиях судьбы, о завтрашнем дне и не вспоминал о вчерашнем. Это просто какая-то фантасмагория.

И что мне, нам теперь делать со всем этим? У нас впереди судебный процесс, спровоцированный Спицыным. Он обвиняет меня и главным образом Чижевского во всех смертных грехах. Будто я, Савелий Кокорев, украл у него несколько офортов, точнее снимков, сделанных с офортов, и тем самым нарушил его авторские права. Спицын нанял пройдоху-адвоката и они выставили Чижевскому счет в сто тысяч евро.

– Если на вашего приятеля можно положиться, скажите ему все, что считаете нужным.

– Ах, Вера Александровна, вы разрубили сразу столько узелков, вы загадали столько загадок…

 

Глава двадцать шестая. Старый дом

– Марианна, дорогая, мне кажется, я не видел тебя целую вечность.

– А у нас в музее теперь все измеряется зарубежными выставками и вернисажами. Случилось всеобщее помешательство. Художники с утра в приемной. Все хотят выставиться персонально. Директриса назначила меня главной по этому направлению и теперь я целыми днями слушаю рассказы о гениальности, неподражаемости, уникальности каждого. Сегодня приходили студенты художественного училища. Они тоже хотят показать зарубежным сверстникам, на что способны. Вигдор, меня нужно срочно спасать, иначе моя молодость пройдет в этом всеобщем выставкоме.

– Значит, творцы не спят, работают, мечтают, и мир ждут открытия и этим первооткрывателем будешь ты! Прекрасная история!

– Так тому и быть. Скоро и две вечности меня видеть не сможешь. И буду слушать твои «скучаю» по телефону.

– К этому я не готов. И как участник творческого процесса заявляю категорический протест. Нам, прозаикам, просто необходимо живое общение с музой. Предрассветные закаты и туманные рассветы нам мало помогают.

– Ах, как сладко поют соловьи, но я и, правда, вся в делах. Так что обиды на ближайшее время отменяются. Но! Никто ведь не может заставить работника ночевать в музее!

– Какая светлая идея, аллилуйя, мы сможем поужинать. По этому случаю пойду готовить сюрприз.

– Вау! Сюрпризы мы очень любим, в особенности сейчас, когда в музее происходит что-то невообразимое. Из тихой гавани мы превратились в открытое бушующее море.

– Расскажешь?

– С удовольствием, а то я стала чего-то не понимать. У нас есть один младший научный сотрудник. Каждое новое предложение он начинает с фразы: «Чтобы не было недопонимания». Вот и я с каждым новым посетителем чувствую, как недопонимание растет в прогрессии. Послушай, мы готовимся к Германии. Отбираем то, что точно понравится ценителю живописи и графики. И вдруг вчера буквально врывается Алевтина Павловна и приказывает параллельно смотреть современный авангард, примитивистов, современный конструктивизм и т. д. и т. п. А что это значит?

– А что это значит, дорогая?

– То, что теперь я изучаю творчество Савелия Кокорева. Такие вот у нас метаморфозы. Только ты Савелию об этом моем недоумении пока ни-ни. Уж больно они все ранимые и мнительные. Я и сама пока не пойму, что у директрисы на уме и как Кокорева со Спицыным совместить. Все, я побежала, творцы на подходе.

– Тогда до вечера, в нашем милом «Клинче» в семь!

– Однако, женюсь, – произнес Вигдор вслух, – а то творцы отберут мое счастье, замалюют без жалости. Поеду куплю кольцо и сегодня же попрошу руки. Да-да, Чижевский, это не шутка. Это серьезный осмысленный выбор. Достал ваш холостяцкий покой, ваша занудная работа. Вот появится дома муза и с ней вдохновение на что-то великое. Не стыдно, вам, Викдор Борисович! Ладно, не великое, ну тогда хотя бы полезное.

С этими мыслями Чижевский буквально вылетел из кабинета и отправился прямиком в ювелирный салон.

…Спицын с самого утра ушел в город. Ушел работать, так, как он делал это давным-давно. Он и подготовился с вечера, как в ту далекую пору, когда совсем еще молодым художником постигал Лесовск: брал блокноты, альбомы, карандаши. При нем всегда была безотказная «Лейка». Спицын выбирал улицу и несколько часов обходил ее дворики и подворотни, осматривал каждый деревянный особняк, фотографировал их узоры, которые словно тончайшая паутина окутывали окна, крылечки, фронтоны крыш. Он мог часами снимать и зарисовывать каждую детальку, вырезанную рукой неизвестного мастера.

Спицын чувствовал и понимал его задумку, и каждая завитушка этих узоров, колечко, листик рассказывали ему о житье-бытье городских улиц.

Домов таких в Лесовске становилось все меньше и меньше и Спицын сейчас не просто прочитал об этом в газете, а самолично убедился, пройдясь по любимой улице, которую он, кажется, знал наизусть до последней ступеньки и булыжника на мостовой. И тут снесли, и там новострой, а здесь и вовсе полянка. заваленная обгоревшими балками и стропилами.

Но этот дом чудом уцелел и все так же красив и наряден, как и в те годы, когда он рисовал свой город.

Спицын достал блокнот и стал работать. «Ну до чего же замечательно здесь», – подумал он. И тут же удивился: зачем, почему прекратил эти «вылазки» к своим любимцам?! Сколько лет не встречался с ними, а они ничуть не изменились. Все такие же красавцы – гордые, нарядные, франтоватые! И как же легко ложится карандаш, как замечательно точно линия за линией, штрих за штрихом, словно бревнышко к бревнышку, поднимает он этот дом, но только на бумаге.

Спицын был уверен: лучше него никто не рисует старый Лесовск.

С этим домом его связывали особые воспоминания. Вера! Он часто приводил ее сюда. Они садились к лавочку у высокой яблони. Здесь Спицын первый раз поцеловал ее. И первый раз подумал, что вряд ли сможет уйти из семьи, где уже подрастал Федор. Он не любил себя за то, что знал, чего не будет никогда, за то, что часто плыл по течению. Он понимал, что Вера сильнее его, отважнее что ли. Она не боялась будущего, он же постоянно конфликтовал с собой, пытаясь найти выход: как сохранить Веру, как не потерять семью, как остаться в глазах любящей женщины хорошим отцом и мужем и как не потерять женщину любимую.

Решения не было и быть не могло, и это приводило Спицына то в ярость, то в страх.

…Спицын рисовал старый дом и вспоминал, и продолжал искать ответ здесь, сейчас, спустя десятки лет, когда уже и Веры нет, и Федор вырос и стал не тем, кем мечталось, и многое из прошлого в настоящем оказалось другим, в других цветах и интонациях.

Он закрыл блокнот, ему не нравилось то, что получилось.

– Спицын, это вы? – услышал художник за спиной. Голос был знакомый, но так давно не слышанный, что он и не узнал, кто его хозяин, пока не обернулся.

– А, это вы, хранитель литературного портфеля театра. Вроде бы я, коли признали. Действительно, не встречались давно.

– С тех самых пор, как Верочка Засухина ушла. Частенько вспоминаю ее. И не столько талант, а человеческие качества. Редкой доброты была человек. Вспоминаете Веру?

– Позвольте не отвечать, это мое дело.

– Да и правильно, чего бередить время. Над чем, позвольте справиться, работаете?

– Работаю? Нет, просто опять знакомлюсь с городом. Лесовские улицы меня еще помнят, а я стал подзабывать. Дома, как люди, знаете. Вот, давно не бывал здесь и все, как-то странно, не то чтобы чужое, но все не так. Простите, что-то я в сентиментальность ударился. Это все он виноват, – Спицын махнул карандашом в сторону старого дома. – А ведь с ним какая история приключилась. Немногие знают, даже продвинутые литературоведы. В этом доме великий поэт Юрий Левитанский жил с Мариной, женой своей. Какие чудные слова он тут слагал и дом навеки запечатлел.

Твой дом стоял у самой Ангары, наполненный до крыши тишиной, настоем из березовой коры, смолы, грибов и свежести речной. А я родился в городе степном, и детство начиналось у меня зеленым полосатым кавуном, подсолнухом у плотного плетня. Но этот дом у ледяной воды скрестил, тому назад уж десять лет, моих сапог тяжелые следы и туфелек твоих узорный след. У нас уже давно свое окно, своя квартира, тесная чуть-чуть. Не сетую на это — все равно сюда друзья протаптывают путь. У нас свое окно. Но иногда меня опять по-прежнему влечет тот старый дом, где светлая вода под самыми окошками течет. Я прихожу к нему в такие дни. Он постарел, хотя надежно сбит. Он гасит ранним вечером огни, напрасно притворяясь, будто спит. Но он не спит. Он курит в темноте, над крышей кольца дымные клубя. Опять скрипят шаги. Опять не те. Ему безмерно грустно без тебя. Он старую обиду не забыл за то, что я, непрошенный, сюда пришел, тебя увидел, полюбил и вдруг увел однажды – навсегда. Он – дом. Жилище. Деревянный сруб. Ему стареть, ступеньками скрипя. А я касался плеч твоих и губ. Так как же я Грустил бы без тебя.

Спицын закончил говорить, и оба продолжали молчать. Кажется, все погрузилось в городскую тишину, ни машин, ни людей, ни даже птиц не стало слышно.

Первым нарушил паузу Семен Фадеевич.

– Господи, прости меня. Спицын, и вы простите. Я виноват. Ужасно виноват. Ведь Вера незадолго до того несчастного случая передала мне на хранение письмо. Сказала, если что-нибудь случится в ее жизни страшное, отдать его вам. Случилось… Но вы потерялись, через супругу передавать было невозможно. Ну вот, так оно и лежит у меня столько лет, ждет своего адресата. Будете получать или нет?

Спицын продолжал молчать. И не думал он ни о чем важном. Или, наоборот, не важном. Просто молчал, может быть, не мог выйти из того оцепенения, которое навалилось вмиг. Известие о письме не сильно взволновало его – столько лет минуло, столько всего после было.

Семен Фадеевич уловил это и тоже замолчал, ожидая, когда Спицын захочет продолжить беседу.

– А надо? – неожиданно громко, глухим, грудным голосом произнес Спицын.

Семен Фадеевич ничего не успел ответить. Спицын все же решил сам.

– Пожалуй, надо! Когда зайти?

– Завтра и заходите, отдам. Знаете, мне уже легче стало от того, что я вам про это рассказал, а передам, думаю, и вовсе станет хорошо. Так что давайте, не откладывая. Через столько-то лет, как говорится, письмо дойдет до адресата. Весь день буду в театре. Заберите, Христа ради, письмецо, буду ждать непременно…

Завлит ушел тихо, а Спицын продолжал сидеть на лавочке, но уже не «подглядывая» за домом и не стараясь «взять» его на бумагу. Что-то словно произошло, как по мановению волшебной палочки. Вновь поехали машины, появились люди, откуда-то прилетели голуби. Уходя, Спицын обернулся, чтобы еще раз взглянуть на дом, и как-то так случилось само собой, что он открыл блокнот. Стал рисовать и, судя по всему, – пошло, поймал таки волну. И чем дольше он венец за венцом «клал» на бумагу, «строил» крыльцо, навешивал наличники, двери и навесы, тем понятнее становился для него и сегодняшний необычный день, который привел его сюда, и ожидание завтрашнего дня, когда он получит Верино письмо. От него, Спицын был просто уверен, можно ожидать только хорошее, возможно, даже чудо.

…Этот самый «Клинч» был особым рестораном. И хозяин его был особым человеком. Он вдруг взял и открыл маленький и очень хороший книжный магазин. Многие считали это блажью, поскольку основное дело шло в гору и можно было расширять и развивать его еще долго и долго. Ну скорее всего так и было – блажь несусветная. Она самая! Но эта блажь простительна, пусть считается хобби.

Кухня в «Клинче» славилась на весь город, и народу в заведение набивалось много и всем хватало уюта.

А саксофон! Музыка была живая, и саксофон был просто волшебным. Не было никакого оркестра, только музыкант с золотым саксофоном.

А еще картины со всего света и потолки в виде карты, улицы, лица, дождь, балконы и окна. С потолка на посетителей смотрели машины. Самолеты.

Столик на двоих у окна, за которым мягко стелил свет уличный фонарь.

Марианна не опоздала, и Вигдор подумал, что это хороший знак.

Они оба были в предчувствии чего-то важного. Вигдор не верил в чудеса, но чувствовал, что «все» верстается каким-то особым и никому не известным способом. Как говорится, «все сложилось».

…Официант сделал уже несколько попыток «выведать» меню, но Вигдор всякий раз извинялся и говорил: «Через несколько минут».

Чижевский не то чтобы «трусил» сказать главное, зачем позвал Марианну, он просто не знал, как это делается в реальной жизни. «А еще писатель, – мелькнула мысль. – Нет, ты самый настоящий „писхатель“, Селина права».

И после этого он расхохотался, радостно и свободно. Спохватился, стал извиняться перед девушкой, которая посмотрела на него с некоторым испугом.

– Прости, прости, пожалуйста, я просто долго не мог сказать тебе того, что хочу и ради чего позвал тебя на свидание. Марианна, я хочу, чтобы ты стала моей женой! Потому что влюблен по самые уши. Вот, – выдохнул Вигдор, протягивая Марианне бархатную красную коробочку.

Теперь она смотрела на Вигдора хотя и без испуга, но с явной растерянностью.

– Ты станешь моей женой, или как?

И тут захохотала Марианна. И это было так неожиданно и естественно, что они смеялись оба. После «грозы» напряжение упало враз, так что реакция обоих была «по случаю». Вигдор понял это своим сочинительским чутьем, а потом, когда «смех до слез» прошел и бархатная красивая коробочка оказалась у Марианны, была открыта под женское «ах, как это красиво», колечко оказалось на ее пальчике, она просто подошла к Вигдору, села ему на колени и поцеловала под изумленные взгляды изумленной публики. И все, догадавшись, что происходит за соседним столиком, стали аплодировать…

…И это была такая лунная ночь для двоих, что свет не покидал их до самого утра.

 

Глава двадцать седьмая. Веточка сирени

Рано утром Спицын отправился в театр. Как давно он не был в этих узких коридорчиках, которыми было пронизано все театральное нутро. Не удивительно, что здесь можно легко заблудиться. Тусклые лампы освещали эти лабиринты и проходы к гримерным, репетиционным залам, костюмерным.

Архитекторы явно экономили на площадях. Блистать должна была только сцена и фасад старинного особняка, построенного еще купцами в пору императорской России.

Около этой двери Спицын остановился. Когда-то это была гримерка Веры. И он бежал сюда после премьеры с огромным букетом, никого не стесняясь и не думая о том, стесняет ли он этим Веру, свою жену, которая работала здесь. Так уж случился в их судьбе треугольник и оказалось, что выбора нет – был он равнобедренным и соответственно путь от угла к углу получался равным.

…Семен Фадеевич, как и обещал, был на месте. Спицын подумал, здесь ничего не изменилось: все тот же стол, стеллажик, на подоконнике громоздились рукописи, книги, фотографии, какие-то листки, вероятно, необходимые для работы завлита.

Спицын, конечно, не ощутил, что Семен Фадеевич встретил его, может быть, чуть дружелюбнее, чем в прошлый раз у старого дома.

– Вот, возьмите, столько лет конверт хранил. А может, это и хорошо. Кто знает, что Верочка написала? Спицын, вы уж простите меня, плохим я оказался почтальоном.

Художник не сказал ничего. Только махнул рукой. Конверт спрятал в боковой карман машинально. Кивнул головой то ли в знак благодарности, то ли так попрощался и ушел.

Завлит же подумал, что Спицын положил конверт ближе к сердцу, и он стал относиться к художнику еще чуточку теплее.

Как-то само собой получилось, что Спицын вновь оказался у старого дома. Наверное, это письмо толкало его к месту, где он с Верой часто встречался и где они могли часами разговаривать о чем угодно, сидя на лавочке под старым тополем, который кривлялся изогнутым от ветра стволом.

Он был тут вчера и вновь почувствовал, как же ему здесь хорошо. Этот старый дворик, казалось бы, застыл во времени. Все вокруг изменилось, разрушилось и вновь застроилось. А он остался из его воспоминаний. И сам дом, и заборы, и тополь, кажется, держатся из своих последних деревянных, тополиных сил.

Спицын сел на лавочку. Достал конверт, осторожно вскрыл его и ему показалось, что он ощутил запах любимых Вериных духов.

Он читал и искренне плакал, не стесняясь ни дома, ни тополя, ни всего, что окружало его в тот миг. И плакал он, судя по всему, от того, что строки вернули ему ощущения счастливого времени, которое, конечно же, было.

«Дорогой Спицын!

Я давно хотела написать тебе письмо. Без особой цели, а уж тем более не в связи с каким-нибудь событием, и, упаси бог, нашей с тобой размолвкой. Слова порой трудно произнести, мне легче петь, чем говорить. Помнишь, мы вместе смотрели чудесный фильм с Глаголевой. Ее героиня не могла говорить, ее словами были распевы. Но я и этого не могу сделать, поскольку мы редко бываем вместе. Ты не свободен.

Мы скоро расстанемся, Спицын. Так надо и так складывается жизнь. Но я хочу, чтобы ты знал – у нас будет ребенок. Девочка. Я даже придумала ей имя – Адель. Почему такое странное имя выбрала я для нашей дочки? Даже не знаю. Хотелось, чтобы оно было ярким и звучало твердо. Малютке, скорее всего, придется по жизни трудновато. Такие уж у нее родители.

Мы поступили очень правильно, решив расстаться и расстаться друзьями. Я, правда, плохо понимаю такую дружбу, наверное, это писатели придумали конструкцию, которая позволит хотя бы как-то делать вид, что мы люди взрослые, умные и плохо умеющие ненавидеть. И ты, и я, понимаем, что жить в одном городе при наших обстоятельствах и профессиях сложно. Я попросила свою сестру Машу встретиться с тобой и поговорить о будущем нашей малышки.

Прости, Спицын, я допустила слабость, решив оставить Адель, но иначе поступить не могла.

Маша в курсе всех наших с тобой отношений. Она знает об Адели, знает, что мы расстаемся.

Можно было и не встречаться с тобой, но мне показалось, это будет слишком жестоким и по отношению к тебе, да и ко мне с Аделью тоже.

Адель родится за границей. Так складывается, а потом мы вернемся на родину и на какое-то время переедем в другой город. У меня много предложений от театров. Так что, Спицын, ты нас не ищи, не трать время попусту. Пусть все, что было, останется таким вот эпизодом нашей истории, в итоге которой появится новая жизнь.

Спицын, признаюсь тебе: я ни о чем не жалею. Ни секунды, ни разу не пожалела о том, что было между нами, о том, что будет Адель, о том, что придется сменить этот город и театр. Ничего плохого, ничего ужасного не произошло. Наоборот, я уверена, наша с тобой история добрая и поучительная. Да, да, да! Именно так! Я любила, я творила под знаком этой любви и все мои успехи случались только от счастья и благодаря ему. И у меня будет дочь! Ну разве этого мало, для того чтобы искренне верить?!

Но это еще не все. Ты сохранишь семью. Твой сын не будет задавать вопросов, на которые так трудно отвечать. Очень надеюсь, что и наша жизнь с Адель в конце концов устроится.

Спицын, в заборе у второго каменного столба от старого дома есть тайная заслонка. Там давным-давно один кирпичик выпадал из стены. Я обнаружила этот «тайничок» однажды, когда ты опаздывал на наше свидание и от нечего делать я бродила вдоль забора и случайно наткнулась на него. И мне захотелось оставить тебе тогда весточку. И представь себе, оставила! А потом забыла и вот только сейчас вспомнила. Найди «тайничок» и если его не «разорили» другие «кладоискатели», посмотри, что там спрятала твоя примадонна.

Ну, все, пошли жить дальше.

Прощай, Спицын! Твоя Вера»

Он не стал перечитывать письмо. Он сразу же пошел к тайнику и почти без ошибки нашел этот «бракованный кирпич», вытянул его и обнаружил согнутый пополам листок бумаги, уже пожелтевший от времени. Осторожно взял его. Развернул и увидел между белых страничек веточку сирени, теперь уже экспонат гербария.

Еще какое-то время он стоял у тайника. Потом осторожно убрал веточку сирени обратно, рядом положил письмо и поставил на место кирпич, а затем быстро пошел прочь…

 

Глава двадцать восьмая. Икифоров найден

Селина, кажется, просчитала все, кроме одного: сам Майков не просчитывался. Ждать от него можно было все что угодно. Но к первому судебному заседанию, когда стороны начнут заявлять друг другу претензии, она была во всеоружии. Раздражало только исчезновение Икифорова. Он как сквозь землю провалился. Ни дать ни взять растворился и стал как тень.

Шпенбах пошел на попятную. Ему в милой и сытой Германии все эти Майковские дурки ни к чему. Музейные гастроли пойдут иначе. Тут тоже все контролируемо. Общественности все равно: Дрезден это или Филадельфия. Чем дальше – тем лучше. Федора в новую реальность погрузить будет несложно. Уж больно ему нравится перед журналистами соловьем петь. Раз нравится, то пусть и поет. Не жалко.

Спицын – Адель. Тут есть проблема. Пора пришла их знакомить. Не по-людские как-то получается. В одном городе, практически могли встретиться на одной площадке, а вот не довелось. Действительно обстоятельства или промысел божий?!

И что тут за расклад?

Адель увидит и познакомится с отцом, через столько лет Спицын узнает, что у него есть таки взрослая дочь. Дальше дела семейные, сугубо личные. Коллизия, конечно, забавная – родственный треугольник – папа против будущего зятя и дочка, которая, если одобряет поступки папы, теряет возлюбленного. И все-таки дела семейные. Сугубо частные.

Икифоров, Икифоров – вот загадка. Его толком полиция и не искала. Все заняты разбоями, ограблениями, наркотиками, а тут какое-то мошенничество, пусть и в крупных размерах. Ну, схлестнулись три интеллигента меж собой. Так они все время что-то друг с другом выясняют. Даже по знакомству не получилось оперов подключить.

Но даже если Икифоров «сквозь землю провалился» и недосягаем, Спицын-то рядышком, так что экспертизу его подписей уж как-нибудь вытребуем. Судья понимает, будем настаивать. Но Икифорова нужно искать. Осталась единственная палочка-выручалочка – однокашник Гриша Зинкевич. Он теперь шишка видная – зампрокурора области. Ого-го-го куда взлетел. Дело, конечно, по другому ведомству, но попытаемся…

С Гришанчиком, как звали доброго и неторопливого Зинкевича на курсе, Селина договорилась встретиться в обед. У «шишек» времени в обрез, даже на старых знакомых. Да и сам обед по той же причине «зампрок» объявил в столовке прокуратуры.

Зинкевич встретил Селину лично у пропускной, сам отдал пропуск дежурному и, нежно чмокнув ее ручку, повел в столовую.

– Гришанчик, а ты ничего, держишься в форме.

– Вот поговори мне так с прокурором, запру в изоляторе за фамильярное отношение к должностному лицу. Будет тебе тогда Гришанчик.

– Ой да ладно, а то вот передам в газету наши курсовые фотки, будешь потом перед Милкой оправдываться. Чего ты там на снимке с Нюськой в обнимку.

– Ну что за население, без угроз и шантажа ни дня прожить не может. Ладно, сдаюсь, пусть будет Гришанчик. Только в прессу не отдавай!

– Договорились, товарищ зампрок. Слышь, Григорий, вот уже и власть другая и собственность не та, а все равно «товарищ». Как-то медленно возвращается «Ваше превосходительство»!

– Ох, и мысли, ох, идеи. Ладно, давай уже на ходу сообщай про свою беду, а то неровен час Павел Игнатович призовет, будет мне тогда и «Ваше превосходительство», и пресса.

– Гришанчик, помоги девочке-дурочке бестолковой. Ну совсем никто на помощь не приходит. У всех вмененка, расчлененка, обезглавка и прочая мокруха. А мне всего лишь человечка найти надо.

– Ясно, ты, значит, безручка и одиночка?

– Ну типа того, у меня же нет помощников.

– Говори, кого тебе, девица, надобно?

– Икифорова!

– Что за гусь?

– Похоже, мошенник. Такого наплел, что жуть. С приличного Чижевского сто тысяч евро взять хотят по наговору и ничтожным договорам.

– Чижевский – это писатель? Краевед?

– Он самый, видишь, Гришанчик, какой же ты продвинутый человек в погонах. Почитываешь, однако!

– А по-вашему, мы только постановления и сводки читаем. Ну и откуда у краеведа-писателя такие деньжищи?

– То-то и оно, мошенники чистой воды.

– Ох, Селинка. Ну вот скажи мне, товарищ майор в отставке, пристало ли мне, высокому начальнику. искать твоего балбеса, мелкого дельца?!

– Гришанчик, а Гришанчик. Ну дай мне возможность три раза в год к тебе обращаться? В отставку пойдешь, я буду тебе и Нюське книжки читать про родной город. А Чижевский проведет вас по памятным местам.

– Три раза многовато будет, всех мошенников переловим тогда. Разочек, только разочек. У меня еще Нюска есть. Та каждый день с просьбами лезет. А с экскурсией отличная перспектива. Ладно, как там твоего шантажиста зовут, Книгофоров?

– Икифоров, товарищ полковник.

– Давай так. Ты к поварам на раздачу, возьми мне пару салатиков и компот из сухофруктов – обязательно. А я пока кой-кому позвоню.

Очередь двигалась медленно. И когда Селина с подносом предстала перед заместителем областного прокурора, не увидеть перемены в его лице она не могла.

– Гришанчик, – тихо-тихо прошептала Селина. – Тебя что, уволили, пока я твой компот несла?

– Нет, ну что ты за человек такой! Вот, там где ты, там всякий раз что-то происходит.

– Гришанчик, я не виновата. Я, как и ты, на страже нашего социалистического, господи, прости, капиталистического отечества. Что произошло, не томи.

– А то и произошло, что твой Икифоров, между прочим, в суде трудится! Служит, так сказать, праведно!

– Господи, спаси и помилуй. Гришанчик, он что, судья?

– Нет, Селинчик, он, слава богу, не судья. Он водитель председателя суда.

– Ануфари?

– Его самого.

– Вот это да, какой поворот. Под самым носом, считай, у всей лесовской правоохранительной системы обделывает такие делишки.

– Ты, поосторожней, поосторожней. Делишки – это всего лишь уменьшительно-ласкательная форма дел больших. Выражайтесь, майор, точнее.

– Слушаюсь, товарищ полковник.

– Ну вот, раз слушаешься, то поезжай прямиком к Ануфари. Там на месте с Икифоровым и поговоришь.

– Гришанчик, так неудобно как-то, не по чину самого председателя тревожить, а?

– Да, а заместителя прокурора области, значит, удобно! Да ко мне по записи не каждый начальник или большой олигарх попадает.

– Гришанчик, прости, я не заметила, что ты статуй. Все вспоминаю наше студенчество. В ту пору ты без чинов не хуже смотрелся.

– Тише ты, болтаешь много. Вокруг подчиненные. Они и так стресс пережили. Я сюда обедать раз в сто лет хожу. Нюська мой желудок язвенный бережет.

– А сейчас зачем притащил меня?

– Хотел продемонстрировать своей однокашнице демократизм в действии! – и Гришанчик расхохотался так громко и хорошо, что вся прокурорская столовка решила, быть полковнику генералом.

…Ануфари встретил Селину любезно

– Здравствуйте, Селина Ивановна. Проходите, мне заместитель областного прокурора звонил. Дела, однако. Поверить не могу, что мой Икифоров во что-то вляпался.

– Простите за беспокойство, так вот сложилось, без вашей помощи не обойтись.

– Понимаю, что он сотворил, что сам Зинкевич вас под опеку взял?

– Мошейник, так сказать. Ну, точнее, мошейник чуть-чуть. Может быть, начинающий. А может, по глупости вляпался. Он хоть машину хорошо водит?

– С этим все отлично. Она у него послушная в руках, ничего не скажешь. Они даже «разговаривают» порой друг с другом.

Селина рассказала вкратце все, что случилось за эти дни.

– Давайте я его поспрашиваю при вас. Пусть это будет частная беседа, без протокола, а потом сами решите, что с ним делать.

– Хорошо, раз уж Зинкевич попросил. Только без давления, без этих ваших современных технологий.

– Да что вы, Павел Кирсанович, я давно из ведомства ушла. Даже и не знаю, о чем вы.

Ануфари по громкой связи попросил помощника позвать к нему Икифорова.

Селине стоило больших усилий удержаться и не «вцепиться» в Икифорова с первых же минут разговора.

– Ну что, коллекционер-любитель, будем знакомиться. Давненько ищем вас. Уже думали Интерпол вызывать.

И без того небольшого росточка, Икифоров сразу все понял, сник и, кажется, стал еще ниже.

– Ты, вот что, Икифоров, давай без финтифлюшек, – Ануфари сердито поглядел на своего водителя. – Мы люди занятые, так что сразу говори. По порядку рассказывай.

– Да что рассказывать-то, Петр Кирсанович! Мы же с Майковым родня, считай. Я на сестре его женат. Ну и по-родственному, как отказать. Делов то, подписал какую-то бумажку.

– Договор, Икифоров, договор. А это уже не бумажка.

– Не было у меня никаких договоров. Письмо для немца сочинял Майков от моего имени. Я и махнул рукой на бумажке. Майков убедил, что дело частное, не измена Родине, как родственнику отказать?!

– Значит, договора вы в глаза не видели?

– Так точно, уважаемая.

– Глядите, Икифоров, если обманули правосудие, ждет вас кара тяжелая, – процедила Селина, прямо-таки нависнув над Икифоровым. – Кто же тогда договор со Спицыным подписывал?

Икифоров пожал плечами.

– Не знаю, то мне неведомо, мадам.

Ануфари захохотал.

– Ладно, Икифоров. Давай иди работай. Смотри, в дурную историю влипнуть легко. С работы уволят сразу.

– За что, Петр Кирсанович. Вот ей-ей, все по-домашнему.

Икифоров ушел, и Селине стало как-то даже жаль, что все так быстро разрешилось. Похоже, он и в самом деле толком не знал, что делал. По-родственному, видишь ли, решили слупить с Чижевского сто тысяч евро. Недотепа! Знала бы, не искала. Да нет, конечно же, искала. Еще как искала. Важный свидетель. Главное, что теперь известно: Икифоров человек реальный, где его искать, тоже известно, так что от статуса свидетеля он теперь никуда не денется.

…Икифоров уже звонил Майкову и четко, слово за словом, передал весь разговор в кабинете начальника.

– Что делать, Майков, выгонят ведь, как пить дать!

– Выгонят и посадят, коли про похищение Адели узнают. Так что не трясись. Поздно назад сдавать. В этот раз ты все правильно сделал, под дурачка сыграл. Ну, подписал, не подумал. Правда, деньги ты у меня взял, не забыл? И когда брал, вопросов не задавал!

– Так ведь по-родственному все, я же не думал, что такая подстава выйдет. Майков, выгонят меня, что Майке скажу?

– Не суетись, Икифоров. Раньше надо было причитать. И потом пока ничего страшного не происходит. Будем думать, что с тобой делать. И больше мне пока не звони. Понадобишься, я сам тебя найду.

Икифоров понял: Майков подставил его по-родственному, а в случае чего сдаст без жалости. Икифоров бегом вернулся в приемную Ануфари.

– Не выходили еще? – спросил он у помощника.

Тот молча кивнул головой.

Икифоров, перекрестясь, открыл дверь и вошел в кабинет.

Селина как раз собиралась уходить и прощалась с Ануфари.

Увидев Икифорова, удивились оба и от неожиданности замолкли.

– Петр Кирсанович, хочу сделать заявление!

Селина начала понимать, что к чему.

– Устно или письменно? – посуровел Ануфари.

– Все по закону, Петр Кирсанович, – вмешалась Селина. – Если не возражаете, часика на два отпустите его до УВД и обратно. Возьмем письменные объяснения, так сказать, по вновь открывшимся обстоятельствам.

– Ну что за денек сегодня. С утра все кувырком. Отдаю на два часа.

В УВД пришлось побегать, чтобы найти оперуполномоченного, и наконец, у Селины появился серьезный документ – объяснение Икифорова.

…Селина влетела к Чижевскому. Плюхнулась по привычке в кресло и элегантным движением руки открыла папку, достала белый лист и положила его перед Вигдором.

– Читай, «писхатель». Вот какие короткие, но захватывающие рассказы следует писать. Вот тебе завязка и развязка из реальной жизни.

«ОБЪЯСНЕНИЕ

Мной, оперуполномоченным отдела по выявлению и документированию экономических преступлений по Лесовскому району ОР5 по линии БЭП УВД по г. Лесовску ст. лейтенантом полиции Шагиулиным Г. Р., в порядке ст.144 УПК РФ отобрано объяснение у гражданина Икифорова, работающего водителем в Лесовском областном суде, удостоверение 009ЕУ 451221 от 6.10.2005 г.

По существу задаваемых мне вопросов и известных обстоятельств могу пояснить следующее:

Майков является моим родственником, т. е. моя жена сестра Майкова. Ко мне в Акатск приехал не знакомый мне раньше мужчина в возрасте около 60 лет и сообщил, что он от Майкова и мне необходимо подписать договор на продажу прав по тиражированию, распространению и иному использованию 15 произведений живописи. С данным договором я не знакомился. После того как я подписал договор, он уехал, и больше я его не видел.

Уточняю, что никаких картин, о которых идет речь в договоре, я никогда не видел. Майков по данному поводу мне ничего больше не говорил.

Спустя какое-то время Майков вновь обратился ко мне по данному поводу, я подписывал для него какие-то расписки, один раз вместе с ним ездил к нотариусу А. Н. Никулиной, где я подписывал доверенность на имя Майкова.

Сегодня мне был представлен авторский договор о передаче прав на использование произведений между мной и художником Спицыным, согласно которого Спицын продал мне за 100 000 евро 15 произведений живописи. Данный договор подписан якобы мной. Данные подписи не принадлежат мне, а подделаны неизвестным мне лицом. Также мне были представлены 9 расписок, по которым я якобы получил от Спицына данные средства в общем размере 100 000 евро. Данные расписки также поддельные, ни на одном из представленных мне сегодня документов нет моей настоящей подписи. Ситуация по поводу моего участия в купле-продаже данных картин полностью вымышленная. Уточняю, что со Спицыным я не знаком лично, никогда не общался, тем более не заключал никаких договоров.

С моих слов записано верно, мною прочитано

Икифоров Максим Прокопьевич».

Вигдор прочитал бумагу несколько раз.

– Слава тебе, о могущественная и всезнающая Селина ибн Ивановна. Так что, похоже, мы победили?

– Не-а. Ничего пока не похоже. Во-первых, Икифоров в последний момент может отказаться от объяснения. Во-вторых, Майков может заявить, что договор подписан Икифоровым, а то, что он в данный момент отказывается от него, чистейшей воды выдумка, следствие стресса, давления защиты. А еще он произнесет вслух, что ему известно, что Икифорову угрожали. В общем, этот бред Майкова, если так сложится, а сложится точно, придется опровергать.

– Господи, и что нам теперь до конца дней своих заниматься этим?

– Ага, и мир потеряет подающего надежды «писхателя». И тебе не удастся жениться, Чижевский. Ведь ты все свое свободное время будешь ходить в суд. Нет, после пяти вечера время у тебя все-таки появится, чтобы думать, где взять денег на оплату адвокатов.

– Чего?

– А чего чего? Ты думаешь, я вместе с тобой свою запоздалую молодость загублю. Нееее. Я с мильенерами высокое искусство постигать начну. Ой, как нам здорово будет, Чижевский?

– Селина, что делать?

– Нету выхода, Чижевский. Не-ту-уу.

Воцарилась пауза и молчание.

– Разумеется, совсем уж безвыходных ситуаций не бывает. Ну, если ты, «писхатель», повторишь за мной слово в слово то, что я буду сейчас говорить… возможно, я смогу переломить свое эго и закончить дело побыстрее.

– Давай, буду говорить, петь, читать стихи и показывать фокусы!

– Господи, Чижевский, какой-то ты мультимедийный прямо. Да погоди ты. Я что, уже отмашку дала? Поехали!

– Поехали.

– Дорогая Селина Ивановна!

– Дорогая Селина Ивановна!

– Мы так давно не отдыхали.

– Мы так давно не отдыхали.

– Мы так давно не отдыхали, что…

– Что что?

– Что что! Ничего. Не сбивайся, Чижевский, а еще писатель. Повторить элементарной фразы не можешь. Еще раз.

– Мы так давно не отдыхали, что…

– Мы так давно не отдыхали, что…

– Что сразу после судебного дела.

– Сразу после судебного дела.

– Селина, Вигдор, Савелий и другие дорогие нам лица отправятся к мильенерам отбирать экспонаты для обменной выставки.

– Я сейчас растерзаю тебя, Селина.

– Ах, терзайте меня, терзайте… да, да, да! То есть меня не надо, и шутки в сторону. У меня еще один документ любопытный имеется. Его я вчера в лесовский суд самолично отнесла и задекларировала.

– Я весь во внимании.

– Мы подали заявление о подложности доказательств по иску Спицына к «Светлым просторам».

– На основании каких доказательств?

– У меня в запасе был и еще один документик.

– Знаменитые сыщики отдыхают.

– О, это сладкое слово отдых. Так вот, несколько дней назад я оформила ходатайство о назначении почерковедческой экспертизы. Все по тому же иску Спицына. А сегодня я получила заключение по документам, которые Майков передал в суд как доказательство вашей вины.

– И что?

– А то, что все подписи на договорах, в расписках, сделаны одной и той же рукой, а следовательно, одним и тем же человеком.

– Значит, тут у нас полное фиаско. Все подлинное!

– Конечно, подлинное, все подписал один человек, но не Икифоров!

– Ничего себе! Получается, что везде, где фигурирует Икифоров как главное лицо, по части подписи туфта?

– Полная. Я не стала добивать Икифорова на дознании, когда он давал пояснения оперу. Думаю, он в глаза не видел документы. А ведь Икифоров, бестия, первоначально заявлял, что у него болела рука, когда он подписывал договора и расписки. И потому все подписи не похожи на его обычные росчерки. Но потом понял, что это уже не игра. Отказался от первых показаний и стал излагать все иначе.

– Вот на что они надеются, Майков со Спицыным?

– Они надеются, что у таких «писхателей‒художников», как вы, нет таких адвокатов, как я.

Вигдор развел руками.

– Мы будем помнить тебя в веках.

– Чижевский, в веках ты помни свою будущую тещу. А мне лучше помогите материально.

– Запрос принят, будем думать.

– Я всегда подозревала, что у «писхателей» это профессиональная черта. Только думай недолго. Спрос на Селину Ивановну растет каждый день.

 

Глава двадцать девятая. Всех тревожит тишина

Савелий и Адель встретились в мастерской.

– Савелий, можно я больше не буду тебе позировать?

– Господи, даже если ты начнешь настаивать, я не соглашусь сам.

– Это еще почему, неужели теперь я так плохо выгляжу?

– Выглядишь ты прекрасно. Просто за это время что-то произошло в моей творческой биографии. Хочешь посмотреть новые картины?

– Конечно, показывай, кого ты тут в мое отсутствие рисовал.

– Закрой глаза. Нет, закрой и не открывай, пока я не разрешу. Пусть то, что ты увидишь, станет сюрпризом.

Савелий подтолкнул Адель к мольберту, где стоял ее портрет.

– Теперь можно, смотри!

Девушка увидела свой портрет и… заплакала. Так плачут, когда не могут объяснить, отчего слезы текут сами по себе. Адель же плакала так искренне, что трудно было понять, чего больше в ее настроении: переживаний от недавних событий, эмоций от увиденной работы художника, от счастливого возвращения из плена.

Она отвернулась и продолжала плакать.

– Адель, дорогая, я же ничем не обидел тебя. Адель? Нет, ну, правда, что за слезы, что я сделал не так?

– Как же так, – Адель обняла Савелия, продолжая всхлипывать. – Вот разве нельзя было давно сказать, что ты влюбился в меня? А?

– Нельзя, – Савелий нежно поцеловал Адель. – Это так сложно, так трудно.

– И ты хочешь на мне жениться?

– Если позволишь.

– Позволю, конечно. Только ты сделай все красиво-прекрасиво: упади на колено, подари букет и скажи торжественно: «Я прошу Вашей руки, Адель!»

– Я столько слов не запомню. Напиши мне шпаргалочку, я выучу и буду неотразим.

– Издеватель, вот ты кто, Савелий Кокорев. А мне было так грустно, так одиноко. Потом навалились ужасы с Майковым. Он думал, я ничего про отца не знаю. Пришлось играть с ним до конца, делать вид, что растерялась, потрясена.

Я думала сделать все сама. Случайно встретиться со Спицыным, случайно заговорить. Попытаться понять, что он за человек и почему отказался от меня. А вышло все слишком быстро. Ну а когда они меня украли, то и вовсе все смешалось. Я теперь все время то плачу, а то смеюсь.

– Тогда смотри дальше, – и Кокорев стал выставлять картины, которые писал у реки, в скверах солнечным утром и в городе, отходящем ко сну.

Адель подолгу рассматривала каждую.

– Савелий, я хочу туда, мы будем гулять вместе среди этих пейзажей…

– Хорошо, завтра и отправимся, потому что послезавтра мы пойдем с тобой оформлять заграничные паспорта. Через два месяца мы улетаем в Америку, где пройдет большая выставка подающего надежды лесовского художника Савелия Кокорева!

– Урра! А учеба? Савелий, меня же отчислят за прогулы.

– Тут мы положимся на нашего краеведа Чижевского. Думаю, он и с ректором хорошо знаком, и с деканом. Поди договорится. И потом, ты же не бездельничать летишь, а в составе российской делегации представлять интересы лесовского творческого союза. Я беру тебя на работу своим помощником, продюсером. Согласна?

– Это мы еще пообсуждаем. Посмотрим, какое жалованье будет положено помощнику.

– Ах ты, маленькая торгашка, а бескорыстно, из любви к искусству?

– Посмотрим, посмотрим. Главное, не продешевить. Интеллект сейчас в моде. Так что сойдемся на 25 процентах от проданных произведений.

– Вся в папку, – буркнул Савелий. Он хотел что-то сказать еще по этому поводу, но Адель снова заплакала, громко, что называется, навзрыд.

– Аделюшка, ну прости меня, дурака. Ну, сморозил че попало, Аделюшка, не плачь. А то я сам заплачу, голубушка.

Адель от такой искренней жалости вначале было успокоилась, но стала всхлипывать и посмеиваться, что называется, сквозь слезы.

– Голубушка, говоришь! Аделюшка! Папа тут не при чем. Я сама такая. А ты, Кокорев, жадный человек. С тобой с голоду можно умереть. Я помню, что у тебя и поесть нечего.

И тут Савелий потащил ее в кухню к холодильнику, и с криком «Полюбуйся!» распахнул его белую дверцу.

Адель искренне ахнула.

Савелий порхал над столом, выкладывая, кажется, все, что бывает угодно душе.

– Все, Савелий, пощади. Сдаюсь, с тобой действительно произошли метаморфозы.

– Мета-морфозы, – повторил Кокорев. – Да, произошли, да мета-морфозы. Но я счастлив этим переменам. Я становлюсь благодаря тебе другим.

– Другим-другим?

– По крайней мере, другим точно.

– Ты, Кокорев, помедленней, ладно, а то я не успеваю догонять тебя.

…Позвонили в дверь, потом постучали, потом опять позвонили.

– Пойдем открывать навстречу новым лицам.

Адель вопросительно взглянула на «нового» Кокорева.

…В дверях стоял Федор.

– О, сестренка. Привет. Сто лет не виделись.

Адель вопросительно посмотрела на Савелия.

– Адель, это Федор, сын Спицына, получается, твой сводный брат.

– Да ладно тебе, художник, – Федор похлопал Кокорева по плечу и чмокнул Адель. – Когда с па-па знакомиться будем?

– Ты, Федор, осади чуть чуть, – Кокорев вдруг стал серьезным. – Не гони вскачь. Мы тут как раз рассуждали, что не нужно торопиться. Мы постепенно все сделаем. Вот ты заявился, на сегодня хватит. А там и со Спицыным увидимся.

Адель согласно кивнула. Было видно, что она растеряна.

– Как знаете, как знаете. Ой, Адель, раскраснелась вся, да ты не тушуйся. Все-таки родня. Трудно, конечно. Вот так нежданно-негаданно родственников обрести. Ну ничего, со временем притремся. Ты, главное, пойми, тут никто не виноват. Селяви, так сказать.

Я собственно чего зашел-то. Завтра в художке прессуха по поводу обмена художниками с американцами. И про твой вернисаж, Кокорев, говорить будут. Меня Алевтина Павловна попросила тебе напомнить, чтобы ты как штык, без опоздания. к десяти часикам прибыл. Привыкай к публичке, привыкай, раз в Америку вызывают.

Так что до завтра, Кокорев, до встречи, сестричка. Приходи, тоже поглядишь на своего художника.

…Так бывает: вроде бы и нет причин для переживаний и ничто не говорит о предстоящих трудностях, но в один день или ночь начинаешь чувствовать волнение. Вначале неосознанное, не очень ясное и, главное, непонятное, «от чего?». Затем появляются едва заметные признаки. Майков называл их сигнальчиками. Майков давно понял, что все копится – года, деньги, власть, болезни и неудачи и вранье, конечно, которое вначале бывает скрытым, а потом явным.

Чем ближе становилось начало судебного процесса, тем большей тревогой обрастала эта дата. Если бы он мог, непременно бы приблизил начало. Не в его интересах ждать. Общественное мнение более чем готово принять и отреагировать на факт не просто нанесения обиды Спицыну, а кражу интеллектуальной собственности.

Но дата судебного процесса назначена и никто ничего уже не в силах был изменить.

Еще Майкова тревожила тишина. Сторона ответчика словно бы исчезла из города. Вместо ожидаемой суеты, переговоров, интриг и заигрывания с этим самым общественным мнением Чижевский словно смирился с поражением и притаился, ожидая исхода дела. Майков хотел другого. Он мечтал не о тихом банальном мировом соглашении, а надеялся на громкую скандальную свару, из которой, разумеется, выходит победителем и в глазах этой бедной, недолюбленной, но такой шумной и требовательной публики вмиг становится дорогим и близким защитником интересов. Это бы с лихвой перекрыло все его прошлые похождения. Никто и не вспомнит историю с каким-то автопарком. Здесь победа во имя высокого искусства, во имя тех, кто годами творит и по большей части оказывается непризнанным в этой своей самоотверженной философии. А как иначе! Все хотят быть признанными, никто не желает вставать в очередь.

В душе же Майков эту вечно недовольную всем публику недолюбливал. Умничают, клянутся в чем ни попадя, легко нарушают все, чему еще недавно присягали, и всем своим поступкам вечно находят веские причины и оправдания.

Так вот, Майкова что-то тревожило. Уж слишком гладко развиваются события. Особенно смущала Алевтина Павловна. Сходу поверила в его рассказы. Довели интеллигенцию! Он бы, Майков, ни в жисть так не повелся. Через четыре дня судебное. Селина Ивановна и Чижевский, конечно же, будут затягивать процесс, искать любые поводы опровергнуть его обвинения. Им на руку перевести громкий скандальный процесс в обычный нудный спор, разбирательство, так сказать, субъектов. Наверное, проведут графологическую экспертизу, станут требовать в суд Спицына. С этим он легко справится, отобьется.

Майков мечтательно посмотрел в окно. Если закончить дело к осени, можно слетать на юг, поразвлечься и поправить нервишки у моря. С этими творцами так сложно и нервительно!

…Интересные и необьяснимые вещи с точки зрения здравого смысла происходят порой. Два острова. Между ними тысячи километров, моря и океаны. Но в один и тот же момент на обоих изобретается одно и тоже полезное приспособление для охоты, для облегчения жизни, так сказать. Пусть это будет лук и стрелы. Как? Почему такое происходит и где искать объяснение?!

Это к тому, что в тот же самый миг, когда Майков мечтами уже унесся на трибуну судебного зала заседаний и громит интеллектуальных преступников, на другом конце города Лесовска Селина раскладывает свои карточки. И у нее все пока получается ладно. И ей не нравится возникшая тишина. Тишина всем во вред. А ну как Майков заподозрит расставленные ловушки, начнет нервничать, совершать не просчитанные ходы и тем самым заставит и ее приоткрывать карты.

Нужно срочно что-то предпринимать. Пусть Майков уверует в прочность своей пирамиды, пусть спит спокойно и ни о чем не беспокоится.

Она набрала телефон Чижевского.

– Привет, Вигдор, это я.

– Рад слышать, надеюсь, мы больше ничего не совершили.

– Пока нет, слава богу. Послушай, Вигдор, нужно чуть-чуть, маленько-маленько шумнуть насчет Спицына. Что-то написать в прессе, к примеру.

– Это ты мне предлагаешь сделать?!

– Знаешь, Чижевский, это ведь ты книгу написал и спицынские офорты без разрешения использовал?

– Извини, погорячился. Книгу я, а использовал офорты, уточним для точности, Савелий с полного, но не закрепленного на бумаге согласия Спицына. Что ты имеешь в виду под идеей «пошуметь»?

– Понимаешь, мне не нравится эта тишина за несколько дней до судебного. Думаю, и Майков тоже в некотором нервном напряжении. Тишина означает, что каждая из сторон думает, что против нее что-то замышляется.

– Есть идеи?

– Всего лишь одна.

– Не густо.

– Да куда мне.

– Ладно, самоедка, выкладывай.

– А скажи мне, Спицын художник-то хороший?

– Кто бы сомневался. Лучше его Лесовск в графике никто не запечатлел.

– Ну вот и отлично. Пусть бы твоя дрожайшая Марианна как искусствовед напомнила читателям, к примеру лесовской вечерки, о его непреходящем вкладе в сохранение старого города, напомнила о творческом пути. И фото, фото обязательно. И картинок, картинок тоже. Не мелочитесь, договорись с редакцией, как это у вас принято, про себя любимых места не жалеть. О, вспомнила, ты ведь любишь повторять: «Мой жанр – полоса в газете».

– Вау, да ты сильно продвинулась в литературных жанрах. Хорошо, я попробую поговорить с Марианной.

– Вигдор!

– Хорошо. Я буду убедителен.

– Вигдор!

– Да ладно тебе, я поговорю-уговорю Марианну сделать такой очерк. Он и в самом деле хороший график.

– И пожалуйста, времени очень мало. Понимаю, что с людьми искусства так не поступают, но правда. Очень важно и полезно для дела. Да и Спицын порадуется. Хороший материал накануне зарубежного вернисажа. Все складывается!

– Объясни, к чему это все?

– Майкова спугнуть нельзя. Он увидит газету, решит, что раз Спицына хвалят и вспоминают, все идет по его сценарию – общественный тонус по отношению к его подзащитному высокий и соответственно мнение на его стороне. А хорошему графику Спицыну от хорошей профессиональной статьи тоже будет хорошо.

– Эх, почему Майков про меня ничего никому не заказывает. Я тоже ранимый творец.

– Он тебя заказал, заодно и Кокорева и на закуску «Светлые просторы»! Так что вся троица ранимая может быть ранена, нет тяжело ранена, ровно на сто тысяч евро. Ступайте, «писхатель», поработайте с искусствоведом Художественного музея.

…Марианна, не посвященная во все тонкости будущих нетворческих баталий, просьбе Вигдора удивилась, но как отказать любимому человеку.

– А знаешь, мне даже интересно попробовать. О современниках я писала мало, о графиках почти ничего. Но почему все так срочно? У него что юбилей?

– Да, вроде того. И потом, ты же сама говорила, все вокруг стали интересоваться его творчеством. «Советикус» и старина нынче в моде, а кто, как не он, запечатлел старый Лесовск. Очень прошу тебя, сделай все объективно.

– Да не волнуйся ты так, Вигдор. Спицын хороший художник, материал благодатный. Целую, уже пошла работать.

…Майков придумал, как подстегнуть интерес к Спицыну. Действовать он решил через Федя и сразу же позвонил ему.

– Привет, Федяй!

– Федор, с первых дней рождения.

– Ой, боже мой, что случилось, твоя великость растет без остановки. Не споткнись, больно будет.

– Не беспокойся, я внимательно смотрю под ноги.

– Ты что, на каждое мое слово теперь десять нести начнешь? Как однако все быстро забывается. Или тебе пообещали денег с небес подбросить? А, Федяй?

– Не Федяй, а Федор!

– Да черт с тобой, пусть будет Федор. Завелся, словно последнюю пятихатку потерял. Значит, так, слушай внимательно. Делаем пиар ход, слыхал про такое?

– Не глупее некоторых.

– Охо-хо. Видишь, чего ты знаешь, а я так, по верхам. В общем, Федор, надо па-па предложить совершить хороший и правильный для нашей ситуации пиар-ход. Предположим, на набережной в самом центре Лесовска не позднее чем послезавтра он покажет горожанам с десяток-другой своих чудесных работ о городе. Это будет так в духе времени: художник и народ. А мы прессу попросим приехать, типа перед поездкой в Дрезден хотим показать лесовцам старый город. Как тебе?

– Мне нравится. Нет, серьезно, я от тебя не ожидал такого хорошего предложения. Думаю, отец возражать не станет. Конечно, улица, свет не тот, но пообщаться с людьми – отличная идея. Он давно не выставлялся. Майков, ты молодец! Можешь ведь, когда захочешь, не только гадости говорить. Пойдут с па-па общаться.

 

Глава тридцатая. Моментальный портрет

Майков редко просыпался ночью – малообъяснимая загадка, учитывая все перипетии его жизни. А ведь говорят, что люди с не очень чистой совестью плохо спят. Если бы Майкова оценивали с точки зрения хорошего сна, то он был бы лучше всех. Он мог делать это стоя, сидя, в самолете, автобусе. Он засыпал, только прикоснувшись к подушке, да что там, прикоснувшись, он засыпал при виде ее. Чего-чего, а сон у него был крепким и продолжительным И просыпался Майков тоже легко. Словно какой-то внутренний будильничек тихо, но настойчиво теребил его, готовя к фазе бодрствовавания.

Но сегодня что-то случилось в этой тонкой настройке. Майков глянул на хронометр: три часа 50 минут ночи. Тот, кто встает так рано, понимает – впереди пропащий день. Ничего уже точно не заладится. Серьезных дел лучше и не начинать, а постараться как-то дотянуть до вечера и скомандовать в привычное время для сна – отбой, чтобы снова войти в колею и перезагрузиться на правильный лад.

Майков попробовал поискать причину столь странного эпизода, но ничего существенного в голову не пришло.

– Может быть, магнитная буря или солнечная активность, – что означало, так природа распорядилась.

Майков включил телевизор и «полистал» каналы. Но смотреть ничего не хотелось. Лег, попытался заснуть, но только ворочался.

– Интересно, что делает Чижевский, Кокорев, Селина? Поди тоже не спят. События для них развиваются не лучшим образом. Жаль, что не будет суда присяжных. Ох, сколько бы слез пролилось у сердобольных общественников.

Уж тут то бы Селина Ивановна проиграла вчистую.

Майков включил компьютер. Посмотрел новостные сайты, зацепился взглядом за информацию о побеге четырех заключенных из колонии через подкоп длиной более 150 метров.

– Это ж сколько надо копать и при этом оставаться незамеченными!

Время от времени Майков косился на белую доску. Она не нравилась ему в этом деле – уж слишком много пространства ее оказалось незаполненным. Обычно – не так. Обычно доска «испещрена» его идеями-многоходовками. А сейчас как-то уж совсем все просто, потому и писать нечего. «Значит, так карты легли», – подумал он. И ухмыльнулся, он слышал эту присказку от одной культурной дамы из одноименного министерства, куда случайно был приглашен на какое-то совещание по защите прав клубных работников.

Еще какое-то время он ходил по чужим «живым журналам», «залез» на фейсбук, потом «погонял» игру «линии» и почувствовал, что сон потихонечку напоминает о себе. Он даже не стал выключать компьютер, чтобы не терять времени и, не дай бог, снова не лишиться сна. Потихонечку встал и также потихонечку улегся под одеяло. На часах было ровно пять часов утра.

Самое удивительное, что Майков отчасти был прав. Отчасти потому, что из тех, о ком подумал и мысленно говорил, во сне пребывал лишь художник Савелий Кокорев. Он говорил, что от всех потрясений последних недель внутри у него что-то «торкнуло», после чего он перестал пить банками кофе, спать до половины дня и его постоянно стало тянуть на пленэры. Если суммировать все изменения, то получалось, что Савелий Кокорев вел теперь самый что ни на есть здоровый образ жизни.

Отчего не спала Селина? Она готовилась к судебному процессу, отчего же еще? Несмотря на, казалось бы, полную колоду козырей, о которой ни Майков, ни тем более Спицын и не догадывались, она раз за разом просчитывала свой сценарий будущего процесса. Она могла быть только во всеоружии. Там, где Майков ожидает ее протестов, ничего подобного не произойдет, там, где логика подсказывала повод для переноса слушаний, она планировала их совсем в другое время. Она уже точно знала, когда и каких свидетелей потребует в суд, какие доказательства будет требовать признать недействительными и какие документы попросит предать экспертизе.

Ну а Чижевский вообще привык работать по ночам. На все вопросы, как он успевает делать так много, он в шутку сообщал, что у него по всей квартире расставлены компьютеры, даже в туалете и ванной. Где оказался, там и работает. Такая вот технология. Ему верили. Трудоголик, чего с него взять!

Утро каждый из них встречал по-разному. Майков встал совершенно «разбитым» – нет ничего хуже второго сна. Силой заставил себя вылезти из постели, долго принимал душ. Завтракал без удовольствия и аппетита. Настроение с такой побудкой близилось к нулю.

Селина давным-давно завела распорядок, где ничего не менялось уже много лет. Хоть рабочий день, хоть выходной – подъем в семь утра. И в ванной обязательное ведро холодной воды. Это перешло ей по наследству от родной бабули, которая считала, что обливание-закаливание продлевает женскую красоту. Сама Селина считала это ритуал бессовестным издевательством над собой. Но, как говорится, нет худа без добра. Тогда, когда ей приходилось каждое утро возить Петрушу в школу, лучшего способа мгновенно «встать в строй» не нашлось. Этот действовал безотказно, был радикален, но очень эффективен.

Чижевский работал до двенадцати-часу ночи, и его начало рабочего дня никто не контролировал. Холостяцкая жизнь Вигдора лучше всего описывается теорией «бутерброда», который, падая со стола, обязательно шлепался маслом вниз. Применительно к нему это выглядело так: когда можно было поспать и отдохнуть, ему не спалось и не отдыхалось, но когда наваливались обязательные утренние встречи и приемы, сон, как говорится, сшибал. Вот и сейчас Вигдор еле-еле заставил себя встать и включиться в новый день.

Утро Селины, разумеется, начиналось с женских обязательных упражнений. Майков, если не намечалось встреч, предпочитал вообще не выходить из квартиры. Зачем? Все, что за окном, так или иначе попадает в инет.

Вигдор предпочитал первую порцию новостей смотреть с утренним кофе у экрана. Местные новости по утрам сильно не баловали. Но эта порадовала, однако Селина права. «Сегодня на набережной Лесовки состоится выставка-презентация известного графика Спицына. Уличная экспозиция приурочена к открытию предстоящего вернисажа художника в Германии.

– Я давно не общался с лесовцами, что называется, «глаза в глаза», не слышал их мнений о своих картинах, не получал советов, – сказал мастер нашему корреспонденту».

– Молодец, – подумал Чижевский.

– Уличное мероприятие наверняка привлечет внимание любителей живой старины нашего города, – итожил виртуальный автор.

– Как же, дорогая Селина, тебе удается предугадывать и предупреждать события? Значит, Майков не успокоился и «улучшает среду» что есть мочи.

Ну и отлично, очерк Марианны будет как нельзя кстати. Пусть ни на секунду не сомневается в своей победе.

Информацию об уличной выставке прочитала и Адель. Какое-то время она думала, идти или нет на набережную. И в итоге сказала себе твердое «да». Это ведь так интересно: посмотреть, как работают другие художники, как работает ее отец.

…Спицын с нескрываемым волнением отправился на набережную. В душе он долго сомневался, стоит ли ему, известному мастеру, связываться с улицей, которая мало что знает о его ремесле и вряд ли разберется в настоящем искусстве. Но в той же самой душе жил и другой голос. Он настойчиво звал к общению, к рассказу, к тому, чтобы услышать что-то новое.

В молодости он частенько подрабатывал на этой же самой набережной, рисуя моментальные портреты. И не стыдился этого столь необходимого для молодой семьи приработка. Его учитель, воспитанник еще той, дореволюционной, культуры, вообще считал, что рука настоящего живописца должна чувствовать дыхание улицы. В самом деле, что плохого, когда какая-нибудь влюбленная парочка радуется схожести рисунка на листе с оригиналом? Может быть, это первый и последний «живой» портрет в их жизни. И впрямь, разве часто мы ходим специально заказывать своей портрет или портрет дорогого нам человека? Как-то не принято это в теперешней среде. А сколько комплиментов рискуешь услышать, когда позирующий видит это самое сходство и благодарит за прекрасную работу.

Нет, улица бывает не только злой и невнимательной, но и доверчивой, чаще заблуждающейся, ибо, если любит, то искренне, так же как и ненавидит.

…Спицын расположился на набережной, где ничего не изменилось за последние сорок лет. Разве что деревья и трава сменили дикий кустарник и случайный цветник, посаженный то ли ветром, то ли кем-то из жителей. А в остальном… все тот же потрескавшийся, выщербленный асфальт и вал, которым когда-то пытались отгородиться от зимних наводнений. Он уже давным-давно поседел и прогнулся под тяжестью той работы, которую ему предназначалось делать. А ведь как заливало! До самого центра доходила полузамерзшая каша из снега и воды. Город топило лет двести, пока не поставили заградительную линию. Потом устроили сквер, и место это стало любимым у лесовцев.

…Спицын сел спиной к валу, ближе к развесистой акации. Прямо вдоль вала расставил свои старые рисунки города.

Тут же на низенькой табуретке примостился сам с мольбертом. И зрители не заставили себя долго ждать. Посмотреть работу уличного художника – занятие интересное…

Желающих попозировать и по сходной цене унести свой портрет всегда бывало предостаточно.

Мама с маленькой дочкой подошли к рисункам первые.

– София, посмотри какая прелесть, какие чудесные деревянные домики.

Девочка беззаботно держала маму за руку и ей было все равно, что за домики нарисовал дядя. Ей больше нравились блестящие золотом рамочки, разноцветные мелки, карандаши, которыми художник работал.

– Усаживайте дочку на стульчик, я сделаю ее портрет.

– Ой, спасибо, но это, наверное, очень дорого.

– Садитесь, первый портрет всегда работаю бесплатно, – с удовольствием улыбнулся Спицын.

Радостная мамаша без лишних уговоров усадила Софию, а через полчаса Спицын, сделав размашистую подпись на обороте листа, вручил портрет.

Мамаша просто зашлась от восторга.

– София, посмотри, какая ты красавица у меня! Мы возьмем этот рисунок под стекло в рамочку и отправим папе на буровую.

София с радостью вскочила со стульчика, ей явно надоело позировать.

– Спасибо вам, господин, ой, товарищ Спицын. Это так неожиданно. Такая память будет.

Между тем подтягивались люди. И скоро вокруг Спицына образовалась вполне заметная толпа.

Спицын почувствовал, что люди настроены к нему лояльно. Старый Лесовск явно нравился зевакам. Вторым номером на позирование выступил бравый матросик.

– А тихоокеанца запечатлеть можем, отец?

Спицын покосился на обладателя зычного голоса.

– Садись, садись, матрос. Мы все сегодня можем.

– Денег нет, отец, – сразу признался тот. – Все, что было, прогуляли с братанами.

– Родину защищай, а мы не обеднеем.

– Спасибо, товарищ художник. Я портрет в деревню мамке отошлю Не доехал я нынче до деревни. Здесь у пацанов заотдыхался. Они на год раньше на дембель ушли. А мамке портрет отправлю.

Толпа одобрительно загудела. Ей понравилось, что художник не жадный и с военного ничего не просит. Второй портрет без денег!

Вот и матросик ушел, унося рисунок, бережно свернутый в трубочку.

– А вот этот домишко-то я помню хорошо. В нашем дворе стоял, – запричитал вынырнувший из толпы седой патлатый старичок. – Сгорел, такой красавчик был. Эх, не уберегли.

– Да и не сгорел, – послышалось из толпы.

– А я говорю, сгорел, – распалялся оратор.

– Не сгорел, а помогли сгореть, – крикнул кто-то сзади.

– Точно, подожгли. Они так землицу в центре под стройку добывают.

– Безобразие, старину уничтожают. Скоро от прошлого ничего не останется.

Старичок был явно опытным оратором с уклоном в старую архитектуру.

– Слава богу, художник успел зарисовать. А так-то некому больше слово замолвить в защиту деревянного зодчества. Куда ни кинь взор, сплошь бетон и стекло. Будь она неладна, эта их точечная застройка.

– Граждане лесовцы, может, письмо напишем, обращение к губернатору или даже президенту, не дадим уничтожить окончательно лесовскую старину!

– Ну вот, агитатор тут как тут образовался!

– Молчать нельзя, это достояние истории.

– История творится на наших глазах, – послышалось из толпы.

– Слушай, оратор, ты бы отошел в тенек, воззвание сочинил бы что ли, а мы потом обсудим да если что и поддержим. Кстати, с пивком бы лучше читалось.

Толпа лениво гоготнула. Старичок обиделся. Понимания явно не было.

– Да что мне, больше всех надо. Наблюдайте, наблюдайте дальше, как вместо почтенной старины будут строить очередную рюмочную. Потерянная память – безымянная жизнь.

– Вот завернул, с первого раза-то и не понять.

Старичок – писатель воззваний и обращений махнул рукой и поплелся вдоль набережной.

Теперь по «сценарию» в толпе наступило время жалеть.

– А дедуля между прочим прав.

– Конечно, прав, только никто в тех деревяшках жить не хочет. Вот я! Могу сменить свою панельку на деревяшку! Легко. Так вы мне удобства проведите, чтоб мне не на улицу зимой по нужде бегать! Ораторов вона сколько. Один другого народнее. Но они поди зады не морозят каждый день! Знаю я их, заступников наших. Сами в теплых хоромах, а деревяшки за счет других спасают.

– Никто никому ничего не навязывает, а чтоб все устроить, денег нет. Широко живем, неэкономно.

– Ой, пожалел волк овцу. Немедни олигарх местный юбилей отмечал. После гулянки бабахнул салютом в свою честь. Часа в два ночи весь район завыл автосигналками. Люди решили, тревога! В газете читали, сколько денег на салют ухлопали? Точно на реставрацию памятника хватило бы.

– Ну даете. Кто на свои будет сейчас чужие венцы править. Все, другое время. Для себя бы успеть пожить.

Спицыну явно не нравился разговор. Пахло «политикой».

– А ну лесовцы, хорош власть осуждать. Я к вам с картинами пришел, а вы судилище завели. Кто еще желает портрет от неплохого рисовальщика?

– А можно мне? – из толпы к Спицыну протиснулась Адель.

– Можно, отчего же нет. Идите сюда девушка, будем рисовать такую кра…

Спицын даже не смог выговорить последние буквы. Перед ним стояла живая Вера. Он тупо смотрел на Адель, растерянно перебирал мелки.

– Можно присаживаться.

Адель примостилась на стульчике в ожидании, когда художник начнет работу. Она смотрела на него не мигая, а он, словно загипнотизированный, «заледенел». Спицын смотрел на девушку, не веря своим глазам. Но разве такие совпадения бывают?

….Спицыну не нужно было смотреть на ее лицо. Он и с закрытыми глазами мог бы воспроизвести его по памяти.

Он не знал, как себя вести, и рисовал на автомате.

Но толпа что-то почуяла, что-то заподозрила, уж слишком явная растерянность была на лице художника.

– Да ты смотри, он на девчушку даже не глядит. Видать, знакомая!

– А может, она специально к толпе прибилась. Самая что ни на есть подсадная, она, кажись, и смахивает-то на него.

– Сам ты подсадной. Ну что за народ, ну везде ищут темную сторону. Я так думаю, мужик на таланте прет. Большой мастер!

Что на самом деле происходило со Спицыным, никто, разумеется, знать не мог. Он работал нервно, в самом деле почти не глядя на оригинал. Значит, Федор был прав…

И вот когда оставалось совсем немного, чтобы закончить этот портрет, у Адели зазвонил телефон. Она вытащила мобильник. Спицын мельком взглянул на нее – вылитая Вера.

Адель побледнела, вскочила, бросила ему «простите» и быстро-быстро побежала к трамвайной остановке.

Спицын тоже было вскочил и даже хотел кинуться за ней, но остановился в полной растерянности. Что он мог сказать ей сходу, да еще при таком стечении народа.

– Вот молодежь, даже на работу не взглянула, а художник старался, хороший портрет получился.

– Случилось может что, вишь, как сорвалась-то!

– Вам бы все рассуждать, нечего тут особо говорить. У них теперь все на скорую руку да на длинный стежок.

Какое-то время толпа еще обсуждала свое, потом заговорила о власти, о делах дачных…

Спицын совершенно потерял интерес к публике. Он сделал еще несколько рисунков. Машинально отвечал на вопросы, что-то пропускал – просто не реагировал. Но это никого не раздражало, уж больно хорош был Лесовск на его старых рисунках.

Потом приехали журналисты. Они вывалились из автобуса, который был организован Алевтиной Павловной. Обступили Спицына, и еще какое-то время он общался с пишущей братией. Но пресса скоро почувствовала настроение Спицына, как он отвечал на вопросы без всякого драйва и, кроме прямых, дежурных фраз, ничего нового выудить из него не удавалось. К полудню, когда солнце стало припекать, народ растекся по набережной. Как раз подъехал Федор, и уличную выставку благополучно свернули.

– Федор, послушай. Я хочу тебе кое-что сказать, – начал было Спицын, шагая рядом с сыном, собиравшим картины.

– Может, дома поговорим?

– Да нет же, сынок, дома мать. Она, не дай бог, услышит!

– Господи, ну что еще сотворил лучший художник нашего времени?

– Я должен сказать, что у тебя есть сестра! Я видел ее только что. Она сидела вот тут, на этом стульчике, и я рисовал ее портрет

Федор подошел к мольберту и посмотрел на лист бумаги.

Он уже видел это лицо недавно. Но с холста Кокорева оно смотрело с любовью. А с отцовского – с горечью потери.

…Адель быстро поймала такси и поехала домой. Это звонила мать. Девушке показалась, что ей нездоровилось.

Через пятнадцать минут Адель уже открывала дверь квартиры.

– Мама, мамочка, ты плохо себя чувствуешь? Давай я уложу тебя в постель и вызову доктора!

– Прости, дочка, прости. Все хорошо, разволновалась по случаю. Вот, посмотри газету, там очерк о Спицыне!

– Ну слава богу, что все хорошо. Спицын, да, Спицын. Я только что позировала ему. Какое совпадение. А в газете материал хороший?

– Адель!

– Мама, он делал моментальные портреты. Там на набережной открылась его выставка – старый город. Большая толпа собралась. Он талантливый. Я тоже захотела портрет. Ты знаешь, мне показалось, он как-то так разволновался и растерялся одновременно. И рисовал не так, как Савелий. Мама, он даже не смотрел на меня, словно знал давным-давно и все делал по памяти. А я даже посмотреть не успела на портрет, ты позвонила и я понеслась к тебе.

– Ну прости меня!

– Да за что, ты в порядке и мне от этого хорошо. А портрет нарисует Савелий. Он обещал, что будет рисовать меня целую жизнь.

– Адель!

– Мамочка, Савелий влюбился в меня. А мне с ним очень хорошо. Разве это плохо? Будет у нас в семье Засухиных свой домашний художник. Он и тебя нарисует. И мы повесим твой портрет вот здесь, на этой стене, на самом видном месте.

– Что ты за выдумщица, Адель, и в кого только пошла!

– Да было в кого, судя по всему.

Вера махнула рукой.

– Вот что, доча. Мне нужно с тобой серьезно поговорить.

– Мама, я самая примерная девушка на курсе. Мой главный недостаток – я натурщица своего будущего мужа.

Вера села в кресло-каталку и притянула к себе Адель. Она пристроилась рядом на пуфике.

– Адель, это обязательно делать сейчас? И перестань, пожалуйста, паясничать. Это важный разговор – о твоем отце, Спицыне.

– Это о том самом? Мама, так я давно все знаю. У вас была сумасшедшая любовь, но он был женат. Мне все Кокорев рассказал, спасибо ему. Было бы хуже, если бы Федор насочинял. Да еще со своими подколочками и комментариями. Ты не переживай, я от тебя никуда-никуда.

Адель обняла мать, взяла за руку и нежно погладила ее.

– Несовременная вы, Вера Засухина. Но это же ваша жизнь, ваша любовь. Я в свою тоже никого пускать не стану.

– Может быть, Адель, ты и права. Значит, в основном ты все знаешь.

– Знаю.

– Все равно странно это, такое известие, а у тебя эмоций нет.

– Есть. Но я пока не чувствую, что они должны бурлить и перехлестывать за край. Что ж мне теперь, через двадцать лет в объятия к нему кидаться. Ты у меня и отец и мать. И ничего я менять в своей жизни на этом направлении не стану.

 

Глава тридцать первая. Первым платит тот, кто сказал…

За день может произойти всякое. Да что угодно может произойти за день, а за четыре?! Но когда Майков увидел по главным местным телеканалам и в газетах информацию об уличной выставке Спицына, а затем в «Лесовском вестнике» полосный очерк о маститом художнике, искренне подумал, что к началу судебного процесса уже не произойдет ничего такого, что смогло бы разрушить его схему, его план игры, а следовательно, помешать выиграть это дело.

А потом к морю, изумрудному и спокойному. К примеру, в Тайланд, или на китайский остров Хайнань, или во Вьетнам. Все хвалят его курорты, а может, в Малайзию. На две недели. Целых четырнадцать дней ленивого, сонного, неторопливого времяпрепровождения. А потом… что загадывать на потом!

Майков представил свою победную речь, оглашение приговора. Удивление или недоумение Селины Ивановны. Она ведь тоже уверена в победе. И вот тогда он, как бы невзначай, скажет ей, что не мешало бы отдохнуть, что в жизни случаются поражения, что лично он отправляется к теплу, и если у нее нет опыта в таких путешествиях, то она может присоединиться к нему. И чтобы она ничего плохого не подумала, просто в компании всегда веселее.

Его такие замечательные размышления прервал звонок в дверь.

«Сто раз ведь хотел убрать эту трещетку, – первое, что подумал Майков, отправляясь к двери. И только потом: – Кого принесла нелегкая?»

– Ну и кто в такую рань тревожит добрых людей?

– Открывай, это я, Федор.

Майков открыл дверь, Федор быстро зашел внутрь. Он был явно встревожен.

– Федяй, ты чего без звонока? Без приглашения? А вдруг я не один, вдруг я занят, вдруг у меня свидание с женщиной?

– С женщиной?! Федор посмотрел на Майкова с иронической усмешкой. – Да у тебя, кажется, любовь только к денежным знакам в любой валюте

– Ты мне что, с утра хамить будешь, взбодрить заскочил?! Проваливай, Федяй, а то выпихну за дверь, кувырком сойдешь. Надо же, день так неплохо начинался, – досадливо поморщился Майков. – Давай на раз-два-три, чтоб твоего духу не стало. Будут новости —звони. Встретимся на судебном.

– Не будет никакого судебного, если мы что-то быстренько не сообразим. Задурковал па-па, понимаешь! Дочурку вблизи увидел спустя десятилетия. Сентиментальные мы, видишь ли, с возрастом стали. Лежим на диванчике с закрытыми глазами и скорее всего думаем, как низко пало человечество в лице нас троих. В общем, Майков, чует мое сердце, что па-па решил кинуть наше правое дело. Нафига ему деньги, будущее сына, твой гонорар, коли на горизонте доча замаячила.

Майков сел на краешек стула и косо глянул на интерактивную доску.

– Этого фактора мы в учет не брали. Как говорится, ничто человеческое нам оказалось не чуждо. И где же произошла эта незабываемая встреча?

– Да на той самой уличной выставке, которую ты просил организовать.

– В нашем деле всего не учтешь.

– Ну вот и не учили. Па-па сильно расстроен, если честно, я тоже мало представляю, как себя вести и что теперь делать.

– Ой, да господи же ты боже мой, испугали ежа голой попой. Какие мы впечатлительные. Бросил доченьку два десятка лет тому назад без всяких сантиментов, а теперь мучения наступили. Вот за что вас интеллигентов люблю, так за то, что жизнь спокойно прожить не можете и другим не даете. Все мечетесь, все ищите какие-то смыслы, все давите, давите своей неудовлетворенностью. Нет бы замереть, затихнуть, нет, вам все неймется. Плохо кончите в своей суете.

– Майков, ты бы меня не учил. Я не твой студент, а ты не профессор. Говорю тебе четко: па-па в расстройстве. Что будем делать?

– А что, собственно, происходит. Ну, через много лет обнаружилась дочь. Слава богу! Обнимитесь и радуйтесь. К судебному иску это ведь не имеет никакого отношения.

– Еще как имеет, Майков. Адель и Кокорев, так сказать, встречаются. У них отношения заладились. А судя по портрету, что я видел у Савелия, – это любовь. Кокорев, напомню тебе, свидетель по делу, это он книгу оформлял.

– Свидетель, свидетель, свидетель молодой…

– Чего?

– Нарисуй мне свидетель фактик золотой.

– Майков, ты меня пугаешь. Если па-па на фоне раскаяния пойдет Адель искать, а потом и вовсе расквасится, дело наше медным тазиком накроется.

– Вот за что я тебя люблю, Федяй, за твою верность избранному курсу. Охота тебе деньжат, охота.

– Необходимость двигает мной и жажда справедливости. Нечего было чужие рисунки в книгу ставить.

– Ну да, ну да. Это все так. Дочка, значит, папе понравилась. С этим мы на какое-то время справимся. Но если твой па-па с дочкиной мамой встретиться решит, в этот поворот нам уже точно не вписаться.

– Но ведь Вера Засухина погибла!

– Сдается мне, что нет. Уж больно много совпадений и странностей происходит. Ты, Федяй, с па-па глаз не спускай, карауль его, одного не оставляй, хоть под замок посади, но не допускай, чтобы он оставался сам с собой. А там посмотрим и тактику в случае чего изменим. Спицын не должен нам игру испортить, когда мы провернули такую работу.

– Не знаю, попробую, конечно. У него явный депресняк случился. Видал я его в такую пору. То ляжет, то сядет, то в окно, то в пол глядит. Мы с матерью решили было, все, тронулся па-па, но он ничего, отошел, слава богу, в обычную жизнь вернулся.

– Давай, Федяй, давай двигай домой – караулить уважаемого художника. Чуть что звони.

…Спицын был дома. В мастерской было тихо, художник лежал на диване, глядя в потолок, и даже при появлении сына не пошевелился, не проронил ни слова.

Федор подсел к нему. Какое-то время они молчали. Спицын заговорил первым.

– Пока лежал, все думал, правильно или нет, что я вас не оставил. Все-таки правильно. Конечно, я Веру очень любил, но не мог я вас с матерью оставить, не мог. И говорить больше не о чем.

– Говорить есть о чем, дочь как никак у тебя обьявилась. А мамаша ее? Точно погибла? Неровен час объявится!

– Да бог с тобой, Федор! Вера ушла! Веру любил, скучал по ней, а дочь?! Я не воспитывал ее, не нянчил, как тебя. Когда увидел Адель, что-то внутри завелось, а потом понял, просто Веру увидел. Когда девушка убежала, все и прошло, даже тепла не осталось. Вот она была и нету.

– Ну ты даешь, па-па! А я уж думал, заживем большой и дружной семьей. – Федор хмыкнул. – Но судя по твоему настроению – не дождусь. Ладно, хорошо, что ради новоявленной дочурки не пойдешь на попятную, не отпустишь Чижевского без суда.

– Судиться буду, а теперь в особенности. Нам же за границу ехать. Вот пусть Чижевский и тряхнет мошной. Будет по справедливости.

– Отличная новость для Майкова.

– Не нравится мне этот тип, но другого нам не послали, так что доведем дело с этим персонажем.

– А что с Аделью делать?

– А разве с ней что-то нужно делать? Судя по тебе, по твоему поколению, наверняка взбаламошная барышня, в меру самостоятельная, из тех, что сама за себя. Кровь, конечно, родная, но душа и мысли на наши. Пусть уж все своим чередом катится. Вернемся из поездки, там видно будет. Осуждаешь?

– Ой, па-па, только меня не лечи и в психоаналитики не привлекай. Чего через двадцать лет-то осуждать. Вона, как говорится, все налицо. Я не священник. Грехов не отпускаю. Если ты не мучаешься, мне-то совсем не с руки.

Поеду назад к Майкову, успокою его. А то ведь волнуется. Адель с Кокоревым поддруживает, а с родственниками, поди, в суде трудно спорить.

– А мне нетрудно, Федор. Все уже мы промеж себя давным-давно решили с Верой. Так что та история былая. А эти пусть платят, раз моей работы не оценили.

– Да оценить-то как раз оценили, – буркнул Федор.

– Даже на презентацию книги не удосужились позвать.

…В кабинете Чижевского собрались Селина, Савелий, Адель и Вигдор.

Не будь этого судебного, можно было вполне решить, что сидят приятные друг другу люди, пьют чай да и болтают в свое удовольствие.

– …Адель, прости, но ты понимаешь, я обязана предупредить тебя. Нас ждет очень сложное судебное дело. И в игре с Майковым никаких поблажек никому не случится. Тебе будет труднее в несколько раз. Ты понимаешь, о чем я?

– Конечно, вы не переживайте. Я справлюсь. Возможно, Спицын человек хороший, возможно, его Майков обманывает и вбивает ему в голову, что он поступает правильно. Но я знаю точно: Савелий порядочный человек. И я справлюсь.

– Мы справимся, – уточнил Кокорев.

– Отлично, эту тему закрыли. Родственные отношения откладываем до окончания процесса. Я полагаю, он состоится. Надежды на то, что Спицын отзовет свое исковое почти нет. Если уж он после известия о дочери никак не проявился! Минутные порывы грусти и воспоминаний Спицына, видимо, оказались слабее яростного желания отомстить, доказать свое превосходство. И тут еще надо покопаться и додумать, что сильнее гложет нашего мастера: реальная возможность получить большие деньги, отстоять свои принципы, какими бы они ни были, или усталость и раздражение, накопленные за последние годы.

С Майковым, положим, все ясно – мошенник и это дело для него всего лишь очередной заработок. Так что здесь будем играть без сантиментов и жалости. Собственно, в этом и будет заключаться наша тактика. Клиент Майкова и по возможности общественность должны знать и каждый день судебного процесса получать все новые и новые подробности реальной личности адвоката. Вполне возможно, именно это в конце концов заставит Спицына изменить условия иска или вовсе отказаться от процесса.

– У нас тоже есть что сказать?

– Вас, Вигдор Борисович, прошу понять: любые эмоции, правильные рассуждения, призывы к совести, памяти, дружбе и прочим светлым сторонам человеческой сущности в данном конкретном случае не работают. Вы столкнетесь с законом, гражданским кодексом, юридической практикой и логикой, которые не могут довольствоваться эмоциями. Судья будет следовать каждой букве и предложению закона.

– Мы что, уже проиграли процесс?

– Савелий, разумеется, нет, у нас есть свои сильные аргументы и факты. Будем считать, что мы с вами провели погружение в будущий процесс.

– А не пойти ли нам поужинать в какой-нибудь тихий ресторанчик, – предложил Вигдор.

– Лично мне твой ход мысли нравится. День по возможности всегда надо заканчивать на высокой ноте.

– Селина – «за». Савелий? Адель?

– Мы не против, – Савелий влюбленно посмотрел на Адель, которая согласно кивнула головой.

– Тогда предлагаю кухню «Лесовской пивоварни» в историческом квартале. Савелий, я поеду за Марианной. А ты будешь за старшего. Все быстро собираемся, чертовский хочется поесть и просто пообщаться. Кто хоть раз вспомнит о Спицыне, Федоре, Майкове – платит за всех.

– Балагур, может, как раз и надо говорить о процессе днем и ночью, чтобы ничего не забыть и не перепутать, – прошептала Селина, отвернувшись к окну.

…В пивоварне было много замечательных «фишечек» для заманивания посетителей. Именно здесь можно было отведать старинные настойки, которые лично делал хозяин заведения. Кедровая и клюквенная, таежная и брусничная, хреновуха и барбарисовка, облепиховка и жимолость: кажется, все таежные ягоды были в меню этого славного ресторанчика.

А какой чай по рецепту одного из губернаторов Лесовска подавали здесь! Им в пивоварне гордились особо. Тайну рецепта восстановили спустя 200 лет!

Рассаживались долго, щумно. У всех было желание расслабиться, пообщаться без напряжения. Забыть хоть на какое-то время о сложностях минувших дней.

К компании вышел сам хозяин ресторана, приятель Чижевского. Он поздоровался со всеми, а с Вигдором обнялся как со старым знакомым. Хозяину дали слово и он предложил выпить за хорошую компанию.

– Вчера у меня в гостях были судьи. Оказывается, ты, Вигдор, тоже вскоре станешь участником судебного процесса. Дело, судя по всему, будет запутанное, но я уверен в твоей порядочности, так что, бог даст, все сложится хорошо.

Хозяин не успел договорить, как вся компания захохотала, чем повергла тостующего в полное недоумение.

Он посмотрел на Вигдора:

– Друг, я сказал что-то очень смешное?!

– Нет, Георгий, ты дал понять, кто оплачивает сегодняшний банкет. Понимаешь, отправляясь к тебе, я громко, чтобы все слышали, сказал: «Кто первым заговорит о судебном процессе, платит за всех». Георгий, прости, закон гор.

Теперь уже хохотал и хозяин ресторана.

– Так и будет. Платит заведение! Что сказать – гуляем до утра!

Слава богу, что ты, Вигдор, громко произнес речь только о деньгах и мне не придется петь, плясать и стоять на голове. А теперь прошу отведать кедровочки. И будем счастливы…

 

Глава тридцать вторая. Мы будем жить с тобой в маленькой хижине

– Савелий, а почему Спицын не стремится встретиться со мной, ведь я его дочь?

– Ты не расстраивайся, наверное, пока ему нечего тебе сказать. А может быть, он так растерян, что не может прийти в себя от потрясения. Не думай плохо и не осуждай. Так случается, извини за банальность.

– Странно случается. Мне кажется, это должно быть так страшно: растеряться и столько времени не приходить в себя.

Адель замолчала. Савелий тоже молчал, пытаясь найти какие-нибудь ободряющие слова.

– А знаешь, Савелий, я думаю, что ни в какой он растерянности не пребывает. Я думаю, он не хочет встречаться со мной до конца судебного процесса. Ведь знает, в каких мы с тобой отношениях. Боится слабину дать. Предположим, мы встретились, нужно что-то друг другу говорить, объяснять. Теперь представь, разве мы избежали бы разговора о тебе?! И вообще, скажи, он делает это от злости, от желания защитить свое ремесло? В конце концов не деньги же толкают его на подлость?

Савелий нежно поцеловал Адель.

– Я уже рассказывал тебе, как все было на самом деле. Мысли не возникало даже в самой малости обидеть или оскорбить Спицына. Обычное дело: два художника договорились. А уж Вигдор и вовсе не при чем. Адель, а может, тебе и вовсе не думать об этой истории и держаться от всего подальше? По сути, в этом деле ты сбоку-припеку.

– Ну конечно, и я, и ты, и мама, и весь город – все сбоку. Я в санатории с одним художником познакомилась, так он мне истину открыл. «Все дела, говорит, решаются сзади или сбоку».

Я просто не знаю, что мне делать, Савелий. Я не знаю, как себя вести. Этот совершенно чужой мне человек – мой отец.

– Адель, поживем – увидим.

– Я тоже об этом подумала, вдруг все само собой решится, а?

– Не думаю. Я не чувствую, что быстро и само собой.

– Савелий, – Адель резко поднялась и обняла художника. – Савелий, признайся, ты богемный?

– Ты не поверишь, но уже нет. Изменился благодаря тебе.

– Разве так быстро люди меняются?

– Это зависит от глубины прожигания жизни и от любви. В общем, ежедневное веселье больше не заявляет свои права на Кокорева.

– И мы будем жить счастливо и долго?

– Вот в этом я уверен точно.

– Как хорошо, Кокорев. Я так люблю разговаривать с тобой. А что мы будем делать сегодня?

– Мы возьмем бутерброды, термос, мольберт и отправимся к Холмам. Ты хочешь попробовать себя в роли художницы?

– Ты что, правда, Кокорев?! Я ведь только позировала. – Адель показала пальцем на стены, где были развешаны этюды с нее.

– Ну вот и хорошо, попробуешь, а вдруг в тебе теплится талант, так сказать, наследный…

Федор пришел к Майкову.

– Опять ты, Федяй, без приглашения явился. Что тебе не сидится дома?

– Скучно дома, потому и не сидится. Мать все пилит, учит уму-разуму. Послушаешь ее, так нету у меня ни того, ни другого.

– Да про дом то я в переносном смысле. Не сходишь никуда, с девушкой не отдохнешь.

– На какие шиши? Вот выиграем дело, тогда и повеселимся.

– Да, высокого ты полета птичка. Может, тебе в армию сходить, там всю дурь из тебя быстренько деды выбьют, там жизнь во всех ее проявлениях быстро научат любить. Есть еще вариант, где без скуки: может, тебя на зону определить. Там тоже скучать не придется.

– Чего несешь, в зону! Тоже мне, зек недоделанный.

– Не нравится!? Странно, а все задатки у тебя налицо. Подумай, Федяй, может попробуешь? – и Майков громко захохотал.

Федор махнул рукой: над кем смеешься, Майков, над собой ведь. У тебя шансов загреметь туда поболе будет. Судебное наше – афера чистой воды. Как до экспертиз дело дойдет, что делать будем? Везде липа. Никто ведь из свидетелей «своих» расписок и подписей не признает.

– Что-то разговорился ты, Федяй. Пришел незваным и поучаешь, как жить. Нехорошо!

– Да я не собачиться пришел, как-то между нами само собой получается. Тоскливо на душе, прямо кошки скребут. А тут еще сестренка новоявленная. Вот с ней как быть? Что делать, ума не приложу. Вроде как родня, а в нашем деле она с Кокоревым, а значит, и с Чижевским. Получается, против семьи пошла, а семья против нее. Так-то она нам чужая, никто не знал, что она на свете есть, но жалко, если и ей через Савелия перепадет неприятностей.

– Давайте иск отзовем, да и будете жить в мире и счастье.

– Скажешь тоже. Па-па только и говорит о загранице, вернисаже, куда мы в Дрездене пойдем, как будем посещать ресторанчики, кататься на речных трамвайчиках и смотреть старый город. А ма-ма уже список составила, чего и сколько ей на выигранные деньги купить. Им этот суд как выпавший счастливый случай!

«Нет, от интеллигенции надо держаться подальше», – подумал Майков, а вслух произнес:

– Рановато вы деньги-то делите. Выиграть нужно еще иск.

– Неужто?! А я думал, у тебя все схвачено. Ты же крутой, Майков!

– Федяй, не морочь мне голову, тебе точно заняться нечем?

– Лениво как-то, Майков. Скучно. Нет. я бы сказал даже так – тоскливо.

– Это не лечится, Федяй. Это изъян в генетическом коде у людей умственного труда. Сдыхал о таком?

– Я много чего слыхал. А знаешь, по правде, надо было бы иск отозвать, с Аделью как-то поговорить, с Чижевским и Кокоревым за мир и дружбу пивка выпить. Но почему не срастается? Почему душа не лежит к согласию? Не хочет она без интриги прозябать. Получается, играем мы в игру из-за тоски.

– Иди ты, Федяй, подобру-поздорову, не расстраивай меня перед судебным. Вот тебе мой совет. Езжай в лесок пригородный, походи вдоль реки, полежи на траве, в небо погляди. Любит же интеллигентный человек слиться с ландшафтом. Может, повезет и мысли твои настроятся, иди, Федяй. Достал ты меня вконец своей тоской.

…Адель подкараулила Федора у подъезда мастерской.

– Ну что, братик, поговорим?

Федор вроде бы даже обрадовался такой неожиданной встрече.

– Я-то с радостью. Пошли, что ли, на лавочку присядем.

Они сели, и Адель замолчала.

– Ну вот, а говорила поговорим.

– С чего начнем?

– С главного, хочешь. я начну?

– Пожалуйста.

– Ты про отца, наверное, думаешь. Я тебе так скажу, ну какой он тебе отец, биологический разве что. Я его не защищаю, но так сложилось, понимаешь. Предположим, встречаешь ты моего па-па и своего биологического прародителя. И что? О чем спросишь, что скажешь? Родная кровь? Или так: ах, как это вы могли забыть про меня?

Я его об этом спросил. Па-па ответил искренне и честно: он и знать не знал о дочурке.

Выходит, ничего не выходит. И оно тебе надо? Ты добрая, правильная. Может, и не стоит бередить прошлое. Жили ведь как-то друг без друга.

– Это ты говоришь или биологический прародитель?

– Я, но сдается, он так же думает.

– Подло это и примитивно.

– Есть и такая точка зрения.

– Неправда, так не у всех бывает. Просто мне не повезло.

– Я тебя умоляю, Адель, будь взрослой девочкой. Посмотри вокруг, как там в песне:

Мир не прост, совсем не прост, И не укрыться от бурь и от гроз…

Слушай, может, ты просто исчезнешь, так сказать, визуально. Раз, и нету тебя в нашей жизни. Столько лет ведь могла не показываться на глаза, вот и хорошо бы продолжить. Женишка найдешь богатенького, ну что тебе Кокорев, художник, с ним не забалуешь. И будет у тебя мир и покой и дорога к светлой жизни. Мы еще к тебе приползем, все Спицыны, за коркой хлеба. Отыграешься! А пока бы исчезла, ну поверь мне, некогда выяснять отношения и отвлекаться. Да хоть мою мать пожалей, сердечко слабенькое у нее. Она нового семейного расклада точно не выдержит. Не бери грех на душу. Мама – женщина хорошая, это мы с па-па такие-сякие. Ну что, будем считать, разговор состоялся?

…Федор ушел. Адель даже не заплакала. Наоборот, ей стало вдруг смешно от его наигранной бравады.

…Она набрала номер телефона Кокорева.

– Савелий, я внизу. На лавочке прохлаждаюсь. Поехали на речные Холмы.

– Привет, Аделюшка, я мигом. Пять минут на сборы.

Он появился с большой сумкой через плечо и мольбертом.

– Вызвал такси, через пять минуточек примчится.

– А я с Федором говорила. С ним не соскучишься.

– Я так понимаю, беседа была продуктивной.

– Это точно. Мне доходчиво объяснили и даже спели, что мир не прост.

– Гениальное открытие.

– Ты знаешь, с это момента мне показалось, я стала сильнее. И хорошо, что мама ничегошеньки о последних моих приключениях не знает.

– А вот и такси. Поехали, будем учиться видеть и слышать друг друга.

Речные Холмы располагались недалеко от набережной. И на самом деле это были не такие уж и холмы, а скорее, возвышенные острова на реке, на которых издавна любили отдыхать лесовцы. Речные Холмы были сплошь в вековых соснах. Их чуть было не вырубили под горячую руку в ходе борьбы за строительные площадки, но реликтовую рощу удалось отстоять. И теперь она стала чем-то вроде местного гайд-парка.

Пока Кокорев устраивал мольберт, Адель хлопотала у импровизированного привального «стола».

– Адель, ах ты лентяечка, сразу за стол. Кто не работает, тот не ест. Милости прошу к мольберту. Вот тебе карандаши, альбом – рисуй.

– Я же не умею, Кокорев.

– Все умеют, ты просто постарайся увидеть главное и передай это на бумаге.

Адель пристроилась рядом с Кокоревым и стала рисовать реку, которая стремилась на юг, ближний берег, подступающий к ней, с чистым лесом и низким кустарником почти у самого прибоя, и дальний берег, от кромки которого вверх плотной стеной шла темная даже при свете солнца тайга.

Река у Адель получилась стремительной, и когда на ней появилась лодка с людьми, казалось, ее вот-вот унесет течением.

На том дальнем берегу она нашла полянку и поставила дом, огородила участок забором. Не удержалась и «воткнула» целую «грядку» желто-оранжевых подсолнухов. У дома «сколотила» собачью будку, у забора две уличные лавки. А еще она пристроила на самом краю полянки человека с мольбертом.

Савелий с удивлением наблюдал, как вначале неумелая рука с карандашом становилась все точнее и точнее в работе.

Адель закончила рисовать и посмотрела на Савелия.

– При желании ты можешь стать художником, Адель. Наверное, дар у тебя природный. Ты подпиши, пожалуйста, этот первый свой пейзаж мне.

– Можно я еще порисую?

– Работайте, девушка. в удовольствие. А я с вашего позволения полежу на травке рядом и помечтаю.

– Я тоже хочу помечтать.

– Человек у мольберта всегда мечтает.

– Красиво!

– Художник соткан из «мечт».

– Тогда мне это подходит.

…Селина находилась в Художественном музее. Она поймала себя на мысли, что стала приходить сюда хотя и по случаю, но с удовольствием. Кабинет директора находился в самом конце длинной анфилады, по стенам которой были развешены картины. И пока Селина шла к Алевтине Павловне, смотрела на них. У какой-то останавливалась и пыталась разглядеть, понять, что ли, замысел художника. И вот тут Селина стала ловить себя на мысли, что есть люди, которые видят все иначе, чем другие. «Но тогда они думают по-другому и живут не так, как все… Картина. Подойдешь к ней вплотную – ничего не понять, какой-то полигон для перемешивания красок. Чуть отстранился и все волшебным образом оживает – мельница крутится, в воде купается солнце, живность гуртом спускается к ручью… господи, ветер подул. Нет, наверное, я нервничаю перед судебным, какой ветер от старой картины! Господи, но ведь тянет ветерком!»

Селина почти вплотную приблизилась к старому немецкому пейзажу. «Точно, ветерок!». Она обернулась по сторонам. Не заметил ли кто эти ее наклоны к картине, и засмеялась: форточка на противоположной стороне оказалась приоткрытой. Вот тебе и ветер.

Селина покачала головой: музейная экспозиция на ветру! Непорядок, а как же строгий климат-контроль. Она прикрыла форточку и вернулась к картине, еще раз обернулась по сторонам – нет ли кого и снова приблизила лицо к пейзажу.

«Надо же, все равно ощущение воды и свежести. Все. При первой же возможности в отпуск. На две, на три недели. Я заслужила это, Чижевский, и уеду хоть куда. А пока, пока Селина Ивановна, возьмите себя в руки. В конце концов, вы на работе».

Алевтина Павловна ждала ее. Чайный стол был накрыт. Они расцеловались как давнишние подруги.

– Рада видеть вас, Алевтина Павловна, выглядите чудесно!

– Ах, милочка, наша бодрость и здравие из окружающего мира. Сдается мне, будь это не музей, к примеру…

– Ресторан!

– Пусть будет ресторан, я бы все время находилась «подшофе».

Обе захохотали, каждая представила себя «подшофе».

– А так музей, страсти на картинах. С чем пожаловали, Селина Ивановна?

– С новостями, конечно.

– Хорошими?

– Алевтина Павловна, исключительно духоподъемными. В Америку едем в декабре. Нам уже отправили приглашения, начинаем оформлять визы.

– Господи, как это хорошо, как чудесно. Стало быть, ты, солнышко, намекаешь, что завтра было бы чудесно журналистов чаем попотчевать и новость рассказать?

– С вами приятно общаться, вы знаете все наперед.

– Так мир прекрасного, он же налаживает…

– К сожалению, не у всех.

Алевтина Павловна махнула рукой.

– Пусть им тоже улыбнется удача. Давай чайку попьем, у меня припасен такой конфитюрчик…

 

Глава тридцать третья. Провал

Пресс-конференция по поводу нового совместного проекта Художественного музея и Лесной корпорации стала настоящей сенсацией для провинциального Лесовска. Еще не успели пережить удивление с выставками и вернисажами в Германии, а тут Америка и новый главный экспонент Савелий Кокорев. Кто-то из журналистов вспомнил о его раннем творчестве, о выставках молодых, на которых он неизменно получал высокие оценки и призвал не удивляться такому повороту событий. Так и должно было быть: картины лесовского авангардиста охотно покупают частные коллекционеры и музеи.

Кокорев, сидя в президиуме, мило улыбался, обстоятельно отвечал на вопросы прессы и произвел на пишущую братию хорошее впечатление. Все тут же вспомнили, что Спицын не удосужился прийти на подобную встречу и никак не проявился в отношениях с журналистами.

– Алевтина Павловна, «Агентство региональных новостей». Позвольте узнать, как обстоят дела с Дрезденским вернисажем художника Спицына?

– Пока никак. Переговоры подвисли. Нет главного – официального приглашения, соответственно договора. Мы надеемся на движение, но на сегодняшний день совместный проект затормозился. Мы не сидим сложа руки, не ждем, так сказать, у моря погоды, мы действуем. И вот перед вами американский проект и современное искусство Лесовска. Уже есть приглашение, сформирована предварительная программа и назначены точные сроки. Новый Свет мечтает увидеть неподражаемого Савелия Кокорева.

– Газета «Лесовский понедельник». Получается, что Дрезденский проект был на бумаге?

– Что тут сказать. Частные галеристы сделали нам предложение. Родился протокол о намерениях. Но дальнейшего развития проекта мы не наблюдаем. Возможно, через какое-то время лед тронется.

Не хотелось бы говорить раньше времени, но в нашем распоряжении официальное письмо господина Шпенбаха, который выступал посредником между нашим и Дрезденским музеем. Владелец артгалерии «Шпенбах и сыновья» сообщает, что выставочный график немецких коллег крайне напряжен и ничего конкретного пока он сказать не может.

– Газета «Лесовский меридиан». Соответственно и вернисаж Спицына откладывается?

– Получается так.

…Майков увидел первые сообщения о пресс-конференции и отреагировал спокойно. Рано или поздно возведенная с таким трудом пирамида общественной любви к Спицыну рухнула бы. Конечно, постой она еще пару дней после начала процесса… Но и рассыпаться в одночасье она не сможет. В этом-то и заключается вся прелесть глубокой аферы, что раскрывается она медленно. Да и у судьи, который будет вести дело, вряд ли есть время «вчитываться» во все тонкости заявлений и опровержений, которые неизбежно последуют. И чем больше их будет, и чем чаще пресса начнет публиковать свои находки и открытия, тем запутаннее окажется информация. И наконец, наступит момент, когда «черт ногу сломает».

Ах, Шпенбах, ах иностранец. Черт с ней, с этой историей музейного обмена. На Шпенбаха он «повесил» большие надежды. Ведь именно по его просьбе Икифоров вступил в отношения со Спицыным. Тщательно сотканное Майковым аферное одеяло стало рассыпаться на куски и кусочки.

Майков попытался предугадать следующее «тонкое» место и … стал смеяться. Все, абсолютно все было «тонко». Пожалуй, лишь искреннее желание Спицына и Федора любой ценой получить деньги являлось реальностью. Именно вокруг этой настоящей детали он и выстраивал свои воздушные замки. Как же хотелось, чтобы суд решил все быстро, но, похоже, придется втягиваться в рутинный процесс. А это чревато новыми сложностями, которые Селина, разумеется, организует. Последуют экспертизы, вызовы свидетелей, очные ставки. В конце концов, найдут Икифорова, да его и искать особо не надо. Любой опер быстро пробьет фамилию. Вот удивятся все, узнав, что он личный водитель председателя лесовского областного суда. И вот уже Чижевский и его «Светлые просторы» подают встречный иск о защите чести и достоинства.

Майков вспотел. Он знал, что такое колесо событий. Оно несется, не разбирая дороги, сминая все на своем пути. Малозначительный фактик потянет за собой другой, третий и вот уже все вместе они мостят собственную дорогу. А кто даст гарантию, что пресса не «вспомнит» его прошлых «заслуг».

…Зазвонил телефон. Федор истерично кричал в трубку, что все пропало.

– Федяй, не истери. Я все знаю и обдумываю, что делать и как поступать дальше. Лучше скажи, Спицын как? Он уже знает?

– Па-па газет не читает и телик не смотрит. Спицын пребывает в счастливом неведении. Но если перед ним откроется правда, если он узнает, что никакого вернисажа не будет, мы можем его потерять.

– Смотри-ка ты! Не выдержит, а бабки рубить с товарища по цеху, на это сил хватает, а липовые договора, а внебрачная дочь, от которой он отказался второй раз? Конечно, это все пустяки.

Гнилая вы все-таки прослойка, интеллигенция. Короче, Федяй, ты Спицына постарайся от мира изолировать. Время идет, сообразим, как быть.

– Майков, мне тревожно.

– Так пойди и напейся. Привычное для тебя состояние.

– Хам! Где ты только образование получал!

– Все, Федяй, сгинь. Затаись вместе со Спицыным, через день судебное. Не мешай работать.

Майков не успел положить трубку телефона, как он вновь зашумел звонкой трелью.

– Слушаю.

– Майков, это я, Селина, приезжайте в свой излюбленный ресторан. Поговорим. Так сказать, ответный визит, за мой счет. К семи успеете?

– Сей момент, Селина Ивановна, погляжу записи, нет ли накладки. Так, семь часов. Отлично. Смогу. Буду без опозданий.

 

Глава тридцать четвертая. Неделя, Майков…

На самом деле Майков многое был дал, чтобы не было и этого звонка, и этой встречи. Впервые, как ему казалось, он будет в роли догоняющего. Селина наверняка много чего «нарыла», многое разузнала и большинство его козырей окажутся либо биты, либо существенно ослаблены. Но идти надо, возможно, и он услышит что-то важное для будущего разбирательства.

В ресторане его встретили и проводили в тот же зальчик, где почти месяц назад они познакомились.

Селина задерживалась, и Майков подумал, что если отбросить типичную женскую склонность опаздывать, то можно предположить о появлении сильной позиции по отношению к нему, Майкову, а то и вовсе пренебрежительный мотив.

Не дожидаясь прихода Селины, Майков сделал заказ официанту, решив показать тем самым, что он не собирается синтементальничать, а ухаживание и вовсе не входит в его планы. В конце концов, это его ужин.

Селина, разумеется, опоздала намеренно, и не могла не сделать вывода, что Майков держится молодцом.

– Кругом пробки, наш город становится похож на столицу, – прощебетала она, устраиваясь в кресле.

– А я было решил, что встреча отменяется, так хоть поужинать нормально, холостяцкий быт прост и малокалориен.

– Ну, Майков, вы на ближайший месяц завидный жених. Такой гонорар светит! Если, разумеется, выигрываете дело.

– Дай бог, клиент останется доволен. У него впереди, как пишут газеты, такая замечательная поездка в Германию. Персональная выставка! Говорят, за много-много лет это первый заграничный вернисаж лесовских художников за границу. Приятно отстаивать права такого мастера.

Майков косо поглядел на дипломат, с которым пришла на встречу Селина. Он ему не понравился, обычно в ресторан с такими не ходят. И оказался прав.

– Вот что, Майков, ужин с вами не очень вписывается в мое представление о женской доле. Так что вы уплетайте свое меню, а я кое-что покажу и прокомментирую. И если сочтете необходимым, обсудим все накоротке. Если вы решите, что обсуждать есть что, я закажу себе кофе. Так что начнем, – и Силина грациозно распахнула кейс, положив перед Майковым папку.

– Может, вы позволите взять ее с собой, а мы продолжим нашу милую беседу, – сдерживая любопытство, предложил Майков.

– Не стоит говорить о пустяках. Документики я дарю вам со всем бескорыстием, на досуге полистаете. Ах, да, завтра мы должны встретиться с суде. Но вполне возможно, что после знакомства с этим, – Селина постучала изящным пальчиком по папке, – вы найдете причину отозвать иск и больше никогда, слышите, Май-ков… не попадаться нам на глаза.

– Грубо, Селина Ивановна, мне это не нравится очень.

– Да вы, Майков, полистайте, полистайте. Эта кипа бумаг сделана специально для вас в одном экземпляре. И если вы полистаете хорошо и сделаете после правильный вывод, мы не будем тиражировать ее для тех органов, которые уже знакомы с вашей милой деятельностью рейдера. Не стесняйтесь, кушайте и листайте, это вряд ли будет способствовать аппетиту, но зато поможет не совершать опрометчивые шаги.

Майков пожал плечами, но папку взял и стал листать страницу за страницей.

Он уже понял, что время сработало против него. Он проиграл вчистую. «Они все-таки вычислили Икифорова еще до судебного, и взяли с него объяснение. Пробежал его глазами. Слава богу, достало ума ничего не рассказывать о похищении Адели. Отказ Шпенбаха! Ах, наглец, тоже «в кусты». Бумажки из налоговой, о том, что с таких сумм ни Спицын, ни Икифоров налогов не платили. Это ерунда, с этим можно было бы и повозиться, потянуть время, сослаться на безденежье клиента. Заключение экспертизы – подписи на исковых документах подлинные, но не Икифорова…

Майкову стало холодно, ему даже показалось, что он сидит на сквозняке. Он еще несколько раз пролистнул папку. «Конечно, в процесс можно вступать и с таким наборчиком, но сдается мне, это не все, что умная и тертая баба предложила мне для ознакомления», – и глянул исподлобья на Селину.

– И это, конечно, не все, Селина Ивановна?

– Если вы о том, что у меня есть еще в закромах, то совершенно точно. Примерно столько же останется, так сказать, для потомков, если мы, конечно, не прекратим весь этот балаган, эту аферу, затеянную вами. У меня еще есть доказательства, что за похищением Адели стоял не кто иной, как господин Майков. И он же выступал автором всей этой махинации. И кстати, интернет сообщество дружно и быстро распознало в вас кто подельника, кто должника, кто кидалу. Так что я бы и думать долго не стала. Надо уметь проигрывать, Майков, а на путь искреннего исправления вам все равно не вступить. Но это уже не моя прерогатива. Не случилось у вас с нами, не удалось!

– Бедный Спицын, – произнес Майков. – Он так хотел получить эти деньги и поехать в Германию. Собственно, ради него и старался.

– Да, немецкий народ многое потерял.

– Вы обещаете не пускать эти документы в ход?

– Я обещаю забыть вас, Майков, как страшный сон. В конце концов, я даже не частный детектив, чтобы сотрудничать с органами правопорядка. Но все больше думаю, не создать ли своею маленькую детективную конторку. Таких, как вы, Майков, у нас стало удивительно много. И все нацелены на то, чтобы мешать кому-то жить. Ладно, наш диалог затянулся. Лист бумаги дать?

– Давайте, Селина Ивановна. Поздравляю с победой. Мда, бедный Спицын, да и Федяя жалко. Он на эти деньги хотел сделать столько полезных для себя дел.

Селина достала лист бумаги и положила его перед Майковым.

– Позвольте и ручку вам предложить, – не без злорадства прошептала Селина.

Майков только пожал плечами:

– Извольте, буду благодарен.

– Вам продиктовать послание в суд?

– Нет нужды, справлюсь сам…

– …Ты, ты, ты, Майков, негодяй. Мы только потеряли с тобой время. Как ты смел самостоятельно решать, отказываться от иска или нет.

– Послушай, Федяй, и запомни на всю жизнь. Не нужно жадничать. В этот раз не срослось, потому что обстоятельства оказались выше нашей игры. Зато не всплыли детали, за которые каждый из нас мог сам попасть в суд. Да не за натюрморты-офорты, а по уголовке.

– Но это же ты планировал всю игру!

– А кто спорит, я. У некоторых на это просто не хватило бы смекалки. Федяй, радуйся, что никто ничего не потерял. Так сказать, все остались при своих.

– А вот тут ты Майков ошибаешься. Па-па весь день писал для правоохранительных органов бумагу. Хочешь узнать какую?

– Хочу, – искренне сказал Майков.

– Эта бумага – тщательный сценарий того, как ты планировал аферу. Па-па извиняется перед всеми и, поскольку больше не может нести знание этого обмана, просит привлечь тебя как главного вымогателя и организатора этого ужасного поклепа на честных творцов к суду. Относительно кражи Адели я ему рассказал. И вот что забавно, Майков, в краже ни я, ни па-па не засветились. Это твои дружки похитили бедную девушку, которая только недавно обрела своего родного папу.

Мы с радостью расскажем правосудию, как ты обманывал, шантажировал и принуждал простого художника и его сына к лжесвидетельствам, наговорам на замечательного писателя Чижевского и не менее замечательного художника Кокорева.

Ты, Майков, со всем своим умничаньем попал… На сколько лет, не знаю, не в предмете.

– Гаденыш, ты не посмеешь. Вы с со Спицыным не посмеете!

– Ой, испугал ежа голой жопой. Еще как посмеем, на нас ни одной зацепки нет. Очень хочется сделать тебе что-нибудь неприятное, не будешь впредь обзываться, делать вид, что ты круче звезд. Впрочем, выход из ситуации всегда есть.

– Чего вы хотите, Спицыны?

– Положенных нам двадцать процентов, так сказать, от упущенной выгоды. Всего навсего двадцать тысяч евриков. Мне кажется, у Чижевского задачка стояла потруднее, ты мечтал оттяпать у хорошего писателя аж сто тысяч. Майков, ау. У тебя есть двадцать тысяч евриков?! Отдай нам свои двадцать тысяч! Я уговорил Спицына подождать недельку. Слышишь, недельку. А потом мы осуществим мечту па-па. Поедем в Германию. Будем ходить по старым улочкам и наслаждаться музеями и архитектурой.

Неделя, Майков.

Содержание