«Витим. В таком же безысходном положении находимся мы и относительно «охраны нашего имущества» от нападения «летучки», «кобылки», «шпаны», как прозвано здесь ссыльное население, шляющееся по Лене целое лето. Подле Киренска опять найден торговый паузок с убитым хозяином. Паузок причален к берегу и заперт на замок. Товары, по-видимому, все целы, даже в кассе оказались небольшие деньги. Преступление еще не выяснено.

В преследовании преступников у нас замечательна одна особенность. Пожалуй, можно подвести ее и под общее правило: не пойман – не вор.

Когда, например, из почтовой конторы у нас пропало 50 тысяч рублей, то преступниками оказались известный «королек», известный «цыган» и пр.

Многие из воров известны как воры еще до совершения преступления, но приходится ждать фактических доказательств.

Пойман вор – и все говорят: да это известный Егорка, известный Лачарка. По закону, конечно, нельзя быть уверенным, что человек, совершающий девять краж, непременно пойдет и на десятую, а народная молва судит по-своему.

Утонченность и деликатность в кражах и разбоях тоже непривычны нашему глазу. Наш заседатель усердно высылает из Витима всю подозрительную «шпанку», но и он положительно стает в тупик, когда шпанка в складчину, рублей за 600, выдвигает из своей среды такого видного, осанистого, подмундиренного господина, что хоть под козырек ему делай.

И господин этот подведет такие аллюры, что высылка подозрительных личностей приостанавливается. Потом уже хватишься, что это-то и был первый вор, да поздно – он успел удрать в Киренск или куда-нибудь на Илим, в какую-нибудь Пагадаевку, и там обделывает делишки. Поймать такого жулика трудно. Нужно время, чтобы его раскусить. А он перелетывает быстрее времени. Полиция в этом случае почти бессильна. Туманы да таежные берега Лены и Витима скроют десятки и сотни «летучки». Недавно какой-то молдаванин наводил страх на целый Киренск, совершая убийства среди бела дня, нападая на магазины. Он долго ускользал от преследования и даже порывался было попасть в Витим, да, опасаясь поимки, бежал на Ангару и здесь уже пойман. А попади он только на Витим – и концы в воду.

Летом у нас нельзя разобрать, кто такой, откуда взялся и что здесь делает. Приплывает икс на паузке, предъявляет паспорт, сидит на берегу смирно, показывает дрессированных блох. На будущий год он снова является. Проделывает ту же штуку, заводит знакомства и понемногу превращается в местного гражданина, а определенными занятиями его все остаются блохи…»

Нет на свете двух людей, чья жизнь текла бы по одному сценарию. Да если и попадают разные люди в похожие ситуации, то ведут себя по-разному. Кто-то свято верит в предначертанность судьбы и плывет себе по течению, не особо задумываясь о ее превратностях. А встретившись с ними, что называется, лоб в лоб, принимает безропотно, сдается без борьбы, мол, так тому и быть, а чему быть – того не миновать. Другой человек всегда рассчитывает только на собственное мнение, отказывается от любых советов. Такой, нередко и во вред себе, совершает поступки только из чувства противоречия. Третий будет во всем хорош, разумен, тверд во взглядах, привык отвечать за каждое свое слово, а рассудок не теряет ни при каких обстоятельствах… Впрочем, сколько на свете людей, столько и характеров, столько и жизненных историй. Да и жизнь на месте не стоит, все меняется: был бедный – стал богатый, был счастливым – окунулся вдруг в несчастья, сегодня имел – завтра потерял, а послезавтра нашел.

Интересно, что все мы знаем: правда где-то посередине. Но отчего же человека всегда тянет к крайностям? Счастливы люди, которых от крайностей отвращает вера. Счастливы те, которые обладают набором славных качеств: умением слушать и наставлять, талантом проецировать добрые помыслы. Отчего-то эти качества так мало ценились в миру. Возможно, потому что большинство не видело в том сиюминутной выгоды.

Большинство уважает за силу и смелость, любит за подвиги, смущает славой, богатствами и поклонением. А вот полюбить тебя за то, что ты просто есть, могут редкие люди, по пальцам пересчитать.

Чтобы добиться всеобщей любви или уважения, нужно показать, на что ты способен, привлечь внимание, затем доказать, что твои достижения не случайны, что ты и есть тот самый, который достоин уважения и любви. И так всю жизнь – движение, борение, приобретение.

Иногда в полной тишине, при отсутствии суеты и долгов, вдруг оглядываешься назад и видишь колею пройденного пути. И вдруг неожиданно понимаешь, что с этой минуты ты не боишься и веришь в будущее. Возникает какая-то легкость, все, прежде непонятное и недоступное, становится ближе и яснее, встает на свои места. Ах, кабы именно с этого начинать свою жизнь! Ну а до тех пор, пока не посетит нас счастливое озарение, что творим – не ведаем, что говорим – не слышим.

Все по краю, все ближе к нему, все дальше от середины…

 

***

Пока наши путешественники отдыхали, недалеко от Кежмы на пустынный берег высадились несколько человек. Они приплыли на большой лодке.

Если бы сторонний наблюдатель оценивал ту осторожность и внимательность, с какими они осматривали берег и его окрестности, если бы слышал негромкий разговор, состоящий из острых коротких реплик, если бы видел их повадки, то непременно бы сделал несколько прелюбопытнейших выводов. Во-первых, что они неспроста высадились именно здесь, на пустынном ангарском берегу, вдали от людей и жилья. Во-вторых, что человек с черной бородой хромает, имея ранение в ногу; при этом он опирается на трость, набалдашник которой своим блеском и желтизной напоминает золото. Чувствовалось, что бородач был в этой компании главным. В-третьих, что высадились эти люди на берег налегке – ни сетей, ни охотничьей амуниции при них не было. Пара нехитрых удочек да бредень – вот и все хозяйство, а значит, высадились не для промысла. Для чего же тогда?

Пока остальные на скорую руку обустраивали стоянку на берегу, бородач, опираясь на свою трость, обошел место лагеря, дошел до прибрежного лесочка, осмотрел его. Вернувшись, забрался на корму лодки и так просидел до ужина. Когда над жарко пылающим костром появились котелок и тренога с чайником, он сошел на берег.

Какой-нибудь путешественник, услышав разговор у костра, подумал бы, что эти люди странно ведут свою беседу. Частенько из их уст слетали грубые, вульгарные слова, окрики. А вот если бы слушал их житель ленских или витимских берегов, человек из Киренска или Бодайбо, то без всякого труда опознал бы ту самую «летучку-кобылку», от которой так страдал местный люд.

Бородача звали Барбудой. Так могли звать капитана пиратской яхты где-нибудь в Индийском океане, героя романа Жюля Верна или Майн Рида. Экзотическая бесшабашная кличка не вязалась с тяжелой судьбой этого человека, которая вызывала сочувствие даже у подельников Барбуды, ибо в детстве лишился материнской ласки и заботы, бродяжничал, подростком работал в служках и бывал бит до полусмерти, кочевал по разным хозяевам в поисках сносного места.

Жизнь Барбуды в последние годы представляла последовательную и вполне закономерную цепь событий: он грабил, его ловили, сажали в тюрьму, из которой он бежал самым немыслимым образом, снова грабил… Этот замкнутый круг привел к тому, что в определенных кругах Барбуда стал личностью известной и, можно сказать, легендарной.

Среди тех, кто высадился на берегу, был смуглый черноволосый человек. Если бы увидел его Степан Катаев, то непременно узнал бы в нем того самого юркого, верткого драчуна с острова.

Быстро добыть из реки рыбу, выследить зверя, поставить шалаш, в момент развести огонь мог Дженкоуль, рожденный в лесном племени, среди людей, для которых тайга – часть их сердца.

Напротив Дженкоуля у костра сидел еще один знакомый Степану человек – здоровяк Никола, с которым дрался на острове маленький тунгус. С Николой главным образом и общался Барбуда.

После ужина, когда все легли спать, эти двое задержались у тлеющих углей для секретного разговора.

– Надобно в саму экспедицию Катаева попасть, ох как надо, Никола!

– Ума не приложу, Барбуда, как изловчиться. Положим, наш тунгус им по-всякому подойдет. А своего-то проводника они куда денут? Второй им совсем без надобности.

– От катаевского проводника избавиться надо, только тихо, без шума и греха. Подкупи проводника, напугай. На край, маленько обними.

Барбуда даже хрюкнул от удовольствия, представив объятия Николы.

– Денег дай ему. Думаю, деньгами все решится. Если надо, много дай. Пусть только сам исчезнет. Где Катаев найдет нового проводника, да так скоро? Из местных вряд ли – скоро сезон охоты и боя красной рыбы. В эту пору никто не захочет от артели отбиться. Так что твой Дженкоуль объявится в самый раз. Очень нам нужны глаза и уши в экспедиции Катаева.

Как только найдет он Золотую Землю – нам сразу доложит. Дальше мои люди начнут участки столбить, будут наготове. Семен Черный приказал в этот раз все сделать без пальбы и разборок. Совсем атаман, прости Господи, помешался. Твердит одно по одному: хочу, чтобы с этим делом все было по закону, чтобы не докопались, чтобы комар носу не подточил. В купцы, что ль, собрался?

– Вам, атаманам, виднее. Наше дело – исполнять. Хотя, конечно, Барбуда, желание странное. Уж больно это не похоже на Семена…

– Что у Семена в голове – он один знает… Но ты в точку попал: твое дело – исполнять. А тунгус твой случаем не кинет нас?

– Я его в свое время почти что спас. Так что за ним должок. А лесные люди шибко совестливые. Слышь, Барбуда, я о тебе много чего слышал. Имя у тебя чудное какое, не здешнее. Откуда такое?

Барбуда хмыкнул.

– Любопытство не порок, а метод познания, как говаривал один мой сокамерник по пересылке. Башковитый был человек, адвокат. На подлоге попался… А имечко-то прилепилось, это точно. Давняя история. Но если интересно, слушай.

Родился я на Витиме, на Тихо-Задонском прииске. Видишь, выходит, прямо на Золотой Земле. Про отца ничего не знаю, мамка не говорила и не вспоминала. Таких, как я, по приискам много было. Сезонные свадьбы игрались быстренько, а как наступала осень и начинали разъезжаться старатели и рабочие, так эти приисковые семьи рушились. И так повторялось каждый сезон.

Мать моя родом из Семипалатинска, из старой русской пограничной крепости, что стоит за Барнаулом и Бийском в казахской степи. Она тоже сирота, одна-одинешенька, как перекати-поле мыкалась по людям. Кому стирала, кому готовила, у кого с ребенком нянчилась… Все мать умела, все могла. А как подросла и выросла, открылась в ней красавица-раскрасавица.

В Семипалатинске все больше военные стоят. И вот приглянулась она одному солдатику. Он как раз службу заканчивал. Порешили жить вместе.

Солдатик-то хоть и немолод был, но, мать рассказывала, силушку имел большую. А еще гармонист отменный да певец необыкновенный. На всякий праздник штабс-капитан его к гостям выводил на показ. Он без нот, по слуху итальянские арии так пел, что аплодисменты срывал.

Мать моя для него даже не жена была, а дите любимое. Уж он за ней заботиться старался, пылинки сдувал. Как служба закончилась, решили они податься куда глаза глядят, чего им терять-то было. А глаза глядели в Сибирь. Тут же земли свободной навалом, определяйся в переселенцы и двигай. Говорили, что выделяют непаханую землю, пособие, а то еще и скотину дадут и хлеб семенной на первый сезон. А им-то что, за душой ничегошеньки. Все одно, где новую жизнь начинать. В Сибирь так в Сибирь… Сколько они добирались до места, не знаю, а только в дороге стал солдатик хворать. Может, климат ему во вред пошел, может, какая хворь прицепилась. Ну и помер он где-то у Тулуна – они там ждали, пока пересыльная партия составится, должны были за Байкал идти.

А как солдатика не стало, матери одной на кой в переселенцы определяться? Тут как раз на прииски набор случился. Вот туда она и подалась. Поехала до Качуга, дальше до Витима и Бодайбо и наконец попала на Тихоно-Задонский прииск, в хорошую семью прислугой. Хозяин семьи, инженер приисковый, звал ее помощницей, а она и была помощницей. Жене этого инженера климат ленский не сильно на пользу шел, чуть что – вся в простуде. А маменька-то молодая, сильная, да и жизнь закалила, ей все было нипочем. Так что практически весь дом на ней и держался.

И как бы судьба ее дальше сложилась, неизвестно, но появился на прииске молодой инженер-изыскатель. Он все больше по приискам ездил, все измерял что-то, оценивал, где лучше железную дорогу вести. В те годы в бодайбинской тайге уже бегали по узкоколейке паровозики, людей и грузы до приисков возили. И вот решили ее дальше строить. В свободное время изыскатель этот у нашего инженера в гостях пропадал. Чего там еще на прииске-то делать в свободное время? Только гости, картишки, кабак. А у инженера рояль был, в доме живые картинки показывали. Интересно.

Изыскатель этот, в гостях бывая, мать и заприметил. И случился у них роман. Потом инженерик отправился в Якутск, да и сгинул. Был и нету. Время пришло – я на свет, значит, появился. Маменька продолжала у здешнего инженера работать. Я рос без отца. И до поры до времени думал, что маменькин хозяин и есть отец. Тянулся к нему, обижался, когда он со своими детьми играл, а мне только безделушку какую-нибудь подсовывал. Но когда удавалось, забирался к нему на колени или на диван, где он отдыхал после работы, и тихонечко уговаривал его: побуду, побуду. Хозяин то ли в шутку, то ли в рифму, гладя свою бороду, поддакивал: «Барбуду, барбуду». Вот так и приклеилось – Барбуда.

– Чудно, чудно слышать такое.

– Да ты погоди, послушай, что в итоге сделалось.

Однажды и матери не стало. Было мне уже лет пятнадцать. У инженера и жить не оставляли, хотя, правду скажу, в память о матери и не гнали тоже. За столько-то лет хоть и не свой, но и не чужой вроде… В общем, подался я с артельщиками в Бодайбо. Это главный город всех золотоискателей, сплошь склады да конторы. То в трактире на побегушках был, то в лавке купеческой, то в портовых грузчиках. А потом совсем уж сдуру в бурлаки записался, лодки вверх по Лене таскал с грузами да пассажирами, почту против течения поднимал. Маменька моя вниз по реке спускалась, а я, значит, в обратную сторону… И вот однажды тащили мы лодку с шибко умным пассажиром. То ли геолог был, то ли еще кто. Его по-разному кликали: то господин геолог, то господин археолог. И вот он однажды услышал, как меня товарищи кличут – Барбуда, Барбуда, долго удивлялся и говорит, показывая на мою бороду: «Барбуда – это ведь значит бородатый». Получается, сам того не зная, я бороду отпустил, а она на каком-то заморском языке барбудой зовется. Чудно.

– Вот и я говорю: чудно, Барбуда.

– Ладно, давай отдыхать. Начнем завтра дела-делишки составлять. Поглядим, куда нас вывезет.

 

Золотая земля

Историческое отступление, составленное автором, из которого читатель узнает о «горной свободе», необыкновенных зернах комиссара Бейтона, Золотой Земле, знаменитых Ленских приисках

Тихо и размеренно жила сибирская тайга до тех самых пор, пока не открыли в Сибири золото. Указом 1719 года Петр I объявил «горную свободу». Теперь драгоценные металлы и редкие руды дозволялось промышлять всем желающим. Злато, серебро, медь искали повсюду, и в том числе на Ангаре, Илиме, Витиме, Лене. Благородные металлы всегда рождают легенды, предания. Порой страшные, порой фантастические. Уж где-где, а здесь, в таежной глуши на краю империи, подобных рассказов хватало. Вот легенда.

Когда земля была молода, необычайно сильные лучи солнца упали в тайгу, прошили земную твердь и не смогли выйти на поверхность. Образовался в земле солнечный запас, и родился в глинах металл, желтый, как солнце, – золото. И легло оно где самородком, а где россыпью… А дальше история, реальные факты.

Итак, служил в Иркутской провинции чиновник Бейтон – балаганский комиссар. Молва до самой столицы донесла россказни: будто узнал этот царский слуга, что у одного родового шулюнги хранятся 11 зерен, найденных в 1800 году в… птичьем зобу – в подстреленных тетеревах. По виду – медные, а ну как благородный металл! Да и со знаменитым купцом Трапезниковым, золотопромышленником, похожая история приключилась. Константин Трапезников прикатил в Жигалово меха скупать на ярмарку. И в руках у одного эвенка увидел самородок. Уговорил того открыть место находки и проводить туда. В 1843 году приказчик Трапезникова заложил Вознесенский прииск в долине реки Хомолхо, притока Жуи.

В 1865 году по инициативе ВСОРГО Восточно-Сибирского отдела Русского географического общества для исследования долины реки Витим был командирован поручик корпуса горный инженер Лопатин. Лопатину поручалось сделать топографическую и геологическую съемку. Здесь же путешествовали инженер Таскин, князь Кропоткин, политический ссыльный Серошевский, известный в Иркутске общественный деятель, чиновник Я. Прейн и, наконец, выдающийся геолог, писатель и путешественник В. А. Обручев.

Кропоткин называл эту сибирскую землю Олекминско-Витимской горной страной. А вот Зюсс, геолог с мировым именем, считал Олекминско-Витимскую золотоносную область самой северной частью «древнего темени Азии». В конце 90-х годов XIX века специально для изучения золотоносных мест была создана Ленская геологическая партия.

Очень скоро выяснилось, что климат здесь суровый. Морозы бывают в каждом месяце, даже летом. Первый снег выпадал в сентябре, а случалось, в мае и июне. В многочисленных описаниях указывалось, что Олекминско-Витимская система представляет собой множество сопкообразных гор, частью каменистых, частью покрытых тундрою или незначительным хвойным лесом, которые «то повышаясь, то понижаясь, образуют своим соединением цепи, идущие по всем возможным направлениям. В ложбинах между этими цепями гор текут ручьи и речки, в руслах которых лежат прииски».

Две маленькие точки на карте – два первых прииска – Спасский и Вознесенский, которые «золотознатцы» сибирского купца Трапезникова и чиновника Репинского застолбили. Земли под них были куплены у кочевавших здесь якутов по 25 рублей серебром, а утверждал прииски не кто иной, как сам генерал-губернатор Восточной Сибири Муравьев, будущий граф Муравьев-Амурский. Так «государевы» пустопорожние земли в верховьях реки Хомолхо стали известны далеко за пределами Сибири.

Первоначально по закону 1838 года золотопромышленным делом разрешалось заниматься только дворянам, потомственным почетным гражданам и купцам первой и второй гильдий. Последние две группы и составляли, главным образом, владельцев приисков Витимо-Олекминской системы. Впоследствии сословные «ограничения» на золотодобычу были отменены, но огромное число формальных ограничений осталось.

Необитаемая тайга наполнилась чужеродным людом. Вот как описывает сцену в тайге И. П. Шарапов: «На участок прииска Казенного по реке Ваче, объявленного свободным от заявок со 2 ноября 1897 года, к назначенному сроку явилось одновременно две партии открывателей: партия маркшейдера Вернера, действовавшего в пользу Ленского товарищества, и партия Гайдукова, действовавшего по договоренности от жены своей Евдокии Гайдуковой. В 12 часов ночи, а ничуть не раньше, открыватели имели право поставить разведочные столбы. Вернер и Гайдуков каждый на своем месте стояли с часами в руках. Ровно в 12 часов грянул выстрел. Это был сигнал Вернера своим рабочим. Рабочие быстро начали копать ямы для столбов. Столбы были приготовлены заранее.

Закопав столбы, рабочие Вернера побежали к группе Гайдукова драться, чтобы помешать ей застолбить участок. Началась перестрелка, но гайдуковцы все же поставили свои столбы. Затем стали копать разведочные шурфы, после чего приискатели имели право сменить разведочные столбы на заявочные. Разведка была, конечно, простой формальностью. В ту же ночь помчались два гонца к окружному инженеру для регистрации заявок на якобы разведанные участки. Вперед примчался гайдуковец, но Ленское товарищество не захотело так легко уступить участок и подало в суд. Дело тянулось долго. В конце концов Ленское товарищество заполучило этот участок, дав изрядную сумму отступного Гайдуковой Евдокии».

Золотая лихорадка охватила всю Витимо-Олекминскую горную страну. Один за другим открывались здесь прииски, вокруг них росли поселки. А разведочные партии сибирских промышленников находили все новые и новые россыпи. Лена и Витим и впрямь становились золотыми.

5 июня 1864 года в Иркутске почетные граждане, купцы первой гильдии Павел Баснин и Петр Катышевцев организовали фирму «Ленское золотопромышленное товарищество» – будущее могущественное Лензолото. Прибрежно-Витимская компания была создана в 1864 году известными иркутскими купцами Базановым, Сибиряковым, Немчиновым, Трапезниковым. Она объединила четыре прииска. А через год приисков насчитывалось уже 30. После смерти Трапезникова в 1883 году компаньоны создали «Компанию промышленности в разных местах Сибири». Малопатомское товарищество возникло в 1867 году, на основе бывшей Прибрежно-Ленской компании иркутских купцов. В 1872 году образовалась Бодайбинская компания.

Помните удачливого и всесильного Прохора Громова, литературного героя романа В. Шишкова «Угрюм-река»? В истории Лены был золотопромышленник, однофамилец литературного героя. За несколько лет он сколотил состояние чуть меньше двух миллионов рублей. И по здешним меркам считался мелким дельцом.

Крупным промышленником был, например, К. П. Трапезников. Среди владельцев приисков числились многие иркутские купцы: Базанов, Немчинов, Похолков, Котельников, Плетюхин. Все фамилии знаменитые, хорошо известные в иркутской, сибирской, да и российской истории.

Долгое время на бодайбинских землях первой фигурой считался Михаил Сибиряков, дети которого, унаследовав огромные капиталы, прославились на ниве науки, просвещения, благотворительности. Это они будут расчищать реки от порогов, финансировать крупные научно-исследовательские экспедиции, одна из которых – Якутская (еще ее называли Сибиряковской) – войдет в историю отечественной науки. Иннокентий Сибиряков удивлял Россию даже и после смерти, которая настигла его на Афоне, где он жил будучи постриженным в монахи. Он завещал рабочим своих приисков около полумиллиона рублей.

Брат Иннокентия, Александр Сибиряков, станет неутомимым исследователем полярных стран, его именем назовут первый советский ледокол.

В 1863 году разведочная партия Ивана Новицкого обнаружила золото в системе реки Бодайбо. В истории Золотой Лены наступало новое время – эпоха «ближней тайги».

О самом приказчике Иване Новицком, оказавшемся здесь по воле купца Сибирякова, известно совсем немного. Разве только то, что среди приискательского люда слыл он человеком удачливым и дальновидным.

Вот и на этот раз не ошибся. Как только золото было найдено в бассейне реки Бодайбо, разведчики по приказу Новицкого сразу же застолбили участок в 60 километрах от будущих приисков.

20 июня 1864 года на территории, получившей официальное название «Бодайбинская резиденция», был отведен Стефано-Афанасьевский прииск. Эту дату считают временем основания будущего города Бодайбо.

Более чем 19 участков открыли здесь золотопромышленники. И хотя заявители во всех документах пунктуально отписывали, что «произвели разведку и нашли благоприятные знаки золота, спущенные затем обратно в шурфы», золота на землях, где возник город Бодайбо, не было. Фиктивные отписки делались только для того, чтобы избежать хлопот в казенной Иркутской золотосплавочной лаборатории.

В чем же секрет? Неужели расчетливые, дальновидные купцы и промышленники кидали деньги на ветер? Конечно же нет. Оценив местоположение открытой Иваном Новицким и его людьми земли, золотопромышленники решили устроить тут перевалочный пункт, складскую базу для дальнейшего освоения привитимской тайги.

По российскому законодательству, единственной формой землевладения в приисковом районе было занятие площадей под прииски. Но возведение строений на пустопорожних землях запрещалось. Так возникла идея с «фиктивными» промыслами. Наибольшую ценность представляли участки близ самого берега Витима, где помещались склады. Когда эта линия оказалась занятой, отводы земли стали производить выше – во второй линии.

Складское хозяйство занимало значительную площадь. На случай если возникнет пожар, между строениями оставляли большое пространство. Свободные места между складами, пустующие отводы постепенно заселялись пришлым людом, так или иначе связанным с золотым промыслом. При этом, как и прежде, земля оставалась собственностью золотопромышленников, и Бодайбинская резиденция оправдывала свое название.

К моменту получения статуса города в начале ХХ века Бодайбинская резиденция состояла более чем из 20 смежных приисковых отводов, занимающих свыше 800 десятин земли.