Утром к завтраку не вышел Черчилль. Вначале решили, что он занимается изучением береговой линии, бродит в поисках самоцветов. Но прошло больше часа, а Черчилль не появлялся. Обеспокоенные, все разбрелись в его поисках. Скоро выяснилось, что нет и Николы.

– Я не понимаю, что происходит. Его нигде нет, – растерянно сказал Яковлев, вернувшись с очередного «обхода». – Как сквозь землю провалился. И Николы нет! Пропали разом, словно сговорились… А может, их… украли?

– Конечно, украли, да так тихо, что ни одна ветка не хрустнула, – иронически заметил Сидоров. – У меня такое чувство, господа, что здесь что-то не так.

– Неужели кто-то думает, что Черчилль сбежал?! – задохнулась от возмущения Элен. – Этого не может быть. Черчилль очень отважный американец.

Вы даже не представляете, какой он смелый, но я-то знаю!

– Да что вы, Элен, никто и не думал такого. Пока что мы только констатируем факт пропажи, – развел руками Катаев. Голос его был напряжен.

– Дженкоуль, а ты ничего не слышал ночью?

– Нет, хозяин, ничего не слыхал. Виноват, Дженкоуль не уследил.

– Никто ни в чем не виноват. В общем, так, ждем еще несколько часов, но если Черчилль и Никола не появятся, нам придется отплыть без них. По распоряжению Катаева большая часть экспедиции отправилась прочесывать прибрежный лес, а оставшиеся собирали вещи.

– Ну, Черчилль, ну, приятель, куда же ты подевался? Не хватало нам только международного скандала. От тебя только камешки остались, много камешков.. – бубнил Яковлев, собирая вещи Черчилля. Когда же дело дошло до большого мешка с галькой, который американец, несмотря на насмешки друзей, решил везти с собой, Яковлев и вовсе разошелся. Он пыхтел, морщил брови, усы его воинственно шевелились. Вместо того, чтобы разом опорожнить мешок с камнями, автомобилист доставал оттуда по две-три гальки и подходящими запускал «блинчики», считая их вслух:

– Раз-два-три; раз-два; раз; раз-два-три-четыре.

И чем дальше, тем серьезнее становился Яковлев.

Он никогда не приветствовал экстравагантные поступки американского спортсмена. Но эта выходка и вовсе никуда не годится! Ушел в глухой тайге, никому не сказав ни слова! Оставались считанные минуты до отплытия.

Путешественники уже собрались у лодок, и последняя надежда дождаться Черчилля и Николу таяла. Все смотрели на реку, на лицах была тревога и озабоченность. Таяли сомнения в том, что Черчилль и Никола добровольно покинули лагерь, ушли, оставили экспедицию. Никаких следов борьбы не обнаружили, берег был чист, предполагать, что с обоими случилось несчастье на воде, не было причин. Может быть, они ушли ради самоцветов? Или ради чего-то еще? Яковлев, примостившийся на корме, кидал в воду последние гальки из мешка американца. Он все еще метал взгляды вглубь берега, на что-то надеясь.

Вдруг раздался вопль. Это кричал Яковлев. И тыкал пальцем в сторону берега. То, что он увидел, было сначала точкой у дальней опушки. Точка увеличивалась и наконец раздвоилась. Сомнений не оставалось: к берегу шли, торопясь, Черчилль и Никола.

– Это Черчилль и Никола! – закричала Элен.

– Похоже они, – лицо Катаева сделалось строгим.

– Да конечно, кому же тут еще быть, – быстро и с радостью согласился Яковлев и прошептал Катаеву: – Ну, и задам я американцу хорошую русскую трепку! По мере того как фигуры приближались, становилось понятным, что идут они как-то странно: словно специально для них провели прямую линию к тому месту, где стояли лодки, а потом завели в обоих внутренние моторчики. Люди двигались, как деревянные солдаты или как зомби, по прямой вперед, не сгибаясь, не меняя положения рук или головы.

Путешественники призывно махали им, крича: «Быстрее! Пора отправляться!» Но фигуры не ускоряли движения. Они приближались с прежней размеренностью.

Когда Никита и Черчилль подошли достаточно близко, путешественники разглядели их лица: отстраненные, не выражающие ничего, пустые.

Ни тот, ни другой будто бы не замечали скопления народа на берегу и продолжали упрямо двигаться, подобно машинам. И так вошли бы в воду, а потом бы ушли под воду, если бы их не удержали у водной кромки. Столкнувшись с препятствием, оба остановились, а затем рухнули на песок.

Они лежали, как неживые, хотя, определенно, дышали. Сил подняться и что-нибудь объяснить у них явно не было. Вернувшихся закидали вопросами, которые оставались без ответа.

– Ну, и что прикажите с ними делать? – Вадим Петрович встревоженно, как курица, бегал вокруг лежащих и причитал: – Они даже объяснить не могут, что с ними произошло! Может быть, они объелись каких-нибудь галлюциногенных грибов? Черчилль, друг, ты не ел каких-нибудь грибов? Очнись, Черчилль!

Элен опустилась рядом с американцем, взяла его за руку и попыталась ласково заговорить. Она терла ему щеки, слушала сердце. Но тот лежал, уставясь в небо, без движения – будто бы из него утекла жизненная сила.

– Как сказал бы один мой приятель: мы теряем их. Надо принимать решительные меры.

– О чем вы, Сидоров, мы, кажется, потеряли их – по крайней мере, на данную минуту. Господа, я честно не знаю, что делать в этой ситуации с двумя взрослыми мужчинами, которые еще недавно были вполне нормальными людьми, – растерянно произнес Яковлев.

Пока все возились в Черчиллем, Катаев внимательно осмотрел Николу.

– Здесь мы им ничем не поможем, если вообще поможем. Давайте устраивать их в лодки.

Переход предстоит несложный, по спокойной воде пройдем сколько сможем. А там поглядим, может, отойдут еще.

– Я, пожалуй, соглашусь с Николаем Мироновичем. Ждать у моря погоды бессмысленно.

Мы понятия не имеем, что с ними такое. Поплывем дальше. Пойдем, голубчик, Черчилль. – Яковлев поднял приятеля, поставил на ноги. Ноги были как ватные, не держали. Едва он усадил американца на корму, тот скатился на дно суденышка, забитое экспедиционным грузом. Там его и оставили в покое, придав его телу позу эмбриона. То же проделали с Николой.

Ничто больше не задерживало путешественников на этом берегу. Лодки столкнули в воду. Экспедиция продолжила свой путь.

Теперь не Ангара, а Енисей нес путешественников к намеченной цели. Быстрое течение словно бы в награду за потерянное время помогало нагнать расстояние. Плыли молча, время от времени поглядывая на Черчилля и Николу, которые то ли спали, то ли находились в забытьи.

Когда уже явно стало смеркаться, пристали к берегу, на котором различили в сумерках несколько строений и от которого доносился запах хорошего дыма. Того домашнего, печного, который невозможно спутать с дымом пожарища или костра.

Оказалось, и вправду, деревенька. Судя по тому, чем был заставлен берег, вполне рыбацкая. Низенький, хорошо сложенный причал узкой прямой змейкой уходил к воде. На высоких рогулинах сохли сети. В воздухе стоял густой запах рыбной требухи, видимо, рыбу тут же и разделывали. Неподалеку стоял видавший виды, почерневший от сырости сарай-амбар, в каких обычно разбирали и солили улов.

Катаев удовлетворенно потер руки:

– Может, тут лекарства какого поищем, да отпоим наших болезных…

Еще не ступили на землю, а уж тут как тут стая дворовых собак встретила путешественников заливистым лаем, оповестив о прибытии чужаков всю деревеньку. До ближайших домов было рукой подать. Катаев дал знак оставаться на месте, при лодках, и знакомиться с местными пошел один. Поднялся по откосу на взгорок и растворился в серой пелене из дымка и тумана, который к ночи окутал все вокруг. Те, кто остался на берегу, наблюдали, как в оконцах домов мигало пламя от лучинок, свечек, лампадок.

Вернулся Катаев хотя и скоро, но в полной темноте, такой полной, какая бывает только в речных местах. Появился он неожиданно, словно вынырнул из ниоткуда. Элен охнула. Дженкоуль слышал приближение Катаева по шороху песка и за мгновение до его появления сделал шаг ему навстречу. Катаев посмотрел на Дженкоуля, словно желая ему что-то сказать. Но сказал всем:

– Слава Богу, нам дадут ночлег и пищу. А Черчилля и Николу осмотрит знахарка. Есть тут такая бабка, травками да настойками лечит. Здешний башлык, рыбацкий начальник сказал, можем прямо к нему в дом заходить, который второй с краю. Из бани дым валит, а все оконца мигают, словно фонарями кто сигнал дает. Как на взгорок поднимемся, тропинка влево, а там и увидите.

Вот уж воистину, бывает путь короткий, а усилий на него сколько, кажется, на всю жизнь хватит.

Пока лодки чалили, пока Черчилля с Николой выволакивали, пока дотащили их до крыльца, потом до угла в той избе, что любезно башлык отвел, темень наступила полная. Но глаза уже привыкли к этой темноте. Серая пелена растаяла, и небо стояло ясное, звездами усыпанное, и все сразу стало видно. Точнее различались дома, что ручейком тянулись к склону, сараи, приткнутые к ним, телега и даже собачья будка.

– Меня кто старшим кличет, кто – башлыком, а кто по главному имени – Федор-Григор я. Ну, вы тут располагайтесь, а я нашу знахарку Хиростинью покличу. Поди, не спит еще. А после за стол сядем. Живу-то я один, хозяйки у меня нет, не случилось пока что. Ну, чем Бог помог, не побрезгуйте.

– Чудное имя, однако, что у вас, Федор-Григор, что у знахарки вашей, – подметил Сидоров.

– Чудное? У нас – Сибирь, кругом сплошные чудеса. Так-то я записан Федором, отец здешний был, тоже рыбак, Григорием звали. Но на реке разве есть время длинно величать? Вот и получился Федор-Григор. А Хиростинья не наша, прибилась. Откуда – толком никто и не знает. Молчаливая больно. Ну, домов у нас парочка пустых осталась, померли рыбаки, детки разлетелись. До времени стоят дома без дела. А мы не супротив, значит – пущай живет у нас, коли лекарка. Все польза рыбакам. Так что снимайте походное, располагайтесь, а я за лекаркой схожу.

Башлык ушел. А путешественники, ожидая его возвращения, собрались за большим столом, сработанным из обычных лиственничных плах, но сработанным мастерски. Столешница глянцево отсвечивала от лампадного огня. Мастер, видать, знал свое дело, сразу захотелось погладить дерево, набраться его силы. За столом поместились все – такой он был большой.

Черчилля и Николу уложили в сенях на широких лавках, как и велел Федор-Григор. Они по-прежнему находились в странном оцепенении, словно их опоили чем-то. Только глаза говорили, что они живы.

Такая Хиростинья могла присниться только во сне. Она была из сказки: маленькая, горбатенькая, смугленькая, сколько лет, не угадать – ни дать ни взять, Баба-Яга. Клюка, которая будто срослась с рукой, двигалась без остановки. Уж не слепая ли бабушка? Нет, вроде, глазки живые, остренькие, кажется, буравят насквозь, под таким взглядом не соврешь.

Она зашла, и словно бы что-то изменилось в доме, словно бы что-то торкнуло каждого. Федор-Григор не переставая крестился, крестным знамением как будто бы обороняясь от Хиростиньи.

Вот она подошла к Черчиллю, затем к Николе.

Вот припала к груди каждого, громко шмыгала носом, обвела лежащих своей клюкой, будто-то бы карандашом контур обрисовала. Потом словно бы снимала с них одежду: кинула клюку и начала двигать руками вверх-вниз. Элен подумала, что бабушка руками машет, как заправский дирижер.

Потом Хиростинья склонилась к Черчиллю и Николе и стала неожиданно громко шмыгать носом, вдыхая воздух, который только что баламутила над своими пациентами.

Наконец лекарка устало села на краешек лавки, где лежал Черчилль, и, поманив Федора-Григора, что-то шептала ему. Они вместе вышли из дому, и скоро башлык вернулся с несколькими пучками травы.

– Велела заваривать эту траву и поить их всю ночь.

– Что с ними? Она сказала, что с ними? – Элен взяла траву и стала ее рассматривать.

– Ничего не сказала. Что-то шептала про «Чертово кладбище» и, вот, траву дала.

– Чертово кладбище? Погодите, что-то я слышал про это… – стал вспоминать Катаев.

– Чертово кладбище, очень худо, худое-прехудое место, – покачал головой Дженкоуль.

– Я вспомнил, – воскликнул Катаев. – Местные газеты писали об аномальных местах в сибирской тайге. Их именно так и называли:

«Чертово кладбище». Мы проплывали то место, где речка Кова впадает в Ангару. У Ковы есть приток Какамбара. Где-то там есть выжженные поляны, скот и птица залетная на них исчезают. Да и люди нередко в тех местах пропадали.

– Я тоже слышал про Чертово кладбище, – Дженкоуль склонился над Николой. – Какамбара красивая река, я там ходил. Видел такую поляну. Правильный круг, а внутри все черное, словно большой костер жгли. Ни травы, ни деревца, просто черная земля. Шибко страшное место. Все живое там гибнет. Там корова погибла, доставали ее веревками с крючьями, и когда ее разделали, мясо было красное-красное.

– Про последствия падения метеорита говорят в этой связи. Но вряд ли, конечно, наш случай как-то связан с удивительным космическим событием – падением Тунгусского метеорита, хотя граница его падения недалеко, – заметил Катаев.

– Ну, что, давайте отпаивать наших спутников. Если не приведем их в чувство до полудня завтрашнего дня, будем просить рыбаков приютить их у себя до полного выздоровления. А там нагонят нас.

– Я займусь отваром. А вы ужинайте и отдыхайте. Посплю во время следующего перехода, – сказал Элен.

Хозяин заставил стол простой рыбацкой пищей: соленой да вяленой рыбой, свежим хлебом. Вместо чайной заварки использовал иван-чай. Чудесным было здешнее масло кедровое.

– Эх-ма! Сколько вкуснотищи! – растрогался Яковлев. – Да что еще нужно: кедровое масло есть таежный эликсир!

– Вы как рекламный агент заговорили, – усмехнулся Сидоров, поднося хлеб ко рту. – Осталось добавить: «из лучших лесов Енисейской тайги».

Сидоров, видимо, хотел сказать что-то еще в том же духе, ироническое, но сосредоточился на жевании. На лице его обозначилось удивление.

– О, вкусно! Редчайший продукт. Целебный, говорите?

– Он и раны заживляет, – Вадим Петрович был горд за таежное масло.

– Господа, – Сидоров схватил еще хлеба, макнул его в плошку с кедровым маслом и стал жевать, причмокивая от удовольствия, – нужно продавать маслице! Продавать в Европу! Нарасхват пойдет!

– Что ж вы такой неугомонный, Григорий Матвеевич, – устыдил его Яковлев. – Всех бы подождали, неудобно перед хозяином.

– А я, представьте себе, не ем, а пробую новый уникальный пищевой продукт, который отлично подойдет для жителей центральных городов России, Европы и Америки. Господа, вы представьте себе изящную стеклянную баночку с яркой этикеткой, на которой изображены кедры-великаны, кедровые шишки и надпись: «Таежный эликсир от 100 болезней. Из лучших лесов Енисейской тайги.

Показано всем женщинам и детям, мужчинам рекомендуется всегда. Восстанавливает организм за три дня».

– Эка ты хватил, братец. Откуда три дня взялись? – рассмеялся Яковлев.

– Это я к примеру. Реклама! Вот вам и капиталы. Что, Федор-Григор, будешь нам маслице-то поставлять?

– Пошто нет, цену дадите хорошую, я мужиков со всего берега соорганизую. И масло, и орех, и канифоль поставим, а надо – и березовый уголек, деготь выгоним. Мы много чего умеем. Зимой-то особой рыбалки нет. Ну, а теперь давайте к столу, поздновато, утро скоро, а мы не емши. Вам завтра в новый путь, нам завтра – привычный ход.

Сели за стол молча, ели без особых разговоров.

Появилась Элен.

– Мне кажется, им стало лучше. Влила в них весь отвар, и они снова спят… – словно в подтверждение слов Элен в сенях раздался такой мощный храп. Все заулыбались, раздался смех, путешественники захохотали. Напряжение дня уходило…

– Ну, с таким-то рычанием будут здравствовать, – заметил Федор-Григор, и всем стало легче.

– Раз такое дело и к выздоровлению путь наметился, выпьем за полнейшее изгнание недугов.

Не знаю, чего там Хиростинья про Чертово кладбище наговорила, а наш способ изгонять чертей верный. Перекрестимся и за здоровьице приложимся.

Федор-Григор достал из угла косушку самогонки.

– Чистейшая рыбацкая бульбулька.

– Чистейшую бульбульку гонят из красной рыбы, я слыхал про такой рецепт, – отшутился Сидоров.

Но Вадим Петрович, который так волновался об американце и сейчас, когда все шло хорошо, на радостях поверил бы любой нелепице.

– Да не может быть! – удивился он, выпив стопку. —

Запах рыбный не присутствует.

Все засмеялись.

– Не слушай их, любезный, – башлык налил еще по стопочке. – Этот напиток розового цвета из местной рябинки получается. Лекарство наше – промокнешь весь до костей, а тут рябиновая бульбулька.

Спать легли далеко за полночь. Тревога за Черчилля и Николу прошла. Стало как-то сразу легко, путешественники расслабились, слово цеплялось за слово, тек неспешный и доверительный разговор. Когда небо над рекой стало сереть, закемарил говорливый Яковлев, а Сидоров к тому времени уже сладко посапывал, уткнувшись в его большое плечо. Элен прикорнула возле своих пациентов, часто просыпаясь и прислушиваясь к их дыханию… В этом доме не ждали беды и потому отдыхали и душой, и телом.

Первыми проснулись Черчилль и Никола. И тот, и другой ничего не могли вспомнить, чтобы как-то объяснить свое странное состояние.

– Что, совсем ничего не помните? – сердился Вадим Петрович. – Как это ты, Фрэнк, ничего не помнишь! Ну, хоть что-то?

– Ничего, ровным счетом ничего. Ночью перед сном меня Никола отозвал. Сказал, что пока валежник для костра собирал, наткнулся на гору, бледно-зеленоватую. И предложил посмотреть. Он ведь про камешки мои драгоценные слышал вашу перепалку. А я подумал: может, это изумрудная гора! Отчего ж не глянуть. Ну, пошли, взяли лампу масляную и, видимо, заблудились. Плутали, плутали. А потом ничего не помню, как будто кто-то стер мне память. Я даже не знаю, как мы к реке потом вышли.

Никола поддакивал, искоса поглядывая то на Дженкоуля, то на Катаева.

– Ничего не помню, ничего.

Дальнейшие выяснения были бесполезными.

Экспедиция стала спускаться к лодкам. Прощались на берегу с гостеприимным башлыком Федором-Григором.

И только Дженкоуль, невозмутимо покуривая трубочку, был немного в стороне от компании, думал, пытался слепить из кусочков увиденного и услышанного картинку. Видел он, как уходили Черчилль и Никола, но видел и третьего, незаметного, тихого, как тень. Тень эта ползла за путешественниками. И повадки у нее были очень схожи с теми, что имеют лесные люди, когда выходят на охоту, выслеживают зверя. Но Дженкоуль мог поручиться, что это не был тунгус и не был кето. А раз так, решил Дженкоуль, значит, учили всему «третью тень» лесные люди. Значит, эта тайна не Дженкоуля. Значит, пока не время раскрыть ее перед всеми. Именно поэтому он промолчал, не рассказал Катаеву, как Никола и Черчилль уходили в лес.

 

Чертово кладбище

Историческое отступление, составленное долгие годы спустя по воспоминаниям Михаила Панова, доказывающее, что аномальные явления в здешней тайге все же существуют

Летом 1938 года, будучи в гостях у своего школьного товарища (нам было лет по 13) в деревне Рожково Кежемского района Красноярского края, я услышал от пожилого колхозника рассказ о «Чертовом кладбище». Он сам видел это место и был свидетелем его гибельного влияния на все живое.

«Ангара-матушка в том году совсем без воды была, в порогах да шиверах голые камни торчали, – вспоминал он. – Катера и илимки стояли на приколе, а мясо и хлеб сдавать государству надо. И вот решили перегнать стадо, предназначенное для районных поставок, через тайгу…»

Из рассказов колхозника мы узнали, что с целью сокращения перегона был выбран путь от деревни Ковы вдоль одноименной речки через деревушки Уяр и Карамышево.

Главная забота проводников – уберечь стадо от самого страшного «зверя» сибирской тайги, мелкой мошки. Если комаров можно отогнать на стоянках дымными кострами, то мошку в довоенное время можно было отпугнуть только дегтем. Но кожа животных, если смазывать ее часто, разъедается в кровь. Вот почему стоянки были долгие, обязательно возле воды. Вечерами стадо до темноты стояло в воде. И только наутро, по холодку и росе, пока еще не проснулась мошка, разбредалось в поисках пищи. И вот однажды, когда перегонщики уже собирались повернуть на восток, к Ангаре, при проверке недосчитались двух коров.

Предположение, что их задрал медведь, отпадало, потому что собаки вели себя совершенно спокойно. А волков в тех краях не водилось. Двое из бригады погонщиков (в том числе и рассказчик) отправились на поиски. Через некоторое время они услышали тревожный лай убежавших вперед собак и, на ходу заряжая ружья, поспешили в том направлении. Каково же было их удивление, когда перед ними открылась чистая, круглая поляна, совершенно лишенная какой бы то ни было растительности. Собаки, уже выбежавшие на черную землю, с испуганным визгом, поджав хвосты, повернули назад. А на расстоянии 15–20 м от последних деревьев, на голой, будто выжженной земле лежали трупы пропавших животных.

Случившееся ошеломило погонщиков. А их старший, опытный охотник, отлично знавший здешнюю тайгу, оказывается, уже слышал об этом месте. «Наверное, это Чертово кладбище, – сказал он. – Приближаться к голой земле нельзя, там смерть». Действительно, круглая, около 200–250 м в диаметре поляна навевала ужас: на земле кое-где виднелись кости и тушки таежных зверушек и даже птиц. А нависающие над поляной ветви деревьев были обуглены, как от близкого пожара.

Старший торопил уходить от гиблого места. Так и ушли они, не выяснив, отчего пали их коровы. Выделения газов, часто наблюдаемого в болотистых местах, здесь не ощущалось. Собаки же, пробывшие на Чертовом кладбище всего минуту, перестали есть, стали вялыми и вскоре подохли.

…Исчезло ли за прошедшие полвека гибельное действие этого места? Чем оно объясняется? Не упал ли здесь какой-нибудь необычный «космическицй пришелец»? Ведь примерно в 400 километрах к северу начинается район, где все живое было сметено в 1908 году знаменитым Тунгусским метеоритом… Возможно, «эффект гиблого места» вызван чисто земными причинами, пока неизвестными ученым…»