ГЛАВА 13
колько времени уйдёт на его восстановление? — спросил у Сабина Веспасиан, наблюдая, как группа общественных рабов разгружает кирпичи перед пожарищем дома Сабина на Авентине. Вокруг, среди разрушенных почерневших стен, копошились десятки таких групп, восстанавливая из пепла и руин то, что недавно было одним из прекраснейших городских кварталов, выходившим на Большой Цирк.
Низкие, серые тучи и беспрестанная морось делали и без того удручающую картину ещё печальнее. Огонь, полгода назад сотворивший здесь своё чёрное дело, не пощадил ни единого здания. Оставил он свой мрачный след и на преторстве Сабина. Его обвинения в адрес Ирода принесли свои плоды: Ирода Агриппу приковали цепями к сырой стене каземата, в то время как сам Сабин победил на выборах, обойдя даже Корбулона, к великой досаде последнего, и теперь мог претендовать на пост наместника какой-нибудь провинции.
— По словам мастера, строительные работы займут месяца три, но поскольку на Авентине восстановлению подлежит практически каждый дом, точные сроки назвать нельзя. Всё зависит от наличия строительных материалов и рабов. А также от тебя, эдил, отвечающего за состояние дорог. Делай своё дело, не загромождай улицы. Как бы то ни было, вскоре возобновится морское сообщение. Мне же придётся на несколько дней отлучиться в провинцию. Проследи вместо меня за ходом работ, хорошо?
— По крайней мере, император сделал всё для того, чтобы тебе не волноваться из-за денег.
Сабин поморщился.
— Да, на первый взгляд, два миллиона сестерциев — сумма внушительная. Тиберий действительно проявил щедрость. Но даже эти деньги не покроют расходов по восстановлению всех зданий на холме. Придётся изыскивать деньги где-то ещё, если я хочу, чтобы мой дом был восстановлен в том виде, в каком он был до пожара. На меньшее Клементина просто не согласится. — Сабин сокрушённо вздохнул и покачал головой. — Наверно, зря я его купил. Мог бы просто снимать его. Тогда бы мне не пришлось тратиться на его восстановление.
Веспасиан посмотрел на брата. А ведь он советовал Сабину не брать у Пета ссуду на приобретение дома. Увы, сейчас не тот момент, чтобы напоминать об этом. Сабин поймал на себе его взгляд.
— Вижу, ты, засранец, хочешь сказать: «А ведь я тебе говорил!» Что ж, ты оказался прав. Живи я по средствам, мне не пришлось бы переживать по поводу денег. Отныне никаких долгов.
— Ты уже полностью расплатился?
Сабин сконфузился.
— Нет. То есть я собирался, но вечно что-то мешало. То очередной ребёнок, то вот этот пожар.
— Я бы советовал тебе не тянуть. Помнится, ты обещал вернуть долг в течение двух лет.
— Скажи, а ты сдержал своё обещание Пету присмотреть за его сыном Луцием? — возразил Сабин.
На этот раз сконфузился Веспасиан.
— Нет. Ты прав, я должен уделять ему больше внимания.
— Ему, по идее, уже семнадцать, и он вступает в жизнь. Так что, брат, мы оба с тобой в долгу перед Петом. Поэтому избавь меня от своих нравоучений. Я расплачусь за дом, как только получу деньги.
— А я присмотрю за юным Луцием. В любом случае в прошлом году ты неплохо заработал, будучи претором. В этом году ты заработаешь наверняка ещё больше как наместник. Вифиния — провинция богатая, далеко не худшее место для наместничества.
— Но и не лучшее. Но ты прав. В следующем году денег у меня прибавится.
— Господин! Господин!
Братья обернулись на крик. Вверх по холму к ним торопливо поднимался Магн.
— Вы слышали? — крикнул Магн, отталкивая двух рабов, тащивших тяжёлую деревянную балку. — Об этом уже говорит весь город.
— Ты о том, что мой брат временно снял запрет на въезд в город подвод в светлое время дня, с целью доставки строительных материалов на Авентин? — ответил Сабин. — Если же этого что-то другое, то нет, не слышали.
— Час назад твой шурин Клемент принёс известие с Капри. Тиберий умер.
— Умер? Когда? — растерялся Веспасиан.
— Вчера. Форум полон народа. Люди требуют, чтобы тело привезли в Рим. Они хотят сбросить его в Тибр.
— Скажи, он назвал Клавдия своим преемником?
— Завещание ещё не оглашали, но похоже, императорский перстень на пальце у Калигулы и он уже провозгласил себя императором и отправил Макрона зачитать Сенату завещание Тиберия. Похоже, Клемент на пару часов опоздал.
Веспасиан с тревогой посмотрел на брата.
— Проклятье! Антонии это явно не понравится. Думаю, нам срочно нужно к ней. Хотелось бы знать, что она собирается предпринять.
— А что она может сделать? Ничего. Если императорский перстень у Калигулы, а Макрон со своей преторианской гвардией займёт его сторону, значит, Калигула — император. Точка. Нам же в данный момент разумнее позаботиться о себе. Давай поспешим в Сенат. Ты же не хочешь, чтобы из всех сенаторов только мы двое пропустили заседание, на котором Калигулу провозгласят императором?
* * *
Когда братья, сопровождаемые Магном, подошли к Сенату, Клемент уже стоял рядом с лестницей. Со всех сторон, расталкивая обезумевшую толпу, к зданию спешили сенаторы. Как и братья, государственные мужи торопились засвидетельствовать лояльность новому режиму.
— Я надеялся застать вас здесь, — сказал Клемент, за руку поздоровавшись с братьями и кивнув Магну, после чего повёл их прочь от толпы.
Его худое, бледное лицо сегодня казалось ещё более осунувшимся.
— У тебя встревоженный вид, Клемент, — заметил Сабин.
— Ещё бы! Нам всем есть из-за чего тревожиться. Империю прибрал к рукам безумец.
— Это как понимать — «прибрал к рукам»?
— Калигула убил Тиберия. Они с Макроном задушили его. В этом я нисколько не сомневаюсь. Вскоре после того, как они вышли из комнаты Тиберия, чтобы объявить о его кончине, я увидел тело. Лицо покойного было синим, язык распух и вывалился изо рта. Безусловно, Тиберий уже и без того уже давно был одной ногой в могиле, однако успел изменить завещание.
— В пользу Клавдия?
— Откуда мне знать? Его ещё не огласили. Знаю лишь то, что Тиберий позвал меня к себе и велел послать за его секретарём, чтобы тот принёс завещание. Когда же секретарь, внеся изменения, вышел со свитком из комнаты, Калигула и Макрон выхватили его у него из рук, чтобы прочесть. Затем они вдвоём вошли к Тиберию в спальню, а когда вышли, объявили, что тот умер. У Калигулы на пальце был перстень, и гвардейцы-германцы приветствовали его как цезаря. Секретарь, разумеется, обвинил Калигулу и Макрона в убийстве Тиберия. И тогда Калигула отдал свой первый приказ в качестве императора: отрезать бедняге язык и распять.
Сабин пожал плечами.
— Значит, Калигула — император. К этому всё шло, раз Тиберий сохранил ему жизнь, что бы там ни пыталась предпринимать Антония. По крайней мере, мы знаем его, и он знает нас, даже если знакомство состоялось уже давно. Думаю, нам обоим это только на пользу. Да и тебе тоже, Клемент. Как-никак, ты трибун его личной гвардии.
— Будь он в своём уме, ты был бы прав. Он же безумен. Вы оба не видели его в течение последних шести лет. Я же был с ним всё это время на этом безумном острове. На моих глазах он превратился в такого же похотливого извращенца, как и Тиберий — но извращенца, полного сил. Он похотлив и ненасытен, а потому готов до бесконечности предаваться самым низменным утехам.
Тиберий нарочно совращал его. Я не раз слышал, как покойный шутил, что он-де взрастил аспида на груди у Рима. Тиберий учил его, что безграничная власть даёт безграничные возможности для удовлетворения самых низменных желаний. Калигула хорошо усвоил этот урок. Сдерживало его лишь одно: понимание того, что сам он — в полной власти у Тиберия, и тот по первому же своему капризу может его убить. Ведь сколько раз на его же глазах такое случалось с другими. Так что он — тоже раб. И вот теперь Тиберия нет, и Калигула — хозяин положения. Помяните моё слово: худшего хозяина не было и не будет.
— В таком случае будет разумно, если новый хозяин не заметит нас, — сказал Веспасиан.
Зная Калигулу, он опасался, что Клемент прав.
— Боюсь, что уже поздно. Он жаждет встречи с вами. Он велел передать вам, что хотя не видел вас вот уже шесть лет, он по-прежнему считает вас друзьями. Теперь же, став императором, он может вернуться в Рим, чтобы вам всем вместе — он так и сказал — хорошенько повеселиться.
— Боюсь, моё представление о веселье несколько отличается от представлений Калигулы, — отозвался Сабин. — Тогда мне показалось, что в так называемом веселье участвовали его сёстры.
— О, дело часто обходится и без них. Меня же больше беспокоит то, что он, похоже, задумал сделать участницей мою сестру. Я уже на всякий случай отослал свою жену Юлию вместе с детьми в моё поместье в Пизауруме. В последние несколько месяцев он прожужжал мне все уши, что ему больно думать о том, что такая красавица, как Клементина, лишена возможности изведать силу его неукротимого члена. И это он говорил мне, её брату!
Сабин, как и следовало ожидать, нахмурился.
— В таком случае ей с детьми лучше уехать из Рима. Я же завтра рано утром, ещё до приезда Калигулы, отбуду в Вифинию.
— Уезжай прямо сейчас, мой друг. Не ходи в Сенат. Твоё присутствие там будет замечено, и Калигула узнает, что ты уехал, не дождавшись его. Я скажу ему, что ты отбыл два дня назад, и потому никак не мог знать о столь важном известии. Будем надеяться, что он поверит. Тем более что порт Брундизия заработал вновь.
Сабин крепко пожал Клементу руку.
— Спасибо тебе, мой друг.
— Оставайся там как можно дольше. Начни войну или что-то в этом роде. Безумие Калигулы с каждым днём будет лишь усугубляться. Уж поверь мне.
— Верю, — сказал Сабин и повернулся к Веспасиану. — Если я не застану дома дядю Гая, попрощайся с ним и от моего имени, поблагодари его за гостеприимство, какое он оказывал нам последние полгода после пожара.
— Непременно. Не переживай, я пришлю тебе всё, что только тебе понадобится, — пообещал Веспасиан. — А теперь ступай.
— Четверо моих братишек проводят тебя до Брундизия, — предложил Магн. — Они будут готовы уже через час.
— Спасибо, Магн, и тебе тоже, брат, — сказал Сабин и повернулся, чтобы уйти. — Желаю удачи с нашим другом.
— Всё будет хорошо! — крикнул Веспасиан вслед ему.
— Верно, всё будет хорошо, — согласился Клемент. — Если ты будешь употреблять Калигулу всякий раз, когда он тебе прикажет. Как это вынужден делать я. Порой до изнеможения.
— Что? Ты? Клемент, ты, должно быть, шутишь!
— Увы, не шучу. Более того, скажу, что это ещё не самая неприятная из обязанностей, какие я вынужден выполнять. Твоя же беда в том, что Клементина — не единственная, кого Калигула, став императором, вознамерился затащить к себе в постель. Вот увидишь, он наплюёт на запрет Антонии не трогать Ценис.
Толпа на римском форуме бурно ликовала по поводу долгожданной смерти презренного императора, возлагая надежды на нового. А вот забитый до отказа зал заседаний Сената, когда в него шагнул Невий Корд Суторий Макрон, встретил посланца императорский воли молчанием. Макрона — в военной форме с футляром для свитка в руках — сопровождали четверо преторианцев, как и он, в военной форме, а не в тогах, как это было принято. По лицам сенаторов было легко догадаться, что они думают по поводу столь откровенной демонстрации власти преторианцев над дряхлеющим Сенатом.
— Своим видом он хочет сказать, что императора выбрала гвардия, — шепнул Веспасиану Гай. — И мы должны или утвердить её волю, или пасть от их мечей.
Судя по несчастным лицам других сенаторов, так и было.
Старший консул Гней Аццероний Прокул остался сидеть на стуле даже тогда, когда Макрон и его преторианцы дошли до центра зала.
— Сенат требует от Квинта Невий Корда Сутория Макрона сообщить о здоровье нашего возлюбленного императора Тиберия. Скажи, должны ли мы верить слуху? — громко произнёс Прокул, пытаясь взять инициативу в свои руки, дабы показать, что в этом зале хозяин — он.
— Это не слух, и ты прекрасно это знаешь, консул, — прорычал Макрон. — И я здесь для того...
— Призванные Отцы, — перебил его Прокул. — Преторианский префект принёс нам печальнейшее известие, подтверждающее слух о том, что наш император мёртв.
Сказав эти слова, он принялся театрально стенать. Другие сенаторы тотчас последовали его примеру. Зал наполнился исступлёнными криками и стонами. Макрону ничего не оставалось, как униженно ждать, когда шум стихнет и он наконец сможет сказать то, зачем сюда прибыл.
Веспасиан и Гай охотно присоединились к демонстрации безутешного горя, не без злорадства поглядывая на растерянного Макрона.
— Не знаю, насколько это мудро с нашей стороны! — крикнул Веспасиан на ухо Гаю. — Зато я давно не получал такого удовольствия.
— Это всё равно, что дразнить льва, — ответил Гай. — Но если он намеревался вырвать у преторианцев хотя бы часть их власти, чтобы вернуть её Сенату, что ж, начало было очень даже неплохое.
Гул в зале не смолкал. Внезапно Веспасиан поймал на себе пронзительный взгляд тёмных глаз, и его как будто пронзило молнией. Корвин! Он вернулся в Рим и занял своё место в Сенате.
— Предлагаю объявить десятидневный траур, — в конце концов произнёс Прокул, перекрикивая гул голосов. — В течение этого времени отменяются судебные заседания, откладывается исполнение приговоров, а также приостанавливается любая общественная деятельность, включая заседания сего уважаемого собрания. По истечении этого срока мы ратифицируем завещание Тиберия и, как и подобает, воздадим Гаю Цезарю Германику все положенные ему почести. Приготовиться к голосованию!
— Выслушайте меня! — проревел Макрон.
— Сенат проведёт голосование, префект. Ты же не хочешь, чтобы о тебе потом говорили, будто ты сорвал голосование по вопросу траура по покойному императору?
— Мне плевать на ваш траур, консул. Я требую, чтобы меня выслушали. Император Гай прислал меня сюда с завещанием Тиберия, чтобы вы объявили его недействительным.
— Но ведь Тиберий именно его назначил своим наследником? — растерялся Прокул.
— Со-наследником, вместе с Тиберием Гемеллом. Чего никак нельзя допустить, ибо это чревато гражданской войной.
— А на каком основании мы изменим волю покойного императора?
— На таком, что на момент составления завещания он был умственно недееспособен. И если тебе этого мало, может, ты услышишь вот это?
Макрон указал на дверь, из-за которой доносился явственно различимый шум.
— Народ на площади требует, чтобы ими правил взрослый муж, причём один, а не на пару с мальчишкой. Я отправил своих людей в толпу, чтобы они довели до сведения горожан условия завещания, и народ возроптал. Обещаю, ни один из вас не выйдет отсюда живым, пока вы не измените завещание. И пока вы будете решать этот вопрос, предлагаю заодно проголосовать за все титулы и почести, какие только подобают императору, после чего можете голосовать за что угодно, — с этими словами Макрон швырнул старшему консулу футляр с завещанием и с надменным видом вышел из зала.
Прокул тотчас поник; его попытка вернуть Сенату законные полномочия позорно провалилась. Он отлично понимал: никто из сенаторов не рискнёт навлечь на себя гнев толпы. Прокул поднялся с места.
— Предлагаю признать завещания Тиберия недействительным и утвердить Гая Цезаря Германика единственным наследником, а значит, и императором.
* * *
По щекам Калигулы катились слёзы. Голос дрожал от волнения и безутешного горя.
— Скромность не позволила ему именовать себя «Отец Отечества». Великодушный и справедливый, он отказался от почитания себя в качестве бога, предпочитая в качестве награды за своё беззаветное служение Риму любовь народа.
— Даже не верится, что это он про Тиберия, — прошептал Гай уголком рта, обращаясь к Веспасиану.
— Если это так, примем как приятное разнообразие то, что он наконец о нём заговорил, — отвечал тот.
Они простояли уже почти два часа, слушая, как Калигула превозносит своего отца Германика и своего великого деда Августа, напоминая народу Рима, чьим потомком он является, чтобы никто не усомнился в его праве на императорский пурпур. И вот, похоже, черёд дошёл и до Тиберия, которому причиталась львиная доля славословий. Впрочем, судя по лицам других сенаторов, стоявших на ступенях театра Помпея на Марсовом поле, дядя Гай не единственный с трудом соотносил слова нового императора с характером его предшественника.
Стоя на высоком постаменте в окружении актёров в похоронных масках предков Тиберия, Калигула продолжал свою страстную речь. Рядом высился погребальный костёр, на котором был установлена платформа с телом покойного. Его привезли в город тайно, под покровом ночи. Частично для того, чтобы обезопасить от толпы, но главным образом из политических соображений, чтобы не отвлекать римлян от выражения верноподданнических чувств Калигуле, их новому императору.
На Марсовом поле яблоку было негде упасть. Впрочем, народ пришёл сюда вовсе не за тем, чтобы выслушивать потоки лицемерия, лившиеся из уст Калигулы, а чтобы поглазеть на него самого, облачённого в расшитую золотом пурпурную мантию и увенчанного позолоченным лавровым венком.
Когда утром он въехал в город, народ приветствовал его как спасителя. Его встречали ликующие возгласы; его называли звездой, любимцем, сыном великого Германика, пришедшим подарить Риму новый золотой век.
Последняя фраза эхом звенела в голове Веспасиана. В эти мгновения им владело странное чувство — нарастающий страх, смешанный со слабой надеждой, что это повальное обожание вынудит Калигулу править мудро и осмотрительно, что свои пороки он будет хранить в тайне, народу же будет явлен светлый лик всеобщего любимца.
Через четверть часа нескончаемых славословий в адрес добродетелей Тиберия, его трезвости и справедливости — и краткой дани его учёности, что было ближе всего к истине. — Калигула завершил свою речь благодарственной молитвой богам за то, что те наградили покойного долгожительством, и сожалением — которое в огромной толпе вряд ли разделял хотя бы один человек, — что и ему настало время встретить Паромщика. Как только последние слова смолкли, костёр вспыхнул пламенем, профессиональные плакальщики возобновили свои стенания и принялись столь яростно рвать на себе одежды, что толпа, которая ещё несколько дней назад требовала сбросить тело ненавистного императора в Тибр, прониклась если не скорбью, то, по крайней мере, интересом.
Огонь быстро охватил сухие дрова, а чтобы ему гореть ещё ярче, внутри сооружения загодя поставили горшки с маслом. В считанные мгновения в свежем весеннем воздухе ввысь устремились языки пламени и клубы дыма. Жрецы и авгуры обратили глаза к небу в надежде увидеть орла — знак, который они, предварительно посовещавшись с юным императором, затем могли бы истолковать с пользой для него. Увы, никаких орлов — да и других птиц — в небе замечено не было. Солгать тоже было нельзя, ибо на Марсовом поле собралась огромная толпа, и все как один ждали знамений.
Как только платформа с телом Тиберия занялась огнём, Калигула спустился с возвышения и, сопровождаемый консулами и преторами, направился к театру Помпея. Дорогу сквозь плотную толпу для него прокладывали двенадцать ликторов. Он шагал, расшвыривая деньги и билеты на поминальные игры, которые должны были состояться, как только закончится период траура, и охваченный ликованием народ приветствовал его как героя.
— Думаю, нам стоит пойти туда, — пробормотал Гай и повернулся, чтобы вместе с другими сенаторами направиться в театр, где новый император должен был обратиться к ним с речью.
— Что касается титулов и почестей, за которые вы проголосовали для меня, я приму их все, за исключением одного — «Отец страны». Его вы сможете даровать мне позже. Я также отложу вступление в старшие консулы до июня. Тем не менее вы проголосуете за титул «августы» для моей бабки Антонии, а три моих сестры получат все права и привилегии Весталок.
Сенаторы, до хрипа сорвавшие голоса, превознося Калигулу, когда он вошёл в театр, вновь разразились одобрительными возгласами.
— Как ты думаешь, дядя, последнее предложение — это ирония? — уголком рта прошептал Веспасиан.
Гай даже не улыбнулся его шутке.
Калигула продолжал свою речь. Веспасиан же украдкой рассматривал сенаторов. Большинство уже сделали подобострастные лица. Как и следовало ожидать, требования новоявленного императора — все до единого — не встретили никаких возражений. Веспасиан скользнул глазами дальше и вновь поймал на себе полный ненависти взгляд Корвина.
— И наконец, — произнёс Калигула, подводя итог, — я отменяю все судебные процессы по обвинению в измене, ибо не представляю себе, как кто-то может вынашивать чёрные мысли по отношению к горячо любимому всем народом императору.
С этой целью я уничтожу все бумаги, содержащие улики против членов вашего собрания, какие были собраны Тиберием. Это нужно для того, чтобы сколь бы сильно ни озлобился я на кого-то из вас за то, что он проголосовал за смерть моей матери и моих братьев, я тем не менее не смогу наказать его через суд.
Это заявление было встречено бурным ликованием. Сенаторы поняли, что прощены. Ведь, если не кривить душой, уничтожение семьи Германика — на их совести. Причиной же, как обычно, было их малодушие, желание угодить Тиберию и Сеяну, жаждавшим, пусть и по разным причинам, смерти близких Калигулы.
Калигула великодушно подождал, когда рукоплескания стихнут, после чего продолжил свою речь.
— Однако поскольку вы лишили меня брата, который бы разделил в июне моё консульство, я вынужден искать себе иного напарника, и, как мне представляется, самая подходящая кандидатура — это мой дядя Клавдий.
После этих слов в зале воцарилось молчание. Заика-Клавдий, косноязычно бормочущий слова древних ритуалов, — такое сенаторы представляли себе с трудом.
— Мне понятна ваша растерянность, Призванные Отцы, — посочувствовал им Калигула, почти не скрывая улыбки. — Клавдий — всего лишь всадник и даже не член Сената. — Взгляд нового императора сделался жёстким. — Поэтому я назначаю его консулом прямо в этом зале. Консулы, преторы, эдилы и квесторы могут проводить меня до дома Августа, где отныне будет моя резиденция. На сегодня всё.
С этими словами Калигула повернулся и быстро направился к выходу. Сенаторы неуклюже поспешили за ним вдогонку.
Вскоре молодой император приблизился к той части зала, где, готовый последовать примеру других сенаторов, стоял Веспасиан. Стоило Калигуле заметить его, как лицо его, с запавшими глазами, озарила улыбка, и он сделал Веспасиану знак присоединиться к нему во главе процессии.
— Мой друг, — произнёс Калигула, как только Веспасиан зашагал с ним рядом, — я давно хотел увидеть тебя. Представляешь, как мы теперь повеселимся?
— Для меня это высокая честь, принцепс, — ответил Веспасиан, ощущая на себе неодобрительные взгляды старших сенаторов.
— Догадываюсь. Мне тоже придётся привыкать к тому, что мои друзья считают моё расположение для себя честью.
С момента их последней встречи прошло шесть лет. За это время волосы на голове у Калигулы заметно поредели, чего Веспасиан никак не ожидал и потому невольно их рассматривал. Калигула перехватил его взгляд. Улыбки на его лице как не бывало.
— Запомни, ты в последний раз таращишься на мою пышную шевелюру, — холодно произнёс он, однако уже в следующий момент колючий взгляд сменила лукавая улыбка. — Кстати, сегодня ты ужинаешь со мной. Я также пригласил мою бабку, ты поможешь мне в общении с ней. Она наверняка попробует давать мне наставления и советы. Начнёт указывать, что мне делать. По-моему это было бы весьма неразумно с её стороны. Как ты считаешь?
— Если ты полагаешь, что это было бы неразумно, я, пожалуй, соглашусь с твоим мнением, принцепс, — осторожно ответил Веспасиан.
— Прекрати называть меня принцепсом, Веспасиан. Мы ведь с тобой друзья. А теперь пойдём вместе со мной на Палатин, а по дороге расскажи мне о прекрасной Ценис.
Веспасиан сглотнул застрявший в горле комок.
* * *
— Ты поверишь? Более пятисот миллионов денариев! — воскликнул Калигула, когда процессия дошла до вершины Палатина, оставив ликующие массы далеко внизу. — Просто так лежали в казне и не приносили доход. Этот старый скряга просто сидел на их.
— Иметь запас всегда полезно, — заметил Веспасиан, радуясь тому, что внимания Калигулы хватает ненадолго, и он оставил тему Ценис уже после двух скомканных предложений. — Он смог пожертвовать средства на восстановление Авентина.
Калигула нахмурился.
— Да, но к чему тратиться на тех, кто может позволить себе жечь собственные дома? Не волнуйся, я найду способ потребовать эти деньги назад. А пока нужно придумать, на что я могу пустить остальные. Я буду каждый день устраивать игры, и я буду строить, Веспасиан. Да-да, строить! — с этими словами он указал на величественный дворец Августа, к которому они направлялись, и дворец Тиберия по соседству. — Я превращу эти два жалких жилища в один грандиозный дворец, достойный императора и его сестёр, я наполню его прекрасной мебелью, статуями и рабами со всей Европы. И победы, Веспасиан. Я буду одерживать блестящие победы и праздновать грандиозные триумфы, каких ещё никто не видел. Сенат будет завидовать моей славе и власти, недовольно роптать и устраивать за моей спиной заговоры, и одновременно будет мне льстить, осыпать меня титулами и почестями. Я же стану насмехаться над ними и всячески их унижать за пресмыкание передо мной. Они возненавидят меня, как ненавидели Тиберия, но в отличие от него, я наполню город добычей, привезённой из сотни стран, наполню цирки тысячами пленников, которые будут убивать друг друга на арене на потребу римлянам, за что те будут любить меня и прославлять.
Веспасиан посмотрел на Калигулу. Они уже дошли до дворца Августа и теперь поднимались по его ступеням. Глаза его друга горели тщеславием и воодушевлением. Похоже, Рим ждали немалые траты. «Интересно, — подумал Веспасиан, — что он станет делать, когда деньги кончатся?»
— Господа, спасибо, что проводили меня до дома, — произнёс Калигула, обращаясь к сенатором с верхней ступеньки лестницы. — Теперь я должен отдохнуть и собраться с силами для тех трудов, что ждут меня впереди. Все свободны.
Сенаторы тотчас устроили негласное соревнование, кто громче других выкрикнет фразу «Слава Цезарю!» Калигула же поднял правую руку, на которой сверкал императорский перстень, и откинув голову назад, упивался их подобострастием. Веспасиан искренне присоединился к славословиям в адрес нового императора. Правда, его слегка смутило то, как откровенно упивался ими Калигула. Новый император даже не спешил остановить этот поток излияний. Или он издевается над государственными мужами Рима, проверяя, как долго продлится эта демонстрация лояльности? Наконец он опустил руку и, ловко развернувшись на пятках, шагнул во дворец. Веспасиан посмотрел ему вслед, но сам не сдвинулся с места, не зная, должен ли он вместе со всеми идти домой или же по-прежнему приглашён на обед. Он уже было повернулся, чтобы тоже уйти, когда Калигула высунул голову из-за двери.
— Эй, иди сюда! — крикнул он. — Ты же мой друг. Ты останешься со мной.
Веспасиан торопливо бросился к двери, не зная, какое преимущество принесёт ему статус друга самого императора. И принесёт ли вообще что-то.
ГЛАВА 14
азмеры дворца Августа поражали воображение. Веспасиан подумал, что в атрии легко уместился бы целиком его дом в Аквах Кутиллиевых. Дворец превосходил даже дом Антонии или её дочери Ливиллы, два самых больших дома, в которых ему доводилось бывать на Палатине. Но ведь для того он и был построен, этот символ могущества того, кто стал первым среди равных в римском правящем классе, — повергать в трепет любого, кто переступал его порог.
Вместе с тем в нём не было ничего кичливого. Это был архитектурный символ власти, но отнюдь не выставка роскоши и богатства. Колонны, что поддерживали высокий потолок атрия, были из белого мрамора. Пол украшала причудливая мозаика, изображавшая сцены из «Энеиды». Казалось, будто её персонажи находятся в постоянном движении, такими похожими на живых людей они были.
А вот мебель, украшения и статуи были достаточно скромными. Каждый предмет — небольшой шедевр, не броский, однако мастерски выполненный. Качество говорило само за себя и не нуждалось ни в позолоте, ни в драгоценных камнях или дорогих тканях, — свидетельство вкуса и политической прозорливости того, кто этот дворец построил. Он не стал опустошать римскую казну, чтобы жить в восточной роскоши, когда значительная часть населения едва сводила концы с концами. Он возвёл этот дворец с одной целью: сразить тех, кто прибывал в Рим, чтобы заручиться в их лице дружбой и поддержкой всего римского народа. И он построил его по образу и подобию Рима: крепкий, гордый, практичный и, самое главное, без показной роскоши.
— Уныло, не правда ли? — пожаловался Калигула, когда Веспасиан поравнялся с ним. — Август совершенно не умел показать своё богатство. Придётся потрудиться, чтобы как-то оживить это унылое место.
— А, по-моему, дом прекрасен. Я бы не стал ничего в нём менять.
— Что ты понимаешь в красоте? — фыркнул Калигула. — Ты, деревенщина, да ещё с сабинским говором? В любом случае твоё мнение никому не интересно. Император я, ты же мой подданный.
— Верно, принцепс.
— Гай, мой дорогой, — раздался женский голос. Это в дальнем конце огромного атрия появилась Антония. — Я уже заждалась тебя. Подойди ко мне, дай взглянуть на нового императора, которого я не видела целых шесть лет.
Калигула замер на месте.
— Это ты подойди ко мне, бабушка. Теперь распоряжения отдаю я, а не ты.
Антония с застывшей улыбкой приблизилась к нему и, встав напротив внука, взяла его лицо в ладони и заглянула в его запавшие глаза.
— Хвала Юноне, ты хорошо выглядишь. Я уже давно молила богов об этом моменте, и вот он наконец настал. Мой малыш Гай — император.
— Я вознагражу тебя за твои молитвы, бабушка, хотя, сказать по правде, в них не было необходимости. Пурпур был мне предначертан судьбой. Я уже приказал Сенату проголосовать для тебя за титул «Августы».
— Твоя щедрость безгранична, Гай, для меня это честь. — Антония машинально подняла руку, чтобы взъерошить ему волосы, как когда-то делала, когда он был ребёнком, однако тотчас отдёрнула, заметив, как сильно они поредели.
— Это всё твоя дурацкая привычка, — огрызнулся Калигула. — Осторожней, женщина, то, что я в один момент одарил тебя такой высокой честью, это вовсе не помешает мне в другой потребовать твоей смерти. Теперь я могу поступить с любым человеком так, как мне заблагорассудится, — сказал Калигула и ушёл. Антония с тревогой посмотрела на Веспасиана.
— Всё гораздо хуже, чем я опасалась, — тихо сказала она. — Он накличет смерть на нас всех.
* * *
Калигула зашёлся в приступе истерического хохота.
— Ну, разве они не хороши? — наконец произнёс он. — Я выписал их из Александрии четыре года назад. Они обошлись мне в целое состояние. Но они стоят каждого потраченного на них денария.
Веспасиан вежливо наблюдал за выступлением группы обнажённых карликов-акробатов. Сейчас они показывали то, что, он надеялся, было финалом программы.
Шестнадцать мужчин образовали пирамиду в пять карликовых ростов, вверх по которой, используя их пенисы в качестве ручек и опор для ног, карабкались четверо карлиц. Сопровождали это действо барабанная дробь и завывания шести полубезумных барабанщиц с вытаращенными глазами, которые были едва видны из-за своих инструментов.
— Тиберий их обожал, — заявил Калигула, — особенно, когда они начинают совокупляться друг с другом и не могут остановиться.
— Представляю себе, — сказал Веспасиан, из последних сил изображая воодушевление.
Оставалось лишь надеяться, что когда-нибудь это мерзкое действо завершится.
Увы, судя по тому вниманию, которое карлицы оказывали каждой такой ручке, его ждало разочарование. Впрочем, не меньше разочаровало его и то, как на протяжении всего ужина Калигула вёл себя по отношению к Антонии. Он при каждой возможности отпускал в её адрес язвительные замечания или высмеивал её мнение, причём явно делал это из желания унизить, а не потому, что она была неправа. Антония невозмутимо терпела его насмешки даже тогда, когда в ответ на её совет держаться подальше от сестёр, Калигула принялся в подробностях описывать, что он будет делать с каждой их них, когда они вернутся в Рим.
Веспасиан натужно пытался найти золотую середину. С одной стороны, не хотелось раздражать опьянённого властью императора, и не выглядеть льстецом в глазах Антонии — с другой. В конце концов, он выбрал первое. Похоже, Антония его поняла — по крайней мере, в те мгновения, когда внимание Калигулы было направлено на что-то другое, он прочёл в её взгляде сочувствие.
Последние полчаса, в течение которых Калигула с извращённым интересом упивался представлением карликов, стали для них обоих испытанием на крепость нервов. Было видно: Калигула задался целью вызвать у бабушки омерзение и добился своего.
— Гай, я не уверена, что это представление способствует хорошему пищеварению, — заметила Антония, не в силах больше терпеть омерзительное зрелище.
Чтобы хоть как-то оградить себя от него, она взяла яблоко и принялась его медленно чистить.
— Да будет тебе, бабушка, дуться, это просто смешно. Можно сказать, детские забавы по сравнению с тем, что они вытворяли для Тиберия на Капри.
— Гай, дорогой, здесь не Капри. Здесь Рим. Здесь нужно соблюдать известные приличия.
— Какие ещё приличия? Приличия аристократов? Приглашать кулачных бойцов, чтобы они, потные и окровавленные после того, как отлупят друг друга, задержались и, как только гости уйдут, устроили схватку иного рода? Это твои приличия, и я тебя за них не сужу, если это то, что тебе нравится. Мне же нравятся мои карлики. Они поднимают мне настроение. Так что не советую тебе упрекать меня. По крайней мере, я честен и не скрываю своих вкусов. Более того, возможно, я самый честный из всех рождённых в сенаторском и всадническом сословии в этом лицемерном, словно двуликий Янус, городе.
Антония положила на тарелку наполовину очищенное яблоко и поднялась на ноги. То, что Калигула в присутствии Веспасиана озвучил её собственные сексуальные предпочтения, явно стало для неё последней соломинкой.
— Я не упрекаю тебя за это, Гай. Я просто не хочу это видеть. Я устала, как и положено старой, разочарованной женщине. Поэтому позвольте пожелать вам обоим доброй ночи. Спасибо, это был в высшей степени интересный вечер.
С этими словами Антония, не оборачиваясь, быстро зашагала прочь.
— Я попрошу Веспасиана, чтобы он прислал своего приятеля Магна. Вот кто тебя развеселит, бабушка! — крикнул ей вслед Калигула, когда она вышла из триклиния, после чего с торжествующим смехом повернулся к Веспасиану.
Тот попытался не выдать своего ужаса и тревоги по поводу того, что стал невольным соучастником последней дерзости Калигулы в адрес Антонии.
— Мне кажется, я отлично дал ей понять, где её место. Что ты скажешь?
— Что ты мастерски осадил её, — ответил Веспасиан. Теперь, когда Антония ушла, он мог без стыда прибегнуть к откровенному подхалимажу, за что ненавидел самого себя. — И ты прав. Ты действительно единственно честный человек во всём Риме.
Калигула со снисходительной улыбкой посмотрел на Веспасиана.
— Просто я единственный, кто может себе это позволить. Сенат слишком долго жил в заблуждении, что они с принцепсом делят власть, хотя на самом деле они рабски проголосовали за так называемое его завещание, а затем и за завещание Тиберия лишь с целью заручиться благосклонностью нового императора. Они давно позабыли, что такое честность. С тем же успехом в Курии может заседать стадо овец. Что ж, я лично поучу этих овец честности.
Веспасиан открыл было рот, чтобы дать честный ответ, но передумал.
— Не сомневаюсь, что из тебя выйдет прекрасный учитель.
— Ты прав, друг мой, ещё какой! — подтвердил Калигула, вновь переключая внимание на пирамиду из карликов.
Главная карлица оседлала её вершину, в то время как все остальные энергично обихаживали «ручки».
— Принцепс, я хотел бы попросить тебя об одном одолжении, — произнёс Веспасиан, надеясь в душе, что поскольку представление, похоже, во всех смыслах достигло своего финала, столь любимого Калигулой, тот, пребывая в благостном состоянии духа, не ответит отказом на его просьбу.
— Веспасиан, друг мой, проси, что хочешь.
— У меня в Египте есть одно семейное дело, которое я хотел бы довести до конца. Ты дашь мне разрешение на поездку туда?
— И на пять-шесть месяцев лишиться друга? Что же буду без тебя делать? Пусть твои дела решает за тебя кто-то другой, главное, чтобы не сенатор, потому что это опасно. Судя по всему, Феникс уже родился, но ещё не улетел на Восток.
— Нет, дело требует моего личного участия. К тому же я уеду не раньше, чем истечёт срок моего эдильства, а это будет только в конце года, — уточнил Веспасиан, мысленно удивившись, какое отношение к безопасности сенаторов в Египте имеет перелёт Феникса на Восток.
— Хорошо, я подумаю. Вдруг к тому времени я от тебя устану, а Феникс уже улетит. Каллист! — в триклиний торопливо вошёл коротышка-управляющий, которого Веспасиан видел ещё в Мизенуме. — Как только мои карлики завершат представление, позови Клемента и раздобудь для нас грязные туники и плащи с капюшонами.
Сказав эти слова, Калигула повернулся, чтобы лицезреть неизбежный финал.
— Хочу сегодня напиться и на славу погулять в городе. Мы могли бы попросить Магна, чтобы он показал нам самые интересные места. Хочу послушать, что простые люди — то есть люди честные — говорят про меня.
* * *
— Это не самое лучшее вино из того, что ты когда-то здесь пил, Магн, — сказал дородный хозяин таверны, ставя на грязный, засаленный стол кувшин с вином. — Но и не худшее.
— Думаю, Бальб, это будет твоя обычная бурда, — с лукавой ухмылкой ответил Магн, разливая для троих своих спутников вино по треснувшим чашам.
— А кто это с тобой? Сдаётся мне, раньше я их не видел, хотя, сказать по правде, лиц почти не разглядел.
— Друзья из деревни. Приехали в город посмотреть на нового императора.
Бальб шумно чмокнул свой большой палец.
— Юпитер держит нашу сияющую звезду в своих ладонях. Новый император — надежда Рима. Я видел его сегодня, и он был похож на бога.
— Может, он и есть бог, — буркнул Калигула из-под капюшона.
— Очень даже может быть. Август им точно был... и есть. В любом случае добро пожаловать, хотя капюшоны лучше опустить, если только вы не против.
Веспасиан и Клемент опустили капюшоны, в отличие от Калигулы, который не стал этого делать, зато вытащил из кошелька золотой и протянул его Бальбу.
— Думаю, этого хватит на вино и женщин.
Бальб укусил монету. Стоило ему убедиться, что она не фальшивая, как глаза его радостно вспыхнули.
— Всё, что угодно, парни. Можете поиметь хоть меня самого, и я даже не обижусь, что не увидел ваших лиц и любви в ваших глазах.
Слух о золотом уже разлетелся по просторной — с низким потолком и липким от винных пятен полом — таверне, в которой густо висел дым очага, располагавшегося за уставленной амфорами с вином стойкой. В считанные мгновения на коленях у каждого уже сидело по пухлой, пахнущей смесью пота и дешёвых благовоний шлюхе. Другие жрицы любви заняли позиции поблизости, в надежде на то, что те, кому повезло быть первыми, наскучат клиентам, и они смогут занять их место. Со всех концов полутёмного помещения доносилось недовольное бормотание. Лишившись привычного женского внимания, посетители за другими столами кидали на них косые взгляды. Но что поделать? Окрестные шлюхи, словно мухи на сладкое, постепенно слетались к столу, за которым водились деньги.
— Тебе не стоило, Гай, хвастаться здесь золотом, — заметил Магн, пытаясь сделать глоток вина посреди того фурора, который произвёл в таверне его новый знакомый. Всем им было строжайше велено обращаться к Калигуле лишь по имени.
Калигула поёрзал на стуле, давая сидевшей у него на коленях шлюхе сунуть руку ему под тунику.
— Сделай то же самое, Магн, если оно у тебя есть.
— А вот у тебя, мой сладкий, его полно, — проворковала шлюха, гладя рукой ему ногу. — Причём самого разного, — добавила она и тотчас удивлённо вскрикнула. — Помоги мне Венера! Сёстры, вы только пощупайте! У меня таких ещё не было!
Калигула сидел довольный тем вниманием, какое вызвала его эрекция. Женщины по очереди подходили взглянуть на это чудо: почти фут в длину, огромный в обхвате. Они гладили член Калигулы и восторженно охали по поводу его размеров.
— Такой красавец достоин самого Юпитера! — воскликнула шлюха Веспасиана, когда подошла её очередь. — Он даже не помещается у меня в руке!
Веспасиан воспользовался этой возможностью, чтобы столкнуть её с колен и обвести взглядом таверну. Кое-кто из посетителей уже поднимался с места. Они сбивались в кучку, бросая недобрые взгляды в сторону их столика.
— Боюсь, нас скоро попросят отсюда, — пробормотал он сидящему рядом Клементу и кивком указал на тех, кто, по его мнению, обязательно будет участвовать в назревающей драке.
Клемент огляделся по сторонам, после чего наклонился и что-то шепнул Калигуле на ухо, Затем, на всякий случай, вытащил из ножен спрятанный под плащом меч. Оттолкнув женские руки, Калигула встал во весь рост, правда, капюшон по-прежнему опускать не стал.
— Бальб! — крикнул он, не потрудившись даже поправить задранную тунику. — Вино и угощения для всех в этой таверне! — с этими словами он запустил руку в кошелёк и вытащил ещё пару золотых. — Пьём за здоровье нашего нового императора!
Таверна огласилась хором ликующих голосов. Сияющий Бальб взял монеты и сделал знак рабам. Те принялись снимать с полок за стойкой амфоры с вином и разливать его по кувшинам. Через пару минут на стойке рядом с кувшинами появились блюда с хлебом и жареной свининой. Посетители — за исключением лишь тех, у кого всё ещё чесались кулаки — дружно набросились на бесплатное угощение. Ещё бы, ведь такое бывает не каждый день!
— Наполни мне чашу, Магн! — велел Калигула и, погладив волосы двум женщинам из стайки, что собралась у его ног, поднялся из-за стола.
С чашей вина в руке он перешагнул женщин и, выйдя вперёд, обратился к посетителям таверны:
— Сегодня сын Германика и потомок божественного Августа вернулся в Рим как император! Воздадим же ему славу! — с этими словами он залпом осушил чашу.
Таверна тотчас наполнилась криками. «Калигула! Наша сияющая звезда!» — раздавалось со всех сторон.
Веспасиан встал и присоединился к всеобщему ликованию. Правда, за внешним воодушевлением скрывалась тревога: останься Калигула любимцем толпы, он станет поступать так, как ему нравится. Веспасиан же отлично знал, что нравится Калигуле.
— Видишь, мой друг, — сказал Калигула, поворачиваясь к нему. Веспасиану были видны лишь его горящие глаза. — Честные люди меня любят.
Золото Калигулы делало своё дело: вино текло рекой. Веспасиан же не знал, куда ему деться. Весть о бесплатном угощении разлетелась быстро, и теперь таверна была забита до отказа. То и дело вспыхивали ссоры, сначала по мелочам, однако, разогретые алкоголем, они вскоре разрастались до вселенских масштабов. Пару раз спорщики хватались за ножи; окровавленных жертв выбрасывали на улицу, где они защищали себя, чем придётся. Калигула всё это время пил, что, однако, внешне это никак на нём не сказывалось. Он даже успел удовлетворить нескольких женщин. Те выстроились в очередь, чтобы покататься верхом на его коленях. Выносливость Калигулы поражала. Веспасиан, позволивший местным шлюхам пару раз удовлетворить себя, диву давался, глядя на своего венценосного друга.
Клемент всё это время оставался настороже — почти не пил и отказывал женщинам. Магн же упился и после нескольких совокуплений с жрицами любви храпел, уткнувшись носом в тарелку с холодной свининой. Из уголка рта вытекала подкрашенная вином слюна. Содержимое перевёрнутой чаши капало ему на колени.
— Всё, нам пора! — объявил Калигула, когда с его колен, тяжело дыша, слезла очередная шлюха. — Мне здесь надоело.
Услышав эти слова, Веспасиан облегчённо вздохнул и, наклонившись через стол, растолкал пьяного Магна.
— Мы что, идём домой? — сонно спросил Магн, снимая со щеки ломтик налипшей свинины и отправляя его в рот.
— Нет, просто мне здесь надоело, — произнёс Калигула, — отведите меня куда-нибудь ещё.
Магн кое-как поднялся на ноги.
— Туда, где больше разнообразия, — уточнил он. — Надеюсь, ты меня понял.
— Разнообразия?
— Да, именно разнообразия, — с этими словами Калигула принялся проталкиваться сквозь толпу.
— Эй, приятели, наша золотая жила решила сделать ноги! — произнёс, еле ворочая языком, какой-то тип с внешностью грабителя. — Ладно, пусть проваливает, главное, чтобы денежки оставила нам.
Двое его приятелей подскочили к Калигуле и, схватив за руки, стащили с головы капюшон. Главарь тем временем потянулся за кошельком.
В следующий миг сверкнула разящая сталь клинка. Это Клемент выхватил меч и воткнул его под рёбра ближайшему нападающему. Тот с криком отпустил руку Калигулы и, дёрнувшись, рухнул на пол. Клемент вытащил окровавленный меч. Веспасиан и Магн вытащили из-под плащей кинжалы и, переворачивая столы, под гром бьющейся посуды бросились на других двоих. Женщины завизжали, мужчины схватились за ножи. Кто-то решил встать на защиту щедрого благодетеля, кто-то — присоединился к грабителям.
Веспасиан, с силой толкнув пьяного зачинщика драки, сбил его с ног. Тот упал на пол, но кошелька не выпустил. Сонливости Магна как не бывало. Схватив за волосы третьего нападавшего, он полоснул ему по горлу ножом. В лицо Калигуле брызнула кровь. Одной рукой обхватив его за плечи и угрожающе выставив перед собой вторую, с зажатым в ней мечом, Клемент оттащил императора в относительно безопасное место, а именно в гущу столпившихся вокруг их стола испуганных женщин.
Увернувшись от летевшего в его сторону кувшина с вином, Веспасиан в прыжке набросился на поверженного противника и с силой вдавил обутую в сандалию ступню ему между ног. Пронзённое острой болью, тело на полу задёргалось и, словно крыльями, взмахнуло руками. Пальцы разжались, и кошелёк полетел через всю таверну. Веспасиан попытался взглядом проследить его полёт, однако был вынужден прийти на помощь Магну, который как раз сцепился с новым противником. Все трое упали на стол. Тот не устоял и завалился на пол, они же рухнули за ним следом. Веспасиану повезло, он упал сверху и первым пришёл в себя. Схватив обидчика за ухо, он рывком приподнял ему голову и несколько раз ударил её о каменный пол, круша черепные кости. В следующий момент дверь в таверну распахнулась, и внутрь, размахивая дубинками, вбежали новые участники потасовки — городская стража.
Состоявшая главным образом из бывших рабов, ночная стража не слишком церемонилась с гражданами Рима. Вот и сейчас правоохранители принялись разнимать дерущихся столь рьяно, что по творимому ими насилию превзошли тех, кого пришли усмирять. Отказываясь разбирать, кто прав, кто виноват, они раздавали удары дубинками налево и направо. Эти удары сыпались на головы, спины, протянутые руки, пробивая черепа, ломая кости, дробя зубы. Веспасиан и Магн едва успели подняться с пола и отойти в дальний конец таверны, где под защитой Клемента, с ног до головы забрызганный кровью, в истерическом хохоте заходился Калигула. Встав плечом к плечу перед императором, они ждали, с кинжалами наготове.
Стражники постепенно утихомирили буянов, потеряв при этом только одного своего товарища. Взяв драчунов в кольцо, они начали теснить их через весь зал, пока не загнали в угол. Внезапно опцион стражников, коренастый и лысый, с руками, похожими на поросшие мхом брёвна, заметил Веспасиана и его товарищей.
— Эй, вы, кому говорят, живо сложите оружие! — проревел он, направляясь к ним, однако заметив в руке у Клемента меч, тотчас отступил назад.
Поскольку право на ношение меча в городской черте имели лишь городская когорта и преторианцы, причём исключительно на дежурстве, он вполне разумно предположил, что перед ним опасный преступник.
— На твоём месте, опцион, я бы нас отпустил! — предостерёг его Клемент, загораживая собой Калигулу.
— Ребята, ко мне! — крикнул опцион стражникам, — здесь есть для нас работёнка.
Оттеснив обезоруженных драчунов к стойке, стражники встали шеренгой напротив Веспасиана, Магна и Клемента.
— Молодец, опцион, хорошо послужил своему императору! — воскликнул Калигула и, оттолкнув Клемента, шагнул вперёд.
— Откуда тебе об этом известно, крысёнок?
— Оттуда, что я твой император. Ещё одна такая фраза, и ты хорошо послужишь мне на арене. — Калигула вышел на светлое место и гордо вскинул голову.
В таверне на миг воцарилась тишина, после чего все дружно ахнули, узнав того, чьё имя они громко славили сегодня утром. Перед ними и впрямь стоял император, пусть даже забрызганный кровью.
— Принцепс, прости меня! — пролепетал опцион и покорно склонил голову.
— Наша звезда! — крикнул кто-то.
Другие подхватили этот крик. Калигула воздел руки и какое-то время купался во всеобщем обожании, после чего указал на зачинщика драки. Тот, схватившись за пах, всё ещё катался по полу.
— Мне кажется, опцион, ему мешают тестикулы! — крикнул Калигула поверх гула голосов. — Отсеки их ему!
Шум тотчас смолк. Опцион вопросительно посмотрел на раненого, затем на Калигулу и понял: тот не шутит. Выбора у него не было, тем более что он уже оскорбил императора. В страхе за собственную жизнь опцион вытащил нож и нагнулся над раненым.
Пронзительный вопль возвестил о том, что операция по удалению тестикул прошла успешно. Калигула улыбнулся.
— Спасибо, опцион, я простил тебя. Остальных можешь отпустить. Все они любят меня и готовы следовать за мной, как стадо овец за пастухом, ибо знают, что он никогда не сделает им плохо.
— Принцепс, возьми! — сказал Бальб, протягивая императору кошелёк.
— Оставь его себе, Бальб, но не забудь поделиться с женщинами, — с этими словами, сопровождаемый Веспасианом, Клементом и Магном, Калигула шагнул к двери. Толпа почтительно расступилась перед ними.
— Спасибо тебе, наш повелитель! — выкрикнула одна из шлюх. — Мы запомним твою щедрость и то удовольствие, которое ты подарил нам. Нас как будто удовлетворил бог.
— Удовлетворил бог? — задумчиво повторил Калигула, когда они вышли на улицу. — Наверно, так оно и было, и я есть бог. В конце концов, пастух правит стадом не потому, что он главная в нём овца, а потому, что он — существо высшего порядка. Из чего следует, что если я управляю стадом, заседающим в Курии, то делаю это как существо высшего порядка.
Веспасиана насторожил ход его мыслей.
— Звучит логично, принцепс, — осторожно произнёс он, — но только помни: чтобы жить, пастух не должен резать сразу всех своих овец, а по одной, но регулярно.
Калигула холодно посмотрел на него. Веспасиан тотчас пожалел о своей шутке.
— Ты прав, мой друг, — произнёс Калигула. — В интересах самого стада, чтобы пастух был сыт и в добром здравии. Поэтому он имеет полное право выбрать себе овцу, дабы удовлетворить свой голод.
ГЛАВА 15
еспасиан обвёл взглядом атрий заново отстроенного дома Сабина. Вокруг него последние строители собирали свои инструменты. Несмотря на ограниченные средства, которые брат всё лето слал в Рим из провинции, мастера отлично сделали своё дело, отметил Веспасиан. Дом был отделан со вкусом, но без показной роскоши. Так что у Клементины вряд ли найдутся поводы для жалоб, когда они с Сабином вернутся сюда.
Веспасиану нравилось следить за ходом работ в доме брата. Как эдил, ответственный за состояние римских улиц, он бывал постоянно занят, что отвлекало его от печальных мыслей по поводу того расточительства, каким были ознаменованы первые семь месяцев правления Калигулы.
Горя желанием заручиться любовью толпы, Калигула развращал плебс бесконечными празднествами. Со своей стороны, Сенат и жрецы, как и предрекал сам Калигула, устроили негласное соревнование в лести, всячески превознося нового императора. Первые три месяца его правление на храмовых алтарях рекой лилась кровь жертвенных животных — овец, быков, лошадей, свиней, домашней птицы. Всего за это время было принесено в жертву самым разным богам сто шестьдесят тысяч голов всякой живности в знак благодарности за приход Золотого века. Римскому плебсу наверняка казалось, что так оно и есть: горожане питались мясом жертвенных животных, рукоплескали бесконечным представлениям в Большом цирке и на более скромных аренах. А ещё у них завелись деньги: Калигула раздал каждому по три золотых монеты, что превышало годовое довольствие легионера. Чтобы ещё больше упрочить своё положение, он раздал по три золотых каждому солдату в империи и каждой весталке, по пять — легионерам городских когорт и по десять — преторианцам.
Город в буквальном смысле купался в деньгах. Торговля процветала: лавочники, держатели питейных заведений и купцы туго набивали кошельки. Что неудивительно: горожане, в подражание своему императору, пустились во все тяжкие, проматывая свалившееся на них богатство, которому, как им казалось, не будет конца.
Чтобы нейтрализовать возражения Сената против такого мотовства, Калигула вернул тех сенаторов, что попали в опалу при Тиберии, и простил тех, что ещё ждали своих приговоров. Таким образом, значительная часть Сената оказалась у него в долгу. Затем он унизил их тем, что отказался принять почести, за которые они в знак благодарности проголосовали, и даже пригрозил, чтобы они никогда даже не пытались этого делать. Таким образом, он дал всем понять, что он не креатура Сената и ничем ему не обязан.
Чтобы довести то же самое до понимания своих немногочисленных родственников, он, невзирая на возражения Антонии, распорядился освободить Ирода Агриппу и сделал его царём еврейских тетрархий Батанеи и Трахонития, на восточном берегу реки Иордан, а также подарил ему массивную золотую цепь — взамен железной, которой Ирод был прикован к стене каземата.
В противовес этим нападкам на патрициев, он искал популярности у толпы. Для этого Калигула лично перевёз останки матери и братьев с островов, где они были похоронены, и торжественно перезахоронил их в мавзолее Августа. Эта трогательная церемония не оставила равнодушным никого. Присутствующие, все как один, не стесняясь лили слёзы, пока у них на глазах молодой, но всеми любимый император со сдержанной скорбью воздавал дань памяти своим близким, павшим жертвами жестокости двух ненавистных тиранов: Тиберия и Сеяна. Сенаторы наблюдали за этим театральным действом с каменными лицами, прекрасно понимая, что часть вины за убийство членов императорской семьи лежит и на них самих, за что теперь они вынуждены терпеть публичное унижение. Но и оно не шло ни в какое сравнение с унижением Антонии, которой Калигула отказал в праве присутствовать на церемонии.
И как будто ему было мало всеобщего обожания, когда он появлялся в цирке или на Форуме, Калигула завёл привычку разъезжать по городу в открытых носилках, швыряя направо и налево монеты, а также демонстрируя толпе — по её же просьбе — свой внушительный пенис. Надо сказать, что после истории в таверне Бальба слух о нём быстро разнёсся по всему городу.
Веспасиан был вынужден принимать участие во многих из этих помпезных действ в роли средней руки римского чиновника и личного друга императора, и вскоре был сыт ими по горло. Он был гостем на банкете для сотен сенаторов, всадников и их жён, на котором каждый приглашённый получил в подарок новую тогу, а каждая женщина — новую паллу. Вместо закуски были поданы золотые муляжи блюд, которые гостям было позволено разобрать на сувениры. Веспасиан с омерзением наблюдал за тем, — хотя и сам же принимал в этом участие, — как гости лебезили и рассыпались перед хозяином в благодарностях. В другой раз он весь день просидел в цирке, глядя, как на арене убивают диких животных: четыреста медведей и ещё четыреста самых разных других. Это было чересчур даже по меркам Рима. Вынужденный терпеть это омерзительное зрелище из-за новой политики Калигулы, который теперь сурово карал каждого, кто уходил до конца представления или же вообще не появлялся на нём, Веспасиан, опасаясь за свою жизнь, делал вид, будто он в полном восторге от творимого на арене кровопролития. Плебс тем временем громко приветствовал своего благодетеля. Калигула восседал в императорской ложе, в окружении жрецов Августа, сестёр и самых искусных куртизанок Рима. Последние, вместе с сёстрами, прилюдно удовлетворяли его своими нежными руками.
Веспасиана мутило от омерзения, но, увы, он был бессилен что-либо поделать. Как и все в Риме, он был загнан в угол и принимал вынужденное участие в забавах безумного императора, чья власть опиралась на мечи преданных, вернее сказать, купленных за щедрые подачки преторианцев.
— Я так и знала, что найду тебя здесь, — вывел его из задумчивости нежный голос. Он обернулся: в дверном проёме стояла Ценис. Глаза её были красны от слёз.
— Ценис, что случилось? — спросил он, шагнув ей навстречу.
— Моя хозяйка послала меня, чтобы я немедленно привела тебя к ней.
— Я согласен. Но что случилось?
— Она хочет попрощаться с тобой.
— Попрощаться? Но куда она собралась?
Ценис разрыдалась и бросилась Веспасиану на шею.
— На встречу с Паромщиком.
* * *
— Меня уже многие пытались отговорить, куда более важные люди, чем ты, Веспасиан, — произнесла Антония. — Поэтому давай не будем тратить время друг друга. Я уже приняла решение.
— Но почему, домина? — Веспасиан сел напротив Антонии за дубовый письменный стол в её личных покоях.
В окно просачивались скудные лучи вечернего солнца. Один такой луч упал ей на лицо, безжалостно высвечивая морщины, оставленные годами тревог вокруг глаз и рта. Он впервые видел Антонию такой старой.
— Потому, что я не могу сидеть, беспомощно глядя на то, как мой безумный внук пускает на ветер богатство империи и авторитет моей семьи. Он плюёт на мои советы и публично унижает меня. Мне было запрещено присутствовать на похоронах собственных внуков. В моих руках не осталось ни грана власти. Казна пустеет на глазах, и если он намерен и дальше покупать любовь толпы, ему придётся искать новый источник денег. Вскоре возобновятся суды над изменниками. Богатые и влиятельные семейства лишатся последней собственности, с тем, чтобы бедняки и дальше ели бесплатный хлеб и рукоплескали гладиаторам в цирках. Сенат будет разодран в клочья. Чтобы выжить, все начнут доносить друг на друга, пока от Сената не останется жалкая горстка. В конце концов, к ним придёт понимание: если ничего не менять, то вскоре они все умрут, чего, собственно, и добивается Гай. Года через три-четыре его убьют. Но что тогда? Гвардия выберет собственного императора. Опять-таки, кого?
— Клавдия или Тиберия Гемелла.
— Тиберий Гемелл умрёт до конца этого года. Гай об этом позаботится. Впрочем, не велика потеря, в нём слишком много от его матери Ливиллы. Клавдий? Трудно сказать. Я завещала ему этот дом и значительную часть моих владений. Правда, большая их часть всё равно досталась Гаю и он теперь пускает её на ветер. Думаю, деньги Клавдию не помешают, если Гай решит оставить его в живых. Собственно, по этой причине я и приняла решение уйти из жизни. В свою бытность консулом Клавдий всех удивил. Он знал все процедуры, молитвы, формулировки и почти не заикался, произнося их. Он ни разу не заставил Сенат краснеть за себя. Люди начали смотреть на него по-другому. Останься я жить, чтобы поддержать его, Гай узрел бы в этом угрозу для себя и наверняка устранил бы потенциального соперника. Когда же меня не будет, он, по всей вероятности, будет и дальше воспринимать Клавдия как предмет насмешек и потому сохранит ему жизнь. Мои вольноотпущенники и вольноотпущенницы перейдут Клавдию. Таким образом, у Ценис, которую я освободила в своём завещании, будет не хозяин, а покровитель.
Веспасиан оторопел. Момент, которого он ждал целых одиннадцать лет, наконец настал. Но, увы, не таким он представлял его себе!
— Это одна из причин, почему я позвала тебя сюда, Веспасиан. Ценис мне как родная дочь, я должна быть уверена, что ей ничего не грозит. Ты должен взять на себя заботу о ней.
— Разумеется, домина, но как я сделаю это, если она будет жить под одной крышей с Клавдием?
— А она и не будет. Клавдий слишком слаб, чтобы воспротивиться Калигуле, когда тот пришлёт за ней своих гвардейцев. Если Калигула спросит тебя о ней, скажи, мол, она уехала с Феликсом в Египет — помогать ему вести мои тамошние дела. Кстати, я так ей и предлагала, но она предпочла остаться здесь. Я купила ей домик на Квиринале, недалеко от дома твоего дяди. Как только меня не станет, отведи её туда. Она будет в относительной безопасности, если не станет высовывать оттуда нос. Об этом известно лишь мне, Паллу и теперь тебе.
— Я позабочусь о ней, домина, и спасибо тебе за твою щедрость.
— Это подарок для Ценис, а не для тебя, — улыбнулась Антония, — хотя, предполагаю, ты извлечёшь из него пользу для себя. Кстати, для тебя у меня тоже кое-что есть. Но сначала — моя просьба.
— Можешь просить меня о чём угодно, домина.
Антония скептически усмехнулась, отчего ещё резче обозначились её морщины.
— На твоём месте, Веспасиан, я бы не стала произносить таких слов. Вдруг ты не сможешь сдержать обещание?
Веспасиан вспыхнул. Усмешка Антонии сменилась смехом.
— И не позволяй своим чувствам играть на твоём лице. Думаю, тебе пора научиться держать их в узде. Ладно, больше никаких советов. Времени у меня в обрез.
Гай сдержал данное Макрону слово и пообещал ему Египет, но не ранее следующего года, когда он обретёт уверенность в прочности своего положения в Риме. Он по-прежнему регулярно ублажает в постели Эннию, что неудивительно. Зато удивительно другое. Хотя его молодая жена родами умерла ещё в январе, нет никаких признаков того, что Гай намерен сделать Эннию императрицей, как когда-то обещал. Думаю, это потому, что он боится Макрона. До него, похоже, дошло: как Макрон сделал его императором, с той же лёгкостью он может его и свергнуть. Ты должен эксплуатировать этот страх, играть на нём при любой возможности. Я попросила о том же Клемента, но он всегда был верен Гаю. Думаю, рано или поздно мой внук поймёт: ему куда безопасней с другом Клементом в качестве преторианского префекта, нежели с потенциальным соперником Макроном. И если такое произойдёт, Клемента останется лишь убедить в том, что Гай непригоден быть императором и гвардия должна его устранить.
— Ты просишь меня убить твоего собственного внука?
— Кто-то должен взять это на себя, прежде чем он окончательно свихнётся и погубит Рим. Как только это свершится, императором будет объявлен Клавдий. Я поручила Паллу проследить за тем, чтобы с моим сыном ничего не случилось, чтобы он не ввязывался в политику и продолжал изображать из себя дурака.
— Но что, если из этого ничего не выйдет? Что тогда?
— Будет очередная гражданская война. — Антония выдвинула ящик стола и, достав оттуда меч, с любовью посмотрела на него. — Это меч моего отца, Марка Антония. Перед тем как с его помощью совершить в Александрии самоубийство, он написал Августу письмо, в котором просил вернуть меч мне, чтобы я в свою очередь могла передать его моему будущему сыну. Август выполнил предсмертную просьбу своего бывшего шурина и друга. Он привёз меч в Рим, где отдал его мне. Когда мой сын Германик достиг совершеннолетия, он этим мечом усмирял диких германцев и теснил парфян. Когда же и он умер, его жена, Агриппина, хотела передать меч её старшему сыну, Нерону Цезарю. Я не позволила ей это сделать, сказав, что сама решу, который из внуков более всего достоин такой чести. А именно тот, кто в будущем достоин надеть императорский пурпур. Какое-то время я подумывала о том, чтобы отдать меч Гаю, но затем, когда один за другим были убиты его братья, я начала понимать его истинную натуру и не стала дарить ему меч. Чему сейчас несказанно рада. Ибо он позорит честь своего великого прадеда.
Спустя короткое время я этим мечом вскрою себе вены. Когда же я буду мертва, Ценис принесёт его тебе. Он твой. Всегда помни о том, что меч этот побывал в руках двух величайших мужей нашего века. Пользуйся им во славу Рима и, возможно, станешь им равным.
— Спасибо, домина.
— А теперь ступай и жди в атрии, пока Ценис поможет мне покинуть этот мир. Палл покажет вам обоим её новый дом. Возьми с собой Магна, чтобы он тоже знал, где тот расположен. После чего только от вас двоих будет зависеть, будет ли она жить в безопасности или в вечном страхе. Прощай, Веспасиан, носи принадлежавший моему отцу меч так, как он того достоин.
Веспасиан в последний раз взглянул на самую влиятельную женщину Рима, до глубины души потрясённый тем, как она, уже ногой в могиле, отдаёт последние распоряжения. Но даже она, при всей её политической прозорливости, вынужденно покидала этот мир. Ибо власть, которой она добивалась для своей семьи, оказалась сосредоточена в одном человеке, над которым она сама была не властна: её внуке Калигуле. Этот внезапный уход из жизни — впрочем, не такой и внезапный, подумал Веспасиан — был её последним шансом вырвать власть из рук внука и передать её бразды тому, кого она всегда презирала: сыну Клавдию.
Какая горькая ирония судьбы. По печальному взгляду зелёных глаз Веспасиан понял: Антония это осознает.
— Прощай, домина, и спасибо тебе за твой бесценный подарок, — сказал Веспасиан и, кивнув напоследок, повернулся и вышел вон.
День тем временем клонился к вечеру. Веспасиан прождал более часа, когда, наконец, из глубины дома показались заплаканные Ценис, Палл и Феликс. Они направились к нему через атрий. Казалось, здесь даже воздух пропитался горем утраты. Дом как будто сжался в комок и притих, пока его хозяйка истекала кровью в ванне.
— Она умерла, — произнесла сквозь рыдания Ценис, вкладывая Веспасиану в руки меч Марка Антония. — Теперь он твой, любовь моя.
Крепко взявшись за обтянутую красной кожей рукоять, Веспасиан вытащил меч из ножен и взмахнул им. Меч как будто был создан для его руки. Острый, словно бритва, стальной клинок — с выгравированным на нём именем первоначального владельца — отливал голубоватым блеском. Простая, овальная гарда была бронзовой, вся в отметинах отражённых ударов. Эфес тоже был бронзовым, ножны — деревянный футляр, оклеенный сыромятной кожей и для крепости взятый в четыре бронзовых обруча. Веспасиан, хотя и знал, что этим клинком Антония только что вскрыла себе вены, улыбнулся. Это был настоящий боевой меч. И принадлежать он должен настоящему солдату. Ему было понятно, почему именно его лезвием Антония свела счёты с жизнью.
— Как она умерла? — Веспасиан спросил и вернул меч в ножны.
— Благородно и без страха, — ответил Палл. — Она подписала завещание и вольную Ценис и Феликсу, продиктовала пару писем. Затем прошла к себе в опочивальню и подготовилась. После чего легла в тёплую ванну и... сделала это без всяких колебаний. Затем откинулась и закрыла глаза, пока кровь смешивалась с водой. Прежде чем силы окончательно оставили её, она прокляла Калигулу перед всеми богами и духами её предков, призывая их свергнуть его, чтобы положить конец страданиям Рима. Уж если они кого и должны послушаться, то её. — Палл посмотрел на заплаканную Ценис и приподнял ей подбородок. — Хватит лить слёзы, Антония Ценис. Ты наконец свободна.
— Да, — улыбнулась сквозь слёзы Ценис. — Я до конца моих дней буду носить её имя и помнить о ней, ведь она была для меня как мать.
Веспасиан привлёк её к себе и поцеловал благоуханные волосы. Внезапно послышались чьи-то шаги, и он поднял глаза. К его великому удивлению, в атрий вошёл Магн.
— Что ты здесь делаешь? — спросил он, однако тотчас догадался сам. — А, понятно.
— Ну да, — сконфуженно пробормотал Магн.
— Нам пора, Веспасиан, — произнёс Палл.
Он предпочёл не распространяться о причинах присутствия Магна, чтобы не порочить честь своей, увы, уже покойной, хозяйки.
— Верно, пора, — согласился Веспасиан, радуясь возможности сменить тему, и повернулся, чтобы уйти.
— Веспасиан, прежде чем ты уйдёшь... — остановил его Феликс.
— Поздравляю тебя со свободой, Марк Антоний Феликс, — ответил Веспасиан.
Феликс улыбнулся, польщённый тем, что его назвали его новым именем.
— Спасибо, Веспасиан. Моя хозяйка велела мне немедленно возвращаться в Египет, чтобы завершить тамошние дела, которые займут около года. Она также сообщила, что ты уже давно добиваешься разрешения на въезд. Если тебе повезёт и я вдруг тебе понадоблюсь, дай мне знать. Алабарх всегда будет знать, где меня найти.
Веспасиан в знак благодарности кивнул и, обняв Ценис за плечи, направился к двери.
* * *
Расположенный в тихом переулке в трёхстах шагах от дома Гая, новый дом Ценис был невелик и не бросался в глаза. Как удачно Антония выбрала место, подумал Веспасиан, когда они подошли к входной двери. Ценис будет здесь в безопасности.
— Здесь я вас оставлю, — произнёс Палл, дёргая верёвку колокольчика. — Мне нужно заняться приготовлениями похорон.
Ценис поцеловала его в щёку.
— Спасибо, Палл.
— Большая часть твоих вещей уже здесь. Остальные прибудут завтра.
— Пожалуй, я тоже пойду с тобой, — с улыбкой подал голос Магн. — Если я останусь, то только буду путаться у всех под ногами. Хочу договориться с моими друзьями, чтобы они присматривали за улицей. Чтобы никаких подозрительных личностей. Ну, вы меня поняли.
Магн с Паллом отправились каждый по своим делам. Тем временем дверь открылась, и взгляду Веспасиана предстал огромного роста нубиец. Таких гигантов он никогда в жизни не видывал.
— Похоже, Антония приставила к твоей двери надёжного стража, — пошутил Веспасиан и, наклонившись, подхватил её одной рукой под колени, а другой — под спину. — Будем считать, что я перенёс тебя через порог.
Ценис хихикнула и, взяв его лицо в ладони, поцеловала в губы — долго и страстно. Нубиец вежливо отступил в сторону, и Веспасиан, не отрывая губ, внёс Ценис в вестибюль, а из него — в атрий. Здесь их поцелуй прервало чьё-то покашливание.
Веспасиан поднял голову и тотчас поставил Ценис на ноги.
— Добрый вечер, хозяйка, — произнёс высокий пожилой египтянин и отвесил поклон. — Моя имя Менее, я твой управляющий, а это... — он указал на шеренгу из пятнадцати рабов у него за спиной, — твоя челядь.
Покраснев до корней волос, Веспасиан и Ценис посмотрели на почтительную шеренгу рабов, затем друг на друга и расхохотались.
* * *
Веспасиан наблюдал, как над Марсовым полем, примерно в миле от дворца Августа, поднимается столб серого дыма. Сам он ждал в зале для аудиенций, вместе с другими магистратами и старшими сенаторами. Калигула уже заставил их прождать больше часа, разумеется, нарочно. Рядом с ним нервно переминался с ноги на ногу дядюшка Гай. Хотя он и пытался делать невозмутимое лицо, вид серого дыма явно повергал его в печаль.
Их всех вызвали рано утром, чтобы в третьем часу они предстали перед императором. Именно тогда, когда должны были начаться похороны Антонии. Все прекрасно знали: это отнюдь не совпадение. Заставив цвет Рима томиться ожиданием во дворце, Калигула низвёл похороны Антонии до рядового события, чем нанёс покойной бабке последнее оскорбление. Даже Клавдий не мог присутствовать на похоронах матери. Ему было отказано в этом праве.
Сенаторы оживлённо беседовали, тщательно обходя лишь одну тему — событие, которое они могли наблюдать в открытые окна: знак того, что погребальный костёр зажжён. При этом все как один старались не выдать досады по поводу невозможности своим присутствием почтить память самой влиятельной женщины Рима. Кто знает, вдруг хозяин дворца тайно наблюдает за ними? Подслушивает их разговоры?
Внезапно красно-чёрные лакированные двери в дальнем конце зала распахнулись и внутрь, сопровождаемый Макроном и неким преторианским трибуном, шагнул Калигула. Разговоры моментально стихли. Театрально изобразив удивление, Калигула тотчас замер на месте и посмотрел мимо сенаторов в окно.
— Похоже, на Марсовом поле что-то горит! — крикнул он с деланным испугом. — Кто-нибудь уже вызвал стражу, чтобы та потушила пожар?
Сенаторы подобострастно рассмеялись. Громче всех хохотал Макрон и не известный Веспасиану трибун. Заметив в толпе Клавдия, храбро хохотавшего вместе со всеми, Калигула решил окончательно его унизить:
— Дядя, ты среди нас самый резвый. Беги и сообщи страже о пожаре. После чего вернёшься сюда и доложишь, что тот потушен.
— С-с-слушаюсь, п-п-принцепс! — отвечал Клавдий и, прихрамывая и косолапя, бросился выполнять приказ.
Калигула расхохотался ему вслед. Его примеру последовали все, кто был в зале.
— Пожар догорит прежде, чем этот калека доковыляет до основания Палатина! — глумливо выкрикнул он и искренне расхохотался собственной шутке.
Ответом на его фразу стал очередной взрыв хохота, как будто смешнее шутки никто не слышал. Калигула же хохотал так долго, что лицо его сделалось красным, жилы на шее и висках вздулись верёвками. Несчастным сенаторам это время показалось вечностью: они устали и с трудом поспевали за императором. Постепенно их смешки сделались всё более натужными. В конце концов, ко всеобщему облегчению, устал и сам Калигула. Смех оборвался.
— Уважаемые сенаторы, у меня для вас объявление. Оно касается моих возлюбленных сестёр, — выдержав паузу, Калигула обвёл взглядом присутствующих, явно упиваясь тем, что собрался им сказать.
Внезапно он резко дёрнул головой и сжал виски ладонями. К нему тотчас подскочил Макрон. Зал испуганно притих.
— Отойди от меня! — рявкнул Калигула, отталкивая от себя Макрона, и вновь принял надменный вид. — Итак, о чём я говорил? Ага, о моих сёстрах. Отныне их имена будут включены в клятву верности... — В следующий миг он с криком рухнул на пол и схватился за голову, как будто пытался что-то из неё вытащить.
Сенаторы ахнули. Макрон опустился рядом с Калигулой на колени и быстро его осмотрел.
— Херея, приведи лекаря! — крикнул он преторианскому трибуну. — Живо, кому говорят! — рявкнул он.
Зрелище было жуткое. Вид беспомощного императора так напугал сенаторов, что они в ужасе разбежались.
— Похоже, боги прислушались к Антонии, — шепнул Веспасиан на ухо Гаю, как только они протиснулись в дверь.
Боги исполнили проклятье Антонии или кто-то другой — неизвестно. Зато очевидно было другое: болезнь Калигулы их обогатила. Ради исцеления любимого императора граждане Рима принесли на алтари несколько тысяч жертв. Бедные делали это из чистой любви, помня о той щедрости, какую новый император проявил по отношению к ним, придя к власти: сколько денег раздал и сколько пышных игр устроил на римских аренах. Сенаторы же и всадники делали это скорее из страха: если не принести жертву и не вознести молитвы, это наверняка будет замечено, и страшно подумать, какая судьба их ждёт, как только император выздоровеет? Неудивительно, что они вступили друг с другом в негласное соревнование, принося в жертву лучших быков, скаковых лошадей, баранов, а самые дерзкие даже клялись выйти на арену в качестве гладиаторов, лишь бы к императору вернулась здравие. Один всадник в порыве верноподданнических чувств даже обещал Юпитеру собственную жизнь в обмен на жизнь Калигулы.
Большую часть времени во второй половине дня и по вечерам Веспасиан проводил с Ценис, наслаждаясь семейной атмосферой своего нового жилища. По утрам он посещал заседания Сената. Вместе со всеми участвовал в жертвоприношениях, с показным рвением молился о скорейшем выздоровлении Калигулы, тайно надеясь в душе, что тот всё-таки умрёт и кошмарный эпизод римской истории станет наконец достоянием прошлого.
После ежедневного молитвенного ритуала — никакие другие дела не обсуждались, ибо это могло быть истолковано как чёрствость и бездушие по отношению к императору — Сенат в полном составе, вместе со всадниками, шествовал мимо притихших толп к Палатину, чтобы справиться у дверей дворца о здоровье императора. Каждый день преторианский трибун Херея пронзительным, писклявым голосом сообщал одно и то же известие: состояние императора без изменений. Он по-прежнему не приходит в сознание.
Город застыл, жизнь в нём замерла. Приостановили работу суды, театры и рынки закрылись, сделки не заключались, игры не проводились. Единственное, чего было с избытком, так это крови жертвенных животных, что рекой лилась на алтарях.
— Это уже становится смешно, — пробормотал Веспасиан Гаю, когда Сенат и всадники собрались перед зданием Курии, чтобы под ноябрьским дождём в тридцатый раз совершить свой ежедневный марш-бросок на Палатин. — Что будет, если он пролежит без сознания ещё месяц? Город начнёт рушиться.
— Ничего не поделаешь, мой дорогой мальчик, мы все в одной лодке. Многие люди теряют огромные деньги, но они готовы нести любые убытки, лишь бы только о них не подумали, что они наживаются, пока их император лежит на смертном одре.
— Уж поскорей бы!
— Не говори этого слишком громко, — прошипел Гай, — особенно когда вокруг уши презренных льстецов.
— В число которых входим и мы с тобой.
— Лицемерие, мой дорогой мальчик, черта презренная, но порой она спасает нам жизнь.
Веспасиан лишь фыркнул в ответ.
— Я так и знал, что найду вас здесь! — это сквозь толпу, в простой белой тоге рядового римлянина, к ним пробирался Магн.
Веспасиан улыбнулся и схватил его за руку.
— Решил составить нам компанию?
— Ещё чего! Просто сегодня у глав Братств Квиринала и Виминала встреча. У нас принято приходить на неё при полном параде, даже если мы будем выяснять отношения. Это вы можете сидеть сложа руки. Наше дело продолжается.
— Рад слышать, что вымогательство идёт свои чередом, независимо от того, здоров император или болен.
— Это вы зря, господин. Мы все зарабатываем на хлеб насущный. Кстати, не ты ли в этом году как эдил отвечаешь за состояние римских улиц?
— Ты прекрасно знаешь, что я.
Магн указал на свои ноги, забрызганные навозом и грязью, на которую налипли кусочки гниющей растительности.
— Лично я считаю это вопиющим позором. В некоторых кварталах грязи по щиколотку. Идёшь по ней и представляешь, каким идиотом смотришься со стороны.
Веспасиан беспомощно развёл руками.
— Увы, я бессилен что-либо поделать. Моим надсмотрщикам некогда надзирать за рабами, занятыми на уборке улиц. По их словам, они заняты тем, что совершают бесконечные жертвоприношения и молят Юпитера и Юнону ниспослать императору выздоровление.
— В таком случае пусть они принесут жертву богу болванов и молятся о том, чтобы люди и звери прекратили испражняться.
— Тсс! — раздражённо цыкнул на них Гай и, прикрыв рукой рот, отодвинулся подальше, чтобы не слышать столь опасного разговора.
— Ты за тем пришёл сюда, чтобы наставлять меня, кому и как должны делать жертвоприношения мои работники? — улыбнулся Веспасиан.
— Нет, дело гораздо серьёзней, — понизив голос, ответил Магн и огляделся по сторонам. — Этим утром возле дома Ценис примерно час слонялся какой-то незнакомец, а потом куда-то скрылся. Один из моих ребят хвостом шёл за ним до Авентина. Там этот тип вошёл в новый, недавно отстроенный дом на одной улице с Сабином. — Магн выразительной выгнул бровь.
— И?
— Мой приятель поводил носом и выяснил, что дом принадлежит твоём хорошему другу Корвину.
По спине Веспасиана пробежал неприятный холодок.
— Как он узнал про неё?
— Возможно, проследил за тобой. Да и какая разница? Зная, что он не слишком тебя жалует, я удвоил число моих парней на твоей улице.
— Спасибо тебе, Магн.
— Пока я не стал бы слишком тревожиться. Он знает лишь, что ты ходишь туда, но ему неизвестно, что внутри. Если она будет сидеть дома, то ей ничего не грозит.
— Она и так почти никуда и не выходит, разве что навестить моего дядю, но это в двух шагах.
— В следующий раз, когда ей захочется к нему в гости, пусть она сначала пошлёт раба за моими парнями. Они доставят её в закрытых носилках.
— Хорошо. Я так ей и скажу.
— Давай. Кстати, кажется, вам пора трогаться. Вот и мне тоже. Мне, знаешь ли, не до здоровья некоторых больных, у меня полно своих забот. Как говорится, время — деньги. Ну, ты понимаешь, о чём я.
— О чём вы там говорили? — спросил Веспасиана Гай, когда они выходили с Форума.
— Да так, — буркнул Веспасиан, погруженный в собственные мысли. — Магн обо всём позаботится.
Процессия из двух тысяч самых знатных мужей Рима остановилась у дома Августа. Кассий Херея уже ждал под сенью портика, дабы обратиться к ним с речью. Сегодня его лицо сияло улыбкой. Её оказалось достаточно, чтобы Веспасиан понял: смерть не стала распахивать перед Калигулой своих дверей.
— Сегодня у меня для вас добрые известия, — произнёс Херея пронзительным фальцетом. — Час назад нам император чудесным образом исцелился. Я только что от него. Он сидит в постели и принимает пищу. Самое худшее позади!
Толпа разразилась ликующими возгласами. Промокшие под дождём сенаторы кричали до хрипоты. Гул радостных голосов разнёсся по всему Палатину и вскоре был услышан внизу. К тому моменту, когда Херея смог наконец заговорить снова, снизу доносился ответный рёв. Весь Рим громко праздновал выздоровление императора.
— Император благодарит вас всех за ваши искренние молитвы и жертвоприношения и просит, чтобы вы... — Херея не договорил.
Двери за его спиной распахнулись, и из дворца, пошатываясь, вышел Калигула. Народ затаил дыхание. Император был худ, небрит, глаза запали ещё больше, однако в том, как гордо он держал голову, чувствовалась внутренняя сила. Калигула вскинул руки, и площадь вновь взорвалась всеобщим ликованием.
— Да здравствует цезарь! — ревели тысячи глоток.
Выждав какое-то время, Калигула жестом велел им замолчать.
— Это не ваша вина, — произнёс он на удивление громким голосом, — что вы приветствуете меня лишь как цезаря. Откуда вам знать, что было со мной в течение этого месяца, — он указал на своё исхудавшее тело. — Это тело, это слабое человеческое тело, едва не скончалось в муках преображения. Но даже умри оно, я всё равно был бы здесь, но только не таким, каким вы видите меня. Ибо теперь я не просто ваш император. Отныне я ваш бог. Молитесь мне!
Столь неожиданное известие и не менее странный приказ повергли сенаторов в растерянность. Но ненадолго. Самые сообразительные тотчас прикрыли головы складками тоги, как будто присутствовали на религиозной церемонии. Остальные поспешили последовать их примеру. Калигула, глядя на это море покрытых шерстяной тканью голов, расхохотался.
— Вы действительно мои овцы. Сколько шерсти я с вас состригу! Если не ошибаюсь, один из вас высказал готовность отдать моему брату Юпитеру свою жизнь — лишь бы он оставил мне мою. Кто это благородная овца?
— Это я, принцепс. — Голос за спиной у Веспасиана звенел гордостью.
Он обернулся: молодой, хорошо сложенный всадник самодовольно огляделся по сторонам, гордый тем, что удостоился внимания самого императора.
— Как твоё имя, добрая овца?
— Публий Афраний Потит.
— Что ты здесь делаешь, Потит? Почему ты заставляешь Юпитера ждать? Мы, боги, любим быстроту.
Поняв, что Калигула говорит серьёзно и вместо награды его ждёт смерть, Потит мгновенно изменился в лице. Он вновь посмотрел по сторонам, ожидая встретить сочувствие, но увы! Какой глупец стал бы оспаривать приказы самого бога? Толпа отстранилась от него, как от прокажённого, и он остался стоять один. Поникнув головой, он молча сделал шаг прочь.
— Какая замечательная овца, — произнёс Калигула, с довольной ухмылкой глядя, как Потит плетётся навстречу собственной смерти. — Теперь, когда я снова с вами, жизнь в городе возобновится. Плебейские игры, которые должны были начаться пять дней назад, откроются сегодня же. Тем из вас, что клялись, что ради моего здоровья готовы сражаться в качестве гладиаторов, уже завтра будет дана возможность выйти с мечом на арену, чтобы исполнить собственную клятву.
* * *
— Пощади его, цезарь! Пощади его, цезарь! — в один голос скандировала двадцатитысячная толпа в каменном амфитеатре Статилия Тавра на Марсовом поле. В воздухе стоял крепкий запах мочи. Опасаясь лишиться места, если они вдруг по нужде выйдут на улицу, люди справляли естественные надобности там же, где и сидели. Моча стекала по каменным сиденьям, впитываясь в туники тех, кто сидел ниже.
Победитель, ретиарий, — последний из шести гладиаторов, кто устоял на ногах, — прижал трезубец к горлу последнего поверженного противника, секутора, запутавшегося в его сети, и поднял взгляд на императора.
Веспасиан посмотрел на Калигулу, сидевшего рядом с Друзиллой в императорской ложе. Интересно, выполнит ли он пожелание толпы? До сих пор он их выполнял. С другой стороны, в течение последних четырёх дней это были исключительно требования смерти.
Калигула выставил руку вперёд в знаке пощады и задумчиво наклонил голову. Толпа разразилась одобрительными возгласами. Увы, уже в следующий миг большой палец, словно вытащенный из ножен меч, дёрнулся вниз, требуя смерти.
Судья поединка, именуемый «сумма рудис», убрал от груди ретиария длинный жезл. Сам ретиарий отступил назад, давая противнику приподняться на одно колено и встретить смерть с гладиаторской честью, а не валяться на красном от крови песке, словно загнанный охотниками олень.
Ярость толпы, требовавшей пощадить её любимца, который столь храбро сражался на арене, разгорелась ещё сильнее. Освободившись от сети, секутор, в ожидании смертельного удара, схватился за ногу противника. Ретиарий бросил трезубец и, вытащив остриём вниз длинный, тонкий нож, нацелил его в шею секутору. Кивнув головой в гладком бронзовом шлеме с двумя крошечными дырочками для глаз, обречённый боец подставил под удар горло. Оба — и победитель, и жертва — напряглись перед моментом ритуальной смерти. Неожиданно на грудь ретиарию вновь лёг судейский жезл.
Воцарилась гробовая тишина. Все посмотрели на Калигулу. Его большой палец был поднят вверх. В следующий миг император разразился истерическим хохотом.
— Как я вас! — кричал он сквозь смех. — Неужели вы и впрямь подумали, что я, тот, кто печётся о вашем благоденствии, не выполню ваше пожелание? Конечно же выполню!
Позабавленные императорской шуткой, зрители рассмеялись. Ретиарий убрал нож. Несчастный секутор задыхался, не веря собственному везению.
Веспасиан посмотрел на Калигулу. В следующий миг лицо императора исказилось гневом. Он вскочил с места и приказал всем умолкнуть.
— Но вы насмехались надо мной! — истерично кричал он. — Как будто не любите меня! Меня! Вашего бога и императора. Вы насмехались надо мной! Да как вы посмели! О, будь у вас одно общее горло, с каким удовольствием я бы его вам перерезал. Я преподам вам урок, чтобы отныне вы боготворили меня! А чтобы вы не забывали этого делать, я поставлю мои статуи в каждом храме, причём не только здесь, в Риме, но и во всей империи! — Калигула на минуту умолк и печально обвёл глазами цирк. — Да, я могу не только давать, но и брать назад. Я больше не намерен исполнять ваше желание. — С этими словами он выставил вперёд руку с опущенным вниз большим пальцем.
Никто не проронил ни звука. Гладиаторы вновь приняли позу ритуального убийства. Острое лезвие ретиария пронзило секутору горло. Фонтаном брызнула кровь. Увы, ни рукоплесканий победителю, ни ликующих криков не последовало. Ответом стала гробовая тишина.
Отдав салют императорской ложе, ретиарий воздел в знак победы трезубец и сеть, и зашагал к воротам, что вели в гладиаторские казармы.
Калигула указательным пальцем велел сидевшему сзади Макрону наклониться к нему и, что-то шепнув ему на ухо, указал куда-то в зал. Последовал короткий спор, после чего Макрон, явно злясь, встал со своего места и что-то сказал Херее, который стоял у входа в императорскую ложу. Калигула вновь переключил внимание на арену. Херея вышел из ложи.
Внизу на арене, одетый Хароном, лысый падальщик во всём чёрном бродил между тел, проверяя, не подаёт ли какое-то из них признаки жизни. С это целью он тыкал им в гениталии раскалённой кочергой. Убедившись, что перед ним мертвец, он снимал с него шлем и тяжёлым молотом раскалывал череп, выпуская его дух на свободу.
Как только ритуал завершился, тела крюками уволокли с арены для погребения. Песок разровняли граблями и кое-где досыпали чистый. Настроение толпы тем временем улучшилось — люди ждали продолжения зрелища. Следующими на арену должны были выйти четыре всадника, которые неразумно пообещали ради выздоровления Калигулы превратиться в гладиаторов. И вот теперь все четверо получили такую возможность. Ведущие на арену ворота распахнулись, и по амфитеатру пробежал возбуждённый шёпот. Но вместо четырёх гладиаторов из ворот с рычанием выбежал десяток голодных львов, которых, размахивая факелами, подгоняли рабы. Ворота закрылись. Львы остались одни.
Зрители, зная, что львы никогда не будут драться друг с другом, а бестиариев, которые всегда выходили на арену первыми, не было, притихли, мучимые вопросом, кого же сегодня предстоит убить львам.
Впрочем, вскоре ответом стало клацанье подбитых железом сандалий о камень, донёсшееся со стороны двух входов на зрительские трибуны. В следующий миг, сея вокруг себя ужас и панику, ворвались примерно полцентурии преторианцев. В считанные мгновения они окружили два десятка зрителей в переднем ряду той части зала, на которую указал Калигула. За их спинами тотчас началась давка. Поняв, какая судьба им может быть уготована, люди с криками бросились к выходу. Кто-то в спешке споткнулся и упал, и был тут же раздавлен бегущими. Между тем львиный рык слился с исступлёнными криками ужаса — это на арену швырнули первых несчастных. Они даже не упали на песок — львиные когти впились в них уже в воздухе. Хищники принялись терзать и подбрасывать своих жертв, словно тряпичных кукол, и вскоре острые клыки обагрились кровью.
Преторианцы тем временем быстро побросали на арену остальных. Жить им осталось считанные мгновения. Львы тотчас же набросились на них: перегрызали горло, рвали на куски, вырывали внутренности. Пяти или шести несчастным удалось убежать от кровавой бойни, вот только спрятаться от неё им было негде. Каково же было изумление Веспасиана, когда зрители той части зала, которую не затронули действия преторианцев, принялись хохотать, глядя, как полуобезумевшие люди бегают по арене, преследуемые львами. Эти «догонялки» вызвали у них куда больший восторг, нежели растерзанные львиными когтями трупы.
Веспасиан вновь посмотрел на Калигулу. Тот сидел с довольной улыбкой. Наконец львы растерзали последнюю жертву, и зрители разразились ликующими возгласами. Они вновь любили своего императора.
Веспасиан с трудом дождался окончания игр. Ведь попытайся он уйти раньше, чем не раз раздражал Калигулу до его болезни, как это могло стоить ему жизни. Ибо рассудок его бывшего друга помутился окончательно.
Наконец, в окровавленный песок ушла последняя жизнь. Купаясь в восхищении толпы, Калигула поднялся с места. Веспасиан вместе с остальными сенаторами поспешил прочь. Все как один стыдливо отводили взгляды, не решаясь посмотреть друг другу в глаза. Вдруг кому-то захочется шёпотом прокомментировать то, чему только что стали свидетелями?
Выйдя на свежий воздух, Веспасиан решительно зашагал домой.
— Вон он! — раздался за его спиной голос Калигулы. — Макрон, веди его ко мне!
Веспасиан обернулся: сквозь толпу прокладывали путь Херея и ещё два преторианца. В следующий миг он с ужасом понял, что они движутся в его сторону. Бежать было глупо и бесполезно. Он не стал сопротивляться, когда гвардейцы препроводили его к Калигуле. Тот был на грани слёз.
— Я думал, ты мне друг, — рыдал Калигула и тряс головой, как будто отказывался поверить, что теперь это не так.
Друзилла ласково обняла его за плечи, стараясь утешить.
— Я по-прежнему твой друг, принцепс, — отвечал Веспасиан, не зная, в чём провинился.
— Чем ты объяснишь мне вот это? — Калигула указал на землю.
Веспасиан посмотрел себе под ноги. Улицу покрывал слой грязи, накопившейся за тот месяц, пока весь Рим молился о скорейшем выздоровлении императора.
— Это ведь мой город! — капризно воскликнул Калигула. — А мой друг отвечает за чистоту его улиц. О, Друзилла, как же он меня подвёл!
Друзилла вытерла слезу из уголка его глаза и слизнула с пальца.
— Виноват, принцепс, просто пока ты...
— Ты хочешь сказать, это моя вина?
— О нет, целиком и полностью моя.
— Он должен понести наказание, — злобно произнёс Макрон. — Столь вопиющее пренебрежение своими обязанностями равносильно измене.
— Довольно приказывать, что мне делать, префект. Херея, пусть твои гвардейцы соберут с дороги грязь и сгрузят её в тогу эдила.
Веспасиан стоял, не пошелохнувшись, пока в складку его тоги пригоршня за пригоршней накладывали вонючую уличную грязь.
— Завтра, принцепс, я наведу порядок.
— Неправда, ничего ты не наведёшь. Ведь даже слепому видно, что ты на это не способен. Найду кого-то другого. — Калигула сердито посмотрел на Веспасиана, но уже в следующую секунду просиял улыбкой. — К тому же, друг мой, у меня для тебя есть иное поручение. — Затем ход его мыслей принял новое направление, и он повернулся к Макрону. — Где сегодня был мой кузен Гемелл? Почему он не праздновал моё перерождение?
— Болен. Говорят, у него сильный кашель, принцепс.
— Кашель? Вот как? Или же он просто не желает меня видеть, завидуя моему новому облику? Или даже желает моей смерти? Что ты думаешь по этому поводу, Веспасиан?
— Думаю, это кашель. Твоей смерти не желает никто.
— Хм, наверно, ты прав. Тем не менее его следует излечить от кашля. Как ты думаешь?
Помня последний совет Антонии, Веспасиан всеми силами старался не выдавать своих мыслей. Возразить значит подписать смертный приговор себе. Согласиться — Гемеллу.
— Думаю, принцепс, со временем он пройдёт сам.
Калигула растерянно уставился на Веспасиана.
— Ты сказал, со временем? Но ведь время течёт слишком медленно. Херея, иди и избавь моего кузена от кашля, раз и навсегда.
— Разумно ли это, принцепс? — вмешался Макрон. — Гемелл пользуется любовью у молодёжи.
— В таком случае его похороны соберут много народа, — огрызнулся Калигула. — Макрон, ты второй раз за сегодняшний день смеешь дерзить мне. Надеюсь, третьего раза не будет. А пока вон с моих глаз!
Макрон открыл было рот, чтобы возразить, однако передумал и, кивнув, зашагал прочь.
— А ты чего ждёшь, Херея? — накинулся Калигула на преторианца. — Или ты не слышал мой приказ?
Херея с бесстрастным лицом отсалютовал и повёл за собой своих гвардейцев.
Калигула закрыл глаза, облегчённо вздохнул, как будто скинул с себя тяжкий груз, и поцеловал Друзиллу в губы.
— Согласись, что она красавица, Веспасиан. Я построю на Форуме театр, чтобы римляне могли наслаждаться её красотой. Ты ведь хочешь, чтобы тобой все любовались, моя сладкая?
— Если это будет приятно тебе, дорогой Гай, — проворковала Друзилла, обводя его губы кончиком пальца.
Калигула с вожделением посмотрел на неё и погладил ей шею.
— Ты только подумай, Друзилла, я могу в любой момент перерезать твою нежную шейку.
Друзилла томно вздохнула.
— В любой момент, мой дорогой Гай.
Калигула лизнул ей шею, и дружески обняв Веспасиана за плечо, повёл его прочь. У того отлегло от души.
— Видишь ли, у меня проблема, друг мой. Она как зуд, но стоит начать чесать зудящее место, как станет только хуже. Но я просто должен от этого зуда избавиться.
— Поступи, как считаешь нужным, — ответил Веспасиан, стараясь не рассыпать из складки тоги грязь.
— Поступить я могу как угодно. Но могут возникнуть последствия, не подвластные даже мне.
— Это какие же?
— Я устал от жены Макрона и от него самого. Он взялся давать мне советы. До моего перерождения он даже посмел поучать меня, что императору-де не пристало громко смеяться над шуткой в комедии. А ведь это был Плавт. Скажи, как можно не смеяться над Плавтом?
— Невозможно.
— Именно. Вот и сегодня он усомнился в моей мудрости. И должен уйти.
— Что может озлобить самих гвардейцев.
— Мой друг, как хорошо ты меня понимаешь! Это те самые последствия. Не убивать же мне их всех. Так что ты мне посоветуешь?
Веспасиан на несколько мгновений задумался, давать ли Калигуле совет? Ведь это может стоить жизни не только Макрону, но и ему самому.
— Если Макрон — не преторианский префект, гвардия не увидит для себя никакой угрозы.
Калигула посмотрел на Веспасиана так, как будто говорил с неразумным ребёнком.
— Но ведь он преторианский префект, ты, болван. И если я попробую его снять, последствия будут те же самые.
— А тебе и не надо его снимать. Он ведь сам попросил тебя об этом, и ты в своей мудрости пошёл навстречу его просьбе.
— Я? О боги! Когда?
— Как только весной возобновится судоходство.
— Хватит говорить загадками, — нахмурился Калигула.
— Принцепс, ты весьма мудро пообещал Макрону Египет. Как только он в Остии вступит на борт судна, он станет прокуратором Египта и перестанет быть преторианским префектом.
Лицо Калигулы просияло, и он дружески хлопнул Веспасиана по плечу.
— И тогда я мог бы убрать его, не опасаясь последствий.
— Верно, но не лучше ли приказать ему совершить самоубийство? В этом случае предъявлять обвинения в убийстве некому.
— Как же мне повезло иметь такого друга, как ты, Веспасиан! Ты ведь расскажешь мне, какое выражение было на его лице после того, как ты сообщил ему мою волю?
ГЛАВА 16
ару раз дрогнув, слабое пламя осветило пять бронзовых статуэток домашних богов в ларарии Ценис. Красноватые блики играли на их блестящих боках, придавая им потусторонний вид. Веспасиан накрыл голову складкой тоги. Поставив на алтарь масляную лампу, Ценис заняла место с ним рядом. Позади них, в неярком свете очага рядом с ларарием, притихли домашние рабы. Других источников света в атрии не было.
Веспасиан пролил на алтарь жертвенного вина и присыпал образовавшуюся лужицу солью, после чего развёл в стороны руки ладонями вверх.
— Я призываю вас, домашние лары, — или как вас следует называть, — сделать так, чтобы в моём доме всегда было то, что в нём уже есть, чтобы все мы были в добром здравии, чтобы вы хранили и оберегали нас от невзгод и напастей, особенно сегодня, если таковые вдруг возникнут. Если вы подарите нам благоприятный исход дела, о котором мы говорим, и вы сохраните нас в нашем нынешнем состоянии или даже в лучшем, — и да поступите вы так! — то я клянусь этим домом, что после захода солнца вы получите знаки нашей благодарности. Более я у вас ничего не прошу.
После этих его слов Ценис повернулась к огню и выполнила женскую часть утреннего ритуала: вознесла молитву Весте, богине очага, и бросила в пламя щепотку благовоний, выполняя обязанности жены, которой ей, увы, никогда не стать. Веспасиан с болью в сердце не сводил с неё глаз, как это делал все последние полгода.
Наконец утренний ритуал завершился, и рабы разошлись заниматься каждый своим делом. Из перистиля в окна между тем уже просачивался бледный свет, возвещая наступление ещё одного, серого и холодного, апрельского дня.
Веспасиан убрал с головы складку тоги и накинул её на плечи.
— У наших домашних богов впереди напряжённый день, — заметил он с грустной улыбкой. — Калигула должен открыть театр, который он построил на Форуме, чтобы выставлять Друзиллу напоказ толпе. Он хочет, чтобы я и ещё несколько его «друзей» присутствовали на открытии. По его словам, ему могут понадобиться наши «руки». Если имеется в виду огромное ложе посреди сцены с пурпурными простынями, боюсь, речь идёт не только о руках.
— В таком случае не ходи туда, любовь моя.
Веспасиан удивлённо поднял брови.
— Ты ведь знаешь, он не терпит отказов. Зачем же предлагать мне невыполнимое?
Ценис печально улыбнулась.
— Прости, я не подумала. Ведь именно потому, что он не терпит отказов, я, не считая двух кратких визитов к дяде Гаю, вот уже полгода сижу взаперти в этом доме, с тех пор как ты перенёс меня через его порог.
Веспасиан заглянул в её прекрасные, но, увы, печальные глаза, такие пронзительно синие на фоне стеклянных голубых бус у неё на шее, что мягко поблескивали в бледном утреннем свете. Ему было понятно её отчаяние: фактически она была пленницей в стенах этого дома. Увы, хотя Калигула пребывал в уверенности, что Ценис уехала в Египет, а Магн и его соглядатаи больше ни разу не видели рядом с домом Корвина или чего-то в равной степени подозрительного, Веспасиан по-прежнему считал, что дом — единственное место, где ей ничего не грозит. Он нежно поцеловал Ценис.
Мгновение нежности прервал громкий стук в дверь. Огромный нубиец впустил гостя в дом. Нервно озираясь по сторонам, из вестибюля в атрий шагнул Энор и замер в ожидании, когда с ним заговорят.
— Что нужно моему дяде, Энор?
— Он велел передать, чтобы ты немедленно пришёл к нему в дом, — ответил юный германец с резким гортанным акцентом.
— Он назвал причину?
— Он сказал, что тебя там ждёт некий очень важный человек.
— Кто именно?
Энор сморщил лицо, натужно вспоминая, какой именно титул ему было велено назвать.
— Префект преторианской гвардии.
* * *
Веспасиан с дрожью в коленях переступил порог дядиного дома, пройдя мимо горстки клиентов, что с самого утра мёрзли на промозглом холоде, чтобы засвидетельствовать патрону своё почтение. Ему удалось убедить Ценис, что арест ему не грозит: преторианский префект счёл бы ниже своего достоинства брать под стражу младшего сенатора. Тем не менее, когда он из вестибюля шагнул в атрий, им овладело дурное предчувствие.
— А вот и ты, мой мальчик! — весело прогудел Гай. Веспасиан не заметил в его голосе тревоги. Дядя сидел вместе с Клементом. Оба грызли пожухлые прошлогодние яблоки. — Ты уже завтракал?
— Да, спасибо, дядя. Доброе утро, Клемент.
— Доброе утро, Веспасиан. Меня прислал император.
— А где Макрон? — Веспасиан обвёл взглядом атрий.
Гай расхохотался.
— Что я тебе говорил, Клемент? Он слишком много времени проводит в своём сладком гнёздышке, что даже не слышал новостей!
— Каких именно? — уточнил Веспасиан.
— Извини, дорогой мальчик, это я решил пошутить над тобой. Чтобы ты подумал, будто тебя ждёт Макрон. Император ещё вчера вечером освободил Макрона от его обязанностей, и сегодня тот должен отплыть в Египет, чтобы занять пост тамошнего префекта.
Веспасиан посмотрел на Клемента, и всё тотчас встало на свои места.
— Так это ты теперь новый префект претория? — спросил он с улыбкой.
— Один из двух, — подтвердил Клемент. — Император решил вернуть забытый принцип Августа, согласно которому префектов должно быть двое. Я делю свой пост с Луцием Аррунцием Стелой.
— Похоже, наш император не так безумен, как кажется, — произнёс Гай, наконец успокоившись, — коль он назначил двух префектов, которые друг друга на дух не переносят. Этот шаг призван ослабить гвардию, я прав, Клемент?
— По крайней мере, две группировки в ней гарантированы.
— Это также вдвое увеличит шансы на то, что один из префектов рискнёт выступить против него, — заметил Веспасиан. — Нет-нет, Клемент, я далёк от того, чтобы подозревать тебя в вероломстве — пока.
Клемент встревожился.
— Этим летом в Рим возвращаются Сабин и моя сестра Клементина. Кто знает, какие причины у меня появятся, если Калигула положит на неё глаз?
— В таком случае Сабину лучше держать её в Аквах Кутиллиевых, как ты держишь свою супругу в Пизауруме.
— Увы, больше не держу. Калигула приказал мне вернуть её в Рим и доставить во дворец на обед. Там была его новая жена, Лолия Паулина, и с ней ещё двенадцать женщин, все как одна — жёны его гостей. Он явился одетый Аполлоном и обошёл их, рассматривая и ощупывая. После чего выбрал двоих — к счастью, не мою Юлию — и взял их с собой в постель. И пока он там с ними развлекался, их мужья продолжали пировать, как будто ничего не случилось. Когда же он вновь появился с ними, то принялся комментировать в присутствии мужей их достоинства и недостатки как любовниц. Это была сущая мука для всех. Бедные женщины заняли места на ложах и делали вид, будто разговор их не касается. Затем он приказал Лолии раздеться, с тем, чтобы на практике продемонстрировать свою точку зрения.
— Я об этом не слышал! — в ужасе воскликнул Гай.
— Разумеется, ты не мог этого слышать. Это произошло вчера вечером, на пиру по поводу нового назначения Макрона, что тем более иронично, если учесть, зачем Калигула прислал меня сюда.
— Я надеялся, что он про это забыл! — простонал Веспасиан.
— Если ты имеешь в виду, как и предлагал, свою готовность передать Макрону приказ совершить самоубийство, то нет, он этого не забыл.
— Я ничего не предлагал. Я лишь высказал мнение, что это будет лучшее время и место, а также лучший способ избавиться от Макрона.
— Тем не менее, коль об этом зашла речь, он хочет, чтобы это сделал ты. Мне велено сопровождать тебя вместе с моей турмой кавалерии, на тот случай, если Макрон ослушается приказа.
— Боюсь, мой дорогой мальчик, ты угодил в неприятную ситуацию.
— Не слишком утешительное замечание, дядя, — парировал Веспасиан.
— Зато верное.
— У тебя уже есть письменное распоряжение? — спросил Клемента Веспасиан, пропустив мимо ушей слова Гая.
— Нет, мы должны явиться за ним в Театр Друзиллы. Калигула сказал, что будет ждать нас там, после представления. Это настораживает меня.
— Согласен. — Веспасиан со вздохом поднялся на ноги. Что ж, если я должен это сделать, то я должен сделать это правильно. Прежде чем мы уйдём, Клемент, мне нужно кое-что захватить из моей комнаты.
* * *
Новый театр Калигулы был отнюдь не велик в размерах, как это можно было ожидать, но на то имелись причины. Полукруглое здание втиснулось между ростральной колонной и храмом Сатурна, а его сцена упиралась в лестницу, ведущую в храм Конкордии, почти перегораживая её. Тем не менее театр вмещал более двух тысяч зрителей, большинство из которых были в полном восторге от представления, к великому отвращению Веспасиана и других сенаторов, которые были вынуждены его лицезреть. Более того, чтобы ещё сильнее их унизить, Калигула отменил специальные места для сенаторов, и те были вынуждены сидеть вперемешку с чернью. Зал громко приветствовал Калигулу, когда тот, одетый Геркулесом — в золотой львиной шкуре и размахивая золотой дубинкой, — медленно раздевал свою сестру. Публика закричала ещё громче, когда он заставил её принять ряд гимнастических поз, каждая из которых была призвана выставить напоказ её женские выпуклости. И, наконец, зал разразился оглушительным рёвом, когда Калигула принялся выделывать с ней на пурпурных простынях эротические кульбиты, а она визжала и завывала, как гарпия.
— Приведите моих гладиаторов! — крикнул Калигула. Друзилла, как только он отпустил её, тяжело дыша, упала животом на кровать.
Веспасиан облегчённо вздохнул, увидев, что на сцену вышли четверо обнажённых и блестящих от намазанного масла гладиаторов: один эфиоп и три кельта, все как один в прекрасной физической форме. Сказать по правде, он опасался, что его в числе других сенаторов призовут на сцену для участия в похабном действе, и теперь решил, что его услуги не потребуются.
— Всё будет гораздо хуже, чем ты думаешь, — шепнул ему на ухо Клемент, когда Друзилла обратила внимание на новых участников драмы, вернее, набросилась на них с бесстыдной похотью.
— Неужели бывает хуже?
— Сейчас увидишь. Я на всякий случай расставил по всему театру лучников, чтобы обезопасить Калигулу. Дело в том, что в финале один из гладиаторов должен близко подойти к нему с мечом в руке.
Отказываясь верить собственным глазам, Веспасиан с ужасом наблюдал, как брат и сестра устроили с тремя гладиаторами оргию, столь разнузданную, после которой поведение Калигулы в цирке могло показаться образцом нравственности. Сплетённые в клубок тела на сцене дёргались и извивались, зрители заходились истошными криками. Вскоре и актёры, и зрители достигли экстаза и уже не обращали внимания ни на что вокруг. В этот момент на сцене появился преторианец и вручил меч четвёртому гладиатору, который не был задействован в «пьесе», после чего отдал сигнал кому-то в дальней части зала.
Веспасиан обернулся: лучники теперь стояли позади зрителей, а их луки были нацелены на четвёртого гладиатора. Тот в свою очередь сзади подошёл к эфиопу, который в данный момент обихаживал Калигулу.
Предчувствуя неминуемую кровь, толпа разразилась диким рёвом, от которого стало больно ушам. На сцене Калигула прижал кулаки к плечам и захлопал согнутыми в локтях руками, словно петух крыльями, после чего тяжело рухнул на спину сестры. Схватив Калигулу за бёдра, эфиоп откинул голову назад и трубно взревел. Увы, его рык не только потонул в гуле голосов, но и стал последним звуком, который он издал в этой жизни. Четвёртый гладиатор одним молниеносным ударом отсёк ему голову, и та, вращаясь, полетела в зрительный зал. Из обезглавленного тела вверх ударил мощный фонтан крови, чтобы потом пролиться алым дождём на Друзиллу и Калигулу. Как только кровавый дождь прекратился, Калигула потянулся назад и оттолкнул от себя обезглавленный труп. Тот, словно полупустой мешок, рухнул на пол. Под рукоплескания зала четвёртый гладиатор вскинул меч в гладиаторском салюте. Увы, в следующий миг ему в грудь впился десяток стрел. Его тотчас отшвырнуло назад, как будто кто-то дёрнул за невидимую верёвку. Между тем Друзилла и Калигула как будто не замечали, что творилось вокруг. Нежно глядя в глаза друг другу, они растирали по коже кровь. Два оставшихся в живых гладиатора поднялись на ноги и с опаской посмотрели на лучников, которые вставили в луки новые стрелы и теперь целились в них.
— Он совершил глупость! — крикнул Клемент Веспасиану. — Его предупредили, чтобы он бросил меч, как только он отрубит эфиопу голову. Прислушайся он к совету, и остался бы жив. Двум другим ничего не грозит, если только они не попробуют поднять с пола меч.
Веспасиан не знал, что на это сказать, и молча продолжал наблюдать за тем, как император и его сестра размазывают друг по другу кровь. Зал тем временем, словно с мячом, принялся играть с отрубленной головой. Куда подевались такие вещи, как честь и достоинство? Неужели это и есть новый век? Век грязи, разврата и упадка. Неужели он будет длиться до тех пор, пока Феникс через пятьсот лет не возродится снова?
И всё же это был Рим, на который работал и он сам, выполняя поручения Антонии. Рим, который она, сама того не желая, сохранила, стараясь удержать бразды власти в руках своего семейства. Он видел этот Рим, так сказать, ещё в пелёнках — на Капри, при дворе безумного Тиберия. Собственными глазами наблюдал непристойные забавы так называемых «рыбок» развращённых детей и карликов, слышал, как Калигула называл их «смешными».
Он был свидетелем разнузданного поведения Калигулы и его сестёр, знал, что кровосмешение у них — обычная вещь. У него на глазах Калигула наслаждался мерзким представлением труппы карликов и обслуживал шлюху за шлюхой в дешёвой таверне. Тогда ему казалось, что ничего омерзительнее быть не может. Увы, он ошибался. Похоже, дно порока ещё не достигнуто.
Наконец брат и сестра как будто очнулись и вынырнули из своего замкнутого мирка. Калигула поднялся на ноги и взмахом руки велел залу умолкнуть.
— Где голова? У кого? — спросил он.
— У меня, — ответил молодой человек в поношенной тунике, держа жуткий трофей за ухо.
— В таком случае ты победитель и тебе причитается тысяча золотых, когда ты принесёшь её мне.
Сидевшие рядом тотчас набросились на юношу, пытаясь вырвать у него голову. Ещё бы, если за неё были обещаны такие баснословные деньги! Калигула же с хохотом наблюдал, как драка распространяется по всему залу. Всё больше и больше зрителей пытались заполучить желанный приз. Постояв немного, он развернулся на пятках и предложил руку сестре. Нагие и перемазанные кровью, они — гордо вскинув головы, словно молодожёны из древнего и уважаемого патрицианского семейства, — не спеша спустились со сцены, как будто направлялись на брачное пиршество, оставляя за спиной хаос и смерть.
— Думаю, нам стоит напомнить о себе, — сказал Клемент. — Он требовал, чтобы мы подошли к нему сразу по окончании... — не найдя нужного слова, Клемент не договорил, лишь помахал рукой в сторону сцены. Веспасиан отлично понял его трудности.
— Разве она — не чудо? — воскликнул Калигула, слизывая кровь с лица Друзиллы, когда Веспасиан и Клемент подошли к нему. Они стояли в центре павильона, затянутого мягкой пурпурной тканью, сквозь которую просачивался мягкий солнечный свет. — А я? Да я затмил самого Геркулеса!
Веспасиан посмотрел на Калигулу. Особого сходства между императором с его длинными, тощими ногами, и силачом-полубогом он не нашёл. Он пытался выбросить из головы всё, чему только что стал свидетелем, и из последних сил сохранял невозмутимое выражение лица.
— Ты затмил всех богов, принцепс, — нагло солгал он самым подобострастным тоном, на какой только был способен. — Мы, простые смертные, можем лишь мечтать о такой выносливости, силе и ловкости.
— Это верно, — сочувственно согласился Калигула. — Ваши женщины от вас явно не в восторге. Неудивительно, что Ценис уже столько времени в Египте. Кстати, когда она возвращается?
— Не знаю, принцепс. Полагаю, ты вызвал меня, чтобы я выполнил твоё поручение? — спросил Веспасиан, меняя тему разговора.
Калигула растерянно задумался и провёл рукой по спутанным волосам.
— Поручение? О, это ваша святая обязанность, — с этими словами он щёлкнул пальцами. Каллист тотчас поднёс свиток и, кланяясь, протянул хозяину. — Макрон и его шлюха-жена, Энния, в полдень отбывают в Остию. Вы с Клементом должны ждать в порту, чтобы вручить им этот свиток. Думаю, его содержание будет им понятно.
Сказав это, Калигула протянул Веспасиану свиток и несколько мгновений сверлил его взглядом.
— Думаю, на следующий год ты станешь претором. Я люблю, когда мои друзья идут вверх.
— Если ты считаешь, что я этого достоин, спасибо тебе, принцепс, — ответил Веспасиан, всеми силами стараясь скрыть своё разочарование по поводу того, что на целый год застрянет в Риме и будет вынужден терпеть выходки венценосного безумца.
— Разумеется, достоин, если так считает твой император и бог, — с этими словами Калигула хлопнул его по спине и повёл прочь из-под балдахина.
Стоило им шагнуть на залитый солнцем Форум, как толпа разразилась ликующими криками. Калигула — всё ещё голый и перемазанный кровью — приветственно развёл руки и застыл на пару мгновений, затем взял руку Веспасиана и поднял её вверх.
— Этот человек сейчас окажет мне и Риму огромную услугу! — выкрикнул Калигула. Толпа тотчас притихла, чтобы расслышать, что он говорит. — Его имя Тит Флавий Веспасиан. Он сенатор, однако пользуется моим расположением.
Толпа разразилась одобрительными возгласами. Веспасиан вымучил улыбку и расправил плечи, чтобы придать себе достоинства.
— Довольно! — крикнул Калигула. Шум тотчас стих.
Калигула повернулся к Веспасиану и недоумённо посмотрел на него.
— Ты всё ещё здесь? Я же дал тебе поручение. Ну-ка, живо беги и выполняй его.
— Слушаюсь, принцепс.
— Цезарь, а скачки будут? — выкрикнул из толпы чей-то голос, когда Веспасиан и Клемент уже повернулись, чтобы уйти.
— Отличная идея! — с энтузиазмом отозвался Калигула. — Я прямо сейчас призову в цирк возниц от всех четырёх партий. Скачки начнутся через два часа. В них примет участие моей новый конь, Инцитат. Это будут его первые бега. Так что в первом забеге ставьте на «Зелёных».
Веспасиан посмотрел на Клемента. Оба локтями прокладывали себе путь сквозь напирающую толпу. Услышав про скачки, плебс устремился прочь с Форума, чтобы занять лучшие места в Большом Цирке.
— Готов спорить, сегодня он выкинет на ветер ещё больше денег. Кстати, Клемент, как после театра чувствует себя твоя преданность?
— Ей нехорошо, — признался Клемент.
* * *
Чайки ссорились друг с дружкой и оглушительно кричали, взмывая ввысь в потоках тёплого морского бриза, что дул с мерно покачивающегося моря. Ветер трепал паруса, заставлял скрипеть мачты и петь, словно струны, канаты. Стоявшие на якоре у оживлённой пристани разнообразные торговые суда покачивались на волнах.
Усевшись в тени на пару бочек под хлопающим, словно крылья чайки, навесом, Веспасиан и Клемент поглощали сушёные фрукты и мясо. Разговор не клеился. Оба молчали, погруженные в собственные мысли. В нескольких шагах от них какой-то торговец проверял только что прибывший груз египетских эмалированных чаш и кубков. Их сгрузили с крупного торгового судна. Ближе к вечеру ему предстояло отплыть назад, в Египет, с Макроном на борту.
Судя по всему, недовольный состоянием товара, торговец разразился гневной тирадой в адрес капитана. Тот в ответ лишь пожимал плечами и разводил руками. Конец перебранке положило появление портового эдила, который должен был вынести окончательное решение.
Между тем судно позади спорщиков полным ходом готовилось к отплытию, принимая на борт новые грузы, предназначенные Египту. Чем короче простой в порту, чем больше денег ляжет в сундук судовладельца. Прибыль от морских перевозок была небольшой, так что время было буквально на вес золота. Учитывая же грабительский портовый сбор, владелец судна явно бы не поблагодарил капитана по возвращении в Александрию, задержись тот в Остии хотя бы на один лишний час.
— У меня в голове не укладывается, как вообще стеклянные предметы доплывают сюда из Египта, в сколько слоёв соломы их ни заворачивай, — заметил Клемент, первым нарушив молчание.
Сделав из меха глоток разведённого вина, он передал его Веспасиану.
— Да, похоже, оно действительно хрупкое, — согласился Веспасиан, глядя на кувшин с отбитым горлышком, чей бок украшала цветная эмаль с изображением Диониса.
Торговец потрясал бракованным сосудом перед носом эдила в качестве доказательства своей правоты.
Конец их беседе и незамысловатой трапезе положило появление декуриона турмы преторианской кавалерии, сопровождавшей их до Остии.
— Повозка Макрона только что въехала в городские ворота, префект, — доложил, отсалютовав, декурион.
— Спасибо, декурион, — ответил Клемент, поднимаясь на ноги. — Пусть твои люди оцепят пристань, как только он въедет сюда.
Отсалютовав ещё раз, декурион развернулся на пятках и зашагал к своей турме. Всадники заняли позицию подальше от пристани, за складами, в самом конце пристани.
Веспасиан поднялся, поправил тогу и вытащил свиток с приказом Калигулы. В складке тоги звякнуло содержимое сумки, которую он забрал из своей комнаты.
— Надеюсь, Калигула не сыграл с нами злую шутку и в свитке не сказано, что Макрон должен казнить предъявителя сего, — произнёс он с мрачной усмешкой.
— Не смешно, — хмуро отозвался Клемент и холодно посмотрел на него.
— Прости, — извинился Веспасиан, понимая, что именно такого рода шутки Калигула находил самыми смешными.
Между тем в дальней части пристани показалась повозка Макрона. Её сопровождали не ликторы, ибо он был лишь всаднического сословия, а десять, таких же, как он, всадников — чтобы все видели, что их представитель получил одно из самых влиятельных назначений во всей Империи, недоступное даже членам сената. Всадники бесцеремонно прокладывали Макрону дорогу по запруженной толпами пристани. В результате несколько рабов, в том числе тащившие на себе мешки, потеряли равновесие и упали в грязную, вонючую воду. Возмущённые крики владельцев испорченного груза были встречены надменными взглядами: кортеж продолжил путь к ожидавшему его судну. Никто даже не заметил, как за их спинами появилась турма преторианцев, которая отрезала им путь к отступлению.
Наконец карета остановилась. Дверца открылась, и из неё показался Квинт Невий Корд Макрон, огромный, как бык, а вслед за ним — пышные формы его супруги Эннии. Клемент холодно улыбнулся.
— Клемент, как хорошо, что ты пришёл проводить меня! — воскликнул Макрон, заметив своего преемника. — Если ты по какой-то причине решишь, что тебе требуется сменить обстановку и предмет твоей личной преданности, я всегда буду рад видеть тебя у себя на Востоке. — С этими словами Макрон протянул руку. Клемент сделал вид, будто не заметил её.
— Поездка на Восток не способна изменить моей преданности Риму.
— Ничто не стоит на месте, Клемент, времена и вещи меняются, — возразил Макрон, по-прежнему протягивая ему руку и выразительно глядя в глаза.
— Он прав, префект, — согласился Веспасиан, появляясь из-за эдила и группы спорщиков.
Те оставили выяснение отношений и теперь прислушивались к их разговору.
— А ты что здесь делаешь? — процедил сквозь зубы Макрон.
Веспасиан протянул ему свиток.
— Я здесь для того, чтобы вручить тебе приказ самого императора, а также его подарок.
Макрон недоумённо посмотрел на свиток, затем на Веспасиана.
— Почему император счёл нужным отдать мне новый приказ?
— Это, Макрон, ты прочтёшь сам.
Макрон взял свиток, взломал на нём печать, развернул и пробежал глазами. Спустя пару мгновений лицо его сделалось мертвенно-бледным.
— Понятно, — произнёс он, не поднимая глаз. — А если я откажусь его выполнить?
— В таком случае моя турма сопроводит тебя обратно в Рим, чтобы ты лично объяснил императору, почему ты его ослушался, — пояснил Клемент и указал на поджидавшую в стороне стражу.
Макрон обернулся. Увы, путь к бегству был для него отрезан. Он кисло улыбнулся.
— Похоже, ты поймал меня в западню. Нет, я не стану прыгать в воду, чтобы спастись вплавь. Не стану унижать себя. Этого удовольствия ты от меня не дождёшься. Я поступлю, как приказал император, — сказал он и повернулся к супруге, которая терпеливо ждала в сторонке. — Энния, твой бывший любовник требует, чтобы мы совершили самоубийство.
— Меня это не удивляет, мой муж, — ответила она, подойдя ближе и встав рядом с Макроном. — Когда он отказался от клятвы, которую дал мне, я поняла, что он откажется и от своего обещания тебе. Нам никогда не увидеть Египта.
Веспасиан впервые получил возможность рассмотреть вблизи ту, кого Калигула клялся сделать императрицей. Энния и вправду была прекрасна.
Гречанка по рождению, дочь Тразилла, астролога Тиберия, она была светлокожа и голубоглаза, что нередко встречается у потомков более древней части этого народа. Белокурые волосы, частично скрытые шафранного цвета паллой, были убраны в высокую замысловатую причёску, которая держалась благодаря усыпанным драгоценными каменьями шпильками. Лицо её оставалось спокойным, на нём читалась лишь философская отрешённость. Энния взяла мужа за руку.
— Прости меня, Квинт, я подвела тебя, — сказала она. — Я не смогла удержать его в своей постели.
— Тебе не за что просить прощения, Энния. Ты сделала всё, на что только способна верная и преданная жена.
— И ты бы вознаградил эту преданность вероломством.
— Ты знала? — спросил удивлённый Макрон.
— Разумеется, знала. Ты никогда бы не добился своих честолюбивых замыслов, останься я жива. Это было очевидно.
— Тогда почему?..
— Потому что я люблю тебя, Квинт, и хотела помочь. В чём именно он нас обвиняет?
— Тебя в прелюбодеянии. Меня — в том, что я навязал тебя ему.
Энния фыркнула.
— Это всё, что он смог придумать? В прелюбодеянии? Какая ирония судьбы!..
Макрон повернулся к Веспасиану.
— Ты сказал, сенатор, что у тебя для меня подарок. Хотелось бы взглянуть, есть ли от него какая-то польза, коль жизнь моя окончена.
Веспасиан достал из складок тоги кожаную сумку, открыл её и вынул два кинжала.
— Они оба твои, Макрон. Один ты двенадцать лет назад оставил в моей ноге на Эмилиевом мосту, второй — уронил в доме высокородной Антонии. Ты велел мне хранить его и для полного набора обещал третий. Поскольку очевидно, что тебе уже не сдержать обещание, я обойдусь без набора и эти два возвращаю тебе.
С этими словами он протянул кинжалы Макрону. Тот улыбнулся.
— Похоже, мне они нужнее, чем тебе. Спасибо, Веспасиан, я искренне тронут твоей заботой, — произнёс Макрон, а в следующий миг взгляд его сделался ледяным. Он посмотрел в глаза Веспасиану. — Что ж, так и быть, скажу тебе, почему ты так и не получил третий. По одной-единственной причине и имя ей — Калигула. Он знал, что я жажду твоей смерти, но как часть сделки, благодаря которой он стал императором, а я взамен — прокуратором Египта, я поклялся сохранить тебе жизнь, потому что он благоволит тебе.
— Но почему?
— Я задал ему тот же вопрос, и он ответил, что это из-за той ночи, когда ты спас Ценис от Ливиллы. Два стражника в тоннеле были убиты, но он этого не видел. Но затем, чтобы получить ключ и выпустить её из заточения, ты закричал, чтобы привлечь к себе внимание стражника на лестнице. Когда тот выбежал из дверей, ты ударил его ножом в горло. Ты был первым, кто на глазах у Калигулы убил человека, и не на арене, а в жизни. С тех пор он уважал тебя за это.
Веспасиан несколько мгновений размышлял над услышанным, мысленно проигрывая эту сцену.
— Да, но почему это для него так важно?
— Потому что ты не понёс за это никакого наказания. И он понял: оказывается, можно убивать безнаказанно. Для него это был момент радости.
Веспасиан в ужасе посмотрел на Макрона. О боги, сколько же крови пролилось из-за Калигулы!
— Ты хочешь сказать, это я поставил его на этот путь?
Макрон покачал головой и холодно улыбнулся.
— Нет, рано или поздно он встал бы на него сам. Я же хочу сказать, что тебе повезло. Ты единственный, кто может его не опасаться. Я дал ему клятву, что не стану тебе мстить, и я её сдержал. Он же вознаградил меня тем, что прислал тебя — подумать только, тебя! — передать мне смертный приговор. Предполагаю, в его понимании это остроумная шутка.
— Возможно. Или же потому, что первоначально это была моя идея. Я знал, что ты замыслил сделать в Египте. Антония раскрыла твои планы. И я решил, что хотя она и устранила Поппея, ты нашёл бы другие источники средств, чтобы стать императором на Востоке.
— Поппей умер сам. Это всем известно.
— Нет, Макрон, он был убит. Кому, как не мне, это знать. Я тоже приложил руку к его убийству.
Макрон пристально посмотрел на Веспасиана.
— А ты опаснее, чем я думал. Наверно, зря я сдержал свою клятву и пощадил тебя. Но ты прав. Я действительно нашёл другой источник денег, правда, теперь мне от него никакого прока. Жизнь моя кончена.
— Если ты не хочешь делать это на виду у всех, можешь воспользоваться капитанской каютой, — произнёс Веспасиан, подводя под разговором черту.
— Что ж, спасибо хотя бы за это. — Макрон протянул один из кинжалов Эннии. — Пойдём, дорогая моя. У меня впереди целая вечность, чтобы заслужить твоё прощение.
— Оно тебе не требуется, Квинт, — отвечала Энния, беря мужа за руку.
И они поднялись по сходням навстречу собственной смерти.
Веспасиан проводил их взглядом. Затем, пропустив мимо ушей яростные стенания капитана по поводу того, что тот-де лишился двух пассажиров, а значит, и их денег, повернулся к эскорту Макрона.
— Как только они исполнят волю императора, заберите тела для погребения. Сделайте это немедленно, но только не в Риме.
— Пойдём, проверим, не обманул ли он нас, — негромко сказал Клемент, когда всадники молча кивнули в знак согласия.
— Думаю, что нет, — ответил Веспасиан, отнюдь не испытывая желания видеть труп Макрона.
То, с каким достоинством Макрон и Энния приняли свою судьбу, потрясло его до глубины души. И хотя Макрон наверняка был бы рад его собственной смерти, ему не хотелось лицезреть останки бывшего врага.
Вместе с Клементом они прошли в кабину капитана на корме судна и заглянули в люк. Внизу, в тусклом свете, на полу лежали Макрон и Энния. Левой рукой они обнимали друг друга, правой по-прежнему сжимали рукоятки кинжалов, которые вонзили друг другу в сердце.
— Единственный разумный поступок Калигулы, — заметил Клемент, глядя на посмертные объятия супругов.
— Это точно, — согласился Веспасиан и повернулся, чтобы уйти. Нам пора в Рим. Хотелось бы знать, какое новое безумство у него на очереди.
* * *
Новое безумство, как оказалось, вылилось у Калигулы в практическую затею. Испытывая ежедневную потребность общаться со своим братом Юпитером, но не желая осквернять себя соприкосновением с простыми смертными, он решил построить огромный виадук, длиной в пятьсот шагов, который соединит его дворец на Палатине с храмом Юпитера на Капитолии. Это, рассуждал он, позволит ему, подобно богу, шествовать в вышине над головами простых людей, править которыми он снизошёл с небес.
В течение последующих месяцев римляне с ужасом наблюдали, как между двумя холмами возводится уродливая постройка. Она не только портила красивый вид, но и внесла полный хаос в повседневную жизнь горожан. Все ресурсы были брошены на возведение небесного моста — этой последней причуды божественного императора.
Калигула, разумеется, не замечал неудобств, причиняемых этой стройкой городу и его обитателям. Более того, каждый день их ждали новые забавы, пропустить которые никто не имел права: скачки, гладиаторские бои, травля диких животных и, конечно же, выставление напоказ Друзиллы. Последнее действо с каждым днём становилось всё экстравагантнее, не только по количеству участников, но также по продолжительности и степени извращённости.
Что касается Веспасиана, то после смерти Макрона он старался не привлекать внимания к своей персоне. Поскольку должности в городе у него больше не было, он не участвовал в устройстве императорских празднеств, а лишь их посещал, натужно изображая восторг и печально наблюдая за тем, как казна пустеет буквально на глазах. Его жизнь вращалась вокруг Ценис и заседаний Сената, который раболепно соглашался со всеми требованиями Калигулы. Он редко видел императора в частной обстановке, лишь время от времени на пиру во дворце, причём всякий раз ждал очередного приглашения с ужасом. У Калигулы появилась новая забава: в перерывах между блюдами он потехи ради казнил преступников. В целом же, если бы не эти кровавые пиршества, жизнь его протекала бы тихо и незаметно.
В то утро, когда строительство виадука было завершено, весь город пришёл посмотреть, как по нему прошествует Калигула, облачённый Юпитером, с золотой молнией в руке.
Веспасиан вместе с дядей Гаем и другими сенаторами наблюдал его шествие со ступеней Курии. Пройдя по виадуку, Калигула вошёл в самый почитаемый храм Рима, чтобы пообщаться со своим божественным братом. Спустя какое-то время он вышел оттуда и через глашатаев объявил народу, что Юпитер признал его равным себе.
— Более того, — продолжал глашатай, зачитывая слова Калигулы, — я объявляю божественной свою сестру Друзиллу и явлю вам доказательства её божественности в Театре Форума.
Это объявление было встречено топотом ног — те, кто стояли ближе всего к театру, бросились занимать лучшие места.
— Если он снова будет совокупляться на сцене с Друзиллой, честное слово, я предпочту добровольное изгнание, — прошептал Веспасиан на ухо Гаю.
— Думаю, сегодня мы можем пропустить спектакль, — так же шёпотом ответил Гай. — У Калигулы имеется новое требование, и он ждёт, что мы одобрим его как можно скорее. Сейчас, когда виадук построен, он придумал новый способ пустить деньги на ветер. Так что завывания Друзиллы сегодня придётся пропустить.
— Боюсь, они донесутся до нас даже сквозь стены, — заметил Веспасиан, поворачиваясь, чтобы войти в зал заседаний Сената.
— Ты, безусловно, прав, мой мальчик, — ответил Гай. — Вот уж у кого ненасытные аппетиты.
Опасения Веспасиана подтвердились. Торжественная молитва и ауспиции, предшествовавшие открытию заседания, состоялись под экстатические вопли Друзиллы.
Тем не менее старший консул, Марк Аквила Юлиан, счёл день благоприятным для принятия решений. Сенаторы заняли свои места.
— Сегодня на повестке дня следующий вопрос, — объявил он, как только все расселись. — Наш божественный император поручил нам изыскать средства для постройки двух прогулочных судов для него и его божественной сестры, длиной по двести тридцать футов каждое, с тем, чтобы совершая на них прогулки по Неморенскому озеру, император и его божественная сестра могли общаться с обитающими в его глубинах нимфами.
Эти слова были встречены дружными кивками и шёпотом одобрения, как будто в желании тесного общения с нимфами не было ничего удивительного. Дебаты продолжились под животные завывания Друзиллы и рёв зрительских глоток, проникавшие сквозь стены Курии. С каждой минутой сохранять серьёзное лицо становилось всё труднее и труднее. Веспасиан подумал, что найдись в зале хоть кто-то один, кто не выдержит и прыснет со смеху первым, как вскоре остальной зал будет кататься по полу от хохота. Ему стоило немалых усилий выбросить из головы эту картину.
Тем временем старший консул перечислял требования к судам — трубы с холодной и горячей водой, ванные комнаты, мраморные полы и другая умопомрачительная роскошь. Слушая это, Веспасиан испугался, что не сможет и дальше делать серьёзное лицо и выдаст свои настоящие чувства. Он уже беззвучно трясся от смеха, однако в следующий миг ему на плечо легла дядина рука. Смахнув из уголка глаза слезу, Веспасиан поспешил взять себя в руки.
Очередной пронзительный вой и последовавший за ним душераздирающий крик вынудили старшего консула сделать паузу. Звуки эти плохо вязались с удовольствием; скорее, говорили об агонии. Впрочем, они тотчас оборвались, затем послышался дружный всхлип ужаса, после чего воцарилась тишина.
Долгая, леденящая душу тишина.
Сенаторы все как один повернули головы и посмотрели в открытые двери на деревянный театр. Воцарившееся молчание ничем более не нарушалось. Никто даже не пошелохнулся. Внезапно тишину нарушил дрожащий, мучительный вопль, с каждым мгновением становясь всё громче и громче, пока не заполнил собой весь Форум. И тогда сенаторы узнали голос Калигулы.
Из театра хлынула толпа. Люди, толкаясь, спешили через Форум, убегая от безумного императора, прежде чем тот решит выместить на них своё страдание. Повскакав с мест, сенаторы бросились к выходу.
— Боюсь, ненасытный аппетит Друзиллы её погубил, — сделал вывод Гай, пока они с Веспасианом в давке выбирались на улицу.
— Что же нам делать? — спросил Веспасиан. — Идти домой и сидеть тихо, ожидая, когда всё успокоится?
— Думаю, мой дорогой мальчик, что любой, кто не разделит с Калигулой его горе, вскоре станет причиной горя для своей семьи. Так что, если тебе дорога жизнь, советую пойти прямо к нему. А там будет видно.
Набрав полную грудь воздуха, Веспасиан поспешил по ступенькам вслед за Гаем и другими сенаторами, которые пришли к такому же выводу.
Калигула молча стоял посередине сцены, держа на руках Друзиллу. Из её распоротого живота к его ногам уже натекла лужа крови. Вокруг валялись тела мужчин, имевших несчастье стать участниками этого последнего кровавого спектакля. В стороне, с окровавленными мечами в руках, застыли Клемент и его преторианцы.
Возглавляемые старшим консулом, сенаторы спустились через опустевший зал к сцене. Калигула смотрел на них остекленевшими глазами. Тело его сотрясалось от безмолвных рыданий, и голова Друзиллы, лежавшая на его руке, перекатывалась из стороны в сторону.
— К кому мне теперь обратиться за лаской и утешением? — внезапно выкрикнул Калигула. — К кому? Дитя может обратиться к матери, жена — к мужу, мужчина — к богам. Но к кому обратиться мне? Ответьте мне, вы, мудрые мужи Сената!
С этими словами он рухнул на колени прямо в лужу крови и разрыдался, осыпая мёртвую сестру жадными поцелуями.
Никто из присутствующих в зале не проронил ни слова. Сенаторы, окаменев от ужаса и омерзения, наблюдали за происходящим на сцене. Калигула между тем, обезумев, осыпал тело мёртвой сестры любовными ласками, что-то нашёптывал ей на ухо. Затем перевернул труп и поставил его на колени. То, что для него не существует табу, знали все. Но то, что предстало их взорам, превзошло все его прошлые мерзости.
— Я приказываю тебе, живи! — выкрикнул Калигула, склоняясь к бездыханному телу. — Живи! — Слёзы катились по его щекам, оставляя на перемазанном кровью лице светлые дорожки. — Живи! Живи! Живи! — в отчаянии кричал он, как будто безумным этим совокуплением мог вернуть сестре жизнь.
Затем, с воем, призванным вернуть сестру из мира теней, он достиг пика и рухнул лицом вниз на пол, где застыл неподвижно, словно мертвец.
Никто даже не шелохнулся. Все в ужасе смотрели на императора, не подававшего признаков жизни. В душе Веспасиана шевельнулась надежда, что, возможно, выходки Калигулы так разгневали богов, что те устали от них и решили положить конец его земному бытию.
Увы, его надеждам не суждено было сбыться. Внезапно по телу Калигулы пробежала судорога, он глубоко вздохнул и ожил, правда, один. Поднявшись на колени, он растерянно обвёл глазами театр и сенаторов, как будто плохо понимал, где находится. Спустя пару мгновений его взгляд упал на Веспасиана, и лицо его расплылось в улыбке. Калигула жестом велел ему подойти ближе.
Веспасиан с опаской шагнул к сцене.
Калигула подполз ближе и положил руку Веспасиану на затылок, привлёк к себе его голову, так, что их лбы почти соприкасались.
— Если что-то и способно меня утешить, мой друг, так это лишь моё собственное величие, — прошипел он. — Ты помнишь, как я сказал, что буду строить?
— Помню, принцепс, — ответил Веспасиан, окаменев от ужаса, — ты сказал, что станешь непревзойдённым строителем, и ты уже доказал это, построив мост.
— Верно, правда, этот мост — сущая ерунда, безделица. Теперь же в память о Друзилле я превзойду всех. Я возведу мосты, которые затмят те, что когда-то построили Дарий и Ксеркс, чтобы соединить Азию и Европу.
— Ничуть в этом не сомневаюсь. Но как?
— Я построю мост, достойный бога. Я возведу его через Неаполитанский залив, после чего покажу моим братьям-богам и простым смертным, что я величайший из когда-либо живших правителей. Я проеду по этому мосту в кирасе того, кого я превзошёл. Самого Александра.
— Но ведь она в его мавзолее в Александрии.
Калигула расплылся в улыбке.
— Именно. И я хочу, чтобы ты туда поехал. Я дам тебе разрешение, при условии, что ты пойдёшь в мавзолей и снимешь с Александра кирасу. И привезёшь её мне в Рим.