12.40. Сен-Жан-Д'Йяк. Дом родителей.

Я проснулся поздно, в своей комнате, как будто еще не кончилось лето, каникулы и мне десять лет. Отжался от пола свои сто раз (здесь это можно делать, не убирая постель, не то что в моей квартирке в Ницце, где разложенный диван занимает три четверти комнаты), умылся, спустился вниз, зашел на кухню, поздоровался с Полин, получил кофе и круассан.

Так прошло утро.

Отец, если ничего не изменилось, в это время у себя в кабинете, встретимся с ним за обедом. Так лучше, меньше неловкости, по крайней мере с моей стороны.

Мама же, как всегда, в своем саду. Она выращивает помидоры и кабачки, как цветы, для красоты. И чтоб было чем заняться. Арлетт там же, помогает что-то там подвязывать. Или откапывать. Или удобрять. Она приехала вчера из Парижа, на машине, чуть раньше меня. Мужа и детей с собой не взяла. Она говорит, что отец и Жером, ее муж, друг с другом не ладят. Не знаю, я этого не замечал. Теперь Жером остался смотреть за детьми и собаками, которые могли бы своей активность мешать ей переживать за отца и поддерживать мать. Она всегда за всех переживает и всегда всех поддерживает, даже когда никто и не просит. Вот поэтому она и окончила после биологического факультета ещё и ветеринарные курсы, чтобы открыть собственную клинику. С животными так: нужна им помощь или нем нужна, это Арлетт Дюбуа, моя сестра и владелец ветеринарной клиники определяет. А не они сами и тем более не хозяин. По утрам, когда отец недоступен, Арлетт помогает маме. Так было всегда. И поэтому сцена в саду: мама и сестра стоят на коленях на грядке и рассматривают какой-то клубень – тоже отправляет меня в детство.

Если бы мне и правда было бы десять лет, я бы сразу после завтрака схватил бы свой «Пежо» (этот «Пежо» – велосипед, он и сейчас в сарае стоит) и так бы они меня и видели. Тропинок здесь много. Но сегодня я подошел к ним и даже помог: отвез на тачке охапку сухих стеблей поближе к ограде и подключил шланг к крану. Правда, не к тому.

Мама сказала, что обед в час (а кто думал иначе?) и отправила во домой, с поручением занести на кухню корзину с овощами для супа «chaudree». Их уж пора готовить.

– Только сразу на кухню. Не заходи никуда!

Может быть мне и правда десять лет? Вот и шорты на мне.

У дома меня встретил Бэзил. Выглянул из-за угла, потом вышел весь и плюхнулся в траву на солнце. Я сказал ему: «Привет». Он не ответил. Видимо время разговоров прошло.

Я занес корзину Полин. Она сразу начала их чистить и бросать в большую кастрюлю с оливковым маслом. Сказала, что хлеб только вчерашний, а сама она не успевает сходить за свежим. Попросила позвонить мсье Вернэ, может быть он пришлет кого-то из сыновей с багетом и булочками.

Я сказал, зачем, я же тут и откопал все-таки свой верный «Пежо», красного цвета.

Двадцать минут, и я доставил Полин свежий багет. И булочки. Она, как мне показалось не очень обрадовалась. Надо было какой-то другой хлеб купить?

14.30. Там же

Мама решила накрыть стол на веранде, решетчатые стены который увиты побегами какого-то растения с небольшими фиолетовыми цветами Их название я учил в школе, да и мама мне его говорила много раз… нет, не могу вспомнить. Стол она украсила лилиями из нашего сада. Хорошо, что я сменил шорты и футболку на светлые брюки и рубашку с длинными рукавами, а то бы чувствовал себя за обедом как японский турист в Италии, забредший, ненароком, на мессу.

Еда была незатейливая. Мама называет такой обед «деревенским»: салат «Нисуаз», затем, суп «Chaudree» в большой общей супнице, откуда каждый из нас накладывал куски рабы овощи и подливку в свою тарелку. И пирог с яблоками. И белое домашнее вино. Ну и мамина тарелка сыров разумеется. Роль тарелки выполняло огромное деревянное резное блюдо, купленное этим летом на блошином рынке в Бордо. Отец сам убрал с него лак и вычистил всю пыль, набившуюся в его ложбинки и трещинки за последние двести лет.

За воскресным обедом у нас принято рассказывать разные истории из жизни, всё, что случилось с нами за то время, пока мы не виделись. Я не знаю, кто и когда завел эту традицию в нашей семье. Может она была всегда и передавалась из поколения в поколение, но я помню, что еще в те времена, когда нас привозили сюда к деду с бабушкой, мы слушали такие рассказы. Отец рассказал, что недавно купил на блошином рынке простенький нож для разрезания бумаги, стандартный по исполнению, с пластмассовой рукояткой. Но на этой рукоятке есть надпись «FRODAIR». Очень вероятно, что это – офисный нож лондонской компании «Frodair iron and steel company», упомянутой во втором впуске «Technische Hochschule Karlsruhe», изданном в 1909 году, в книге «Handbook for Iron Founders», (Лондон 1910 год), а также в 26 номере журнала «Stal und Eisen», вышедшем в июне 1912 года. Такого рода офисные ножи не имеют, конечно, ценности уникальных артефактов, но существуют коллекции, основное содержание которых составляют как раз «умершие бренды», что в нашем случае…

Дальше, каюсь, прослушал. Отвлекся. Полин принесла супницу.

Мама сообщила с большой гордостью, что ее план по замене деревьев в «яблоневом уголке» дал первый результат. Три года назад она высадила пять саженцев Дельбар Жюбиле. Два не прижились, но остальные три чувствуют себя хорошо и на одном из них в этом году появилось два плода. Еще пару недель и можно будет эти два яблока снять – первый урожай.

Я спросил ее, как Бэзил, а то он мне показался каким-то не таким. Она ответила, что он теперь все больше лежит и молчит. Старый стал и мудрый. Как монах.

(Примечание. Не все монахи старые и мудрые. Видел я и молодых. Но Бэзилу сравнение идет.)

Арлетт рассказала забавную историю о том, как в семье ее клиентов пять дней искали черепашку, и нашли ее в мужском носке, валяющемся у корзины для белья. А принесли черепашку в клинику потому, что младший сын (его зовут Давид) сознался в том, что это он положил черепашку в носок и три дня носил ее в портфеле, чтобы отбиваться от старшеклассника, пригрозившего ему расправой, за какое-то насмешливое замечание. И хотя Давид клялся, что не использовал носок и черепашку ни как палицу, ни, тем более как пращу, ее все равно принесли на осмотр.

Когда очередь дошла до меня, я, естественно рассказал историю о пропавшем надувном матрасе, лишь упомянув только, что на этой пропаже дело не закончилось. И быстро свернул на мсье Моги и дело Чиппи. Обед же.

За сырами все переключились на Полин. Мама сказала, что она конечно еще учится и в готовке не так хороша, как ее бабушка, но не хотелось бы ее терять. А дело в том, что у Полин сейчас два жениха. Один – Жером, сын булочника из нашей деревни. А другой – Франсуа Батен – хороший парень, такой веселый, служит полицейским в Бордо и недавно получил чин бригадира. И Полин никак не может решить, за кого она хочет замуж. Мама лоббировала Жерома. В случае их с Полин женитьбы, та могла бы остаться в деревне и помогать маме по хозяйству (а точнее – по дому, в саду мама справляется сама) и дальше, как сейчас. Сестра твердила, что пусть Полин сама решает, ей жить. Отец, исходя из профессиональной солидарности, поддерживал Франсуа и говорил что девчонок в деревне много, на кухарку может выучиться каждая. А Полин пора бы перебираться в крупный город, сейчас век мобильности … и я опять отвлекся.

Вообще-то я хотел поддержать отца, но вспомнил, как мы в детстве с Полин и Жеромом одной компанией наводили шороху в деревне, бегали на реку, а ночами – на кладбище у церкви и присоединился к партии мамы, сказав, что Полин лучше быть здесь. Мама была мне благодарна, а отец сказал, что хочет со мной поговорить и ждет меня в кабинете через полчаса.

Я думаю, что эти полчаса ему нужны для того, чтобы спуститься в погреб и выбрать бутылку вина, которая бы соответствовала сезону, времени дня и характеру беседы. А за меньшее время такой выбор и не сделаешь.

Мне этих полчаса хватило, для того, чтобы посидеть на веранде и сделать свои записи.

Да. Иду. Опаздывать нельзя.

17.30. Аэропорт Мариньяк. в ожидании посадки в самолет.

Пришел e-mail от Гастона. Шеф попросил ему переслать отчет о его беседе с Лоренце. Там все непросто. Чуть позже помещу отчет в журнал. А пока доведу до конца отчет о пребывании в доме родителей. В той части, разумеется, что касается расследования.

Отец попросил меня рассказать о том, как велось дознание по делам о надувном матрасе и смертям обитателей виллы «Палома». Я никогда не работал под его началом, и не знаю, как он вел себя с подчиненными. Но думаю, что ему было приятно хоть немного почувствовать себя комиссаром и попробовать разобраться в запутанном деле.

Он почти не перебивал меня, не задавал наводящих вопросов. Временами, когда он смотрел в окно или на свой бокал, мне казалось, что он слушает невнимательно или почти не слушает. Но когда он попросил меня показать как лежат волосы у Виктора и потом еще – как поводит плечом Ирина, я понял, что деталей он не пропускает.

Его очень заинтересовал мсье Моги. Он попросил припомнить все фрагменты песен Адамо. Я попытался напеть, но он сказал, что это лишнее. Да, что уж там, я мог бы показать, как Чипи лает, если нужно. Впрочем, если это и было нужно, то не отцу, а Арлетт. Впрочем, об этом чуть позже. Еще он спросил, зачем я полез в домик с инвентарем на вилле, в тот день когда обнаружили тело Жанны и кивнул когда я ответил, что, в общем-то и сам не знаю. Попросил уточнить информацию о том, какая лодка была на яхте «Bekas». Но тут я ничего ответить не мог, не успел а этим разобраться.

Когда же я закончил, и все детали были уточнены, отец сделал три замечания.

Во-первых, он сказал, что я все правильно делал. И, видимо, не собирался далее развивать эту тему. Но увидев мое лицо, пояснил:

– Я сказал «делал». Я не говорил – «думал».

Вот теперь понятно. Узнаю отца. Даже как-то от сердца отлегло. А то уж я, было, решил, что все действительно очень серьезно и он не надеется вернуться из больницы.

Второе его замечание было такое: он сказал, что лейтенант-колонель уже, скорее всего, разобрался, кто кого убил, но доказать его версию будет невозможно, впрочем…

Я спросил, не хочет ли он предложить мне свою версию, но отец отказался.

– Я не веду это дело, знаю о нем, пусть из первых рук, но все же понаслышке и не хочу своим мнением давить на выводы профессионалов.

Я внимательно посмотрел на него. Нет, вроде бы это не ирония. А там – кто знает.

А третье его замечание должно было последовать за этим «впрочем», если бы я его не перебил. Так вот «впрочем» – отец посоветовал проверить фильтры бассейна на вилле «Палома».

– Все равно Симон уже, должно быть, решил провести обыск на вилле.

С чего он это взял? У меня такой информации нет.

(Примечание. Я не помню, когда мы с отцом так хорошо ладили, пусть хотя бы в течение одного часа. Когда мне было 12 лет? Или десять? И не знаю, почему сегодня так сложилось. Потому что он болен? Потому, что мы значились общим делом? Да и не хочу знать, если честно).

Разговор с отцом получился долгим и ни на что другое времени уже не оставалось. Я хотел вызвать такси, но Арлетт сказала, что подбросит меня в аэропорт, а потом уже поедет домой. Я не такой любитель автомобилей, чтобы шесть часов проводить за рулем, когда можно за час (ну хорошо, еще два часа – на аэропорт и неизбежные полчаса на задержку рейса, все равно – три с половиной часа) долететь. С другой стороны, у меня нет «Audi Q5». А это многое объясняет.

Я решил взять инициативу в разговоре в свои руки и стал спрашивать: как муж (успешен: контракты, разводы, наследства), дети (бегают), собаки (учатся), но надолго меня не хватило. Стоило мне чуть-чуть затормозить (я думал о ком бы еще спросить), как Арлетт спросила меня о Сильви. А именно этого я и стремился избежать. Пришлось отвечать, что ну, в общем да, хорошо, наверное. Я даже сказал, что мы созваниваемся. Но я же позвонил ей недавно, когда ошибся номером? И она ответила. Так что да, мы созваниваемся. И судя по голосу у нее все хорошо. Наверное.

Тут до меня дошло, как можно направить энергию Арлетт в правильное русло. Я спросил, можно ли определить, больна ли собака какой-нибудь нервной болезнью, если она не может пройти мимо болтающегося на ноге тапочка. И описал ей Чипи более подробно, чем за обедом.

Арлетт ответила, что да, это неизлечимая болезнь, называется «плохое воспитание» и вызывают ее три фактора, которые должны сойтись вместе.

– И что же за факторы?

– Записывай: а) одинокая, б) пожилая, в) женщина.

Ну да, все три фактора налицо.

18.20. Рейс A53246 Бордо – Ницца. В самолете.

Отчет лейтенанта Гастона Карира о беседе с подозреваемым Лоренце Бернарди.

(Примечание. Беседа с подозреваемым. Звучит дико, но допросом это никак назвать нельзя. Официально, мы здесь не при чем.)

Отчет содержит не стенограмму разговора, а краткую выжимку из него, разбитую на несколько пунктов.

Пункт первый. Состояние подозреваемого.

Очень слаб. Если и может самостоятельно передвигаться, то попыток к этому, по информации полицейского, наблюдающего за дверью палаты, не предпринимал. Сознание ясное, речь внятная. Когда узнал, что может быть обвинен в (двойном) убийстве согласился дать неофициальные пояснения по нескольким пунктам, не прибегая к помощи адвоката.

(Примечание. А откуда у дверей палаты Лоренце полицейский? И почему он пустил в палату Карира? Похоже, начальник полиции Капдая Симон Жубер имеет какое-то влияние на полицейские власти Ниццы, на уровне комиссара или даже префекта. Тем более, что капитаном Ле Гуном в больнице и не пахло. Это плюс. Но завтра Ле Гун обо всем узнает обязательно. Это минус. Ну, ладно. Продолжим.)

Пункт второй. Сопротивление и бегство.

На вопрос, почему оказал сопротивление полицейским и попытался скрыться, Лоренце Бернарди показал, что он в течение последних трех месяцев вынужден вести себя осторожно. Он задолжал большую суму денег (и проценты по ней) группе знакомых, живущих в Марселе. Он выходцы из Африки. И когда к нему приблизился незнакомец – афрофранцуз – он решил, что тот послан этими знакомыми. В этом причина того, что он не совладал с собой и бросился в бегство.

(Примечание: назвать марсельскую банду «группой знакомых» – это находка. Надо будет использовать. Интересно это Карир придумал? Он, наверное, он же поэт. Проверить же всю эту ахинею с бандой и долгом, вероятно не удастся.)

Пункт третий. Перстень.

Осмотр безымянного пальца на правой руке показал, что часть коже на палаце содрана, предположительно перстнем с инициалами «L» и «B». На вопрос, как появилась ссадина, подозреваемый ответил, что после купания забирался на яхту, в море было волнение, рука соскользнула, он поранился.

(Примечание: вот это уже кое-что! А объяснение появления ссадины из той же серии, что и «группа знакомых».)

Пункт четвертый. Алиби.

На вопрос о том, где подозреваемый находился в период между 7 и 10 сентября, он пояснил, что 5 сентября он, в компании своих знакомых отправился в плавание на яхте «Blue Star IV», по маршруту: порт Монако – Гольф де Галерия (Корсика) и обратно. Знакомые – англичане, пять человек, мужчины. Ну, как мужчины… в общем, женщин не было. Бернарди утверждает, что познакомился с одним из этих англичан – Питером Гиллингемом – в Сант-Тропе 15 или 16 августа. По утверждению Бернарди, в Сан-Тропе, на русскую пляжную вечеринку, его привезла Жанна Андрейчиков. Там он встретил Питера, они сразу понравились друг другу и Питер пригласил его на прогулку на яхте. Подозреваемый предоставил номер мобильного телефон Питера Гиллингема. Остальных пассажиров яхты он знает только по именам: Брэйди, Шон, Рассел и Нидд. На вопрос, видел ли его кто-нибудь на пляжной вечеринке, Бернарди назвал 17 человек (список прилагается) и сказал, что при необходимости может назвать кого-нибудь еще.

(Примечание: упс! Зараза, Карир! Поставил самое главное почти в самый конец. Если есть имя, фамилия и телефон, то показания легко проверяются. Кроме того, маршрут яхты установить несложно, так же как поговорить с командой, показав всем фото Лоренце. Тот это знает. И если у него нет задачи выиграть два-три дня, то не врет. И такое алиби полностью исключает его из числа подозреваемых. Зря я испортил брюки и рубашку, гоняясь за эти типом. Зря Гастон получил удар по коленке и теперь будет месяц хромать.)

Пункт четвертый. Отношения с Жанной Андрейчиков.

По утверждению Бернарди, в конце мая ему на электронную почту пришло письмо, в котором сообщалось о том, что его хотят нанять в качестве «сопровождающего» для молодой русской женщины, которой одиноко. Было дано разъяснение, что это подарок от ее подруг, но сама она ничего не должна знать. Ему предлагалось проявить инициативу, познакомиться с Жанной и стать ее кавалером в течение трех-четырех месяцев. Самому Бернарди показалось, что это скорее розыгрыш, чем подарок, причем розыгрыш злой. Но он много должен, а в качестве оплаты за выполненную работу, ему предлагали пять тысяч евро в месяц, причем первая выплата – авансом. Он согласился и выполнял эту работу в течение трех месяцев: июня, июля и августа, не зная, кто заказчик.

На вопрос о том, как далеко зашли отношения между ним и Жанной, в рамках выполнения этого заказа, Бернарди отвечать отказался, пояснив, что его непричастность к смерти Жанны легко доказывается его алиби, а остальное – специфика профессии. И подробности он может раскрыть только в суде, добавив, что стыдиться ему нечего.

На вопрос знает ли он заказчика (или заказчицу) он ответил, что нет, но у него возникли подозрения, что это могла быть и сама Жанна. Впрочем, твердой уверенности у него нет. Он пояснил плату за эту свою «работу» он получал от женщины, напоминающей Жанну, но то, в том, что это была именно Жанна он не уверен. Ему трижды назначали встречи в трех разных барах «Speak Easy Club», «Brasserie de Monaco» и «Stars’n'Bars».

(Примечание. Все три бара находятся в Монако в порту или недалеко от него. Что это значит и значит ли вообще – не знаю.)

Каждый раз перед встречей, в письме, приходившем по электронной почте, указывался бар и время, когда он должен туда прийти. После нескольких минут ожидания, он видел перед собой конверт, положенный на стол (стойку бара) молодой блондинкой. Цветом волос, и фигурой женщина напоминала Жанну. Но она ни разу не заговорила с Бернарди, не присела и даже не остановилась. Просто, проходя мимо, клал конверт и сразу уходила. Она всегда была на очень высоких каблуках, закутана в легкую шаль. Всегда в больших темных очках, не смотря на то, что в «Speak Easy», например, всегда полумрак. Поэтому он и не может с точностью сказать, была это Жанна или нет. Впрочем, во время одной из таких встреч (в августе), он заметил на запястье дамы золотой браслет, который раньше видел на Жанне: цепочка, с висящими на ней фигурками: полумесяц, крестик, какая-то птица.

(Примечание. И что с этой информацией делать? Как ее трактовать. Жанна наняла Лоренце, чтобы позлить мужа? Или это действительно кто-то из подруг так решил ее порадовать/разыграть/подставить. Или Владимир, через кого-то, нанял Лоренце, чтобы скомпрометировать Жанну? Вариантов-то огромное количество. И все эти ниточки уходят в никуда).

Пункт пятый. Отношения с другими обитателями виллы «Палома».

По утверждению Бернарди – никаких. Жанна говорила конечно, что у нее есть муж и падчерица. Но Лоренце никогда не встречался ни с Владимиром, ни с Ириной. Он видел мадам Ронсо, но никогда с ней не разговаривал.

Пункт последний. Post scriptum от Гастона Карира:

22.17. Ницца. Улица Александр Мари.

Выполнил срочное поручение шефа. Поручение, прямо скажем, странное. Я только успел вернуться домой и поужинать, как раздался звонок мобильного телефона. Это звонил лейтенант-колонель. Он спросил меня, не занимался ли я плаванием в школе или в академии. Я сказал, что да, занимался. Тогда он спросил, есть ли у меня ласты. Я подумал, что ему ласты нужны зачем-то и спросил, какой размер. А он меня спросил – как это какой размер? И сказал, что – мой. То есть он сказал «твой», чтобы я понял – что мой. А я сказал, что мои ласты ему, наверное, не пойдут, к тому же они остались в доме родителей, в Бордо, я их отвез с большей частью своих вещей, потому что в моей квартирке… А он сказал: «На черта мне твои ласты?!». И через пару секунд: «Может быть, у тебя и фонарика нет»?

Так, я сейчас кофе сварю, пожалуй.

Начинаю сначала. Шеф позвонил по телефону и стал выяснять, хорошо ли я плаваю и могу ли поплавать в ластах. В море. Сейчас. В десятом часу вечера. Я ответил, что ласт у меня нет, но сплавать я могу, если надо. Шеф сказал, да надо, недалеко, метров на сто, если без ласт. И надо выполнить два условия. Первое – засечь время. А второе – постараться вернуться в то же место, откуда в море заходил. Вот для этого и нужен фонарик. Пляж здесь в Ницце огромный, при волнении в море (а оно сейчас есть) снести может сильно. Весь смысл эксперимента, как сказал мне шеф, именно в том, чтобы вернуться туда, откуда отплыл. А для этого нужно положить фонарик, прямо на одежду и направить его свет в море. И стараться все время держаться так, чтобы не потерять его из виду. Ну, этого он мог бы и не говорить.

И я сплавал. И даже не на сто метров, а на все триста. Туда, по ощущениям – минут пятнадцать, а вот обратно, пришлось плыть минут сорок. Причем дважды я терял из виду луч фонарика, но как-то находил. Вымотался сильно. Не было бы волнения на море – это бы только разминка была. А так, даже полежать на пляже пришлось пару минут, прежде чем подыматься и домой идти.

Что все это значило, я не знаю. Шеф, когда я ему результаты доложил, только поблагодарил меня и сказал, что завтра, после того как Виктор Агапкин опознает тело Владимира, я должен его сопроводить в полицейский участок Капдая. Он, Виктор, уже предупрежден, что необходимо присутствие его и Ирины для оформления документов о смерти Владимира и Жанны Андрейчиков.

– И что, – спросил я, – так, прям и оформим?

– Посмотрим, – ответил шеф, – сначала попробуем один забитый гвоздь выгнать, а там – как пойдет.