На Розе было красивое бирюзовое платье из крепдешина, с черными оборками. Перья страуса крепились в прическе украшенной бриллиантами застежкой. Бал у командира корпуса был их первым совместным выходом в общество после официальной помолвки. Со своим покойным супругом, членом кабинета министров, она вращалась только в довольно скучном обществе правительственных чиновников.

Армия была для нее новым миром, и она была радостно удивлена, каким уважением и любовью пользовался ее жених. Она чувствовала себя абсолютно счастливой.

Кунце хотелось бы разделить ее радость, но он был не в состоянии избавиться от чувства безнадежности, охватившего его. С момента решающего показания Ванини его постоянно преследовало воспоминание об одном молодом солдате, который при аннексии Боснии был приговорен к смерти военным трибуналом, членом которого Кунце тогда был. Образ молодого человека, рухнувшего под градом пуль, упрямо возникал между танцующими парами. Время от времени это лицо с завязанными глазами приобретало образ Дорфрихтера.

Во время ужина они с Розой сидели за столом генерала Венцеля. Лили выглядела усталой и держалась необычайно тихо. На ней было простое платье и почти не было драгоценностей, хотя до Страстной недели было еще пять дней. Генерал же, в парадном мундире, светился, как бенгальский огонь, искрами радости. Разговор за столом вращался вокруг войны. Офицеры обсуждали статью, появившуюся в парижской газете «Le Monde». В статье писалось, что немцы отказались от плана Шлиффена и разработали другой, согласно которому удар будет нанесен со стороны Эльзаса. Все придерживались мнения, что статья в «Le Monde» плод досужей фантазии. Ведь даже из соображений престижа французы должны быть абсолютно готовы к отражению удара с этой границы. С другой стороны стола прозвучало мнение, что Россия будет обязательно втянута в конфликт, но генерал Венцель авторитетно заявил, что России, чтобы оправиться от поражения в войне с Японией, потребуется не менее двадцати лет. Жизненно важно, напротив, было бы выключить Сербию до того, как главные противники будут втянуты в войну. Россия заключила с Сербией пакт о взаимопомощи, поэтому кампания на Балканах должна быть проведена без официального предварительного объявления войны. На это кайзер Франц Иосиф никогда не даст своего согласия, горячо заявил один генерал-майор, а уж наследник престола Франц Фердинанд тем более. Нападение на Сербию без официального объявления войны было бы нарушением кодекса чести всего офицерского корпуса. Правила, которых до сих пор придерживались, должны соблюдаться: ультиматум, объявление войны, нападение. Дискуссия была очень горячей, и все это время оркестр играл вальс из «Веселой вдовы».

— Пойдем потанцуем, — предложил Кунце Розе. — Следующая неделя — Страстная, и, вероятно, этот бал для нас надолго будет последним.

Во время танца Кунце отметил, что они с Розой старше всех танцующих в зале. Мелькавшие перед ними лица были свежими и сияющими, платья белыми, голубыми или нежно-розовыми, на погонах было не более одной или двух звездочек. Он спросил себя, неужели любой из этих молодых людей действительно одержим идеей нападения на Сербию, неважно, с объявлением или без формального объявления войны, как это представляется их командирам. Картина падающего под градом пуль солдата сменилась в его памяти на другую: пустынный ландшафт на боснийско-сербской границе, изрыгаюшие огонь орудия, марширующие плечо к плечу подразделения. Каждый залп косит шеренгу из них, и, как стебли под косой, падают тела по сторонам.

— О чем ты задумался? — спросила Роза.

— Так, ни о чем особенном, — солгал он.

— Ты выглядишь таким печальным.

Он заставил себя улыбнуться.

— Я совсем не печален. Поверь, у меня прекрасное настроение.

— Поздравляю, господин капитан. Все буквально в восхищении от вашей избранницы, — сказал доктор Гольдшмидт, протягивая Кунце руку.

Накануне адвокат предложил Кунце вместе пообедать в отеле, но Кунце это предложение отклонил под предлогом, что у него все следующие дни заняты. Они договорились встретиться в бюро Кунце.

— Моя жена сказала, — продолжал доктор Гольдшмидт, — что будет счастлива в ближайшее время познакомиться с госпожой фон Зиберт.

— Благодарю вас, господин доктор. Я обязательно передам это фрау Зиберт. Она будет очень польщена.

Кунце отнюдь не желал каких-либо светских встреч с супругами Гольдшмидт. Этот человек ему никогда не нравился, а после того как адвокат наставил рога Дорфрихтеру, Кунце было так неприятно, как будто он его лично обидел.

При своем появлении доктор Гольдшмидт излучал шарм и дружелюбие. С увлечением он болтал о всяких пустяках, и было очевидно, что его визит вовсе не посвящен исключительно тому, чтобы поздравить Кунце с удачным выбором его будущей супруги. Но потребовалось определенное время, прежде чем Гольдшмидт перешел к делу. Наконец Кунце удалось во время короткой паузы между двумя пикантными историйками вставить вопрос:

— Что я могу для вас сделать, господин доктор?

Лицо адвоката мгновенно стало печально-озабоченным.

— Я здесь по поводу фрау Дорфрихтер. Как вы знаете, я представляю ее интересы. Фрау Дорфрихтер хочет развестись со своим мужем.

Охваченный внезапным смятением и необъяснимым чувством вины, Кунце спросил:

— Что побудило фрау Дорфрихтер к этому решению?

— К этому решению, главным образом, пришла семья, — ответил доктор Гольдшмидт. — Фрау Грубер решила продать свой магазин и хочет с младшей дочерью и ее ребенком уехать из страны. Ее сестра живет с мужем недалеко от Мюнхена, в Мурнау. Там бы она и хотела поселиться.

Кунце неотрывно смотрел на Гольдшмидта, эту карикатуру на стареющего бонвивана, вместе с которым ему, Кунце, предстояло морально добивать Дорфрихтера. Вообще-то ему следовало быть довольным развитием событий. Вместо этого ему хотелось бы вернуться к тому времени, когда графолог впервые упомянул имя Петера Дорфрихтера.

— Я боюсь, что пока идет следствие, мы не сможем разрешить фрау Дорфрихтер покинуть страну. Вполне возможно, что она будет нужна в качестве свидетельницы.

— Не думаю, что в ее теперешнем состоянии она сможет быть вам полезной, — сказал адвокат, и, когда он увидел, что у Кунце высоко поднялись брови, он добавил: — Она страдает общим нервным расстройством и находится сейчас в санатории доктора Бройера.

Кунце это было известно, но пребывание в модном санатории вовсе не означало, что пациентка была действительно больна.

— Ну хорошо, я поставлю господина обер-лейтенанта Дорфрихтера в известность о желании его жены. Полагаю, что он даст согласие на развод. Не думаю, что могут возникнуть какие-либо проблемы. Как только я буду знать его решение, я дам вам знать.

Сразу же после ухода доктора Гольдшмидта Кунце отправился наверх, в тюремное отделение. В камере Дорфрихтера он не был с того вечера, как он сообщил ему о рождении сына. Несколько раз, спускаясь и поднимаясь по лестницам, он чувствовал желание вернуться и перенести встречу в свой кабинет, где он морально чувствовал себя защищенным. На вопрос, повлияет ли интимная обстановка камеры на то, как он будет себя чувствовать: скорее судьей или просто человеком, — ответа он не знал. Конечно, правильнее было бы сначала послать Стокласку с этим известием к Дорфрихтеру и только тогда пойти к нему, когда шок от сообщения будет позади. Он не должен никогда забывать, что он судья, а Дорфрихтер заключенный.

Оба солдата, несущие вахту, играли в служебном помещении в очко и вскочили при виде капитана как вспугнутые куропатки. Он умышленно не вызвал надзирателя, что предписывалось инструкцией. В служебке стоял крепкий запах мужского пота и дешевого табака.

Кунце потребовал ключи от камеры номер шесть. Если солдаты и удивились, что он не приказал им идти с собой, то вида не подали.

Растратчик из камеры номер один был к этому времени уже осужден и переведен в военную тюрьму Моллерсдорф; его место занимал молодой лейтенант, убивший своего товарища на дуэли. В номере три сидел драгунский лейтенант, обвиняемый в не подобающем офицеру поведении: в пьяном виде он повел свое подразделение в атаку на полицейский участок в Лемберге.

Петер Дорфрихтер лежал на своих нарах, с руками под головой, устремив пустой взгляд в потолок. По-видимому, он думал, что в камеру вошел кто-то из охраны, и повернулся к вошедшему только тогда, когда услышал голос капитана Кунце.

— Я должен вам кое-что сообщить, Дорфрихтер.

Обер-лейтенант сел, опустив ноги с кровати.

— Когда вы приходили в прошлый раз, вы сообщили мне, что я стал отцом. Что на этот раз? Что-то такое же важное?

Как обычно, насмешливый тон тут же вывел Кунце из себя.

— Решайте сами: ваша жена хочет с вами развестись, — безжалостно сказал он в ответ на злобную ухмылку арестованного.

— Так, — Дорфрихтер нахмурился. — Она хочет развода? А что будет, если я не дам своего согласия?

— Вы можете отклонить ее заявление и в свою очередь подать встречное. Я не спросил, что собирается предпринять адвокат вашей жены, но, судя по всему, он будет подавать иск о супружеской неверности.

При упоминании Кунце адвоката его жены Дорфрихтер вздрогнул:

— Она все еще пользуется услугами этого человека?

— В данный момент да. Если дойдет дело до процесса, она, вероятно, найдет кого-либо другого, — ответил Кунце и подумал: «Это было бы просто издевательством, если бы в процессе участвовал Гольдшмидт и называл Дорфрихтера нарушителем супружеской верности».

Капитан уселся на стул у стола. Дорфрихтер сидел, подперев голову руками, на краю кровати. Взрыва, которого ожидал Кунце, не произошло. Известие потрясло лейтенанта, но не привело в ярость.

— Почему? — Впервые он смотрел на Кунце вопрошающе и в его взгляде не было неприязни. — Почему? Что с ней произошло? Это абсолютно на нее не похоже!

Кунце был в какой-то степени разочарован — он ожидал взрыва ярости.

— Вы ее знаете, а я нет.

Со стремительностью, заставившей Кунце вздрогнуть, Дорфрихтер вскочил с кровати.

— Я должен с ней поговорить, — сказал он тоном, не допускавшим возражений. — Иначе я не смогу принять решение, что бы там инструкции ни говорили. Мы все еще женаты. И это дело касается лишь нас двоих. Такие вещи не решаются через третьих лиц или через адвоката.

— А если она не захочет вас видеть?

— Тогда я не дам согласия на развод. Я найду средства и пути. В гражданских делах у меня такие же права, как у любого гражданина. — Дорфрихтер подошел к Кунце: — Вы ведь устроите это, не так ли, господин капитан? Эту встречу вы мне должны.

Капитан поднялся. Их тела почти соприкасались — так близко стояли они друг к другу. Кунце чувствовал, как темные, все понимающие глаза обер-лейтенанта буквально впивались в его глаза. Мучительная страсть охватила его, желание обнять этого человека и отдать всего себя безоговорочно. Что его удерживало — так совсем не сознание, что этим он погубит все свое будущее, а понимание того, что этот человек ждет только малейшего его движения, чтобы праздновать победу над ним.

Кунце отошел к окну. Он должен был освободить себя от колдовских чар этого человека.

— Я подумаю, что можно сделать, — сказал он, как только снова мог владеть своим голосом. — Обещать вам я ничего не могу. Но я, как и вы, считаю, что такая встреча должна состояться. — Не глядя на Дорфрихтера, он пошел к двери. Внутреннее волнение в нем все еще полностью не улеглось, но руки больше уже не дрожали, когда он нажимал на звонок. — Я дам вам знать, — сказал он, выходя из камеры.

Показалось ли это ему, или Дорфрихтер действительно щелкнул каблуками и пробормотал: «Покорнейше благодарю, господин капитан»?

Кунце быстро захлопнул дверь и повернул ключ в замке.

Встреча состоялась в начале марта. Доктор Бройер сначала возражал против отъезда Марианны, затем согласился с фрау Грубер, которая считала, что у ее дочери шансов на нормальную жизнь здесь, в Вене, нет никаких и чем скорее будет получен развод, тем для нее лучше.

В состоянии Марианны наметилось заметное улучшение. Хотя большую часть она была задумчива, но в целом настроение у нее стало гораздо лучше, временами даже радостным. Фрау Грубер регулярно навещала ее и иногда брала малыша с собой. Казалось, Марианна радовалась при виде ребенка, но никогда о нем не спрашивала, если фрау Грубер оставляла дитя дома.

Решение, позволить или нет Дорфрихтеру встретиться со своей женой, было принято после двухчасового совещания в кабинете командующего гарнизоном Вены барона Версбаха фон Хаудера. В совещании принимали участие генерал Венцель, капитан Кунце и правительственный советник Штукарт. Прежде чем было принято окончательное решение, командующий советовался по телефону с военным министром фон Шенайхом, который встречу разрешил.

Чтобы избежатьлюбопытных глаз прессы, было решено провести встречу поздно вечером.

Марианну Дорфрихтер сопровождал доктор Йоханн Фразер, один из молодых адвокатов из канцелярии доктора Гольдшмидта, и санитар. В закрытом фиакре они подъехали к боковому входу гарнизонного суда, где их ожидал лейтенант Стокласка, который и проводил их по лестнице наверх. Санитару предложили подождать в приемной, а Марианна была проведена в бюро Кунце.

На первый взгляд по ней не было заметно ни малейших следов заболевания. Она была одета в темно-серый зимний костюм, сшитый, правда, не по последней моде, с воротником и муфтой из меха крота, на голове — маленькая бархатная шляпка.

Если не считать выбившихся из-за ветра пары локонов, прическа ее была безупречной. Она двигалась со спокойным достоинством и напомнила Кунце лебедя, плывущего по пруду. В последний раз, когда он ее видел, Марианна была на девятом месяце беременности, а сейчас перед ним стояла красивая, молодая, изящная женщина. Она с улыбкой протянула Кунце руку и сказала, что рада его видеть. Затем она села на предложенный ей стул и тихо слушала довольно напряженную беседу между Кунце и адвокатом, которой они пытались заполнить минуты перед появлением заключенного.

Кунце дал указание надзирателю привести Дорфрихтера в приемную и позволить ему одному зайти в бюро. Когда Дорфрихтер появился на пороге, свет лампы на потолке упал на примкнутый штык охранника, стоявшего за ним: острый, сверкающий вид оружия. Марианна повернулась, но по ней нельзя было определить, заметила ли она штык. Она приветствовала мужа слабой улыбкой. Дорфрихтер отдал честь капитану. Казалось, он держал себя в руках, но в нервном напряжении покусывал нижнюю губу. Он коротко кивнул адвокату, не отрывая взгляда от своей жены.

— Добрый вечер, Марианна, — тихо сказал он.

Она высоко подняла брови, скрестила руки и закричала:

— Не смотри на меня! Я выгляжу ужасно! Ты обещал не смотреть на меня, пока ребенок не родится. Ты мне это обещал!

Очевидно было, что Дорфрихтер к этому оказался совершенно не готов. Он стоял с открытым ртом, пытаясь что-то сказать, но не мог произнести ни звука. Он потряс головой, как будто у него были заложены уши, его глаза испуганно и вопрошающе смотрели на Кунце. Вместо ответа Кунце кивком головы дал слово адвокату, чей пронзительный и чересчур громкий голос был совершенно неуместен в небольшом помещении.

— Господин обер-лейтенант, я должен обратить ваше внимание на то, что любое препятствие с вашей стороны только затянет дело, но это вам ничем не поможет. Моя клиентка в любом случае получит свободу, — затараторил он.

Дорфрихтер посмотрел на него.

— Замолчите!

— При всем уважении, господин обер-лейтенант… — пытался тем не менее продолжить адвокат, но выражение лица Дорфрихтера заставило его умолкнуть.

Дорфрихтер подошел к Марианне, взял ее руки и поднял со стула, заключив в нежное, бережное объятие.

— Ты уже родила ребенка, Марианна. — Одним легким, полным любви движением правой руки он поднял ее лицо кверху. — Ты что, разве этого больше не помнишь? — Он смотрел на нее вопрошающим взглядом, как будто пытаясь найти ключ к ее сердцу.

Она улыбнулась ему и покачала головой.

— Ты знаешь, кто я, Марианна?

— Конечно, я знаю, кто ты, — сказала она, засмеявшись. И вдруг оттолкнула его от себя.

— Ты на меня сердишься? — спросил он.

— Нет. — Она покачала головой. — Нет, — повторила она, но на этот раз с вопросительным оттенком в голосе.

Внезапно на ее лице появилась какая-то растерянность, и она закрыла лицо руками. Когда она опустила руки, в глазах у нее стояли слезы.

Обеспокоенный адвокат приблизился к ним.

— Вы должны понимать, господин обер-лейтенант, — ваша жена не совсем здорова. Она проходит курс лечения в санатории доктора Бройера.

— Оставьте нас одних, пожалуйста. Я все понимаю. — И, повернувшись к Кунце, сказал повышенным тоном: — Пожалуйста, господин капитан, скажите ему, что он сделает одолжение, если выйдет.

Кунце не дал шанса адвокату, который открыл уже рот, чтобы протестовать.

— Я был бы вам благодарен, господин доктор Фразер, если бы вы подождали в приемной.

Адвокат пару раз судорожно глотнул воздух и с гордым видом удалился.

— Марианна, — сказал Дорфрихтер, — ты знаешь, где мы сейчас находимся?

Она улыбнулась сквозь слезы и пожала плечами.

— Но ты ведь знаешь господина капитана?

— Конечно, я знаю господина капитана. — В ее голосе прозвучало легкое раздражение. — Разве я об этом уже не говорила?

— Ты знаешь, почему мы здесь?

Казалось, она не слышала вопроса.

— Я устала, — прошептала она. — Разве доктор Бройер не придет сегодня вечером? Он всегда приходит с осмотром в это время.

Дорфрихтер подвел ее к софе, стоявшей в углу, и они сели.

— Пожалуйста, послушай меня, Марианна. Случилось то, что трудно объяснить, но об одном ты должна всегда помнить: я люблю тебя больше всего на свете. Тебя я меньше всего хотел бы обидеть. Ты все, что у меня есть. Ты слышишь меня, Марианна? Слышишь меня?

Она смотрела на него так, как будто прислушивалась к звучащей вдали музыке. Одной рукой она погладила его щеку.

— Тебе нужно подстричься, — сказала Марианна. Она прижалась к нему и говорила ясным, полным любви голосом. — Когда он родился, у него были совсем темные волосики, а потом они все выпали, и теперь малыш стал блондином, волосики просто беленькие.

— Вот видишь, я же сказал тебе, что ты давно уже родила нашего малыша. — Голос Дорфрихтера был полон мольбы и надежды, но светлый момент уже снова угас, как след падающей звезды.

Кунце сидел за своим письменным столом почти спиной к ним, и у него было одно желание: чтобы этот мучительный разговор как можно скорее закончился. Он ощущал стыд, раскаяние и — впервые — глубокое сочувствие к женщине.

Марианна начала проявлять беспокойство и снова спросила о докторе Бройере. Кунце она показалась похожей на ребенка, которого взяли в общество взрослых и который все это время вел себя как примерное дитя, но потом вдруг, устав от этих разговоров, не желал больше ждать ни минуты. И Петер Дорфрихтер должен был заметить, что он пытается говорить лишь с внешней оболочкой того, что было ранее его женой.

— Мне кажется, господин капитан, что мою жену нужно снова отвезти в санаторий. Это слишком большой стресс для нее.

— Я позову доктора Фразера, — сказал Кунце и вышел из комнаты, чтобы дать возможность заключенному попрощаться с женой.

Когда он вернулся, они по-прежнему сидели рядом друг с другом. Дорфрихтер обнимал Марианну одной рукой, ее голова лежала у него на плече. Она казалась совершенно спокойной, и на лице ее было выражение полного умиротворения. Наверное, раньше они часто так сидели и она чувствовала ткань его мундира своей щекой. Она, вероятно, не узнала по-настоящему своего мужа, подумал Кунце, только чувствовала ласку его рук и то, как его руки обнимали ее и как его тело прижималось к ее — мелодия казалась ей знакомой, а соответствующий текст она вспомнить не могла.

Когда санитар вошел в комнату, она не хотела идти с ним. Только напоминание о том, что доктор Бройер будет сердиться, заставило ее покинуть убежище таких близких ей рук.

Кунце еще в приемной сказал адвокату, что он будет разговаривать о разводе с арестованным и сообщит о решении по телефону. Капитан проводил Марианну до выхода. Когда у двери он хотел с ней попрощаться, она взглянула на него абсолютно осмысленным взглядом и сказала:

— Я знаю, кто вы! Если бы я знала, что вас здесь встречу, то ни за что бы не пришла!

Дорфрихтер все еще сидел на софе, облокотившись на стол. Полностью погруженный в свои мысли, он не слышал, как вошел капитан, и, когда Кунце отодвигал свой стул, подскочил с такой стремительностью, что уронил пепельницу со стола.

— Извините, господин капитан. Вообще-то пепельница не выглядит так, как если бы это был армейский инвентарь. Это был подарок?

— Нет. Я привез ее из Венеции. Не беспокойтесь. В следующий раз я куплю себе новую.

Внезапно его пронзила мысль, что для человека, с которым он говорит, не будет уже никакого следующего раза.

— Я сказал адвокату, чтобы он по поводу развода дал вам время подумать. Не решайте опрометчиво.

— Я уже принял решение, — сказал Дорфрихтер. — У меня не будет никаких возражений против развода. Она должна его получить. И чем скорее, тем лучше.

Под его глазами лежали глубокие тени, и впервые на его лице отсутствовало то юношеское сияние, которое делало его таким привлекательным. За какой-то истекший час произошло превращение: это было лицо пожилого человека. Кунце хотелось сказать ему несколько слов в утешение, но он понимал, что момент для этого не подходящий.

— Хотите ли вы, чтобы я завтра утром сообщил об этом доктору Фразеру, или я должен пару дней подождать?

— Нет, ждать не надо, господин капитан. Свое решение я не изменю.

— Мне сказали, что доктор Бройер настроен весьма оптимистично. Он уверен, что ваша жена полностью выздоровеет, это лишь вопрос времени. Считается, что в этом нет ничего необычного, когда молодые женщины после родов имеют проблемы с нервами. А у вашей жены были еще и дополнительные проблемы: ваш арест и…

— Мое решение окончательное, господин капитан, — перебил его Дорфрихтер с легким нетерпением в голосе. — Даже если бы она завтра была бы здорова, даже если бы она меня заверила, что не хочет развода, — я хочу, чтобы она его получила! Ее мать права. Она должна как можно скорее покинуть страну и поселиться где-нибудь, где ее не знают. Марианна слишком молода, чтобы похоронить себя под теми руинами, которые остались от нашей совместной жизни. — После краткого молчания он добавил: — В любом случае, благодарю вас за ваше дружеское участие, господин капитан.

Это было новым: впервые — «благодарю вас», и это прозвучало так, как будто он это говорил всерьез. Не было ли это поднятием белого флага капитуляции? Любой другой на месте Кунце немедленно пригласил бы свидетеля и писца, чтобы подвергнуть заключенного перекрестному допросу. Но Кунце опустил руку, протянутую к звонку. Он не мог заставить себя стрелять по цели, которую представлял собой сидевший против него человек.

— Я думаю, вам нужно сейчас вернуться в вашу камеру, — сказал он и предложил Дорфрихтеру сигарету. — Вам нужно успокоиться.

Было почти заполночь, когда капитану позвонил дежурный тюремный врач и поставил его в известность, что заключенный из камеры номер шесть попросил снотворное. Это была первая такого рода просьба. Кунце поблагодарил врача за звонок. По-хорошему, он и сам был бы непрочь попросить то же самое.