— Готов,— сказал Лепехин, наклоняясь над завхозом и выкручивая карабин из мертвых рук.— А кабы не поспел— кранты тебе. Хорь.

— Молоток,— сказал Хорь, утирая крупный пот на лбу.— В самое время. Видал, что фраер хотел? Дух из меня вышибить.

— Пашка прослюнил, сука! — сказал Лепехин.— Пришить надо.

— Суке — сучья и смерть,— подтвердил Хорь, все еще тяжело дыша.— Что делать будем?

— Карабин есть,— сказал Лепехин.— Кончаем всех, и ходу — к Охотке. У Порхова с Альбиной два карабина и винт. Их надо первыми брать.

Хорь встал, посмотрел на небо. Там медленно растекалась заря.

— Часов пять,— определил он.— Время есть, пошли.

Они зашагали между лиственницами и кустами стланника вниз.

— Нам бы до Охотки добраться,— размышлял Хорь,— там столько машин, затеряемся. Дальше можно по тракту. На Иркутск или к Хабаровску.

— Че-го? — сказал Лепехин, рывком останавливая его.— Эт-ты как же надумал? А меня спросил? В Китай пойдем.

— В Ки-та-ай? — изумленно переспросил Хорь,— Я по-китайски ни бум-бум, заблужусь еще.

— Зачем тогда на Охотку повертывать? — спросил Лепехин,— Я и думал: ты со мной.

— Нет, кореш,— замотал головой Хорь,— до Охотки нам на пару надо, а уж дальше у каждого своя дорога.

Лепехин долго оглядывал ближние сосны, потом сказал:

— Лады. Мне-то что! Твое дело. Пымают, все одно —хана. А я в Китай.

— Как знаешь,— сказал Хорь.— Как приходим, я в нашу палатку, а ты на стрёме. Подымаем своих и берем начальство.

Они спустились к самому ручью и, прячась за деревьями, вышли к табору. Хорь подождал, пока Лепехин, мягко ступая, станет за палаткой Порхова, и нырнул в общую. Алеха-возчик уже вставал, натягивал сапоги, давя на лице мошку. Хорь растормошил Амети-стова и Глиста, шепнул им, чтобы выходили.

— Чо в такую рань шасташь? — спросил Чалдон.— Не на охоту, паря?

— На охоту,— буркнул Хорь и выскочил из палатки.

Через минуту вышли Глист и Аметистов, которого приятели за красоту звали Актером.

— Выйдет Алеха, за ним,— приказал шепотом Хорь.— Никуда от него. Мы начали.

Он прошел до палатки Порхова, ощупал тесемки полога. Они были развязаны. Оглянулся. Насупленный Лепехин ждал позади, держа карабин на изготовку. Хорь откинул полог и вошел. В отверстие для трубы струился свет. Один спальник лежал у стенки палатки, в другом кто-то спал. Хорь огляделся. Карабин стоял в углу, прогибая своим весом парусину. Он, неслышно ступая, подскочил к нему и, схватив, показал Лепехину. Тот недоумевающе пялился на второй спальник. Кого-то одного не было. Лепехин шагнул к сложенной на чурбаке одежде, разворошил ее. К ремню была подвешена кобура. Лепехин открыл ее и вынул «ТТ». В это время спальник заколыхался, и Альбина вынырнула из вкладыша. Черные волосы сбились у нее на лбу, она отвела их.

— Что случилось?—спросила она.— Где Порхов?

— Это мы у вас спросим, где он,— сказал Лепехин, подходя вплотную к спальнику и глядя на нее сверху.

— Что такое? — с неуместной надменностью спросила она,— Что вы тут делаете, Лепехин?

Она села, придерживая на плечах вкладыш.

— Кто разрешил вам брать оружие?

— Ты, девка, не пыжься,— сказал ей Хорь, направляясь к выходу.— Скидывай портки, власть переменилась!

Лепехин, стоя над женщиной, медленно и жестоко улыбался, растягивая толстые губы.

— Что, Альбина Казимировна,— сказал он,— непонятно? Погоди, то ли еще будет?

Женщина смотрела снизу, оцепенев.

— Лепехин!.— позвал Хорь. Тот выскочил из палатки. Перед дымокуром сидел на корточках Алеха-возчик, раздувал дымок, над ним стояли Глист, Актер и Хорь. У Актера в руках , был пистолет. Хорь держал карабин. Лепехин подошел.

— И гляди,— говорил Хорь своим тихим голосом.— Крикнешь — считай, нету тебя на свете.

— Не пужай,— сказал Алеха-возчик, вставая.— Пужаные мы.— Он шагнул было к палатке, но дорогу ему загородил Актер.

— Ты уж с нами побудь,—посоветовал он, играя пистолетом,— а то как бы чего не вышло.

Послышался конский топот. Все обернулись к гольцу. Сверху галопом шел вороной. На нем высилась фигура начальника.

— Вот будет потеха!—захохотал Актер. Он оттянул предохранитель и дослал патрон в ствол.

Порхов спрыгнул с коня, бросил повод и вдруг увидел винтовки в руках Лепехина и Хоря, пистолет у Актера.

— Что тут происходит?—спросил он, делая шаг к ним.

— Пистолет-то с собой, начальник? — спросил Лепехин, укладывая на плечо приклад.— А ну брось его на землю!

Порхов дернул рукой, и тут же три выстрела ударили в утренней тишине, три пули взрыли землю у его сапога. Он подпрыгнул.

— Не нравится!—с удовольствием сказал Хорь.— Отстегни пояс, фраер!

Порхов смотрел на них. Лицо его стало серым.

— Ну! — заорал Лепехин, целясь.— Бросай ремень, падло!

Порхов вспотел. Он смотрел в дула, направленные на него, и мучительно что-то решал. Актер резко обернулся, повел прижатым к бедру пистолетом. Полуодетые канавщики, вылезшие на выстрелы из палатки, шарахнулись обратно.

— Бросай ремень, сука! — теперь выстрелил Хорь. Порхов снова подпрыгнул.

Все трое, крича и веселясь, стали расстреливать землю у его подошв. Не успевая сдерживать инстинкт тела, Порхов все прыгал. Глаза его почти вылезли из орбит. Пот капал с лица.

— Алексей! — услышал он вдруг и увидел стоящую у палатки Альбину,— Алеша! Не смей унижаться перед ними!

Актер хохоча выстрелил в ее сторону. Но Альбина не дрогнула. В парусине палатки задымилась дыра. Лепехин и Хорь снова стали целиться в Порхова. У самых его ног рвануло землю, но Алексей Никитич не пошевелился. Тогда Хорь понял, что дело может затянуться. Он кинулся к Порхову и, пока тот все еще стоял парализованный происшедшим, сорвал с него пояс с кобурой. Актер втолкнул в палатку Альбину. Хорь заставил последовать за ней Порхова. Потом двинулись к провиантской палатке совещаться.

Возле нее бродили стреноженные лошади, чернело вчерашнее огневище. Хорь закинул полог, и золотой параллелограмм света упал на тюки и ящики, наваленные внутри двумя огромными грудами.

— Поглядим, чего тут у него было,— сказал Лепехин.

— Мука! — объявил он.— Гречка! Рис! Сольца! Это правильно, это Корнилыч молодец! — Он захохотал.— Для нас припасал. Начальство-то, Хорь, заботливое у нас было.

Хорь сидел почти в полусне. Он сейчас вспоминал сорок четвертый год, когда погорел с корешами на банке. Нюхали вокруг они две недели. По банкам в это время мало кто работал: давали за это «вышку». Время строгое, военное, про амнистию — никаких разговоров. Кое-кто из корешей дрейфил. Но он верил в свой фарт. Четыре года он уже шлялся на свободе, хотя за ним шел срок «десятка» и добавка за побег в сороковом, на четвертом году отбытия наказания. «Ксива» на этот раз была в лучшем виде. Паспорт и белый билет — он всегда добывал себе белый, чтоб не попасть под военный трибунал,— чище не придумаешь.

Банк они чистили на рассвете. Милиционера тяпнули по черепку, но не до «летального исхода», как выразился Профессор — лучший из медвежатников, встреченных им за все время веселой жизни. Они работали четко. У банка ждал военный грузовик. Один из шайки состоял при штабе округа. Подвел случай. В тумане не заметил патруль, и солдаты вышли прямо на них. Профессор после первого окрика побежал, это их и завалило. Он до сих пор помнит то ощущение странного спокойствия, когда из рассветного морозного тумана вывалилось четверо в полушубках, треухах и валенках, с автоматами на ремнях. Он уверенно шагнул им навстречу, у него был липовый документ на вывоз семисот тысяч денег на нужды Уральского добровольческого корпуса. Но Профессор, вынесший из дверей банка ящик, увидел четверых одновременно с ним, бросил ящик на мостовую и побежал. После третьего окрика его срубили из автомата, а остальных взяли, кроме Ежа. Тот попытался пришить финкой конвоира, но второй сторожил его сзади и убил на месте.

Спасло Хоря, что кореши не раскололись. Все дружно указывали на Профессора как на организатора. Все написали прощения о помиловании с просьбой отправить их на фронт. «Чтобы своей кровью»,— как писалось в то время,— и все такое... Но он схлопотал четвертак. Однако на прежнюю его фамилию не вышли. И чудно. Отпечатки у них были. Видно, война многое запутала. К тому же данные о Барышеве были в Ленинграде, а мало ли что там произошло в блокаду! Он же теперь был Коляскин. Попробуй угадай.

— Жратвы на два месяца, не меньше! — сказал, подходя и садясь, Лепехин.— Давай решать.

Хорь только взглянул на него и опять задумался. Лепехин ему помог. Сегодня спас. Иначе завхоз мог и пристукнуть. Чудило, из-за Пашки... Нашел из-за кого.

— Где шестерка-то? — спросил он.

— Кто? — спросил Лепехин, поглаживая приклад карабина.— Глист? На стреме. Сам же поставил.

— Пашка где?

— А-а!—Лепехин усмехнулся.— Сбег, курва! Иначе где ему быть? Знает, платить приходит срок.

— Плохо,— сказал Хорь.— Дрек наше дело.

— Не боись.— Лепехин сощурил и без того маленькие глаза.— До милиции не добежит. Мы скорее того в Китае будем.

— Эти разговорчики, кореш, для грудных запаси,— хохотнул Хорь.— Я, братишка, советский. Нет мне резону отсюда сматываться.— Он стал серьезен.— Ты, Лепеха, пойми. Тебе выгоднее со мной идти. А тогда маршрут иной. На Охотку, может, даже хуже, чем на Читу. Подальше, зато со смыслом. У меня кореша как грибы: что под березой, что под осиной. В Чите, Иркутске, Томске, по всей Железке и в Питере, и в Москве.

— Слушай сюда, Хорь,— сказал Лепехин, сверля его кабаньими глазками,— я тебя в деле видел в скажу: меня ты не стоишь. На хитрости ты скор, а на сполнение — не ловок. Я это тебе не так говорю, я на войне четыре года отмахал, унтер-офицером был, а все твои штуки с войной не сравнятся. Говорю тебе так: я пойду на Охотку, а на Читу — без меня пойдешь. Я иду на Охотку, и Актер со мной. Вдвоем идем — проводник нужен. Алеху с собой берем и штук пять лошадей— не мене. Вот так я это дело понимаю.

Хорь, причмокивая губами, слушал Лепехина с видом полного равнодушия. На самом же деле он был оскорблен до глубины души. Этого типа он выволок из лагеря. Без его связей, без его работы он и сейчас бы гнил там, за проволокой.

— Власовец вонючий,— сказал он сквозь зубы,— мало вам русские харю-то кровью умыли. Сволочь ты. Кто послал корешей в Иркутск, чтоб тебе «ксиву» оформили? Кто уговорил «отпускных», чтоб они подрядились в партию? Кто плановал над побегом? Кто своего добился? Ты, вошь тифозная?

Лепехин не отвел взгляда, и взгляд этот был тяжелый, завораживающий.

— Что было, то было, Хорь,— сказал он и притянул карабин поближе к бедру.— А теперь, как я скажу, так и будет. И ты не рыпайся, паскуда,— он вскочил одновременно с Хорем, и ствол карабина, упершись тому в грудь, заставил Хоря сесть.— Хочешь войну со мной начать? Тут морга нет, так сгниешь.

Хорь молча разглядывал Лепехина. Вышло не так, как он ожидал. Кореш становился врагом. А это всегда опасно. Надо было торговаться. Ссориться с Лепехиным не время.

Затопали сапоги, в отверстие взглянула голова Глиста.

— Хорь,— сказал он, облизывая губы.— Тут эти... канавщики... просят, чтоб их до ветру пустили. Как скажешь?

— Пущай под себя ходят,— угрюмо пробормотал Лепехин.— Недолго им землю марать.

— А потом,— полюбопытствовал Глист,— отпустим их или как?

— Отпусти,— сказал Лепехин,— милосерд больно, зелень! А кого потом в свидетели позовут?

— Пришить я их не дам,— сказал Хорь холодно и уперся взглядом в Лепехина.— Ты, скотобаза, в Китай попрешь, а нам тут работать. Нас возьмут — я за всю мокреть ответчик? Или он? — Хорь кивнул на обомлевшего от его слов Глиста.— Чтоб «вышка» сразу?. С нами они пойдут.

— Правильно,— завопил Глист,— да и веселей! И дорогу они знают!

— Цыц,— рявкнул Лепехин.— Пошел отсюда!

Глист исчез и тут же всунулся опять.

— Так до ветру-то пускать?

— По одному,—сказал Хорь,— и под охраной. Актер пусть водит, а ты сторожи.

Глист исчез. Затопали, удаляясь, сапоги.

— Вот так, Лепехин,— сказал Хорь,— шуму от тебя много, толку нет. Все пойдут со мной. Под охраной. Под Читой мы их бросим где-нибудь, подальше от жилья. Но пришить — не дам. А ты как знаешь.

— Ухожу,— встал Лепехин.— Я б и тебя, шкуру, мог бы зараз на тот свет отправить,— он похлопал по прикладу,— да живи! Хрен с тобой.

Хорь, скрывая озлобление, следил, как он идет к выходу. С Лепехиным расставаться ему было нельзя. Такой в тайге лучше десяти Глистов.

— Ладно,— сказал он, когда Лепехин уже наклонился выходить,— мир. Давай столкуемся.

Лепехин остановился и посмотрел на него от входа, напружив жилистую красную шею.

— По-божески,— пояснил Хорь,— я тебе, ты мне. Садись.

Лепехин вернулся и уселся, недоверчиво глядя на него.

— Раз тебе всюду крышка и только Китай — щель, пойдем на Охотку. Но пойдем все,— сказал Хорь.—- На границе, коли тихо пойдет, я тебе канавщиков отдам, что хочешь с ними делай. Но до тех пор, пока они со мной, они будут живы.

— Будь по-твоёму,— согласился Лепехин.— Но коли схитришь, гляди.

Лепехин вышел. Хорь прикинул: первое — надо потолковать с канавщиками. Тут надо не мазать. Работать точно. Чтоб вокруг Порхова и Альбины не гуртовались. Припугнуть. Лепехин в этом очень пригодится. Страх нужен. Без него могут что-нибудь отчубучить.

— Глист! —позвал он.

Прибежал потный Глист. Всунул длинногубое большеглазое лицо.

— Звали?

Хорь помедлил. Он с удовольствием смотрел в бледное растерянно-почтительное лицо Глиста. Раньше ом для него был просто Хорь и только. Теперь Глист называл его на «вы».

— Ты теперь адъютант мой,— сказал он со значением в голосе.— Официальный человек, понял? — он усмехнулся.— Я тут главный, а ты мой самый важный исполнитель.

Глист довольно заулыбался, вдруг зажегся краской и захохотал.

— Сходи, объяви в палатке. Буду с канавщиками беседовать. Как они там?

— Молчат.

— Шепчутся?

— Нет. Молчат. Вздыхают. Только Седой с Колесниковым трепались.

— О чем?

— О научном. Непонятно: эволюция — революция.

— Ясно. Ты с ними теперь — на два шага, не ближе. Власть переменилась. Теперь ты навроде на вышке, а они вроде как мы в лагере. Ты орать можешь?

— И орать, а чуть что — по морде.

— Так вот, собери их сейчас для беседы. Скажи Лепехину, что и его зову. Потом заседлай мне лошадь. И Актеру скажи. Теперь мы на коне. А бывшее начальство пешком потопает.

Они вошли в палатку: первым — Хорь, за ним — Лепехин, потом любопытствующие Глист и Актер, но Хорь тут же приказал им готовить лошадей, и тем пришлось покориться.

Канавщики сидели на спальниках. Шумов что-то зашивал. Чалдон смолил самокрутку. Седой и Колесников беседовали. Санька в углу опустил голову на руки, Алеха-возчик копошился в своем «сидоре». Альбина бледная, но спокойная встретила вошедших прямым, как выстрел, взглядом и отвела глаза. У самой стенки лежал, глядя вверх, Порхов, неподалеку от него по-татарски примостился Нерубайлов.

— Здорово, ребята,— сказал Хорь, подвигая себе чурбак и садясь.

Лепехин сгорбился рядом, опираясь грудью на карабин. Канавщики сидели в прежних позах, никто не ответил ему.

— Еще раз попробуем,— сказал он весело, но начиная закипать:

— Здорово, ребятки!

— Здоров, однако, коли не шутишь,— сказал Чалдон, глядя на него в упор.

— Я ведь к вам по делу, ребятки,— опять заулыбался Хорь.— Пришел политинформацию делать.

Седой, переглянувшись с Колесниковым, покачал головой. Алеха-возчик вдруг хихикнул. Это ободрило Хоря.

— Чтоб все ясно было: мы тут устроили небольшой бунт. Вез этого никак нельзя, пусть простит бывшее начальство..

— Почему оно бывшее? — спросил Чалдон.

— Потому как власть переменилась,— пояснил Хорь, не обижаясь.— Хотели мы немного подождать, да один больно ретивый попался...— Он помолчал, оглядывая всех. «Говорить или не говорить о завхозе? Пока, пожалуй, не надо».— Мы, кореша, народ веселый, сидели за колючкой, не нравилось нам там. Порешили положение это переменить. И переменили. Хотели в партию вписаться, да потом тихо-мирно исчезнуть, да начальство попалось уж больно строгое, чуть было на тот свет не отправило. Решили мы действовать: и себя выручить, и вас!

— От чего ж ты нас-то выручил, однако? — спросил Чалдон,— От получки, что ли?

Санька хихикнул, Нерубайлов громко и демонстративно рассмеялся.

Хорь нахмурился.

— Хмырь вот этот,— он ткнул рукой в сторону Порхова,— вас чуть не на верную гибель вел. А вы, как собаки, по его следу бежали... Мы это дело поломали. Теперь с нами пойдете.

— Государственный переворот,— с интересом посмотрел на Хоря Седой.

— Полная революция,— подтвердил Хорь,— теперь других будете слушаться...

— Это кого же? — спросил Нерубайлов.

— Нас,— сказал, стервенея, Хорь.— И ты, серая твоя душа, гляди у меня. Будешь передо мной на цыпочках ходить, я тебе, может, и прощу, а нет — разговор короткий. Вон Лепехин это дело хорошо умеет. Завхоз у вас бойкий был, пришлось в бессрочную командировку отправить.— Хорь оглядел всех.  Альбина смотрела с вызовом, Чалдон, прищурившись, Нерубайлов, усмехаясь. Алеха-возчик все еще рылся в своем мешке. Санька весь дрожал от ненависти и тянулся к нему взглядом, словно прицеливался. «Этого пацана надо сторожить покрепче»,— отметил Хорь. Порхов, как и раньше, смотрел вверх, Шумов — шил.

— Я, кореша, оратор плохой,— сказал он, вставая.— Но без лишних слов упреждаю: какой шухер или побег — пришить нам не впервой. Так что — дело ваше, выбирайте.

— Собирай пожитки! — скомандовал Лепехин.— Убирай палатки! Двадцать минут на сборы.

Хорь подошел к лошадям, выбрал себе порховского Вороного, погладил по храпу, лошадь отдернула морду. Он усмехнулся. Не признает. Ничего, признает. Он потянул ее за повод, поставил ногу на стремя и сел в седло. Он сидел высоко над землей и смотрел, как медленно движутся люди, жизнь которых Зависела теперь от него. Он думал о том, что судьба — индейка, никогда не найдешь концов. А кто знает, может быть, он, Хорь, блатной, законник, известный бандит, по милицейским досье, рожден был для власти я почета? Если так, то эта минута наступила.

После недолгих переговоров Алеха-возчик согласился вывести их к Охотке. Он шел впереди, направляя лошадей, к нему был приставлен Актер. За ними, горбясь под своими мешками, брели остальные. Лопаты и кайла у них были отобраны и навьючены на лошадей. Позади всех ехал Хорь. Лепехин и Глист контролировали всю колонну. Хорь видел, что даже угрюмому Лепехину нравится его новая роль. Арестант всегда мечтает быть тюремщиком, каторжник — конвойным. Люди брели медленно, переговаривались, оглядываясь, и это в глубине души возмущало Хоря.

Но путь предстоял долгий, и он не хотел терять привычных отношений с канавщиками, однако зорко следил за тем, кто с кем и как разговаривает. Он знал, что попытки возмущения будут, и готовился их пресечь в зародыше. Главной опасностью было, конечно, бывшее начальство. От него можно ждать чего угодно. Но пока Порхов брел последним, низко склонив под тяжестью вещмешка голову, Альбина шла в середине цепочки, ни тот, ни другая никого ни на что не подстрекали. Хорь уже решил, как поступить с ними, и сейчас выжидал только случая.

...Впереди внезапно остановился, поджидая его, Седой, Хорь сунул руку в карман. Этот едва ли способен на что решительное, но все-таки.

Соловово дождался его и пошел рядом с лошадью.

— Скажите, вы к границе?

— А ты что в Китае потерял? — спросил, усмехаясь, Хорь.— Тут, что ли, надоело?

— А вы точно — в Китай?

Он погнал лошадь, не отвечая. Позади слышно было, как возмутился Колесников:

— Викентьич, с ума сошел? Неужели — предатель? А я-то с тобой!..

Успокаивая, зажурчал голос Соловово.

«Седой нам, видно, не враг»,— размышлял Хорь, покачиваясь в седле.

— Привал, что ли, Хорь? — спросил подъехавший Лепехин.— Надо кашевара назначить. Он усмехнулся: — Может, Порхова?

Хорь захохотал. Унизить бывшее начальство — благое дело, но варить он наверняка не умеет, а жрать надо всем. Кашевар должен быть понятливым мужиком и работать с охоткой.

— Федор,— крикнул он Шумову, устроившемуся у костра.— Кашеваром будешь. Лепехин тебе сейчас твои запасы покажет. Еще нам караульные нужны.— Он прошелся по траве, с удовольствием ощущая себя вершителем чужих судеб, повернулся к Лепехину.— Насчет чего-чего, а насчет охраны у тебя черепок варит.

— Начальник конвоя,— усмехнулся Лепехин, и Хорь понял, что тому тоже нравится его новая роль.— Айда к огню. Послушаем, что треплют.

У костра ораторствовал Глист.

— Хорь — битый. Все знает. Четверых корешей выпускали. Отбили они срок по тем же делам. Хорь им и сказал, чтоб нанялись в партию. Они и нанялись. А тут Пашка выходит. Шестерка известная, весь лагерь его знал. За марафет в полынью кинется, глаз кому хошь вырвет. Хорь и сказал ему, чтоб ждал нас тоже. Бежали мы. Пошли тайгой. Усть-Юган — он на северо-востоке, там нас меньше ждали, да идти-то семьдесят километров. Успели за день. Как раз в лагере начальство паникует, а мы здесь уже. И все точно подгадано, партия или нонче, или завтра выйдет. Нашли Пашку, потрясли его, он и замолвил словечко перед братом, «ксиву» нам четверо те передали, а сами смотались. Так и попали к вам в кореша, то-то небось довольны.— Глист расхохотался, оглядывая всех близко поставленными глазами.— Ловко, а?

— Ловко,— задумчиво сказал Чалдон,— ловко, паря, это точно.— Остальные молчали. Хорь оглядел сумрачные лица и увидел, что на запястье руки Порхова блеснули часы. Он встал и движением головы позвал за собой Лепехина. Тот пошел за ним не очень охотно. «Ничего, и тебя выучим»,— думал Хорь, направляясь к костру.

— Карабин приготовь,— сказал он Аметистову, играя пистолетом.— Как бы чего не вышло.

Лепехин остановился позади Порхова. Тот сидел, обхватив руками плечи, глядя на огонь, сидел отдельно от всех остальных, и это нравилось Хорю. Никто не заговаривал с бывшим начальником, даже его жена. И тот, видно, не очень стремился с кем-нибудь общаться.

— Эй, начальник! — обратился к Порхову Лепехин.— Дай-ка мне твои часики!

— Часы тебе? — зло спросил Порхов, глядя на Лепехина. Отстегнул ремень и снял часы.— На, возьми! — Он швырнул часы на траву и тут же ударил по ним каблуком. Раздался хруст. Лепехин рванулся и ударил Порхова по лицу, потом прикладом карабина по голове и, когда тот упал, начал избивать его ногами.

— Сволочь! — вскочил Санька. Глаза его слепила ненависть, приподнялся и Нерубайлов. Чалдон и Колесников встали, как один.

— Сесть! — крикнул Хорь и выстрелил в воздух.— Брось его, Лепехин!

Под дулами карабинов все сели. Один Санька, глухо ворча, стоял и с вызовом глядел на Лепехина. Чалдон и Колесников рывком посадили забившуюся в их руках Альбину. Порхов катался по земле. Лепехин подошел, держа карабин под мышкой,