— Что? Привет, mon ami.
— Пап, помоги мне завязать галстук.
— А который час?
Мама перевернулась и стянула с глаз повязку:
— Мэтью, уже ночь.
— Я не умею его завязывать. Можно я включу свет?
Я нажал на клавишу, и они оба застонали, а потом папа, зевая, сказал:
— Обычно сначала надевают рубашку.
— Я хочу потренироваться.
— Потренируемся утром. Перед уходом на работу. — Он перевернулся на другой бок и натянул на голову одеяло. — Ночь на дворе — иди спать.
Я выключил свет и вернулся в свою комнату сражаться с узлом — уснуть в таком взвинченном состоянии все равно бы не получилось. Но скоро мама пришла посидеть со мной. Я знал, что так будет. Что если я их разбужу, она придет ко мне.
— Милый, тебе надо поспать.
— А если никто не захочет со мной дружить?
Не знаю, кто больше волновался из-за моего возвращения в школу: она или я. Однако она пила маленькие желтые таблетки, и это немного притупляло эмоции.
— Конечно, захотят. — Она пригладила мне волосы за ухом, как маленькому. — Я нисколько не сомневаюсь.
— А вдруг не захотят?
Она рассказала мне историю о том, как она первый раз пошла в старшую школу, а во время летних каникул сломала руку, поэтому рука у нее была в гипсе. Она сказала, что почти никого не знала, но все они были в одинаковой ситуации. К обеду ее гипс был почти весь исписан приветствиями от новых друзей.
— А что было потом?
— У тебя тут холодно, пусти меня под одеяло.
Я подвинулся, чтобы она могла лечь рядом со мной.
— Сейчас будет самое интересное, — сказала она, устраиваясь на подушке. — Одна из воспитательниц заметила мой исписанный гипс и решила, что я заслуживаю наказания за неподобающий внешний вид. Так что в первый же день я отправилась в кабинет к директрисе, которая поблагодарила воспитательницу за бдительность, а потом посмотрела на мой гипс, взяла ручку и написала: «Добро пожаловать в среднюю школу Фэйрфилд».
Хорошая история, как мне кажется.
Если, конечно, это правда.
К ЧЕРТУ
Последние несколько дней я как-то неважно себя чувствую.
Задача оказалась гораздо труднее, чем я предполагал. Думать о прошлом — все равно что раскапывать могилы.
Время от времени мы хороним воспоминания, в которых уже не нуждаемся. В летнем кемпинге «Оушн Коув» мы находим небольшой клочок травы за мусорными баками или дальше по дорожке, рядом с душевыми кабинками, отбираем те воспоминания, которые нам нужны, и хороним остальное.
Но приходить сюда три раза в неделю, по понедельникам, средам и пятницам, и проводить полжизни с ПСИХАМИ вроде Вероники, или того азиатского вида парня из комнаты отдыха, который рассовывает по карманам кусочки пазлов и раскачивается вперед и назад, как маятник, или той тощей СУКИ, которая скачет по коридору, распевая: «Господь, спаситель мой», когда я хочу сосредоточиться, но не могу, потому что от той дряни, которую мне здесь колют, я начинаю дергаться и капать слюной на гребаную клавиатуру… Просто это оказалось труднее, чем я думал.
— Но, вообще-то, мам, это ведь не то же самое…
— Ну, в каком-то смысле…
— Нет. Совсем не то же самое. Начать с того, что бабушка Ну не забирала тебя из школы и ты не просидела целый год дома, нарочно делая ошибки в тетрадях и гадая, потащат…
— Нет, Мэтью. Я не…
— Гадая, потащат ли тебя в очередной раз к врачу на глазах у всей школы и будут ли на тебя показывать пальцем…
— Мэтью, пожалуйста…
— Показывать пальцем…
— Все было не так.
— Все было именно так. И это ты во всем виновата. И теперь я должен снова туда идти. Мне плевать на тех, кто меня не знает. И меня не волнует, напишут на этом дурацком гипсе что-нибудь или нет. Я не…
— Мэтью, пожалуйста, послушай меня.
Она попыталась обнять меня, но я вырвался.
— Нет, я не желаю тебя слушать. И никогда больше не буду тебя слушать. Мне плевать, что ты думаешь.
— Тебе надо поспать, Мэтт.
Она стояла, чуть покачиваясь, и вдруг посмотрела на меня, как смотрят вниз с обрыва.
Оставалось сказать еще одну вещь, но мне хотелось произнести это спокойно, без крика. Каждое слово прозвучало туго натянутым шепотом:
— Я тебя ненавижу.
Мама тихо закрыла за собой дверь комнаты.