Рисование — это способ быть в другом месте.

Мама принесла мне новый блокнот, и правильные карандаши, и перьевые ручки. Поэтому, когда я не курил и не пытался уснуть, я рисовал по памяти всякие наброски.

Я неплохо рисую. Маме даже кажется, что я рисую прекрасно. Дома у нее полный ящик моих картин и историй. Она хранит их с той поры, когда я был еще маленьким.

На ее юбилей — пятьдесят лет — я хотел сделать для нее что-нибудь особенное. Мне было пятнадцать, и я осознавал, что такой сын, как я, совсем не подарок. Мне хотелось сказать ей, что я ее люблю, и тогда для меня это было важно. Я решил нарисовать ее портрет, но когда я поделился этой идеей с папой, он сказал:

— Мне кажется, она бы предпочла наш семейный портрет.

Я знал, что он прав, и стал думать, как это сделать. Моя идея была — изобразить всех нас сидящими вместе на диване, но мне хотелось устроить сюрприз, поэтому я стал заходить в гостиную, когда она там смотрела телевизор или читала, и делать наброски, чтобы запомнить детали: как она держит голову, слегка наклонив ее на одну сторону, как скрещивает ноги, подложив ступню под лодыжку.

Мне кажется, личность скрывается именно за этими деталями, и если их точно ухватить, вы увидите самого человека.

После смерти Саймона прошло уже много времени, и не то чтобы мы каждый день его вспоминали. Ну, может, мама и вспоминала, а я, конечно же, нет. Совсем не так, как сейчас. Но я решил, что на семейном портрете он тоже должен присутствовать.

В конце концов я придумал штуку, которой очень горжусь, а со мной это бывает редко. Я взял одну из стоявших на камине фотографий Саймона, ту, на которой он гордо улыбается в своей новой школьной форме, и нарисовал ее на маленьком столике у дивана, куда мы кладем газеты. Маму я посадил рядом с ним, а себя — между ней и папой. Мамины скрещенные ноги получились у меня просто отлично, а папу я нарисовал прикусившим нижнюю губу, как он делает, когда старается сосредоточиться. Автопортрет — это самое трудное, надо ухватить свой собственный характер или хотя бы иметь о нем представление. Я долго думал и решил изобразить себя с блокнотом на коленях, рисующим какую-то картину. Если вы внимательно присмотритесь, то увидите верхний край картины — это как раз наш семейный портрет.

Мне кажется, именно этим я сейчас и занимаюсь: вписываю себя в свою собственную историю и рассказываю ее изнутри.

В больнице я сидел в саду и рисовал свою квартиру. Я представил себе кухню и изобразил ее целиком, с оббитым кафелем и вздувшимися обоями. Бабушка Ну стоит у раковины и чистит овощи, на стойке валяется пачка ее сигарет с ментолом. Когда я рисую картины по памяти, мне важно представлять себе, где бы я стоял, если бы действительно был там. Я стою в гостиной, меня не видно. Я даже изобразил с одной стороны кусочек дверного проема. Получилось неплохо, и я так ушел мыслями в свое занятие, что не заметил, что еще одна пациентка внимательно на меня смотрит.

Мне кажется, ее звали Джессика. Она сказала, что ей нравится моя картина, и не мог бы я нарисовать ее тоже?

Когда рисуешь то, что видишь перед собой, а не в воображении, ты все время чувствуешь, где находишься в этот момент. Не знаю, может, это и бессмысленно, но это правда.

У Джессики когда-то была дочка по имени Лилли, но Лилли была злом. Так сказала Джессика, когда объясняла, откуда у нее шрамы. Она пригласила меня в свою палату и задернула шторы. Я сказал, что мне будет легче рисовать ее при естественном свете, но она расстегнула блузку и сняла лифчик, и мы какое-то время сидели молча.

Я мог бы рисовать других пациентов, например, Тэмми в ее розовом халате, прижимающую к груди плюшевого медведя. И она будет в восторге от того, что ее заметили. Я мог бы нарисовать мужчину, который каждые десять минут проверяет, нет ли в его ботинках подслушивающих устройств, или запечатлеть метания Юэна, когда он бросается на стены в поисках острых ощущений. Я мог бы нарисовать Сьюзен, которая за обедом собирает солонки со всех столов, пока Алекс не начинает орать, чтобы она прекратила это делать, и они потом еще час дуются друг на друга. А еще засаленные волосы Шрины, которые она вырывала у себя клоками и разбрасывала по всем горизонтальным поверхностям. Я мог ее нарисовать, ухватив ту часть ее личности, которую она оставляла после себя.

В отделении было девятнадцать коек: новые пациенты поступали, старые выписывались, как в безумном отеле. Я мог нарисовать их всех. Но нарисовал только Джессику. Я нарисовал ее полуобнаженной в полумраке ее палаты. Я нарисовал ее шрамы. Она выкормила дьявола грудью, а потом отрезала боль.

— Здорово! Спасибо, Мэтт.

— На здоровье.

— Мне очень нравится.

— Я рад.

Мне не хотелось помнить, где я нахожусь, чувствовать, что я здесь. Я не стал рисовать никого из пациентов, не стал рисовать кабинет дежурной медсестры и ее саму с моим рисунком в руках, неодобрительно качающую головой.

— Она сказала, что ей понравилось, — слабо запротестовал я.

— Не в этом дело, Мэтью.

— Она сама попросила.

— Она испытывала давление. Она нездорова.

— Это полная херня.

— Я бы попросила тебя выбирать выражения.

— Но это все равно херня. Я даже не хотел рисовать эту суку.

— Хватит, Мэтью. Никто тебе не предъявляет претензий. Речь идет о допустимых пределах. Здесь все проходят лечение, включая тебя. Я прошу тебя больше не заходить в палаты к другим больным, даже если тебя пригласят.

— Она пригласила.

— И я прошу тебя не рисовать портреты других пациентов. Между нами говоря, я вижу, что ты талантлив.

— Вот только этого не надо, пожалуйста.

— Ну…

— Не надо. Как-нибудь обойдусь. И не хочу я больше никого тут рисовать. Я сам так решил. Мне и в тот раз не хотелось.

— Хорошо. Будем считать, что мы договорились. И Мэтт, я вовсе не собиралась тебя отчитывать.

— Я могу идти?

— Конечно.

Я нарисовал бабушку Ну на моей кухне и скамейку в саду, где мы сидели с Джейкобом, когда прогуливали школу. Я рисовал мир за стенами больницы. Если вы придете в гости к моим родителям, то увидите наш семейный портрет над камином. Маме он понравился. Рисование — это способ перенестись в другое место.