Как это начиналось

Ой, ладно, я вас умоляю! Ну, побейте меня по пушистым лапкам-царапкам. Я всё испортил.

Зато какое было шоу!

Так и быть! Отдерите меня за хвост! Я же самый настоящий преступник. И что вы будете со мной делать по этому поводу? Конфискуете мою миску и скажете: «Ай-яй-яй, гадкий, гадкий кот!»?

От нас, от котов, вроде и не требуется чётко выполнять команду «рядом!», делать только то, что велено, и преданно заглядывать вам в глаза: мол, не принести ли тапочек или ещё чего-нибудь?

У нас, котов, своя жизнь. Мне нравится управлять своей жизнью. И меня отнюдь не тяготит одиночество, когда всё семейство уезжает в отпуск.

— О, Таффи! — волновалась Элли, сжимая меня в объятиях на прощание. Мой холодный взгляд весьма ясно выражал мысль: «Осторожно, Элл! Не увлекайся, а то поцарапаю». — О, Таффи! Нас целую неделю не будет!

Целую неделю? Волшебные слова! Целую неделю млеть на солнышке среди цветов, не вздрагивая от воплей мамы Элли: «Таффи! Брысь оттуда! Все грядки мне помял!»

Целую неделю валяться на телевизоре, не выслушивая ворчание папы Элли: «Таффи! Хвост убери! Ворота загородил!»

И главное — целую неделю меня не будут пеленать и заталкивать в старую соломенную корзину, которую Элли и её соседка-плакса по имени Мелани приспособили под колыбельку, чтобы баюкать и тискать меня.

— Ох, Элли, как же тебе повезло! Вот бы и у меня был кто-нибудь вроде Таффи! Он такой мягкий и пушистый!

Конечно, я мягкий и пушистый. Я же кот.

Притом кот неглупый. Я достаточно умён, чтобы понять, что сидеть со мной в этот раз приглашена не миссис Тэннер, как бывало раньше…

«…Нет, ей пришлось внезапно уехать к дочери в Дорсет… Нет ли у вас на примете человека, который мог бы нам помочь… Всего на шесть дней… А вы уверены, что вас это не затруднит, преподобный? Ах вот как. Вы любите котов, и он вам не помешает…»

Помешаю ли я проповеднику? Пф! Важнее, не помешает ли он мне.

 

«Дом, милый дом!» Милый ли?

А-га! Мистер Домовитая Хозяюшка!

— А ну брысь с подушки, Таффи. Тебе что, позволяют валяться на диване?

Прошу прощения! Этот батюшка что, не заметил, с кем разговаривает? И чем я должен заниматься, по его мнению? Полы драить? Печатать на компьютере? Вскапывать грядки?

— Таффи! Не дери мебель.

Че-го-о-о? Это что? Чей дом-то? Его, что ли? Мой! Если захочу подрать мебель, я и спрашивать не буду.

И хуже всего:

— Нет, Таффи! Я не открою новую банку, пока это не доешь.

Вот именно — «это». «Это» засохло. Почернело. «Это» — вчерашние объедки!

И я «это» есть не намерен.

Я развернулся и пошёл прочь. Преподобный Барнэм заорал мне вслед:

— Вернись и доешь ужин!

Размечтался! Щас! Я встретился со своими — с Беллой, Тигром и Пушкинсом — и сказал, что остался без ужина. Они тоже проголодались, и мы уселись на стене и немного повыли, размышляя, где бы поесть.

— Можно пообгрызать сыр с остатков пиццы.

— А как насчёт жареной рыбки?

— Я бы пошёл на убийство ради куска мяса.

— Никто не желает телячьих рёбрышек?

В конце концов мы остановились на китайской кухне. Обожаю, как они готовят утиные ножки! Тигр включил нюх на поиски нужного места и затрусил по улице, а потом мы сыграли в «рви пакеты». Довольно скоро мы с аппетитом ужинали на нашей стене.

— Очень вкусно.

— Отлично.

— Достойный выбор. Надо здесь почаще столоваться.

— Порции огромные. Какие люди, а? Хорошие продукты выбрасывают!

Да уж, а вот мой приятель проповедник явно ничего не выбрасывал. Наутро он снова выставил передо мной засохшие объедки.

— Таффи, я не стану открывать новую банку. Будь ты на самом деле голоден, ты бы это съел.

Серьёзно? С чего это он взял?

И тут он бросил взгляд за окно.

— Что за бардак в саду! Откуда такая куча рваных пакетов из-под еды? И почему мне всю ночь мешал спать жуткий кошачий вой? Сегодня вечером гулять не пойдёшь.

Хоть я и глух к замечаниям, но со слухом у меня всё в порядке. Спасибо за предупреждение, преподобный! Я улизнул на второй этаж и стал скрести окно в ванной комнате, пока не появился небольшой зазор. Ага, то, что надо. Мельком взглянешь — не заметишь, что закрыто неплотно, а если хорошенько толкнуть лапой — окно откроется.

И нечего критиковать беспорядок в саду. Мне там ещё завтракать.

 

Ошибка

Ой, ну ладно, ладно! Может, это и в самом деле было немного чересчур — устроить ночной конкурс талантов прямо под окном спальни бедного проповедника. Белла пела «Краса-а-а-а-а-авчик и мечта-а-а-атель». Тигр спел «Поскачем в Новый Орлеа-а-а-ан». Пушкинс продемонстрировал своё мастерство в исполнении тирольских песен. А я выдал блестящую имитацию Элли, прищемившей палец дверцей машины.

И всё же это не повод хватать панталоны, скручивать жгутом и потрясать ими с воплем: «Поймаю — пущу ваши кишки на подвязки!»

Вернуться я постарался как можно позже. Но любому существу необходимо где-то спать. Мы с ребятами распрощались, и я побежал домой. Утро выдалось чудесное. Единственное, что его портило, это голос преподобного. Я его за три квартала услышал:

— Таффи-и-и-и! ТАФФИ-И-И-И!

Я притаился в тени живой изгороди соседей. Из-за неё выглядывала Мелани.

— Скажите, пожалуйста, преподобный Барнэм, — прервала она его вопли, — а молитва работает?

Он вытаращился на неё, словно она спросила: «А поезда едят горчицу?»

Мелани сделала вторую попытку:

— Вы всегда говорите людям: «Давайте помолимся». Ну и как, это работает?

— В каком смысле?

— Люди получают то, о чём просят? Если я буду очень-очень-очень молиться о чём-то, я это получу?

— А о чём, собственно, речь? — с подозрением спросил преподобный Барнэм.

Мелани прижала руки к груди.

— О собственном домашнем животном. Чтобы оно было такое же мягкое, пушистое и тёплое, как Таффи, который здесь прячется.

Ну спасибо, Мелани! Я дал дёру. Преподобный — за мной. Вот почему я ошибся и вместо привычного прыжка на яблоню сиганул на ручку газонокосилки, а с неё — на грушевое дерево.

С верхушки дерева есть только два пути:

1. Можно с верхней ветки попасть в… закрытое и запертое окно ванной. (Ага, всё понятно. Мне перекрыли последнюю лазейку на волю.)

2. Или можно вернуться тем же путём, каким я сюда поднялся, и спрыгнуть с нижней ветки на ручку газонокосилки, а с неё — на траву.

Но, поскольку от моего безумного прыжка газонокосилка перевернулась вверх тормашками, то и второй пункт можно считать невыполнимым.

 

Застрявший на дереве

Надо отдать должное преподобному — он перепробовал всё. Он аукал и эгекал. Он умасливал. Он уламывал. Впрочем, между умасливанием и уламыванием разница невелика, разве что в уламывании чуть больше плаксивости.

Потом пытался угрожать.

— Ты пропустишь ужин, Таффи.

Ой, можно подумать, я так и мечтаю поужинать засохшими позавчерашними консервами!

И наконец преподобный выкрикнул нечто совсем уж гадкое:

— Можешь торчать на дереве, пока не сдохнешь, Таффи!

Просто замечательно.

Дело в том, что я не притворялся. Я действительно застрял. Какой дурак, по-вашему, нарочно провёл бы полдня на дереве, слушая, как с одной стороны надрывается проповедник…

— А ну спускайся, Таффи! Спускайся немедленно!

…А с другой стороны Мелани на коленях, со сложенными на груди руками и закрытыми глазами, бормочет молитвы:

— Прошу, пожалуйста, пошли мне кого-нибудь мягкого и пушистого, кого-нибудь вроде соседского Таффи, я буду баюкать его в соломенной колыбельке. Я подарю ему мягкую подушечку и буду кормить его тунцом и сливками.

Свежим тунцом! Сливками! Неужели Мелани в курсе, что я пропустил завтрак?

Я слушал до тех пор, пока не лопнуло терпение. Потом передвинулся на другую сторону дерева. Ну, вы меня понимаете.

Проповедник тоже явно нагулял аппетит. Он поорал-поорал, да и бросил, ушёл в дом готовить завтрак. Себе. Оказалось, что сам он вовсе не был любителем позавчерашних заскорузлых консервов, что вы что вы. Через открытое окно до меня долетел дивный аромат жареной колбаски и бекона.

Говорят, хороший завтрак — отличная помощь мозгам. Преподобному завтрак явно добавил пригоршню серого вещества, ибо минут через двадцать он выволок в сад табуретку.

И влез на неё.

Но до меня всё равно не дотянулся.

А ведь это было не так трудно. Я был не прочь спуститься, точнее, наоборот, я был очень даже за. Подтянись он чуток повыше, я, может, и сам упал бы к нему в руки. Конечно, есть вероятность, что я бы его малость поцарапал, но коты ведь славятся своей неблагодарностью, так что он знал, на что идёт.

Я даже попытался ему помочь, пополз к нему по ветке. Но ветка закачалась. (Вот вам последствия диеты: никакого, понимаешь, веса, никакой устойчивости.) И чем тоньше становилась ветка, тем сильнее она наклонялась, и я на ней держался уже с большим трудом. И не рискнул ползти дальше.

Ветка всё наклонялась, преподобный глядел… глядел… и вдруг — эврика! Его осенило!

 

Гений!

Он сходил в гараж и вернулся с мотком верёвки. Залез на табуретку, привязал конец верёвки к моей ветке.

— Та-а-ак, — мрачно сказал он. — Скользящий узел!

Я завыл. Он собирается меня повесить? Нечасто я жалею, что не способен говорить, но в этот момент, признаюсь, мне страшно захотелось метнуться к другой стороне дерева и крикнуть Мелани: «Эй, милая! Кончай молиться о ком-то мягком и пушистом и живо звони в полицию. Проповедник пытается меня убить!»

Возясь с узлом, он бормотал:

— Вокруг и сквозь, и снова вокруг и сквозь.

Я продолжал мяукать.

Он затянул узел и потянул верёвку. Я впился когтями в кору. Ветка накренилась, но он до меня не достал.

Вторая попытка. Ветка нагнулась ещё ниже к земле. Я чуть не свалился. Но всё равно до него было слишком далеко.

— Прыгай! — сказал он. — Уже можно спрыгнуть, Таффи!

Я прищурился на него.

— Прыгай, Таффи! — повторил он.

Мой гневный взгляд говорил о многом. Это был очень красноречивый взгляд. И настолько жгучий, что мог бы прожечь жалюзи.

— Трус! — сказал он.

Пф-ф, хорошенькое дело! Это уж слишком… Я зашипел и плюнул в него. А чего вы ждали? Он назвал меня трусом! Он сам напросился. Практически попросил:

— Плюнь-ка мне в глаз, Тафф!

Ну, я и плюнул.

Он посмотрел на меня сердито. И вдруг — вот змей! — улыбнулся.

— А-га! — сказал он.

Я вам вот что скажу. Если вы кого-то не любите, не стоит при нём говорить «А-га!», потому что этот кто-то начинает от этого сильно нервничать…

Особенно если он крепко застрял на дереве.

— А-га! — повторил преподобный и потопал в гараж.

Гляжу — он машину выводит. Меня аж в дрожь кинуло — ну, думаю, кранты, сейчас он моё дерево повалит. Но он остановил машину и вышел.

И привязал другой конец верёвки к бамперу.

— Отлично, — сказал он, оглядывая результат своих трудов. — Думаю, она достаточно прочная, чтобы пригнуть ветку.

Я перестал жалобно выть. Внезапно передо мной забрезжила надежда спуститься до того, как я умру от старости на этом дереве.

Если честно, я даже подумал, что идея просто супер. Что этот человек — гений. Я был впечатлён до кончика хвоста.

 

Опять меня провели!

Эх, дурак я, дурак, дурья башка. Снова меня провели. Нет, сначала-то всё шло отлично. Не придерёшься. Преподобный сел в машину, завёл мотор и стал аккуратненько, осторожненько отъезжать от дерева…

Потихонечку…

Полегонечку…

Пока верёвка не натянулась. Ветка стала наклоняться — всё шло по плану…

Ниже…

Ещё ниже…

Мне оставалось только мягко спрыгнуть на землю.

«Блестяще! — подумал я. — С этим я справлюсь. Колбасные обрезки и шкурки от бекона, готовьтесь, я иду к вам!»

Я начал подбираться к концу ветки…

Шажок…

Ещё шажок…

И тут вдруг нога преподобного сорвалась с педали.

Машина дёрнулась вперёд. Верёвка лопнула, не выдержав натяжения. Пригнутая ветка превратилась в гигантскую зелёную катапульту…

А я — в летающего кота.

А-а-а-а! Эге-гей, я лечу! Я очертил прекрасную, совершенную по форме дугу над верхушкой дерева. Вряд ли я соглашусь повторить этот трюк, но вид с высоты птичьего полёта — это нечто! Нечто грандиозное. Весь город видно.

Но вот после этого мне, разумеется, ничего не оставалось, кроме как лететь

 

Плюх!

Плюх!

Прямо в плетёную корзинку Мелани.

Ой, я вас умоляю, не нужно так волноваться! Может, я и расплющил в лепёшку пару-тройку малосимпатичных гнуснокусачих козявок, нашедших себе приют на подстилке в корзине, но я же не нарочно. Не думайте, что мне было приятно выкусывать из шерсти их крошечные трупы, но они сами виноваты: нечего было стоять и смотреть, раскрыв рты, как я на них падаю.

Услышав большой БУМ! моего приземления, Мелани прервала молитву. Она открыла глаза, увидела меня в корзине и подняла взгляд к небесам.

— О, спасибо! Благодарю! — вскричала мисс Мокроносая Дурында. — Спасибо за то, что послал мне именно то, что я просила, — мягкое и пушистое, совсем как Таффи.

Совсем как Таффи?

Она что, решила, что я послан с небес? Совсем с ума сошла?

Впрочем… Не стоит говорить гадости про Мелани. Я мог попасть в места гораздо более неприятные, чем корзина с мягкой подушкой.

Мелани принесла меня в дом и сдержала обещание. Сливки! Тунец! Думаете, я улизнул домой, чтобы вернуться к объедкам кошачьего корма трёхдневной свежести? Потом она села рядышком и стала гладить меня за ухом, придумывая мне имя.

— Малютка Пусси-Вусси?

Конечно, Мелани. Если хочешь, чтобы меня тошнило на твою подушку каждый раз, как ты это произносишь.

— Сладюсик-Малюсик?

Только попробуй! Так расцарапаю — родная мама не узнает.

— Придумала! Назову тебя Жаннет!

Жаннет? С какой она планеты, эта балда? Начнём с того, что я мальчик. Кроме всего прочего, вы — или вот вы, — короче, кто-нибудь вообще слышал, чтобы представителя кошачьего племени называли Жаннет?

Но сливки были свежими. А тунец — выше всяких похвал.

Так что пусть будет Жаннет. О да. Жаннет тепло, сытно и удобно.

Жаннет остаётся.

 

Милая кошечка

Ну давайте, давайте. Издевайтесь. Да, вид у меня в этом кружевном чепце был немного инфантильный. И кукольная ночная рубашка с рюшками была мне великовата. Ну и что вы со мной сделаете? Лишите права на участие в показе мод?

Мне было неплохо в роли Жаннет. Еда трижды в день — так что ночная рубашка недолго была мне велика. Кормили меня телятинкой, треской, белым куриным мясом и колбасными хвостиками. Вспомните, что вы больше всего любите, и представьте себе, как вас этим кормят — с обожанием и почтением — маленькими пальчиками, кусочек за кусочком, и вы поймёте, почему я остался.

Единственное, что отравляло мне жизнь, — непрерывный крик, доносящийся с соседнего двора:

— Таффи-и-и! Таффи-и-и-и-и! Где-е-е-е ты-ы-ы-ы-ы?

Мелани поправила мне подушку под спинкой и встала на цыпочки, чтобы взглянуть через кусты живой изгороди.

— Преподобный-то до сих пор его ищет, — печально сказала она мне. — Бедный Таффи! Так и не нашёлся. Надеюсь, что, где бы он ни был, ему тепло, сухо, удобно и его хорошо кормят.

Я замурлыкал.

Она повернулась ко мне.

— О, Жаннет, я так рада, что ты у меня есть.

И сжала меня в объятиях так крепко, что пришлось дать предупредительное «мяу». Не слишком умно, правда? Учитывая тот факт, что рядом ищут кота.

Уже через секунду над кустом появилась голова преподобного.

— Ты его нашла!

А я лежу себе в корзине, помалкиваю.

Мелани — добрая девочка, но не слишком умная.

— Кого?

— Таффи!

— Нет. Это моя кошечка мяукнула. Это Жаннет.

— Жаннет?

— Да, мне её подарили.

Хорошо хоть, что она не сказала «это подарок с небес»: преподобный и без того заподозрил неладное. Он прищурился и пристально оглядел меня.

Необходима маскировка! Я состроил милейшую, уморительную мордашку. Чепец и рубашка явно ввели его в заблуждение, но всё же он решил не сдаваться.

— А морда у него совсем как у Таффи.

Я дружелюбно замурлыкал.

— Но Таффи таких звуков не издаёт.

Издаёт, издаёт. Только не в твоём присутствии, гад!

Вдруг проповедник оживился.

— Мелани, — сказал он, — давай я устрою небольшое испытание, чтобы убедиться, что это не Таффи?

Он зашёл во двор через калитку и взял меня на руки.

Какое такое испытание? Одни, чтобы испытать себя, прыгают сквозь огонь, другие уходят на семь лет скитаться. Третьи испытывают судьбу, чтобы разбогатеть. Четвёртые убивают драконов или отправляются на поиски Святого Грааля.

Но о таком испытании я что-то не слышал.

Он вытащил меня из корзинки.

Он подержал меня на вытянутых руках.

Он посмотрел мне в глаза (я даже не моргнул).

Он сказал:

— Славная кошечка. Хорошая, хорошая кошечка!

Он сказал:

— Милая, милая кошечка!

Он сказал:

— Кто у нас такая умная кошечка, а?

А я только замурлыкал.

И тогда он положил меня обратно в корзину.

— Ты права, — сказал он Мелани. — Это не Таффи. Даже не понимаю, что на меня нашло, как я мог заподозрить такое.

Уф-ф-ф!

Будут мне сливки. Будет мне тунец. Да вот и они!

 

Драка

Ну ладно, признайтесь: вы бы тоже не ушли. Вы бы остались на целую неделю, как я, набивать пузо и толстеть.

К субботе я был круглый, как бочка. Рубашка на мне лопнула, я выпирал из неё по всем швам, как перестоявшее тесто.

И тут пожаловала вся честная компания: Белла, Тигр и Пушкинс. Они заглянули в корзину.

— Таффи? Таффи, уж не ты ли это?

Я немного смутился. И ответил изменённым для маскировки голосом:

— Нет. Я Жаннет. Двоюродная сестра Таффи.

Белла пялилась на толстые складки меха, торчащие у меня по бокам.

— А что случилось с Таффи? Ты его что, съела?

Я глянул на неё холодно.

— Нет.

— А где же он в таком случае?

Я пожал плечами. Для меня это было самое энергичное движение за последнюю неделю. В результате шов на рубашке разошёлся окончательно, и складки моего жирка привольно вывалились в прореху.

— Ты нам тут что, стриптиз устраиваешь, а? — подколол меня Пушкинс и добавил совсем уж грубо: — Толстуха!

Тут они как с цепи сорвались:

— Футбольный мяч!

— Бочка!

Я сощурился. Я издал еле слышный звук. Почти неслышный. Все потом утверждали, что это я начал. Враньё. Его и шипением-то не назовёшь, этот звук. Так, лёгкий фырк.

А я говорю, это всё Белла. Лапу протянула и похлопала меня по пузу.

— А ну-ка, ребят, пока Таффи нет, давайте погоняем этот здоровенный меховой мячик.

Ну, я, конечно, ей врезал.

А она врезала мне.

Так и началась эта драка. Вернее, всеобщая свалка с летящими во все стороны клочьями шерсти и лоскутами кукольной рубашки. Сначала завязки чепца мне сильно мешали, но я рывком избавился от него и снова набросился на них троих.

Моя маскировка разлетелась по лужайке, и тут все прозрели.

— Стоп, ребят, это всё-таки Таффи! Это Таффи!

— Эй, Тафф! Наконец-то!

— Нашёлся!

В этот момент в сад вышла Мелани с подносом, неся мой ужин. Банда моя с уважением отступила.

— Свежие сливки! — вздохнула Белла.

— Настоящий тунец! — шепнул Тигр.

— Причём много! — сказал Пушкинс.

Но Мелани не поставила еду передо мной, как обычно.

— Таффи! — строго сказала она. — Что ты сделал с Жаннет?

Я попытался принять вид Жаннет. Но без кружевного чепца и ночной рубашки у меня ничего не вышло.

Мелани огляделась. Повсюду — клочья шерсти, жалкие остатки чепца и рубашки… Должен признать, грустное зрелище.

— О, Таффи, Таффи! — взвыла она. — Гадкий, гадкий кот! Ты порвал Жаннет на кусочки и съел её! Ты чудовище!!!

Остальные отвернулись и улизнули, и бросили меня.

— Ты чудовище, Таффи! Чудовище! Чудовище!

 

Как всё закончилось

Вот что у нас творилось, когда подъехала машина, и моя семейка в полном составе высадилась на лужайку.

— Таффи-и-и! — заорала Элли, увидев меня в саду Мелани. И побежала к калитке здороваться. — Таффи-и-и!

И тут она заметила ревущую Мелани.

— Что случилось?

— Твоего кота надо отправить в тюрьму! — завизжала Мелани. — Твой кот — вовсе не кот. Твой кот — свинья! Изверг! Убийца!

Я ещё разок попытался сыграть роль благопристойной старушки Жаннет.

Элли смотрела на меня во все глаза.

— Ох, Таффи! — в ужасе прошептала она. — Что ты наделал?

Как вам это нравится? Очень мило. Разве члены семьи не должны стоять друг за друга горой? Значит, Элли может поверить любой гадости только потому, что её подружка поливает лужайку слезами, а кругом валяются куски рубашонки.

Я сильно на неё обиделся, надо вам сказать. Поднял хвост трубой и гордо пошёл прочь.

Пошёл, но куда! Прямо в руки господина проповедника!

— Попался! — сказал он, схватив меня за шкирку, прежде чем я заметил, что он прячется за грушевым деревом. — Наконец-то ты попался!

За этим и застала преподобного мама Элли. Он держал меня так, как ни за что не станет держать кота любитель кошек.

Он смотрел на меня так, как ни за что не станет смотреть любитель кошек.

Он говорил такие вещи, которые, как мне кажется, не должен говорить проповедник.

Никогда.

Его больше не пригласят в наш дом сидеть со мной.

У кого-нибудь есть возражения?

Вряд ли.

Пока-а!