Удар… Удар… Удар… Удар…
— Не бей его, дружище! Нежнее, — донесся до Саймона крик мистера Фуллера с другого конца футбольного поля.
Для Саймона это был третий и последний крут. Ему здорово повезло. В прошлом году любой член команды, пришедший с таким опозданием, должен был сделать пятьдесят отжиманий. По сравнению с этим трижды провести мяч вокруг поля было сущим пустяком. Старик Фуллер, видимо, добрел с годами.
Удар… Удар… Удар… Удар…
— Ты что, оглох, парень? Ты же не голы забиваешь. Веди мяч нежно! Контролируй его. Я хочу видеть резинку, которой он привязан к твоей ноге.
Саймон не был виноват, что опоздал. Он винил во всем Уэйна. Если бы Уэйн не потащил его шарить по партам в пустых классах в поисках замазки…
Но вышло прикольно. Жаль только, что они не успели вернуться в раздевалку вместе со всеми, чтобы поглядеть на лицо Фрогги, когда он взял банку с тальком для ног и прочел, что там теперь было написано: «запах пота».
Отлично.
Это Уэйн придумал замазать слово «устраняет». Но Саймон вполне мог додуматься до этого сам. Иногда ему хватало сообразительности и не на такое.
Кроме того, у него была отличная интуиция. Взять хотя бы тот раз, когда мисс Арнотт, в наказание за плохое поведение на английском, поставила его у своего стола. Она проверяла какое-то сочинение Гуина Филлипса под названием «Мои летние каникулы» и бормотала себе под нос. Потом, повысив голос, раздраженно спросила:
— Что за чушь ты написал, Гуин? «Итальянцы волосатые и злобливые»?
Гуин Филлипс не на шутку растерялся. Откуда ему было знать? Он вообще никуда не ездил на каникулы. Он, не задумываясь, списал все у Билла Симмонса. Но Саймон, глядя на прелестное, позолоченное отпускным загаром плечо мисс Арнотт, предложил свое истолкование:
— Мне кажется, тут написано: «Итальянцы веселые и улыбчивые», мисс.
Потрясающе! Мяч в воротах! Он удостоился прекрасной улыбки мисс Арнотт и под гром аплодисментов вернулся на место, склонив голову под тяжестью сияющего нимба.
Да, интуиция отличная штука. Жаль только, что на этот раз времени у них было маловато. А Уэйн еще решил покривляться в коридоре и исполнить свой коронный номер — горбуна из Нотр-Дама, причем дважды, по дороге туда и обратно. Но больше всего времени ушло на поиски надежного места для мучных младенцев, что, собственно, и закончилось для Саймона наказанием.
Уэйн предлагал засунуть их за трубы, ведущие к туалетным бачкам.
— Здесь их никто не найдет, — крикнул он, забравшись на кабинку. — Кидай их сюда, Сайм.
Саймон украдкой развернул младенца Уэйна, замотанного в футболку, и передал его наверх. Уэйн уже собирался запихнуть его за трубу, как вдруг Саймон спросил:
— А ты уверен, что там чисто?
Уэйн взглянул на него, как сова, пойманная лучом фонарика.
— Чисто?
— Ну да. Трубы чистые?
— Господи, Сайм!
Но Саймон уже залез на унитаз и, подтянувшись на руках, забрался выше, на стенку кабинки позади Уэйна. Он провел пальцем по нижней из двух труб.
— Она грязная! Ее надо хорошенько протереть.
— Сайм! Забей! Мы и так опаздываем!
— Это займет минуту, не больше.
Соскользнув с кабинки, он нырнул под ближайшую раковину в поисках тряпки.
— Сайм…
— Подожди, Уэйн. Здесь где-то должна быть тряпка.
— Сайм! Давай сюда мою куклу! Быстро!
— Не может быть! Десять толчков, десять раковин, и ни одной тряпки! Я, конечно, не жалуюсь, но не кажется ли тебе…
— Все, Сайм, хватит!
Уэйн спустился на пол, подобрал своего младенца, снова забрался наверх и плотно запихнул его между трубами.
— Он испачкается, Уэйн.
Но Уэйн не слушал его. Обтерев грязные пальцы о спортивную куртку, он направился к двери.
— Пока, Сайм! Приятных отжиманий!
Саймон достал свою куклу из спортивной сумки.
— Вылезай, дорогуша, — сказал он ей. — Пойдем-ка на улицу, там не так воняет. Я подыщу тебе хорошее местечко на свежем воздухе.
Он нашел куст в нескольких ярдах от футбольных ворот, еще залитых солнечным светом, и попытался спрятать младенца в довольно жидкой листве, отчаянно надеясь, что его товарищи по команде, которые уже разогревались, пасуя мяч друг другу, примут ее за свернутое полотенце. Мистер Фуллер стоял у края поля и грозно наблюдал за ним, скрестив на груди руки. Но Саймон решил довести дело до конца и продолжал усердно запихивать куклу в куст. Мистер Фуллер волновал его меньше всего. Сейчас шпионам не в чем заподозрить его. Она была здесь, на виду, в чистоте и безопасности. Пусть мистер Фуллер влепит ему пятьдесят отжиманий. Но если Саймона выкинут из проекта с младенцами, он может пропустить Великий Взрыв.
Он знал, что это будет великолепно. Раз или два с тех пор, как мистер Картрайт раздал младенцев, Саймона одолевали сомнения. Вдруг он как-то не до конца расслышал разговор в учительской или вообще ничего не понял? Но даже если он все понял правильно, то один вопрос оставался неясным. Стоит ли все это таких усилий? Увлечься каким-то проектом на один урок, а уж тем более на три недели, — это не для Саймона. Может ли мистер Картрайт предложить им такой взрыв, который стоил бы того, чтобы двадцать один день своей жизни таскать за собой этого младенца и держать его в чистоте?
Да. Безусловно. Разве он не слышал это лично от главного эксперта, доктора Фелтома? Саймон уже бежал на поле. Готовясь выдержать взгляд мистера Фуллера, он напомнил себе о том, что произошло сегодня днем в школьном коридоре. Он дважды прокрутил этот эпизод в своей голове, как любимый отрывок видеофильма. Мистер Картрайт устроился на батарее около кабинета, и со стороны казалось, что он просто любуется бантиком на своих шнурках, не более того. Было похоже на импровизированную перемену: учитель бездельничает в коридоре, а ученики тем временем бесчинствуют в классе. Но любой, кто в прошлом году приходил на урок мисс Арнотт с опозданием так же часто, как Саймон, безошибочно узнавал эту прелюдию. Мистер Картрайт не расслаблялся. Он слушал. Он готовился к нападению. Сидя в коридоре, он вычислял, кого из головорезов накажет с наибольшим удовольствием.
Саймон привык к этому старому обычаю. В нужный момент мистер Картрайт отрывал свою огромную тушу от батареи, мягко подкрадывался к двери, набирал побольше воздуха и выпускал его уже по ту сторону двери в таком крике, что бедная мисс Арнотт в соседнем кабинете чуть не падала со стула от страха.
Саймон проскользнул за угол и стал ждать. Он считал, что наказывать учеников письменными работами не в интересах Старого Мерина. Как и Саймон, он не любил читать. Если Саймон сейчас попадется ему на глаза, Картрайт в ту же секунду накинется на него. Но если дождаться, пока он выберет себе другую жертву, то ему, может, и удастся незаметно проскочить в дверь и добежать до своей парты, пока другой будет возмущенно оправдываться: «Кто? Я, сэр? Сэр! Почему я! Это несправедливо!»
Как бы то ни было, игра стоила свеч.
Саймон прислонился к стене, выжидая. Вот тут-то из-за угла и показались доктор Фелтом и его свита добровольных помощников (подлиз, по мнению Саймона). У них в руках громоздились самые сложные и немыслимые приборы, без которых доктор Фелтом, казалось, не мог провести ни одного урока последние несколько недель перед своей великой ЭКСПО.
Саймон согнулся пополам, симулируя приступ кашля. Доктор Фелтом со свитой прошли мимо. А Саймон перестал кашлять ровно в тот момент, когда доктор Фелтом поравнялся со своим коллегой, все еще сидящим на батарее, и обронил:
— Что, Эрик, решили разнести класс в начале четверти?
Мистер Картрайт ядовито взглянул на доктора Фелтома, но сомнения Саймона развеялись и беспокойство улетучилось. В конце концов, доктор Фелтом был изобретательным пиротехником. Его взрывпакеты с заварным кремом были предметом общей зависти. Если такой заслуженный человек заранее восхищается большим взрывом мистера Картрайта, значит, можно не сомневаться. Эксперимент удастся на славу.
Тогда Саймон просиял. И сейчас, когда он пасовал мяч Уэйну, он вспомнил об этом и не смог сдержать улыбки. Что-то подобное обещал Господь тем людям, с которыми он без конца ссорился в Ветхом Завете… В первом классе средней школы им читали про это целый курс. Радуги, потопы, избиение младенцев, Земля обетованная… Завет, обет. То, что доктор Фелтом показался в коридоре и сказал то, что сказал, и как раз в тот момент, когда там стоял Саймон, — все это Саймон воспринял как своего рода знамение, адресованное лично ему, Саймону…
По левую руку от него материализовался мистер Фуллер.
— Что-то мы сегодня никого не замечаем, — начал он довольно дружелюбно, в то время как испуганный Саймон кое-как отбил следующий удар. — И часов не наблюдаем, да?
Лучше ничего не говорить, подумал Саймон. Иначе мистер Фуллер не упустит случая пройтись на счет его белья, развешанного вдоль поля. И мучной младенец окажется в опасности.
Саймон виновато ковырял землю бутсой и молчал. К счастью, ровно в эту минуту Фрогги Хайнз и Солипштайн столкнулись друг с другом и покатились по земле, сцепившись клубком.
Мистер Фуллер сходу вынес Саймону приговор:
— Три полных круга после тренировки, пожалуйста. И понежнее с мячом!
После чего повернулся к Фрогги и Солу, и его голос зазвучал как туманная сирена:
— Хайнз! Вытащи ногу из его уха! Хватит валяться! Дуй за мячом!
На этот раз все обошлось, и Саймон поспешил на заднюю линию от греха подальше. По крайней мере он избежал отжиманий. Да и в остальном тренировка прошла не так уж плохо, с двумя небольшими перерывами: в первый раз, когда мистер Фуллер наорал на Фраззи Вудза за то, что он помахал своей подружке Люсинде, стоявшей за оградой, и во второй, пять минут спустя, когда мистер Фуллер снова заметил Люсинду и задержал очередной розыгрыш мяча, чтобы сказать ей все, что о ней думает.
Остаться после того, как все уже ушли в раздевалку, и три раза провести мяч вокруг поля не составит большого труда. Конечно, он не сможет посмеяться вместе со всеми, когда Фрогги, подстрекаемый Уэйном, возьмет в руки свой тальк и прочтет многозначительную надпись на коробке. Но Саймон мог и так представить себе его лицо. А подробности он узнает от Уэйна. Так чего же ему никак не даются эти жалкие три круга? Почему ноги не слушаются его?
Удар… Удар… Удар… Удар…
— О чем задумался, сынок? Не лупи ты его! Обращайся с ним нежно, как с младенцем!
От этого напоминания стало только хуже. Саймон раздраженно обернулся на куст, мимо которого только что пробежал. Тот ли это куст? Где кукла? Все ли с ней в порядке? Там ли еще этот маленький кулечек, или его обнаружили мальчишки, покидая поле? А вдруг Уэйн заложил его! Там ли она, укутанная, в тепле и безопасности и безмятежно счастливая, или они все-таки добрались до нее и пинают ее сейчас в раздевалке, как футбольный мяч, радуясь еще одной удачной шутке?
От Фрогги ей достанется больше всего. Она этого не переживет.
Не в состоянии думать ни о чем другом, Саймон потерял мяч.
Над полем тут же прогремел крик мистера Фуллера:
— Думаешь, это смешно, Саймон Мартин? Я так не думаю!
Саймон чуть было снова не упустил мяч. Такого с ним никогда не бывало. Он даже не отрабатывал удар. Нужно было просто вести мяч. И все равно он не мог сосредоточиться. Как он мог заставить ноги двигаться в нужном направлении, если в голове его одна за другой сменялись жуткие картины надругательства над его мучным младенцем? Жаль, что мистер Фуллер так пристально наблюдает за ним, иначе Саймон обернулся бы и внимательно посмотрел на куклу. Она должна быть там, в безопасности, завернутая в полотенце. Но если бы он знал это наверняка, он бы сосредоточился на мяче гораздо лучше.
Опасаясь снова вызвать гнев мистера Фуллера, Саймон не обернулся. Глядя себе под ноги, он продолжал бежать, а в голове его одно за другим сменялись жуткие видения. Он представлял себе, как его младенец плавает вниз лицом в пенящейся раковине и постепенно тонет, по мере того как вода просачивается сквозь тонкую мешковину! Или как Фрогги берет фломастер и, упиваясь местью, оставляет на ее лице пару автографов: нос, гогочущий рот, два лопуха вместо ушей, а может, и того похуже! И самое жуткое: кукла, беззащитно лежит на полу раздевалки, а Джимми Холдкрофт отводит ногу, намереваясь продемонстрировать свой чудовищный, фантастический удар от ворот.
Саймон прибавил ходу. Неужели, спрашивал он себя, именно это переживают люди всякий раз, когда оставляют ребенка в коляске у дверей магазина? Неудивительно, что они так злобно пихаются и толкаются, торопясь поскорее пробраться к выходу. Неудивительно, что многие из них упорно пытаются протолкнуть свою коляску там, где она в принципе пройти не может, создавая пробки в дверях и на эскалаторах.
Он снова упустил мяч.
— Я слежу за тобой как ястреб, Саймон Мартин! Будешь продолжать в том же духе, и после третьего круга можешь приступать к отжиманиям!
Десять ярдов до угла. А потом, наконец, он повернет голову и краем глаза взглянет на куст. Теперь-то он и сам понял, что играть в футбол и в то же время следить за мучным младенцем невозможно. Нельзя делать две вещи одновременно. Он все время слышал это от взрослых. «Как можно сосредоточиться на задании, если ты постоянно смотришь в окно?» Или: «Нельзя говорить и слушать одновременно. Если ты говоришь, значит, ты не слушаешь». Они без конца твердили это по любому поводу.
И мама вечно повторяла то же самое: «Саймон, ну как можно делать уроки, когда у тебя орет радио?» Или: «Либо ты поджариваешь хлеб, либо играешь с собакой — либо одно, либо другое. Ты спалил уже четыре куска!» Она знала, что он не может делать два дела одновременно. Ничего подобного не случилось бы, согласись она присмотреть за его младенцем. Кому как не ей это знать — ведь она воспитала его совсем одна. Она же наверняка понимала, что тренировка обернется полной катастрофой. Или она забыла, как ходила в спортивный клуб играть в бадминтон и таскала его с собой? Невесело ему тогда приходилось. Он до сих пор помнил, как, раз за разом обдирая ноги об эти ужасные пластмассовые сиденья, он вставал, перевешивался через перила балкона и кричал:
— Пожалуйста, пойдем домой!
И всякий раз с корта доносился один и тот же ответ:
— Потерпи, Саймон, мы уже заканчиваем.
Он садился на место и ждал еще, как ему казалось, часов пятнадцать, умирая от скуки, а потом спрашивал:
— Можно, я пойду вперед?
— Саймон, ну пожалуйста! Осталось совсем немного.
Это последний гейм.
Может, так оно и было. Но по окончании игры мамина партнерша Сью всегда вела себя так, словно измаявшийся, неприкаянный Саймон заслуживал не больше внимания, чем комарье или дождь. Она тащила его маму в клубное кафе, чтобы «пропустить по стаканчику» — так она это называла. И если Саймон смел хоть что-нибудь возразить, то вместе с кока-колой получал выговор:
— Саймон, прошу тебя! Это была тяжелая игра, я умираю от жажды. Неужели нельзя потерпеть всего несколько минут?
Он садился за отдельный столик и с мрачным видом помешивал свой напиток соломинкой, чтобы выпустить из него газ, а его мать и Сью тараторили. «Ее муж… Мой отец… Их соседи… Его дочь…» Он в девятнадцатый раз оглядывался по сторонам. Кругом одни только взрослые. Не с кем постоять у игровых автоматов. Не с кем поболтать в сортире.
Он вис на перегородке, разделяющей их столики.
— Когда ты наконец разрешишь мне остаться дома?
— Скоро, милый. Как только ты немного подрастешь.
— Ты могла бы нанять мне няню.
— Саймон! Всего раз в неделю! Один только час! Ты же знаешь, я почти никуда не хожу. Не ной, пожалуйста!
Ему тогда было девять или десять. Ей даже не нужно было за ним присматривать. Он не мог свалиться с куста, перепачкаться в грязи, его не могли украсть или забить ногами в раздевалке…
Последний поворот! Сейчас он все увидит своими глазами! Что это там в кустах? Его ли это кукла? Разве полотенце было так же небрежно скомкано, когда он запихивал его туда? Или…
И снова мяч проскочил у него между ног и он не успел обработать его.
— Предупреждаю тебя, Мартин! Еще раз зевнешь — схлопочешь пятьдесят отжиманий!
Дело в том, что одному с этим никак не справиться. Чтобы следить за мучным младенцем, ему нужен еще один человек. Замена. Резерв. Кто-то без конкретных планов на вечер. Он слышал это довольно часто от матери, когда она не могла найти няню или когда няня была им не по карману. Было бы гораздо проще, если бы их было двое, это уж точно. Однако, как ни странно, он никогда не слышал, чтобы она пожалела, что отца нет рядом (если не считать того случая, когда она, стоя у его постели, довольно мрачно заметила: «Так. Свинка. Жаль, что твой отец не может поухаживать за тобой»).
Но Саймон скучал по нему. Нет, не лично по нему, конечно. Невозможно скучать по человеку, которого ты никогда не знал и чье лицо знакомо тебе по нечеткому снимку. Человек, по которому тосковал Саймон, был выдуман им самим. Смуглый и кудрявый, как на тех жалких фотографиях, которые он нашел в комоде. С прекрасным певческим голосом — об этом вспоминала даже бабушка: «Восхитительный тенор. Когда он пел, даже стропила звенели». А Саймон придумал ему голубые глаза с морщинками вокруг, улыбку и сильные руки, ловко подкидывавшие и ловившие его. В детстве Саймон провел много часов, готовясь к возвращению отца. Однажды он надумает вернуться. Он просто придет, без предупреждения, и они с мамой попробуют начать сначала. И на этот раз у них все получится. Он захочет остаться. Каждый день, когда Саймон брел домой по Уилберфорс-роуд, возвращаясь из своей первой школы, он давал волю фантазии. Отец будет стоять у калитки, раскрыв объятия. Он крикнет, чтобы Саймон поторопился. А Саймон побежит так, что булыжники задрожат под его ногами, и наконец минует последний дом и кинется в эти сильные руки.
В десяти футах от поворота на их улицу Саймон замедлял шаг, чтобы еще ненадолго продлить это видение. Потом он прогонял образ отца, так же легко, как до этого вызывал его в своем воображении. Начисто стирал его, прежде чем повернуть на родную улицу. Он специально выучился этому фокусу, чтобы сдержать разочарование и подступающий к горлу ком и не позволить им испортить радость возвращения домой.
Но однажды он не выдержал и заплакал. Он был тогда совсем маленький — всего-то лет шесть. Шестилетки всегда плачут. Ему досталась важная роль в рождественском спектакле. Роль волхва по имени Бальтазавр (так он думал сперва, пока мисс Несс не вразумила его). Он выучил слова, у него был красный плащ, который важно волочился за ним, и мисс Несс все повторяла, что лучше, наверное, его снять и отдать кому-то из волхвов повыше ростом. Всякий раз, заворачиваясь в него, Саймон почти что слышал звуки труб. Он сгорал от нетерпения в ожидании великого дня.
Но мама на праздник не пришла. Он знал, что так может случиться, потому что в то утро она попросила миссис Спайсер проводить его до школы. Она уже тогда еле держалась на ногах и жутко кашляла. Ее глаза слезились. Но он, видимо, убедил себя, что, больная или здоровая, она все равно придет, потому что когда настал решающий миг и мисс Несс вытолкнула его на сцену, он первым делом стал вглядываться в зал, отчаянно надеясь найти ее.
— Если я смогу прийти, я сяду возле дверей, — пообещала она ему.
Возле дверей сидела Сью. Смешно, но он никогда не задумывался прежде, что мама, должно быть, с трудом сползла по лестнице, чтобы в последнюю минуту позвонить Сью. А Сью, должно быть, все бросила, отпросилась с работы и помчалась на другой конец города, чтобы сесть туда, куда велела ей сесть подруга, возле дверей, изо всех сил стараясь заменить Саймону маму.
Но это было невозможно. И во время короткого антракта мисс Несс, сражавшаяся с блестящей звездой из фольги, которую должна была нести Гиацинт, на секунду забылась.
— Не расстраивайся, — сказала она. — Разве папа твой не пришел?
Едва она произнесла эти слова, она осознала свою ошибку. Но было поздно. Саймон залился слезами. Усадив его к себе на колени, она обняла его. Но все без толку. Слезы катились градом, и не было им конца. Прошло слишком много времени. Антракт не мог длиться вечно. Ей пришлось отколоть его роскошный алый плащ и завернуть в него Хамида, который еще с первой репетиции хвастался, что знает наизусть все слова.
Удар!
Саймон яростно ударил по мячу.
— Это тебе, отец, — задыхаясь, пробормотал он. — За то, что ты не пришел.
Он ударил еще сильнее.
— За то, что тебя никогда не было рядом!
Удар! Удар! Удар!
Он чувствовал, что тучи сгущаются, но ему было наплевать.
Удар! Удар!
— Ну все, Саймон Мартин! Мое терпение лопнуло!
УДАР!
Пробежав последний отрезок, Саймон размахнулся и так вмазал по мячу, что он перелетел через крышу раздевалки.
— Это тебе, отец! — крикнул он. — Спасибо за то, что тебя не было в моей жизни!
Потом уже он подумал, что благодарен мистеру Фуллеру за дополнительное наказание. В конце концов, для пятидесяти отжиманий сил у него было более чем достаточно. А лишняя физическая нагрузка помогла заглушить боль. Но главное, на это ушло еще время. Не больше двух-трех минут, конечно, даже при том, что он отжимался старательно и не спеша. Но этого хватило — почти хватило на то, чтобы неистовый блеск в его глазах немного угас.