На одиннадцатый день терпение Робина Фостера лопнуло, и он зафутболил своего младенца в канал. В считанные секунды младенец пошел ко дну. За три дня до этого события, на очередном контрольном взвешивании, которое устраивали два раза в неделю, дела обстояли не так уж и плохо. Младенец Фостера не потерял в весе из-за плохого обращения. И не прибавил из-за влаги. Но когда на одиннадцатый день Робин возвращался домой из школы, что-то в нем сломалось, в результате чего со дна канала поднялось несколько пузырей, а через перила на грязную черную воду уставилось несколько любопытных лиц.

— Смертельный удар!

— С концами!

— Ну ты даешь!

— Зачем ты это сделал?

Но Робин, похоже, не собирался ничего объяснять.

— Я просто не мог иначе, ясно?

— Нет, — сказал Саймон, поправляя чепчик своей кукле. — Не ясно. Мне совершенно не ясно.

Робин злобно взглянул на него.

— Откуда я знаю, может, за твоей проще ухаживать, чем за моей.

— Фигня! — презрительно фыркнул Саймон, хотя в глубине души подумал, что, может быть, так оно и есть. Она так смотрела на него своими большими круглыми глазами, что заботиться за ней было совсем просто. Саймон часто по-приятельски болтал с ней. «Удобно?» — спрашивал он, укладывая ее в портфель поверх остальных вещей. «Довольна?» — когда сажал на платяной шкаф (единственное место, где Макферсон не мог достать ее). Пожертвовать ею ради Великого Взрыва будет непросто. Но это по крайней мере будет что-то выдающееся, что-то невероятно крутое. Он не понимал, как можно просто так зафутболить ее в канал.

— Зачем ты это сделал? — снова спросил он.

Если бы его спросил только Саймон, Робин проигнорировал бы его вопрос. К тому же сейчас уже все знали, что Саймон Мартин слегка помешался на своем мешке с мукой. Но кроме Саймона на него уставились еще трое. Гуин Филлипс даже слез с велосипеда. Все стояли перед ним, ожидая ответа. Робин подумал, что они похожи на стаю шакалов, окруживших несчастного раненого олененка.

— Не знаю я, почему это сделал, — отрезал он. — Надоело мне все, ясно? Достала смотреть на меня с утра до ночи.

— Твоя не смотрела, — возмутился Саймон. — У твоей не было глаз.

Робин набросился на него.

— Да пошел ты, Саймон! Тебе-то что! Ты можешь запросто вести себя как последний придурок. Никто не посмеет смеяться над тобой, правда? Конечно, какой дурак станет дразнить гориллу за то, что она сюсюкается с шестифунтовым мешком муки и поет ему колыбельные…

— Знаешь что, Фостер…

Но Робин разошелся не на шутку.

— Тебе-то что, с такими-то кулаками? С тобой никто не захочет связываться. А нам как быть?

— Да-а!

— Вот именно!

— Фостер прав.

Саймон обернулся и увидел, что у него за спиной стоит банда предателей.

— Вы что, на его стороне?

Похоже, так оно и было.

Первым высказался Уэйн Дрисколл.

— Робин прав. Меня тоже достал мой младенец. Мне надоело всюду таскать его за собой и следить, чтобы он всегда был сухой и чистый. Меня тошнит от того, что он становится все грязнее и грязнее, даже когда я не только не трогаю, но даже не смотрю на него. Стоит мне положить его в какое-нибудь отличное надежное место всего на полчаса, а он уже весь чумазый. Знаешь, еще немного, и я тоже выкину его в канал.

Саймон попытался его урезонить.

— Почему бы тебе не отдать его в детский сад к Саиду? Они у него все сухие и чистые.

У Уэйна был готов ответ.

— Думаешь, у меня есть деньги? Я все еще должен соседям за ящик для угля.

Саймон решил проявить терпение.

— Послушай, Уэйн, — сказал он. — После прошлого «Дома с привидениями» мама Луиса ни за что не позволит ему устроить еще одну вечеринку. Так что снова использовать этот ящик вместо гроба ты еще долго не сможешь. Просто верни его, и все.

— Как? — перебил его Уэйн. — Как я верну его, если он треснул? Он не выдержал даже четырех вурдалаков и одного вампира, что теперь говорить про уголь?

Уэйн заметно скис.

— Короче, они говорят так: либо я доставлю им новый ящик для угля, либо они доставят меня в полицию. Короче, мало того, что я должен все это убирать, я еще должен купить им новый ящик.

Саймон не сдавался.

— Скажи Саиду, что заплатишь ему потом.

Тут Уэйн рассмеялся ему в лицо.

— Отличная мысль, Саймон! Только если бы ты не возился целыми днями со своей куклой, ты бы заметил, что Саид уже нанял Генри и Билла, чтобы вышибать деньги из всех, кто задерживает платеж. Как по-твоему, почему Джордж сегодня идет домой с нами? Потому что деньги на автобус у него отобрали молодчики Саида.

Он печально склонил голову набок и очень правдоподобно изобразил Саида: «Простите, парни. Бизнес есть бизнес!»

Но Джордж хотел сам рассказать о наболевшем.

— Вот именно. Мне надоело ходить домой пешком. Надоело отдавать все мои деньги Саиду всего за несколько свободных часов, когда мне не надо следить за этим тупым младенцем. Меня достало, что меня никто не понимает. Вчера вечером я пытался объяснить матери, как все несправедливо, а она только рассмеялась. Она даже пожалела, что когда растила нас с братом, у нее не было такого Саида, потому что она с радостью заплатила бы ему вдвойне, чтобы ненадолго избавиться от нас. Она говорит, что эти мешки с мукой полная фигня по сравнению с настоящими детьми. И раз уж речь зашла о детях, то я, мол, даже не знаю, откуда они берутся.

Он помрачнел.

— У меня и так ничего нет. Я уже потратил все карманные деньги, которые должен был получить на следующей неделе, на то, чтобы заплатить Саиду за прошлую неделю. Я так больше не могу. К концу этого дурацкого эксперимента я погрязну в долгах на несколько месяцев вперед. Месяцев! Я готов сбросить этот мешок в канал прямо сейчас!

Прежде чем Саймон успел что-либо возразить, в разговор вступил Гуин Филлипс.

— И я тоже! Мне надоело. Надоело вечно привязывать этого идиотского младенца к багажнику, да еще класть его в пакет, чтобы какая-нибудь машина его не обрызгала. Надоело вечно слушать напоминания родителей: не забудь взять его наверх, когда пойдешь спать, не забудь спустить его вниз, когда проснешься. Мне надоело следить, чтобы он не оставался в одной комнате с кошкой. Я за то, чтобы утопить его в канале вместе со всеми.

И, в доказательство своих слов, он начал раздирать полиэтиленовый пакет с младенцем, прикрепленный к багажнику его велосипеда.

Саймон хотел было отобрать у него куклу, но тут Уэйн Дрисколл, тоже готовый сбросить свой мешок в воду, закричал:

— Давайте устроим соревнование! Чей младенец улетит дальше!

— Чей быстрее утонет!

— У кого будет больше пузырей!

Саймон подошел ближе к каналу, широко разведя руки в стороны, чтобы остановить их.

— Нет!

На секунду они переключились на него.

— Не будь занудой, Сайм!

— Идиот!

— Да ты просто спятил из-за своей куклы!

Стоя у скользкого края канала, Саймон не сдвинулся с места.

— Послушайте, — умолял он. — Я знаю, что вы их ненавидите. Вы думаете, что это полный бред и никакая не наука, и что глупо тратить на них свое время, и лучше пусть Старый Мерин размажет вас по стенке за то, что вы их потеряли, чем таскаться с ними хотя бы еще один день.

Он развел руками.

— Но это стоит того. Стоит! Поверьте мне! Потерпите еще хотя бы…

Его глаза заблестели, когда он представил себе картину, которая помогла ему продержаться целых одиннадцать дней.

— Этот взрыв, понимаете, — стал объяснять он. — Это будет потрясающе. Офигительно! Обещаю вам! Как в Библии, ну помните, кровавые реки, нашествие лягушек, саранчи и смерть первенцев. Вы только представьте себе: сто фунтов муки взрываются в нашем классе!

— У Фостера младенец не взорвался, когда он зафутболил его в канал, — кисло заметил Джордж. — Он просто утонул.

С непреклонной убежденностью религиозного фанатика Саймон легко опроверг это неуместное высказывание.

— У Фостера слабый удар.

С этим было трудно поспорить. Они переглянулись, готовые пойти на попятную.

Уэйн сломался первым. Что уж тут скрывать, последние три года он постоянно издевался над Фостером во время игры в футбол. Что правда, то правда. Робин не мог нормально ударить далее по мячу, скомканному из бумажного пакета.

К тому же такое быстрое избавление после одиннадцати мучительных дней, в течение которых они были прикованы к этим мешкам, никак не соответствовало той величественной картине, которую Саймон неустанно им расписывал. Уэйн не поставил бы ни на один удар: ни один младенец не взорвется над водой. Гуин бьет не лучше Фостера. Да и Джордж тоже. Их мешки просто плюхнутся в воду, не оставив после себя и следа. Мешок Саймона, конечно, взорвется. В этом можно не сомневаться. Все-таки не зря он играл! за школьную сборную. Но мука развеется над водой, и все. Настоящий, незабываемый беспредел возможен только в классе.

Нет. Как ни суди, один, пусть даже сильный удар над каналом не стоит одиннадцати испорченных дней.

— Ладно, — сказал Уэйн. — Твоя взяла. Мы подождем.

Но в их рядах не было единства.

— Это еще почему? — вдруг возмутился Джордж Сполдер. — Почему мы должны ждать? Просто потому, что Сайм без умолку талдычит о своем распрекрасном взрыве? Только идиот мог поверить ему. Он наверняка ничего не понял. Старый Мерин уже сто лет работает в этом кабинете. Он не позволит взорвать там сто фунтов муки. Он еще не сошел с ума. Нет. Этого не будет никогда. Сайм его просто неправильно понял.

— Он сам так сказал, — настаивал Саймон, и в голосе его звучала искренняя убежденность. — Я слышал это собственными ушами. Не забывайте, что я стоял прямо под дверью учительской! «Вы что, хотите, чтобы они взорвали сто фунтов муки в моем классе?» Вот что он сказал. Слово в слово.

Уэйн снова засомневался, разрываясь между страстным желанием поверить ему и здравым смыслом.

— Не знаю, — сказал он, теребя ботинком пучок травы на дорожке вдоль канала. — Не очень-то мне в это верится. Но возможно, Сайм прав. В конце концов… — Тут на него нахлынули эмоции, заглушив голос разума, и он заговорил увереннее: — В конце концов, зачем заставлять нас три недели не спускать глаз с этих дряблых, бесполезных, жалких мешков, да еще нанимать шпионов следить за нами? Смысл эксперимента очевиден: довести нас до такого бешенства, что мы взорвем эти мешки к чертовой матери!

Он посмотрел на остальных, призывая их к ответу.

— Нам же объяснили смысл эксперимента, — напомнил ему Джордж Сполдер. — Получше узнать себя, почувствовать себя в роли родителей. Вот зачем все это делается.

— В таком случае я только рад, что избавился от него, — радостно заявил Робин. — Потому что лично я ничего нового не узнал. Вообще ничего. Я протаскался с этим идиотским мешком одиннадцать дней и понял только одно: что у меня никогда не будет ребенка, если только кто-нибудь не согласится приглядывать за ним как минимум полдня, а если нет, то рядом у нас есть бесплатный детский сад!

Все молчали.

— Мне кажется, — сказал Уэйн, — если бы люди хоть немного представляли себе, какой геморрой они доставили своим близким в детстве, они бы ни за что не согласились иметь детей.

— А если, — добавил Робин, — ребенок родился случайно, то любой нормальный человек поскорее сбежит куда подальше.

В поисках поддержки он посмотрел на Саймона. Но Саймон отвернулся.

И тут до Робина дошло.

Виновато взглянув на остальных, он положил руку Саймону на плечо.

Саймон резко развернулся и зашагал прочь.

— Что это с ним? — озадаченно спросил Джордж Сполдер.

— Заткнись, кретин, — прошептал Робин. И с важным видом добавил: — Ты что, не знал, что его отец свалил, когда Сайму было всего шесть недель?

— Нет, — сказал Джордж. — Я не знал. Недолго он продержался, да? — добавил он, глядя вслед Саймону.

А Робин многозначительно заметил:

— Ровно одну тысячу восемь часов.

Все с большим уважением посмотрели на Робина. Потом, один за другим, они проводили Саймона сочувственным взглядом, в то время как он удалялся все дальше и дальше. Было очевидно, что он больше не нуждался в их компании.

Гуин сел на велосипед.

— Я поехал.

Джордж подтолкнул Уэйна.

— Пошли, — сказал он ему. И, потянув за собой Робина, добавил: — Пошли, Робин. Чего тут стоять. Он не обернется и не придет сюда, пока мы здесь.

Джордж был прав. Когда они исчезли за деревьями на повороте, Саймон, убедившись, что путь свободен, пошел обратно. Ему было очень плохо. Он чувствовал себя чужим среди них. Ему хотелось побыть одному.

Шесть недель! Целых шесть недель! Да, думал он, ожесточенно шпыняя камни на дорожке, шесть недель — это большой срок! Что же с ним было не так? Каким надо быть убожеством, чтобы отец, прожив с ним целых шесть недель, не пожелал остаться и воспитывать его? Даже Саймон, который провел со своей мучной куклой всего одиннадцать дней, не представлял себе, как можно зафутболить ее в канал или как его отец мог в один прекрасный день просто уйти, беззаботно насвистывая. А ведь Саймон, в отличие от куклы, был живым.

Так что же с ним в детстве было не так? Саймон видел других детей. Не далее чем сегодня утром, повороте в школу, он чуть было не врезался в одного ребенка. Малыш сидел в специальном рюкзаке на спине у матери, которая стояла на тротуаре и ждала зеленого сигнала светофора. Одиннадцать дней назад Саймон мог пройти мимо целой толпы детей и даже не заметить их. Теперь он обращал внимание на каждого.

На малыше была шапочка, украшенная шерстяными помпонами и завязанная лентой под подбородком. Саймону показалось, что и ребенок, и шапочка на вид очень чистые. Щеки у малыша были розовые и блестящие. Шерстяная шапочка белая как снег. Саймон не понимал, как родителям удается поддерживать такую чистоту. Ведь его мучной младенец, несмотря на все старания, с каждым днем становился все грязнее.

Словно почувствовав неотрывный взгляд Саймона, малыш обернулся и посмотрел на него. Ленточка с подбородка переехала вверх, закрыв ему рот, и Саймон протянул руку, чтобы поправить ее.

Малыш увидел его палец. Спокойное пухленькое личико мгновенно расплылось в улыбке. Саймону показалось, будто на голове у ребенка зажглась яркая лампочка. Эффект был поразительный — крошечное лицо засияло.

Саймон улыбнулся. Казалось бы, такой пустяк! Однако лицо малыша так светилось, словно Саймон не просто протянул ему грязный палец, а совершил чудо или проделал невероятный трюк: скажем, тройное сальто с бенгальскими огнями в ушах.

Саймон поправил ленточку. Малыш не отпрянул назад. Его настолько заворожил этот приближающийся палец, что он даже не понял, что ему хотят поправить шапочку.

Опьяненный успехом, Саймон помахал пальцем в воздухе.

Ребенок весело запрыгал в своем рюкзачке.

Его мама обернулась.

— Простите, — сказал Саймон, и тут зажегся зеленый свет.

Пока они переходили дорогу, Саймон шел за малышом и держал свой палец у него перед глазами. Ребенок весело подпрыгивал и хохотал. Но когда на другой стороне улицы им пришлось расстаться, у Саймона кольнуло в сердце. Он не помнил, чтобы ему когда-либо удавалось так просто кого-нибудь развеселить. Сколько этому малышу? Он понятия не имел. Что он вообще знал о детях? Положим, он еще отличил бы крошечного, багрового младенца — из тех, что показывают в документальных фильмах, от пухлого и розового — из тех, что сидят в колясках и ждут родителей у дверей магазинов. Но на этом его познания заканчивались. Возможно, думал Саймон, отец тоже не разбирался в младенцах. Возможно, глядя на Саймона, который беспомощно кряхтел и барахтался в своей кроватке, он не понимал, что всего через несколько недель (или месяцев) он станет чем-то вроде того малыша у светофора, который готов обожать тебя просто за то, что ты помашешь ему пальцем.

В том-то и весь секрет, подумал Саймон. Младенцы ни на кого не похожи. Они особенные. Он вдруг понял, почему все вечно толпятся возле них, чтобы посюсюкать и пощекотать им животики. Даже если ты — последний неудачник и влачишь жалкое, убогое существование, ты запросто можешь стать для ребенка кумиром, пределом всех мечтаний, и он не побоится вывалиться из своего рюкзака ради того, чтобы в последний раз взглянуть тебе вслед. Это — маленькое чудо, которым все восхищаются, над которым все охают и ахают. Раньше Саймон был убежден, что это просто такой ритуал, что так положено, чтобы приободрить и порадовать новоиспеченных родителей. Ему никогда даже в голову не приходило, что люди восторгаются искрение. Но теперь он понимал, что они не лицемерят. Они говорят то, что думают. Маленькие дети — это действительно чудо. Это факт. В магазине такого не купишь.

И самое прекрасное то, что они вроде как не совсем люди, по крайней мере, до поры до времени.

И обращаться с ними можно иначе. Их проще любить. Вообще-то они немного похожи на домашних питомцев — ты день за днем кормишь, купаешь их, убираешь за ними, и даже если тебя все достало, не ждешь от них невозможного. Ни один здравомыслящий человек не станет обижаться, что младенец не делает для него столько же, сколько он делает для младенца.

Взрослые люди — куда более сложная тема. Во взаимоотношениях взрослых кто-то один всегда чувствует себя обиженным или недооцененным. Три дня назад примерно по той же причине Люсинда окончательно рассталась с Фраззи Вудзом. «Это конец! — кричала она ему. — Мне надоело жить на односторонней улице! Я ходила на все твои матчи, чтобы поддержать тебя. Я даже таскалась с тобой на тренировки. И что я слышу, когда прошу пойти со мной на финал по бадминтону? Тебе, видите ли, некогда!» Теперь, всякий раз, когда Фраззи звонит ей после школы и просит выйти поговорить, она отвечает ему: «Мне некогда».

Любить ребенка по сравнению с этим — проще простого. Испытав неожиданный прилив чувств, Саймон остановился, вытащил свою куклу из портфеля, расположился на берегу канала и усадил ее к себе на колени.

— Знаешь, что мне в тебе нравится, — сказал он, глядя в ее большие круглые глаза, — С тобой очень легко. Ты не говоришь мне, как мама, чтобы я ставил грязную тарелку в раковину, убирал ботинки с прохода и не хлопал дверью. Ты не похожа на мою бабушку, которая вечно повторяет, как я вырос, и спрашивает, что я буду делать, когда закончу школу. В отличие от моих учителей тебе я нравлюсь таким, как есть. В отличие от Сью ты не дразнишь меня. В отличие от моего отца ты не можешь сбежать и бросить меня.

Взяв ее под мышку, он глядел на воду.

— Знаешь, я бы не возражал, если бы ты была живая, — сказал он. — Даже если бы мне пришлось по-настоящему ухаживать за тобой. Даже если бы ты кричала, пачкала пеленки и скандалила в магазинах. Я был бы только рад.

Он посмотрел на нее, уютно устроившуюся у него под мышкой, и слегка нажал на то место, где мог бы находиться ее нос, не будь она простым мешком муки.

— Одного я не понимаю, — доверительно сказал он. — Как люди могут плохо обращаться с детьми?

Ее огромные глаза с интересом смотрели на него. Он попытался объясниться.

— Моя мама говорит, что знает, отчего это происходит, — Саймон невольно нахмурился. — Она говорит, что ей даже вспомнить страшно, как она бесилась, когда у меня резались зубы.

Саймон недоуменно покачал головой.

— А бабушка рассказывала, что однажды ее сестра так разозлилась на своего ребенка, что со всех сил швырнула его в кроватку, так что даже ножка сломалась.

Он наклонился поближе и успокоил ее:

— Не у ребенка, конечно. У кроватки.

Довольный, что прояснил этот момент, он продолжил:

— А Сью утверждает, что ей необходимо как минимум восемь часов непрерывного сна каждую ночь, а иначе она становится раздражительной. Хорошо, что у нее никогда не было семьи, иначе бы она за неделю их всех передушила.

Он снова посадил младенца к себе на колени.

— Моя мама однажды пошла с ней в поход, всего на три дня, и, вернувшись, сказала, что такой поворот событий ее бы ничуть не удивил.

Саймон нежно похлопал куклу по животу.

— А посмотри на Робина, — продолжал он. — Ведь он вообще-то спокойный парень. Он никогда не возмущается, когда Старый Мерин ругает его за то, что он держит на парте свою коллекцию катышков от ластика, не обижается на Уэйна, когда тот шутит, что у него обе ноги — левые. Он никогда не бесится из-за такой ерунды.

Саймон смотрел поверх головы куклы на темную воду. И ведь не случилось же ничего необычного, думал он, что могло вывести Робина из себя. Ничего, что могло бы так взбесить его. Ведь Гуин всего лишь попросил чью-нибудь тетрадку.

— Зачем?

— Списать домашнюю работу.

— Это не ко мне, — заявил Уэйн. — Я все сделал неправильно.

— И я тоже, — заверил его Джордж. — Картрайт сказал, что даже безмозглый тролль написал бы лучше.

Гуина, ясное дело, совершенно не интересовало качество выполненной работы.

— Картрайт просто велел сделать ее, — пояснил он. — Он не говорил, что надо сделать ее правильно.

— Возьми мою, если хочешь, — предложил Робин. — Мистер Картрайт никогда особо не ругал меня — видимо, мои работы ему нравятся.

— Отлично, — ответил Гуин. — Беру твою.

И он встал рядом с Робином, пока тот копался в своей сумке, отодвинув в сторону учебник по математике и новый иллюстрированный французский словарь, который мистер Дюпаск всучил ему в то утро. Пытаясь найти тетрадку с домашней работой, он так увлекся, что мучной младенец выпал из сумки прямо в грязь.

— О, черт!

Подняв его, Робин стряхнул песок и грязь и передал младенца Гуину на хранение.

Как и полагается, Гуин тут же уронил его.

Младенец снова упал в грязь. На этот раз Робин подобрал его, покрепче усадил на куст рядом с дорожкой и снова занялся поисками. Он так яростно рылся в своей сумке, что не услышал, как у него за спиной раздался легкий треск мешковины. И только когда мешковина прорвалась настолько, что младенец шлепнулся из куста обратно в грязь, подняв вокруг себя легкое мучное облако, Робин понял, что произошло.

И тут он вышел из себя.

— Черт! — заорал он. — Черт! Черт! Черт!

Гуин нервно отступил назад. Это из-за него он так злится? Нет. Он бесится из-за мучного младенца. Подняв его с земли, Робин стал трясти его так, что посыпалась мука.

— Черт! Черт! — вопил он, дубася его что было сил.

Вокруг летали облака мучной пыли.

Робин как с цепи сорвался.

— Береги своего мучного младенца! — кричал он, передразнивая взрослых, которые пилили его все эти дни. — Не забудь! Неси его туда! Неси его сюда! Как следует привяжи его к багажнику! Не потеряй! Не урони в грязь!

С каждым выкриком он отвешивал мучному младенцу новый удар.

— Не промочи! Не испачкай! Смотри, чтобы он не упал! Веди себя так, будто он настоящий!

Теперь он уже тряс его так сильно, что разрыв увеличился и мука посыпалась на землю.

— Будто ты настоящий? Отлично, я буду вести себя так, будто ты настоящий! Если бы ты был настоящий, если бы ты был мой, я бы выкинул тебя в канал!

И, у всех на глазах, он занес йогу, подбросил мешок и ударил.

Плюх!

Сидя на скамейке, Саймон вспомнил, как быстро скрылся под водой рваный мешок и развеялась с дорожки просыпавшаяся мука. Не прошло и минуты, а от младенца не осталось и следа, кроме нескольких печальных пузырей, всплывших на поверхность.

Саймон крепко прижал свою куклу к груди.

— Я многого не знаю, — сказал он ей. — Но я точно знаю одно: я никогда с тобой так не поступлю. Никогда.

И в ту минуту он верил в свои слова.