Ну давай, — сказал Саймон. — Спой.

— Я не могу, — ответила его мать.

Она заметила, что Макферсон крадется к мучному младенцу, резко обернулась и хлестнула его кухонным полотенцем. — Ты же знаешь, у меня нет слуха.

— Я не собираюсь оценивать твое пение по десятибалльной шкале, — заверил ее Саймон. — Я просто хочу услышать слова и мотив.

— Я не знаю всех слов. Я не уверена даже, что помню мотив.

— Ну давай же, — не отставал Саймон. — Попробуй.

И миссис Мартин попробовала. Она вытерла руки, прислонилась к раковине и, пока Саймон качал на руках младенца на глазах у ревниво скулящего Макферсона, отважно и бодро запела:

Она замолчала.

Саймон поднял голову.

— Ну? — требовательно спросил он. — В чем дело?

— Я забыла, как дальше.

Саймон раздраженно вздохнул.

— Но это же всего две строчки. Ты спела всего две строчки.

Тем временем Макферсон, воспользовавшись заминкой, решил еще немного пожевать уголок мучной куклы. Миссис Мартин запустила в него полотенцем.

— Я помню только две строчки.

— Ну ты даешь, — сказал Саймон.

Вид у него был такой несчастный, что миссис Мартин стало его жалко.

— Может, я еще вспомню остальное, — попыталась она утешить его.

Но Саймон не хотел ждать.

— Я знаю, — сказал он. — Мы позвоним Сью.

Усадив мучного младенца на стул, он подошел к телефону.

Покачав головой, миссис Мартин спросила сына:

— А почему ты думаешь, что она знает слова?

Саймон не посмел предположить, что, если его отец насвистывал именно эту песню, когда Сью видела его в самый последний раз, то возможно, она могла запомнить хоть какие-то обрывки.

Он вручил трубку матери.

— Позвони и спроси.

— Не выдумывай, Саймон, — сказала миссис Мартин.

Она нагнулась и вытащила младенца из пасти Макферсона, когда он, улучив подходящий момент, пытался прокрасться мимо нее к двери.

— Не могу же я вот так позвонить Сью и попросить ее спеть песню прямо по телефону.

— Почему бы и нет?

Этого миссис Мартин никак не могла объяснить. Поэтому, пока Мартин пытался стереть слюни Макферсона с мучного младенца при помощи пары чистых, только что из прачечной, подштанников, она набрала номер. И Сью на другом конце провода, казалось, ничуть не удивилась подобной просьбе. Он услышал, как она принялась напевать первый куплет еще прежде, чем он успел вырвать трубку из рук матери.

Так же, как и его мать, Сью вдруг остановилась.

— Я забыла припев, — сказала она. — Там дальше что-то про восход и присутствие духа.

Только выразительный взгляд матери заставил Саймона обратить возглас разочарования в скупые слова благодарности. Передавая трубку матери, он с раздражением ударил кулаком по кухонной двери, а когда она распахнулась настежь, ему не осталось ничего другого, как уйти, так как мать все еще смотрела на него.

Во дворе Гиацинт Спайсер грациозно сидела на перевернутом ведре и перекрашивала свои сандалии в зеленый цвет. Гиацинт наверняка знала всю песню от начала до конца, мрачно подумал Саймон. Разучила ее, небось, в детском саду, отрепетировала в лагере скаутов и распевала теперь дискантом в баптистском хоре. Но он скорее позволит сварить себя в кипящем масле, нежели попросит Гиацинт об одолжении. Он уже и без того подозревал, что она шпионит на мистера Картрайта: способный любитель стал профессионалом. Он уже собирался вернуться домой, когда Гиацинт вдруг сама заговорила об этом.

— Это твоя мама там пела? — спросила она, старательно нанося краску на ремешок сандалий. — Поет она неважно, да?

И тут Саймона осенило. А вдруг получится?

— Сложная песня, — сказал он.

Гиацинт с удивлением посмотрела на него.

— Да ладно.

— Нет, сложная, — настаивал Саймон. — Особенно припев.

— Ничего подобного.

И поскольку ее вера в собственную неотразимость только крепла с тех пор, как в детском саду мисс Несс впервые прицепила огромную Вифлеемскую звезду из фольги к ее кофте, Гиацинт приосанилась и в полный голос запела:

В этот момент она заметила, что краска капает ей на ногу.

— Вот бли-и-ин!

Саймон попытался хитростью заставить ее спеть последнюю, насколько он мог судить по звучанию песни, ускользающую от него строчку.

— Ты это, конечно, нарочно сделала, — сказал он. — Там в конце самое сложное место.

Но Гиацинт Спайсер уже потеряла к нему всякий интерес. Ее занимала теперь только собственная нога.

— Проваливай, Саймон, — сказала она достаточно тихо, чтобы он мог сделать вид, что ничего не заметил.

Саймон вернулся в дом. Плотно прикрыв за собой дверь так, чтобы Гиацинт Спайсер ничего не услышала, он спел первые строчки припева своей матери. Но хотя она сразу сказала и повторила потом несколько раз за вечер, что последняя строчка буквально вертится у нее на языке, ей так и не удалось ее вспомнить.

К утру душевное состояние Саймона напоминало, по его собственному мнению, муки тех, кого пытали, капая воду на темя.

— У меня крыша едет, — сообщил он матери за завтраком. — Это сводит меня с ума.

— Ты мог бы пойти и полюбезничать с Гиацинт, а она бы спела тебе последнюю строчку.

Саймон так мрачно посмотрел на нее, что она только пожала плечами.

— Тогда спроси мистера Картрайта.

Спросить мистера Картрайта! Саймон запихнул в рот еще хлопьев и, облизав ложку, ткнул ею в куклу.

— Это все ты виновата, — сказал он ей. И это было правдой. Он вдруг понял, что если бы не она, он бы никогда не задумался о своем отце и о том, что случилось много лет назад. Не будь этого дурацкого, бесполезного, бесформенного мешка муки, он бы никогда не оказался в таком ужасном, позорном положении, как сегодня, когда он готов был, как последний ботаник, сломя голову мчаться в школу, чтобы задать вопрос учителю.

Он снова пихнул куклу. На этот раз капли сладкого липкого молока из его тарелки с хлопьями сорвались с ложки и попали ей на платье.

— Смотри, доиграешься, — задорно предупредила его мать. — Посмотри на эту бедняжку. Собачьи слюни, следы от зубов, жирные пятна. И все это за пять минут.

— Она в порядке, — коротко ответил Саймон. И, снова ткнув куклу ложкой, спросил: — Правда же?

Кукла не возражала. Но прежде чем запихнуть ее в портфель, он более пристально изучил ее и понял, что в таком плачевном состоянии она едва ли сможет пройти плановый осмотр и контрольное взвешивание. За последние несколько дней она стала невероятно грязной, уголки обтрепались, а днище дало течь.

Саймон смерил ее взглядом, который неизменно заставлял мисс Арнотт бежать за своим аспирином. Ведь кукла эта даже ходить не умела. Как она могла дойти до такого состояния? Вот засада!

Мама протянула ему полиэтиленовый пакет.

— Возьми на всякий случай, — сказала она. — Обещали дождь.

Он мог бы ответить, что дождь ей не повредит, только отстирает немного и восполнит потерю в весе.

Но честно говоря, ему было все равно. Ему все осточертело.

Запихнув остатки хлопьев в свой и без того уже полный рот, он издал звук, в котором, как он надеялся, его мать соизволит разобрать «пока», и схватил в охапку свой портфель и младенца.

Миссис Мартин преградила ему путь.

— До свидания, Саймон, — многозначительно сказала она.

Давясь хлопьями, Саймон снова что-то промычал.

Она не сдвинулась с места.

— До свидания, Саймон, — терпеливо повторила она.

Это была желтая карточка.

Он стоял перед ней, как истукан, не в силах ни прожевать, ни проглотить свои хлопья.

И наконец выдавил из себя:

— Пока, мама.

Миссис Мартин улыбнулась, отпуская сына на волю. Саймон распахнул дверь и побежал дальше, не дожидаясь, пока она закроется. Удивительно, думал он, как родители и учителя могут годами нудить о таких пустяшных глупостях как «спасибо» и «до свидания». Он не мог понять, как им это удается. На их месте он бы не выдержал и недели. Каждое божье утро его мать требовала одно и то же: сначала прожевать и только потом сказать «до свидания», как положено. Каждое утро перед школой! То есть пять раз в неделю, тринадцать недель за четверть, три четверти за год. И так каждый год. Сколько это получалось? Миллионы раз, не меньше. Как она выдерживала все это ежедневно? Почему она до сих пор не слетела с катушек и не бросилась на него с разделочным ножом? Он бы так не смог, уж это точно. Он был уверен, что терпения ему не занимать. Но случись ему раз двадцать напомнить своему младенцу, что дверь за собой надо закрывать, кран с горячей водой заворачивать и ни в коем случае не разговаривать с набитым ртом, уж он бы задал ей урок и, как Фостер, утопил бы ее прямо в канале. Может, потому и ушел его отец, что, как и Саймон, сразу понял, что эта работа ему не по плечу.

В конце Уилберфорс-роуд Саймон неожиданно для себя запел.

— с чувством выводил он, когда, повернув за угол, обнаружил Уэйна Дрисколла на краю сточной канавы.

— Что ты делаешь в этой грязи? — в замешательстве спросил Саймон, отказываясь верить собственным глазам. Склонившись над решеткой стока, Уэйн одной рукой держал младенца, а второй черпал грязь и ждал, пока она стечет с его пальцев в небольшой разрыв в ткани.

Его брови сомкнулись от сосредоточенного напряжения.

— Подержи-ка его, Саймон. Никак не могу попасть в эту дырку.

Саймон присел на краю канавы и взял у Уэйна его мешок.

— Можно сделать дырку побольше, — посоветовал он.

Уэйн фыркнул.

— Блестящая идея, Саймон! Чтобы у Старого Мерипа был еще один повод прикончить меня.

Свободной рукой Саймон достал из портфеля свою куклу.

— У меня такая же беда, — сказал он. — Моя выглядит ничуть не лучше.

Уэйн на секунду отвлекся и посмотрел на куклу Саймона.

— Вот этот жесть, Сайм! Когда ты успел ее так уделать? Ну ты попал.

— Это мы еще посмотрим, — уверенно заявил Саймон. Но засомневавшись, еще раз взглянул на младенца. А может, и попал. Кукла его, безусловно, являла собой жалкое зрелище. Как это произошло? Где она так извозилась? Еще вчера Саймона ставили всем в пример. Учителя, которых он едва знал, приветливо кивали ему на переменах. А сегодня в руках у него затасканный потрепанный мешок муки с размазанными глазами и пожеванными уголками. Что же случилось?

— Зря ты позволил Хуперу и Филлипсу использовать ее вместо штанги, — сказал Уэйн.

Саймон защищался как мог.

— Дело не в этом. Ей больше досталось, когда я дразнил ею кота Гиацинт Спайсер.

— Я вижу следы не только когтей, но и зубов, — беспристрастно заметил Уэйн.

— Это все Макферсон, — мрачно сказал Саймон. — Он охотился за ней с самого первого дня.

— А откуда эти черные пятна?

— Это она в золе перепачкалась, не видишь, что ли?

— А следы от ожогов?

— Это уж моя вина, — признал Саймон. — Забыл ее на гриле, пока жарил хлеб.

— А что у нее сзади прилипло?

Саймон перевернул ее и начал осмотр.

— Клей, — сказал он. — Ириска. Грязь. Засохшие слюни Макферсона. Куриный бульон…

Саймон готов был перечислять и дальше, но Уэйн поспешно перебил его.

— Кончай, Сайм, пора идти.

И, уверившись, что на утреннем осмотре он, по крайней мере, не будет худшим, Уэйн потащил Саймона за собой в сторону школы. Когда они подходили к круговой развязке, Саймон решил объясниться.

— Понимаешь, не такой я человек. То есть сначала я думал, что такой, но потом оказалось, что другой. Бывают люди ответственные, бывают безответственные. Выходит, я безответственный. Ну вроде моего отца.

Поймав на себе любопытный взгляд Уэйна, Саймон понял, что раньше никогда не заводил разговор о своем отце с друзьями. Тем не менее, он продолжил.

— Он тоже не справился, ясное дело. Наверное, некоторым это не дано. Наверное, так уж они устроены. Они не виноваты.

Как обычно, он бесстрашно вступил в поток машин, неохотно замедляющих ход на круговой развязке.

— Он просто был не из тех, кто готов остаться на берегу, чтобы нянчить младенцев, — продолжал он, перекрикивая уличный шум и скрежет тормозов.

Как обычно, Уэйн спешил за ним, виновато кивая водителям.

— Был не из тех, кто что?

Но Саймон уже перешел на ту сторону и целеустремленно шагал по газону к зданию школы. Его интересовало только одно, тайна исчезновения его отца была почти раскрыта. Оставалось восстановить лишь одно недостающее звено.

— Мисс Арнотт! Мисс Арнотт!

Она сразу же обернулась.

— В чем дело, Саймон?

Каково же было ее удивление, когда он запел насыщенным, сильным, уверенным тенором, который она часто слышала на линейке, не догадываясь, кому он принадлежит.

— Саймон?

Что он задумал?

— Я спешу, Саймон, — предупредила она его. Но Саймон пошел следом, продолжая петь в полный голос.

— Это что, шутка, Саймон? Пари? Что за представление?

Не дожидаясь ответа, она свернула на узкую дорожку, ведущую к двери учительской. Невзирая на строгое правило и табличку на деревянном столбе с надписью «Только для учителей», Саймон смело шел в ногу с мисс Арнотт и продолжал распевать что есть мочи:

Мисс Арнотт резко остановилась. Раньше с Саймоном таких проблем не было. Он мог быть мрачным и неразговорчивым. Мог иногда похулиганить. Но нельзя было не признать, что за все то время, что она знала мальчика, он всегда был вполне послушным. Что ей теперь делать? Как она должна поступить? Отчитать его или сделать вид, что ничего не произошло? Во-первых, подумала мисс Арнотт, есть ли свидетели?

Она взглянула наверх и увидела в окне учительской мистера Картрайта, который прикрывшись шторой, украдкой докуривал свою последнюю сигарету перед началом урока.

Он помахал ей. По ошибке приняв выражение замешательства на ее лице за мольбу о помощи, мистер Картрайт приоткрыл окно, изготовившись обрушить на голову Саймона громы и молнии за то, что он осмелился попрать священную землю.

— услышал он пронзительный голос Саймона.

«Не унывайте, родные мои?» Мистер Картрайт мгновенно понял, в чем дело. Учитель посмотрел на своего ученика с выражением нескрываемой радости и гордости. Грош цена хваленой психологии. Мальчишка живо воплощал собой победу старого доброго здравого смысла. Боже правый, вы только посмотрите, как он переменился. Еще вчера он распускал нюни как распоследний дурак, страдая от нежности к своему маленькому гадкому мешку муки. Одно слово мудрого наставника — и его просто не узнать. Парень снова в норме (во всяком случае, для него это нормально) и поет серенады своей единственной и неповторимой возлюбленной, божественной мисс Арнотт, прекрасным голосом и полной грудью.

— прозвенел по школьному двору восхитительный мягкий тенор Саймона.

Последовавшая за этим пауза слишком затянулась. Мистер Картрайт на мгновение почувствовал себя жертвой старой китайской пытки в ожидании капли, которая должна упасть на его темя.

Наконец он не выдержал, распахнул окно и, свесившись с подоконника, прогремел своим великолепным мелодичным баритоном, которым он пользовался, чтобы вернуть их на путь истинный, когда они сбивались с такта во время пения псалмов:

Саймон в изнеможении упал на колени. Мисс Арнотт обратилась в бегство. Сзади подоспел Уэйн.

— О чем это там голосил Старый Мерин?

— пропыхтел Саймон,

Уэйн скорчил гримасу.

— И что все это значит?

Саймон хотел было обратиться с этим вопросом к мистеру Картрайту, но того уж и след простыл. Вполне довольный тем, как прозвучало в его устах окончание прекрасной морской песни, он затушил сигарету, закрыл окно и удалился.

Как это не раз было доказано на футбольном поле, одной из самых сильных сторон Уэйна было одержимое упорство.

— Что значит «парус души моей»? — никак не успокаивался он.

— Откуда мне знать, — оборвал его Саймон. — Надо спросить у кого-нибудь.

— У кого?

Уэйн огляделся. Он не увидел поблизости никого, кроме Мартина Саймона, который на ходу читал «Поиски Святого Грааля».

— Спроси у него. Он же ботаник. Может, и знает.

Лицо Саймона прояснилось. Конечно, Мартин Саймон может знать. Любому, кто целыми днями выпендривается, читая поэзию — часто на французском, — не составит труда перевести причудливую строчку из песни на простой английский. Никакого труда.

Саймон встал с колен и пошел Мартину наперерез прямо по газону. Остановившись у него на пути, он нарочно выставил ногу и стал спокойно ждать. Поравнявшись с ним, Мартин споткнулся, и «Поиски Святого Грааля» оказались на траве.

— Прости, — сказал Саймон и наклонился, чтобы поднять и вернуть книгу Мартину.

— Спасибо, — сказал Мартин, несколько настороженно.

Но Саймон решил, что, подняв книгу с земли, он уже продемонстрировал свои добрые намерения и можно больше не церемониться.

— Слушай, — сказал он. — Ты же ботаник. Ты читаешь стихи. Объясни мне, если кто-то говорит: «парус души моей», что это значит?

Мартин не спешил с ответом. Возможно, над ним просто хотят посмеяться. Но, с другой стороны, было очевидно, что Саймон настроен серьезно и решительно. Что он тоже что-то ищет, подобно сэру Галахаду в книге, которую он только что вернул Мартину.

— Парус души моей?

— Да, парус души моей.

Надо отдать должное этим очкарикам, размышлял Саймон в ожидании ответа. Если бы к нему кто-нибудь подошел и задал подобный вопрос, он бы послал его и пошел дальше. Но Мартина, похоже, не смутил и не оскорбил даже вопрос о поэзии. Он просто снял очки, задумчиво протер их и переспросил:

— Ты можешь точно повторить его слова?

Нет смысла ходить вокруг да около, подумал Саймон и, запрокинув голову, запел во весь голос:

Мартин вздохнул с облегчением.

— Очевидно, что это метафора, — начал он. — Лирический герой использует аналогию…

Он замолчал, отчасти от ужаса, отчасти потому, что рука Саймона крепко сдавила его горло и перекрыла ему кислород.

— Я не просил читать мне лекцию, — строго заметил Саймон. — Я просто спросил, что это значит.

Он отпустил руку и стал ждать. Мартин Саймон попытался начать сначала.

— Это значит, — сказал он, — что этому парню пора в путь. Подобно тому, как корабль с поднятыми парусами должен слушаться ветра, этот парень знает, что, как бы он ни хотел остаться, его натура — его характер и темперамент — все равно заставит его двигаться дальше. У него нет выбора.

Саймон посмотрел на небо. Он часто заморгал и тяжело вздохнул.

— Нет выбора, говоришь?

Мартин был непреклонен.

— Никакого. Такой уж он человек. Он не может иначе.

В разговор вмешался Уэйн.

— Почему ты в этом уверен? — с недоверием спросил он Мартина.

— Такие слова, — терпеливо объяснил Мартин. — Такое значение.

— Но откуда ты знаешь?

На этот раз Саймон пришел на помощь Мартину и поставил Уэйна на место.

— Слушай, — сказал он. — Мы с тобой умеем играть в футбол и прикалываться, так? А вот Мартин — он ботаник. В футбол он играть не может. Он по мячу не попадет, не то что по воротам. Но в песнях и стихах он разбирается.

Он обернулся к Мартину.

— Я правильно говорю?

Мартин кивнул.

— Правильно, — сказал Саймон. И затем, поскольку тема культурных достоинств и недостатков оказалась исчерпанной, добавил: — Всем спасибо.

Он машинально протянул правую руку. Мартин на секунду растерялся, но быстро понял, что Саймон хочет пожать ему руку.

— Всегда пожалуйста, — поспешил ответить он. — Обращайся.

— Ну уж нет, — заверил его Саймон. — Думаю, с меня хватит. Я все понял.

И действительно, Мартин невольно разглядел странное, неземное выражение на его лице, почти свечение, словно Саймону, как и сэру Галахаду, только что привиделся Святой Грааль, предел всех его мечтаний.