Глава 4

Почему женщина не может сильнее походить на мужчину?

В отзыве на новую книгу знаменитого биолога Льюиса Уолперта “Почему женщина не может быть сильнее похожа на мужчину? Эволюция пола и гендера” (Why can’t a woman be more like a man? The evolution of sex and gender)3 психиатр и журналистка Патриша Кейси выражает глубокую радость по поводу вызова, который книга бросает политкорректным взглядам гендерных теоретиков. Быстро разобравшись с длинным и скучным списком “естественных различий, записанных в наших генах”, она заключает, что “очевидный ответ” на знаменитый вопрос Генри Хиггинса в “Моей прекрасной леди”: “Почему женщина не может сильнее походить на мужчину?” – “Потому что мы не мужчины и никогда ими не будем”4. Это, видимо, единственное разумное объяснение. В конце концов, “аргумент, что тестостерон и Y-хромосома никак не влияют на образ наших мыслей и наши чувства, неправдоподобен”5.

Предположение, что эти два биологических фактора пола неизбежно формируют не просто мужскую репродуктивную систему, но и мужскую душу, находится в идеальном соответствии со старым взглядом на половой отбор, согласно которому обычно существует сильная и предсказуемая связь между плодовитым производителем дешевой спермы и отчетливо мужским стилем поведения. Но, как показал предыдущий раздел, даже у нечеловекоподобных животных биологический пол не обязательно определяет сексуальное поведение, и уж тем более это неверно для нас. Биологическая реальность воспроизводства важна всегда, но даже у жуков-носорогов и лесных завирушек другие факторы могут коренным образом менять поведение, напрямую связанное со спариванием и репродуктивным успехом. Эти примеры приводят к удивительному выводу, что биологический пол может не являться неизменной поляризованной силой, какой мы его часто считаем.

По сути, изменилось даже научное понимание детерминации пола (как мы становимся мужчиной или женщиной). В соответствии со старым, еще преобладающим взглядом, “присутствие Y-хромосомы позволяет эмбриону развиваться в мальчика, а в ее отсутствие стандартное развитие происходит по женскому образцу”, – как Уолперт обобщает процесс. “Ключевой ген”6 в этой истории – SRY, он находится в Y-xpoмосоме. Индивиды с Y-хромосомой получают яички, без Y-хромосомы развиваются яичники. Сформированные яички вырабатывают высокий уровень андрогенных гормонов, в особенности тестостерон, который направляет развитие внутренних и внешних мужских гениталий; в противном случае развивается женский вариант половых органов.

При таком понимании формирования мужественности и женственности “бинарность неизменна: XX – это женщина, a XY – мужчина”7, замечает Сара Ричардсон из Гарвардского университета. Устойчивость этого четкого бинарного взгляда на пол – наша реальность. Даже гендерные теоретики, которые ежедневно уходят от реальности, пытаясь разобраться в головокружительных возможностях реконструирования маскулинности и феминности, соглашаются, что, какие бы у вас ни были гениталии, когда вы одеваетесь утром, они останутся при вас, когда вы разденетесь на ночь. Около 98–99 % населения имеют либо XY-хромосомы и мужские гениталии (яички, простату, семенные пузырьки и пенис), либо ХХ-хромосомы и женские гениталии (яичники, фаллопиевы трубы, влагалище, половые губы и клитор)8. Нейроспециалист Дафна Джоел из Тель-Авивского университета называет три ключевых маркера мужественности и женственности генетически-гонадно-генитальным полом – или полом 3Г, для краткости9.

Но этот взгляд, в соответствии с которым пол человека зависит от присутствия или отсутствия всемогущей Y-хромосомы, кажется слишком простым. Подумайте, например, о тех немногих людях, чьи гены, гонады и гениталии не соответствуют безоговорочно мужским или женским: таких людей вы, безусловно, знаете, хотя, возможно, не знаете об этой их черте. Социальные конвенции, правила и законы, которые требуют от всех быть либо мужчиной, либо женщиной, затмевают биологическую реальность: бинарное представление “или/или” работает для большинства, но не для всех. Небольшое, но значимое число людей в популяции – “интерсекс”: они “похожи на женщин” в некоторых аспектах пола 3Г, но “похожи на мужчин” – в другом. Например, у людей с мужским набором хромосом XY, чьи рецепторы не отвечают на андрогенные гормоны, запускающие маскулинизацию гениталий, развиваются яички, но при этом – женские внешние гениталии. Как замечает Интерсексуальное общество Северной Америки, это означает, что, несмотря на Y-хромосому, женщины с такой патологией “обладают гораздо меньшей «маскулинностью», чем обычная… женщина [с ХХ-хромосомами], потому что их клетки не отвечают на андрогенные гормоны”10. Или подумайте о врожденной гиперплазии надпочечников, при которой в матке производится необычно большое количество андрогенных гормонов. У девочек это может привести к маскулинизации внешних гениталий даже несмотря на то, что гонады и генетический набор у них женские11.

Привлекая внимание к этим проблемам в 1990-е годы, биолог Брауновского университета Энн Фаусто-Стерлинг рисковала взорвать мозги своих читателей, когда утверждала, что существует с полдюжины разных полов12. В ту пору, когда ген SRY Y-хромосомы считался единственным геном, определяющим пол, Фаусто-Стерлинг указала, что люди-интерсексуалы не вписываются в модель, не допускающую “существование промежуточных состояний”13. Следуя непопулярным аргументам двух генетиков, Евы Эйхер и Линды Уошберн, Фаусто-Стерлинг предположила, что научная модель была зависима от культурных стереотипов: “женский”, “пассивность” и “отсутствие”. Развитие яичек из “андрогинной” гонады – активный, генетически направленный процесс, но в отсутствие сильного, мужского гена SRY яичниковая ткань просто… случается, по умолчанию?

Современная наука детерминации пола отмечает, что женское развитие – столь же активный и сложный процесс, как и мужское развитие. Стало ясно, что в детерминацию пола вовлечено множество генов: SRY в Y-хромосоме, несколько в Х-хромосоме (включая те, что вовлечены в мужское половое развитие) и, как ни удивительно, десятки других, расположенных на других хромосомах14. Поэтому, если вы увидите фразу “половые хромосомы” в кавычках, это не потому, что какая-то чокнутая феминистка отказывается признавать биологические основы пола, а потому, что генетический пол не определяется бинарно – присутствием или отсутствием Y-хромосомы, он рассыпан по геному. Поэтому детерминация пола – “сложный процесс”. Вместо простого старого сценария, по которому ген SRY пускает мужчин по особому пути развития, “гонады формируются в результате состязания двух противоборствующих сетей активности генов”15.

Конечно, когда Патриша Кейси задается вопросом, почему женщина не может быть сильнее похожа на мужчину, она не гадает, почему женщина не может превратить свой клитор в пенис, а яичники в яички. Кейси выражает общее убеждение, что пол – наиболее ярко в форме тестостерона и Y-хромосомы – имеет фундаментальное влияние на мозг и поведение. Психолог Линн Лайбен из Пенсильванского государственного университета пишет:

Мужчины и женщины, по идее, должны иметь разные “сущности”, которые, хотя и по большей части невидимы, отражены во множестве предрасположенностей и поступков. На индивидуальном уровне эти сущности даны им диапазоном генетических и гормональных процессов, а на уровне вида – эволюцией. Они рассматриваются как часть естественного порядка, и предполагается, что они действуют в разных контекстах на протяжении жизни и являются неизменными (по крайней мере, в отсутствие титанических и неестественных попыток изменить их) 16 .

Но имеет ли смысл ожидать, что пол создаст какие-то “сущности” в мозге и поведении? В разных видах одна и та же эволюционная проблема полового размножения решается по-разному, и это значит, что присутствие или отсутствие Y-хромосомы17 (и других генетических составляющих пола) не диктует особый вид поведения. Также внутри некоторых видов – включая наш собственный – пол не монополизирует такие черты как состязательность, промискуитет, разборчивость и родительскую заботу. Конкретный стереотип, как мы видели, зависит от экологической, материальной и социальной ситуации животного. Из этого следует, что даже у конкретного вида влияние генетических и гормональных аспектов пола на мозг и поведение не должно жестко “предписывать” особые поведенческие профили или предиспозиции в мозге, даже если они более свойственны одному полу, а не другому. Вместо этого они проявляются в большей или меньшей степени в зависимости от обстоятельств.

Репродуктивные роли (кто производит какие гаметы и куда помещает свой детородный орган) полностью разделены, в отличие от поведенческих ролей. Предположительно, это происходит из-за того, что не существует среды или контекста, в которых обладание промежуточной версией репродуктивной системы или творческое совмещение различных ее частей: пениса и матки, яичек и фаллопиевых труб – оказались бы полезны для репродуктивного успеха. А вот с поведением все обстоит иначе. Из всего этого не следует, что пол не влияет на нас выше воротничка. Но должны ли мы ожидать, что генетические и гормональные составляющие пола имеют тот же эффект на мозг и поведение, что и на репродуктивную систему? Даже при том, что процесс развития описывается одним экспертом как “баланс”, а не бинарная система18, нам стоит задаться не вопросом “действительно ли”, а вопросом “почему” пол должен производить особый, фиксированный, универсальный мужской или женский мозг и мужскую или женскую натуру.

Категории пола формируют наше восприятие социального мира. Это первое, что мы узнаем о ребенке, когда он рождается. Это часто то, что мы первым замечаем при знакомстве. Мы указываем свой пол практически в каждой анкете. В большинстве стран от человека по закону требуется быть либо мужчиной, либо женщиной. Мы акцентируем свой пол с помощью местоимений, имен, форм обращения, моды, причесок19.

Возможно, мы не стали бы этого делать, если бы мужественность и женственность – пол 3Г – не имели определенных важных черт. Если на прошлой неделе вы были женщиной, имели яичники, влагалище и прочее, но на этой неделе вы мужчина с яичками и пенисом, то вопрос, мужчина вы или женщина, был бы не так важен. Если бы большинство из нас были интер-сексуалами в той или иной степени, набивший оскомину вопрос: “Это мальчик или девочка?” – не имел бы смысла. А если бы форма наших внешних гениталий составляла континуум, в середине которого располагалось бы большинство людей с промежуточной формой, было бы любопытно, играл ли бы пол столь важную роль в том, как мы представляем себя миру.

Но, конечно, пол 3Г не таков. Генетические и гормональные половые процессы, хотя и являются сложными и многогранными, обычно производят конкретные, стабильные и непротиворечивые категории пола зГ. Возможно, для людей закономерно предполагать, что пол имеет то же фундаментальное воздействие на мозг, как и на гениталии. Как пишут Джоел и ее коллега, мы предполагаем, что “пол действует похожим образом, последовательно и единообразно, производя разделение и в конечном итоге приводя к созданию двух различных систем – «мужского» и «женского» мозга”20. Это не так редко и даже удостаивается дебатов в “Твиттере”: люди противятся утверждению, что нет такого феномена, как “мужской мозг” и “женский мозг”, и даже приводят научные статьи, в которых говорится о половых различиях в мозге. Иными словами, как только мы узнаем, что мозг различается у людей разных полов, мы начинаем считать, что у мозга есть пол и, как и в случае с гениталиями, создаем мужские и женские категории.

По сути, классический научный взгляд предполагал что-то похожее. Как и с гениталиями, тестостерон считался главным игроком: его пренатальный поток, запущенный только сформировавшимися яичками, маскулинизирует и дефеминизирует мозг мужчин, в то время как его отсутствие оставляет мозг феминным. Таким образом, “генетический пол определяет гонадный пол, а гонадные гормоны определяют пол мозга”, заключают ведущие исследователи Маргарет МакКарти и Артур Арнольд21. Ученые, вовлеченные в исследования нечеловекоподобных животных утверждают, что эти половые эффекты создают отчетливые мужские и женские нейронные сети, которые участвуют только в спаривании. Но, разумеется, для многих психологов и популярных авторов, обсуждающих человеческую природу, “поведение спаривания” включает почти каждый аспект человеческой психологии – начиная со зрительного анализатора, настроенного на лица младенцев, до чувства юмора, которое указывает на лучший репродуктивный потенциал индивида22.

Однако новые данные обнаруживают гораздо более сложную картину, как объясняют МакКарти и Арнольд. Пол не является биологическим диктатором, который посылает гонадные гормоны, обрушивающиеся на мозг, единообразно маскулинизируя мужской мозг и монотонно феминизируя женский. Половая дифференциация мозга оказывается интерактивным процессом, в котором множество факторов: генетических, гормональных, средовых и эпигенетических (то есть стабильных изменений во “включении и выключении” генов), – действуют и взаимодействуют, влияя на то, как пол формирует весь мозг. И чтобы еще более усложнить этот процесс, в разных частях мозга эти факторы взаимодействуют и влияют друг на друга по-разному23.

Например, как указывает Джоел, факторы окружающей среды (пренатальный и постнатальный стресс, воздействие лекарств, условия вскармливания или материнская депривация) сложно и нестандартно взаимодействуют с полом в мозге24. Возьмем лишь одно исследование: лабораторные крысы, наслаждавшиеся мирной жизнью без стрессов, обнаруживали половые различия в густоте верхних частей дендритных шипиков (которые передают электрические сигналы телу нейрона) в крошечной зоне гиппокампа. Женские дендритные шипики были гуще. Но если посмотреть на тот же участок мозга в группе крыс, которые испытывали стресс всего пятнадцать минут, то оказывалось, что дендритные шипики крыс самцов были столь же густы, как и шипики самок без стресса. Напротив, верхние части дендритных шипиков самок, подвергавшихся стрессу, были менее густыми – совсем как у самцов без стресса. Иными словами, кратковременный стресс меняет “половые различия” для этой конкретной характеристики мозга25.

А дальше все еще больше усложняется. Конкретный фактор может оказывать значительное влияние на половые различия в одной характеристике мозга, но обратное влияние или никакого влияния – в других. Например, короткий стресс имеет иной эффект на “нижние” дендриты в той же области мозга. В этом случае дендритные шипики самцов и самок идентичны, пока крысы живут легкой жизнью без стресса. Но что случается, если крысы подвергаются стрессу? Никакого эффекта на нижние дендритные шипики у самок, но они становятся гуще у самцов. Итак, мы имеем ситуацию, в которой редкие верхние и нижние дендритные шипики наблюдаются у самцов, не подвергавшихся стрессу, и у самок, подвергавшихся стрессу; густые верхние и нижние дендритные шипики у самцов, подвергавшихся стрессу, и густые верхние и редкие нижние шипики у самок, стрессу не подвергавшихся26.

Запутанно? В этом весь смысл. Вы можете задаться вопросом, каков же в действительности принцип формирования дендритных шипиков у самцов? А каков – у самок? Если у вас нет твердого мнения насчет того, какой должна быть истинная жизнь лабораторной крысы – полной безмятежности или с короткими эпизодами крайнего напряжения, на этот вопрос нет ответа. Поэтому Джоел рекомендует избегать терминов “мужская форма” или “женская форма” в отношении характеристик мозга.

Исследование, проведенное нейроспециалистом Трейси Шорс с коллегами, проверило влияние среды на две конкретные характеристики в крошечном участке мозга. Представьте сотни взаимодействий между полом и средой, влияющих на множество разных характеристик мозга диких крыс в течение их жизни.

С каждым жизненным событием некоторые характеристики мозга меняют свою форму, а некоторые – нет, что приводит к уникальным комбинациям форм. Отсюда мы должны ожидать, что такое “многообразие механизмов”27 приведет к формированию не “мужского” или “женского” мозга, но “мозаики” черт, и “какие-то черты будут более распространены среди самок, какие-то – среди самцов, а какие-то присущи обоим полам”, заключают Джоел и коллеги28.

Именно это Джоел с коллегами из Тель-Авивского университета, Института Макса Планка и Университета Цюриха впервые обнаружили у людей29. Ученые проанализировали более 1400 визуализаций человеческого мозга, взятых из крупных массивов данных из четырех разных источников. Сначала они определили около десяти крупнейших половых различий в каждой выборке. Даже предварительная оценка в некотором отношении бросила вызов популярному пониманию этих различий. Во-первых, в противоположность взгляду, что мозг мужчин и женщин разительно отличается, ни одно различие не было особенно существенным. Даже в самом крупном различии пересечение между полами означало, что примерно одна женщина из пяти имеет мозг, более похожий на “мужской”, чем средний мужчина. Более того, каждый массив данных имел свою “десятку самых больших различий”. Как пишут авторы, это показывает, что половые различия в мозге относятся не только к полу, но зависят от дополнительных факторов, и главные кандидаты тут – возраст, среда и генетическая изменчивость.

Далее исследователи определили “мужской край” и “женский край” континуума для каждой черты мозга, основываясь на баллах 33 % самых ярко выраженных мужчин и женщин соответственно. Между этими краями лежала “промежуточная зона”. Потом они проверили, действительно ли мозг людей оказывается стабильно на мужском или женском краю континуума в каждой из областей или он является сочетанием мужских и женских характеристик.

Как вы можете ожидать, уже ознакомившись с данными по крысам, результаты были решительно в пользу смешения. От 23 до 53 % индивидов имели мозг со смесью мужских и женских черт (в зависимости от выборок, типов измерений и методов анализа данных). Процент людей, у которых наблюдался только “женский” или только “мужской” набор признаков, был очень мал: от о до 8 %30.

Так что такое “женский мозг” или “мужской мозг”31? Является ли женский мозг типом мозга, которым обладают индивиды со стабильными характеристиками женского края континуума – причем некоторые из них, кстати, мужчины? И если так, каким типом мозга обладает большинство женщин?

Итак, пол действительно важен, но он влияет сложно и непредсказуемо. Хотя пол и воздействует на мозг, он не является базовым, определяющим фактором в развитии мозга, в отличие от развития репродуктивной системы. В отличие от гениталий, “человеческий мозг не может быть разделен на два различных класса: мужской мозг / женский мозг”, заключают Джоел и коллеги. Вместо этого мозг “состоит из уникальной «мозаики» черт”32. Можно представить это так: нейроспециалист определенно сможет угадать ваш пол по вашему мозгу, но он не сможет угадать структуру вашего мозга по полу33.

Есть другое важное расхождение между половыми различиями в гениталиях и половыми различиями в мозге. Когда дело касается первого, они, очевидно, служат разным фиксированным и универсальным мужским и женским ролям. Даже самый решительный поборник взгляда, что женщина может делать все, что может мужчина, не будет отрицать того, что пенис и яички гораздо лучше производят сперму, чем влагалище и яичники. Но когда дело доходит до мозга, “во многих случаях… функции нейрологических половых различий загадочны”, замечают Герт де Врис и Нэнси Форджер, и это особенно верно, чем “выше” в мозге вы забираетесь подальше от частей, вовлеченных в специфические половые функции, например эякуляцию34. В 2009 году, обобщая десятилетия работы, де Врис и Форджер отметили:

…сотни половых различий были найдены в центральной нервной системе, но только горстка их может быть четко связана с половыми различиями в поведении, и наиболее яркие примеры найдены в спинном мозге… мы не знаем функциональных последствий большинства остальных 35 .

Это может шокировать, особенно с учетом готовности некоторых ученых и популярных авторов домысливать связи между сексуальными различиями в человеческом мозге и сложным, многогранным поведением – занятием математикой, эмпатией, заботой о детях36. Но такие спекуляции, если быть вежливыми, слишком оптимистичны. Нет простых связей между конкретными характеристиками мозга и типом поведения. Наши чувства, мысли и действия есть следствие сложных нейронных ансамблей, в которых взаимодействуют разные факторы.

Чтобы прояснить окончательно, суть не в том, что мозг асексуален или что мы не должны изучать влияние пола на мозг. Я никогда не придерживалась такого мнения37. Напротив, раз генетические и гормональные различия между полами могут влиять на развитие и функционирование мозга на всех уровнях (и во всем мозге, а не только в некоторых сетях, связанных с воспроизводством), изучение этих процессов может быть особенно важно для понимания, почему один пол более подвержен определенным патологиям мозга или сознания, чем другой. Это, в свою очередь, может дать важные подсказки о потенциальных причинах и способах лечения38. Но суть в том, что даже явные половые различия в мозге могут иметь малое влияние на поведение.

Это может показаться нелогичным. В программной речи “Когда различия имеют значение?” нейроспециалист из Университета Торонто Джиллиан Айнстайн описывает свое удивление, когда она столкнулась с этой ситуацией в собственном исследовании39. С одной стороны, как она объясняет, есть четкие данные, что эстрогены и прогестероны могут серьезно повлиять на рост и взаимодействие клеток мозга и число синапсов между ними. А с другой – ее лаборатория обнаружила мало связей – негативных или позитивных – между уровнями эстрогена или прогестерона в течение менструального цикла и настроением здоровых женщин. В противоположность популярному мифу и тысячам сексистских шуток (начиная с мистера Дональда Трампа40) важные предикторы настроения не день месяца, а стресс, социальные условия и физическое здоровье41. Айнстайн “пришлось нелегко”, как она признает. Интуитивно разумно предположить, что “если вы воздействуете на нейроны, вы воздействуете на мозг, а следовательно, и на душевное состояние”. Но она не обнаружила этого. Айнстайн заключила, что влияние пола (гормональные изменения) следует рассматривать в более широком контексте множества других нейрохимических процессов, происходящих в мозге и что “требуется много нейронов, чтобы сгенерировать настроение”42.

Идея о том, что нужно видеть более широкий контекст, приводит нас к чрезвычайно важной возможности. Что если цель некоторых половых различий в мозге – взаимодействие с другими различиями? Числа 3 и 2 отличаются от чисел 4 и i, но обе комбинации дают одинаковую сумму. Точно так же, указывает психобиолог Селия Мур, мозг А и мозг Б могут достичь одного результата с помощью разных нейронных средств43. И вот тут вступают в игру псевдоэволюционные предрассудки. Например, в блоге Psychology Today с подзаголовком “Новое исследование подтверждает, что мужской разум с Марса, а женский – с Венеры” психобиолог Дарио Мастрипьери из Чикагского университета пишет: “…c эволюционной точки зрения большие различия в личностях между полами вполне закономерны”44. Если считать это отправной точкой рассуждения, что может быть более закономерным, чем предположение, что любое конкретное половое различие в мозге (или гормонах) служит цели заставить оба пола вести себя по-разному? Легко упустить аргумент, что во многих случаях мужчинам и женщинам нужно вести себя одинаково, чтобы справляться с повседневной жизнью, и эволюция должна была выработать способ, как добиваться этого с относительно разными телами. Люди, стоит отметить, занимают нижние позиции в рейтинге “Удивительные телесные половые различия”. Как говорит социолог из Оксидентал Колледжа Лиза Уэйд, “если бы у нас был столь же выраженный половой диморфизм, как у морских слонов, средний мужчина возвышался бы над средней женщиной на два метра и весил бы двести пятьдесят килограммов”45. Напротив, помимо гениталий, мужские и женские тела совпадают во всем, от гормонов до роста, но существуют средние физиологические различия. Таким образом, если держать в уме, что “мужская нервная система эволюционировала, чтобы наиболее оптимально управлять поведением в мужском теле, то же верно и для женщин”, – как предполагают де Врис и коллега, нельзя считать, что нейробиологические половые различия всегда действуют для создания различий в поведении. Порой они могут быть направлены на их сглаживание46.

Прекрасный пример принципа “компенсации, компенсации, компенсации”47 де Вриса происходит из нейробиологии птичьей трели, недавно объясненной Фаусто-Стерлинг в книге “Пол/гендер: Биология в социальном мире” (Sex/Gender: Biology in a Social World) 48 . Птичья трель представляет одну из немногих историй успеха связи половых различий в мозге с половыми различиями в поведении. У канарейки, например, зона мозга, отвечающая за “контроль над песней”, больше по объему и более развита у самцов, и это напрямую связано со способностью самцов к пению. Есть сходные мощные половые различия в этой области мозга у другой певчей птицы, у африканского лесного ткача: эта зона в полтора раза больше у самцов. Но неожиданно у этого вида самцы и самки поют вместе, в унисон. Как оба пола поют одну и ту же песню, несмотря на значимые половые различия в контролирующей пение области мозга? Ответ: благодаря половым различиям. У самок экспрессия генов (производство меняющих мозг белков), отвечающих за область пения, происходит гораздо быстрее, чем у самцов, и это компенсирует их более скромную нейронную область. “По сути, – объясняет Фаусто-Стерлинг, – преимущество действия генов отменяет преимущество размера, что приводит к равным певчим способностям”49.

Но все же. Эти пояснения и принципы очень хороши, однако крысы и другие животные не имеют идеально гендерно-эгалитарных стилей жизни. Да, половая дифференциация мозга оказывается гораздо более запутанной, сложной и изменчивой, чем представлялось ранее. Она даже менее “половая”, чем раньше считалось, в том смысле, что пол оказывается лишь одним из многих взаимодействующих факторов и не действует как единичная, четкая, предсказуемая направляющая развития. И тем не менее все это как-то производит типы поведения, которые более свойственны самцам, и типы поведения, более свойственные самкам50.

Это справедливое замечание. Но его легко обойти, так как стабилизирующий буфер, который допускает проявление половых различий в поведении, – это среда51. Несколько десятков лет назад Мур обнаружила, что высокий уровень тестостерона в моче новорожденных крысят мужского пола провоцирует их матерей на аногенитальный контакт – вылизывание, чего она не делает с крысятами женского пола. Это дополнительное вылизывание, как выяснила Мур, стимулирует развитие половых различий в зонах мозга, которые отвечают за базовое поведение спаривания52. Недавно такое материнское вылизывание самцов также связали с эпигенетическими эффектами в мозге и в игровом поведении молодых крыс-самцов, которое является важным предшественником репродуктивного успеха53. Иными словами, поведение матери – важная составляющая развития мозга крыс-самцов и их полового поведения.

Это удивительно. Материнская забота является критическим элементом в эволюционном формировании столь фундаментальной вещи, как мужское половое поведение? Разве в ассортименте генов не должно быть чего-то столь же базового? Но, как онтогенетики указывали на протяжении десятилетий, детеныш не просто наследует гены. Он получает в придачу всю “систему развития”: экосистему, физическую среду и окружение, а также социальную систему, состоящую из родителей, родственников, сверстников и прочих, кто осуществляет важный и надежный вклад в развитие и обучение животного54. Крысенок рождается у матери, которая лижет его аногенитальную область. Примат рождается в среде, где легко доступны фрукты. Иными словами, генетический материал не единственный источник развития. Так почему бы не использовать это? Например, инженеры не утруждают себя проектированием миниатюрных перерабатывателей нефти непросредственно в автомобилях – ведь есть бензозаправки. И точно так же “отбор не поддерживает свойство, компенсирующее потерю фактора развития, если этот фактор вполне доступен”, объясняет философ науки Сиднейского университета Пол Гриффитс55. Например, приматы утратили способность синтезировать витамин С: зачем им беспокоиться об этом, если витамина С полно в окрестных фруктах? А если мать передает детенышу ДНК, а заодно вылизывает ему анус и половые органы, то естественный отбор попросту использует последнее.

Мы с вами не практикуем аногенитальное вылизывание как способ обеспечить разные системы развития для мужчин и женщин. Но список того, что имеется в нашем распоряжении – гендерная социализация, – столь же бесконечен. Едва целеустремленная исследовательница гендера решила, что закончила свой список, как компания Bic выпустила особую тонкую ручку “для нее”, a Oster создала блендер Ironman для мужских нужд измельчения пищи56. У новорожденных незначительные половые различия в средних показателях роста, здоровья и способности к саморегуляции влияют на взаимодействие младенца и матери еще до того, как начинают действовать убеждения родителей о гендере малыша, полагает Фаусто-Стерлинг57. Но именно гениталии – и тут начинается гендерная социализация – обеспечивают наиболее очевидный косвенный путь системы развития, с помощью которого биологический пол влияет на человеческий мозг. Де Врис и Форджер считают, что в итоге через эти косвенные пути пол привлекает набор ресурсов для связанных с воспроизводством целей. Иными словами, он делегирует некоторую работу развития внешним подрядчикам. Все, кто делал ремонт, знают, что чем сложнее проект, тем сильнее конечный результат будет отличаться от изначального представления. Поэтому де Врис и Форджер убеждены, что, когда дело доходит до людей, “при широких социальных взаимодействиях и длительном периоде развития есть множество способов изменить или усилить изначальную «программу»”58.

Это определенно один из уважаемых взглядов на гендерную социализацию. Да, мы почти всегда дарим кукол только девочкам; да, у нас есть двойные стандарты в отношении секса и так далее, и эти социальные факторы действительно важны. Однако в соответствии с этим подходом социальные нормы существуют, потому что они отвечают изначальной “программе”, которой пол одаривает нас: “природа” нанимает “воспитание”59. Но существует ли особая “программа” или результат, до которого мужчины и женщины должны “дорасти”60?

Некоторые нейроспециалисты полагают, что поскольку влияния среды (такие, как материнское поведение) вносят вклад в половые различия в мозге, то этим процессом можно управлять, меняя текущие условия среды во благо индивида61. Для нашего вида эта способность не просто полезна – она жизненно необходима. Разнообразие условий и ролей, к которым мы должны адаптироваться, намного превосходит таковые у любых других существ. Представьте себе разнообразие способов, которыми мы добываем пищу: “Один и тот же генетический набор дает нам арктическое собирательство, тропическое земледелие, пустынное скотоводство – и эта совокупность представляет больше видов пищевого поведения, чем есть во всей остальной таксономии приматов”, – замечают два эволюциониста62. Это критическое различие между нами и другими видами, возможно, лучше всего иллюстрируется реалити-шоу “Обмен женами” (Wife Swap). В этой долгоиграющей передаче зрители наслаждаются беспорядком, который возникает, когда жены из разных социальных классов, разного происхождения, стилей жизни и характеров меняют дома, правила ведения хозяйства, жизни, мужей и детей на две недели, “чтобы узнать, каково это – жить жизнью другой женщины”63. Думаю, я могу сказать, не рискуя оказаться антропоцентричной, что не существует других видов в животном царстве, для которых этой идеи хватило бы на семь сезонов. Другие животные удивительны, конечно, многие очень гибки и адаптивны. Но существует не так много способов быть павианихой. Интерес к перипитиям жизни всевозможных телешоу свидетельствует, по словам эволюционного биолога Марка Пейджела, что мы “единственный вид, населяющий весь земной шар, со стилями жизни столь разнообразными, словно мы сборище разных биологических видов”64. Антропологические, исторические, психологические данные и одна-единственная серия “Аббатства Даунтон” ясно показывают: поведение женщин и мужчин “значительно варьирует в зависимости от ситуаций, культур и исторических периодов”65. И даже когда дело доходит до чего-то столь незамысловатого, как производство нового поколения, мы все равно используем множество способов для этого дела. Мужчина может быть китайским императором с большим гаремом или же счастливо и моногамно женатым британским клерком. Женщина может быть невестой, найденной в другой стране через брачное агентство, или пребывать в активном поиске любовников в рамках разрешенных обществом отношений66. Даже сексуальные предпочтения, хотя они крайне важны для репродуктивного успеха, у разных людей, в разное время и в разных контекстах не ориентированы исключительно на людей противоположного пола. Просто невозможно описать один-единственный стиль жизни, представляющий “мужскую сексуальность” или “женскую сексуальность”. То же верно для родительской заботы: хотя по большому счету материнская забота кажется универсальной, матери и отцы могут быть безалаберными и жестокими или же любящими и внимательными, а культурные нормы меняются от использования кормилиц до кормления грудью по требованию, от школ-интернатов и порки до потакающего воспитания и гиперопеки. И как замечают Вуд и Игли, хотя во всех человеческих сообществах имеется разделение труда по полу, но занятия и распределение ролей зависит от времени, места и обстоятельств, от требований “культурной, социально-экономической и экологической среды”67. Таких многовариантных исходов гораздо проще достичь, если идти по пути развития от пола через социализацию к мозгу (и гормонам, как мы узнаем в следующей главе), чем по жесткому прямому пути от пола к мозгу68.

Действительно, предписывание половых ролей в человеческих сообществах не всегда произвольно: некоторые роли универсально выполняются чаще одним полом, чем другим. Они, предполагают Вуд и Игли, отражают физические различия между полами: в частности, более развитый торс у мужчин и способность женщин вынашивать и, до изобретения молочных смесей, кормить младенцев. Это делает такие задачи, как рукопашная битва и рубка деревьев, более подходящими для мужского телосложения, как и деятельность, которая требуют времени больше, чем периоды между кормлением грудью. Но даже это логичное разделение половых ролей не абсолютно. Иногда, как описывают Вуд и Игли, экология и обстоятельства объединяются и рождают крайне нестереотипные роли. Например, в некоторых обществах охотников-собирателей отцы заботятся о детях, а в других сообществах женщины забивают крупную дичь, или охотятся с собаками и сетями69, или принимают участие в военных сражениях и даже иногда объединяются в женские отряды70.

Это можно объяснить тем, что отчаянные времена требуют отчаянных мер. Но Вуд и Игли заключают: “…свидетельства, что мужчины и женщины порой вовлекаются в гендерно атипичную деятельность, предполагают гибкую психологию, которая не разделяется четко по полу”71. Это приводит нас к возникающему противоречию: насколько различны – или похожи – мужчины и женщины? Заголовок в Live Science “Мужские и женские личности: разные миры или не так уж они и отличаются?” метко отражает диапазон возможных мнений. И конечно, мы спорим об этом больше, чем, скажем, о том, что собаки с Сатурна, а кошки с Нептуна, потому что пол кажется основой того, как мы должны относиться к своему статус-кво.

Достаточно бесспорно (хотя до многих популярных авторов эта информация еще не дошла), что по большей части половые различия, лежащие в основе поведения – различия в мышлении, речи, социальных и личностных чертах и в психологическом благополучии, – относительно невелики. Психолог Дженет Хайд привлекла внимание к этому важному моменту в теперь уже классической статье, предложившей “гипотезу гендерных сходств”72. Она сделала обзор 46 работ с метаанализом данных по половым различиям в фундаментальных составляющих поведения. Метаанализ – это статистическая обработка опубликованных и неопубликованных исследований по определенной теме, объединение данных, которое дает более надежную оценку происходящего. Так ученые подсчитывают полезную статистику, известную как “величина эффекта”. Она не только показывает, есть ли различие между двумя группами, но и насколько велико это различие, если оно существует. Половые различия, в конце концов, могут значить что угодно, от “почти все женщины набирают больше баллов, чем все мужчины” (ситуация, когда величина эффекта около з) до “существует вероятность 56 %, что женщина, выбранная случайным образом, получит больше баллов, чем случайно выбранный мужчина”. Это гораздо менее впечатляющее различие отразится в величине эффекта около 0,2.

Хайд обнаружила, что более 3 А половых различий, отраженных в этих метааналитических статьях, были либо крайне малы (0,1 и менее), либо малы (0,35 и менее), то есть почти в 40 % случаев, если выбрать случайным образом мужчину и женщину, балл женщины будет более “мужским”, чем у мужчины, и наоборот73. (Если различий в средних показателях между полами не наблюдается, это случится в 50 % случаев.) Это включало такие навыки, как решение математических задач и понимание прочитанного, и такие качества, как состязательность в переговорах и межличностный стиль лидерства. В повторном исследовании спустя 10 лет Хайд объединила 106 метааналитических работ по теме половых различий и столь же уверенно подтвердила гипотезу гендерного сходства74.

Недавно придумали исследовать не только половые различия в одной переменной, но целый паттерн в наборе переменных. В новом исследовании Бобби Кэротерса и психолога из Рочестерского университета Гарри Рейса показано, что люди часто стереотипно набирают сходные баллы по одним переменным и противоположные баллы по другим связанным переменным. Иными словами, они не могут быть четко разделены по категориям “маскулинность” и “феминность”, но распределены по континууму75. Как пишут исследователи, “хотя существуют средние различия между мужчинами и женщинами, эти различия не поддерживают идею, что «мужчины такие, а женщины эдакие»”. Однако “эти половые различия могут быть лучше поняты как индивидуальные различия в отдельных свойствах, а не как набор общих различий, который следует из пола опрашиваемого”76.

Другой аспект этого спора заключается в том, что старый аргумент, будто половое неравенство можно объяснить женской умственной неполноценностью, сменился на утверждение, что это неравенство проистекает из половых различий в ценностях и интересах. Дело не в том, что женщина не может вести себя как мужчина, просто по своей натуре она этого не хочет. И все же в противоположность перспективе Тестостерона Рекса половые различия в “мужских” ценностях (социальный статус, престиж, контроль и доминирование над людьми и ресурсами, личный успех) и в “женской” ценности заботы о любимых слишком малы77. Эти приоритеты не выбиты в камне. Исследовательский центр Пью в Соединенных Штатах, например, недавно сообщил, что молодые женщины превзошли мужчин по значимости для них успеха на высокооплачиваемой должности, при этом оба пола считают, что быть хорошим родителем и состоять в крепком браке важнее прибыльной работы78.

Но, возможно, вы подумали, что стремление женщин к равному труду очень похвальны, однако только у мужчин есть необходимая безжалостность, чтобы пробиваться вперед. Это старая сказка: дескать, эволюционная динамика диктует, что плохой парень доминирует и потому получает девушку, и, соответственно, мужчины от природы склонны быть более агрессивными, чем женщины. По правде, эта цепочка рассуждений вызывает серьезные вопросы79. Но, даже если отбросить их в сторону, довод не имеет силы. Неудивительно, но наибольшие половые различия в агрессии проистекают из физического разнообразия. (Вы угадаете два раза из трех, мужчина перед вами или женщина, основываясь на том, выше или ниже среднего склонность человека к физической агрессии80.) Но вот два факта о вашей профессии, которые, за некоторыми исключениями, почти всегда оказываются верными. Во-первых, мужчины преобладают на главных и престижных должностях. Во-вторых, они попадают на них не благодаря большей склонности бить людей в нос. Я не о том, что на работе все играют по правилам. Но результаты метааналитических исследований показывают, что половые различия в вербальной агрессии малы либо умеренны. (А кое-где, например в деревне Гапун в Папуа – Новой Гвинее, типичные половые различия инвертированы: женщины знамениты цветастыми агрессивными тирадами, которые они обрушивают на тех, кто им досадил81.) Что до косвенной агрессии, цель которой “исключить из социума или повредить социальному статусу жертвы”82, не запачкав кровью костюм, то эта агрессия скорее свойственна женщинам83. Короче говоря, половые различия в агрессии не помогают нам объяснить профессиональный статус-кво.

Конечно, в профессиональных интересах половые различия более значимы. В предыдущей книге, “Гендерные заблуждения” (Delusions of Gender), я внимательно изучила свидетельства, которые, по идее, должны доказывать, что эти интересы “встроены” в мозг. В соответствии с данными одного часто используемого опросника, более 80 % мужчин сообщают о большем интересе к “предметам”, а средняя женщина гораздо больше увлечена взаимодействием с “людьми”84, и это проявляется в профессиях, которые женщины выбирают в последние 30 лет85. Однако психолог Вирджиния Вэлиан заметила, что обозначение сферы как “предметной” или “человеческой” не делает ее таковой. Например, три субшкалы в опроснике, которые составляют “предметную” сферу, требуют очень широкой трактовки “предмета”: включая “глобальную экономику, теорию струн, умственные представления или теннис” – и термин становится “пустым”86. Вэлиан также полагает, что предубеждение о том, какой пол взаимодействует с предметами, повлияло на сочинение утверждений опросника. Почему, например, такая деятельность, как “разобрать и заново собрать наряд” или “попытаться воссоздать блюдо, попробованное в ресторане”, не появляется в этих шкалах?87 Вэлиан замечает, что оба пола искусственно разделяются, когда их разносят по категориям либо “люди-предметы”, либо “люди-люди”. По сути, интерес к предметам не мешает интересоваться людьми, и наоборот. Многие мужчины и женщины, разумеется, интересуются и тем и другим, иначе они не смогли бы выполнять свою работу. Например, я не позволю брать у меня кровь медсестре, какой бы она ни была участливой, если она совершенно не интересуется механикой шприца. И я не поручу ремонт дома строителю, которому совершенно не интересна тонкая психология его ремесла88.

Одно возражение на утверждения, что пол не слишком хорошо предсказывает, проявит ли человек “мужественность” или “женственность” в той или иной черте, заключается в том, что обычно скромные различия все же приводят к чему-то значительному. Нейробиолог Ларри Кэхилл, как мы уже знаем из введения, предполагает, что аргумент, будто оба пола похожи, потому что большинство различий невелики, “это как заключить после тщательного осмотра стекол, шин, поршней, тормозов и прочего, что мало что отличает «вольво» от «корвета»”89.

Однако в такой цепочке рассуждений есть недостаток. На протяжении многих десятилетий исследователи предполагали, что мужественность и женственность – это крайние точки одного измерения: очень мужественный человек соответственно крайне неженственен, и наоборот. По сути, это предположение было встроено в дизайн первой систематической попытки измерить маскулинность и феминность – в новенький опросник из 456 утверждений с осмотрительно туманным названием “Опрос-анализ отношений и интересов”90. Опрос выдавал один показатель, который помещал каждого индивида на определенную точку на единственной линии маскулинности-феминности. Так, например, если вы чувствовали, что слово “нежный” больше всего подходило к слову “любящий” или “добрый”, вы теряли балл (конечно же!) за то, что оказывались феминным. Напротив, если ваш разум несентиментально склонялся к тому, чтобы объединить “нежный” с “мясом”, то, возможно, вам трудно добиваться вторых свиданий, но вы хотя бы получали очко за маскулинность.

Только в 1970-х годах это предположение было ниспровергнуто разработкой двух новых шкал91. Они используются до сих пор и отдельно оценивают “маскулинные” черты “инструментальности” (такие качества, как уверенность в себе, независимость и состязательность) и “феминные” черты “экспрессивности” (такие, как эмоциональность, нежность, теплота и забота о других). Обнаружилось, что можно быть одновременно инструментальным и экспрессивным или не быть ни тем ни другим. Если вернуться к метафоре автомобилей Кэхилла, можно одновременно получить безопасность, надежность и место в багажнике “вольво” для закупок еды на неделю и мощь, статус и острые ощущения от “корвета”. Или – и тут я подчеркиваю для владельцев “вольво” и “корветов”, что комментарии, которые последуют, сделаны исключительно в педагогических целях – можно одновременно иметь неуклюжесть “вольво” и дороговизну “корвета”. Но даже эта двухмерная модель гендера сейчас считается слишком простой. Корреляции среди маскулинных и феминных черт часто слабы или даже отсутствуют. Если у вас есть одна маскулинная черта, это не значит, что есть и другая, и то же верно относительно феминных черт92.

Иными словами, различия между мужчинами и женщинами могут не “складываться” логичным образом, создавая два типа человеческой натуры; скорее, как и с половыми различиями в мозге, они создают “мозаику” личностных черт, отношений, интересов и поступков: какие-то из них более распространены среди мужчин, чем среди женщин, какие-то – наоборот. Джоел и коллеги проверили эту идею, опираясь на три крупных массива данных, и использовали тот же подход, который применяли к мозгу. Даже после изучения лишь 25 типов поведения с умеренными и высокими половыми различиями (включая такие атрибуты, как общение с матерью, озабоченность своим весом, склонность к нарушению закона, а также отчетливо стереотипные деятельности, такие как игра в гольф и использование косметики) выяснилось, что от 55 до 70 % людей (в зависимости от выборки) имели мозаику гендерных характеристик, по сравнению с менее чем i % тех, у кого были только “маскулинные” или только “феминные” черты.

Это делает представление о женском и мужском характере столь же неубедительным, как и представление о женском и мужском мозге. Какую из многих комбинаций черт, наблюдающихся у мужчин, следует считать мужской натурой? Что это значит – говорить, что “мальчики останутся мальчиками”, или спрашивать, почему женщина не может быть сильнее похожа на мужчину? Какой мальчик? Какая женщина и какой мужчина?

Эти результаты неудобны для тех, кто хочет верить, что два пола “естественно” сегрегированны в разных профессиях и ролях из-за различной природы или из-за легкого преимущества одного пола над другим, в целом или по определенной черте. Производительность труда, оплачиваемая или нет, зависит от набора разных навыков, черт, интересов и ценностей. Люди просто не могут сделать карьеру, хорошо умея только что-то одно, например распознавать эмоции, сочувствовать или стучать кулаком по столу. Более того, для большинства профессий не существует одной идеальной комбинации черт характера, навыков и мотиваций, но есть диапазон, в котором все они могут в равной степени соответствовать профессии. Поэтому не все на вашем уровне, в вашей роли, в вашей профессии такие же, как и вы. И если вы хотите, скажем, блеснуть аргументом, что женщины просто психологически более подходят для заботы о маленьких детях, вы подписываетесь под утверждением, что невероятно разнообразная женская гендерная мозаика гораздо чаще совпадает с многообразной мозаикой заботы о маленьких детях, чем невероятно разнообразная мужская гендерная мозаика. Я не говорю, что такой аргумент нельзя приводить. Но я бы посоветовала вам подумать, как вы с ним справитесь.

“Нет никакого сомнения, что биология, через эволюцию и генетику, сделала мужчин и женщин разными”93. Такой ответ дает книга Уолперта на вопрос, заданный в названиях для Великобритании и США: “Почему женщина не может быть сильнее похожа на мужчину?” (Why Can’t a Woman Be More Like a Man?) и “Почему мужчина не может быть сильнее похож на женщину?” (Why Can’t a Man Be More Like a Woman?). Но, как проницательно замечает Вэлиан в журнале Nature, “оба названия предполагают возражение: всякое возможно”94. И как мы убедились, хотя существуют различия в средних показателях между полами, сами фразы “похож на женщину” и “похожа на мужчину” имеют мало смысла на уровне мозга и поведения.

Это не простая семантика или академическая придирка. Когда маленьких детей и взрослых просили объяснить фразы вроде “Мальчики имеют в крови вещество, которое называется «фибриноген»” или “Мальчики очень хорошо танцуют танец под названием «квиббинг»”, объяснения, которые они выдумывали, отличались от тех, которые они давали для фраз “У этого мальчика в крови присутствует фибриноген” или “Этот мальчик очень хорошо танцует квиббинг”. Обобщенные фразы чаще провоцируют объяснения, основанные на предположениях, что иметь фибриноген в крови или быть успешным в квиббинге, что бы то ни значило, фундаментально – часть подлинной мужской или женской природы. “Я думаю, это гормон, который есть у мальчиков, потому что он записан в мужской ДНК”, – был ответ одного студента о фибриногене в крови. “Мальчики в целом сильнее девочек, а квиббинг, похоже, требует силы”. Напротив, конкретные утверждения приводили к относительно большему числу “необщих” объяснений, которые раскрывали эти характеристики как разовые, возможно, даже как проблему или как вызванные внешними причинами, такими как практика или тренировка: “Это танцевальный стиль, в котором этот мальчик упражнялся и преуспел”95.

Когда мозаику большинства мелких средних различий беспечно сплющивают в одномерных обобщенных утверждениях – что мужчины такие, а женщины эдакие, напрашивается естественный вывод, что мы говорим об универсальных характеристиках, которые “центральны, глубоки, стабильны, врожденны – словом, «неотъемлемы»”96. Когда мы говорим, думаем или пишем утверждения вроде: “Мужчины более состязательные, доминантные и рисковые, в то время как женщины более заботливые”97, это соблазняет разум обратиться ко всемогущему Т и всесильной Y из обзора Кейси – к полу – как главной, движущей причине, которая направляет нас по одному из двух путей. Но перекрывающиеся, подвижные, многомерные, идиосинкратические мозаики, формирующиеся в результате полового развития, указывают на совместное непрерывное воздействие множества мелких событий98. Пол не определяет мужскую и женскую природу, и в следующей главе мы обратимся к риску и состязательности, чтобы закрыть этот вопрос.

 

Глава 5

Застенчивые парашютисты

Моего старшего сына всегда притягивала опасность. Шести месяцев от роду он перекатился через всю гостиную, чтобы поближе изучить дрель, которую его отец (простительно думавший, что пять метров – безопасная дистанция между инструментом и младенцем, который еще даже не умеет ползать) положил на пол. Уже начав ходить, в гостях он за пять минут обнаружил ящик с кухонными ножами, которые маленький хозяин дома Гарри не мог найти за два года своей жизни, и начал жонглировать содержимым. Дошкольником, когда бы я ни брала его в игровые центры – эти яркие памятники детской безопасности, – мой сын привычно находил способ подвергнуть себя опасности. В 10 лет я оставила его счастливо увлеченным обычно безопасной деятельностью – замешиванием теста, но вернувшись спустя пять минут обнаружила, что он готовится бросить в эту смесь ревущий фен. Как он спокойно объяснил, он забыл растопить масло, прежде чем добавить его в миску, и пытался исправить ошибку.

Признаюсь, порой я гадала, за что мне выпала такая участь – воспитывать ребенка, столь наплевательски относящегося к риску, и окажется ли это в итоге благословением или проклятием. В оптимистичные дни я воображала, как он пожинает невероятные плоды: скажем, после десятилетий опасных экспериментов изобретает машину времени. Но в мрачные моменты я предвижу гораздо более безрадостную судьбу с финалом в покойницкой. Хотя поборники взглядов Тестостерона Рекса, разумеется, не разделяют мою озабоченность первенцем и его будущим, они, как мы видели во введении, заинтересованы в идее риска как неотъемлемо мужской черте. Они сочли бы каждую из смертельных ошибок моего сына успешным проявлением эволюционного отбора: ничтожное утешение, скажу я вам, когда вы подстригаете опаленную челку своего ребенка и надеетесь, что гости на барбекю не будут задавать слишком много вопросов. Недавно в Rady Business Journal экономисты Моше Хоффман и Эрец Йоели привели знакомую цепочку рассуждений:

Когда самцы больше рискуют в поисках еды, изгнании соперников и борьбе за территорию, они вознаграждаются десятками, даже сотнями партнерш и многочисленными потомками. Игра стоит свеч! Для самок это не так 1 .

Десятки? Сотни? Конечно – если вы паук или предводитель древней монгольской империи. В то время как аргументы Хоффмана и Йоели в основном относятся к части “борьбы” дарвиновской теории полового отбора (внутриполовой отбор), другие исследователи полагают, что риск добавляет мужчинам привлекательности – это “очаровательная” часть дарвиновской теории (или, иными словами, межполовой отбор). Психологи Майкл Бейкер-младший и Джон Мейнер объясняют:

Среди мужчин рискованное поведение имеет смысл для демонстрации потенциальным партнершам таких качеств, как социальное доминирование, уверенность, амбициозность, ловкость и острота ума. Все они высоко ценятся у женщин, которые ищут романтического партнера 2 .

Но для женщин таких выгод риска не существует. Все потому (авторы стараются быть как можно более тактичными), что “мужчины склонны желать женщин, обладающих качествами, сигнализирующими о высокой репродуктивной способности (например, молодость), а не качествами, свидетельствующими о рискованном поведении”3. Иными словами, пока волосы блестят, кожа гладкая, а соотношение объема бедер к талии приятно для глаз, то низкая самооценка, апатия, некомпетентность и глупость – сущие пустяки, которыми, с мужской точки зрения, легко можно пренебречь.

После ссылки на старинную версию полового отбора для утверждения эволюционного императива мужского рискованного поведения следующий очевидный шаг – заявить, что риск вносит основной вклад в устойчивое половое неравенство, помогая объяснить, почему слава, удача и руководящие посты непропорционально присваиваются мужчинами. Хоффман и Йоели, например, пишут:

…акции дают более высокий средний доход, чем облигации, и состязательные профессии могут быть весьма прибыльными. Эти выгоды делают гендерные различия в предпочтениях риска ведущей причиной гендерных различий на рынке труда 4 .

Ссылка на состязательные профессии указывает на связанное с этим объяснение профессионального неравноправия, которое в моде в экономическом сообществе: конкуренция. Конкуренция также включает риск, так как исход неясен, а возможные выгоды должны быть взвешены против затрат участия и поражения5. Поэтому:

На протяжении последнего десятилетия экономисты стали все больше интересоваться, могут ли гендерные различия в склонности к конкуренции объяснить, почему существуют различия на рынке труда. Если женщины менее склонны конкурировать, они могут меньше стремиться к продвижению по службе или работе в преимущественно мужских и состязательных сферах 6 .

Это оставляет загадки, которые требуется разрешить: например, значительный интерес молодых британских женщин к конкуренции за места на весьма состязательных медицинских и стоматологических факультетах, где к тому же в последнее время женщин немного больше, чем мужчин7. Но даже оставив в стороне эти вопросы, подробный разбор этого популярного представления о готовности к риску как неотъемлемо мужской черте обнаруживает, что почти каждое допущение, на котором оно основывается, ошибочно.

Хотя элемент неопределенности есть во всем, что мы делаем, этот факт вряд ли сделает посещение супермаркета более увлекательным. Рискованное поведение в повседневном понимании – это деятельность, которая потенциально позволяет нам достичь желаемой цели или блага, но она также может привести к неудаче. В итоге мы можем потерять что-то, что у нас было или было бы точно (сбережения на обучение детей, незапятнанная репутация, стабильный доход от государственных облигаций, левая рука), или, несмотря на затратные усилия, мы можем не достичь чего-то, на что надеялись (свидание, пенсионные накопления, престижное повышение, золотая медаль, самая продаваемая в мире феминистская научно-популярная книга). Давно считалось, что склонность к риску – стабильная личностная черта, то есть конкретный индивид в повседневной жизни будет устойчиво стремиться к риску или избегать его. В самом деле, многие годы психологи использовали методики измерения склонности к риску, которые подсчитывали готовность личности к риску в различных областях (здоровье, инвестиции, карьера), чтобы получить общий балл риска8. Многие экономисты между тем изучают рискованное поведение, предлагая участникам исследований серию тщательно продуманных лотерей, в которых люди выбирают между, скажем, верными 5 долларами или шансом в 80 % получить 10 долларов. Очевидно, предполагается, что таким образом экономисты могут вычислить профиль склонности к риску9.

Давнее мнение, будто всех людей можно аккуратненько расположить на едином континууме от “самых рисковых” до “избегающих риска”, хорошо соответствует ожиданию, что “вкус к состязанию и риску – это возникший в процессе эволюции аспект мужской психологии и результат полового отбора”10. Мужчины исходя из этого взгляда в основном скопились на стороне рисковых, а женщины – на стороне осторожных.

Однако на протяжении десятилетий появлялись факты, указывающие, что склонность к риску не одномерная личностная черта: напротив, существуют “покупающие страховку игроки” и “застенчивые парашютисты”, как выразилась группа исследователей11. В одном исследовании, например, рассматривались предпочтения рискованных выборов более чем 500 коммерческих руководителей: деловые и личные инвестиции, дилеммы о сложных финансовых выборах, объем их личных средств, вложенных в рискованные предприятия, а также нефинансовые риски. Очевидно, будь склонность к риску стабильной личностной чертой, человек, обычно принимающий рискованные решения в одной сфере, отличался бы склонностью к риску и в других областях. Но это было не так. Рискованность личной финансовой стратегии руководителя, например, ничего не говорила о том, как он поведет себя в контексте деловых инвестиций12.

Чтобы изучить этот удивительный вопрос более пристально, исследователь из Колумбийского университета Элке Вебер и ее коллеги опросили несколько сотен американских студентов, насколько склонны те рисковать в шести разных сферах: азартных играх, финансах, здоровье, отдыхе, общении и этике. Склонность к риску не была однозначна: человек, который с радостью просаживал недельный заработок на скачках, не был более склонен прыгнуть с моста на тарзанке, вкладывать в спекулятивные акции, просить начальника о повышении, заниматься сексом без презерватива или воровать кабельные каналы, чем человек, который скорее спустит долларовые купюры в туалет, чем поставит их на лошадь13. Ученые пришли к тому же выводу несколько лет спустя в исследовании, в котором набирали участников на основе их склонности к определенному типу риска: парашютистов, курильщиков, азартных игроков, членов биржевых клубов. И вновь склонность к риску в одной сфере не распространялась на другие области. Так, игроки, скажем, являлись наиболее рисковыми личностями, когда дело касалось ставок. Но они рисковали не более, чем другие группы, включая группу не склонных рисковать здоровьем апологетов фитнеса, когда дело касалось отдыха или инвестиций14.

Чтобы увидеть проблему, которая вытекает из результатов этих исследований для идеи о склонности к риску как неотъемлемой мужской черте, задайте себе вопрос, кто “настоящие” мужчины с сформированной процессе эволюции мужской психологией: парашютисты или трейдеры? Ожидание, что Тестостерон

Рекс создаст разносторонне рискового парня, подразумевается в замечании Хоффмана и Йоели о том, что мужчины “более склонны [чем женщины] погибнуть в автоаварии, ускоряясь на «феррари», который они купили, заработав на фондовой бирже”. Но, как мы только что убедились, беспечный водитель “феррари” может предпочитать безопасные облигации рискованным акциям (этот гипотетический придурок, возможно, унаследовал свое богатство). Чистейший, незамутненный смельчак, без сомнения, существует, но такие люди – статистические исключения из общего правила: люди поразительно уникальны и многогранны, когда дело касается риска.

Итак, благодаря чему человек склонен рисковать в одной области, а не в другой? Оказывается, рисковые люди менее негативно воспринимают риски и более позитивно – выгоды, как обнаружили Вебер и коллеги15. Исследование парашютистов, игроков, курильщиков и биржевых трейдеров приводит к такому же заключению. Рисковые люди не любили риск сам по себе, точно так же, как не любили его избегающие рисков апологеты фитнеса. Скорее они видят больше выгод в конкретной сфере рисков, и это объясняет, почему они действуют, пока другие отсиживаются в тиши и покое. Похожим образом, в пику здравому смыслу, предприниматели не отличаются более рискованным отношением, чем другие – к возможности потерять крупные суммы денег: скорее у них выше уверенность, что они их не потеряют16.

Вообще, люди в целом скорее избегают рисков17. В это, может быть, трудно поверить. Однако автор “Рискуя” (Chancing It) Ральф Кейз пришел к тому же выводу, основываясь на подробных интервью о риске с людьми, многое испытавшими в жизни. В числе его собеседников был канатоходец Филипп Пети, знаменитый своим умопомрачительным проходом по канату, протянутому на высоте 400 метров между башнями-близнецами Всемирного торгового центра в Нью-Йорке. Однако Пети с жаром убеждал Кейза, что он “абсолютная противоположность сорвиголовы”, решительно утверждал, что “ни при каких обстоятельствах он не назвал бы себя рисковым человеком”18. Я вспомнила эти слова на экстравагантном шоу фокусников, которое смотрела недавно с детьми. В мелодраматической финальной сцене иллюзиониста заковали в наручники, подвесили вниз головой и заперли в тесном стеклянном аквариуме с холодной водой, вооружив только маленькой булавкой, с помощью которой он вырвался на свободу. Пока мы благодушно наблюдали за происходящим с удобных кресел, конферансье живописал нам крайнюю опасность ситуации. Но, очевидно, все взрослые в театре закрыли бы детям глаза ладонями, если бы существовала хоть малейшая вероятность, что представление закончится утоплением на сцене. Приведу чуть менее яркий пример правила, что риск – в глазах смотрящего: мы с отцом и сестрой исправно пугаем гостей, приходящих к нам на ужин, нашим легкомысленным отношением к здоровью и безопасности хранения и приготовления пищи. Вопросы вроде “Где у вас доска для мяса?” от желающих помочь гостей неизменно встречают пустые, непонимающие взгляды. Но никто из нас, Файнов, не думает, будто мы играем с огнем, когда режем овощи на доске, измазанной сырой курятиной. Мы просто глубоко убеждены (и пока вполне оправданно), что кишащие на ней микробы не чета отъявленно крепкой конституции Файнов.

Ключевой момент заключается в том, что “риск в любой конкретной ситуации по определению субъективен, разнится от человека к человеку”19. Просто невозможно оценить “объективные” характеристики рискованной ситуации, а потом определить готовность человека к риску на основе его решения. Опять-таки это резонирует с выводом Кейза. “Вновь и вновь, – пишет он, – я обнаруживал, что те, кто очевидно брали на себя большой риск, при ближайшем рассмотрении рисковали лишь чем-то малым, незначительным”20. Он задает риторический вопрос, который подчеркивает субъективность потенциальных потерь и выгод: “Если вы рискуете жизнью, которую не цените, является ли это риском?”

Важность субъективности в восприятии опасностей и выгод во всем пышном многообразии рискованного поведения оказывается столь же значимой для понимания половых различий. В противоположность устоявшемуся мнению мужчины и женщины, как обнаружил Вебер с коллегами, имеют сходное отношение к риску. При одинаково субъективно воспринимаемых рисках и выгодах они были одинаково склонны испытать судьбу. Когда мужчины и женщины действительно различаются в склонности к риску, это оттого, что они воспринимают риски и выгоды по-разному21. Итак, правда ли, что мужчины по своей природе воспринимают опасности более позитивно и, соответственно, более склонны рисковать? Тщательный анализ фактических половых различий в рискованном поведении обнаруживает важные нюансы, которые делают это объяснение непригодным.

Хорошей отправной точкой является обширный метаанализ, который сопоставил исследования различий в рискованном поведении между мужчинами и женщинами в разных областях (гипотетические выборы, выпивка, наркотики, секс, вождение) и в пяти разных возрастных группах от детства до взрослости22. В результате этого анализа обнаружилось, что в среднем мужчины более склонны к риску, чем женщины. Но около половины различий были весьма умеренны, а в 2о % случаев они даже указывали в “неверном” направлении (что к риску более склонны женщины). Метаанализ также показал, что различия меняются в зависимости от возраста и типа риска. Например, исследования молодых людей 18–21 лет показали, что юноши в среднем были чуть более склонны к распитию алкоголя и употреблению наркотиков, а также к незащищенному сексу. Но в группе людей постарше ситуация кардинально менялась. Не существовало очевидной схемы влияния возраста на половые различия. Это удивительно: если рискованное поведение возникло, чтобы увеличить репродуктивный успех, можно было бы ожидать особенно яркого расхождения в поведении полов после отрочества. Исходя из этого исследователи заключили, что традиционный взгляд на рискованное поведение как на мужскую черту требует пересмотра, так как “не похоже, что рискованное поведение… проявляет себя явно и устойчиво в разных возрастах и контекстах”23.

Поскольку мужское рискованное поведение преобладает только в некоторых сферах, а также учитывая несовершенный мир, в котором люди могут погибнуть и гибнут, падая с кровати или случайно проглотив зубочистку, исследователи вынуждены принимать решения о том, какого рода риски они будут изучать. Так как рискованное поведение тесно связано в наших представлениях с мужественностью, легко пропустить то, что не попадает в опросники. Как насчет удивительно опасного спорта – чирлидерства, или скачек на лошади галопом по полю, или бинго? Экономист Джули Нельсон из Университета Массачусетса в Бостоне замечает, что, хотя женщины привычно берут на себя риски, это часто пролетает мимо радаров исследователей24. Например, бросить работу после рождения ребенка – значительный экономический риск, ведь число разводов приближается к 50 % от числа браков. Поход на свидание может закончиться изнасилованием. Уйти от мужа – это риск, финансовый, социальный и эмоциональный. В США беременность в 20 раз чаще приводит к смерти, чем прыжок с парашютом25. И просто надевая утром туфли с высоким каблуком, женщины увеличивают риск необратимого повреждения сухожилий ног, остеоартрита коленей, подошвенного фасциита, ишиаса26 и (если вы простите мне еще один специальный термин) болезненного и постыдного “падения-прямиком-лицом-в-грязь”27. И это не говоря о том, что существующие оценки половых различий в рисковом поведении не информативны, не интересны и не соответствуют действительности. Однако они также отражают подспудные гендерные предположения о том, что такое рискованное поведение. Регистрируемый гендерный разрыв в рискованном поведении несомненно сузился бы, если бы исследователи стали включать в опросники больше пунктов вроде “Насколько вероятно, что вы испечете впечатляющее, но сложное суфле?”, “…рискнете получить ответную тираду женоненавистника, написав феминистское заявление?” или “…будете учиться ради денежной карьеры, в которой высока вероятность половой дискриминации и травли?”.

В самом деле, существуют исключения из понятия рискованного поведения как мужской черты. Несколько исследований обнаружили, что женщины как минимум столь же часто, как и мужчины, готовы рисковать отношениями (например, заявлять, что они расходятся с друзьями во вкусах, или не соглашаться с отцом по важному вопросу) 28. Также было выявлено, что женщины чаще, чем мужчины, склонны сообщать о готовности к риску в ситуациях, когда есть малый шанс выгоды при малых фиксированных затратах (например, попытаться продать уже написанный сценарий в голливудскую студию или позвонить на радиостанцию во время акции, в которой каждый двадцатый участник получает деньги)29. Так почему восприятие рисков и выгод различается между полами в одних сферах, но не в других? Один очевидный ответ – что некоторые действия (как незащищенный секс или чрезмерные возлияния) могут быть объективно более опасными для женщин. Исследователи рисков также обнаружили, что знания и осведомленность в определенной сфере снижают восприятие риска30. Вероятно, мужчины оказываются более сведущими в некоторых рискованных видах деятельности, отражаемых в опросах (таких, как ставки на спорт, финансовые вложения, езда на мотоцикле).

Суть в том, что за нашими выборами скрывается “бурная смесь причин”, как выражается правовед Касс Санстейн из Гарвардского университета: “…стремления, вкусы, физиологические состояния, реакции на существующие роли и нормы, ценности, суждения, эмоции, побуждения, убеждения, капризы”31. Поэтому, утверждает Санстейн, мы чувствительны не только к материальным выгодам и затратам, когда совершаем выбор, но и к менее осязаемым последствиям конкретного решения для самооценки и репутации. В гендерно-дифференцированном мире эти последствия неизбежно различны для женщин и мужчин (вспомните, например, разные ожидания о сексуальном наслаждении и разные последствия для репутации от случайного полового контакта, как обнаружилось в исследовании Терри Конлей и ее коллег, описанном в главе 2). Это убедительно иллюстрируют исследования, посвященные восприятию опасностей от технологий, окружающей среды и образа жизни (например, ядерный потенциал, разрушение озонового слоя и курение). Эти работы устойчиво показывают, что женщины выше оценивают риски подобных факторов для себя, семьи и общества32. Например, Джеймс Флинн и коллеги опросили более 15 000 американских семей и обнаружили, что женщины в среднем воспринимали все риски как более высокие33. Тестостерон Рекс объяснил бы, что женщины, нянчащие драгоценных отпрысков, в процессе эволюции стали более осторожно относиться к угрозам физическому здоровью. Однако Флинн и коллеги разделили выборку по этнической принадлежности и полу и выяснили, что одна подгруппа выделялась среди остальных. Для белых мужчин, по сравнению с остальными группами, включая небелых мужчин, общество представлялось значительно более безопасным. То, что изначально казалось половыми различиями, в действительности было различиями между белыми мужчинами и всеми остальными.

Далее Флинн и коллеги установили, что это была конкретная подгруппа белых мужчин, которые так небрежно относились к рискам: они были хорошо образованны, богаты, консервативных взглядов, а также гораздо больше доверяли государственным институтам и властям и являлись противниками лозунга “Власть народу”. Несколько исследований воспроизвели этот так называемый “эффект белого мужчины” в других крупных американских выборках34, и данные показывают, что это “не столько «эффект белого мужчины», сколько «эффект белого мужчины-индивидуалиста, поддерживающего иерархичность общества»”35.

Любопытно, что в недавнем исследовании, проведенном в Швеции, стране, отличающейся более высоким социальным эгалитаризмом и гендерным равенством, не удалось обнаружить “эффект белого мужчины”. Национальный опрос почти 1500 семей обнаружил, что – при прочих равных данных и разительном контрасте с американскими – шведские мужчины и женщины имели очень сходные представления об опасностях, связанных с образом жизни, средой, технологиями, здоровьем и обществом36. Вместо этого опрос показал просто “эффект белого человека”, то есть люди иностранного происхождения, подверженные маргинализации и дискриминации, оценивали риски выше, чем коренные шведы.

В попытках объяснить, как место в обществе и социальная идентичность могут настолько сильно влиять на восприятие риска, полезно помнить, что люди часто позволяют чувствам брать верх при оценке соотношения затрат и выгод. Чем больше нам что-то нравится (будь то непастеризованный французский сыр, прививки или аборты), тем больше мы склонны преуменьшать опасности и акцентировать выгоды. Напротив, если нам неприятны какая-то деятельность или явление, мы “склонны выносить обратное суждение: о высоком риске и малой пользе”37. Политические взгляды – мощный источник сильных эмоций, когда речь заходит об опасностях, и бывает так, что люди воспринимают риск таким образом, чтобы защитить свои социальную идентичность, роль и статус:

Возможно, белые мужчины видят меньше опасностей в мире, так как они создают большинство этих рисков, управляют ими, контролируют их и извлекают из них выгоду. Возможно, женщины и небелые мужчины воспринимают мир как более опасный, так как во многих случаях они более ранимы, извлекают меньше пользы из технологий и институтов и у них меньше власти и контроля 38 .

Эта точка зрения была ярко продемонстрирована статистическим курьезом, вдохновленным словами Нельсон, что мы склонны, “думая о риске, думать о мужчинах’’. Правовед Дэн Кэхэн из Йельского университета показал, что, когда спрашивают о рисках для здоровья, безопасности или богатства, связанных с высокими налогами на бизнес, приходит черед быть оптимистичными для женщин и меньшинств. Это, как он замечает, прекрасно иллюстрирует взгляд Нельсон:

Это подтверждает, что мужчины терпимей к риску, чем женщины, только если предположения о том, что считать “риском”, исключают из оценки разного рода явления, которые до чертиков пугают белых мужчин (или, по крайней мере, индивидуалистичных мужчин, поддерживающих иерархичность общества) 39 .

В США эффект белого мужчины, рассмотренный параллельно восприятию риска коренными шведскими мужчинами и женщинами, предполагает, что, по крайней мере, иногда причина кроется в различном положении в обществе, идентичностях и опыте мужчин и женщин, а не в неких устойчивых несходствах биологии, лежащих в основе половых различий. Это важный момент, так как мы видели, что именно субъективное восприятие обусловливает половые различия в рискованном поведении. Идея, что женщины в процессе эволюции стали биологически предрасположены замечать больше опасностей для здоровья, интуитивно правдоподобна, но она оказывается просто неверной. Как говорят исследователи, которые первыми описали эффект белого мужчины, “биологические факторы применимы к небелым мужчинам и женщинам так же, как и к белым”40.

Не менее важно, что социальные идентичности неотделимы от социальных норм. Эти нормы, как отметил Санстейн, играют ключевую роль в принятии решений. В самом деле, психологи Кэтрин Рон и Кэтлин Вохс убедительно доказывают, что люди порой превозмогают сильное желание избежать рискованного, но социально ожидаемого поведения (употребления алкоголя, наркотиков, занятия сексом, насилия), чтобы “не отставать” от других41. Гендер, конечно, богатый источник норм, которые по-разному применяются к мужчинам и женщинам: некоторые виды поведения более ожидаются от одного пола, а другие более порицаются42. Например, от женщин больше, чем от мужчин, ожидается, что они будут “воспитанными”. Когда женщины нарушают эту норму на рабочем месте (ведя себя начальственно или настаивая на лучшей зарплате или условиях, например), они встречают отпор со стороны коллег, теряющих желание работать и общаться с ними43. Это означает, что такие утверждения, как “мужчины более склонны агрессивно вести переговоры о начальной зарплате”44, требуют расшифровки. Если так, действительно ли это потому, что женщины от природы склонны избегать риска или меньше заботятся о деньгах? Или это потому, что существует нарушение норм женственности, связанных с агрессивным ведением переговоров для защиты собственных интересов, и женщины тонко чувствуют менее благоприятный баланс выгод и рисков такого стиля?

По первому вопросу ученые обнаружили, что половые различия в обсуждении более высокой зарплаты (в лабораторном задании) могут быть сведены на нет, если просто описать это поведение так, чтобы оно больше соответствовало женским нормам вежливости: предложите женщинам “просить”, а не “настаивать”. Как указывают авторы, “термин «переговоры» (negotiation) не является гендерно-нейтральным”45. А во-вторых, приводит ли нарушение женщинами норм к тем выгодам, которых достигают мужчины? Исследование показало, что, хотя лучшие студентки MBA были столь же склонны, как и их однокурсники, обговаривать первую зарплату, финансовая выгода для них была меньше46. Нетрудно себе представить, что эти женщины будут менее расположены обсуждать зарплату в будущем – из-за ожидания меньшего вознаграждения, а не из-за приобретенного в ходе эволюции нежелания рисковать. Психолог Эксетерского университета Мишель Райан опросила более 80о менеджеров в крупной консалтинговой фирме и выяснила, что женщины в среднем были менее готовы, чем мужчины, жертвовать чем-то ради карьеры, а также рисковать, чтобы продвинуться по карьерной лестнице. Дело в том, что женщины видели меньше выгоды от риска и жертв. Но причина не в том, что они просто оказались менее амбициозны. Скорее у них были заниженные ожидания успеха, меньше ролевых моделей, меньше поддержки и меньше уверенности, что организация ценит таланты47.

Во многих областях гендерные нормы скорее благоволят мужскому рискованному поведению, так как оно является нормой маскулинности48 и считается более важной чертой для мужчин, чем для женщин49. Это означает, что в дополнение к материальным приобретениям рискованное поведение может часто повышать репутацию или приводить к меньшим затратам: женщин на не свойственных им лидерских позициях судят строже, чем мужчин, когда рискованные решения не срабатывают50. Подчеркивая важность “бурной смеси причин” Санстейна, отмечу, что и мужчины и женщины чувствительны к культурной информации о том, как их рискованное поведение будет воспринято окружающими. В одном исследовании, например, одинокие мужчины, ознакомившись с газетной статьей, в которой говорилось, что женщины находят склонность к риску непривлекательной в партнерах, делали меньше рискованных выборов в лабораторных заданиях, которые предлагала им экспериментатор-женщина (по сравнению с мужчинами, которые прочли статью, подтверждающую стереотипы)51. Или взять, к примеру, недавнее исследование молодых китайских женщин и мужчин, которые играли в игру, связанную с риском, либо сами по себе, либо в присутствии привлекательного лица противоположного пола. В Китае, как утверждают авторы работы, идеал женщины полностью исключает рискованное поведение, провозглашая ценность “робких, сдержанных, застенчивых, послушных, скромных, заботливых, уважительных и, главное, целомудренных”52. В противоположность этому идеалу китайские женщины, когда за ними не наблюдали, были столь же склонны к риску, как и мужчины. Но, в соответствии с гендерными нормами, мужчины становились более рисковыми, когда за ними наблюдала привлекательная женщина, а женщины, наоборот, смиряли свою прыть.

Кто-то, конечно, поспорит, что асимметрия в гендерных нормах рискованного поведения неизбежна из-за эволюционных преимуществ риска для мужчин, от которых к тому же могут выиграть их партнерши. Как мы видели в первой части книги, этот аргумент игнорирует репродуктивное преимущество выбора партнерши, которая способна решать за себя в вопросах воспроизводства, для самцов. Но тут скрывается более серьезная проблема: женщин не привлекают рисковые личности. Игромания, этические риски и риски, связанные со здоровьем, считаются непривлекательными в потенциальных партнерах, и даже финансовые риски дают малый шанс на успех53. Социальные риски, напротив, весьма соблазнительны в потенциальном партнере (например, готовность прилюдно защищать непопулярную позицию). Но, как вы помните, женщины склонны рисковать отношениями в той же степени, что и мужчины. И хотя физический риск тоже принимается благосклонно, особенно в краткосрочных отношениях, эффект сохраняется, только если уровень риска невысок. Людям не нужны “ни сорвиголовы, ни нюни”54, и удивительно, “чем менее рискованной воспринимается деятельность, тем более она привлекательна”55. Как видно, реальность далека от предположения, будто женщины восхищаются рисковыми мужчинами. Но главное, этот принцип так же верен для мужчин, как и для женщин: гетеросексуальных мужчин в целом не менее, чем женщин, привлекают те, кто рискует физически или социально56.

Это представляет проблему для взгляда Тестостерона Рекса. Некоторые группы исследователей достойно восприняли разгром любимой гипотезы, согласившись, что предположение, будто мужчины в процессе эволюции стали вести себя рискованно, чтобы привлекать женщин, “не соответствует наблюдаемым сходствам между мужчинами и женщинами” и “мало объясняет… мужское предпочтение рисковых женщин”57. Обобщив эту “картину сходства между полами”, Андреас Вилке из Института человеческого развития Макса Планка вместо этого полагает:

…что мужчины и женщины научаются ценить одни и те же черты по неадаптивным причинам (например, вследствие культурных норм) или что один и тот же тип рискованного поведения (по крайней мере, в обществах, где мужчина вкладывается в отношения примерно так же, как и женщина) может быть надежным показателем качества для обоих полов 58 .

Иными словами, в конце концов, возможно, в мужском риске нет ничего особенного.

Женщины так же склонны рисковать в конкурентной борьбе, хоть это и противоречит ожиданиям. Взгляд Тестостерона Рекса на соревнование, вдохновленный той гипотетической сотней младенцев в год от сотни разных женщин, приводит к простому предсказанию, будто “мужчины более состязательны”:

Мужской репродуктивный успех, если сравнивать его с женским, более чувствителен к способности мужчин завоевывать партнерш. Мужчины могут соревноваться ради партнерш или ради ресурсов, территории или статуса, что служит повышению их возможностей спаривания… Соответственно, готовность к конкуренции должна быть более выражена у мужчин по сравнению с женщинами 59 .

Но одна из немногих психологических работ, посвященных частоте конкурентного поведения в реальном мире (изучение британских студентов в двух дневниковых исследованиях Элизабет Кэшден), ничего подобного не обнаружила60. Женщины и мужчины сообщали о сходных уровнях состязательности, и оба пола были удивительно похожи в том, как часто они конкурировали с другими в определенных областях. Они были равно состязательны в учебе и работе (лучший способ обретения экономических ресурсов для студентов) и в статусе (довольно низкие риски в обоих экспериментах). Единственной сферой, в которой мужчины оказались более склонны к конкуренции, чем женщины, был спорт, а женщины больше состязались в “красоте”, и не похоже, что то или другое является ключом к пониманию профессионального неравенства полов.

Тщательно контролируемые экономические исследования также не обнаружили, что мужчины более состязательны. В этой дисциплине стандартный подход – дать участникам какое-нибудь унылое задание (немного более ориентированные на мужчин, такие задания обычно представляют собой сложение трехзначных чисел или забрасывание мяча в корзину). Затем, после того как испытуемые набьют руку, каждому дается выбор: зарабатывать скромную “сдельную ставку” за каждый успех или гораздо более щедрую сумму за победу над случайно выбранным соперником. Увидите вы половые различия или нет, зависит от того, в чем вы предлагаете людям состязаться, а также каких мужчин и женщин вы берете. Когда исследователи используют более нейтральные или “женственные” состязательные контексты: танцы, речь, знание моды или стереотипно женские профессии (“помощник администратора”, а не “помощник спортивного корреспондента”), они часто обнаруживают, что женщины в равной степени, а порой и более склонны соревноваться61. Происхождение участников также значительно влияло на обнаружение половых различий; любопытно, что происхождение из менее экономически развитой страны связано с большей женской состязательностью62. Колумбийские, ханьские и армянские девушки и пекинские женщины столь же состязательны, как и их мужчины, – даже в заданиях, в которых обычно выходцы западных культур обнаруживают большую мужскую соревновательность63. Особенно удивительно, что мужчины из патриархального сообщества масаев в Танзании были более склонны, чем женщины, состязаться ради попытки заработать деньги, бросая теннисные мячики в корзину, так и члены матрилинейного сообщества кхаси в Индии склонны к тому же64. Более того, среди детей из этих сообществ только патриархальные масайские мальчики становились состязательней девочек в постпубертате65.

То, что биология явно не определяет, что мужчины должны быть состязательнее женщин, заставляет задуматься, почему в выборке австрийских детей 3–4 лет мальчики уже чаще вызываются соревноваться в беге, чем девочки (хотя девочки бегают так же быстро). В этом возрасте девочки столь же рады состязаться в более “женских” заданиях на сортировку (в которых они чуть превосходят мальчиков), но через несколько лет даже в этой области мальчики оказываются более соревновательными66. Какие послания получают дети в развитых западных странах, что, по сравнению с детьми из других обществ, желание девочек состязаться подавляется в столь раннем возрасте?

Колумнист Financial Times Джон Кэй напрямую связывает то, как якобы восхищаются теми, кто рискует по-крупному в финансовой сфере, с нашим прошлым каменного века, сравнивая “осторожных охотников”, которые тревожно высматривали свирепых зверей и “оставались дома, когда было слишком опасно”, с более отважными ловцами, которые “выбирали не использовать эти возможности” и тем самым “больше рисковали и возвращались с большей добычей”67. Чтобы у читателей не оставалось сомнений, каким полом восхищались за смелость, Кэй риторически вопрошает: “Что производило большее впечатление на молодых женщин племени: когда осторожные описывали свои однообразные дни или когда отважные вспоминали свое героическое бегство от опасности?” По какой-то причине Кэй не просит читателей задуматься, как женщины оценивали разговоры об охотниках, чьи глотки перегрызли дикие звери.

Мы уже далеко ушли от набора предположений, втиснутых в эту знакомую виньетку. Рискованное поведение не стабильная личностная черта, позволяющая нам предположить, будто человек, который с готовностью берет на себя физические риски на охоте (или сплавляясь по бурной реке, или прыгая с парашютом), окажется бесстрашным исполнительным директором или трейдером. Рискованное поведение также не присуще исключительно мужчинам, и не только женщин оно привлекает в потенциальном партнере. Между тем появляется все больше данных о том, что, когда задание позволяет, женщины конкурируют наравне с мужчинами, а девушки и женщины не из типичных западных популяций готовы соревноваться не менее мужчин, что опровергает гипотезы, будто это “неотъемлемое” половое различие.

Что это значит для гипотез “тестостеронового” мужского рискованного поведения? Если исходить из прежнего понимания рискованного поведения как мужской черты, то половые различия в тестостероне – интуитивное, очевидное и обыденное объяснение. Но, как утверждалось в предыдущей главе – и следующая глава это подтвердит, – форма и паттерн половых различий опровергают объяснения в терминах единственной могущественной причины, которая разделяет два пола.

Пока я редактировала эту главу, опрос более 3500 австралийских хирургов обнаружил культуру, изобилующую травлей, дискриминацией и сексуальными домогательствами, особенно к женщинам (хотя и мужчин тут не обошли стороной). Дам вам представление о профессиональной жизни женщины в этой сфере: женщины, стажеры и младшие хирурги, “сообщали, что чувствовали себя обязанными оказывать сексуальные услуги руководителям, чтобы сохранить работу”, терпели совершенно незаконную враждебность по поводу совмещения карьеры с материнством, соперничали с “мужскими группами” и испытывали на себе закоренелый сексизм на всех уровнях и “культуру страха и репрессий, с известными обидчиками на ведущих должностях, которые казались неприкасаемыми”68. Я вернулась к этой главе в день, когда в австралийском штате Виктория, где я живу, опубликовали сенсационную новость: в докладе Комиссии по правам человека и равным возможностям штата Виктория сообщалось, что сексуальная дискриминация и домогательства также весьма распространены в полиции штата, которой не удалось обеспечить равные и безопасные условия в рабочей среде69.

Я понимаю, что попытки найти психологические факторы, которые отвечают за половое неравенство на рабочем месте, исполнены благих намерений. И конечно, мы не должны пугаться называть (предположительно) политически неприятные причины этого неравенства. Но когда вы видите женщин, которые удерживаются в крайне состязательной среде и на рискованной работе, например в хирургии и полиции, несмотря на безнаказанную половую дискриминацию и домогательства, случайные научные предположения, будто женщин меньше в высших эшелонах, так как они меньше заточены под состязательность на рабочем месте, начинают казаться почти оскорбительными.

Тестостерон Рекс подспудно винит женщин за их низкие зарплаты и статус, отвлекая внимание от “бурной смеси” гендерных влияний: норм, убеждений, наград, неравенства, опыта и, не будем забывать, наказания со стороны тех, кто пытается защитить свою делянку от низкостатусных аутсайдеров, – многочисленных факторов, перевешивающих чашу весов не в пользу женщин.

 

Глава 6

Гормональная сущность Тестостерона Рекса?

Меня порой представляют как ученого, написавшего книгу о том, что мозги мужчин и женщин не такие уж и разные. К сожалению, никто еще не воскликнул: “Вы, должно быть, Корделия Файн! Не подпишете вашу книгу, которую я повсюду ношу с собой?” Вместо этого люди часто смотрят на меня в растерянности, а потом спрашивают, неужели я отрицаю и то, что существуют другие базовые физиологические различия между полами. Когда это происходит, меня всегда подмывает смерить этого человека ледяным взглядом и произнести: “Конечно! Яички – это лишь социальный конструкт” – и посмотреть, как дальше потечет беседа.

Не стоит и говорить, это было бы особенным хулиганством, учитывая предполагаемую роль яичек как биологического источника самой гормональной сути маскулинности – стероидного цунами, который уничтожает все надежды на равенство полов. Профессор права из Университета Уэйна Кингсли Браун недавно написал:

Несмотря на частые заявления, будто различия, которые благоприятствуют мужчинам (но не те, что благоприятствуют женщинам), – результат враждебных социальных сил, правда представляется чуть более тривиальной. Если бы всяческие различия на рабочем месте и за его пределами можно было бы описать одним словом, это слово было бы не “дискриминация”, а “тестостерон” 2 .

Точно так же экономисты, которые полагают, что врожденные половые различия в рискованном поведении играют важную роль в экономическом и профессиональном неравенстве, порой указывают на тестостерон как на биологического виновника3. А по словам нейроспециалиста Джо Герберта, автора книги “Тестостерон: секс, власть и воля к победе” (Testosterone: Sex, Power and the Will to Win), “яички – это основной источник того, что мы называем маскулинностью”4. То есть тестостерон, который они производят, “подготавливает мужчин к суровой конкуренции воспроизводства”. Он пишет:

Тестостерон отвечает за очень многое: его задача – влиять на тело, на мозг, развивать сексуальность. Но этот гормон также подвигает мужчин радоваться риску и с готовностью прибегать к состязательности и агрессии, чтобы заполучить то, что им нужно, стремиться к превосходству над другими мужчинами и гневно отражать набеги на свою территорию 5 .

Что ж, внушительный список.

Популяризатор науки и поведенческий эндокринолог Ричард Фрэнсис ввел термин “Тестостерон Рекс”, чтобы высмеять ошибочное восприятие тестостерона как “суперактиватора”, или “всесильного исполнителя требований отбора”, который просто “решает все проблемы”6. Конечно, если проблема состоит в том, чтобы создать два типа людей, то тестостерон как всесильный исполнитель предлагает изящное и очевидное решение. Хотя научные взгляды на роль тестостерона в социальном поведении весьма расходятся, они в целом указывают на связь с конкуренцией7. Очевидно, речь о конкуренции как способе приобрести или защитить социальный статус, материальные ресурсы и сексуальные возможности. Однако сюда, пожалуй, следует включить и аспект родительства: защиту самого ценного ресурса – детей, как считает социальный нейроэндокринолог из Мичиганского университета Сари ван Андерс. Низкий тестостерон связан с заботой о детях8. Так, в соответствии со взглядом Тестостерона Рекса, группа индивидов с высоким тестостероном расположена на краю “состязательных” вместе с прочими агрессивными и сексуально активными рисковыми личностями, а мужчины с низким тестостероном согнаны на полюс более скучных, но надежных и заботливых.

Возьмем, к примеру, рыбку из семейства цихлид, известную как Haplochromis burtoni, которая живет в озерах Восточной Африки9. У этого вида только небольшое число самцов получают территорию для спаривания, и они не стесняются демонстрировать свой привилегированный социальный статус. В противоположность тускло-бежевым нетерриториальным собратьям территориальные самцы щеголяют в ярко-красном и оранжевом, с устрашающими черными полосами у глаз. Типичный день территориального самца следует плотному графику обладателя ретроградной маскулинности: нужно разогнать непрошеных гостей, рискнуть быть съеденным ради того, чтобы привлечь самку на свою территорию, а затем, после оплодотворения путем эякуляции ей в рот, немедленно направиться на поиски новой самки. Добавьте к этому, что территориальные самцы обладают гораздо большими яичками и имеют более высокий уровень тестостерона, чем кроткие нетерриториальные самцы, и взгляд Т-Рекса на ситуацию покажется крайне соблазнительным. Эти рыбки с высоким тестостероном, безусловно, короли, предположительно благодаря влиянию тестостерона на их тела, мозг и поведение. При достаточно буйном воображении мы можем представить группу цихлид-феминисток, агитирующих за территориальное равенство полов. “Это не дискриминация, – отвечали бы рыбке-феминистке с глубоким сожалением, почти скрывающим снисхождение, – а тестостерон”.

Но даже у цихлид тестостерон не является всесильным игроком, как кажется изначально. Будь так, кастрация территориальных рыбок была бы гарантированным способом социального переворота. Но это не так. Когда кастрированную территориальную рыбку помещают в аквариум со здоровым нетерриториальным самцом сходного размера, кастрированный самец продолжает доминировать (хотя и менее агрессивно).

Несмотря на упавший уровень тестостерона, статус-кво сохраняется10. Если вы хотите свергнуть территориального самца, радикальных хирургических операций не требуется. Вместо этого просто поместите его в аквариум с более крупным территориальным самцом. Спустя несколько дней он теряет свою хвастливую раскраску, нейроны в области мозга, ответственной за гонадную активность, уменьшатся в размере, яички тоже скукожатся. Прямо противоположное происходит, когда кроткому, нетерриториальному самцу предоставляют заветный территориальный статус (путем помещения его в новое сообщество с самками и меньшими самцами): нейроны, которые управляют гонадным ростом, разрастаются, а яички – непосредственный источник тестостерона – увеличиваются11. Иными словами, сценарий Т-Рекса неверно описывает цепочку событий. Фрэнсис и соавторы, которые провели эти эксперименты, заключают: “Социальные события регулируют гонадные события”12. Или скажу иначе, на случай если вы что-то пропустили, яички цихлид – социальный конструкт. Без обид.

По сути, даже без знакомства с данными из поведенческой эндокринологии, у нас уже должны возникнуть сомнения о версии Т-Рекса. Вспомните главные концептуальные и эмпирические сдвиги в теории и исследованиях полового отбора, с которыми мы ознакомились в первой части книги. Они опровергают старые предположения, будто состязание за партнеров, статус и ресурсы – исключительно мужские занятия в борьбе за репродуктивный успех13. Приводя в пример различные виды рыб, Сара Блэффер Хрди давно описала, как самки кижуча отчаянно состязаются за гнезда для метания икры. Эти столкновения имеют столь серьезные репродуктивные последствия, что в трети случаев гнездо побежденной самки оказывается захваченным, а ее икра уничтожена14. Так почему бы некоторым самкам также не испытывать потребность в гормоне, который готовил бы их к “суровой репродуктивной конкуренции”? Нейроэндокринолог Корнеллского университета Элизабет Эдксинс-Реган замечает:

Многие самки крайне агрессивны, порой даже более, чем самцы; агрессия среди самок – важный диадический процесс, формирующий территориальное распределение и социальные системы многих животных, а у млекопитающих последствия приспособленности как результат ранга в иерархии доминирования более важны для самок, чем для самцов 15 .

То есть мы должны скептически относиться к тому, что тестостерон служит поляризации состязательного поведения полов. По крайней мере, положение дел следует рассматривать для каждого вида отдельно. И когда мы возвращаемся к человечеству в свете того, что узнали в последних нескольких главах, мы тут же сталкиваемся с проблемой. Взгляд Т-Рекса был бы оправдан, если бы мужчины были такими, а женщины эдакими. Когда мы утверждаем, что “мужчины состязательны, а женщины заботливы”, различия в тестостероне кажутся очевидным объяснением. Но может ли версия Т-Рекса объяснить реальные проявления половых различий? Как, например, Т-Рекс приходит к выводу, что “мальчики останутся мальчиками”, когда, как мы видели в главе 4, не существует базового мужского профиля, который одновременно относил бы мальчика или мужчину в группу большинства мужчин и четко отделял его от женщин? Как версия Т-Рекса справляется с фактом, что гендерное поведение не создает, как раньше считалось, единого спектра от маскулинности до феминности или даже два спектра? Только исходя из этих простых устаревших одно-двухмерных пониманий гендера, можно предполагать, будто высокий тестостерон может повысить маскулинность индивида и/или снизить его феминность. Но эта идея не срабатывает, если маскулинность и феминность многомерны, а большинство людей обладают “сложным набором маскулинных и феминных характеристик”, как пишет Джоел16. Какие особые качества маскулинности должны присутствовать у мужчины с высоким тестостероном и отсутствовать у женщины с низким тестостероном? И в частности, как тестостерон делает мужчин рисковыми и состязательными, если, как мы видели в предыдущей главе, в некоторых сферах, контекстах и популяциях женское рискованное поведение и состязательность сравнимы с мужскими (или даже превосходят их)? Или, если повторить неловкий вопрос той главы: учитывая, что рискованное поведение завязано на определенную область (рискующий жизнью сорвиголова вполне может не любить финансовый или социальный риск), какого типа риска следует ожидать от парня с высоким тестостероном?

К счастью, нам не нужно отвечать на эти трудные вопросы. Потому что в эволюции научного понимания связей между гормонами и социальным поведением идея о тестостероне как о могущественной гормональной сущности Тестостерона Рекса не прижилась.

Спекуляции по поводу влияния тестостерона на поведение имеют долгую историю. В ставшем классическим эссе “Беда с тестостероном” (Trouble with Testosterone) знаменитый нейробиолог и писатель Роберт Сапольски осмеливается заявить, что “чуть более десяти тысячелетий назад какой-то неугомонный авантюрист умудрился отрезать у угрюмого быка яички и так изобрел поведенческую эндокринологию” (то есть науку о связях между гормонами и поведением). Этот нечаянный эксперимент

…породил важное открытие: яички вырабатывают что-то, что делает мужчин агрессивными засранцами. Это и был тестостерон 17 .

Однако первые настоящие эксперименты, исследующие связь тестостерона и поведения, были проведены только в середине XIX века немецким физиологом Арнольдом Бертольдом18. Исследования Бертольда начались с наблюдения, что, когда кастрируют петуха, у него не только исчезает гребень, но и пропадает привычка драться, делать садки и кукарекать. Бертольд сделал следующий шаг, очевидный для любопытного разума, не ограниченного брезгливостью. Он решил проверить, что будет, если либо вновь пришить яички на место, либо (возможно, эти эксперименты он проводил в дни, когда был в особенно макабрическом расположении духа) трансплантировать их в область живота петуха. Поразительное открытие Бертольда заключалось в том, что эти вмешательства восстанавливали петушиную задиристость. Так как на новом месте яички уже не были связаны с нервной системой, Бертольд заключил, что что-то выделялось в кровоток – гормон. Как мы теперь знаем, тестостерон и другие андрогены (класс стероидных гормонов, к которым относится тестостерон) выделяются в кровоток гонадами (и яички и яйцеклетки производят и андрогены и эстрогены) и надпочечниками.

Классические эксперименты “удали и переставь”, коих уже проведено сотни, установили, что тестостерон значимо влияет как на тело (например, на бородку и гребень, если вы петух), так и на поведение спаривания. К тем же выводам пришли эксперименты, которые проводились в сезон и вне сезона спаривания или же когда животные находились на переходных стадиях развития, например между юностью и взрослостью (некоторые виды значительно увеличивались в размерах). Конечно, у нашего вида в пубертате гонады начинают производить андрогены и эстрогены с новым рвением (после пренатального шквала), формируя вторичные половые признаки. Некоторые виды рыб могут даже проворачивать хитрый гормональный трюк по смене пола, когда подворачивается возможность (например, уход доминантного самца из стаи или его смерть).

Это приводит к важному вопросу: зачем нужны такие гормоны, как тестостерон? В первой части книги мы узнали, что многие животные используют вторичные половые признаки, тратят время, усилия и берут на себя риск ухаживаний, только если высок шанс спаривания и оплодотворения. Гормоны могут помочь этим управлять, синхронизируя необходимые изменения в теле и поведении. Но тестостерон также способен помочь координировать поведение животного в более короткий промежуток времени. В этой сложной, жестокой и непредсказуемой жизни успешное вступление в определенную фазу развития не означает, что животному хватит одного способа существования в мире. Гормоны “помогают приспособить поведение к обстоятельствам и контекстам, – поясняет Эдкинс-Реган, – физическим, социальным, возрастным”19.

Один способ, как это может сделать тестостерон, часто упускают из вида: влияние на тело. Он меняет тело более или менее радикальным образом – в зависимости от вида, и эти маскулинные черты могут затем вызывать определенные реакции собратьев. Мы уже сталкивались с этим в главе 4: матери-крысихи, привлеченные высоким уровнем тестостерона в моче крысят мужского пола, интенсивно вылизывают им аногенитальную область. Эта повышенная стимуляция, как мы видели, влияет на половые различия в развитии мозга и в поведении спаривания20. Менее тонкий пример, который обходит мозг: “меч” у самца меч-рыбы развивается в период полового созревания, когда повышается уровень тестостерона. Меч привлекает самок, и поэтому реакция самцов на интерес самок в некотором роде “вызвана” тестостероном, но не напрямую21. Что до нас с вами, стоит заметить, что масштабная и всесторонняя гендерная социализация, которая затрагивает почти каждый аспект человеческой культуры, может являться еще одним примером непрямого воздействия половых гормонов: они влияют на тело, которое определяет нас как мужчин или женщин, и, следовательно, на поведение.

Но тестостерон также влияет на мозг напрямую22. Существуют более долгоиграющие эффекты тестостерона, которые возникают в критические периоды жизни, например в пренатальном периоде (наравне с другими факторами, как мы убедились в главе 4), в пубертате, или когда весна витает в воздухе: тестостерон помогает перестроить проводящие пути нервной системы. Он также может временно влиять на существующие нервные пути (на несколько минут или недель, в зависимости от механизма), повышая или снижая электрическую возбудимость клеток мозга23. То, насколько тонко он действует, показывает, как много не замечают те, кто говорит: “Это все тестостерон”. При самом быстром протекании этих краткосрочных эффектов, тестостерон связывается с мембраной нервной клетки и, меняя ее химические реакции, изменяет скорость ответа нейрона24. Однако наиболее известный механизм, посредством которого тестостерон воздействует на мозг, – через гормональные рецепторы. Тестостерон связывается с андрогеновым рецептором, и тот “провожает” его в ядро нервной клетки. Там тестостерон “щекочет геном”25. При участии так называемых “кофакторов” “включается” определенная область гена, чувствительная к гормону, и меняет синтез белка или пептида (т. е. экспрессию гена). Но иногда с помощью биологического катализатора ароматазы тестостерон превращается из “мужского” андрогена в “женский” эстроген и связывается с эстрогеновым рецептором. Да, даже “половые гормоны” нарушают гендерную бинарность. В ином случае эстроген не возникает из тестостерона и даже из гонад, поскольку оказывается, что мозг может синтезировать собственные эстрогены с нуля26. В конечном итоге этот танец стероидных гормонов и рецепторов может привести к массе “влияющих на поведение продуктов генов”, как выражается Эдкинс-Реган: от ферментов, вовлеченных в производство стероидов, стероидных рецепторов и нейромедиаторов, до белков, которые помогают строить и восстанавливать нейроны:

Через внутриклеточные рецепторы стероиды меняют настоящую и будущую нервную деятельность, меняют собственную продукцию и рецепцию и продукцию и рецепцию других стероидов, а также регулируют некоторые другие нервные сигнальные системы, важные для социального поведения 27 .

Короче говоря, тестостерон определенно действует, и последствия его действий очень важны. Но теперь мы подходим ко второй причине, по которой вам пришлось вытерпеть этот тяжеловесный последний абзац. Хотя я в нем только намекнула на пугающую многогранность проблемы, ясно, что количество циркулирующего тестостерона – лишь часть крайне сложной системы, хотя измерить его легче легкого28. Многие другие факторы системы: кофакторы, превращение в эстроген, то, сколько ароматазы нужно, чтобы он случился, количество эстрогена, произведенного самим мозгом, количество и природа андрогеновых и эстрогеновых рецепторов, их расположение, их чувствительность – все это означает, что абсолютный уровень тестостерона в крови или слюне позволяет лишь очень грубо предположить о воздействии гормона на мозг.

Возможно, эти сложности несколько затруднили чтение последних страниц, но у них есть несколько важных следствий для общей картины бытия. В первую очередь, эволюции хватило размаха сформировать эту многослойную систему, удовлетворяющую нужды всех видов животных. Тестостерон присутствует у всех видов, размножающихся половым путем, но, когда он взаимодействует с другими факторами, “уР°" вень связей между гормонами и поведением варьирует”29. И по сути, эволюция, похоже, сделала именно это. Гипотетический нейроэндокринолог, вдохновившийся Бейтменом и лелеющий надежду, что тестостерон одинаково влияет на всех животных в животном царстве, размножающихся половым путем, был бы обречен на жизнь, полную разочарований30. Это, в свою очередь, означает, что, если тестостерон определенным образом влияет на поведение, скажем, морских слонов или быков, это вовсе не гарантирует, что у человека все будет так же.

Сложность также помогает сделать проблему менее запутанной. Как люди превращают что-то крупное (половые различия в средних показателях уровня циркулирующего тестостерона) во что-то относительно маленькое (половые различия в поведении)?

Никакое половое различие в базовом поведении не сравнится с разницей между полами в уровне циркулирующего в крови тестостерона, который перекрываются у мужчин и женщин всего на ю-15 %31. Потенциально эта загадка решается с помощью важного принципа, о котором мы узнали в главе 4: половая дифференциация и влияние пола на мозг не всегда приводят к различному поведению. Порой, напротив, один эффект пола противодействует другому или компенсирует его, приводя к схожести поведения, несмотря на несхожесть биологии32. Если совместить этот принцип со значительным пространством для маневра при путешествии тестостерона в кровотоке и его воздействии на мозг, становится ясно, что существуют потенциальные способы сгладить относительную “тестостеронность” мужчин. Один исследователь, например, полагает, что всплеск тестостерона в эмбриональном развитии мужчин каким-то образом десенсибилизирует мозг к воздействию тестостерона в дальнейшей жизни33. Этот хитрый ход, возможно, достигаемый через половые различия в нейронной чувствительности34, позволяет мужчинам выдерживать более высокий уровень тестостерона, нужный их телам для развития и поддержания вторичных половых признаков, и при этом не слишком менять их поведение35.

Это приводит нас к другому важному моменту. Тестостерон часто считается “мужским” гормоном; предполагается, что только у мужчин его уровень достигает психологической значимости. Когда, в конце концов, вы слышали, чтобы кто-то восклицал: “Это тестостерон влияет на женское поведение!”? Если только речь идет не об отращивании бороды, возможно, никогда. Этот популярный взгляд, что “тестостерон = мужчина”, поддерживается значительно большим объемом исследований мужчин, нежели женщин36. Однако ван Андерс насмешливо вопрошает: “Тогда зачем он присутствует у женщин?”37 Как она замечает, то, что мы считаем высоким или низким тестостероном, не обязательно относится к абсолютным уровням. Столь же полезно и разумно ссылаться на уровень тестостерона, который повышен “для мужчин” или “для женщин” или повышен относительно уровня у человека минуту, час, месяц или три года назад. Взять, к примеру, недавнее открытие, что у одного из шести ведущих спортсменов уровень тестостерона ниже нормы. Учитывая, что анализы брались спустя несколько часов после крупных национальных или международных соревнований, мы вряд ли скажем, что спортсмены с низким уровнем тестостерона (в некоторых случаях ниже уровня ведущих спортсменок) не склонны состязаться38.

Другое важное расхождение со взглядом Т-Рекса на тестостерон вытекает из устоявшегося принципа поведенческой эндокринологии: гормоны не провоцируют поведение, но лишь делают более вероятным определенный поведенческий ответ. Эдкинс-Реган объясняет:

Гормоны – один из нескольких факторов, которые участвуют в решениях нервной системы. Они могут менять пороги для других факторов, которые участвуют в решении (например, пороги для ответа на стимулы другого животного), но обычно они не являются единственным спусковым крючком 39 .

То есть тестостерон – не король, который издает указы, а просто один из голосов в группе, принимающей решение. Это, если подумать, крайне разумно. Даже для животных, которые сталкиваются с очень простыми социальными ситуациями по сравнению с мыльными операми человеческого существования, все равно существуют тонкости контекста, которые следует учитывать. Животное, чей жизненный принцип заключался бы в принятии строго гормонального ответа на воздействия среды, быстро бы попало в беду. Ответ животного на конкретный стимул, например на потенциального партнера или захватчика, не определяется его гормональным состоянием, но зависит от социального контекста: каков относительный статус каждого, вовлеченного в ситуацию, кто еще присутствует, где происходит встреча?40

По сути, мы уже видели яркий пример этого явления в исследовании кастрации цихлид: доминантный социальный статус кастрированного территориального самца брал верх над более высоким уровнем тестостерона его соперника. Другая иллюстрация того же принципа – исследование зеленых мартышек. Сообщество живущих в неволе мартышек включало кастрированных и некастрированных самцов, и первые периодически получали большие дозы тестостерона, чтобы проверить влияние гормона на социальную доминантность (измеряемую агрессией по отношению к собратьям). Хотя эти дозы тестостерона действительно повышали агрессивное поведение кастрированных самцов, оно распространялось только на самцов ниже рангом. Иными словами, относительный социальный статус мартышек был основным фильтром влияния тестостерона на агрессивное поведение. В результате, несмотря на опыты, повышавшие уровень тестостерона до нормы и даже выше, “ни одно животное не повысило свой ранг после гормональной терапии”41. По сути, не наблюдалось очевидной связи между тестостероном и рангом, причем самки почти всегда, а кастрированные самцы часто были рангом выше некастрированных самцов. Тестостерон не обязательно создает Рекса.

Еще более удивительно контрастируют с версией Т-Рекса данные о том, что тестостерона не только недостаточно для запуска управляемого гормонами поведения, но у некоторых видов он даже не нужен. Возьмем половое поведение. У многих видов гормональная координация между фертильностью и спариванием столь точна, что секс невозможен без производства гормонов в яичках и яичниках42. Многие самцы грызунов, например, не способны к эрекции без здоровых, вырабатывающих тестостерон гонад, в то время как у самок яичниковые гормоны контролируют различные телесные изменения, которые делают секс физически возможным (например, у крысих – призывную позу с изгибанием спины, которая позволяет пенису проникнуть во влагалище). Но у большинства приматов таких гормональных требований нет. Вместо этого гормоны связаны с сексуальной мотивацией, а не со способностью к соитию. Поведенческий эндокринолог из Университета Эмори Ким Уоллен говорит:

Это разделение способности к соитию и сексуальной мотивации позволяет социальному опыту и социальному контексту значительно влиять на выражение полового поведения у низших приматов, как у молодняка, так и у зрелых особей 43 .

В элегантном эксперименте Уоллен проверил, как подавление тестостерона влияло на половое поведение самцов макаки-резуса, живущих с самками. В соответствии с гипотезой о связи тестостерона с конкуренцией снижение тестостерона сильнее влияло на половое поведение макак, живущих с другими самцами и тем самым вынужденных конкурировать за возможности спаривания, по сравнению с макаками, которые были единственными самцами в клетке. (Любопытно, что состязаются не только самцы: нечто похожее наблюдается у самок макаки-резуса, которые более склонны спариваться вне фертильной фазы цикла, если вокруг нет конкуренток44.) Но даже в условиях конкуренции с несколькими самцами подавление тестостерона не всегда сокращает половое поведение. Предыдущий опыт спаривания и высокий ранг служили защитой против снижения уровня тестостерона. Так что, хотя у самцов с самым низким рангом сексуальная активность в течение недели снижалась, “влияние понижения тестостерона”45 на половое поведение опытного статусного самца “было незаметным”. И это несмотря на то, что его тестостерон находился на кастрационном уровне на протяжении восьми недель. Статус и прошлый опыт пересиливали нехватку гормона.

И последнее поражение подхода Т-Рекса: тестостерон не является ни достаточной, ни необходимой причиной управляемого гормонами поведения – порой он вообще не является причиной. Вспомните функцию гормонов: “приспосабливать поведение к обстоятельствам и контекстам”46. В этом смысле тестостерон играет “ключевую роль”, помогая животным подстроить их социальное поведение к социальной ситуации, в которой они оказались47. Хотя мы привыкли считать, что определенные виды поведения “запускаются тестостероном”, во многих случаях более справедливо было бы говорить о действиях и ситуациях, которые “запускают тестостерон”. Социальный контекст модулирует уровень тестостерона (понижает или повышает его), что влияет на поведение (предположительно путем изменения восприятия, мотивации и мышления), что влияет на социальный исход, который воздействует на уровень тестостерона… и так далее48.

Опять-таки цихлиды оказываются полезной иллюстрацией. На первый взгляд казалось очевидным, что доминантные самцы доминировали, потому что у них был высокий уровень андрогенов. Но тщательно продуманный эксперимент показал, что в действительности доминантные самцы имели высокий уровень андрогенов, потому что так сложилась их судьба. Когда самцов цихлид сталкивали, их уровень андрогенов ничего не говорил о том, кто победит, а у кого будет низкий социальный статус. Хотя из позиции Т-Рекса мы могли бы предположить, что рыбка, у которой уровень андрогенов выше, будет “по своей природе” успешнее карабкаться по социальной лестнице, это совершенно не так: отношения между гормоном и доминантностью действуют с точностью до наоборот49. Только когда у рыбок было время на взаимодействия и конкуренцию, возникала корреляция: успешные рыбки вырабатывали больше андрогенов. Поведенческий нейроэндокринолог из Лиссабонского университета Руи Оливейра, автор исследования, объясняет:

Социальная информация преобразуется в изменение уровня стероидных гормонов, которые, в свою очередь, модулируют работу нервных сетей, так что поведенческий исход подстраивается под воспринимаемую социальную среду 50 .

Вообще, воздействие социального мира наблюдается даже на генетическом уровне: социальные взаимодействия меняют выработку рецепторов андрогена и эстрогена в мозге51. Тестостерон, иными словами, свергнут с трона: он становится всего лишь посредником между социальным миром и мозгом. Измените мир, и вы сможете изменить тестостерон – и мозг.

Важно, что даже у низших животных влияние субъективного восприятия преобладает над физической реальностью. Вспомните цихлид, в частности неудачливого самца из исследования Оливейры. Все, кроме одного, социально доминантные самцы из этого эксперимента, успешно получили территории и начали бурно вырабатывать андрогены. Но одна рыбка, хотя и победила в 70 % схваток, не смогла завоевать территорию. Любопытно, что показатель выработки андрогенов у этой рыбки был выпадающей точкой на графике и был близок к показателям группы побежденных самцов. Оливейра замечает: “Это предполагает, что именно восприятие животным своего статуса, а не объективная мера его доминантного поведения запускает выработку [андрогенов]”52.

Или возьмем исследование самцов мармозеток, моногамных обезьянок, у которых отцы активно вовлечены в родительство. Исследователи измерили у них уровень тестостерона в ответ на овуляционные запахи незнакомых самок и обнаружили, что эти ответы зависят от семейного статуса самца. У одиноких самцов наблюдался всплеск тестостерона (и эрекция) в ответ на сексуально привлекательный запах. Однако на “семейных” самцов (которые воспитывали потомка) тот же самый стимул не оказывал никакого воздействия – возможно, он представлял скорее помеху, чем возможность, – и их уровень тестостерона не менялся53.

В результате мы получаем картину, далекую от простой версии Т-Рекса, согласно которой мужская состязательность прямо пропорциональна количеству тестостерона в крови. Мы уже видели, что состязательность – важное качество и в жизни самок. И уровень тестостерона – лишь одна из переменных в сложной системе, в которой оба пола могут использовать разные средства для достижения сходных целей, поэтому нельзя сказать, что тестостерон важен только для мужчин. Тестостерон также один из многих факторов, которые вовлечены в принятие решений у животных. Социальный контекст и опыт могут играть определяющую роль в поведении или же заменить отсутствующий тестостерон. И наконец, отнюдь не являясь чистой биологической мерой гормонального пола, тестостерон отвечает на ситуации и контексты, то есть любое его воздействие на мозг и поведение нельзя просто списать “на тестостерон” как чисто биологический фактор. Уровень тестостерона и ответ на условия среды неразрывно связаны с индивидуальной историей и текущим субъективным опытом.

А как же у нас?

Так же, как и у других животных, тестостерон помогает адаптировать наше поведение к “обстоятельствам и контекстам”. Например, когда дело доходит до относительно стабильных обстоятельств – как партнерство и родительство, – уровень тестостерона соответствует принципу “высокий – состязательность, низкий – забота”. Например, и мужчины и женщины, заинтересованные в новых половых партнерах, склонны иметь повышенный тестостерон по сравнению с людьми, счастливо живущими в парах (или счастливыми в своем одиночестве), а родители маленьких детей имеют пониженный тестостерон по сравнению с бездетными людьми54. И хотя трудно разделить причину и следствие в этой сфере – не стоит и говорить, что ученые не могут случайным образом распределить людей в группу десяти лет брака или родителей, – не похоже, что людей с повышенным уровнем тестостерона привлекает иной стиль жизни. Например, результаты исследования отставных военных летчиков, которым назначили регулярно сдавать анализы на гормоны и сообщать о своем супружеском статусе, “иллюстрируют динамическую природу уровня тестостерона: он повышается в годы развода и снижается в годы брака”55. Авторы рассуждают, почему это происходит:

Церемония бракосочетания – это кульминация периода постепенного ухаживания и помолвки, во время которой мужчина получает поддержку и обещание супружеской верности от своей партнерши и перестает конкурировать с другими мужчинами за половых партнерш. В результате… его тестостерон падает. Напротив, надвигающийся развод – это время борьбы между партнерами за детей, имущество и самоуважение. Также это время, когда разводящийся супруг может снова начать соревноваться за половых партнерш 56 .

Причинно-следственные связи между процессом заботы и уровнем тестостерона четко наблюдались в крупном лонгитюдном исследовании отцов на Филиппинах, проведенном Ли Геттлером, биологическим антропологом из Университета Нотр-Дам. Он обнаружил, что отцовство снижает уровень тестостерона у мужчин, особенно у тех, кто проводит больше времени, непосредственно заботясь о своих малышах57. Мужчины с пониженным тестостероном не были более склонны становиться заботливыми отцами – скорее сама забота снижала тестостерон.

Но заметьте также, что мы не похожи на других животных: наше социальное конструирование

гендера привносит уникально человеческое измерение в эту смесь причин и следствий. Как мы уже видели, гендерные нормы и схемы полового поведения и родительства принимают крайне разные формы во времени и пространстве. Эти культурные обстоятельства, безусловно, пересекаются с женской и мужской гормональной биологией. Эту ситуацию иллюстрирует исследование, в котором сравнивались две соседствующие культурные группы в Танзании: собиратели народности хадза и скотоводы датога – ожидания от отцов были разными. Среди отцов племени хадза, где отцовская забота считается культурной нормой, уровень тестостерона был понижен по сравнению с отцами датога, у которых отцы обычно не ухаживали за детьми58.

Кстати, пониженный уровень тестостерона не обрекает преданных мужей и отцов на безрадостное подчиненное и сексуально однообразное существование. В противоположность расхожему мнению существует мало убедительных данных о значимой связи между базовым уровнем тестостерона и социальным статусом, и большинству исследований не удалось найти связь между тестостероном и половым влечением у здоровых мужчин с уровнем тестостерона в границах нормы59. Возможно, это оттого, что у нас состязательное поведение более непостоянно и ситуативно, чем у других животных. (И как замечает ван Андерс, половое влечение также может возникать из чувств любви и близости60.) Например, все мы не берем одновременно две недели ежегодного отпуска, чтобы отчаянно сражаться за лучшие дома, в которых собираемся растить своих детей, и исступленно спариваться. Гораздо логичней, что тестостерон временно повышается и понижается по требованию обстоятельств или когда подворачивается возможность.

Но опять-таки социальное конструирование гендера формирует как сами ситуации, в которых мы оказываемся, так и их субъективный смысл. Мы привыкли думать о тестостероне как о причине гендера, но что если по этой знакомой дорожке нужно идти в обратную сторону? Недавние изобретательные исследования ван Андерс и ее коллег тому подтверждение.

Возьмем исследование, в котором ван Андерс и ее команда приобрела программируемую плачущую, спящую, сосущую куклу-младенца, из тех, что используют в старших классах для иллюстрации важности контрацепции: мол, сколь бы неудобной она ни казалась в ключевой момент, это значительно проще, чем родительство61. Одной случайно набранной группе мужчин назначили роль, которую мы назовем “традиционный мужчина, который предоставляет женщине заботиться о малыше”. Им сказали просто сидеть и слушать детский плач. Мужчины из второй случайно отобранной группы были “традиционными мужчинами, которые предоставляют женщине заботиться о малыше и потому не обладают этим трудным, приобретаемым навыком, но в этот раз остались с младенцем наедине”. Этим мужчинам было сказано взаимодействовать с куклой, но (жестокие исследователи!) ее запрограммировали плакать, что бы с ней ни делали. Последнюю группу мужчин назовем “прогрессивные папы”: кукла плакала, но ее запрограммировали утешаться, когда путем проб и ошибок “отец” находил верный способ успокоить “малыша”. В этой последней группе уровень тестостерона падал, когда с помощью нежной заботы “отцы” достигали желаемого результата. Но в других двух группах, которым выпало испытание общения с глубоко несчастным младенцем, особенно когда мужчины просто сидели и слушали, тестостерон рос. Иными словами, один и тот же стимул – плачущий ребенок – по-разному влияет на тестостерон в зависимости от способности мужчины справиться с ситуацией62. Теперь учтите, что вне лаборатории уверенность и навыки, необходимые для того, чтобы справиться с плачущим младенцем, в большой мере формируются ожиданиями от гендера и сложившимся укладом в сфере ухода за детьми. Утверждения, что мужчины не имеют “правильных гормонов” для заботы о детях, теперь звучат совсем иначе.

Второй эксперимент той же лаборатории сместил контекст симуляции с дома на работу. На этот раз ван Андерс и ее коллеги попросили актеров и актрис произнести монолог, в котором они применяли власть, увольняя сотрудника, и измерили их уровень тестостерона до и после63. Проявление власти в целом не влияло на уровень тестостерона у мужчин. Однако оно значительно повышало тестостерон у женщин. Любопытный вывод исследователей: социальное конструирование гендера, которое делает проявление власти более вероятным и приемлемым для мужчин, вносит вклад в различия уровня циркулирующего тестостерона мужчин и женщин. “Гендерное поведение модулирует тестостерон”, приходят к выводу ученые, не забывая указать при этом, что “дополнительная причина различий в тестостероне – недостаточно изученная роль воспитания”64. (Все верно, парни. Позвольте женщинам занять ваши властные должности, и вы оглянуться не успеете, как у них появится и ваш гормон.)

В этом эксперименте социальный контекст был однозначным: неоспоримый монолог власти. Но часто ситуации более субъективны, и важно это учитывать, чтобы лучше понять неразбериху в результатах исследований связи тестостерона и состязательного поведения на спортивном поле и в лаборатории. В этих контекстах участники обычно не уверены, насколько сильна конкуренция, против кого они борются и чем все обернется. Сначала, не обнаружив эффекта у женщин, ученые преждевременно заключили, что только мужчины проявляют тестостероновую реакцию в ситуациях конкуренции65. Но по мере накопления данных, как было описано в одном обзоре, выяснилось следующее:

…в обоих полах наблюдается непредсказуемое поведение: уровень тестостерона повышается у победителей и снижается у проигравших… повышается и у победителей, и у проигравших, или же не происходит значимых изменений в ответ на ситуацию конкуренции 66 .

Заключение скептика: тестостерон играет тут незначительную роль67. Но, возможно, предполагают авторы обзора, эти противоречия вызваны различиями в восприятии ситуации соревнования. Эндокринологи Гонсало и Руи Оливейра говорят:

Одно и то же событие может вызвать разные реакции в зависимости от того, как оно оценивается разными людьми или одним человеком в разные моменты времени (например, в разных социальных контекстах) 68 .

Факторы, которые, по мнению ученых, влияют на то, как и когда уровень тестостерона изменяется в ответ на ситуации конкуренции, – это оценка навыков оппонента; как человек объясняет, почему он выиграл или проиграл; насколько знакомы ему обстоятельства конкуренции и какова его мотивация69. Тут-то и может проявиться гендер. Мы вправе ожидать, что гендер будет влиять на тестостероновый ответ через стереотипы, которые помогают сформировать ожидания или объяснения для успеха или неудачи; через существующие неравенства, создающие двойные стандарты поведения; и через гендерный опыт и социальные сети. В конце концов, как мы уже видели в предыдущей главе, разные сферы (маскулинная, нейтральная или феминная), разное происхождение (патриархальная или матрилинейная культура) и даже разные формулировки одного и того же контекста соревнования (помощник спортивного корреспондента или помощник администратора) могут нивелировать половые различия в готовности конкурировать.

Исследования мужчин уже показали влияние культуры и социального конструирования гендера на гормональную динамику. Взять, к примеру, результаты успешной десятилетней программы “Быстрый путь” в США. Она предназначена для мальчиков с высоким риском асоциального поведения и “нацелена на развитие социальных навыков и навыков саморегуляции, позволяющих детям более уравновешенно и менее бурно отвечать на провокации”70. Некоторые дети были вовлечены в программу на протяжении десяти лет, а контрольная группа нет. Много лет спустя, когда участникам было за двадцать, социальный нейроэндокринолог Джастин Карре из Университета Ниписсинг с коллегами пригласили около 70 мужчин из программы в лабораторию и проверили их агрессивность в ответ на провокацию (подставной участник злонамеренно отнимал у них очки в игре). Молодые люди, проведшие в программе десять лет, были менее склонны мстить за враждебное поведение партнера по игре, демонстрируя длительный эффект программы. Но самое интересное для нас было то, что они также отличались сниженной реактивностью тестостерона на провокацию, и казалось, что это отчасти объясняло их большую склонность подставлять другую щеку в контексте конкуренции. Карре и соавторы заключили:

Эти результаты показывают, что программа “Быстрый путь” устойчиво меняет психологические процессы, лежащие в основе кодировки, интерпретации и обработки социальных угроз и провокаций. Эти умственные процессы, в свою очередь, влияют на тестостероновый ответ на провокацию, что оказывает влияние на агрессивное поведение 71 .

Похожие выводы были сделаны из классического эксперимента психолога Дова Коэна из Иллинойсского университета и его коллег72. На этот раз сравнивались белые студенты нелатиноамериканского происхождения родом из северных и южных регионов США. В серии экспериментов группы мужчин помещались в искусственную ситуацию испытания их социального статуса: “подсадной’’ парень задевал их плечом, проходя мимо. Затем он еще подливал масла в огонь, бормоча ругательство. Для северных студентов это событие почти не имело последствий. Но южане, воспитанные в культуре, основанной на понятиях мужского достоинства и уважительного отношения, выходили из ситуации, беспокоясь о том, как это повлияло на их мужскую репутацию. И именно в уязвленной группе южан впоследствии наблюдался рост агрессивного и доминирующего поведения. И опять-таки только у южных парней, которым выказали неуважение, наблюдался рост тестостерона в ответ на это небольшое испытание их статуса. В обсуждении исследования авторы уверяют, что экспериментальные манипуляции “не привели к насилию”73. Но допустим, оскорбленный южанин ударил бы неудачливого актера. Имело бы смысл винить в этом тестостерон? Или говорить “мальчики останутся мальчиками”?

В книге “Тестостерон” Герберт заключает, что “человеческому мозгу пришлось изобрести многочисленные способы регуляции, перенаправления и оптимизации мощных эффектов тестостерона на мужское поведение: ими стали законы, религия и обычаи”74. Но не существует “настоящего”, “оригинального” или “предполагаемого” уровня тестостерона или его ответа, с которыми затем имеет дело цивилизация. Уэйд замечает:

Гормоны не являются частью биологической программы, которая подбивает нас реализовывать желания наших предков. Они – динамическая сторона нашей биологии, призванная дать нам возможность реагировать на физическую, социальную и культурную среду 75 .

Исследования, приведенные в данной главе, ярко иллюстрируют наблюдение Агустина Фуэнтеса (с которым согласны многие ученые-феминисты)76: “…ошибочно полагать, будто наше тело существует вне культурного опыта, а наше культурное восприятие себя не переплетено тесно с нашей биологией”77. И культура явно берет верх.

За последние восемь лет или около того я часто принимала участие в дискуссиях о том, как поспособствовать равенству полов на рабочем месте. Сейчас я хочу прояснить раз и навсегда, что кастрация никогда не упоминалась в качестве возможного решения. (Даже на “Совершенно секретных феминистских встречах”, где мы замышляем глобальный военный переворот.) Кроме того, в организациях, стремящихся повысить количество женщин на высших должностях, отдел кадров безусловно исключит кастрацию на основании закона и этики. Однако от нее можно отказаться и по научным причинам. Ничто в научной литературе не говорит о том, что кастрация – даже вместе с тестостероновыми пластырями для женщин – обеспечит быстрый способ достижения равенства. Это не помогает рыбам и обезьянам, так почему это должно сработать у нас? Многочисленные факторы: статус, опыт, смысл, завязанные на тестостерон, регулирующие, заменяющие и подавляющие его, являются свойствами людей как вида, и нет единого “короля”, управляющего всеми этими взаимодействиями.

Исследования показывают, что только значительные и последовательные изменения статуса, опыта и того, что конкретная ситуация значит для вовлеченных в нее людей, могут как-то повлиять на статус-кво. Это, следует заметить, гораздо более тяжелое испытание, чем назначение гормонов или их блокаторов78. “Богатая ткань”79 гендера соткана плотно и на славу: можно вытянуть одну нить, но другие все равно удержат полотно. У цихлид статус демонстрируют размер и яркая окраска. У нас есть стереотипы, которые накладывают печать на каждую встречу, на одежду, язык, зарплаты, звания, награды, СМИ, законодательство, нормы, стигму, шутки, искусство, религию… список явлений, которые составляют наши богатые, гендерно-дифференцированные культуры, можно продолжать еще долго.

Чтобы реконструировать этот социальный конструкт, нужно приложить много усилий. Большая ошибка – путать устойчивость статус-кво с диктатурой тестостерона.

 

Глава 7

Миф о сестрах Леман

“Если бы братья Леман (банк Lehman Brothers) были сестрами Леман (Lehman Sisters) и управлялись бы женщинами, а не мужчинами, а не мужчинами, случился бы ипотечный кризис?”2 Этот вопрос, заданный бизнес-редактором Guardian, спровоцировал “оголтелую увлеченность международных СМИ вопросами гендера в международной финансовой сфере”3. Некоторые комментаторы, опираясь на исследования о связях между уровнем тестостерона и рискованным поведением, говорили о срочной потребности в большем “разнообразии гормонов”4: увеличение числа женщин (и мужчин постарше) в данной сфере приведет к снижению среднего уровня тестостерона. Заголовки статей и эксперты постоянно поминали Т-Рекса, требуя больше “повелительниц вселенной”5, чтобы те привнесли столь необходимый финансовый консерватизм в мир бизнеса, живущий по “правилам тестостерона”6.

К данному моменту их доводы уже выглядят утомительно знакомыми. Мужчины, благодаря прошлому эволюционному давлению, рискуют, чтобы обрести ресурсы и статус, которые в нашем древнем прошлом приводили к репродуктивному успеху. Но быстрый переход “мужских мозгов” из каменного века в двадцать первое столетие глобальных финансов вызывает “эволюционное похмелье” и хаос, как заключает в New York Times Николас Кристоф7. Взгляните на высокорискованную ипотеку и кредитные деривативы, и задним умом вы поймете, насколько опасно было предоставить это все тестостерону в отсутствие женщин. (Одетых, конечно.)

Может показаться, что женщинам наконец-то воздали должное, предположив, что мировая финансовая система не рухнула бы, будь поблизости представительницы прекрасного пола. Мы определенно должны оценить контраст со статьей в New York Times, опубликованной столетием раньше, в которой сообщалось о движении среди брокерских фирм, требующих запретить женщинам посещать их офисы8. Как объясняется в одном явно типичном письме, адресованном клиентам-дамам бродвейской фирмой биржевых маклеров, их более ценные клиенты считают “неподобающим для женщин посещать офисы маклеров”. В самом деле, женщина – “помеха всюду, помимо ее дома”, замечает маклер. Женщинам, как указывается, не только не хватает “делового инстинкта” (мужчины вылетают из утробы в костюме с иголочки с врожденным пониманием финансовой сферы), но они и неспособны его обрести. Определенно пройден долгий путь от этой позиции и до мая 2010 года, когда обложка журнала Time была посвящена женщинам, занимающимся

регуляцией финансовой сферы: Элизабет Уоррен, Шейле Бэйр и Мэри Шапиро, – на которых “возложили ответственность в наведении порядка”9 там, где напортачили сами-знаете-кто.

Однако есть некий изъян во взгляде, что женский пол биологически предназначен останавливать “большие качающиеся”10 финансовые органы. Избегающий риска темперамент, возможно, хорош для мировой экономики, но плох для личного заработка. Можно и не разбираться в распределении доходов, чтобы понимать, что привычка превращать свои активы в груду долларовых купюр, а затем жадно нырять в них – гораздо более привычное поведение для мужчин, чем для женщин. Ежегодные списки богатейших людей мира неизменно подтверждают, что почти исключительно мужчины рискуют задохнуться в процессе такого времяпрепровождения. Подобное неравенство довольно легко объяснить с исторической точки зрения. Помимо совета удачно выйти замуж, даже самый талантливый финансовый консультант затруднился бы помочь сколотить состояние женщине без высшего образования, по закону не способной владеть имуществом и ценными бумагами и имеющей право заниматься только низкооплачиваемым трудом. Однако эти внешние ограничения были сняты довольно давно, и многие исследователи обратили свой взор на внутренние факторы (пренатальный и циркулирующий тестостерон), чтобы объяснить так называемые “фундаментальные различия” в предпочтениях риска – как объясняется в одном высоко-цитируемом обзоре11.

Но к этой части книги мы уже скептично относимся к тому, что тестостерон может создать “фундаментальные” различия между мужчинами и женщинами в принятии решений в финансовой сфере. Как мы уже видели, главное испытание для позиции Т-Рекса по части половых различий – закономерное совпадение поведения обоих полов. Неужели из всех наших качеств именно те, что связаны с финансами, особенно активно подверглись половому отбору в плейстоцене?

В подробном обзоре научной литературы экономист Джули Нельсон проанализировала 18 работ по половым различиям в принятии финансовых рисков12. В части этих исследований использовались столь любимые экономистами задания с лотереей, в которых люди выбирают между, скажем, гарантированным выигрышем в 5 долларов и шансом в 50 % выиграть 10 долларов. В других исследованиях людей просили сообщать о склонности к финансовым рискам в реальной жизни или смотрели, как люди распределяли свои финансовые активы между менее и более рискованными опциями (например, акции или облигации). Как можно ожидать, показатель эффекта для этих различий был, за малым исключением, обычно довольно скромным, а порой и нулевым (не наблюдалось половых различий), а в двух исследованиях обнаружилось даже, что женщины более склонны рисковать в финансовой сфере13.

Как же происходит переход от этого совпадения полов к утверждениям, что между ними существуют фундаментальные различия? Нельсон замечает, что путем частичного объяснения исследователи часто обобщают результаты предыдущих исследований неточно, соответственно стереотипам. Ученые также стремятся сделать упор на результаты, соответствующие стереотипам “рисковых мужчин”, умаляя (а порой даже игнорируя) результаты, которые расходятся с этим взглядом. Нельсон заподозрила, что исследователи “стремятся «найти» результаты, подтверждающие убеждения, которых придерживаются в обществе”14, – классический случай “предвзятости подтверждения”. Если такие результаты имеют больше шансов на публикацию, научная литература перекашивается в сторону ожидаемого вывода.

Однако существует способ представления данных, называемый “воронкообразной диаграммой”, который показывает, предвзята или нет научная литература15. (Если статистика вас не вдохновляет, можете перескочить прямо к предсказуемому выводу в последнем предложении этого абзаца.) Для этого на график наносятся данные из всех исследований в соответствии с размером эффекта по горизонтальной оси и размером выборки (примерным)16 по вертикальной оси. Зачем? Результаты больших исследований являются более “точными” и потому приближаются к “истинному” размеру эффекта. Напротив, небольшие исследования, более подверженные случайным ошибкам из-за малых, специфических выборок, будут иметь больший разброс в размерах эффекта. Некоторые маленькие исследования будут сильно переоценивать различия, другие – сильно недооценивать (или даже “ошибаться” в направлении эффекта). Дальше все просто, но гениально. Если в опубликованных статьях о большей склонности к риску у мужчин предвзятость отсутствует, эти пере-и недооценки половых различий должны быть симметричны относительно “истинного” показателя, который обнаруживают крупные исследования. И график, если воспользоваться воображением, становится похож на перевернутую воронку (лично я бы назвала его “подсвечником”, но меня никто не спрашивал). Но если предвзятость существует, тогда на графике остается пустая область, где должны находиться мелкие выборки, которые недооценивают различия, не находят различий или обнаруживают большую склонность к риску у женщин. Иными словами, переоценка мужского рискованного поведения публикуется, а разного рода “недооценка” – нет. Когда Нельсон построила график из данных своего обзора, она обнаружила именно это: “Очевидно наблюдается предвзятость подтверждения”17.

Эта предвзятость вводит в заблуждение при формулировке выводов из всего массива литературы и раздувает масштабы половых различий в целом. Итак, какие различия в размере эффекта обнаружила Нельсон, когда взглянула только на точные результаты из восьми крупнейших исследований18? В их число вошел крупный газетный опрос, в котором тысячи людей ответили на вопрос-лотерею вроде тех, что были описаны выше, и два крупных анализа реальных инвестиций (тысячи пенсионных портфолио и более 35 тысяч инвестиционных счетов)19. На основе таких восьми самых точных исследований Нельсон вывела размер эффекта d = 0,13. Это равноценно примерно 54 % вероятности, что случайно выбранный мужчина будет более склонен к финансовым рискам, чем случайная женщина. Если вы вспомните выводы главы 5 о гендерно-дифференцированных факторах, которые столь важны для объяснения различий в рискованном поведении людей, например знание, знакомство с предметом, прошлый опыт и гендерные нормы, связывающие риск с маскулинностью, то удивитесь, почему различия столь малы. Учтите также, что богатство человека, ожидаемое богатство и финансовая безопасность, разумеется, влияют на то, какие финансовые риски он готов на себя взять20. Хотя при сравнении склонности к риску исследователи принимают во внимание текущее благосостояние и заработки мужчин и женщин, в обществе, где мужчины чаще получают повышение, а женщины чаще жертвуют карьерой ради детей и престарелых родителей, финансовые траектории и ожидания даже изначально сопоставимых мужчин и женщин вряд ли одинаковы.

Половые различия в финансовых рисках не просто малы, они условны: проявляются только в некоторых заданиях, выборках и контекстах. В одном исследовании, например, не было обнаружено различий, когда типичная абстрактная лотерея была перенесена в контекст реальных инвестиционных решений21. Сходным образом Айво Влаев и его коллеги из Уорвикской школы бизнеса не обнаружили половых различий, когда лотереи были перенесены в контекст реального мира. Помимо традиционных абстрактных лотерей они придумали эквивалентные им, но только в отношении пенсии, зарплаты, ипотеки и страховки. Например, студентов просили выбрать между, скажем, предложением работы с надежной оплатой 30 фунтов стерлингов против рискованного варианта более прибыльной работы с 50-процентным шансом заработка 100 фунтов и 50-процентным шансом остаться ни с чем. В целом у них не обнаружилось различий между полами22.

Другая проблема утверждения, что мужчины и женщины фундаментально различаются в подходе к финансам, заключается в том, что, как и в других сферах рискованного поведения (как мы убедились в главе 5), “эта выборка женщин’' и “эта выборка мужчин” не могут заменить всех женщин и мужчин. Эволюционисты Джозеф Генрих и Ричард Мак-Элрит использовали в качестве задания традиционную лотерею, чтобы сравнить финансовые риски в трех группах без участия североамериканских студентов, которых обычно набирают в такого рода эксперименты23. Это были сообщества мелких фермеров в Чили и Танзании (мапуче и сангу соответственно), а также чилийское нефермерское сообщество (уинка). Хотя культурный багаж приводил к различиям: в среднем мапуче и сангу были склонны к риску, в то время как уинка. избегали его – ни в одной из групп мужской пол не был связан с большим предпочтением риска. Сходным образом пол не объяснял вариацию в принятии финансовых рисков в исследовании более чем 400 коренных жителей Китая24. Между тем в другом кросс-культур-ном исследовании, в котором сравнивались матрилинейное общество кхаси в Индии и патриархальное масаев в Танзании, не удалось найти никаких половых различий в склонности к риску в стандартной лотерее и в играх с инвестициями25.

Потенциально важный фактор, который поможет объяснить кросс-культурные различия, – гендерные отношения в обществе, из которого взяты участники эксперимента. Так, Бинг Линьгун и Чунь Лейян сравнили склонность к риску в заданиях на лотерею у матрилинейных мосо (у которых глава семейства также традиционно женщина) и патриархальных26. Хотя в обоих обществах женщины меньше рисковали, чем мужчины, расхождение было гораздо меньше у матрилинейных мосо. Схожим образом, экономист из Университета Лос-Андес Хуан Камило Карденас с коллегами обнаружил, что гендерный разрыв в финансовом рискованном поведении был меньше у шведских детей, чем у детей из Колумбии – страны со значительно более низкими макроэкономическими показателями гендерного равенства27. Есть даже данные, что британские девочки и молодые женщины более склонны к рискованному поведению в исключительно женской среде28.

Проблемы не исчезают, когда мы переходим от лотерей к другим типам заданий на финансовый риск29. К настоящему моменту у вас уже может возникнуть впечатление, что экономисты подходят к теме рискованного поведения, словно они когда-то услышали комментарий авторитетного коллеги: “Жизнь – это лотерея” – и поняли его буквально. Но, как мы знаем, большинство финансовых решений совсем не похожи на лотерею. Уоррен Баффетт не заработал свои миллиарды, раздумывая, воспользоваться ли опцией А с гарантированным доходом в 2 доллара или опцией Б с 30-процентным шансом получить 4 доллара. Также и начальники не кричат задорно: “Орел или решка, профессор Массуд?”, подбрасывая монету и – приглашая своих сотрудников попытаться выиграть с шансом 50 на 50 годовую прибавку в 15 долларов или же остаться при своей гарантированной прибавке в 5 баксов.

Одно очевидное отличие этого задания от реальности состоит в том, что люди обычно не знают точных вероятностей исхода событий. Это также верно для двух заданий на риск, популярных у психологов. В задаче на риск с воздушными шариками участники решают, сколько раз “надуть” виртуальный шарик насосом, ползшая по 5 центов за каждый успешный поддув. В неизвестный момент, однако, шарик лопнет, и деньги будут потеряны. Метаанализ обнаружил, что в среднем в этом задании мужчины рискуют чуть больше, чем женщины30. Однако обратный эффект наблюдается в случае второго популярного задания на риск – “карточной игре по-айовски”. Люди выбирают между колодами карт, которые имеют либо высокий риск (большие вознаграждения, но и высокие потери) и менее выгодны в перспективе, либо низкий (малые вознаграждения и потери)31. Хотя со временем большинство людей переходит на колоды с низким риском, женщины чуть более склонны, чем мужчины, продолжать испытывать удачу на колодах с высоким риском.

Другое очевидное и особенно важное различие между лабораторными заданиями и реальными финансовыми рисками – это суммы денег на кону. В задании с шариками финансовое вознаграждение колеблется возле долларовой отметки, в то время как в игре по-айовски “доллары”, которые участники выигрывали и проигрывали, были чисто гипотетическими. Щедрость также отсутствует в исследованиях, проводимых экономистами: выплаты обычно скромные, гипотетические или ограничены одним конкретным выигрышем, выбранным случайно. Поэтому стоит заметить, что в одной из немногих экспериментальных лотерей, где сравнивалось предпочтение риска в малых либо крупных ставках, половые различия, которые наблюдались в типичной “мелочной” версии, исчезли, когда появились крупные суммы денег32. Любопытная версия, почему это так, была предложена антропологом Генрихом и его коллегами. Они полагают:

…когда действительные экономические ставки равны нулю (гипотетические), в принятии решений преобладают другие различные соображения. Участники могут быть озабочены тем, что этнограф или другие люди подумают о них, исходя из их выборов.

В собственном кросс-культурном исследовании Генрих использовал крупные ставки, чтобы “направить внимание респондентов на выгоду от игры, а не на озабоченность, как они будут выглядеть со стороны”33. Как вы помните, пол не предсказывал рискованное поведение в сфере финансов, когда этот метод исследования применялся на выборках мапуче, сангу и уинка из Чили и Танзании. Его алгоритм также точно соответствовал выводу Касса Санстейна (мы познакомились с ним в главе 5), что предпочтения формируются на основе предполагаемых последствий решения для ‘^’’-концепции и репутации.

Этот контекст принятия решений никогда не был особенно интересен экономистам. Только на рубеже XXI века в поворотной статье, написанной нобелевским лауреатом Джорджем Акерлофом вместе с Рейчел Крэнтон, идея, что социальная идентичность и нормы оказывают мотивирующее воздействие на поведение, была представлена экономическому сообществу34. “О чем беспокоятся люди и как сильно они беспокоятся, отчасти зависит от их представлений о себе”35, пишут они. “Их идентичность и нормы поведения берут начало в социальном окружении… Социальный контекст имеет значение”36.

Для социального психолога это почти комически запоздалое откровение: очень похоже на то, как если бы лишь недавно в важной статье по социальной психологии была представлена идея денег и их влияния на человеческие предпочтения и поведение. Но лучше поздно, чем никогда, и пока эта область исследований еще пребывает в зачаточном состоянии, идентичность и нормы, задействованные в определенном контексте, похоже, и впрямь влияют на принятие рискованных решений в сфере финансов. Например, напоминание о негативных стереотипах, касающихся способностей женщин к математике (это можно сделать, привлекая внимание женщины к ее полу, а также указывая на “маскулинность” задачи), может снизить интерес девочек и женщин к выполнению математического задания – феномен, известный как “угроза подтверждения стереотипа”37. В одном исследовании женщины были более склонны избегать риска, чем мужчины, когда от них требовалось указать пол перед участием в игре, которая описывалась как проверка способностей к математике, логике и рациональному суждению. Однако когда то же самое задание было названо “решением головоломок” (и участники не указывали перед началом свой пол), женщины рисковали так же часто, как и мужчины38.

Это исследование манипулировало восприятием гендерной идентичности, представляя задание как холодный рациональный расчет, но, конечно, рискованное поведение – тоже ключевая стереотипная черта маскулинности. В соответствии с расхожим мнением успешный предприниматель не только обладает необходимыми навыками, ресурсами и деловыми связями – он еще и мужественный герой, который дерзко смеется финансовым рискам в лицо. Возможно, отчасти по этой причине деловые предложения предпринимателей оцениваются благосклонней предложений предпринимательниц – даже если их содержание идентично39. Женщин также можно смутить таким портретом, как обнаружил ученый Вишаль Гупта и его коллеги из Бингемптонского университета. Например, когда турецким студентам MBA показали либо (написанную специально для эксперимента) новостную статью о предпринимательстве вообще, либо статью, описывающую предпринимателей в стереотипно маскулинном ключе (например, как агрессивных, склонных к риску и независимых), студенты позже оценивали потенциальную деловую сделку в среднем более позитивно, чем студентки. Но когда в двух других условиях этой деловой возможности предшествовали либо гендерно-нейтральные (творческие, хорошо информированные), либо женственные Сзаботливые, устанавливающие отношения) описания предпринимателей, женщины были так же или даже более склонны видеть возможность в сложной деловой ситуации, которую они анализировали40. Попутно Гупта и соавторы обнаружили, что в трех странах и мужчины, и “маскулинные” женщины более были склонны заняться предпринимательством41. Два других исследования показали, что мужчины и женщины, которые описывали себя как более “маскулинных’’ личностей, также набирали больше баллов по шкале рискованного поведения в финансовой сфере. Неудивительно, что мужчины приписывают себе больше маскулинных черт, и это объясняет расхождение в рискованном поведении между мужчинами и женщинами42. Но, как указывают обе исследовательские группы, в то время как биологический пол фиксирован, представления маскулинных мужчин и женщин о себе – нет. Например, в США “разрыв маскулинности” постепенно исчезает, по мере того как меняются роли женщин и их статус в обществе43.

Если рискованное поведение – неотъемлемая часть маскулинной идентичности, то мы можем пред сказать, что мужчины будут брать на себя большие финансовые риски, когда им напомнят об этой идентичности или нормах, с ней связанных. Венские ученые Катя Майер-Пести и Эльфрида Пенц показали именно это. Они подавали молодым женщинам и мужчинам маскулинные, феминные или (в контрольном условии) гендерно-нейтральные стимулы. Мужчины, которым перед основным исследованием напоминали про маскулинность, спокойно относились к риску в опроснике об отношении к рискованному поведению в инвестициях44. В недавнем исследовании с использованием довольно неприятного феномена, известного как эффект “неудача как ценность”, также проверялась гипотеза о значимости маскулинной идентичности для финансовых рисков. Оказывается, когда мужчинам дают обратную связь, будто они плохо справились с чем-то, в чем женщины обычно сильны, их самооценка слегка повышается, так как некомпетентность в низкостатусной феминности помогает подтвердить высокостатусную маскулинность. Примечательно, что неудача в женских сферах воспринимается как ценность и для сторонних наблюдателей. Фиктивные соискатели, которые проявляли слабость в “женской” сфере (танцы или область знаний, где обычно сильны женщины), расценивались как более мужественные и, следовательно, были более склонны преуспеть на ведущих должностях по сравнению с мужчинами, у которых отсутствовала некомпетентность в женственности45. Подробно разбираясь в этом феномене, психолог Университета Касселя Марк-Андре Рейнхард и его коллеги обнаружили, что такая обратная связь в форме “неудачи как ценности” повышала интерес мужчин (по са-моотчетам) к рискованному поведению и суммы, которые они были готовы поставить на кон. Этот сдвиг, по-видимому, был вызван более сильной идентификацией с мужественностью46. Любопытно, что инвестиции мужчин, которым говорили, будто они плохо справились с тестом на маскулинность или хорошо – с тестом на феминность, оказывались не более рискованными, чем инвестиции женщин.

Кажущееся противоречие: исследование, проведенное в Университете Южной Флориды, обнаружило, что молодые мужчины больше рискуют в финансовой сфере после угрозы их маскулинности (психологическая кастрация достигалась так: группу мужчин просили протестировать крем для рук с цветочным ароматом)47. Однако выводы можно сопоставить с результатами Рейнхарда и соавторов, обратившись к различиям в частном и публичном риске. Угроза маскулинности влияла только на финансовые решения, принятые публично, то есть разорительные проявления маскулинности в ответ на угрозу мужественности имели смысл, только если служили функции сохранения лица48.

Однако, пока мы не можем с абсолютной уверенностью утверждать, что эти результаты устойчивы и воспроизводимы, у них все же есть важное последствие, как указывает Нельсон:

Расхождения, которые при поверхностном взгляде кажутся следствием “базовых” различий между полами, в действительности могут быть (частично или полностью) следствием сторонней, скрытой переменной, такой как социальные требования подчиняться гендерным ожиданиям или место во властной социальной иерархии, или могут перестать наблюдаться при расширении выборки 49 .

И все же исследователи могут интерпретировать результаты так, будто они отражают категориальные различия “Марс или Венера”, пишет Нельсон. Например, сравнение четырех стран по предпочтению риска у мужчин и женщин, работающих распорядителями активов, обнаружило только пограничные, случайные и несистематические различия. Даже при максимальном различии (которое наблюдалось в Италии) вероятность идеального совпадения темпераментов клиентки и фондового менеджера-женщины была только 38 %, по сравнению с 25-процентым шансом идеального совпадения, если менеджер – мужчина. Тем не менее авторы исследования заключают, что “клиенткам лучше подходят фондовые менеджеры-женщины”50. Как иронично замечает Нельсон, поскольку экономисты полагают, будто отношение к финансовым рискам может быть легко оценено с помощью нескольких простых вопросов, почему бы просто не спрашивать клиентов, чего они хотят? Это как если бы директор ресторана узнал, что женщины чуть чаще заказывают рыбу, а мужчины – стейк, и приказал бы официантам использовать пол клиента как ориентир, какую еду им подать.

Почему исследователи совершают такой концептуальный прыжок от малых средних различий к фундаментальному различию? Потому ли, что подспудно они согласны с теми, кто считает оба пола разными по своей сути? Нельсон пишет:

Приписывание (в среднем) различного психосоциального поведения (фундаментальным) половым различиям в гормональном функционировании и/или структурах мозга, которые далее объясняются как вызванные разным давлением отбора на тела с разными репродуктивными ролями, может быть найдено во многих исследованиях 51 .

Звучит знакомо, не так ли? С этим допущением, в свою очередь, легче упустить важные свойства приводимых данных: крайне малые половые различия в финансовых рисках и зависимость этих различий от того, кого опрашивали, какое было задание и каков социальный контекст. Как мы уже знаем, эти мелочи много значат для объяснений, к которым мы приходим. Если мы говорим, что “мужчины склонны к финансовым рискам, а женщины избегают рисковать”, то высокий уровень тестостерона у мужчин выглядит правдоподобной причиной этих различий. Но повторю уже заданные вопросы: как внушительные половые различия в уровнях тестостерона преобразуются в столь скромные поведенческие различия? Почему тестостерон способствует рискованному поведению мужчин, когда игра представлена абстрактно, а не в конкретном зарплатном контексте? Или когда ставки малы, но не всегда, когда они ощутимо крупные? Почему половые различия в уровнях тестостерона делают североамериканских мужчин более рисковыми, чем североамериканских женщин, но этот эффект не распространяется на чилийцев, мужчин мапуче, сангу, уинка? Почему уровень тестостерона побуждает мужчин продолжать надувать шарики, которые вот-вот лопнут, и при этом выбирать менее рискованные колоды карт?

Об этих вопросах нужно помнить, так как изучение связи тестостерона с финансовым риском идет полным ходом. Одно направление исследований стремится найти связь между склонностью к финансовым рискам и пальцевым индексом. Пальцевый индекс – это соотношение длины указательного пальца к безымянному, и в среднем он меньше у мужчин, чем у женщин52. Этот показатель популярен у ученых, потому что его легко измерить, и предположительно он отражает пренатальное воздействие тестостерона, хотя наличие адекватного подтверждения этому еще обсуждается. Один из исследователей, например, описывает пальцевый индекс как “гипотетический, еще недостаточно валидизированный маркер пренатального тестостерона”53. Но даже если это надежный инструмент для сравнения пренатального тестостерона между группами, он “может быть гораздо менее полезен” как индекс сравнения индивидов внутри группы, объясняет Герберт54. Это просто слишком “зашумленная” мера: все равно что использовать рост человека как показатель его питания в раннем возрасте, считая, что люди, которых хорошо кормили в детстве, в среднем выше тех, кто недоедал.

Но оставим все это в стороне: исходя из версии Тестостерона Рекса нетрудно понять, почему ученые заинтересованы в поиске корреляций между пальцевым индексом и склонностью к финансовым рискам. Традиционный взгляд на половые различия в мозге (как мы видели в главе 4) заключается в том, что высокий уровень тестостерона, вырабатываемого развившимися яичками еще не родившихся мальчиков, играет необычайно важную роль в создании “маскулинизированных” нервных цепочек. Эти нервные пути, особенно когда они активируются повышенным уровнем тестостерона в пубертате и во взрослые годы, являются основой сформированного половым отбором мужского поведения спаривания: например, борьбы с другими претендентами на самую уютную пещеру, охоту на опасную, но вкусную дичь, а сегодня, очевидно, это еще и покупки крайне рискованных акций биотехнологических компаний. Присовокупите к этим устаревшим постулатам тот, с которым мы познакомились в главе 5 (что рискованное поведение – стабильная маскулинная личностная черта), и длинная цепочка рассуждений будет завершена. Человек с низким, более типичным для мужчин пальцевым индексом будет иметь более “мужской мозг”, человек с более “мужским мозгом” будет более маскулинным, более маскулинный человек будет более рисковым, а более рисковый человек будет больше рисковать в финансовой сфере. И тот, кто, в соответствии со своим пальцевым индексом предположительно был более подвержен воздействию пренатального тестостерона, многие десятилетия спустя неожиданно оказывается склонен к решению: “Какого черта, я воспользуюсь 30-процентной вероятностью выиграть i доллар, вместо того чтобы точно получить 20 центов”.

Вы уже знаете из прошлых глав о слабости нескольких звеньев в этой цепи. Гипотеза, что ресурсы и статус (а следовательно, и склонность к риску и конкуренции) отличительно мужские заботы в борьбе за репродуктивный успех (и поэтому должны быть “встроены” в “мужской мозг”), была препарирована и признана несостоятельной в первой части книги. В соответствии с этим отказ от дихотомического мышления “состязательные самцы и застенчивые самки” в эволюционной биологии – это сдвиг в нейронаучном понимании пола и мозга. Представление о чистых, заданных тестостероном “мужских” нервных путях было заменено на идею более сложного, интерактивного взаимодействия факторов, из которого возникает “пестрая мозаика” мозговых характеристик. Это, в свою очередь, отлично сочетается с тем, что мы знаем о половых различиях в поведении. Они, безусловно, существуют, но опять-таки скорее как мозаика, чем категории. Зная все это, вы, возможно, не слишком удивитесь, что недавним метаанализам и крупному исследованию не удалось найти убедительного подтверждения связи между пальцевым индексом и другими предположительно подлинно мужскими чертами: агрессией55, поиском острых ощущений56, доминантностью, а также агрессивным и неагрессивным риском у подростков57.

Аналогичным образом, хотя вы можете думать, что ваш друг Анкуш, который прыгает с парашютом каждые выходные, является “рисковым человеком” с “мужским мозгом” (благодаря сильному всплеску тестостерона, который случился в утробе его матери и/или уже во взрослом возрасте), позже вы можете обнаружить (как мы убедились в главе 5), что Анкуш вложил свои свободные средства в правительственные облигации. Поиск связей между склонностью к финансовым рискам и воздействием тестостерона имеет смысл, если исходить из старых взглядов, с которыми мы познакомились в главе 5: они утверждают, что рискованное поведение – это стабильная, неспецифическая личностная черта. Однако рискованное поведение в каждой конкретной ситуации складывается из “бурной смеси” факторов, включающей социальную идентичность, нормы, знания, прошлый опыт, социальный контекст и воспринимаемые риски и выгоды в данной сфере. А такое понимание риска дает уже совсем другую картину. Какому типу риска, по-вашему, соответствует наиболее типичный для мужчин пальцевый индекс? И в каких обстоятельствах?

Так как продвигается поиск сильной, надежной связи между пальцевым индексом и склонностью к финансовым рискам? Недавний обзор вежливо описывает результаты как “неоднозначные”58. Есть положительные результаты тут и там, но, как объясняют авторы обзора, из-за разных способов поиска связей между пальцевым индексом и поведением у исследователей есть несколько способов найти статистически значимый результат. Например, ученые могут использовать измерения для левой или правой руки или усредненный показатель обеих рук; можно объединять оба пола в одну выборку или разделять их на две. Даже при единственной методике измерения рискованного поведения эти подходы дают, по меньшей мере, девять разных корреляционных показателей.

Что насчет исследований, которые проверяют корреляции между уровнем циркулирующего тестостерона (в крови или в слюне) и склонностью к финансовым рискам? Здесь “неоднозначные” – вполне исчерпывающее описание. Например, в зависимости от исследования, большая склонность к риску в заданиях на лотерею связана с повышенным тестостероном (у мужчин, женщин не проверяли), с повышенным или пониженным тестостероном у мужчин и женщин, с повышенным тестостероном исключительно у мужчин (но только в ситуациях риска ради выигрыша денег, а не избегания их потери), или с повышенным тестостероном у женщин и пониженным у мужчин, или не коррелирует с тестостероном вообще ни у мужчин, ни у женщин59. Люди с повышенным тестостероном действительно выбирают более рискованные колоды в задании “карточная игра по-айовски”, а мужчины с повышенным тестостероном (женщин не тестировали) используют более рискованную стратегию в задании с воздушными шариками, но только если их уровень кортизола (гормона стресса) низок60. Между тем в недавнем исследовании, симулировавшем торги, связи между уровнем тестостерона и рискованным поведением обнаружено не было – ни у мужчин, ни у женщин61. Что до финансовых рисков в реальной жизни, в одном исследовании обнаружилось, что студенты MBA со значительным опытом в рискованных деловых начинаниях имели значительно более высокий уровень тестостерона, чем их однокурсники (не было достаточно студенток для анализа)62. Но в другом исследовании студентов MBA была найдена только небольшая положительная корреляция между уровнем циркулирующего тестостерона и выбором рискованной карьеры в финансах, и связь исчезла, когда ученые сделали поправку на пол участников63. (Если бы мужчины имели высокий

тестостерон и, возможно, по совершенно иным причинам были более заинтересованы в финансовой карьере, то вы бы обнаружили корреляцию между тестостероном и выбором профессии, даже если бы они не были связаны между собой ни у мужчин, ни у женщин.)

Как переходят от этих невнятных результатов к идее, что на Уолл-стрит “слишком много тестостерона”64? Возможно, помогает то, что эта линия рассуждений идеально совпадает со взглядом Т-Рекса на половые различия. Но сообщения СМИ также часто ссылаются на исследования Джона Коатса из Кембриджского университета, бывшего трейдера, ставшего нейроученым, и Джо Герберта, чьи работы связывают повышенный уровень циркулирующего тестостерона у мужчин-трейдеров с более высокими доходами на бирже65. На первый взгляд, результаты Коатса и Герберта указывают на то, что Уолл-стрит нужно еще больше тестостерона, а не меньше, ведь мужчины с высоким тестостероном преуспевают. Но Коатс утверждает, что тестостерон может действовать разрушительно в определенных контекстах. На высоком рынке, когда курсовая стоимость акций растет, уровень тестостерона трейдеров повышается все больше, по мере того как они зарабатывают все больше денег (в биологии это явление называется “эффектом победителя”: тестостерон повышается у животных, которые побеждают в конкурентном взаимодействии). Однако в определенный момент “тестостерон меняет профиль риска трейдеров и те становятся чрезмерно агрессивными”66.

Согласуясь с точкой зрения Коатса, недавнее исследование обнаружило, что уровень тестостерона у мужчин повышается после выигрыша, и это, в свою очередь, положительно коррелирует с повышением финансовых рисков67 (женщин не тестировали). Но этот взгляд – что опыт человека влияет на его уровень тестостерона – важно иметь в виду, размышляя о результатах Коатса по трейдерам. Как мы видели в предыдущей главе, тестостерон не исключительно биологическая величина, он связан с биографией человека и его текущим социальным контекстом. Поэтому из биржевого исследования нельзя сделать вывод, что повышенный уровень тестостерона напрямую вызывает повышенный финансовый риск. Есть и бытовое альтернативное объяснение: уровень тестостерона у молодых мужчин снижается от прерывистого сна68, а ночной недосып вполне может влиять на принятие сложных финансовых решений на бирже в режиме дефицита времени. Или, возможно, в определенные дни трейдеры узнавали полезную информацию на утренних брифингах, и та повышала им тестостерон и их шансы на успешную торговлю. Чтобы доказать, что повышенный уровень тестостерона усиливает склонность к финансовым рискам, нужно изменять уровень тестостерона у участников, а затем проверять его воздействие на поведение. На сегодня только горстке исследований это удалось. Пока результаты весьма смешанные и даже в основном отрицательные69. Однако в недавнем исследовании с использованием симуляции торгов для измерения склонности к риску обнаружилось, что, хотя уровень тестостерона не был связан с финансовым риском (ни у мужчин, ни у женщин), искусственное введение тестостерона действительно повышало инвестиции мужчин в высокорискованные акции (женщины не участвовали в этой части исследования)70. Похоже, у нас остается мало данных, что абсолютный уровень тестостерона связан с финансовым риском, но есть намек, что важно его изменение.

Если так, какую роль играет абсолютный уровень тестостерона у мужчин? К сожалению, невозможно сделать какие-либо выводы о женщинах, тестостероне и тенденциях торгов из данных, собранных исключительно на мужчинах, для подтверждения или опровержения “гипотезы сестер Леман”. Коатс это, конечно, понимает, но полагает, что из-за пониженного уровня тестостерона женщины-трейдеры не будут демонстрировать тот же гормональный ответ на активность рынка: например, он утверждает, что они менее склонны к “эффекту победителя”71. И все же это выглядит просто домыслами, возможно, вдохновленными моделью полового отбора “оленя во время гона”, что, как мы видели в первой части книги, плохо применимо к людям. Как мы узнали из предыдущей главы, уровень тестостерона у женщин действительно порой реагирует на конкуренцию, но этот уровень – лишь часть сложной системы, и у обоих полов реактивность тестостерона непостоянна и обусловлена личной историей, контекстом, нормами.

Миф о низком тестостероне “сестер Леман” низводит женщин до “материнской” роли, в которой они пресекают избыточно рискованное поведение коллег-мужчин и исправляют организационные нарушения (это хорошо известное искажение известно как эффект “стеклянной скалы”, открытый Мишель Райан)72.

Как указывают трое ведущих ученых в сфере бизнеса в письме Financial Times, хотя они “согласны, что большее число женщин и представителей других рас, помимо белой, на ведущих должностях выведет нас из кризиса”, утверждение, будто женщины по своей природе больше отвергают риск

…почти или вовсе не подтверждается эмпирически в деловом контексте. Из этих идей можно сделать опасные выводы. Верно ли исходя из этого, что мужчины лучше подходят для управления ростом компаний или для ведущих должностей в экономически более здоровые времена? 73

Некоторые именно так и считают. Когда журналист попросил Герберта “описать, каким мог бы стать мир без тестостерона или что было бы, если бы у всех тестостерон оставался на женском уровне”, тот ответил: “О тестостероне плохо отзываются, но вообще-то он отвечает за жизнерадостность, инновации, драйв, мотивацию, возбуждение”. Но только у мужчин, разумеется. “Есть подозрение”, говорит Герберт, что тестостерон “не обязательно имеет тот же эффект” для женщин. В конце концов, у них “женский мозг, а мужской мозг скроен совсем иначе”74.

Мы вряд ли скоро узнаем, как бы работали сестры Леман или даже брат и сестра Леман75. Один ученый описывает финансовый сектор как “один из немногих бастионов мужской привилегии, сохранившихся несмотря на развитие феминизма”76. Равная представленность женщин на высших уровнях финансового сектора, скорее всего, была бы благотворной. Обычно недостаток разнообразия – тревожный знак, что людей набирают из ограниченного кадрового резерва, который льстиво отражает образ тех, кто стоит во главе. Эффект “белого мужчины”, описанный в главе 5, также преподает хороший урок о том, что для более точной оценки рисков важно разнообразие происхождений и идентичностей. И как предполагает Нельсон, вспоминая неприятный эффект “неудача как ценность”, большее число женщин в мужских сферах деятельности должна идти рука об руку со столь нужной дестигматизацией положительных “феминных” качеств:

Если бы фирмы с Уолл-стрит и регулирующие органы приветствовали женщин и мужчин как равных участников, это бы свидетельствовало, что социальные гендерные стереотипы отмирают. Также вероятно, что тогда определенные ценные характеристики и поведение, которые обычно считают стереотипно феминными (например, осмотрительность), стали бы поощряться во всем секторе, а неуместное поведение по типу “мужской раздевалки” и “ковбойства” встречалось бы недовольством на благо финансовому сектору и обществу 77 .

Однако на данный момент существует мало убедительных данных в пользу того, что женщины принимают финансовые решения фундаментально иначе, чем мужчины, или что они снизят средний уровень тестостерона в дорогих стеклянных небоскребах.

За рискованное поведение, которое повлекло за собой глобальный финансовый кризис, в основном расплачивались обыватели по принципу “финансового социализма”78. И насколько я знаю, на сегодня нет данных о связи половых различий в уровне тестостерона с “рисками”, при которых выгода пожинается для себя, а потери сваливаются на других.