Согласно трем последним сообщениям, Пентагон уже израсходовал миллионы долларов на секретные работы по исследованию экстрасенсорных явлений и изучению проблемы использования искусственно созданного биополя человеческого мозга для выполнения шпионских заданий…

«Нью-Йорк таймс», 10 января 1984 года

* * *

FINANCIAL TIMES

«Файнэншл таймс»

Европа опасается, как бы реваншистской Германией не стали править нацисты

ОТ НАШЕГО КОРРЕСПОНДЕНТА В БОННЕ ЭЛИЗАБЕТ УИЛСОН

В предвыборной борьбе за пост канцлера Германии, в которой участвуют три кандидата, победу одерживает, как оказывается, герр Юрген Краусс, лидер возродившейся Национал-социалистской партии, опережающий обоих умеренных соперников: лидера Христианско-демократической партии Вильгельма Фогеля и священника…

 

12

Долго мы смотрели в недоумении друг на друга. Росси и я.

И потом, спустя многие месяцы, я никак не мог толком объяснить кому-либо, и прежде всего самому себе, что же все-таки произошло.

Я слышал голос Чарльза Росси почти так же ясно, так же отчетливо, как если бы мы разговаривали друг с другом, стоя рядом.

Голос звучал несколько по-иному, не так, как всегда. Его тембр отличался от обычного примерно так же, как отличается голос человека, говорящего издалека по телефону, от его же голоса, когда он стоит рядом и говорит отчетливо. И еще было небольшое отличие: голос доносился глухо, будто из-за тонкой перегородки в номере в дешевом мотеле.

Таким образом, между подлинным голосом Росси и его – как еще можно назвать? – «умственным» или «мысленным», голосом существовала отчетливая разница. Его обычный голос был живым, выразительным, а «мысленный» – какой-то дряблый, безжизненный, обесцвеченный.

Я понял, что могу слышать мысли Росси.

В голове у меня застучало, кровь закипела, в правом виске появилась сильнейшая боль. Все вокруг: Росси, его глазеющая лаборантка, аппаратура, лабораторная прорезиненная одежда, висящая на вешалке у дверей, – все засверкало, замерцало многоцветной радугой ауры. Кожу у меня стало неприятно покалывать, волны холода и тепла поочередно охватывали тело, к горлу подкатывала тошнота.

Тысячи томов исписаны на темы способностей экстрасенсов, большинство этих книг – сущая чепуха, я это знаю не понаслышке, так как прочел, вероятно, все из них, и ни один теоретик не упоминал о том явлении, которое произошло со мной.

Я мог слышать мысли Росси. Слава Богу, что не все мысли, а то я сошел бы с ума. Только те, которые занимали его в данный момент и казались ему самыми важными и неотложными. Это я стал понимать гораздо позже. Но когда я впервые услышал чужие мысли, я этого еще не сознавал и различий, как сейчас, не видел. В ту пору я только знал, подчеркиваю – знал, что слышу нечто такое, что Росси не произносил вслух, и меня охватил несусветный ужас. Я очутился на самом краю пропасти и с трудом преодолевал страх, чтобы не потерять остатки своего разума.

В этот момент я был убежден, что внутри меня что-то сломалось, оборвалась нить моего рассудка, что сила магнитного поля в магнитно-резонансном имиджере сделала со мной что-то страшное, каким-то образом повредила нервную систему, отчего я утратил способность схватывать и верно оценивать реальность.

Вследствие этого я реагировал на происходящее единственным путем, каким мог в тот момент: абсолютным отрицанием. Хорошо, что я оказался таким проницательным и сообразительным и уже тогда понял, что следует держать при себе эту странную и ужасную метаморфозу, хотя в тот момент мне такое и не сразу пришло в голову. Инстинктивно я все же стремился сохранить хотя бы видимость того, что мыслю по-прежнему здраво, и не дать понять Росси, что слышу его мысли.

Он заговорил первым, спокойно заметив:

– Я ничего не говорил насчет мистера Траслоу.

При этом он внимательно изучал меня, на очень близком расстоянии заглядывая в глаза.

Медленно подбирая слова, я ответил:

– Мне послышалось, Чарльз, что говорили. Должно быть, показалось.

Повернувшись к лабораторному столику, я взял бумажник, ключи, монеты, авторучку и стал распихивать все по карманам. При этом я медленно и осторожно пятился назад, подальше от него. Головная боль усиливалась, холод охватил все тело с головы до пят. Начался сильнейший приступ мигрени.

– Я вообще ничего не говорил, – ровно и спокойно сказал Росси.

Я кивнул головой и безразлично улыбнулся. Нужно где-то присесть, чем-то обмотать голову, утихомирить боль.

Он опять принялся долго и пристально изучать меня и… Я снова услышал тихий шепот:

– А обрел ли он ее?

С деланно беззаботным видом я спросил:

– Ну раз уже мы сделали все на сегодня…

Росси подозрительно глянул на меня и, моргнув раз-другой, сказал:

– Присядем на пару минуток и поговорим.

– Видите ли, – пояснил я, – у меня ужасно болит голова. Мигрень, я наверняка знаю.

Теперь я стоял в шести футах от него и надевал пиджак. Росси, не отрываясь, пристально глядел на меня, как на огромного удава, свертывающегося в кольца и распрямляющегося посреди его спальни. В тишине я напрягся, стремясь опять услышать его мысли, уловить хотя бы их нечеткий голос.

Ничего не слышно.

Может, мне все это показалось? Может, это были галлюцинации, как и мерцающая аура вокруг предметов в этой комнате? Ну а теперь, после такого внезапного нарушения рассудка, может, я снова прихожу в себя?

– А раньше у вас случались приступы мигрени? – спросил Росси.

– Никогда. Думаю, что это результат тестирования.

– Быть не может. Прежде таких случаев не было ни на детекторе лжи, ни на магнитно-резонансном имиджере.

– Ну что ж, – решил я, – как бы там ни было, мне надо вернуться на работу.

– Но мы еще не все закончили, – возразил Росси, поворачиваясь ко мне лицом.

– Боюсь, что…

– Мы быстро управимся… Я сейчас вернусь.

Он направился в смежную комнату, где стояли коробки с компьютерными дискетами. Я видел, как он подошел к одному из техников и что-то отрывисто сказал. Техник передал ему небольшие листки с распечатками компьютерной записи.

Росси вернулся, держа в руках листы с рисунками, сделанными компьютером во время теста. Он уселся за длинным лабораторным столом с черной крышкой и жестом пригласил меня присесть напротив. Секунду-другую я колебался, а затем с услужливым видом присел. Он разложил на столе рисунки. Сначала бегло взглянув на них, он затем наклонил голову и стал пристально изучать. Мы сидели на расстоянии примерно футов трех друг от друга. И тут я опять услышал мысли Росси, приглушенные, но все равно четко различимые: «Считаю, что ты все же приобрел способность».

Вслух же он произнес:

– А вот взгляните-ка, здесь изображение вашего мозга в начале теста. – И показав на первый рисунок, который я придвинул к себе поближе, пояснил: – Как видите, никаких изменений на большинстве участков во время всего теста, потому что вы говорили правду.

А мысли же его в это время настойчиво долбили: «Ты должен доверять мне. Ты должен доверять мне».

Потом он показал изображения, сделанные в конце теста, и даже я, не специалист, сразу заметил, что их цвет заметно отличается от цвета первоначальных рисунков – вдоль коры мозга появились желто-красные цвета, в то время как сначала преобладали коричневые и бежевые краски. Пальцем Росси показал на те участки головного мозга, где появились изображения.

– А вот здесь вы лгали, – и, чуть улыбнувшись, добавил он с деланной вежливостью: – Как я и просил вас.

– Вижу.

– Меня волнует ваша головная боль.

– Все пройдет, – успокоил я.

– Боюсь, что боль появилась из-за аппаратуры.

– Из-за шума, – уточнил я. – По-видимому, боль возникла из-за шума. Ну ничего. Все пройдет.

Росси, не отрываясь от изучения изображений моего мозга, понимающе кивнул, а сам в это время напряженно думал: «Нам было бы намного легче работать, если бы мы доверяли друг другу». Голос мыслей, казалось, затихал, а потом возник снова: «Скажи мне».

Поскольку же вслух он ничего не говорил, то я решился напомнить:

– Ну, если больше ничего не предстоит…

«Позади тебя… – снова раздался голос его мыслей, теперь громкий и предостерегающий. – Подходит к тебе… заряженный пистолет… сзади опасность… в твою голову целятся».

Вслух он не говорил. Это он так мысленно представлял.

Я ничем не выдал своего волнения, продолжая пялить на него глаза с ничего не понимающим и вопрошающим видом.

«Вот ближе, ближе. Слава Богу, он хоть не слышит шаги позади себя».

Мне стало понятно, что он испытывает меня. Я в этом был просто уверен. Я не должен реагировать, не должен показывать, что испугался, – он же этого как раз и добивается, приказывал я себе. Он пытается заметить хоть малейший признак испуга на моем лице, хоть слабый проблеск страха в глазах, хочет захватить меня врасплох, добивается, чтобы я вздрогнул и тем самым показал бы, что слышу его мысли.

– Тогда я все-таки ухожу, – спокойно заявил я.

Мысленно он спросил: «Слышит ли он?»

Вслух же сказал:

– Ну что ж. Поговорим в следующий раз.

Голос же его мыслей продолжал: «Либо он врет, либо…»

Я следил за его лицом – рта он не раскрывал, снова я ощутил, как ко мне подкрадывается страх, как стало покалывать и зудеть в разных местах, а сердце забилось еще быстрее.

Росси не отрывал от меня глаз, и я точно заметил по ним, что он смирился с неудачей. Ну что ж, подумал я, хоть на время мне удалось обдурить этого типа. Но что-то в его облике настораживало меня, и я чувствовал, что долго морочить ему голову мне не удастся.

 

13

Я сидел, не в силах опомниться, на заднем сиденье такси и ехал на работу по широким, запруженным машинами улицам около правительственного центра. Голова раскалывалась еще сильнее, все время я чувствовал, что меня вот-вот стошнит.

Должен признаться, что в то время меня начала охватывать глубокая и безотчетная паника. Мне казалось, что весь мир как бы перевернулся вверх ногами. Все утратило смысл. Вместе с тем я страшно боялся, что подошел к самому краю состояния, за которым теряется здравомыслие.

Теперь я слышал голоса, непроизносимые вслух слова. Я слышал, говоря без обиняков, мысли других людей так же отчетливо, как если бы они говорили вслух. И я был убежден, что теряю рассудок.

Даже теперь, когда прошло столько времени, я не могу точно припомнить, что я осознал тогда, в первые дни, и что мне стало известно гораздо позднее.

Слышал ли я в действительности чужие мысли или же мне казалось, что я их слышал? Могло ли быть такое? А если задаваться вопросом ближе к теме, то непонятно, что имели в виду Росси и его лаборантка, когда спрашивали друг у друга: «Сработало ли?»

Мне казалось, что этому есть единственное объяснение: они знали. Почему-то они – Росси и его лаборантка – не удивились тому, что имиджер сотворил со мной – так и должно было быть. Для меня не было сомнений в том, что именно их аппаратура каким-то образом подправила нормальную функцию моих мозгов.

А знал ли Траслоу, что произошло?

Тем не менее, минуту спустя, после трезвого размышления обо всем случившемся, я с опаской спросил себя: а не повело ли меня к помешательству.

Такси с трудом продиралось сквозь поток машин, а в мое сознание закрались новые сомнения, усиливающиеся с каждой секундой. А что, если эта «проверка на детекторе лжи» всего лишь предлог, способ вынудить меня подвергнуться этой непонятной процедуре?

Короче говоря, знали ли они, что со мной произойдет?

Новый вопрос: а Траслоу знал об этом?

Ну и наконец: сумел ли я обмануть Росси? Или же он считал, что я все же обрел этот странный и ужасный дар?

Росси, опасался я, знал. Обычно, когда кто-то что-то говорит и его слова застают нас в состоянии задумчивости – а у нас с Росси такие ситуации случались, – то мы реагируем на это с удивлением, а нередко и с удовольствием. Без сомнения, нам доставляет удовлетворение сделать таким образом приятное своему собеседнику.

Но вовсе не было похоже, чтобы Росси удивлялся. Скорее, он казался – как бы поточнее выразиться? – испуганным, встревоженным, подозрительным. Будто он специально ждал такого развития событий.

Припоминая там, в такси, эту сцену с Росси, я подумал: а сумел ли я в самом деле убедить его, что в моей реакции ничего необычного не было, что я, по всей видимости, случайно настроился на ход его мыслей и что это всего лишь совпадение и ничего больше.

Такси теперь следовало по району, где были расположены финансовые учреждения, я наклонился вперед и хотел подсказать шоферу, куда ехать дальше. Шофер, негр средних лет, с редкой бороденкой, сидел рассеянно и вел машину, будто задумавшись. Нас разделяла потертая плексигласовая перегородка, я стал было говорить ему в переговорное окошко и внезапно понял нечто удивительное: мыслей водителя не было слышно. Теперь было от чего вконец запутаться. Что, мой дар иссякает или же вообще исчез? А может, это от плексигласовой перегородки или расстояние великовато, а может, еще что-то? И снова вопрос: а не игра ли это моего воображения.

– Здесь нам направо, – подсказал я водителю, – а там слева будет большое серое здание.

Никакой реакции. Слышалось лишь радио, приглушенно раздавались голоса по широковещательному каналу да потрескивали статические разряды от мотора, а больше ничего.

А может, аппаратура сотворила с моими мозгами нечто такое, что прошло столь же внезапно, как и появилось?

Окончательно запутавшись в рассуждениях, я расплатился с водителем и вошел в вестибюль здания, где толпилась масса людей, возвращающихся на работу с ленча. Стоял невообразимый шум и гам от их разговоров. Вместе с толпой служащих, возвращавшихся на работу, меня внесли в лифт и утрамбовали там. Я нажал кнопку своего этажа и – должен признаться – принялся «слушать», или «читать», или как там еще назвать, мысли стоящих рядом, но из-за шума и гула попытки мои не удались. В висках у меня застучала кровь. Я ощутил себя как бы в замкнутом пространстве, снова подкатилась тошнота, на затылке выступила испарина. Но вот двери лифта сомкнулись, и толпа замолчала, как это нередко бывает при подъеме в лифтах.

Теперь я услышал быстро меняющиеся обрывки всяких слов, или, как мне показалось в тот момент, мазки слов и фраз, вроде как запись на магнитофонной ленте, если ее проигрывать назад (или перематывать, не выключая звук перед цифровой записью, – новейшая техника позволяет проделывать и такие трюки).

Толпа прижала ко мне одну женщину лет сорока, с пышными рыжими волосами, с невозмутимо спокойным взглядом. По-видимому, она работала секретаршей у какого-то адвоката, поскольку здание занимали по преимуществу юридические конторы. На вид она была довольно приятной, на губах у нее играла легкая улыбка. Но вот я различил голос ее мыслей – он определенно исходил от нее. Звук становился более отчетливым, накатываясь издали волнами, то усиливаясь, то затихая, как это бывает с голосами на перегруженной линии со спаренными телефонами.

«Терпи, невозможно терпеть, – слышался голос ее мыслей. – Сделать что-нибудь мне он не смеет… сделать мне он не смеет…»

Я изрядно удивился резкому контрасту между внешне приятным и сдержанным поведением этой женщины и ходом ее мыслей, граничащих с истерикой.

Затем я навострил уши по направлению к мужчине слева, похожему на адвоката, в костюме в тонкую полоску (их как раз любят носить адвокаты) и в очках в роговой оправе. На вид ему было лет пятьдесят с небольшим, на лице – смутное выражение скуки. И вот издали доносится голос его мыслей, и даже не голос, а крик: «На минутку опоздал, и они начали там без меня, подонки…»

Машинально я стал «настраиваться», как прислушиваются в разноголосице толпы к знакомым голосам, на голоса, выбирая тембр или четкость звука, это оказалось совсем не трудно в царившей в лифте тишине.

Зазвонил звоночек, и двери раздвинулись на этаже прямо перед приемной нашей компании «Патнэм энд Стирнс». Я стремглав промчался мимо своих коллег, едва замечая их, и очутился в своем офисе.

Первой меня встретила Дарлен. Как обычно, оделась она во все черное, но на сей раз на вороте платья вокруг ее высокой шеи красовались кружева, которые, как она, вероятно, сочла, должны делать ее более женственной. Выглядели же они так, будто откопала эту дрянь где-то на барахолке, устраиваемой Армией Спасения. Подойдя к ней поближе, я услышал, как она подумала: «С Беном стряслось что-то серьезное».

Дарлен начала что-то говорить, но я просто отмахнулся, влетел в свой кабинет, молча поздоровавшись с большими детскими куклами, сидящими вдоль стены, и плюхнулся на стул перед тумбочкой с телефонами.

– Переключи телефон на себя, – попросил я Дарлен по переговорному устройству, встал, плотно закрыл дверь и пересел в мягкое кресло, наконец-то почувствовав себя в желанном одиночестве и в полной безопасности. Долго я сидел так в глубокой тишине, уставясь в пустое пространство, потирая пульсирующие виски, убаюкивая руками голову и прислушиваясь к бешеному стуку сердца.

* * *

Отдохнув немного, я вышел к Дарлен и спросил, какие новости. Она с любопытством оглядела меня, явно интересуясь, все ли со мной в порядке. Протянув мне стопку розовых листков-телефаксов, она добавила:

– Звонил мистер Траслоу.

– Спасибо за известие.

– Вам теперь получше?

– Что ты хочешь сказать?

– У вас голова болела, а теперь как, прошло?

– А-а. Эта мерзкая мигрень. Головная боль, оказывается, отвратительная штука.

– Знаете ли, я всегда держу таблетки адвиля от головной боли. – Она полезла в ящичек тумбочки, где хранила всякие медикаменты. – Примите сразу парочку. Меня тоже мучают мигрени, каждый месяц случаются – хуже не бывает.

– Точно, хуже не бывает, – согласился я и взял несколько таблеток.

– Да, вот еще что, с вами хотел бы переговорить как можно скорее Аллен Хайд из «Текстроникса».

Мистера Хайда, придумавшего большие детские куклы, донимали конкуренты, но он должен был со дня на день получить от них отступные.

Я поблагодарил ее за предупреждение и внимательно углубился в подборку телефаксов. Дарлен повернулась к пишущей электрической машинке «ИБМ-Селектрик» – не удивляйтесь, в «Патнэм энд Стирнс» все еще в ходу пишущие машинки: в некоторых случаях юридические документы приходится печатать на машинке, а не на лазерном принтере – и снова принялась, как одержимая, стучать по ней.

Я, само собой разумеется, не мог удержаться от соблазна и, подойдя совсем близко к ней, наклонился, будто интересуясь, что она там так неистово тюкает.

И сразу же услышал немного приглушенный, но отчетливый голос мыслей Дарлен: «Кажись, он потерял что-то и никак не найдет», а затем все смолкло.

– Со мной все в порядке, – спокойно сказал я.

Дарлен крутанулась на вертящемся кресле и, широко раскрыв глаза, спросила:

– А-а?

– Обо мне не волнуйся. Утром у меня были напряженные переговоры.

Она долго с удивлением смотрела на меня, затем собралась с мыслями.

– А кто волнуется-то? – фыркнула она и крутанулась снова к пишущей машинке.

А я же услышал ее внутренний голос в том же разговорном тоне: «Я что-то сказала?»

Вслух же она произнесла:

– Мне что, связаться по телефону с Траслоу?

– Пока не надо, – ответил я. – До переговоров с Корнстейном у меня еще остается сорок пять минут, мне нужно прогуляться на свежем воздухе, иначе башка наверняка взорвется.

В действительности же мне хотелось просто посидеть спокойно в темной комнате, обмотав пледом голову, но я посчитал, что прогулка по улице, какой бы болезненной та ни оказалась, лучше поправит мою разболевшуюся голову.

Я повернулся и уже хотел было пойти в кабинет за плащом, но в этот момент у Дарлен зазвонил телефон.

– Офис мистера Эллисона, – бросила она. – Минутку, мистер Траслоу, – и, нажав кнопку, чтобы не слышен был наш разговор, спросила:

– Что сказать? Вы здесь?

– Я сам возьму.

– Бен, – услышал я голос Траслоу, когда взял трубку в своем кабинете. – Я думал, вы вернетесь поговорить немного.

– Извините, – стал оправдываться я. – Тест продолжался дольше, нежели я рассчитывал. У меня сегодня сумасшедший день. Если вы не возражаете, давайте условимся сейчас о встрече.

Наступила долгая пауза.

– Прекрасно, – раздался наконец в трубке голос Траслоу. – Что вы там сделали с этим Росси? Он показался мне каким-то пришибленным, но, может, я зря волнуюсь?

– У вас не было раньше случая видеть его, чтобы сравнивать?

– В любом случае, Бен, я догадываюсь, что вы проходили проверку на детекторе лжи с изменяющимися цветными картинками.

– Надеюсь, вы не удивились.

– Конечно же, нет. Но нам нужно поговорить. Я хотел бы ввести вас в курс дела полностью. Появились кое-какие новые идеи.

В голосе его послышался смех, и я понял почему.

– Меня пригласил в Кемп-Дэвид сам президент, – продолжал он между тем.

– Поздравляю.

– Поздравления преждевременны, он хочет обсудить со мной кое-что, как сказал его помощник.

– Похоже, вы приняли приглашение?

– Ну ладно… – заключил Траслоу; казалось, он почему-то заколебался. – Я скоро перезвоню, – и повесил трубку.

* * *

По Милк-стрит я пошел по направлению к Вашингтон-стрит – этому излюбленному месту тусовок пешеходов, поэтому-то улицу иногда даже называют городским местом встреч. Там я бесцельно пошел вдоль Саммер-стрит, которая, как залив, разделяет два огромных конкурирующих универсальных магазина – «Филенес» и «Джордан-Марш». Улица эта вся заставлена палатками, лотками, ручными тележками, где продается всякая всячина: воздушная кукуруза и соленые сушки, бедуинские головные накидки и бостонские рубашки для туристов, южноамериканские свитера ручной вязки и многое другое. На улице, как всегда, полным-полно народу: покупатели, уличные музыканты, клерки из офисов. В это время дня атмосфера улицы пропитана разными звуками – какая-то какофония выкриков и бормотания, вздохов и ахов, шепотов и воплей. И все это – голоса мыслей.

На Девонширской улице я зашел в магазин электронных бытовых товаров и там безучастно смотрел на экран цветного телевизора с двадцатидюймовым экраном, отмахнувшись от назойливых услуг продавца. Несколько телевизоров были настроены на каналы, где передавали «мыльные оперы», один – на канал «Си-эн-эн» и еще один – на передачи повторных фильмов, где транслировали старый черно-белый фильм 50-х годов с участием Донны Рид. По каналу «Си-эн-эн» светловолосая дикторша говорила что-то про какого-то американского сенатора, который неожиданно умер. Я сразу же узнал его лицо на экране: да это же сенатор Марк Саттон из Колорадо – его нашли убитым в собственном доме в Вашингтоне. Полиция, как сообщалось, полагала, что его «укокошили», по всей видимости, не по политическим мотивам, а просто чтобы ограбить.

Ко мне опять подошел с уговорами продавец.

– Знаете ли, у нас уже всю неделю идут нарасхват телевизоры японской «Мицубиси», так что торопитесь, – начал он обхаживать меня.

Я лишь любезно улыбнулся в ответ, ничего не сказав, и вышел на улицу. Голова по-прежнему раскалывалась. Я очутился на пешеходном переходе, когда там зажегся желтый свет и надпись: «ВНИМАНИЕ».

Близко от меня остановилась, дожидаясь, когда погаснет красный сигнал «ЖДИТЕ», симпатичная молодая женщина с коротко подстриженными светлыми волосами, одетая в светло-розовый спортивный костюм и кроссовки. В обычных условиях мы привыкли держаться подальше от незнакомцев – поэтому она стояла несколько в отдалении, погруженная в свои мысли. Я вытянул шею в надежде подслушать, что там она думает, но она сердито зыркнула в мою сторону, будто я был какой-то сексуальный извращенец, и отодвинулась еще дальше.

Люди вокруг суетились и мелькали слишком часто, и я не успевал прислушаться к их голосам из-за отсутствия опыта. Поэтому я был вынужден вытягивать шею, стоя на месте, по возможности незаметно для окружающих, но все попытки оказывались тщетными.

Что ж, выходит, мой дар испарился? Может, все это было игрой моего больного воображения?

Ответа на этот вопрос не находилось.

А может, мое биополе попросту ослабло?

Вернувшись назад, на Вашингтон-стрит, я заметил газетный киоск, вокруг которого толпились прохожие, покупая газеты и журналы «Глоб», «Уолл-стрит джорнэл», «Нью-Йорк таймс» и другие, и, когда на переходе зажегся разрешающий сигнал, перешел улицу и подошел к киоску. Там какой-то молодой человек читал первую страницу газеты «Бостон геральд». Я заметил на ней броский заголовок: «Шайка бандитов прирезала жертву» – с фотографией какого-то мелкого мафиозного «шестерки», арестованного в Провиденсе. Я заинтересовался и подошел поближе, будто желая порыться в старых номерах «Геральда», лежащих перед ним.

Нет, никаких звуков от него не исходит.

Вот женщина лет тридцати, по виду похожая на юриста, быстро просматривает подшивку газет, явно ища что-то. Я пододвинулся к ней сколько можно ближе. И от нее тоже звуков нет.

Может, мой дар иссяк? Или же, подумал я, все эти люди недостаточно огорчены, раздражены, напуганы, и поэтому их мозг не излучает биополя достаточной мощности или излучает, но не той частоты (что еще может быть?), и я не могу уловить волны?

Но вот, наконец, я наткнулся на мужчину лет сорока, хорошо одетого, судя по всему – преуспевающего банкира, стоящего у подборки журналов «Повседневная женская одежда» и безразличным взглядом уставившегося на разложенные экземпляры в глянцевитых обложках. Что-то в его глазах подсказало мне, что он глубоко занят своими мыслями. Я подошел поближе, сделав вид, будто рассматриваю обложку последнего номера журнала «Атлантик», и прислушался.

«…Выгнать ее… она собирается поднять это раздолбанное дело… черт знает, каким образом она будет реагировать, она же гребаная мошенница… позовет ли она Глорию и расскажет ей все, черт возьми… что же мне делать, выбора у меня нет, какой же я идиот, что трахал эту секретаршу…» – мелькали его мысли.

Украдкой быстро взглянул на банкира – его мрачное лицо не шелохнулось.

Тут я смог сформулировать ряд, как вы догадываетесь, выводов, или, если хотите, обобщений, касательно того, что произошло и как мне надо поступать.

Первое. Мощный магнитно-резонансный имиджер «сдвинул» мои мозги таким образом, что теперь я обрел способность «слышать» мысли других людей. Правда, не всех, но, видимо, большинства и, пожалуй, наверняка некоторых.

Второе. Я мог «слышать» далеко не все мысли, а лишь те, которые «выражались» с несколько усиленной экспрессией, иначе говоря, я «слышал» лишь мысли, связанные с особой страстью, боязнью, гневом. Кроме того, я мог «слышать» мысли людей, находящихся вблизи от меня – максимум в двух-трех футах.

Третье. Чарльз Росси и его лаборантка не только не удивились этому новому качеству, но и явно ожидали его. Это значит, что они уже применяли магнитно-резонансный имиджер для этих целей еще до моего появления на горизонте.

Четвертое. Проявленная ими неуверенность относительно того, сработал их метод или нет, свидетельствует о том, что и ранее он либо не работал должным образом, или же срабатывал, но крайне редко.

Пятое. Росси твердо не знал, удался ли этот эксперимент на мне. Отсюда следует, что я могу быть относительно спокойным до тех пор, пока не дам понять, что обладаю вновь приобретенным даром.

Шестое. Из этого вытекает, что рано или поздно они все же узнают правду и станут использовать меня для каких-то своих запланированных целей.

Седьмое. По всей видимости, жизнь моя теперь изменится. Больше спокойно и безопасно чувствовать я себя не буду.

Я посмотрел на часы, прикинул, что забрался далековато и заторопился обратно в офис. Через десять минут я входил в вестибюль здания, где находилась моя фирма. До назначенной встречи оставалось несколько минут.

По какой-то необъяснимой причине на ум мне пришло лицо сенатора, которого я видел в программе новостей по телевидению. Сенатор Марк Саттон, доктор наук и полковник в отставке, был застрелен. Теперь я вспомнил: сенатор Саттон занимал пост председателя специального сенатского подкомитета по разведке. А ранее – вроде лет пятнадцать назад? – он являлся заместителем директора Центрального разведывательного управления, затем его назначили на освободившуюся должность в сенате, а спустя два года избрали в тот подкомитет.

И еще…

И еще он входил в круг старинных друзей Хэла Синклера. Они жили вместе в студенческом общежитии еще в Принстонском университете, да и в ЦРУ пошли работать вместе.

Таким образом, уже трое ветеранов ЦРУ погибли за последнее время: Хэл Синклер и два его близких наперсника.

По-моему, случайности могут быть где угодно, но только не в разведке.

Я позвонил по переговорнику Дарлен и попросил принести что-нибудь перекусить.

 

14

Вошел Мел Корнстейн, одетый в костюм от Армани, который вовсе не походил на костюм, сшитый на заказ, да к тому же еще плохо скрывал его полноту. Серебристый галстук Мел украсил блестящей желтой заколкой в виде полумесяца, казавшейся яйцом.

– Где этот олух? – с ходу вопросил он, протягивая мне пухлую руку и оглядывая кругом комнату.

– Фрэнк О'Лири придет сюда минут через пятнадцать. Пригласил вас пораньше, чтобы кое-что предварительно обсудить.

Фрэнк О'Лири был изобретателем «Спейс-Тайм», той самой компьютерной игры, которая являлась явной компиляцией удивительной игры «Спейстрон» Мела Корнстейна. Он и его адвокат Брюс Кантор согласились явиться на переговоры и выработать первоначальный вариант соглашения. Обычно такой шаг означал, что ответчики по иску поняли, что им лучше мирно все уладить, ибо если дело дойдет до суда, то они потеряют больше. Сутяжное дело, любят повторять юристы, – нечто вроде машины, в которую входишь как свинья, а выходишь в виде сосисок. Но они, конечно, могли явиться и просто из вежливости, хотя адвокаты к таким любезностям и не склонны. Вполне возможно также, что О'Лири и его адвокат захотели продемонстрировать свои бойцовские качества и уверенность и попугать нас немного.

Я же в тот день, как нарочно, чувствовал себя неважно. По сути дела – хоть боль в голове почти прошла, – я едва мог нормально соображать, и даже Мел Корнстейн подметил мое угнетенное состояние.

– Вы слышите меня, адвокат, или нет? – спросил он раздраженно, когда я потерял нить его рассуждений.

– Конечно же, слушаю, Мел, – ответил я, пытаясь сосредоточиться, а сам сделал из этого еще один вывод: если мне не нужно узнавать мысли другого человека, я могу их и не слышать. Это я обнаружил, сидя подле Корнстейна: меня совсем не одолевал голос его мыслей во время нашей беседы, которая носила весьма бурный характер. Я мог услышать его, как обычно, но если «хотел» услышать, что он думает, я легко мог это сделать, настроившись на его мысли и проникнув в них.

Точно описать, как это у меня получалось, я не могу, но этот процесс похож на то, как мать выделяет голос своего ребенка, плачущего среди дюжины других голосящих детей. Его можно сравнить также с гулом голосов во время приема, когда при желании можно различать отдельные голоса. Или еще понятнее сравнить этот процесс с разговором по радиотелефону, когда слышны отголоски переговоров других людей, накладывающиеея на ваши разговоры, и если вы станете внимательно прислушиваться, то все ясно услышите и поймете.

Вот и я стал прислушиваться к голосу мыслей Корнстейна, то усиливающемуся от обиды, то пропадающему от отчаяния, пока, наконец, не понял, что могу по своему желанию слышать лишь его речь.

Когда появились О'Лири и Кантор, источая любезность, я выбрал нужную дистанцию, постаравшись сесть поближе к ним.

О'Лири – высокий, рыжеволосый, очкастый мужчина лет тридцати – и Кантор – маленький, плотный, агрессивный юрист в возрасте около пятидесяти – расположились у меня в офисе, как у себя дома, и бесцеремонно плюхнулись в мягкие кресла, будто мы были старинными закадычными друзьями.

– Бен, – бросил фамильярно Кантор вместо приветствия.

– Рад видеть тебя, Брюс, – добродушно откликнулся я, как обычно говорят при встрече старые друзья.

На подобных встречах полагается говорить только адвокатам. Если при этом все же присутствуют их клиенты, то они могут лишь выдавать своим адвокатам нужные справки и не выступать со своими рассуждениями и предложениями по делу. Но Мел Корнстейн, просто кипя от злости, отказался поздороваться с пришедшими и не удержался от оскорблений:

– Максимум через полгода ты, О'Лири, будешь мыть посуду в «Макдоналдсе». Надеюсь, тебе понравится нюхать там вонь от французского жареного жира.

О'Лири лишь спокойно ухмыльнулся и взглянул на Кантора, как бы прося его: «Ну дай по мозгам этому психу». Кантор переадресовал его взгляд мне, и я сказал:

– Мел, позвольте уж улаживать дело мне и Брюсу.

Мел скрестил руки и замолк, с трудом удерживая кипящую злость.

На нашей встрече мы должны были прояснить довольно простой вопрос: видел ли Фрэнк О'Лири прототип «Спейстрона», когда «разрабатывал» свой «Спейстайм»? Схожесть этих игр даже не вызывала сомнений. Но если бы удалось доказать без малейших сомнений, что О'Лири видел «Спейстрон» на любой стадии разработки до того, как игру запустили в продажу, то мы выиграли бы тяжбу. Тогда это стало бы так просто, как дважды два – четыре.

О'Лири, разумеется, придерживался версии, что впервые увидел «Спейстрон» в магазине, где продаются записанные на дискетках программы к компьютерам. Корнстейн же был уверен, что О'Лири как-то исхитрился заполучить прототип игры от какого-то его инженера-программиста, но доказать свои подозрения не мог. Я же стремился всячески уклониться от стычки со склочным, задиристым «петухом», почтенным эсквайром Брюсом Кантором.

Битых полчаса Кантор разглагольствовал по поводу ограничений торговли и нечестной практики. Мне было трудно уловить его аргументы, но я достаточно хорошо понимал, что он просто старается запугать нас и выбить из колеи. Ни он, ни его клиент не собирались уступать своих позиций ни на дюйм.

В третий раз я задал один и тот же вопрос:

– Можете ли вы со всей уверенностью утверждать, что ни ваш клиент и никто из его персонала ни разу не присутствовали во время пробных разработок игры, проводившихся в компании мистера Корнстейна?

Фрэнк О'Лири по-прежнему безучастно сидел, скрестив на груди руки и делая вид, что ему все надоело, а выкручивается, как может, пусть его адвокат. Кантор же, наклонившись вперед, со слащавой улыбочкой на лице между тем продолжал:

– По-моему, вы и так уже выскребли всю бочку до дна, Бен. Если у вас нет ничего…

И тут я услышал, как раздался писклявый неясный голосок мыслей О'Лири, думающего о чем-то. Различить четко его голос я еще не мог, но, сделав вид, будто справляюсь в своих записях, для чего наклонился вперед, я сконцентрировал свое внимание на мысли О'Лири и перестал слушать болтовню Кантора.

«Айра Хованиан, – напряженно думал О'Лири. – Черт возьми, если Хованиан начнет болтать…»

– Да, Брюс, – будто между прочим заметил я. – Может, ваш клиент поведает нам кое-что об Аире Хованиане.

Кантор нахмурился, выказывая недовольство, и буркнул:

– Не знаю, что вы там…

Но тут О'Лири вдруг схватил его за руку и горячо зашептал ему в ухо. Кантор недоуменно взглянул на меня, резко повернулся к своему клиенту и что-то прошептал ему в ответ.

Я опять сделал вид, будто мне нужно кое о чем справиться с записями, вытянул шею и начал внимательно прислушиваться, но в этот момент Корнстейн легонько похлопал меня по плечу и тихонько зашептал:

– А какое отношение имеет Айра Хованиан ко всему этому делу? Да каким образом вы вообще прознали про него?

– А кто это такой? – быстро спросил я.

– Вы не знаете?..

– Скажите мне сейчас же.

– Да это один парень, он уволился из моей компании месяца за два до запуска «Спейстрона» в производство. Отъявленный скандалист.

– Как это?

– Мне жаль этого дубину. Он утратил остатки совести и стал вымогать черт-те что. Догадываюсь, что подыскал себе где-то работенку получше, ну а если остался бы, то сейчас бы разбогател.

– Он что, продавал секреты производства?

– Кто? Айра? Да он нуль без палочки.

– Послушайте, – терпеливо объяснял я. – О'Лири знает его преотлично. Он что-то значит для него.

– Вы раньше ничего не говорили…

– Мне о нем стало известно лишь на днях, – пояснил я. – Ну хорошо, дайте мне подумать минутку.

И с этими словами я отодвинулся от Корнстейна и прикинулся, будто глубоко изучаю записи в желтом блокноте. А в нескольких футах от меня сидели и о чем-то оживленно перешептывались наши ответчики.

«…Украл работающий прототип из сейфа. Он вызнал шифр замка. Продал мне за двадцать пять тысяч баксов сразу и сотню тысяч потом, когда начнем получать прибыли».

Я быстро схватил блокнот и продолжал внимательно прислушиваться, но голос мыслей затих. О'Лири сидел, улыбаясь, притворяясь беззаботным, и мысли его теперь текли спокойно, а стало быть, не выдавали ни звука.

Я уж собрался было опять повернуться к Корнстейну и спросить его о чем-то, как вдруг «услышал» другую волну мыслей.

«…Гори он синим пламенем. Какого черта он собирается что-то доказывать? Сам же совершил преступление, верно ведь? Итак, к кому он намерен обратиться теперь?»

Теперь уже Кантор повернулся ко мне и предложил:

– Давайте встретимся снова денька через два. Мы и так сегодня засиделись.

Несколько секунд я раздумывал, а затем ответил:

– Если вы вместе с клиентом предпочитаете закончить сегодня, ну что ж – очень хорошо. Нам ведь тоже понадобится время, чтобы запросить у мистера Хованиана кое-какие подробности. Он и так уже представил нам довольно любопытную информацию касательно рабочей модели «Спейстрона» и сейфа в помещении компании.

Кантор, по всему было видно, был вполне удовлетворен предложением. Он опустил ногу с колена, затем опять закинул ее на колено и нервно затеребил свой подбородок.

– Видите ли, – сказал он несколько повышенным тоном, – вы блефуете. Но давайте лучше не отнимать друг у друга драгоценное время. Если вы намерены добиться хотя бы справедливых условий, то в интересах моего клиента я предлагаю оставить у него все программы, мы тем временем подготовимся к…

– Четыре с половиной миллиона, – перебил я Кантора.

– Что-что? – открыл он от изумления рот.

Я встал и протянул, как бы на прощание, руку:

– Ну, что ж, джентльмены, у меня есть кое-какие свидетельские показания. Поскольку вы оба знаете о тяжком преступлении и умышленно скрываете его от прокурорского надзора, то, думаю, из всего этого затеется интересный судебный процесс. Благодарю вас за то, что любезно согласились прийти сюда.

– Подождите секундочку, – тяжело выдохнул Кантор. – Мы можем прийти к согласию…

– Четыре с половиной миллиона, – повторил я.

– Да вы с ума спятили!

– Джентльмены, – укоризненно увещевал я.

Оба клиента, О'Лири и Корнстейн, в изумлении молча вытаращили на меня глаза, как будто я свихнулся, снял с себя штаны и лихо заплясал на письменном столе.

– Господи! – только и смог вымолвить Корнстейн.

– Давайте… ну давайте потолкуем, – сдался Кантор.

– Хорошо, – согласился я и присел. – Давайте потолкуем.

Переговоры наши длились сорок пять минут. Фрэнк О'Лири согласился выплатить четыре миллиона двести пятьдесят тысяч долларов единовременно в течение трех месяцев при условии, что дискетки с компьютерными программами «Спейстайм» отныне больше не будут поступать в продажу.

Незадолго до перерыва на ленч О'Лири и Кантор в расстройстве покинули мой офис. Мел Корнстейн же, прослезившись, крепко обнял меня, щедро отблагодарил и ушел, впервые за последние месяцы сияя, как надраенный металлический доллар.

Оставшись один в своем кабинете, я сидел, не обращая внимания на телефонные звонки и совершая великолепные броски в электронное кольцо, после которых раздавался металлический голос судьи: «Очко!», сопровождаемый неистовым восторженным ревом бостонских болельщиков. А я, как последний идиот, глупо улыбался самому себе и задавался вопросом, сколько еще мне будет так везти. Как оказалось впоследствии, безмятежное везение длилось всего один день.

 

15

Как оказалось, я совершил элементарнейшую ошибку, присущую начинающим разведчикам, – не принял мер против возможной слежки.

Проблема заключалась в том, что я утратил выдержку. Мир для меня перевернулся вверх ногами. Общепринятые закономерности моей степенной, размеренной жизни адвоката больше никак к нему не подходили. Мы идем по жизни бездумно, механически, работаем и выполняем свои обязанности, будто с шорами на глазах. А теперь шоры с меня в одно мгновение слетели, разве я мог в таком состоянии сохранить прежнюю бдительность?

Я ушел с работы пораньше, чтобы заскочить кое-куда, а потом уже пойти домой. Подошел пустой лифт – было еще рано для часа пик, – я вошел. Мне мучительно хотелось поговорить с кем-нибудь, но с кем я могу пообщаться? С Молли? Да она сразу же вообразит, что я уже дошел до ручки. Как все врачи, мыслила она слишком рационально. Конечно же, я расскажу ей все в свое время – но когда?

А что, если поговорить с другом Айком? Что ж, это можно, но опять-таки пока рисковать не стоит и рассказывать ему не время.

Опустившись на два этажа, лифт остановился – вошла молодая женщина, высокая, рыжеволосая, с наведенными тенями вокруг глаз, несколько полноватая, но фигуристая, шелковая блузка на ней красиво облегала высокую грудь. Мы стояли и молчали, как обычно молчат в лифте незнакомые люди, очутившиеся в металлической коробке вблизи друг от друга. Она казалась чем-то встревоженной. Оба мы внимательно смотрели, как на табло меняются цифры, у меня к тому времени, слава Богу, боль в висках совсем прошла.

Я задумался было о Молли, как вдруг «услышал» голос мыслей едущей со мной в лифте женщины: «А какой же, интересно, он в постели?»

Инстинктивно я посмотрел на нее, дабы убедиться, а не говорит ли она вслух? На какое-то мгновение мой взгляд встретился с ее, но она тут же отвела глаза и снова стала следить за мелькающими цифрами на табло над дверью.

Я еще более напрягся и разобрал: «Недурной остолоп. Наверное, довольно крепкий малый. Похож на адвоката – значит, крайне строгий и нудный тип, но от одной почки кто же удержится».

Я опять посмотрел на нее – и на этот раз встретил ее мимолетный взгляд, но на секундочку подольше.

Если уж женщина что-то задумает, то она непременно добьется своего. Я почувствовал внезапный приступ собственной вины. Ведь я незаметно проник в ее затаенные мысли, интимные вожделения, грезы, наконец. А это уже грубейшее нарушение общечеловеческой морали, попирающее все правила приличий, принятых во флирте, этом танце реплик, намеков и предположений, который срабатывает довольно успешно, ибо ничего не говорится напрямик, ничего не утверждается безапелляционно.

Я понял, что эта женщина с готовностью отправится со мной в постель. Как правило, язык телодвижений ничего наверняка не передаст, некоторым женщинам флирт нравится, но они никогда не переступают грань, а лишь хотят убедиться, не утратили ли свою способность кружить мужчинам голову. Дойдя до грани, они идут на попятную, сразу вспоминают все условности и приличия, прикидываются, что им ничего не нужно, а требуется только, чтобы за ними поухаживали. Такие любовные игры сбивают с толку не только мужчин, но и женщин, поскольку все мы привыкли верить чувствам партнера (а более вероятно, еще до игры), полагаясь на собственную неспособность узнать, что точно на уме у нее или у него. Из этого незнания и исходит наша неуверенность.

Но я-то ведь знал. Я знал абсолютно точно, о чем думала эта женщина. И по некоторым причинам глубоко опечалился, так как стал как бы нарушителем общепринятых норм поведения человека.

В то же время знаю наверняка, что другой мужчина на моем месте не преминул бы воспользоваться подвернувшимся случаем. А почему бы и не воспользоваться? Я же знал, что она этого хочет, к тому же находил ее довольно соблазнительной. Если бы даже она и не проявила интереса ко мне, я бы понял (или «услышал» ее мысли) это и знал бы, что и как ответить. Чары ее действовали притягательно.

Ну что тут сказать – я ведь целомудрен не более других мужчин. И даже несмотря на то, что Молли я искренне любил. И тут до меня дошло, что мои отношения с Молли больше никогда не будут прежними.

* * *

В начале вечера в Бостонской публичной библиотеке читателей было не так уж много, и я получил подборку заказанных книг уже через двадцать минут. Литературы об экстрасенсах и их способностях издано немало. Ряд книг имеет (по понятным причинам) скромные названия вроде таких, как «Психологические опыты за „железным занавесом“» или «Научные основы телепатии». Другие же книги, наоборот, носят крикливые тенденциозные заголовки, например, «Как развить свои умственные способности» или же «Экстрасенсами могут стать все». Эти книги я бегло пролистал и отложил сразу в сторону. Несколько серьезных с виду книг после краткого чтения первых страниц оказались вовсе не серьезными – там приводилось множество всяких рассуждений и домыслов и слишком мало было убедительных фактов, страницы изобиловали всякого рода статистическими таблицами и ссылками на другие труды. В конце концов я все же наткнулся на три подходящих тома «Псих» (это слово оказалось жаргонным сокращением «психологии»), «Последние открытия в явлении парапсихологии» и «Границы разума».

Я чувствовал себя странно, поскольку, несмотря на то, что материал в них излагался наукообразным языком, создавалось впечатление, что над ними сосредоточенно сидел человек, страдающий мигренью, и читал рассуждения и предположения о том, что такое явление, как головная боль, по-видимому, может существовать на самом деле. Мне даже захотелось встать и закричать на весь затихший библиотечный зал: «Какие тут к черту теоретические предположения! У меня это явление наяву!»

Но я не встал и не закричал, а тщательно «пропахал» эти три сборника, где среди статей разных шарлатанов и полоумных всезнаек оказался ряд работ толковых ученых, заслуживающих доверия. Они писали, что некоторые индивиды обладают способностью тем или иным путем читать мысли других людей. Среди этих ученых было несколько лауреатов Нобелевской премии и выдающихся исследователей из университетов Дьюка, Принстона, Стэпфорда, Оксфорда, Лос-Анджелеса и немецкого Фрайбурга. В своих статьях они рассматривали такие разделы психиатрии, как «психометрия» и «психокинез». И все же большинство этих ученых достигли признанных успехов в традиционных исследованиях, а работам в области парапсихологии либо уделяли мало внимания, либо относились к ним несерьезно. Тем не менее, одна серьезная статья на эту тему была опубликована в солидном научном английском журнале «Нейчер».

Суть ее заключалась в следующем: возможно, четверть всего человечества когда-либо испытала на себе в той или иной форме проявление телепатии. И тем не менее, большинство из нас не позволяет себе признаться в этом. Я прочел целый ряд свидетельств, которые показались мне вполне правдоподобными и внушающими доверие. Вот один из примеров: некая женщина обедает с друзьями в Нью-Йорке и внезапно с уверенностью чувствует, что ее отец умер. Она бросается к телефону – оказывается, ее отец и в самом деле умер в больнице от сердечной недостаточности в тот самый момент, когда она это почувствовала. Другой пример: студент одного колледжа ощутил внезапное необъяснимое желание срочно позвонить домой, а позвонив, узнал, что его младший брат попал в страшную автомобильную катастрофу. Я вычитал, что гораздо чаще люди получают «сигналы» или «предчувствия» во сне, так как в это время им меньше всего мешает скептицизм.

Но ни один из описанных случаев не походил на то, что случилось со мной. Я ведь не получал «сигналов», ничего не «предчувствовал» и не воспринимал настоятельных «призывов». Я «слышал» – другого слова не подберу – мысли других людей, хотя и только вблизи. По сути дела, на расстоянии нескольких футов я уже ничего не «слышал». Это значило, что я улавливал какие-то излучения человеческого мозга. А вот об этом-то ни в одном сборнике как раз ничего не говорилось.

Наконец, в сборнике «Границы разума» я нашел одну заинтриговавшую меня статью. В ней автор рассказывал о применении методов воздействия на психику человека различными полицейскими подразделениями во многих штатах США и Пентагоном в операциях военной разведки во время войны во Вьетнаме. Упоминалось также, что эти методы использовались Пентагоном в январе 1982 года при поисках генерала Дозвера, похищенного «красными бригадами» в Италии.

Далее я нашел ссылку на служебный журнал американской армии «Милитари ревью» за 1980 год, в котором упоминалось о «новой битве умов». В одной из статей журнала рассматривалась проблема «значительного потенциала» «использования телепатического гипноза» в войне – психологической войне. Там упоминалось о советском «психотропном» оружии – с помощью парапсихологии было потоплено несколько американских ядерных подводных лодок, а также об использовании психических методов для расшифровки кодов в ЦРУ.

Кроме того, в сборнике говорилось о слухах относительно работ по созданию «психологических оперативных сил», проводившихся в цокольном помещении Пентагона в обстановке строжайшей секретности под руководством помощника начальника штаба по разведке.

А на следующей странице я нашел упоминание о строго засекреченном плане ЦРУ относительно возможного использования экстрасенсов в разведывательных целях.

Работы по этому плану, говорилось в статье, были отменены в 1977 году директором Центрального разведуправления адмиралом Стэнсфилдом Тернером. По крайней мере, предполагал автор статьи, они были отменены официально. Об этих работах мало что известно, знают только, писал автор, фамилию человека, руководившего ими, от одного перебежчика – бывшего сотрудника ЦРУ.

Звали руководителя Чарльз Росси.

* * *

Окончательно запутавшись во всей этой галиматье и сильно встревожившись, я почувствовал, что мне нужно «разрядиться», занявшись физическими упражнениями, прочистить мозги и начать трезво мыслить.

Вот уже пару лет я являюсь членом спортивного клуба на Бойлстоун-стрит, который мне весьма подходил из-за того, что находился вблизи от работы и дома. В его состав входила самая разношерстная публика: юристы и бизнесмены, продавцы и управляющие среднего звена, спортсмены-профессионалы и прочие; гимнастическое оборудование клуба было на самом высоком уровне. Я никак не мог уговорить Молли ходить туда заниматься вместе. Она придерживалась мнения, что у каждого выработался свой биоритм и ей незачем терять время на всякие там мудреные тренажеры, она, дескать, и без того следит за здоровьем.

Я переоделся в тренировочный костюм и минут двадцать занимался на гребном тренажере, все время думая о том, что узнал в библиотеке, и в конце концов пришел к выводу, что, строго говоря, я не читаю мысли других людей. Я способен воспринимать низкочастотные излучения мозга, порождаемые в его отдельной части – речевом центре коры. Другими словами, я слышу слова и фразы, трансформировавшиеся из мыслей и готовые вот-вот сорваться вслух с уст. По всей видимости, если моя догадка верна, некоторые мысли излучают биоволны такой силы, чтобы можно было их уловить, только при эмоциональном возбуждении, когда мы проговариваем их в уме, как бы намереваясь сформулировать, хотя вслух и не произносим. И вот в этот-то момент некоторые из них улавливаются… Ну… хотя бы мною.

Если бы мне побольше узнать, как функционирует человеческий мозг! Но я не мог подвергать себя опасности и идти консультироваться к невропатологам и психиатрам: в данный момент доверяться мне никому еще нельзя и нужно держать свои способности в тайне.

Эти мысли роились у меня в голове, когда я тренировался на тренажере для гребли, пока не потемнела от пота майка и я не перешел на другой тренажер. На нем нужно было изо всех сил давить на педали вверх и вниз, вцепившись руками в руль и оставаясь все время в вертикальном положении, в то время как на ярко-красном экране компьютера высвечивались показатели ваших мучений.

Рядом на таком же тренажере восседал тучный мужчина лет пятидесяти, одетый в рубашку с распахнутым воротом и белые шорты и смахивавший на металлическую рамку тренажера пот, обильно катившийся с ушей, носа и подбородка. Его очки в оправе даже затуманились от пота. Мне как-то довелось немного поговорить с ним в клубе, не помню о чем, – и я припомнил, что его зовут не то Элан, не то Элвин, то ли еще как-то вроде этого и что он вице-президент бедствующего бостонского банка «Бикон гаранти траст». Из-за нерадивости руководства и неурядиц в экономике страны банк медленно, но неуклонно приближался к краху. Элан или Элвин – как его там? – помнится, вечно находился в угнетенном состоянии, но кто осмелился бы осуждать его?

Увлеченно работая педалями на тренажере, Эл не замечал меня. Невидящими глазами уставился он в пространство, приоткрыл рот и тяжело дышал, отдуваясь.

Мне тоже хотелось остаться наедине со своими раздумьями, но совершенно непроизвольно я не смог удержаться и подслушал его мысли.

«Может, дядюшка Кэтрин? – думал он. – Нет. Комиссия по контролю за ценными бумагами сразу доберется до него. Эти ублюдки своего не упустят. Это же незаконно, как и продажа моих акций. Должен же быть выход».

Всего, о чем он думал, разобрать я не смог. Мысли его то возникали, то пропадали, слышались то громче, то тише, то отчетливо, то невнятно, как в радиоприемнике на коротких волнах, когда ловишь далекую заморскую радиостанцию.

Но теперь я всерьез заинтересовался этими делишками насчет противозаконности и Комиссии по контролю за ценными бумагами. Поэтому я слегка повернул голову по направлению к тяжело работающему, истекающему потом Элу и навострил уши.

«Курс акций опять, черт бы его побрал, взмывает вверх. Почему так устроено, что мне не позволительно приобретать акции моей же компании? Это же неправильно. Интересно, а еще кто-нибудь из членов совета директоров думает так же, как и я? Да конечно же, думает. Все они только и прикидывают, как бы на этом деле потуже набить свою мошну».

Монолог становился все более интересным, и я все внимательнее прислушивался к нему, не обращая внимания, что мою заинтересованность могут заметить со стороны. Эл же, забывшись в своих алчных помыслах, похоже, совсем не обращал на меня внимания.

«Ну что ж, посмотрим, – продолжал он размышлять. – Завтра в два часа ночи объявят. Все финансовые обозреватели в стране, сотни тысяч держателей акций узнают, что бедный, весь в долгах, старый „Бикон траст“ теперь приобретен надежной и богатой Саксонской банковской корпорацией, и служащие их материнской компании скупят за бесценок акции „Бикона“. Наши акции поднимутся с одиннадцати с половиной пунктов до пятидесяти или даже шестидесяти пунктов всего за два дня. Черт возьми! А я должен сидеть сложа руки… Есть же выход. Может, у Кэтрин найдется богатенькая подружка. Может, ее дядюшка сможет предпринять что-нибудь такое, что поставит меня вне всяких подозрений – купит завтра с утра пораньше акции на чье-нибудь имя…»

Сердце у меня забилось учащенно. Мне стало известно нечто такое, что можно назвать внутренней информацией.

Итак, акции «Бикон траста» намерена приобрести Саксонская банковская корпорация. О сделке будет объявлено завтра. Элан или Элвин является одним из небольшой группки посвященных менеджеров и адвокатов. Курс акций «Бикона» наверняка резко подскочит, и всякий, кто сумеет заранее узнать об этом, может здорово разбогатеть. Эл строит планы, как бы самому обогатиться, но таким путем, чтобы ничего не разнюхали ищейки Комиссии по контролю за ценными бумагами. Сомневаюсь, чтобы он смог найти такие пути.

Но а я вот смогу.

Завтра же я смогу в течение нескольких часов сорвать огромный куш с акций «Бикон траста», по сравнению с которым мое утраченное гнездышко с золотыми яйцами в размере полумиллиона долларов покажется жалкими крохами. Но я никого не знаю на всем белом свете, кто бы свел меня с «Бикон-траст». Моя компания никогда не имела с ним каких-либо дел (мы ее попросту игнорировали). Мне нужно держаться так, чтобы не перекинуться с Элом ни малейшим словечком, даже не сказать ему «хэлло». Так будет лучше для нас обоих.

Ну и что же сможет со мной поделать эта Комиссия по контролю за ценными бумагами? Подать на меня в суд и представить перед жюри из моих же коллег, обвинив меня в том, что я подслушал чужие мысли с целью незаконного обогащения? Да в таком случае председателя этой комиссии сочтут идиотом и в момент упекут в комнату со стенами, обитыми резиной, еще задолго до того, как в Комиссии начнут собирать против меня бумаги.

Я слез с тренажера изрядно вспотевший. Целых сорок пять минут я усиленно занимался тяжелыми физическими упражнениями и даже не почувствовал этого – настолько углубился в свои мысли.

 

16

Вскоре я уже был дома. Минут через двадцать послышались щелчки отпираемых замков парадной двери. Раздался громкий голос Молли:

– Бен?

– Поздновато явилась, – заметил я, притворяясь раздраженным. – Скажи, пожалуйста, что важнее – жизнь ребенка или мой ужин?

Я взглянул на нее, улыбнувшись, и увидел, как она сильно измоталась.

– Эй, – встревожился я и поднялся, чтобы обнять ее. – Что случилось?

– Тяжелый денек выпал, – устало сказала она, медленно покачав головой.

– Но теперь-то ты дома.

Я обнял ее и поцеловал долго-долго, почти взасос, а затем взял ее за заднее место и сам прижался к ней.

Ее руки, холодные и сухие, скользнули мне за спину, прямо под резинку на трусах.

– М-м-м, – сладко замычала она, горячо задышав мне в шею.

Теперь уже я запустил свои «грабли» прямо ей под блузку, а там пробрался под белый хлопчатобумажный бюстгальтер и, нащупав теплые затвердевшие соски, стал их нежно щекотать.

– М-м-м, – мычала Молли от удовольствия.

– Пойдем наверх? – предложил я.

Она лишь тихонько постанывала, а потом по всему телу ее пробежала дрожь.

«Кухня…» – услышал я ее мысль.

Я наклонился над ней, не выпуская из руки ее правую грудь и щекоча и лаская кончиками пальцев твердый набухший сосок.

«Давай на кухне. Стоя. Ах, прямо здесь…» – молила она мысленно.

Выпрямившись, я нежно обнял ее за плечи и повел из гостиной на кухню, а там мягко посадил прямо на полированный поцарапанный стол.

Ее мысли. Нельзя так делать, это нехорошо, стыдно, но, охваченный страстью, остановиться я уже не мог.

«Ох, да-да…»

Молли тихо постанывала, пока я расстегивал на ней блузку.

«И другую грудь. Не останавливайся. Обе груди…»

Повинуясь ее мыслям, я принялся ласкать ей ладонями сразу обе груди, а затем нагнулся и пососал их поочередно.

«Не шевелись… замри так…»

Я, не отрываясь, продолжал сосать и лизать Молли груди, а сам все толкал и толкал ее, пока она не распласталась на столе, сдвинув в сторону посуду. Мне не пришлось посмотреть фильм «Почтальон всегда звонит дважды», но помню рекламные кадры из него: не Лана ли Тернер вместе с Джоном Гарфилдом вытворяли там нечто подобное на кухонном столе?

Тут, продолжая тереться лицом о ее грудь, я прижал свой задеревеневший член к ее ляжкам и стал медленно водить им взад-вперед, а когда я начал стаскивать с нее влажные трусики, то услышал: «Нет, нет, еще…»

И, исполняя ее невысказанные желания, я целиком переключился на ее груди, лаская их дольше обычного.

* * *

Так мы и занимались любовью прямо на кухонном столе, расколотив при этом дешевенькую фаянсовую чашку, но в экстазе даже не заметив, как она разбилась. Должен признаться, что секс у нас получился самый эротический и сладкий в моей жизни. Молли так увлеклась, что даже забыла о предохранении. Она испытывала оргазм за оргазмом, слезы блаженства градом катились по ее щекам. А потом мы лежали на софе в гостиной рядом с кухней, крепко обняв друг друга, оба мокрые от пота, пропахшие ароматом любви.

И тем не менее, когда все кончилось, я чувствовал себя безмерно виноватым. Говорят, что все люди испытывают смущение и подавленность после полового акта. Но я считаю, что такое испытывают только мужчины, усматривающие в совокуплении нечто непристойное. Молли выглядела несказанно счастливой и совсем потеряла голову, играя руками с моим покрасневшим, опавшим, мокрым членом.

– Ты же не предохранялась, – вспомнил я. – Это что, значит, ты все-таки решилась завести детей?

– Да нет, – ответила она в полусне, – сейчас у меня такая фаза цикла, что я не забеременею, риска нет тут никакого. Но зато как все здорово!

Я все больше ощущал себя виноватым, хищником и развратным злодеем, поскольку овладел ею обманом и самым бессовестным путем. Подслушав ее невысказанные желания, я, по сути дела, вертел ею, как хотел, и использовал бесчестным образом, достойным всяческого осуждения.

И я почувствовал себя словно вывалявшимся в дерьме.

– Да-а, – произнес я вслух. – Трахнулись мы просто здорово.

* * *

Свадьбу мы справляли на открытом воздухе в живописной старинной усадьбе недалеко от Бостона. День этот я помню смутно. Припоминаю только, что все вокруг суетились, глазея на меня, а я нарочно подпоясался красным кушаком и натянул не вполне приличные черные носки.

Незадолго до начала церемонии меня взял под локоть Хэл Синклер. В смокинге он выглядел еще более импозантно, нежели в костюме, когда я его увидел впервые: на фоне седых волос резко выделялось его загорелое удлиненное симпатичное лицо. Все привлекало в нем: раздвоенный подбородок, тонкие губы, морщинки вокруг насмешливых глаз и рта. Он казался каким-то раздраженным, но вскоре я понял, что он просто беспокоится за судьбу дочери, – прежде я его таким взволнованным ни разу не видел.

– Теперь ты заботься о моей дочери, – сказал он.

Я посмотрел на него, ожидая, что он намерен отмочить какую-то шутку, но он сохранял серьезность и строгость.

– Слышишь, что я говорю?

Я ответил, что слышу. Конечно же, я позабочусь о Молли.

– Теперь ты заботься о Молли.

И тут только до меня дошло, засосало под ложечкой. Так вот в чем дело! Первую мою жену убили. Хэл, правда, никогда даже словом не обмолвился об этом, но знал, что если бы я строго придерживался инструкций, то Лаура не погибла бы. Разве все это произошло не из-за моей оплошности?

«Ты ведь убил свою первую жену, Бен, – так и говорил весь его вид. – Пожалуйста, не убивай вторую».

Лицо у меня так и пыхнуло от жара. Меня так и подмывало послать его… подальше, но не мог же я сказать так своему будущему тестю, да еще в день свадьбы. И вместо ругательства я постарался ответить как можно спокойнее и теплее:

– Не волнуйтесь, Хэл. Я о ней позабочусь.

* * *

– Сегодня у меня, Мол, был один клиент, – завел я потом разговор, когда мы сидели на кухне, потягивая водку с тоником. – Нормальный вроде, вполне разумный парень…

– А чего это ему понадобилось в «Патнэм энд Стирнс»? – спросила Молли и отхлебнула глоток из стакана, куда добавила кусочки льда. – Вкусно как! Люблю, когда много-много лимонного сока.

Улыбнувшись, я продолжал:

– Ну так вот, этот клиент, вроде вполне нормальный, ни с того ни с сего вдруг спросил меня, верю ли я в возможность экстрасенсорного восприятия.

– А-а, это явление сокращенно называется ЭСВ.

– Ну слушай дальше. Видишь ли, этот клиент утверждает, что он, дескать, может улавливать мысли других людей. Как бы читать их.

– Да ладно тебе, Бен. А сам-то ты что думаешь?

– Ну, он стал пробовать на мне, и я убедился на деле, что такое возможно. А теперь мне хотелось бы знать, как ты относишься к этому явлению – согласна ли с такой возможностью?

– Нет, то есть да. Почем я знаю, черт побери? Что тебе от меня надо?

– Ну а ты сама-то что-либо слышала о таком явлении?

– Конечно, слышала, не раз. В телепередаче «Сумеречная зона» такие штучки, как ты знаешь, частенько показывают. Ну и еще об этом говорил Малыш в детской книжке Стефана Кинга. Лучше послушай меня, Бен, нам нужно серьезно поговорить.

– Ну давай поговорим, – согласился я, а сам насторожился.

– Ко мне сегодня в больнице пристал один парень.

– Какой такой парень?

– Какой парень? – с иронией передразнила она меня. – Да ты же, черт тебя подрал, прекрасно знаешь, какой.

– Молли, о чем ты говоришь?

– О сегодняшнем дне, о больнице. Он сказал, что ты объяснил ему, как найти меня.

От удивления я даже поставил стакан на стол.

– Что?

– Ты разве не говорил с ним?

– Клянусь, что обо всем этом понятия не имею. Так кто-то, говоришь, приставал к тебе?

– Не приставал, я не это хотела сказать. Ну, этот парень, ты знаешь, он сидел около нашего отделения в комнате для посетителей. Я догадалась, что это он послал кого-то из персонала позвать меня. Я его не знаю. Одет он был как-то по-чиновничьи: серый костюм, голубой галстук и все такое прочее.

– Кто он такой?

– Вот в этом-то и дело. Не знаю.

– И ты не…

– Послушай, – резко перебила она, – выслушай меня. Он спросил, не Марта ли я Синклер, дочь Харрисона Синклера. Я ответила: «Да, а в чем дело?» Он попросил меня уделить ему пару минут, ну я и согласилась. – Молли посмотрела на меня – глаза у нее, казалось, были обведены красноватой тенью и воспалились – и продолжала: – Он сказал, что только что разговаривал с тобой, что он был другом моего отца. Поэтому я решила, что он работает в ЦРУ, да и вид у него был такой. Он хотел переговорить со мной минуты две-три, я и сказала: «О'кей».

– Ну и что ему было нужно?

– Он спросил, не знаю ли я что-нибудь о счете, который открыл отец незадолго до смерти. Что-нибудь о коде счета или еще о чем-нибудь. Я даже толком не поняла, о чем он, черт бы его побрал, говорил.

– О чем же?

– Он ведь с тобой не договаривался, не так ли, а? – спросила она и не смогла удержаться от слез. – Бен, все это враки, не может быть такого.

– И ты не узнала, как его зовут?

– Меня как обухом по голове ударило! Я едва могла говорить.

– Ну а как он хотя бы выглядел?

– Такой высокий. Очень светлокожий, почти альбинос. Блондин, волосы даже очень светлые. С виду сильный, но какой-то женственный. Не знаю, может, гермафродит. Он сказал, что выполняет секретное задание Центрального разведуправления, – рассказала она и добавила тихим голосом: – Он сказал, что они там расследуют, как он назвал, слухи о том, не мог ли папа присвоить деньги, и поэтому ему нужно выяснить, не остались ли после папы какие-нибудь бумаги, не говорил ли он мне что-нибудь. Может, оставил коды к счетам. В общем, все, что может быть связано с этим делом.

– А ты сказала ему, чтобы они не совались со своими ослиными мордами, а?

– Я сказала ему, что произошла какая-то ужасная ошибка, спросила, ну ты знаешь, какие у них есть доказательства, и все такое прочее. А парень сказал что-то невразумительное, что они опять будут спрашивать меня, пока же они будут уточнять, что мог отец сообщить мне. А потом он сказал…

Тут ее голос сорвался, и она прикрыла глаза ладонью.

– Ну, давай дальше, Молли.

– Он сказал, что присвоение денег, по всей вероятности, как-то связано с убийством отца. Еще он знал про фотографию… – она опять прикрыла глаза ладонью.

– Он сказал, что из ЦРУ сильно жмут, чтобы все эти домыслы и слухи выпустить на свободу, сообщить газетам и телевидению. Я ответила, что они не могут так поступить, все это вранье погубит репутацию отца. А он сказал: «Мы тоже не хотели бы так делать, мисс Синклер, все, что нам нужно, – это ваше содействие».

– Ой, Боже мой, – только и смог я вымолвить.

– Это все имеет какое-то отношение к Корпорации, а, Бен? С тем, что ты там собираешься делать вместе с Алексом Траслоу?

– Да, – наконец решился я. – Да, думаю, что имеет.

 

17

На следующий день ни свет ни заря – и в самом деле, должно быть, очень рано, так как Молли еще не вставала, – я продрал глаза, оглядел по привычке комнату и увидел, что на радиочасах со светящимся циферблатом еще нет и шести.

Рядом спала Молли, свернувшись калачиком и подложив ладони под груди. Мне всегда нравилось смотреть, как она спит: по-детски беззащитная, волосы спутаны, макияж стерт. Спит она более глубоко, нежели я. Временами мне кажется, что от сна она получает большее удовольствие, чем от секса. Но и просыпается зато посвежевшей, веселой и бодрой, будто только что вернулась из краткосрочного отпуска, где чудесно отдохнула. Я же отхожу от сна в подавленном состоянии, оцепеневшим и раздраженным.

Я встал с постели и по холодному паркетному полу прошел в уборную, стараясь не шуметь, чтобы не разбудить ее. Но ее не так-то просто оторвать от сновидений. Затем я вернулся к постели и присел рядом с ней на краешек, склонив голову над ее головой, надеясь «подслушать» что-нибудь из ее грез. Но рассказать, что из этого вышло, вряд ли удалось бы. Ничего связного я не уловил, никаких, даже отдельных, кусочков мыслей не «услышал», как «слышал» их вчера.

Я разобрал только отдельные звуки вроде музыкальных тонов, которые вовсе не походили на речь на каком-либо знакомом мне языке. Впечатление было такое, будто я крутил маховичок настройки радиоприемника в каком-то иностранном государстве. И вдруг послышался довольно отчетливо набор каких-то слов. «Компьютер», разобрал я, затем какое-то слово, похожее на лису, и «монитор» и, наконец, внезапно – «Бен», ну, а потом опять пошли бессмысленные музыкальные звуки.

И тут Молли вдруг проснулась. Почувствовала ли она мое дыхание на своем лице? Медленно открыв широко глаза, она в недоумении уставилась на меня и резко приподнялась.

– Бен, что случилось? – встревоженно спросила она.

– Ничего.

– А сколько сейчас времени? Семь?

– Да всего шесть.

Я немного поколебался в раздумье, а потом все же решился:

– Я хочу поговорить с тобой.

– А я хочу спать, – заныла она и закрыла глаза. – Потом поговорим.

Перекатившись на другую сторону постели, она вцепилась в подушку.

Я слегка коснулся ее плеча:

– Молли, милая моя. Мы должны поговорить.

Не раскрывая глаз, она пробормотала:

– Ну валяй, говори.

Я опять коснулся ее плеча, на этот раз она открыла глаза и, спросив: «Что такое?», – медленно поднялась и села на кровати.

Обойдя кругом постель, я подошел к ней, и она подвинулась, освобождая мне место.

– Молли, – начал было я и запнулся.

Как бы сказать ей? Как объяснить такое, чего и сам толком не понимаешь?

– Ну?

– Мол, мне это и в самом деле трудно объяснить. Думаю, тебе лучше сейчас просто послушать. Знаю, что ты даже не поверишь, я бы наверняка и сам не поверил – но пока только выслушай. Хорошо?

Она с подозрением бросила на меня взгляд:

– Это что, имеет какое-то отношение к тому парню в больнице?

– Ну пожалуйста, просто послушай. Видишь ли, тот человек из ЦРУ по-хитрому подъехал ко мне и упросил пройти проверку на магнитно-резонансном детекторе лжи.

– Ну и что? Зачем ты это говоришь?

– Думаю, что детектор что-то сделал со мной… с моими мозгами.

Глаза у нее от беспокойства широко раскрылись, затем поползли вверх брови:

– Что произошло, Бен?

– Ничего. Послушай меня. Какая-то невероятная история, Молли. Ну веришь ли ты хоть капельку, что у некоторых людей может быть дар экстрасенса?

– Это у твоего клиента, о котором ты говорил вчера вечером? – спросила она. – Никакого клиента и не было, не так ли? – и тяжело вздохнула: – Ой, Бен.

– Послушай, Молли…

– Бен, у меня есть кое-какие знакомые, и ты сможешь посоветоваться с ними. У нас в больнице…

– Молли…

– Очень хорошие, приятные люди. Заведующий психиатрическим отделением для взрослых особенно…

– Ради Бога, Молли. Не волнуйся. Я еще не рехнулся. Со мной все в порядке. Ты же знаешь, что за последние десятилетия появилось немало исследований, в которых доказывается достаточно аргументированно, если отнестись к этому без предубеждения, что некоторые люди могут улавливать мысли других людей. Вот гляди, – продолжал я. – В феврале 1993 года на ежегодном собрании Американской ассоциации содействия наукам выступал с докладом один психолог из Корнуэлла. Его доклад запротоколирован. Он представил железные статистические выкладки, что экстрасенсорное восприятие существует, что человеческие существа и в самом деле могут читать мысли других людей. Его доклад принят для опубликования самым престижным журналом в области психологии. А председатель ученого совета факультета психологии Гарварда отозвался о его докладе как о «весьма убедительном». – Молли сидела с надутым видом, больше не глядя на меня, но я не обращал внимания на нее и настойчиво продолжал: – До недавних пор я никогда не обращал внимания на эти явления. В мире полно всяких мистификаторов и шарлатанов, а я всегда считал таких людей недалекими, если не сказать хуже. – Теперь я стал запинаться, нести всякую чепуху, отчаянно пытаясь говорить рационально, обоснованно и, по-возможности, убедительно, как обычно говорят адвокаты. – Позволь, я поясню тебе суть. Дело в том, что ЦРУ, КГБ и целый ряд других разведывательных служб в разных странах – думаю, и израильская разведка Моссад в том числе – издавна интересуются тем, как использовать в целях шпионажа тех людей, которые обладают хоть чуть-чуть «психическими» способностями – лучшего слова пока я не подобрал. Ради поисков таких людей даже разработаны широкие программы – это установленный факт, – а когда таких находят, то стремятся привлечь для целей шпионажа. Помню, когда я работал в Центральном разведуправлении, слышал всякие слухи о специальных программах. А теперь и сам я кое-что почитал об этом.

Молли медленно покачивала головой, и я не мог понять от чего: от неверия или от скорби. Она дотронулась до моей коленки и сказала:

– Бен, как ты думаешь, Алекс Траслоу имеет ко всему этому какое-то отношение?

– Выслушай меня. Когда я… – Тут я сбился и задумался. – Гм?

Тогда я поднял руку, прося ее замолчать, и попытался сперва отключиться, а затем стал внимательно прислушиваться. Конечно же, она очень расстроилась, и это отчетливо сказалось на ее мыслях.

«Розенберг, – услышал я четко голос ее мыслей. Я прикусил губу и стал слушать еще внимательнее. – Показать ему эти гребаные штучки Траслоу. Ему трудно будет вернуться обратно после общения со всеми этими шпионами, после того, что с ним произошло. Там пиши пропало. Стэн Розенберг уделит ему внимание сегодня же, если я попрошу его лично для меня…»

Тут я не вытерпел и вмешался:

– Молли, ты же ведь собираешься позвонить Стэну Розенбергу, правда? Ему ведь, не так ли?

Она с печалью во взоре посмотрела на меня:

– Это наш новый заведующий психиатрическим отделением. Я говорила тебе о нем раньше, разве не помнишь?

– Нет, Молли, нет. Никогда не говорила. Ты только думала сейчас о нем. – Она согласно кивнула головой и посмотрела отсутствующим взглядом вдаль. – Молли, ну послушай меня еще хоть секундочку. Вспомни кое о чем, припомни что-то такое, о чем я никак не смогу додуматься.

– Бен, – ответила она с вымученной улыбкой на устах.

– Вспомни… ну припомни хотя бы имя твоей учительницы в начальной школе. Вспомни, Молли.

– О'кей, – терпеливо согласилась она. Затем, закрыв глаза, будто силясь вспомнить что-то, она начала припоминать, и я отчетливо услышал ее думу: «Миссис Носито».

– Ее звали миссис Носито, не так ли?

Молли молча подтвердила, а затем раздраженно спросила:

– Что все это значит, Бен? Ты что, потешаешься надо мной?

– Послушай меня, черт бы все побрал. Со мной что-то сделали в лаборатории Росси. Как-то подправили мои мозги, что-то сотворили с ними. Мои мозги несколько свихнулись, что-то с ними сделалось. Я выскочил из их лаборатории, умея – как бы тебе объяснить? – слышать, читать или как-то еще улавливать мысли других людей. Конечно, не все время и не все мысли. Только те, которые приходят в голову людям в состоянии гнева, страха или возбуждения, – но я так или иначе улавливаю их. Очевидно, кто-то открыл, что очень мощная магнитно-резонансная машина может влиять на мозги и подправлять их, или, по меньшей мере, мозги отдельных людей…

«Пять-пять-пять-ноль-семь-два-ноль. Когда он уйдет в ванную или поднимется наверх, я позвоню Морин. Она решит, что делать…»

– Молли. Послушай. Ты же ведь собираешься позвонить какой-то Морин. Номер телефона 555-07-20. – Она тупо уставилась на меня. – Не могу я объяснить, как это происходит, Молли. Ну не знаю, и все тут. Поверь мне, Молли.

Она по-прежнему не отводила от меня непонимающего взгляда, глаза ее застилали слезы, рот приоткрылся от удивления.

– Как это у тебя получается? – только и смогла прошептать она.

О-о, слава тебе Господи! Слава Богу! Она заговорила здраво.

– Молли! Подумай кое о чем – о том, о чем я, возможно, даже пока не знаю. Ну пожалуйста.

Она подогнула ноги к груди, обняла колени и крепко задумалась. И я услышал ее мысль:

«Троллоп. Никогда не читала его „Башни Барчестра“. Хотелось бы мне почитать в свободное время. В следующий отпуск…»

– Ты думаешь о том, что никогда не читала книгу Троллопа «Башни Барчестра», – очень внятно сказал я.

Молли медленно, но едва слышно вздохнула:

– О-о, нет, нет… О-о, нет, – повторила она, и я просто-напросто обалдел, увидев ее лицо не то чтобы изумленное, но безмерно испуганное: – О-о, Бен, нет, не может быть, пожалуйста, не надо!

* * *

Она подергала себя туда-сюда за подбородок, как бы непроизвольно, в глубоком раздумье. Потом встала с постели и зашагала взад-вперед.

– Ну а ты согласен показаться кому-нибудь из моей больницы? – спросила она. – К примеру, невропатологу, которому мы могли бы рассказать все, как было?

Я долго думал, как быть, и наконец сказал:

– Нет, не думаю, что стоит.

– Почему же нет?

– Да кто мне поверит?

– Ну если ты расскажешь им все, что сказал мне, а еще лучше продемонстрируешь свои способности, то как же они не поверят тебе?

– Да, ты права. Ну и что из того? Что это нам даст?

Она в отчаянии ударила рукой об руку, а потом, подбоченясь, спросила:

– Как все это случилось? – голос ее звенел на пределе. – Как это могло произойти?

– Молли, – сказал я, поворачиваясь, чтобы посмотреть на нее, а она в этот момент вертела в руках какую-то морскую раковину, взятую с туалетного столика. – Что случилось, то случилось. Никто не скажет мне того, о чем я сам не знаю.

Молли внимательно посмотрела на меня:

– Ну а что известно Алексу Траслоу, ты знаешь?

– Что? Насчет меня? Может, ничего. Я не дал Росси вообще ничего узнать – ну, по крайней мере, я так думаю…

– А ты говорил с Алексом насчет этого?

– Да нет еще.

– А почему?

– Да… не знаю.

– Позвони ему сейчас же.

– Он в Кемп-Дэвиде. – Молли как-то насмешливо посмотрела на меня. – Он там разговаривает с самим президентом, – пояснил я.

– Выпрашивает диктаторские полномочия? Понимаю, ну а Биллу Стирнсу ты говорил?

– Да нет, не говорил.

– А почему не говорил? – спросила она, подумав.

– Что ты имеешь в виду под словом «почему»?

– Я имею в виду, что ты боишься чего-то?

– Молли, ну не нужно. Дальше…

– Нет, Бен, подумай еще разок.

Она обошла кровать и присела около меня, водя пальцем по раковине.

– Компанию «Траслоу ассошиейтс» наняли, чтобы разыскивать пропавшие денежки; работа, как я понимаю, сверхсекретная, поэтому к тебе подослали какого-то парня из ЦРУ, ну а он под видом проверки на детекторе лжи пропустил тебя через эту чертову штуку – супердетектор лжи, как тебе объяснили. Может, он таковым и является, не знаю. Тогда все о'кей. А может, этот же сверхмощный имиджер еще воздействует – назовем это побочным эффектом – и на человеческие мозги или на какие-то его отдельные участки? И они знают об этом? И таким образом вызывают у людей способность прослушивать волны, излучаемые мозгом других? Я хочу узнать, как ты догадался, что им известно, что с тобой стало или что может с тобой статься?

– Видишь ли, после того, как с нами вчера это случилось – с тобой в больнице, когда на тебя наехал тот парень, и со мной, – как можно думать иначе?

– Послушай, Бен, – сказала она приглушенно, немного подумав.

– Ну?

Она повернулась ко мне и почти вплотную приблизила свое озабоченное лицо к моему лицу.

– А когда мы… занимались любовью вчера. Ну там, на кухне.

Я как-то сразу почувствовал себя виноватым и пришибленным.

– А-а-а, гм-м?

– Ты это… делал, не так ли?

– Делал…

– Читал мои мысли, я же знаю, – в голосе ее послышалось раздражение.

Я натянуто улыбнулся.

– А тебя что волнует…

– Бен, не крути.

– Мне с тобой не надо никаких способностей экстрасенса, – начал я с притворной игривостью.

Молли резко отдернулась от моего лица.

– Читал, читал мои мысли, я же вижу! – теперь она по-настоящему рассвирепела. – Ты же подслушивал мои мысли, наглец, мои фантазии, правда ведь?

Но прежде, чем я открыл рот, чтобы сказать «да», она взорвалась:

– Подонок!

Затем она поднялась с постели, уперла руки в бока и, прямо глядя мне в лицо, выпалила:

– Ну ты, сукин сын! Не смей больше никогда проделывать со мной такие фокусы!

 

18

Полагаю, что реакцию Молли понять вполне можно. Если знаешь, что твои сокровенные мысли стали известны кому-то и их можно подслушивать, то при этом невольно испытываешь какое-то чувство гадливости и стыда.

Да, я и Молли, оба, испытали наивысшее в своей жизни сексуальное блаженство, а теперь, это, должно быть, кажется ей низким, подлым, нечестным. Но почему? Если порассуждать, то мой новый дар позволил мне узнать нечто такое, что в обычных условиях я никак не смог бы узнать, и, таким образом, не смог бы удовлетворить ее затаенное желание.

Верно ведь?

Человеком разумным делает нас одно обстоятельство – наша способность не делиться своими мыслями с другими людьми. Я хочу сказать, что человек сам решает, какие мысли он может открыть другим, а какие сохранить в тайне. И вот я, умник, взял да и перешел запретную грань. Когда час спустя мы с Молли расставались, она поцеловала меня на прощание подчеркнуто холодно и отчужденно. И разве можно обвинять ее в холодности после всей той гадости, что ей довелось узнать про меня?

Думаю, в глубине души у меня таилась надежда, что утром я проснусь и обнаружу, что мне все приснилось в страшном сне, что я опять отправлюсь на свою спокойную и безопасную работу в качестве адвоката по правам интеллектуальной собственности и заверчусь, как водится, по всяким там летучкам и совещаниям.

Может, мои надежды покажутся вам несколько странными, ведь, в конце концов, способность читать мысли других – это неистощимая фантазия или мечта многих и многих из нас. На свете есть даже чокнутые, которые покупают книги или видеокассеты, в которых рассказывается, как стать экстрасенсом. По сути, не открою секрета, если скажу, что каждый из нас хоть раз в жизни испытал жгучее желание обрести такой дар.

Но не надо желать этого дара. Поверьте мне на слово.

* * *

Итак, я пришел к себе в контору и, поболтав о том о сем с Дарлен, прикрыв плотно дверь, позвонил моему брокеру Джону Матера из «Шерсона». Как-то я перевел со своего банковского счета несколько тысяч долларов в эту брокерскую компанию. Эти деньги, да еще кое-какие ценности (главным образом привилегированные акции с высокими дивидендами) составляли вполне приличную сумму, чтобы заключить биржевую сделку. По сути дела, я пустил в оборот и деньги, которые Билл Стирнс ссудил мне, чтобы спасти меня от банкротства, нищеты и разорения.

В конце концов, дело-то выгорало верное.

– Джон, – сказал я после обмена любезностями, – почем идут акции «Бикон траст»?

Джон, грубоватый, открытый мужлан, ответил без раздумий:

– Нипочем. Задарма. Их спускают любому дурню, проявившему к ним интерес. Какого черта тебе понадобилось это дерьмо собачье, Бен?

– Ну а сколько просят за акции?

Слышно было, как Джон протяжно и горестно вздохнул. Затем защелкал компьютерный пульт и наконец он ответил:

– Одиннадцать с половиной просят, за одиннадцать отдают.

– Ну-ка подсчитай, – предложил я. – За тридцать тысяч баксов сколько же я получу акций… что, что?..

– Ты что, тронулся? Не будь идиотом.

– Джон, давай покупай.

– Мне не позволительно давать тебе советы, – ответил Джон, – но почему бы тебе еще разок все не обдумать и не позвонить мне снова, когда очухаешься.

Несмотря на его бешеное сопротивление и протесты, я все же поручил ему приобрести две тысячи восемьсот акций «Бикон траст» по одиннадцать с четвертью максимум. Через десять минут он перезвонил снова и сообщил, что отныне я «гордый владелец» двух тысяч восьмисот акций «Бикон траста», купленных по одиннадцать долларов за штуку, а напоследок все же не удержался и обозвал меня дубиной стоеросовой.

Я улыбнулся сам себе, а затем, собравшись с духом, стал было набирать номер Траслоу, но тут вдруг вспомнил, что он собирался уехать в Кемп-Дэвид, и сразу же запаниковал. Мне было настоятельно необходимо повидать его и выяснить, намеренно ли меня наделили новым даром и знал ли он об этом…

Но как теперь найти его?

Перво-наперво я позвонил в «Траслоу ассошиейтс», а там его секретарша ответила, что он уехал в город и связаться с ним никак нельзя. Да, сказала она, я знаю, кто вы такой, знаю, что вы его близкий друг, но понятия не имею, как поймать его.

Тогда я позвонил ему домой на Луизбург-сквэр. Женский голос ответил (по-видимому, экономка), что мистера Траслоу в городе нет, он в Вашингтоне, я полагаю, а миссис Траслоу находится в Нью-Гэмпшире. Она дала мне телефон, и я наконец-то связался с Маргарет Траслоу. Первым делом я поздравил ее с назначением Алекса, а затем сказал, что мне позарез нужно как-то связаться с ним незамедлительно.

Секунду-другую она колебалась, а потом спросила:

– Бен, а подождать не можете?

– Очень срочное дело, – ответил я.

– А его секретарша? Может, она как-нибудь поможет вам?

– Мне нужно поговорить только с Алексом, – настаивал я. – И немедленно.

– Бен, вы же знаете, что он в Мэриленде, в Кемп-Дэвиде, – мягко увещевала она меня. – Ну не знаю я, как связаться с ним, к тому же чувствую, что беспокоить его сейчас не стоит.

– Но можно же все-таки как-то связаться с ним. К тому же, думаю, он не будет против, чтобы я побеспокоил его. Если он сейчас с президентом или еще где-то, ну что же – прекрасно. Но если не…

Наконец, с некоторым раздражением, она все же согласилась позвонить в Белый дом тому чиновнику, который передавал приглашение Алексу, и спросить, нельзя ли связаться с мужем. Она согласилась также передать мою просьбу, что если Траслоу будет все же звонить мне, то только с помощью скремблера.

* * *

На регулярных летучках адвокатов нашей фирмы царила такая же скука, что и на совещаниях всех других компаний, за исключением разве телевизионных развлекательных передач «Закон в Лос-Анджелесе». Мы заседали регулярно, раз в неделю, по пятницам. Заседать начинали в десять утра и обсуждали те вопросы, которые приходили в голову Биллу Стирнсу.

Вот и на этот раз, попивая кофеек с весьма недурными слойками из соседней булочной, мы рассматривали целый ряд вопросов, предложенных Биллом. Тут был и самый скучный пункт – сколько новых компаньонов следует принять на работу в следующем году (решили, что шесть), и довольно сенсационный – стоит ли нам брать на себя защиту интересов одного известного главаря преступной шайки с бостонского дна – нет, не так – якобы главаря, который, как оказалось, являлся братом одного из самых влиятельных в стране политических деятелей и которого государственная лотерейная комиссия обвиняла в каких-то махинациях (решили, что не стоит).

Я сидел и слушал, но мысли мои витали в облаках. Даже если бы на летучке обсуждался вопрос, непосредственно касавшийся меня, скажем, какая-нибудь гигантская продовольственная корпорация предъявляла бы иск другой такой же огромной компании, что та, дескать, стянула у нее рецепт приготовления какого-то вонючего жира, а мне поручили бы вести это дело, то все равно я не смог бы уследить за ходом развернувшейся дискуссии.

Чувствовал я себя явно не в своей тарелке, довольно неловко и шатко, будто меня внезапно раздели догола в самый неподходящий момент. А тут еще Билл Стирнс, восседавший на председательском месте за длинным, похожим на гроб столом, бросал на меня подозрительно долгие взгляды. Может, у меня началась мания преследования? А может, он и в самом деле все знает?

Нет, быть того не может: откуда ему знать?

Тогда я попытался настроиться на ход мыслей своих коллег, пока они сидели, зевая или рисуя чертиков на бумаге, или выступали со своими соображениями, но на этот раз у меня ничего не получалось. Возбужденных, раздраженных, злых коллег оказалось так много, что их мысли слились у меня в ушах в один непрестанный гул, в нескончаемую какофонию, в которой я не мог выделить чью-то отдельную мысль. Да, я мог различить кое-какие оттенки – например, разный тембр, отличающий мысль от обычного голоса. Но эти оттенки трудно было уловить, а временами они вообще сливались в один гул, и я просто-напросто терялся и напрасно ломал себе голову.

И все-таки удержаться от попыток услышать чью-нибудь мысль я не мог. Так, на короткое время мне удалось услышать мысли Тодда Ричлина, нашего финансового ловкача, который говорил что-то об активах, пассивах и поступлениях, а сам в это время исступленно и раздраженно думал: «Вот Стирнс удивленно поднял брови, к чему бы это? А Кинней все порывается вскочить и сбить меня с толку, осел эдакий».

Тут началась словесная перепалка между Торном и Квигли, выскочившими с предложениями нанять приходящего преподавателя, чтобы тот научил наших безграмотных сотрудников правильно писать и говорить, ну и, естественно, появились мысли на этот счет. В результате возник кошмарный гомон, отчего я окончательно почти лишился рассудка.

И все это время, когда бы я ни глянул на председательское место за столом, Билл Стирнс не сводил с меня глаз.

Наконец, ход совещания резко ускорился, а это верный признак того, что до конца осталось не более получаса. Ричлин и Кинней совсем зациклились в гладиаторской схватке по поводу тяжбы крупной бостонской фирмы в сфере развлечений, дело которой вел Кинней, а я все еще пытался вытряхнуть из головы непрерывное бормотание голосов и тут вдруг услышал, что Стирнс объявил перерыв, и увидел, как он быстро поднялся с места и пошел из конференц-зала.

Я вскочил и вприпрыжку побежал за ним, но он быстрым шагом покидал зал.

– Билл, – громко позвал я.

Он обернулся, взглянул на меня холодными глазами и, ничего не сказав, продолжал быстро идти. Мне даже показалось, что он нарочно удирает от меня. Исчез общительный Билли Стирнс, а в его обличье появился другой Билл – строгий, настроенный решительно и вместе с тем какой-то встревоженный. Да он что, тоже все знает?

– Извини, Бен, я сейчас не могу говорить с тобой, – отрубил он каким-то странным, не терпящим возражений голосом, какого я раньше никогда у него не слышал.

* * *

Я вернулся в свой кабинет, посидел там несколько минут, и вдруг раздался телефонный звонок – звонил Александр Траслоу.

– Черт возьми, Бен, у тебя что-то срочное? – послышался его голос, странно и непривычно ровно искаженный скремблером.

– Да, Алекс, очень срочное, – ответил я. – Этот канал не прослушивается?

– Да нет же. Думаю, ты радуешься, что я принес с собой это устройство.

– Надеюсь, мне не пришлось отрывать вас от разговора с президентом или еще от чего-то важного.

– Да конечно, нет. Он советуется с двумя-тремя своими министрами, как быть с германским кризисом, так что я сижу тут и загораю. Ну что там у тебя?

Я кратко рассказал ему, что со мной произошло в той «научно-исследовательской лаборатории» и осторожненько намекнул насчет своих вновь приобретенных способностей.

Последовало долгое-предолгое молчание, паузе, казалось, конца-края не будет. Может, он подумал, что я совсем умом тронулся? Может, он даже трубку повесил?

Когда же Алекс начал, наконец, говорить, то перешел почти на шепот.

– Проект «Оракул», – выдохнул он.

– Что?

– Боже мой, я слышал всякие сказки, но чтобы наяву…

– Вы что-то знаете?

– Знает все Господь Бог, Бен. Я же знаю только, что этот малый Росси тоже подключен к этому проекту. Я думал… черт возьми… я слышал, что у них кое-что получилось, что сработало с кем-то там. Но, как мне говорили, в конце концов, Стэн Тернер давным-давно прихлопнул этот проект. Выходит, что все-таки не прикрыл его до конца. Мне, вроде бы, говорили, что у Росси не все идет гладко.

– Так вам не докладывали?

– Да кто мне станет докладывать? Мне сообщили лишь, что проводилась обычная проверка. Теперь ты, надеюсь, понимаешь, что я имел в виду, когда упомянул о необходимости пропустить тебя через процедуру проверки. ЦРУ ведь никто не контролирует. Ни черта не знаю, кому можно доверять здесь…

– Алекс, – перебил я. – Я намерен полностью порвать всякие отношения с вашей фирмой.

– Ты что, Бен, твердо настроился? – сразу же запротестовал Траслоу.

– Извините, но ради своей безопасности, безопасности Молли… и вашей… я собираюсь на время залечь на дно. Исчезнуть. Порвать всякие контакты с вами и с любым из ЦРУ.

– Бен, послушай. На мне лежит ответственность… это я ведь в первую очередь вовлек тебя в эту заварушку. Что бы ты там ни решил сделать, твое решение для меня свято. Я просто раздваиваюсь: мне хочется, чтобы ты надавил, и интересно посмотреть, что этим бравым ребятам из ЦРУ нужно от тебя. А в то же время хочется уберечь тебя и спрятать где-нибудь за городом, чтобы ты там отсиделся. Даже не знаю, что тебе и посоветовать.

– Не знаю, что за чертовщина приключилась со мной. До сих пор не могу постичь этого и не знаю даже, смогу ли понять когда-нибудь. Но…

– Не имею я права советовать тебе, что делать. Решай сам. Может, хочешь переговорить с Росси, выпытать у него, чего ему нужно от нас? А вдруг он опасен? А может, просто перестарался? Принимай сам решение, Бен. Вот и все, что я могу тебе посоветовать.

– Ну что же, спасибо и на этом, – ответил я. – Я все хорошенько обдумаю.

– Ну а пока, может, я могу чем-нибудь быть полезен?

– Да ничего не надо, Алекс. Пока нет никого, кто бы мог мне помочь.

Не успел я повесить трубку, как раздался другой звонок.

– Звонит какой-то Чарльз Росси, – доложила по переговорнику Дарлен.

Я поднял трубку и спросил:

– Росси?

– Мистер Эллисон, я звоню, чтобы пригласить вас прийти как можно поскорее и…

– Ну уж нет, – резко ответил я. – С ЦРУ я ни о чем не договаривался. Уславливался я обо всем с Алексом Траслоу, да и с ним все договоренности с этой минуты аннулированы.

– Нет-нет, не кладите трубку, подождите минутку!

Но я уже бросил ее.

 

19

Джон Матера, мой брокер с фондовой биржи, так удивился, что насилу смог выдавить из себя:

– Черт побери, ты слышал?

Мы разговаривали по телефонной линии биржи, где записываются все переговоры, поэтому я ответил тоном, будто знать ничего не знаю:

– Чего слышал?

– Ну этот… «Бикон»… что произошло с ним… его приобрела Саксонская корпорация…

– Какой ужас, – вскричал я, притворяясь взволнованным. – А как это скажется на акциях?

– Скажется? Уже сказалось. Они подскочили на целых тридцать вонючих пунктов. У тебя, Бен… да ты же увеличил втрое свои денежки, а день ведь еще не кончился. Ты уже загреб побольше шестидесяти тысяч, что очень даже недурственно за пару часиков работы.

– Продавай акции, Джон.

– Да на кой черт?..

– Продавай, Джон. И немедля.

По некоторым причинам я отнюдь не радовался привалившему богатству, наоборот, ощутил, как меня охватила волна необъяснимого тупого страха. Все случившееся со мной за прошедшие несколько часов я мог как-то оправдать игрой своего воображения, как некое ужасное заблуждение. Но в данном случае я исхитрился прочитать мысли человека, следовательно, узнал его внутреннюю информацию, и вот – конкретный результат моего подленького действия.

Причем моим новым свойством мог воспользоваться и кто-то другой, внимательно за мной наблюдавший. Я понимал, что серьезно рискую, так как Комиссия по контролю за ценными бумагами не дремлет и вполне сможет усмотреть что-то нечестное в моем быстром обогащении. Но я сильно нуждался в деньгах и поэтому позволил себе воспользоваться своим даром.

Я быстренько дал указания Джону, как поступить с деньгами, на какой счет их перевести, а потом позвонил Эдмунду Муру в Вашингтон.

* * *

В трубке долго раздавались длинные гудки – автоответчика Мур не признавал и всегда считал подобные хитроумные штучки бестактными. Я уж было собирался положить трубку, но тут в ней прорезался чей-то мужской голос.

– Да?

Голос явно не Эда, говорит какой-то молодой мужчина, да еще начальственным тоном.

– Позовите, пожалуйста, Эда Мура, – попросил я.

– А кто говорит?

– Его приятель.

– А как зовут этого приятеля?

– Не ваше дело. Позовите тогда Елену.

Из глубины комнаты доносились рыдания женщины, то усиливающиеся, то затихающие.

– Кто там меня спрашивает? – послышался откуда-то издалека ее ломающийся голос.

– Извините меня, сэр, но она не может подойти к телефону, – объяснил мужчина.

Женщина зарыдала еще сильнее, а потом я разобрал и слова:

– О Господи Боже мой! Деточка моя, детка…

Тут раздались судорожные мучительные всхлипывания.

– Что за чертовщина там происходит? – не сдержавшись, закричал я в трубку.

Человек на том конце провода прикрыл трубку рукой, посоветовался с кем-то, а потом ответил:

– Мистер Мур скончался. Его нашла мертвым супруга всего несколько минут назад. Самоубийство. Извините меня. Это все, что я могу сказать.

* * *

Меня как обухом по голове хватило, я не мог вымолвить ни слова.

Эд Мур… самоубийство? Мой дорогой друг и учитель, такой тщедушный, взбалмошный и вместе с тем столь сердечный старикан. Я был шокирован, потрясен столь основательно, что даже слез у меня не было.

Быть того не может.

Самоубийство? Он упоминал что-то смутно о нависшей над ним угрозе и об опасениях за свою жизнь. Да, конечно же, нет тут никакого самоубийства. Но все же, когда мы с ним говорили, он показался мне каким-то расстроенным, немного сбитым с толку.

Эдмунд Мур мертв.

Нет, это наверняка не самоубийство.

Я позвонил в Массачусетскую больницу и попросил подозвать Молли, ибо верил в ее здравомыслие, полагался на ее советы, в чем, собственно, и нуждался сейчас, как никогда прежде.

* * *

Было от чего перепугаться не на шутку. Молодым разведчикам, только что поступившим на секретную службу, присуще свойство подавлять в себе чувство страха и сводить его на нет, ибо они считают, что тем самым проявляют силу воли и способность управлять собой. Но опытные ветераны хорошо знают, что страх может оказаться их самым надежным и ценным союзником. Поэтому следует всегда прислушиваться к своему врожденному чутью и полагаться на него.

И вот теперь моя интуиция подсказывала, что мой нежданно-негаданно приобретенный дар поставил меня и Молли перед очень серьезной угрозой.

Молли долго искали по всей больнице, наконец, дежурный телефонист прокуренным голосом сказал:

– Извините, сэр, ее телефон не отвечает. Может, мне соединить вас с кем-нибудь из отделения интенсивной терапии?

– Да, пожалуйста.

К телефону подошла какая-то женщина и ответила с испанским акцептом:

– Извините, мистер Эллисон, но она уже ушла.

– Куда же?

– Домой. Минут десять назад.

– Как это?

– Она ушла как-то сразу. Сказала, что ей нужно срочно уйти, что-то связанное с вами. Я была уверена, что вы в курсе дела.

Положив трубку, я кинулся к лифту. Сердце у меня неистово забилось.

* * *

Дождь лил, как из ведра, потоки воды хлестали под напором шквального ветра. Над головой низко нависли свинцовые тучи, перемежаясь с желтоватыми просветами. Мимо пробегали люди в непромокаемых макинтошах и дождевиках, порывы ветра выворачивали у них черные зонтики.

Пока я бежал от такси до парадной двери, успел промокнуть до нитки. Уже смеркалось, но в доме нигде не горел свет. Странно как-то.

Я буквально влетел в переднюю. Почему она пришла домой? Ведь она должна дежурить в больнице всю ночь напролет.

Первое, что мне бросилось в глаза, – выключенная охранная сигнализация. Означает ли это, что она уже дома? Молли ушла утром после меня, а она всегда такая аккуратная, даже, может быть, чересчур, и никогда не забывала включать сигнализацию, хотя в доме не было ничего ценного, на что можно позариться и стащить.

Отпирая дверь из передней в комнаты, я заметил и вторую необычную вещь: кейс Молли, стоящий тут же, – она никогда не расставалась с ним, куда бы ни шла.

Значит, она должна быть дома.

Я включил свет и тихонько поднялся по лестнице к спальне. Свет там тоже не горел, Молли не было. Тогда я быстро поднялся по лестнице к другой комнате, которую она приспособила под свой кабинет, несмотря на царящий в нем из-за ремонта беспорядок.

Никого нет.

Тогда я позвал:

– Молли?

Никакого ответа.

В крови у меня резко подскочило количество адреналина, в голове завертелись всякие мысли.

Если ее здесь нет, тогда, может, она задержалась в пути? А если так, то кто и зачем вызвал ее домой? И почему она даже не позвонила мне?

– Молли? – снова позвал я немного погромче.

Кругом тишина.

Тогда я быстро помчался вниз, по пути включая повсюду свет. Нет ее нигде – ни в гостиной, ни на кухне.

– Молли? – еще раз позвал я, на этот раз в полный голос.

Во всем доме царила гробовая тишина.

И тут зазвенел телефонный звонок, от чего я даже вздрогнул.

Быстро подскочив к телефону и сняв трубку, я крикнул:

– Молли?

Но это оказалась не она. Чей-то незнакомый мужской голос произнес:

– Мистер Эллисон?

Голос с акцентом, но каким?

– Да, я.

– Нам нужно поговорить. Дело срочное.

– Что вы с ней сделали, мать вашу так, – взорвался я. – Что вы…

– Пожалуйста, не кипятитесь, мистер Эллисон. Разговор не телефонный и не у вас дома.

Я глубоко и медленно задышал, стараясь успокоить бешено стучавшее сердце.

– Кто это говорит?

– Встретимся на улице и прямо сейчас. Дело касается безопасности вас обоих. Ну и всех нас.

– Где же, черт бы вас побрал… – начал я было говорить.

– Вам все объяснят, – снова стал успокаивать меня незнакомец. – Мы поговорим…

– Нет! – решительно возразил я. – Я хочу знать немедленно!

– Послушайте, – зашептал в трубку вкрадчивый голос. – В самом конце вашего квартала стоит такси. В нем сидит ваша жена и ждет вас. Вы выйдете из дома, повернете налево и пойдете по…

Но я даже не стал слушать до конца. Швырнув на пол телефонную трубку, я резко повернулся и вихрем помчался к парадной двери дома.

 

20

На улице было темно, пустынно и скользко от воды. Моросил мелкий-мелкий дождь.

И вот в конце квартала, ярдах в ста, показалось стоящее желтое такси. «А почему в конце квартала? Почему именно там?» – задавался я вопросом.

Я припустился бежать и, приблизившись, разглядел на заднем сиденье машины силуэт женской головы. Она не двигалась.

«Молли это или не она? На таком расстоянии сказать с уверенностью нельзя, но ведь она же должна быть там? Зачем она там? – думал я на бегу. – Что случилось?»

Что-то заставило меня инстинктивно замедлить бег, и я молниеносно оглянулся по сторонам.

Что там такое?

Что-то не так. Появилось слишком много прохожих в это позднее время, да еще под дождем. Идут они как-то необычно, слишком медленно. Люди под дождем стараются ускорить шаг…

А может, меня просто обуяла чрезмерная подозрительность?

Да конечно же, прохожие как прохожие, идут своим путем.

И тут на какое-то мгновение, на сотую долю секунды, я перехватил взгляд одного из прохожих – высокого сухопарого мужчины в черном или темно-синем дождевике и в темной вязаной шапочке с козырьком. Он явно следил за мной. Наши глаза встретились на долю секунды.

Лицо у него было неестественно бледным, будто совершенно обесцвеченным. Губы тонкие и бескровные, как и лицо. Под глазами глубокие желтоватые круги. Выбивающиеся из-под шапочки волосы тоже очень светлые и зачесаны назад.

Он моментально отвел взгляд, притворившись, будто посмотрел на меня нечаянно.

Почти альбинос, сказала тогда Молли. Тот самый человек, который «приставал» к ней в больнице, выпытывая, а не говорил ли ей Харрисон Синклер что-нибудь про счета и деньги.

Теперь все предстало в ином свете. Телефонный звонок, силуэт Молли в такси – все это определенно предвещало угрозу, а за время своей службы в ЦРУ я научился чуять опасность, мгновенно оценивать обстановку… и опять я перехватил чей-то взгляд, тусклый блеск чего-то такого – металлического? – в свете уличного фонаря через дорогу.

Затем послышался слабый шуршащий звук, будто от трения материи об материю или об кожу. На фоне обычного уличного шума я явственно различил знакомый звук – так шуршит кобура, когда из нее вытаскивают оружие, может ли быть такое?

Тут же раздался гортанный мужской возглас: «Ложись!» – я мгновенно распластался на тротуаре.

Внезапно уличную тишину расколола пугающая какофония звуков – какое-то адское смешение выстрелов и выкриков… негромкие выстрелы из автоматов, снабженных глушителями, противный визг пуль, отскакивающих рикошетом от капотов впереди стоящих автомашин. Где-то раздался скрежущий звук тормозов и одновременно звон разбивающегося вдребезги лобового стекла. Кое-где начали биться и оконные стекла – наверное, от шальных пуль.

Я привстал на четвереньки, пытаясь определить, откуда стреляют, и так, на четвереньках, быстро пополз в сторону, а мысли в голове скакали галопом. Где стреляют? Догадаться точно нельзя…

С другой стороны улицы? Слева? Да, вроде слева, со стороны… точно, из такси!

Ко мне бежала темная фигура, раздался еще один предостерегающий крик, разобрать, что кричат, нельзя, но я на всякий случай опять распластался на тротуаре, и тут же мгновенно прошлась еще одна автоматная очередь. На этот раз пули просвистели в опасной близости. Что-то больно ужалило меня в щеку и лоб, чиркнуло по челюсти и вонзилось в ляжку. И только я прополз мимо какой-то автомашины, как у нее вдребезги разлетелось переднее стекло.

Я угодил в западню: преследующий меня человек неотступно приближался, а оружия у меня не было. Не помня себя, я нырнул под стоявшую рядом машину, а следом раздалась еще одна очередь из бесшумного автомата, чей-то дикий предсмертный вопль, визг тормозов, и… все смолкло.

Могильная тишина.

Из-под колес автомашины я сразу же разглядел прямо на другой стороне улицы в свете зажженных фар распластанное неподвижное тело человека – лицо его было повернуто в сторону, затылок разможжен в кровавое месиво.

Неужели это тот самый альбинос, которого я заметил секундами раньше?

Нет, сразу видно – не он. Убитый помассивнее и поприземистее.

В полной тишине в ушах у меня все еще стоял хлесткий треск выстрелов и звон разбитого вдребезги стекла. Долго лежал я под машиной, боясь пошевелиться, ибо малейшее движение сразу выдало бы мое убежище.

А потом услышал, как меня кто-то зовет.

– Бен! – голос будто знакомый.

Вот голос приближается – он раздается из открытого окна двигающейся автомашины.

– Бен! С вами все в порядке?

Какое-то мгновение я не мог даже рта раскрыть.

– Черт побери, – услышал я опять тот же голос. – Надеюсь, его не зацепило.

– Здесь я, – наконец-то выдавил я из себя. – Тут я, тут.

 

21

Через несколько минут я, еще не придя в себя от пережитого, ехал на заднем сиденье в пуленепробиваемом белом автомобиле.

Впереди, между мною и водителем, в отдельной кабинке, отгороженной от меня толстым стеклом, сидел Чарльз Росси. В салоне автомобиля были установлены всякие электронные приспособления, столь необходимые пассажиру в пути: встроенный небольшой телевизор, кофемолка-кофеварка, даже факсовый аппарат.

– Я рад, что с вами все в порядке, – раздался металлический голос Росси, усиленный двусторонним электронным переговорным устройством. Разделявшее нас стекло оказалось звуконепроницаемым. – Нам нужно всерьез поговорить.

– Что, черт бы вас побрал, все это значит?

– Мистер Эллисон, – сказал Росси таким тоном, будто все ему уже надоело. – Ваша жизнь в опасности. И это совсем не игрушки.

Странно как-то, но страха я не ощутил. Может, еще не отошел от всего того, что только что произошло? Скажем, от шока из-за внезапного исчезновения Молли? Наоборот, я чувствовал какое-то слабое, отдаленное раздражение, уверенность, что все складывается не так, как должно… И при этом не испытывал, как ни странно, никакого гнева.

– Ну а где же Молли? – тупо поинтересовался я.

– Ей ничто не угрожает. Знайте это, – ответил с натужным вздохом по переговорнику Росси.

– Она у вас? – спросил я.

– Да, – подтвердил будто издалека Росси, – она у нас.

– Что вы с ней сделали?

– Вы ее скоро увидите, – пообещал Росси, – и поймете, что мы сделали это ради ее же безопасности. Уверяю вас.

Говорил он многообещающе, спокойно и рассудительно.

– Вы ее увидите довольно скоро. Мы ее охраняем. Вы сможете пообщаться с ней несколько часов – и все поймете.

– Ну ладно, а кто же хотел убить меня?

– Мы не знаем.

– Вы много чего не знаете, не так ли?

– Был ли это кто-то из наших или еще откуда-то, сказать об этом пока не можем.

Кто-то из наших. Из ЦРУ, что ли? А «еще откуда-то» – это из других спецслужб? В таком случае, что им известно обо мне?

Я потянулся к дверной ручке и попытался открыть дверь, но она оказалась запертой.

– И не пытайтесь, – сказал Росси. – Пожалуйста. Вы представляете слишком большую ценность для нас. Я вовсе не хочу, чтобы вас даже ранили.

Машина ехала и ехала, куда – я не знал, не соображал даже. Только теперь я стал приходить в себя.

– Меня все же зацепило, – сообщил я.

– Гм-м. Вы вроде в порядке, Бен?

– Нет, меня долбануло.

Почувствовав боль в ляжке, я расстегнул ремень и, запустив руку под трусы, вытащил из ноги иглу – маленькую черную стрелку, вокруг которой уже начала воспаляться кожа.

– Что это вы сделали? – спросил я.

– Что сделали? – не понял Росси.

Теперь я узнал, где мы ехали – по шоссе Сторроу-драйв в ряду для езды без ограничения скорости.

Они всадили мне кетамин, подумал я.

Опять послышался в динамике металлический голос Росси:

– Ну-у?

Мне нужно говорить вслух и в то же время держать свои мысли при себе.

Вкололи ли мне раствор бензодиазерина? Нет, должно быть. Похоже, что это раствор кетамин гидрохлорида, или «особый К», как его называют в быту, – сыворотка для обездвиживания животных.

В ЦРУ изредка прибегают к впрыскиванию кетамина нежелательным субъектам. Он создает так называемое «диссоциированное обезболивание», обычно проявляющееся в том, что субъект перестает воспринимать окружающую среду, к примеру, может не чувствовать боли: он как бы отрывается от реальной действительности. Или же при впрыскивании нужной дозы он может сознавать, что ему угрожает опасность, но быть при этом поразительно беспечным, на все соглашаться, хотя и будет понимать, что соглашаться ни в коем случае нельзя.

Если нужно заставить кого-то делать такое, чего он никак в обычном состоянии делать не будет, лучшего наркотика, чем кетамин, не придумать.

Я оглянулся окрест и, заметив, что приближаемся к аэропорту, как-то тупо подумал: что это они собираются делать со мной? По крайней мере, неплохо, что еще соображать мог. Да и вообще, все не так уж плохо. Опять в душе наступило какое-то раздвоение.

Одна моя часть, слабенькая и далекая, тихонько просила распахнуть дверь автомашины, выпрыгнуть и бежать, бежать… А другая – более сильная и близкая – громким голосом настоятельно убеждала, что все, дескать, идет нормально, волноваться незачем. Меня просто испытывают своеобразным путем, а испытание проводит Чарльз Росси – вот и весь сказ.

У меня они выведать ничего не смогут, ничего стоящего. Ну а если бы они намеревались меня прикончить, то уж давно бы кокнули.

Но рассуждать подобным образом об опасности – по меньшей мере глупо. Какая-то параноидальная мнительность, совершенно ненужная.

Все идет нормально, своим чередом.

Мне слышен спокойный голос Росси, находящегося от меня на расстоянии сотен миль:

– Если бы я оказался на вашем месте и со мной произошло то же самое, я испытывал бы те же чувства, что и вы. Вам кажется, что никто ничего не знает, – вы даже сами себе не верите. Временами на вас находит приподнятое настроение, и вы готовы своротить горы, а временами вас охватывает безотчетный страх.

– Я что-то никак не могу усечь, о чем это вы говорите, – ответил я, но как-то равнодушно и неубедительно, скорее машинально, не подумав.

– Всем нам было бы намного проще и лучше, если бы мы сотрудничали, а не конфликтовали.

На это я ничего не ответил. Наступила минутная пауза, а затем Росси сказал:

– Мы в состоянии охранять вас. Оказалось, что есть люди, которым стало известно о вашем участии в эксперименте.

– Эксперименте? – переспросил я. – Вы это что, имеете в виду магнитно-резонансный имиджер? Этот новый детектор лжи?

– Нам известно, что существует один шанс из тысячи, или, лучше сказать, один шанс из сотни, что имиджер оказал на вас желаемое воздействие. У нас есть веские основания считать так. Согласно вашим медицинским показателям, хранящимся в ЦРУ, у вас есть для этого необходимые данные – коэффициент умственного развития и особенно ваша эйдетическая память. Это как раз то, что нужно. Конечно, полной уверенности у нас пока нет, но есть серьезные признаки для оптимизма.

Я сидел, безучастно уставившись на сиденье автомашины, обтянутое дорогой кожей.

– Вы проявляете недостаточную бдительность, и вам это хорошо известно, – продолжал Росси. – Другой бы на вашем месте, с вашей подготовкой разведчика, да еще с вашими знаниями, был бы осмотрительнее.

Теперь все мое естество напряглось и ощутило тревожное состояние. В затылке стало неприятно покалывать. Но мой обленившийся беспечный мозг, похоже, перестал воспринимать реальность и напрочь отключился от природных инстинктов, и мне стало как-то все до лампочки.

А Росси между тем говорил:

– …И совсем не обратили внимания, что ваши домашний и служебный телефоны стали прослушиваться, на законном, между прочим, основании: по подозрению в причастности к афере фонда «Ферст коммонуэлс». А в некоторых комнатах вашего дома были вмонтированы электронные подслушивающие устройства – так что шансов у вас практически не оставалось.

Я лишь медленно покачал головой.

– Нет нужды, конечно же, говорить, что мы записывали каждое ваше слово – а вы проявляли явную беспечность, как при встрече со своим клиентом Мелом Корнстейном, так и, разумеется, во время разговоров со своей супругой. Я вовсе не собираюсь вас осуждать, потому что с вашей стороны нет никаких причин подозревать, будто что-то предпринималось. Поэтому, в конечном счете, не было причин использовать опыт, приобретенный вами на службе в разведуправлении.

Он остановился на секунду-другую, а далее слегка обеспокоенно произнес:

– Вообще-то, все не так уж и плохо. Если бы мы упустили вас из-под столь плотного наблюдения, то не смогли бы выручить в трудную минуту.

Я с трудом подавил зевок, от чего чуть не свернул себе шею.

– Алекс… – начал было я, но Росси не дал мне закончить.

– Извините нас за все это. Вы должны понять, что все делалось ради того, чтобы предохранить вас от самого себя. Когда действие кетамина прекратится, вы поймете, что иного выхода у нас не было. Мы же на вашей стороне, всерьез заинтересованы в том, чтобы с вами ничего не произошло, и просто-напросто нуждаемся в вашем сотрудничестве с нами. Поскольку вы спокойно выслушали меня, то, полагаю, начнете с нами сотрудничать. Если не захотите что-то делать, насильно заставлять вас никто не станет.

– А-а, понимаю – консультировать по правовым проблемам… изредка, – невнятно бормотал я.

– Некоторые очень хорошие люди возлагают на вас большие надежды.

– Росси… – бессвязанно бормотал я, глотая слова; губы и язык отказывались повиноваться. – Мы были… директор проекта… психологический план ЦРУ… проект «Оракул»… вас зовут…

– Вы представляете для нас слишком большую ценность, – подчеркнул Росси. – Поэтому мы не хотим, чтобы с вами что-то случилось.

– Почему вы сидите там… что вы там прячете?

– Я изолирован от вас, – объяснил Росси. – Вы же знаете золотое правило разведки. При ваших возможностях вам опасно знать слишком много, иначе вы будете представлять угрозу для всех нас. Поэтому лучше держать вас в неведении.

Наконец мы подъехали к какому-то неприметному строению в аэропорту Логан.

– Через несколько минут здесь будет военный самолет, на котором мы полетим на военно-воздушную базу Эндрюс. Скоро вам захочется поспать, вам нужно поспать.

– Зачем… – пытался я спросить, но закончить фразу не смог.

Росси долго молчал, а потом опять стал успокаивать:

– Скоро вам все объяснят. Все, все.

 

22

Помнится мне, как что-то говорил Росси там, в автомобиле, а затем вдруг я будто очнулся после тяжелого похмелья внутри какого-то пустого самолета, очень похожего на военный. По-видимому, меня внесли в него на руках, а может, и на носилках.

Летит ли со мной Росси, я не знал, во всяком случае, его нигде не было видно. Рядом сидели какие-то люди в военной форме. Охраняют, что ли, меня? Они что, думают, что я стану удирать и выпрыгивать с высоты десять тысяч футов? Они что, не знают, что я не вооружен?

Во время той уличной перестрелки в меня всадили, видимо, изрядную дозу кетамина, так как я все еще никак не мог очухаться и здраво рассуждать. Но, тем не менее, попробовал.

Итак, мы летим на военно-воздушную базу Эндрюс. Может, меня везут в штаб-квартиру ЦРУ? Не должно быть, смысла в этом нет никакого, Росси же хорошо известно, что я могу читать чужие мысли, поэтому ему, должно быть, меньше всего хочется везти меня в Лэнгли. Похоже, он знает, чего я не могу делать – улавливать исходящие от мозга волны через стекло или с расстояния нескольких футов. Об этом он сам сказал там, в автомобиле, сидя за стеклянной перегородкой.

А действует ли по-прежнему мой новый дар? Пока я не знал. Какова продолжительность его действия? Возможно, он уже исчез столь же внезапно, как и возник?

Я пошевелился на сиденье, ослабил привязные ремни и увидел, как повернули головы и насторожились мои охранники.

А была ли Молли там, в такси? Ведь Росси же говорил, что она у них, жива, здорова. А тогда почему она в такси? Да еще стоящем у тротуара? Наверняка это была приманка: просто нашли какую-то женщину, похожую на Молли, и посадили ее в такси, чтобы заманить меня. Но люди ли Росси сделали это? Или же безымянные, неизвестные «другие»? Тогда кто же эти «другие»?

Тут я с трудом выдавил из себя:

– Эй!

Один из охранников поднялся и подошел ко мне поближе, но, как я заметил, не вплотную.

– Чем могу быть полезен? – любезно осведомился он.

Это был высокий, массивный, коротко подстриженный молодой человек чуть старше двадцати лет.

Я повернулся к нему, посмотрел ему прямо в глаза и сказал:

– Меня подташнивает.

Он поднял брови, наморщил лоб и ответил:

– У меня есть инструкции…

– Меня сейчас вырвет, – заторопился я. – Я просто хочу, чтобы вы знали об этом. Так сделайте что-нибудь, что предусмотрено вашими инструкциями.

Молодой человек беспомощно оглянулся вокруг. Другой охранник фыркнул и, покачав головой, сказал:

– Извините. Может, дать вам стакан воды или еще чего-то в этом роде?

– Воды? Черт побери. Что с этой воды? Тут же должен быть сортир.

Охранник обернулся к коллеге и прошептал ему что-то. Тот ответил каким-то неуверенным жестом, а первый охранник сказал мне:

– Извини, дружище. Могу предложить только тазик.

Я попытался пожать плечами, насколько позволяли привязные ремни, и ответил:

– Давай тащи.

Он прошел куда-то вперед, в кабину, и вскоре принес нечто похожее на алюминиевый ночной горшок и поставил его у моей головы.

Тут я стал кашлять, кряхтеть и тужиться, притворяясь, будто меня тошнит, а охранник держал тазик у моего рта, причем голова его оказалась на расстоянии в полфута от моей, рот его скривился от отвращения.

– Надеюсь, тебе за это платят очень даже неплохо, – вымолвил я через силу.

Он ничего не ответил.

Тут я постарался изо всех сил напрячь свои затуманенные кетамином мозги.

«…не повредить бы ему», – расслышал я голос его мыслей.

Я улыбнулся, узнав, о чем он думает, и закашлялся снова.

«…ради чего…»

А спустя несколько секунд послышалась и целая фраза:

«…Чтобы он ни сделал, это пусть „фирма“ избирается… ничего нам не объяснили… наверное, разоблаченный шпион… вроде на него не похож… скорее похож на хренового адвокатишку».

– Я вижу, приятель, что тебя не так уж и выворачивает-то, – заметил охранник, убирая тазик.

– Полегче что-то стало, – оправдывался я. – Но ты его далеко не убирай.

Таким образом я узнал, во-первых, что мой дар сохранился, а во-вторых, что из этих парней мне ничего не удастся вытянуть: их нарочно оставили в неведении, кто я такой и куда меня везут.

Прошло немного времени, и я опять провалился в глубокий сон.

* * *

Проснувшись, я вдруг увидел, что сижу уже не в самолете, а в автомашине – лимузине «крайслер», выпускаемом по заказу правительства. Все косточки и суставы у меня ныли и болели. Машину вел шофер – мужчина лет сорока, с седоватыми волосами, одетый в темно-синюю штормовку.

Мы ехали по сельской местности штата Виргиния, где-то в стороне от Рестона, оставляя позади пятизвездочные гостиницы, аптеки «Оско» и сотни маленьких магазинчиков и лавочек на торговых улицах, пробираясь по извилистым, узким лесным дорогам. Сперва я подумал, что мы добираемся до Лэнгли каким-то окольным путем, но потом заметил, что движемся совсем в противоположную сторону.

Ехали мы в какой-то глухомани – в подобных местах в Вирджинии ЦРУ содержит несколько собственных конспиративных домов для всяких надобностей: встреч с агентами, допросов перебежчиков и других нужд. Иногда под такие явки используются квартиры в больших домах в окрестностях Лэнгли, но все же спецслужбы предпочитают проводить подобные мероприятия на разных ранчо, обставленных дешевой мебелью, взятой напрокат на месяц, с зеркалами в безвкусных аляповатых рамах, с водкой и вермутом в холодильнике.

Спустя несколько минут мы подъехали к узорчатым воротам, установленным в ограде из кованого чугуна высотой футов пятнадцать. И ограда, и ворота выглядели ухоженными и, по-видимому, строго охранялись, может даже, к ним был подведен электрический ток. Но вот ворота автоматически открылись, и мы поехали по темной обсаженной деревьями аллее; проехав несколько сот ярдов, мы очутились на кругу перед старинным особняком, построенном в георгианском стиле начала прошлого века из крупных каменных блоков. В сгустившейся темноте дом показался мне таинственным и зловещим. Свет горел лишь в одном окне на третьем этаже и в нескольких на втором, да на первом освещалась большая гостиная, шторы в которой были не задернуты. Освещался также парадный подъезд. Окинув взглядом этот роскошный особняк, я еще подумал: а во сколько обходится Центральному разведуправлению его содержание и на какой период его арендуют?

– Ну вот, сэр, – сказал водитель. – Мы и приехали.

Он говорил с мягким произношением, присущим многим государственным чиновникам, прибывшим на работу в Вашингтон из близлежащих графств Вирджинии.

– Ладно, – заметил я. – Спасибо, что подвезли.

– Желаю всего хорошего, сэр. – На полном серьезе, не поддержав мою шутку, ответил водитель.

Я вышел из машины и направился по гравиевой дорожке, выложенной плитняком, прямо к парадной двери, которая при моем приближении сама распахнулась настежь.