45

Москва

На полной скорости вниз по улице 25 Октября с мерным гулом промчалась черная «Чайка», эскортируемая двумя черными «Волгами». Машины, миновав Спасские ворота, въехали в Кремль.

В «Чайке» сидели первый заместитель директора ГРУ и ведущий эксперт по вооружению спецназа, элитарного военного подразделения ГРУ.

Проезжая по Красной площади, они увидели вдалеке длиннющую очередь желающих попасть в Мавзолей. Задержавшись лишь на мгновение на пропускном пункте у Спасских ворот, машины въехали через еще одни железные ворота в ту часть Кремля, которая закрыта для посещения туристов.

«Чайка» остановилась у здания Совета Министров. Телохранитель выскочил из машины и поспешил распахнуть дверь перед пассажирами.

Седовласый генерал-полковник с аристократическими манерами и его молодой спутник, специалист по взрывателям, вошли в здание, где обычно заседает советское правительство. Они были вынуждены несколько раз предъявлять документы одетым в синие мундиры охранникам из Кремлевского полка. Пожилой мужчина шел очень быстро: младший едва поспевал за ним. По длинному служебному коридору они подошли к выкрашенному зеленой краской лифту.

Пол в лифте был простой, железный. Но несмотря на то, что подъемник был построен несколько десятилетий назад, электроника была явно современной, производства американской фирмы «Отис». Ход был очень плавный.

Двери разошлись в другом коридоре, стены которого были выложены кафелем горчичного цвета. Генерал-полковник провел своего молодого спутника еще через несколько караулов. Коридор постепенно сужался. Было очевидно, что он был расположен под землей. Единственным источником света были флюоресцентные лампы на низком потолке.

Они долго молча шли по длинному коридору и остановились у двери в какое-то помещение. Затем, еще раз предъявив документы охранникам, они сделали несколько шагов вниз по черным отполированным каменным ступеням и вошли в комнату. В ней было совершенно темно и немного пахло хлоркой, как в бассейне. Пожилой мужчина сразу нашел выключатель и включил свет.

Помещение оказалось большим прямоугольным залом, очевидно, оружейным складом. Вдоль стен стояли ряды винтовок, были уложены боеприпасы и другое военное снаряжение.

— Ну вот, светокопии вы уже изучили, — негромко произнес пожилой. — Но вы настаивали, что должны увидеть помещение своими глазами. Смотрите. — Он не счел нужным добавить, что посещение этого места было очень рискованным мероприятием, хотя и выглядело со стороны самой обычной инспекционной проверкой Мавзолея начальником отдела безопасности ГРУ.

Взрывник оглянулся и быстро подсчитал:

— Десять на десять… и пять метров в высоту.

— Верно.

— Пятьсот кубических метров, — негромкий голос эхом раздавался в бетонном зале. — Над землей здание возвышается на двенадцать метров и двадцать пять сантиметров. Его длина двадцать четыре с половиной метра. Прибавим еще пять метров высоты этой комнаты и десять метров подземного помещения над ней… Получается тридцать семь метров двадцать пять сантиметров… Скажите, каково изначальное предназначение этого зала?

— Это арсенал.

— Но ведь он построен из гранита? Это очень твердый камень.

— Да, в основном из гранита. Но для его постройки использовался еще армированный бетон и лабрадор.

Молодой человек говорил теперь совсем тихо, но даже его шепот гулко отдавался эхом и казался излишне громким.

— Я подумал, что… что наш начальник допускает, очевидно, возможность взрыва ядерной бомбы… Небольшую, но все же возможность.

— Нет, это исключено.

— Почему?

Генерал-полковник улыбнулся:

— По целому ряду причин. Во-первых, ядерные материалы находятся под строжайшим контролем. Поэтому перевозка такой бомбы, даже по распоряжению самого высокого начальства, привлечет всеобщее внимание. А секретность операции должна быть абсолютной. Во-вторых, мы вовсе не хотим, чтобы военные сразу сделали вывод, что в этом замешаны американцы. Ведь это может привести к термоядерной войне.

Молодой человек задумчиво кивнул.

— И, наконец, самая убедительная причина: не стоит забывать об уровне оборонной готовности СССР.

— Не понял.

— Вы слишком много времени проводите в лабораториях, оторвались от жизни. Много лет назад Министерство обороны СССР установило на некоторых пропускных пунктах на Красной площади и даже на патрульных машинах нейтронные и гамма-детекторы. Для обнаружения ядерного оружия, это вам понятно. Чтобы полностью исключить взрыв ядерной бомбы в Кремле. У американцев в Вашингтоне такая же система защиты. Так что ядерное оружие исключено. Да просто потому, что невозможно представить, что какой-то террорист в СССР может иметь доступ к ядерному оружию.

— А 7 ноября вся эта охрана будет здесь?

— Конечно, и даже больше.

— Тогда я бы исключил и пластиковые взрывчатые вещества. Они тоже не подойдут.

— Почему?

— Пластиковая взрывчатка очень мощная, но для подобного взрыва понадобится огромное ее количество, сотни килограммов, штабеля. Если бы не охрана, это можно было бы устроить, а так…

— Ну, и каков же выход?

Эксперт улыбнулся.

— ВТБ. Воздушно-топливная бомба.

— Объясните подробнее.

— На данный момент эта бомба является самым удивительным изобретением в области взрывных устройств. Она была изобретена американцами не так давно, в конце их войны с Вьетнамом. Это очень мощная бомба, она способна стирать с лица земли огромные здания, целые городские кварталы. И в довершение всего она очень маленькая, ее можно пронести в небольшой сумке. Нам понадобится канистра с горючим, пропан, немного пластика, несколько гранат, несколько взрывателей и таймер. Ну, и еще пара деталей. Я бы посоветовал воспользоваться самым простым дисковым таймером.

— Почему? Ведь намного проще взорвать бомбу при помощи радиосигнала, верно?

— Да, это так. Но не в этих условиях. Сигнал с большого расстояния, да еще через такие толстые стены, может быть передан только на ультравысоких частотах. Это значит, что если кто-то в это время выйдет в эфир на этих же волнах, то сигнал будет перебит. А мы не можем исключить такую возможность, так как наши люди будут пользоваться радиопередатчиками. Нет, мы должны воспользоваться простым таймером.

— Ну хорошо, вы меня убедили. Но как это будет действовать?

— В установленное время газ выпускается в комнату, затем взрываются маленькие гранаты и за этим следует чудовищный взрыв горючего кислородно-топливного облака.

— Это действительно мощная бомба?

— Мощная? Да она уничтожит всех и вся в радиусе ста метров!

— Послушайте, вы должны запомнить, что эта операция не должна провалиться. Когда восстаешь против короля, он непременно должен быть уничтожен.

 

46

Париж

Стоун проснулся рано утром и долго со сна не мог понять, где он находится. Обычное дело, когда просыпаешься в чужом городе. Голова была тяжелая, в ней пульсировала боль.

Сев в кровати, Чарли, наконец, сфокусировал взгляд и осмотрел номер. Он был очень уютен и элегантен: серые бархатные полосатые обои, ванная комната со стенами и полом из зеленого венецианского мрамора. Из окна был виден прекрасный собор Сен-Жермен-де-Пре. «Совсем неплохой номер для мертвеца», — мрачно подумал Стоун.

Он прибыл в Париж накануне, уже ближе к вечеру. Как только его самолет приземлился в Хитроу, он сразу взял такси и помчался в Лондон, прямо во французское посольство. Там, объяснив, что произошли изменения в его деловых планах, он получил срочную въездную визу в Париж. Абсолютно измотанный, в жутком нервном напряжении, Чарли хотел было уже сесть в самолет и улететь в Париж. Но в конце концов решил придерживаться своего старого плана. Затерявшись в толпах туристов, он сел на паром «Силинк», курсирующий между Дувром и Кале.

Стоун знал Париж, хотя и начал уже забывать. Он был в этом городе дважды, много лет назад. Тогда город поразил Чарли своим разнообразием, его надо было завоевывать, изучать, исследовать. Теперь Париж стал для него убежищем с массой всевозможных приютов.

Первым делом надо было выбрать гостиницу поменьше и потише. Но большинство таких заведений одержимы страстью заработать лишний франк, поэтому их хозяева зачастую продажны. Стоуну нужна была гостиница, штат которой не стал бы безропотно сотрудничать с властями. Надо, чтобы служащих было немного, чтобы на них можно было положиться, чтобы они не гнались за лишней монетой.

Наконец он выбрал маленькую, но довольно дорогую гостиницу «Л’Отель», расположенную на узенькой улочке Боз-Арт.

Комнатки в ней были небольшие, как большинство номеров в парижских отелях, но очень изысканно обставленные. Гостиница была знаменита тем, что в ней когда-то жил, вернее, умер Оскар Уайльд. Хотя это вряд ли могло служить хорошей рекомендацией. Но в ней также жил и умер Морис Шевалье, что, несомненно, могло. Сорок шестой номер был достаточно просторен, днем его заливал яркий солнечный свет.

Стоун зарегистрировался под именем Джоунс, с облегчением убедившись, что консьержка не будет проверять его документы. К счастью, давно миновали те времена, когда все парижские отели в конце дня должны были передавать паспортные данные постояльцев в полицию. Иногда, всего раз-два в году, полиция могла потребовать для просмотра регистрационные журналы, но это вовсе не значит, что им их предоставляли. Вопреки постоянным разговорам во Франции о необходимости ужесточить борьбу с терроризмом, каждый человек мог приехать в эту страну и жить под вымышленным именем, оставаясь недосягаемым для полиции. Если трюк со «смертью» на озере Мичиган удался, Чарли будет тут в безопасности. Хотя бы на время. Он очень на это надеялся.

Заняв номер, Стоун сразу завалился спать и заснул так крепко, как будто накачался снотворным. Отоспавшись, он заказал завтрак — кофе с молоком и булочки — и начал собираться с мыслями. Времени оставалось мало, а ему еще надо было разыскать двух человек.

После Октябрьской революции 1917 года Париж был наводнен русскими эмигрантами. Они создали собственную культуру в этом городе: свои рестораны, ночные клубы и общественные организации. Несколько десятилетий спустя точно так же стали поступать и их соотечественники, эмигрировавшие в Нью-Йорк. Но по мере того, как эмигранты умирали, русское присутствие становилось все менее и менее заметным. И наконец остались лишь редкие и слабые следы этой культуры.

Одним из таких следов является собор Александра Невского, расположенный в восьмом округе Парижа, окруженный дорогими ювелирными и кондитерскими магазинами. Это построенное в византийском стиле здание возвышается на улице Дару. Оно щедро украшено старинными иконами и является местом встреч тех немногих людей, которые еще остались со времени так называемой «белой эмиграции».

Чарли знал только одно имя: Федор Дунаев. Но, скорее всего, этот человек жил здесь не под своим именем, защищая себя от всяких неожиданностей. Любой, кто когда-то служил у Сталина, а затем покинул страну, должен был жить в постоянном смертельном страхе. Но Стоун понимал, что его все же возможно разыскать.

Сейчас Чарли были известны об этом человеке два факта, на которые можно было опереться. Во-первых, по словам Уоррена Пога, Дунаев был знаком с человеком по фамилии Вышинский. Во-вторых, та мелочь, которую удалось вспомнить Анне Зиновьевой из газетного сообщения о предательстве Дунаева. Деталь эта была незначительна, но очень любопытна, поэтому и отложилась в памяти. Эмигрировав много лет назад, Дунаев нашел убежище в Париже с помощью эмигрантской освободительной организации, название которой Чарли неоднократно встречал в прессе. Организация эта была основана и финансировалась русской ортодоксальной церковью в Париже. Стоуну тогда показалось странным, что старый чекист-атеист воспользовался помощью клерикалов. Но подобные парадоксы вообще в характере русских. Каждый коммунист, если его хорошенько потрясти, окажется глубоко верующим человеком.

Когда, уже ближе к полудню, Стоун приехал на улицу Дару, церковь была пуста, только у маленького столика с открытками одиноко сидела молодая женщина.

Она подняла глаза. Чарли по-французски спросил:

— Вы говорите по-английски?

— Да, — она мило улыбнулась.

Они несколько минут поболтали о церкви. Чарли сказал ей, что он американец русского происхождения, приехавший в Париж туристом. Лицо женщины засияло: она тоже была русская, даже говорила с русским акцентом. Ее родители явно были эмигрантами. Через несколько минут женщина встала из-за стола и с гордостью поводила Стоуна по церкви. Затем они поговорили о России, о ее родственниках, о том о сем. Наконец Чарли между делом сказал, что раз уж он оказался в Париже, можно было бы попытаться встретиться с одним стариком, тоже русским, другом его отца. Не могла бы она ему помочь?

— А как его зовут?

Он мгновенье поколебался и, решив, что это имя вряд ли знакомо этой женщине, выпалил:

— Федор Дунаев.

Она покачала головой: никогда не слышала.

— Но я могу спросить у батюшки, — сказала женщина. — Он знает многих русских эмигрантов. А если он лично с ним не знаком, то может спросить у прихожан.

Стоун вместе с ней вышел из церкви, и они вошли в небольшой домик, стоящий неподалеку, в котором размещался офис и трапезная. Ожидая женщину в бедно обставленной комнате, он страшно нервничал. Жив ли Дунаев? Под каким именем живет старик? Возможно, он сменил имя. И теперь его никак не отыскать.

Женщина вернулась через несколько минут. Ее взгляд был уже совсем другим. В глазах появилась тревога.

— Если вы подождете здесь, — сказала она, — то придет человек, который сможет вам помочь.

Стоун почувствовал опасность.

— А этот человек не может дать мне номер своего телефона?

— Нет, — взволнованно ответила женщина, — но если вы подождете, то…

— Нет, — отрезал Чарли. — Слушайте меня внимательно. Ваш друг очень осторожен, и он прав. Вы меня совсем не знаете. Но поверьте, Дунаев действительно будет очень рад получить весточку о старом друге. Я дам вам кое-что для Дунаева. Передадите?

— Я думаю, да, — нерешительно произнесла она.

— Отлично.

Это было даже лучше. По-русски он писал очень неплохо, тогда как по телефону его акцент сразу распознали бы. Чарли попросил у женщины лист бумаги и конверт, сел за маленький неудобный стол и написал коротенькую записку на русском языке: «Мне необходимо с Вами повидаться. Я от Вашего друга, Вышинского». Это была очень рискованная игра, ведь Осип Вышинский мог быть давно мертв. Но, возможно, просто из любопытства, увидев имя старого коллеги, Дунаев захочет с ним повидаться. Это неплохая рекомендация.

Чарли заклеил конверт и подал его женщине.

Следующие два часа Стоун провел в русском ресторанчике через дорогу от церкви. Заказав легкий поздний ленч, пирожки и кофе, он внимательно наблюдал за входом в собор. За это время в здание вошло несколько человек, должно быть, туристов, но никто не задерживался надолго.

Когда Чарли, убедившись, что западни нет, вернулся в церковь, женщина все еще казалась настороженной.

— Мы нашли его. Он будет счастлив повидаться с вами, — сказала она. — Он хочет, чтобы вы сделали следующее…

Чикаго

Пауле Сингер совсем не улыбалась перспектива есть ленч за заваленным бумагами металлическим столом в офисе. Но выходить на улицу и толкаться в толпе ошалевших людей в кофейнях и греческих закусочных, которыми изобиловали прилегающие к зданию суда кварталы, ей тоже не хотелось. Оба варианта были довольно мрачны, но ведь никто не говорит, что быть помощником прокурора штата — приятное занятие. Итак, Паула села за стол и, жуя бутерброд с ветчиной, начала просматривать газеты.

С того момента, как она увидела Стоуна на своем пороге, Паула беспрестанно думала о нем. Она хотела знать, где он, в Париже или уехал, нашел ли нужного ему человека.

И еще: может ли она ему чем-нибудь помочь?

Перелистывая спортивные страницы «Чикаго трибюн», Паула заметила краем глаза маленький некролог в углу. Что-то смутно отозвалось в ее памяти, и она помедлила, прежде чем перейти к рассмотрению таблицы счетов. Она вернула предыдущую страницу, подумала и вспомнила.

Уоррен Пог. Это же тот самый агент ФБР, с которым Чарли встречался в Чикаго. Тот самый, чей номер телефона Стоун просил ее узнать.

Паула перестала замечать шум вокруг нее. Она тихо застонала, прочитав следующие строки: «В результате потери скорости маленького самолета погиб человек, опознанный полицией штата Индиана, бывший агент ФБР Уоррен Пог».

И дата…

Уоррен Пог погиб в тот самый день, когда к нему приходил Стоун.

Итак, Чарли был прав. Людей действительно убивали.

И следующим будет он, Чарли. Она в этом уверена. Он будет следующим, если она не поможет.

Несколько минут Паула сидела неподвижно, потрясенная, глядя прямо перед собой и не зная, что делать. Затем она вспомнила имя одного очень влиятельного человека, Уильяма Армитиджа. Стоун говорил, что встречался с ним в Вашингтоне. Теперь Паула знала, кому надо позвонить. Чарли требовал, чтобы она не вмешивалась в это дело, но ведь он просто хотел уберечь ее.

Черт подери, она сама способна себя защитить.

Она должна позвонить. Паула знала, что длительные телефонные разговоры из здания суда прослушиваются. Но ведь можно сделать так, чтобы этого не произошло, верно? Она встала и заглянула в кабинет босса. Его не было, очевидно, ушел на обед. Отлично, можно воспользоваться его телефоном.

Один из аппаратов на столе босса был типа «моторола-СТУ-3». Такие телефоны обеспечивают повышенную секретность разговора. Их устанавливают на определенный период времени в кабинетах самых высокопоставленных особ. Босс почти никогда не пользовался этим аппаратом и поначалу очень долго сетовал по поводу такого бездумного растранжиривания государственных денег. Возможно, это и неважно, с какого телефона звонить, но лишняя предосторожность не помешает.

По телефону босса Паула позвонила своему другу, который был совладельцем одной, как она считала, ужасно огромной юридической фирмы в Нью-Йорке. Ему в этой жизни удалось достичь гораздо большего, чем ей.

— Кевин, — сказала ему Паула, — сделай мне одно одолжение.

Кевин был очень обязательным человеком и, что немаловажно, он не задавал лишних вопросов. Он сделал несколько звонков, проконсультировался с кем надо и сообщил Пауле номер телефона приемной судьи Уильяма Армитиджа. А если ее звонок Кевину все же засекли, то они смогут узнать лишь, по какому номеру огромного юридического офиса он был сделан. Ну и пусть.

Паула нервно барабанила пальцами по металлическому столу, раздумывая, в состоянии ли она говорить с Армитиджем прямо сейчас и поверит ли он в то, что́ она расскажет ему о смерти в Чикаго бывшего сотрудника ФБР Пога.

В конце концов Паула набрала номер и услышала женский голос:

— Приемная.

Паула выпалила какую-то ерунду, чтобы не отвечать на вопросы секретарши, а затем услышала такое, что похолодела от ужаса.

— Вы разве не знаете? — сочувственно спросила ее женщина из приемной. — Мне очень жаль, но несколько дней назад мистер Армитидж скончался.

Повесив трубку, Паула долго сидела, массируя виски. От страха ее даже подташнивало, болели глаза. Она вытащила из бумажника запачканную кровью пластиковую карточку, которую отдал ей Стоун. Размерами и формой она напоминала кредитную, но на ней был выбит телефонный номер. Такой карточкой обычно пользуются тогда, когда необходимо заказать телефонный разговор, находясь вне пределов города.

Чарли забрал ее из кармана того парня, который напал на него в Чикаго и которого он убил. Он сказал тогда, что в случае необходимости будет легко узнать, что это за номер. А там уже будет несложно выяснить и имя пославшего убийцу. Паула тогда вырвала карточку из рук Чарли и сказала, что она сама все это сделает. И сейчас, с пересохшим от дурного предчувствия ртом, она начала набирать номер телефона, выбитый на карточке, измазанной кровью.

 

47

Москва

Штаб-квартира Первого главного управления КГБ размещается на окраине Москвы, в Ясеневе, в элегантном здании необычной архитектуры. Говорят, что ее сходство со штаб-квартирой ЦРУ слишком велико для простого совпадения. В этом здании расположены офисы и лаборатории особого следственного отдела, среди которых — лучшая в СССР лаборатория судебной экспертизы. Осколки любой бомбы, взорванной в СССР, на Ближнем Востоке или в какой-нибудь еще, небезразличной для советского правительства стране, присылались сюда для анализа.

Одним из лучших химиков лаборатории был Сергей Абрамов, полноватый, лысеющий сорокадвухлетний мужчина с круглым лицом, гладкой кожей и пухлыми руками. У него была жена, которая работала в библиотеке, и две дочери.

Этим утром Абрамов был сердит и раздражен. Незадолго до этого он получил очень любопытную записку от одной американской телерепортерши, с которой он время от времени встречался. Встречи эти, конечно, держались в строжайшем секрете. Она знала его только по имени. Абрамов считал Шарлотту Харпер умным и талантливым человеком и вообще — «на уровне».

В записке она спрашивала его, может ли он подтвердить слухи, дошедшие до нее, что к волне взрывов, потрясших в последнее время Москву, причастны США.

Это совершенно невероятно.

Почему осколки этих бомб не были предоставлены ему для анализа?

Раздраженный донельзя, он вошел в лабораторию и, сняв пиджак, повесил его на крючок на стене. Секретарша отдела Дуся, увидев его, расхохоталась.

Эта крашеная блондинка с черными корнями отросших волос, слишком сильно накрашенными голубыми глазами и двойным подбородком всегда вызывала в нем смутное раздражение. Кроме того, она постоянно пыталась с ним флиртовать. И это было отвратительно.

— Вы что, собрались отрастить усы? — воскликнула она.

— Дуся, — сказал ей Абрамов, — будьте добры, подготовьте мне заявку на несколько образцов бомб. Вы сами знаете, на какие именно.

— Хорошо, — ответила она, надув губы. — Так как насчет усов-то? Что, не хотите мне сказать?

Осколок бомбы, взорвавшейся в Оружейной палате, прибыл первым. Он был не слишком обуглен, и Абрамов сразу распознал его состав: беловатый «С-4». Американского производства. Он вполне мог остановиться на грубом морфологическом анализе, но, просто, чтобы быть уверенным на сто процентов, Абрамов растворил кусочек пластика и прокрутил жидкость в центрифуге.

Ну, так и есть: в осадке машинное масло. Конечно, «С-4».

Он помассировал шею и вдруг подумал о своих дочерях, которые, подрастая, становились сущим наказанием. С младшей, Марией, впрочем, все пока было в порядке. А вот старшая, Зинаида, вызывала большую тревогу. Ей было уже четырнадцать лет, она выглядела почти как взрослая и слишком много времени проводила с длинноволосым восемнадцатилетним бандитом. Абрамов был уверен, что она спала с ним, но что он мог поделать? Зинаида ничего не делала по дому, возвращалась поздно, ругалась со всеми, кто гладил ее против шерсти. Абрамов расстроенно покачал головой и продолжил свое дело.

Итак, это «С-4». Эксперт знал этот состав как свои пять пальцев. В «С-4» входило самое мощное взрывчатое вещество в мире — гексагидро-1, 3,5-тринито-С-триазин. Кроме него, состав включал пластификатор и резиновые связующие элементы. В последнее время все чаще и чаще приходилось получать для анализа образцы осколков пластиковых бомб типа «С-4». Он исследовал их с применением спектрофотометрии, на преобразователе Фурье «Аналект ФХ-6250Ф», иногда с помощью хроматографической спектрометрии.

На основании анализа можно было узнать, где была сделана та или иная бомба: в британском составе «ПЕ», например, совершенно отличные от американского «С-4» связывающие вещества; для чешского «НП-10» применяется взрывчатое вещество черного цвета на ПЕНТН-основе; ну а дрянь, произведенную в Советском Союзе, ни с чем не спутаешь.

Абрамов вспомнил, как однажды он делал ряд анализов нескольких образцов, доставленных с места взрыва, произведенного в штаб-квартире антикаддафской ливийской группировки в Манчестере. Исследования показали, что бомба — подложенная, конечно же, людьми Каддафи — была сделана в Африке! А это означало, что кто-то в США поддерживал Каддафи или, по крайней мере, торговал с ним. Это открытие было очень неожиданным и повлекло за собой серьезные расследования КГБ.

Но с некоторыми осколками приходилось возиться довольно долго.

Абрамов заварил свежий чай, налил себе чашку и положил две ложки сахара. Обычно все эти исследования были ужасно скучными и ничего интересного не обнаруживали. А на этот раз все было очень захватывающим, как в детективном романе. В такие моменты он любил свою работу. Окрыленный удачей, Абрамов тут же мысленно поклялся, что серьезно поговорит с Зинаидой о жизни… серьезно, но мягко. Видит Бог, он вовсе не хочет провоцировать очередную ссору с маленькой смутьянкой.

Абрамов отхлебнул чаю, положил еще одну ложечку сахара и сел к микроскопу. Осколок с «Проспекта Мира» был тоже от пластиковой бомбы. Что ж, ничего удивительного.

Он сделал очистку и отфильтровку веществ и, постепенно нагревая образец в вакууме герметичного контейнера, осторожно отделил пар.

Затем эксперт положил органический материал в пробирку из активированного древесного угля. После очистки пара через фильтры он с помощью дихлорметана выделил из фильтра взрывные компоненты.

Затем он опять рассмотрел образец под микроскопом, растворил кусочек в органическом растворителе и очистил опять для того, чтобы сделать еще ряд опытов.

На предметном стекле осталось немного взрывного вещества, возможно, всего лишь несколько пикограмм. Это означало, что ему следовало воспользоваться ТЭА — термоэнергетическим анализатором, невероятно чувствительным химиколюминесцентным прибором для исследования фаз разложения газов. Он состоит из резервуара с очень высокой температурой, низким давлением и криогенным фильтром, в котором с применением электронного потока получают активизированную двуокись азота, которая при радиоактивном распаде излучает световые волны определенной длины.

Работая не торопясь и очень внимательно, Абрамов получил к обеду молекулярную формулу осколка.

Она отличалась от того, что он привык видеть.

Эксперт проверил расчеты и сверился с таблицей диапазона. Проверяя еще раз, он вдруг с ужасом понял, что формула ему знакома. С этим взрывчатым веществом лаборатории приходилось работать не раз.

Это был не просто американский пластик.

Он не мог ошибиться. Все три бомбы, взорванные недавно в Москве, были сделаны с применением взрывчатого вещества, произведенного на заводе военного снаряжения в городе Кингспорт, штат Теннесси, США. Там, и только там производится «С-4».

Но это было еще не все.

Формула исследованного им образца абсолютно совпадала с формулой «С-4» особого состава, который был разработан специально для ЦРУ.

Он был уверен на сто процентов.

Отхлебнув чаю уже из третьей чашки, Абрамов начал диктовать секретарше отчет.

 

48

Париж

Стоун сидел в кафе «У доброй Франкетты» на улице Рокет, недалеко от кладбища Пер-Лашез. Он ждал Дунаева. Прошло пять минут, десять… Старика не было.

Чарли в очередной раз раздраженно взглянул на часы и заказал пастис, оставляющий металлический вкус во рту.

Стоун оглядел бар в поисках человека, который мог бы оказаться Дунаевым. Таких не было. Женщина, сидевшая у стойки, явно проститутка, поймав его взгляд, кокетливо улыбнулась. Ей было уже за пятьдесят. У нее были длинные, плохо покрашенные волосы, лицо покрывал толстый слой пудры, не скрывавший, однако, многочисленных морщин на ее лице. Стоун ответил улыбкой и отвернулся: спасибо, мол, но не стоит беспокоиться.

Прошло уже двадцать минут с назначенного времени, а Дунаев так и не появился. Инструкции, переданные ему женщиной из собора, были точны и определенны. Она особенно настаивала, чтобы Стоун ни в коем случае не опаздывал. И теперь он ждал этого эмигранта вот уже двадцать пять минут.

Может, с ним что-нибудь случилось? Он опять внимательно осмотрел кафе, пытаясь обнаружить кого-либо, кто казался бы в этом зале не на месте. Возможно, Дунаев послал кого-то наблюдать за ним. Но никого похожего он не заметил.

Проститутка опять кивнула и, похотливо виляя бедрами, подошла к нему.

— Дай прикурить, — обратилась она к Чарли по-английски гортанным, низким голосом заядлой курильщицы. Женщина явно раскусила, что он американец.

— Извините, я не курю.

Она улыбнулась, показав желтые зубы, пожала плечами и взяла несколько спичек у бармена. Через несколько минут проститутка подошла к его столику опять.

— Ждешь кого-то? — спросила она, склонив голову к плечу и картинно поднося сигарету к губам. Было похоже, что она училась курить по старым фильмам.

— Да.

Женщина выпустила большой клуб сигаретного дыма.

— Можно присесть с тобой?

— Извините, нет.

— А может, я помогу тебе найти того, кого ты ищешь? — произнесла она, сверкнув своей желтозубой улыбкой.

Стоун кивнул. Теперь он понял.

— Мне кажется, — продолжила женщина, — что у нас с тобой есть общий друг.

Вот оно. Этот старый чекист оказался невероятно осторожен. Он прислал посредника.

— Иди за мной, — сказала она.

Стоун встал, расплатился по счету и вышел за ней из кафе.

— Господин Дунаев просил извиниться. Ему приходится быть очень осторожным, — говорила она, идя по улице Рокет. — Он сказал, что ты поймешь.

— Конечно.

— Он страшно хочет увидеться с сыном старого друга, — продолжала болтать рыжеволосая, ведя его по узкому переулку. Они подошли к неуклюжей черной с бордовым машине, в которой Чарли сразу узнал ДСВ — дешевый, очень распространенный, но не очень безопасный автомобиль. Когда-то он был трехколесный, но потом по распоряжению французского правительства модель была переработана и сделана четырехколесной.

— Садись, — пригласила женщина, обходя машину и садясь на водительское место. — Я отвезу тебя к нему.

Дверца была не заперта. Стоун опустился рядом с ней на переднее сиденье и в ту же минуту почувствовал, что что-то не так. Замерев от ужаса, он медленно повернул голову и увидел дуло пистолета, направленного на него с заднего сиденья.

Чарли сидел неподвижно. Женщина наклонилась и с неожиданным умением, показавшимся ему почти профессиональным, обыскала его. Опять медленно повернув шумевшую от страха голову, Стоун осторожно посмотрел на человека, который, должно быть, поджидал их, скорчившись на заднем сиденье.

Итак, ему не поверили. Но почему? Дунаев был предателем и убийцей, но сбежал из СССР не по идеологическим соображениям, а из-за страха за свою жизнь. Неужели и он связан с фанатиками с Запада, внедрившими «К-3»?

— Пожалуйста, не пытайтесь ничего предпринять, — раздался голос с заднего сиденья. Говорил явно француз, его английский был с сильным акцентом. ДСВ съехала с тротуара и влилась в поток. — Посмотрите в зеркало заднего вида. Видите машину, едущую за нами?

Стоун медленно кивнул. За ними ехал черный «ситроэн». Надо отдать должное этому Дунаеву: он продумал все отлично.

— А вы не собираетесь сообщить мне, куда мы направляемся?

Ответа не последовало.

Они ехали молча. Женщина то и дело поглядывала в зеркало на «ситроэн». Она не переставая курила. Прошло несколько минут. Стоун сидел, раздумывая, что же может произойти дальше.

Теперь машина ехала по району, гораздо более бедному, чем тот, который они только что покинули. Многие здания развалились, другие казались вообще заброшенными. Они миновали скобяную лавку, окна которой были изрешечены пулями; затем бакалейный магазин, открытый, но пустой. Наконец машина свернула в какой-то проезд, который закончился внутренним двориком. «Ситроэн» проехал дальше.

— Приехали, — сказал мужчина на заднем сиденье. — Выходите.

Стоун открыл дверь и вышел. Прямо перед ним стоял старик в коротком кожаном пиджаке. Несмотря на возраст, он казался сильным. На вид ему было лет семьдесят. Большую лысину обрамляли длинные седые космы; бледное лицо испещрено жировыми шишками. В вытянутой руке он держал пистолет. Стоун сразу заметил, что это очень старое оружие, должно быть, старый друг старого шпиона, не пожелавшего с ним расстаться. Пистолет сильно отличался от знакомого Чарли советского армейского 99-миллиметрового «Макарова» стандартного образца. Возможно, он был системы «Токарева», такие не производились в СССР с тридцатых годов.

Интересно, это и есть Дунаев? Стоун поднял глаза от пистолета и улыбнулся.

— Это что, вместо приветствия? — спросил он по-русски.

— Значит, вас послал Вышинский? — произнес старик.

Стоун кивнул.

Человек в черном пиджаке сплюнул на землю, продолжая держать Чарли на мушке.

— Тогда я с удовольствием пошлю ему ответ, — тихо и мрачно сказал он. — Твою голову.

О Боже! Вот чем повернулась его хитрость!

— Ваша фамилия Дунаев?

— Да, — ответил старик. Чарли услышал за спиной тихий скрип гравия. Это были мужчина и женщина, которые его сюда привезли. Его окружали. Дунаев уже чуть громче произнес: — Этот сукин сын Вышинский думает, что он умнее меня. Но этот кретин просчитался. Я ждал этого много лет.

Тут Стоун с ужасом понял, что произошло. Он воспользовался именем не друга, а заклятого врага. Вышинский остался в России… Ну, конечно, он считал Дунаева предателем…

— Послушайте меня, пожалуйста, — произнес Чарли. Сердце его сильно билось, он почувствовал за спиной движение воздуха: те двое приблизились еще. — Вы уже поняли, что я не русский, господин Дунаев.

Дунаев, не опуская пистолета, моргнул.

— Вы ведь узнали мой акцент? — Ответа не последовало. — Это американский акцент. И вы это знаете, ведь у вас большой опыт общения с американцами. Вас посылали в США в 1953 году. Вы должны были найти один документ, понадобившийся Берии.

Дунаев, казалось, заколебался.

— Вы посетили и до смерти напугали беззащитную женщину, бывшую секретаршу Ленина. Это она дала мне ваше имя. Она, а не Вышинский. Я хочу, чтобы вы это поняли.

— Этого объяснения недостаточно.

— Вышинским звали человека, вместе с которым вы к ней приходили. Я знал, что вы не согласитесь встретиться со мной, если я не воспользуюсь каким-нибудь… чьей-нибудь рекомендацией. Больше я ничего не смог придумать. Но я явно просчитался.

На этот раз Дунаев кивнул. Он уже почти улыбался.

— Да, вы американец. Я слышу. — Вдруг он опять повысил голос: — Но кто вы в таком случае?

Стоун начал объяснять очень подробно, но осторожно, стараясь не сказать ничего такого, что могло бы возбудить в эмигранте новые подозрения. Он рассказал о том, что против него сфабриковано ложное обвинение, что теперь его разыскивают по приказу предателей из высших слоев правительства Америки. Все потому, что он слишком много знает. Чарли инстинктивно угадал характер Дунаева и сообразительно этим воспользовался. Ведь Дунаев был не просто русским, на себе испытавшим правительственный террор. Он был еще и человеком, который долгие годы жил в Европе. А люди, бывшие в Европе во время второй мировой войны, во времена Сопротивления и беженцев, обычно относились с большим сочувствием к несчастным беглецам, преследуемым законом.

Когда Стоун закончил, старик опустил пистолет.

— Достаточно, — бросил он по-русски своим помощникам.

Чарли повернулся и увидел, что рыжеволосая проститутка и ее друг не спеша направились к машине. Послышался рев заведенного мотора, они уехали.

— Извините меня, — сказал Дунаев.

Стоун глубоко и облегченно вздохнул.

— Мне очень нужна ваша помощь, — произнес он. — Я полагаю, вы могли бы дать ключ к разгадке того, что происходит сейчас в Вашингтоне и Москве.

— Сейчас? Но я…

— Много лет назад Лаврентий Берия послал вас разыскать документ, который был нужен ему для проведения успешного переворота…

— Откуда вам это…

— Вы были приставлены к кому-то охранником, верно? — Чарли переступил с ноги на ногу. Он нервно соображал. — К человеку, осуществляющему связь Берии с неким американцем, имя которого держится в секрете и по сей день.

Дунаев почти незаметно кивнул.

— И одним из звеньев цепочки этой связи была женщина, Соня Кунецкая, — продолжал Стоун. Он вдруг понял все с удивительной ясностью.

Да, настоящее можно объяснить только через прошлое. Только так. И архивы ЦРУ в этом совершенно бесполезны.

Разумеется, шеф секретной полиции Сталина Лаврентий Берия поделился своими планами с очень немногими людьми. И, конечно, больше всех он доверял «кроту» «К-3». Дунаева оставили в живых, ведь он не знал основной тайны. Но и он вынужден был скрываться…

— Вам что-то о ней известно? Вам должно быть что-то о ней известно, — сказал Стоун.

Русский мрачно улыбнулся:

— Да, я был связным между Соней Кунецкой и Берией. Ваше предположение абсолютно верно.

Стоун с трудом сдержал возглас удивления.

— И я горжусь этим, — продолжил бывший шпион. — Берия не назначил бы первого попавшегося для связи с дочерью американского миллионера Уинтропа Лемана.

 

49

Париж. Вашингтон

Самым ужасным было то, что все это было совершенно закономерно.

Даже спустя полчаса Стоун с трудом осознавал, о чем говорил его спутник. Итак, вот, значит, какова причина влияния Сталина на Лемана.

Конечно. Все так просто.

— Время от времени такое случается, — объяснил ему Дунаев, совершенно не осознавая, какой эффект его откровения производят на слушателя. — Очень многие американцы и американки приезжали в СССР и влюблялись в советских. У них рождались дети. А потом, когда приходило время уезжать, они вдруг узнавали, что власти не дадут их детям выездной визы.

Стоун и Дунаев шли вверх по узкой тропе, ведущей на кладбище Пер-Лашез. Для мертвых это лучшее место в Париже: здесь похоронены Марсель Пруст, Оскар Уайльд и тысячи других людей.

Кладбище расположено на холме, извилистые тропки вьются вверх по склонам, пересекаясь с другими дорожками, образуя поросшие мхом лабиринты.

— Многие американцы приезжали в Россию во времена кризиса тридцатых годов, — продолжал Дунаев. — Некоторые из них приезжали по политическим соображениям, потому что они были приверженцами коммунизма… пока не увидели этого монстра своими глазами. Другие ехали работать. В России у них рождались дети. А затем они узнавали, что, так как их дети являются гражданами СССР, их отъезд из страны вовсе не приветствуется властями. О, такое случалось довольно часто. Во время второй мировой войны несколько американских репортеров, работавших в Москве, полюбили русских женщин. А чуть позже их жены и дети стали почти что заключенными. Они стали заложниками. Вам, вероятно, известно, что великий американский промышленник Арманд Хаммер провел в двадцатых годах почти десять лет в СССР. И у него, как и у его брата, родился ребенок от русской женщины. И все дети остались в России, им не дали виз на выезд.

— Это все объясняет причину сотрудничества Лемана со Сталиным, — вслух подумал Стоун. Сейчас они стояли у могилы Фредерика Шопена — небольшого белого надгробия, которое венчала статуя, изображающая плачущую девушку. На ее каменных коленях лежало несколько красных роз.

Эмигрант кивнул.

— Его дочь была у них, и они ни за что не позволили бы ей уехать, — продолжил Стоун. — Многие люди, должно быть, помогали ему по его просьбе связываться с ней. В том числе и мой отец.

Дунаев пошел дальше. Казалось, он не совсем понимал, о чем говорит Чарли.

— А что конкретно вы имели в виду, говоря, что были связующим звеном между Берией и дочерью Лемана?

— Берии каким-то образом удалось вызнать у Сталина, что у Лемана есть документ чрезвычайной важности. Документ или документы.

Стоун кивнул. Интересно, что этому экс-шпиону известно о завещании Ленина? И каким образом он это узнал?

— И он послал вас в США забрать этот документ у Лемана?

— У его дочери.

— Потому что сам Леман никогда не имел прямых контактов с советскими разведывательными службами. Это могло помешать его карьере в правительстве, — сделал заключение Стоун.

— Точно, — согласился Федор. — И Берии это было известно.

— И Леман никогда не виделся с дочерью с тех пор, как уехал из Москвы?

— Нет, однажды ей разрешили выехать в Париж. Тут она встречалась с отцом, хотя и под строжайшим контролем.

— Когда это было?

— Кажется, в 1953 году.

— Ну, а почему же Леман не освободил ее тогда? — поинтересовался Стоун. — Раз уж Соня была на Западе, он мог бы организовать похищение.

— Ну нет, — рассмеялся Дунаев. — Она бы этого ни за что не захотела. Понимаете, ее мать была в то время еще жива, и она жила в России. Я уверен, что она не захотела бы рисковать ее безопасностью.

— Целая цепь заложников, — задумчиво произнес Чарли. — А что вам известно о документе, которым владел Леман?

— Ничего. Только то, что он у него был.

— А Берия наконец получил бумагу?

— Нет, но он очень старался.

— Каким образом?

— Он даже предлагал обменять на документ Соню. Он по какой-то причине считал его невероятно важным.

На кладбище было тихо и безмятежно. Стоуну казалось, что он не в Париже, а в каком-то красивом лесу. Полуразрушенные могилы больше походили на валуны, многие венки покоричневели. То тут, то там возвышались ветхие склепы с бутылками из-под пива на полу и покосившимися окнами.

— А почему Леман не согласился на сделку?

— Он как раз согласился. Он был просто одержим идеей заполучить дочь.

— Согласился? Но…

— Но Берию расстреляли.

— А, да, — вспомнил Чарли. — А вы были связаны непосредственно с Берией? Или с кем-нибудь из его людей?

— Непосредственно с ним. Он хотел, чтобы дело было совершенно секретным.

— А вы когда-нибудь раньше слышали обозначение «К-3»?

— «К-3»? — медленно повторил Дунаев.

— Это «крот» в организации Берии, которому он безраздельно доверял.

Они миновали могилу Симоны Сигноре и вошли в колумбарий. На каждой мраморной табличке, украшенной искусственными цветами, были выгравированы имена золотыми буквами.

— Я не знаю ни о каком «кроте», — произнес Дунаев. — Но ведь было бы странно, если бы я знал, правда? Ведь тогда бы о нем знал и Берия. Да тогда он просто не был бы «кротом», — впервые за все время эмигрант рассмеялся.

— Но ведь о попытке Берии захватить власть вы знали?

— Конечно. Об этом знали все… Уже после факта. После того, как его расстреляли, об этом заговорили повсюду.

Теперь Дунаев шел явно целенаправленно. Он знал, куда идет.

— А вы слышали что-нибудь о попытке отдельных людей на Западе помочь в организации и проведении этого переворота?

Дунаев шел очень быстро, Стоуну приходилось бежать, чтобы не отстать. Вдруг они остановились перед блестящим черным гранитным надгробием. Камень был гладкий, как зеркало. С левой стороны была прикреплена овальная фотография.

Дунаев молча глядел на надгробие.

— Возможно, вам знакомо лицо на фотографии? — спросил он.

Конечно, Чарли сразу узнал. Это же лицо, только чуть старше, было на фото, которое ему переслал Сол Энсбэч. Большая инкрустированная табличка гласила:

Соня Кунецкая

18 января 1929 года — 12 апреля 1955 года.

— Теперь видите? Уинтроп Леман свободен уже много лет, — мрачно произнес Дунаев. — Его дочь мертва.

Вашингтон

Было около четырех часов утра, когда обычное спокойствие фонда «Американский флаг», расположенного на Кей-стрит в центральной части северо-восточного района Вашингтона, было нарушено. Причиной этому явились частые сигналы, раздавшиеся с одного из мониторов. Первым человеком, услышавшим их, был один из специалистов-компьютерщиков «Флага», двадцатидевятилетний капрал запаса Глен Фишер. Он быстро повернулся в вертящемся кресле и, взглянув на экран, издал вопль и окликнул одного из своих коллег.

— Тарноу, смотри сюда! — он кивнул в сторону монитора.

Распространенное мнение, что телефонный разговор продолжительностью меньше минуты невозможно засечь, теперь уже не совсем соответствует действительности. Мониторы компьютеров, за которыми наблюдал Глен Фишер, были подсоединены к почти фантастическому электронному прибору, известному под названием «счетчик звонков». Эта хитроумная система позволяла немедленно узнать номер телефона, с которого был произведен звонок. Оперативники «Флага» установили перехватчики в аппаратах некоторых офисов и частных домов. Стоит человеку набрать номер одного из этих телефонов, как на мониторах «Флага» появляется номер телефона, с которого был произведен звонок.

Некоторые линии находились под постоянным наблюдением. В частности, дом заместителя госсекретаря Уильяма Армитиджа. Сейчас ему звонили из Чикаго.

— Введи это, Глен, — потребовал Тарноу.

— Эй, парень, а что ты думаешь, я делаю? — огрызнулся Фишер, вводя десятизначный номер в другой банк данных и выводя на монитор. В банке этого компьютера были заложены данные о нескольких тысячах людей, возможных контактеров бывшего аналитика ЦРУ, а ныне ударившегося в бега опасного преступника Чарльза Стоуна.

Машина угрожающе защелкала, и через секунду на экране появилось имя.

— Отлично, — нежно похлопывая ладонью по монитору, произнес Фишер. — То-то генерал будет счастлив.

Париж

Стоун, не в силах вымолвить ни слова, изумленно уставился на надгробие.

— Этого не может быть, — наконец произнес он. — Я не…

Старик печально кивнул.

— Ну что, это облегчает ваше дело? — спросил он. — Или наоборот?

— Нет… — начал отвечать Стоун и вдруг замолчал, прислушиваясь.

Недавние события чрезвычайно обострили его нервы, чувства и боковое зрение. И сейчас он скорее почувствовал, чем услышал что-то необычное. Это были не медленные и спокойные шаги посетителей кладбища, а кто-то явно двигался по направлению к ним.

— Ложитесь! — приказал он старику.

Дунаев взглянул в ту же сторону, куда глядел Стоун, и тут раздался выстрел. Увлекая эмигранта за собой, Чарли нырнул вперед. Пуля ударилась о надгробную плиту всего в нескольких дюймах от их голов. Стоун почувствовал, как на него посыпались осколки камня. Времени раздумывать у них не было. Неясная тень стрелявшего в них была справа, не более чем в сотне футов. Ничто не отделяло жертв от убийцы. Следующий выстрел будет в их головы.

Опять грохот. И почти в ту же секунду пуля вонзилась в землю на могиле Сони Кунецкой.

— Сюда! — прошипел Стоун. — Пригнитесь! — Он толкнул старика к высокому и широкому склепу. По лицу Дунаева текла кровь.

Это было спасение, но всего лишь на несколько секунд. У стрелявшего было одно очень большое преимущество: он явно отлично их видел. Но Дунаев успел вытащить свой пистолет и, неудобно изогнувшись, старался прицелиться в напавшего на них человека, оставаясь при этом за белой мраморной плитой.

Вот он! Силуэт неизвестного, стоящего в позе готовности к стрельбе, вырисовывался на фоне темных кустов. Они были совершенно беззащитны. Стоун быстро оглянулся: возможно, этот человек не один. Но нет, лишь солнечные лучи блестели на памятниках, тени скользили по старым могилам.

— Назад! — приказал Дунаев, сняв пистолет с предохранителя и прицелившись.

Вдруг — новый выстрел!

Стоун закрыл старика своим телом, стараясь повалить его на землю. Но на этот раз выстрел был сделан справа! Там был еще один человек, и он успел выстрелить первым.

Стоун и Дунаев сидели не шевелясь. Прошло несколько секунд, показавшихся им вечностью. Было очень тихо. Выстрелы прекратились. Внезапно начавшись, все так же внезапно и закончилось. Совершенно обескураженный, Дунаев опустил пистолет.

Чарли, ослабевший от напряжения, огляделся. Старик, дрожа, последовал его примеру.

— Что произошло? — тихо спросил он.

— Понятия не имею, — честно признался Стоун. — Я знаю только одно: мы все еще живы.

Двое мужчин подошли к скрюченному телу убитого. Вдали послышался нарастающий шум: голоса и шаги людей, взволнованных звуками выстрелов, были все ближе.

— Что вы делаете?! — воскликнул Стоун.

Дунаев быстро нагнулся и с проворством бывшего шпиона всунул большой палец мертвецу в рот, окровавленный и искривленный в предсмертной агонии. Он умело раздвинул челюсти и, заглянув внутрь, вздохнул:

— Так и есть.

Затем он пробежался руками по торсу убитого, ловко разорвал куртку и, подняв руку, осмотрел его подмышку. Он явно что-то искал и не нашел.

— Давайте убираться отсюда, — сказал Стоун. Кровавое месиво, в которое превратилось лицо несостоявшегося убийцы, сразу напомнило ему о кэмбриджском кошмаре. Его затошнило. — О чем вы? Давайте уходить. Нельзя, чтобы нас здесь застали.

Дунаев встал и вслед за Чарли пошел вниз по тропинке, ведущей к выходу с кладбища.

— Кто же его застрелил? — спросил Стоун. — И куда он делся?

Запыхавшийся Дунаев, казалось, не слышал, что он говорил. Наконец он произнес:

— У него русские пломбы в зубах. Я сразу узнал. Но он не из КГБ и не из ГРУ.

— А это-то вы откуда знаете?

— По двум причинам, — ответил Дунаев. — Первая: пломбы в зубах гораздо лучшего качества, чем те, что делают мясники Лубянки, именующие себя дантистами. Работа русская, но очень дорогая. Я всегда считал, что такие привилегии предоставляются только членам Политбюро.

— Это вряд ли…

— Да, вы правы, это еще не доказательство. Но есть кое-что посерьезнее. У каждого секретного оперативника КГБ или ГРУ вшита под кожу металлическая ампула с сильнодействующим ядом, обычно с цианистым калием. Это обычная процедура КГБ. Это дает уверенность, что их агенты смогут избежать допроса… путем собственной смерти. Их обычно вшивают в одно из трех мест, но я не обнаружил ее нигде. Человек, который хотел вас убить, — а я все-таки думаю, что он хотел убить именно вас, — был из СССР, но он не связан с советскими разведчиками.

Они подошли к кладбищенским воротам. Стоун повернулся к Дунаеву и сказал ему голосом, в котором звенел металл:

— Черт побери, все это меня совершенно не удивляет. Со мной в последние недели случались вещи намного хуже и неожиданнее этого, происшедшего несколько минут назад. Но вот что мне действительно хотелось бы узнать: кто застрелил этого человека? Ведь вы видели все, но вы пока ни слова об этом не сказали. Кто?

Скоро они уже сидели в квартире Дунаева. Это было унылое место, скудно обставленное ветхой мебелью: настоящие холостяцкие апартаменты, дизайном которых явно никто никогда не занимался. Стены гостиной были оклеены мрачными обоями песочного цвета. Книги на русском языке стояли на книжных полках вперемежку с разрозненными томами, собранными хозяином в течение его бурной жизни.

Дунаев налил себе стакан «Смирновской». Он никак не мог отойти от напряжения. Все это время старик без умолку болтал о случившемся на кладбище. Эта пустая болтовня успокаивала его.

Спустя какое-то время русский заговорил уже спокойнее.

— Я не посвящен во все тонкости, — сказал он. — Я знаю, что существует сеть, которой руководят из Москвы. Говорят, ее задачей является защита некоторых эмигрантов. Не знаю, на каком основании. Возможно, этот человек был из них.

Стоун переваривал услышанное. Сеть из бывших чекистов? Он вдруг почувствовал себя неловко из-за связи с бывшим работником ЧК. Есть такая поговорка: если спишь с собакой, непременно нахватаешься блох. Но Стоун надеялся, что от блох можно избавиться. Этот человек много знал, и Чарли должен был воспользоваться его знаниями. Он дал Дунаеву несколько частей головоломки, и теперь ему нужна была помощь старого чекиста.

Русский потянулся за пачкой сигарет «Галуа» и нервно закурил. Сделав глубокую затяжку и выпуская дым, он начал говорить.

— Несколько дней назад в СССР в Новосибирске был убит старик по имени Аркадий Стефанов. Сбит машиной. Он тоже служил когда-то в НКВД. Один мой друг рассказал мне, что Стефанов шел давать интервью корреспонденту манчестерской «Гардиан». Кстати, это в определенной мере доказывает, что жизнь в России действительно изменилась.

Стоун кивнул.

— Этот человек тоже был одним из доверенных лиц Берии, да?

— Да, — ответил Дунаев. — Насколько я знаю, Стефанов помогал Берии в подготовке путча. Он был по уши в этом дерьме.

— А чем он конкретно занимался?

— Он был одним из мальчиков на побегушках Берии. Он заставил личного врача Берии написать свидетельство о том, что у Берии сердечный приступ. Я полагаю, что Берия рассчитывал отсутствовать для расстановки своих сил. Возможно, он хотел как-то оправдать свое отсутствие перед коллегами. Они уже и так стали подозревать его, и он не хотел усиливать их подозрений.

— Черт побери… И теперь Стефанов убит.

— Ну, я же и говорю, — блеснув золотыми зубами, рассмеялся Дунаев. — И никакой врач ему бы не помог. Как только они узнали, что Стефанов был тесно связан с Берией, они убрали его. Бедолага.

— Вернее всего, он знал что-то о «К-3», — сказал Стоун. Прищурившись, он о чем-то задумался. — Но почему понадобилось убирать его именно сейчас, через несколько десятков лет после попытки переворота? — Тут Чарли вспомнил донесение «Ежа», из-за которого заварилась вся эта каша. В нем содержался намек на то, что в Кремле грядут большие изменения.

— Вы считаете, — продолжил Стоун, — что так называемое завещание Ленина каким-то образом проливает свет на личность «крота»?

— Да. Да, я всегда так думал. Да.

Стоун кивнул.

— Расчет времени, — произнес он. — Это не может быть простым совпадением.

— Расчет времени? — спросил Дунаев.

«Это вот-вот произойдет», — вдруг понял Стоун.

Первый намек на страшные беспорядки. Все повторялось. Все происходило по старой схеме.

— Да. Сейчас им грозит разоблачение. Они, конечно, что-нибудь предпримут. — Стоун обвел комнату взглядом. — Не сегодня-завтра «К-3» придет к власти. Это абсолютно точно, — и добавил, похолодев от внезапного осознания: — Это тупик.

— Объясните, мистер Стоун. Вы все же эксперт по СССР. А я был просто исполнителем.

— Встреча на высшем уровне, — произнес Стоун, садясь в кресло. Он оцепенел от ужаса, он завяз в нем, как насекомое завязает в янтаре.

 

50

Москва

Свинцовое небо нависло над городом. Целый день шел проливной дождь. Медленно и осторожно Шарлотта проехала пятнадцать километров по скользкой, мокрой дороге. Она давно думала о том, что ее «рено» нуждается в новых тормозах, но она боялась ставить их тут, в Москве. Советским автомеханикам доверять нельзя, да и нужных запчастей у них никогда нет.

Прямо впереди показался разваливающийся Крыловский монастырь. Все было так, как рассказывал ей Сергей.

Когда-то монастырь, с его крепкой, внушительной кладкой, был, без сомнения, очень влиятельным и грозным соседом города. А монахи, жившие в нем с незапамятных времен, считали, что он будет стоять вечно.

Но в восемнадцатом веке величественное здание было отдано под солдатские казармы, а затем монастырь обветшал. А со времени революции о нем вообще забыли, оставив разваливаться и сливаться с окружающими его холмами.

Она посидела в машине, прислушиваясь к тихим щелчкам в моторе: выходить на дождь раньше времени совсем не хотелось.

Дождь настроил Шарлотту на задумчивый лад. Она думала о том, можно ли доверять Сергею? Она никогда особенно не верила русским чиновникам, а Сергей был еще и из КГБ, что всегда означало неприятности. По сравнению с КГБ, с его тайными делами и бюрократическими хитросплетениями, обычная советская бюрократия казалась невинным ребенком.

Странный ночной звонок Чарли очень озадачил Шарлотту. Она подумала, не сошел ли он с ума, но потом поняла, что он пытался ей что-то сказать.

Он упомянул все места недавних взрывов в Москве и с особым ударением сказал что-то о каком-то американце и его заинтересованности.

Возможно, это были не отечественные акты терроризма. Может, все было сделано… американцами? Все это усиливало уже возникшее у нее подозрение и подогрело ее интерес к этому делу.

На следующий день Шарлотта связалась с Сергеем. Она знала, что он как-то связан с особым следственным отделом КГБ, но Абрамов очень редко об этом упоминал. Это был лысеющий мужчина лет сорока, несколько толстоватый, с пухлыми руками в ямочках и короткими пальцами. Он казался замкнутым, и это усиливало ее доверие к нему. Абрамов не был ни карьеристом, ни одним из льстивых и прилипчивых типов, которые пристают к тебе на банкетах с разговорами, а потом бегут в свои кабинеты строчить очередной отчет о контакте для досье.

Сергей был первым приличным кагебистом из всех, с кем когда-либо встречалась Шарлотта. Хотя, конечно, понятие «приличный» весьма относительно.

Но встреча в заброшенном монастыре?.. Или у него действительно есть для нее очень серьезная информация… или это провокация…

Возможно ли это? Интересно, какая будет формулировка? Выведывание государственных секретов?

Шарлотта вылезла из машины, с трудом подошла к развалинам монастыря и толкнула тяжелую деревянную дверь, заскрипевшую на ржавых петлях. В маленьком каменном переднем помещении было совершенно темно. Когда глаза Шарлотты привыкли к темноте, она отыскала узкий коридор, о котором говорил Сергей, и открыла вторую деревянную дверь.

Комната, в которую она попала, была неравномерно освещена тусклым серым светом, проникающим с улицы через зазубренные отверстия в потолке. Похоже, раньше здесь была трапезная. Шарлотта огляделась и увидела темную тень. Это был Сергей.

— Привет, Шарлотта, — по-русски поздоровался он. Тихий голос отозвался гулким эхом.

— Привет. — Она подошла ближе и села на каменную скамью рядом с ним. — Ну?

— Вы были правы… — Он был очень напряжен и сидел, нервно массируя пухлые руки.

Шарлотта промолчала.

Через несколько секунд он так же тихо продолжил:

— Откуда вы получили информацию?

Шарлотта отрицательно покачала головой. Нет, этого она не скажет.

— Вы собираетесь предать все это огласке?

— Возможно.

— Не делайте этого, пожалуйста. Пока. Подождите.

Шарлотта внимательно посмотрела на Абрамова. Теперь его лицо было хорошо видно. Он явно был в ужасе.

— Я буду решать это сама, Сергей. Вы это отлично знаете.

Он медленно кивнул.

— А в чем именно я была права?

— Бомбы были действительно из ЦРУ. Я проверил. Они сделаны из материалов ЦРУ. Ваше разведуправление опять взялось за свои штучки. Вы должны все получше разузнать. Вы должны разоблачить их. Но попозже. Ваше ЦРУ опять вышло из-под контроля.

Шарлотта вдруг почувствовала, что у нее пересохло во рту. Она окаменела.

— Почему вы мне все это рассказываете? — только и смогла прошептать она.

— Послушайте, — произнес он, — вы даже не представляете, насколько мне было страшно встречаться с вами сегодня. Если меня засекут… — Его голос сорвался. — Да, сейчас в моей стране немного свободнее… Но в КГБ мало что изменилось.

— Но почему же тогда вы говорите мне все это?

Возникла долгая пауза.

— Если бы я только знал…

После ухода Шарлотты Сергей еще долго сидел на скамье в трапезной. Он дрожал от холода и ужаса быть пойманным. Теперь проблемы с его старшей дочерью казались Абрамову далекими и незначительными. Правильно ли он сделал, рассказав репортерше обо всем этом? Когда он подумал об этом впервые, мысль показалась ему очень удачной. Это, конечно, очень рискованный, но вполне разумный шаг. Он знал, что Харпер не обнародует всю эту историю до тех пор, пока не разузнает побольше благодаря своим связям в ЦРУ. Возможно, ей удастся раскопать еще какой-нибудь скандал в ЦРУ, способный дискредитировать американское правительство. Если бы дело выгорело, то потом, когда станет известна его роль в этом, его карьера была бы обеспечена. Да, он использовал ее, но если она поможет ему разоблачить участие ЦРУ в попытке дестабилизировать уже и без того нестабильное советское правительство, будет очень и очень неплохо. Абрамов потер руки и минут через двадцать отважился выйти на улицу, под проливной дождь.

Шарлотта ему не поверила.

Вернее всего, Сергей внушил себе всю эту историю. Эта встреча в заброшенном монастыре… Показуха какая-то. Все это смахивало на плохую мелодраму. Нет, она на это не купится.

Зачем он рассказал ей о ЦРУ? Он и раньше, конечно, кое-что рассказывал ей. Но на сей раз это была информация, которую следователь КГБ скрывал бы до тех пор, пока начальство не решит, как поступать.

Может, КГБ хочет управлять ею?

Да. Видимо, так оно и есть. Они собирались как-то использовать ее.

Другого объяснения у нее не было.

 

51

Париж

Стоун сидел в кафе недалеко от своей гостиницы, на улице Бюсси на левом берегу Сены. Он пил кофе и делал записи в недавно купленном блокноте.

Чарли знал, что в это время Федор Дунаев искал для него пистолет. У старого эмигранта были свои ходы. Он отлично понимал, что сейчас чужаку нечего и пытаться купить себе оружие на любом черном рынке, а в Париже тем более. Даже если бы Чарли и удалось найти нужный бар в самом паршивом районе — на площади Пигаль, например, и даже если бы он отыскал человека, имеющего необходимые связи, сделка все равно не состоялась бы. В наше время, в век терроризма, никто не захочет рисковать и продавать оружие неизвестному, который впоследствии может донести на продавца. Это было дохлое дело.

Дунаев сказал, что сделает все сам. Благо, что он имел необходимые связи.

Единственной проблемой было то, что знания старика об оружии были на уровне середины пятидесятых годов, а автоматические пистолеты с тех пор претерпели значительные изменения. Самым важным было, возможно, то, что за это время был изобретен полуавтоматический пластиковый пистолет.

Собственно, пластиковой у них была только рукоятка. Но они имели одно очень большое преимущество перед целиком металлическим оружием: его можно было пронести в самолет. Чарли, во всяком случае, слышал такое. Сам-то он имел очень слабое представление о том, как это все проделывать в случае необходимости.

Когда он поедет в Москву, ему, вероятно, понадобится пистолет, который он сможет провезти в СССР.

Но Стоун молил Бога, чтобы ему никогда не пришлось прибегать к оружию.

Воспользовавшись платным телефоном в глубине кафе, Чарли отправил Пауле телеграмму: «Все в порядке». Но как следует подписаться? Они договорились о пароле «Гаскелл». Но, как бы это ни было хитроумно, все же это было очень рискованно. Если его хитрость в Гаскелле до сих пор не раскрыта, то такая подпись может подтолкнуть их к этой мысли. Чарли решил подписаться просто: «Друг». Необходимо было дать Пауле знать, что с ним пока все в порядке.

Затем Стоун вернулся к круглому столику, заказал еще кофе и продолжил делать пометки в блокноте.

Скоро он имел уже довольно правдоподобное объяснение происходящему.

У Уинтропа Лемана была дочь Соня. Она жила в Москве под фамилией матери, чтобы не афишировать своих родственных связей с известным американским миллионером.

Пока все понятно.

Соня была заложницей, орудием принуждения Лемана к сотрудничеству. Итак, было время, когда Советы имели огромное влияние на одного из самых известных людей Америки, советника нескольких президентов.

Однако этот же человек имел документ, полученный им от самого Ленина. Документ огромной важности. Его обнародование могло бы привести к полному развалу Советского государства. Кроме того, он каким-то образом рассекречивал агента «К-3».

Итак, у Лемана тоже была возможность влиять на них.

Кроме того, ведь его дочь умерла.

И все же, по до сих пор непонятным причинам, Леман однажды пошел на сотрудничество с несколькими американскими официальными лицами. Их целью было свержение тогдашнего правительства СССР и установление диктатуры Берии. Понятно, что Леман мог пойти и не на такое ради спасения дочери, и все же… Берия?

Но это было прошлое.

Части головоломки — головоломки сегодняшней — наконец сходились воедино, а оставшиеся вопросы были так же неразрешимы, как и прежде. И даже еще более запутаны.

Гаскелл, штат Мичиган

Шеф гаскеллской полиции Рэнди Джерджерсон был сыт по горло. Вместе со своим заместителем Уилли Кунцем и несколькими добровольцами он провел большую часть ночи на озере Мичиган, прочесывая берег этого проклятого озера, самого большого в США.

И, как будто сама по себе эта работенка не была ужасной дрянью, ему приходилось непрерывно выслушивать претензии федеральных властей. Они настаивали на продолжении поиска и, видимо, считали, что он будет работать лучше, если они будут приезжать на Мичиган и донимать его своими дурацкими расспросами, щеголять шикарными костюмами-тройками и делать вид дикой озабоченности. Больше всего на свете Джерджерсону хотелось сказать: «Хорошо, ребята, вы победили. Этот треклятый несчастный случай был трюком. И давайте наконец покончим со всем этим».

Ему очень хотелось сказать этим чертовым федеральным служащим, чтобы они написали в конце концов свои отчетики и убирались в мотели. А он бы пошел домой и хоть немного поспал. «Оставьте все это, — мечтал сказать Джерджерсон. — И дайте мне возможность делать свое дело».

В половине пятого утра он наконец решился на это.

— Все, ребята, — объявил он. — Этот парень все это подстроил. Он сбежал.

После этого шеф полиции развернулся и быстро сел в машину.

По дороге домой Джерджерсон остановился у темной лачуги лодочной станции и бросил двадцатипятицентовую монетку в торговый автомат, установленный на пирсе. На лоток со звоном выкатилась бутылка ледяной виноградной содовой «Грапетс». Полицейский откупорил ее, сделал большой глоток и устало вернулся к машине.

Сидя за рулем, он с улыбкой подумал: «Вот хитрый негодяй. Что бы там ни натворил этот парень, он далеко не дурак».

Уже въехав во двор, Джерджерсон вспомнил, что Уэнди, бывшая жена, уже не поджидает его дома. Он тихонько улыбнулся.

Париж

Стоун знал, что за свою долгую жизнь Уинтроп Леман приезжал в Париж бесчисленное количество раз, по делу и туристом. И теперь Чарли было известно, что два из этих визитов были сделаны им с целью встречи с дочерью, о существовании которой никто не подозревал.

Вдруг его осенило. Чарли просмотрел парижские рекламные газеты в поисках адресов фотоархивов, которые должны были собирать фотоинформацию об исторических и не очень исторических личностях, событиях и моментах за несколько последних десятилетий. В Нью-Йорке было огромное количество подобных мест. Журналы, газеты и книжные издательства очень часто обращались туда за информацией.

Составив список из четырех самых крупных парижских фотоархивов, Чарли по очереди посетил их. Он искал фотографии Уинтропа Лемана, приезжавшего в Париж в определенные два года.

Дважды Берия позволил ей посетить Париж…

В каком году это было?

В 1953…

Возможно ли, чтобы на фотографию попала дочь Уинтропа Лемана? Она похоронена в Париже, ее имя выгравировано золотыми буквами на мраморной плите. Если Леман и Берия хотели, чтобы ее существование оставалось тайной, то зачем они хоронили ее на самом известном кладбище Парижа? Да еще с такой помпезностью…

Париж должен был заметить эту женщину.

И все же многочасовые поиски были пока безрезультатны.

Наконец Стоун пришел в четвертый архив в его списке. Он занимал небольшое помещение на улице Сены. На окне краской было написано «Н. Роджер Вайолет».

Стены зала были от пола до потолка заставлены зелеными папками с фотографиями.

— Я ищу фото одного человека, — сказал Стоун по-французски молодой женщине-клерку.

— Историк? Дипломат? Ученый?

— Ни тот, ни другой, ни третий. Это дочь американского государственного деятеля. Ее имя Соня Кунецкая.

— Сейчас посмотрим.

Женщина подошла к большому каталогу. Несколько минут спустя она подняла голову и спросила:

— Год рождения 1929, год смерти 1955?

— Да, это она.

— Одну секунду.

Она поднялась по маленькой стремянке, достала большой зеленый альбом, помеченный надписью «История США. К-Л», и положила его перед Стоуном. Нашла нужную страницу. Все фотографии были аккуратно прикреплены к картону и сопровождались отпечатанными на машинке подписями. Архивистка указала на одну из фотографий.

— Думаю, это она.

Да, это была Соня.

Фото было сделано известным французским корреспондентом на приеме в советском посольстве в Париже. Соня разговаривала с каким-то человеком, не Леманом. В нескольких шагах от нее стояли, глядя на Кунецкую, несколько угрюмых мужчин.

Вдруг архивистка сказала:

— О, боюсь, это не то, что вам нужно.

— Почему? Как раз то.

— Думаю, что вы ошибаетесь. Это фото датировано 1956 годом, — она нервно засмеялась. — Это же через год после ее смерти. Это никак не может быть одна и та же женщина.

1956 год? Но на могиле была дата 12 апреля 1955 года.

Чушь какая-то.

Если, конечно, надпись на мраморном надгробии не была фальшивой. Это могло быть просто прикрытием.

— А вот еще одна фотография, — произнесла женщина, перевернув страницу наслюнявленным пальцем.

Стоун, что-то соображая, не сразу услышал, что она говорит.

— Месье?

Может, Соня Кунецкая жива до сих пор?

— Месье?

Чарли непонимающе посмотрел на нее.

— Да… — наконец отозвался он, с трудом шевеля языком.

— Месье, если вас интересует, здесь вот еще одна фотография. Она была сделана в Париже тремя годами раньше, в декабре 1953 года.

Стоун внимательно рассмотрел второе фото. Изумлению его не было предела, он не мог поверить своим глазам.

Снимок был сделан на улице, у советского посольства. Соня, как и раньше, была окружена охранниками угрожающего вида, но на этот раз рядом с ней стоял ее отец. Да, это был Уинтроп Леман.

А рядом с ним была запечатлена долговязая фигура молодого Элфрида Стоуна, несколько месяцев назад вышедшего из тюрьмы.

 

52

Москва

Крамер сидел в своем закутке в издательстве. Рабочий день закончен. Яков устал и был печален.

Стефан устроил уже три взрыва в центре Москвы, а Абрама так и не освободили. Все было напрасно.

Они сделали страшную ошибку.

Он уже отправил в Кремль два письма, в которых сообщалось, что акты терроризма будут продолжаться, а в скором времени они будут вынуждены публично высказать свои требования. Ввиду того, что приближалось время встречи на высшем уровне в Москве, они надеялись, что Политбюро не допустит беспорядков в городе.

И несмотря на все это его бедный сын Абрам оставался в психушке, его состояние ухудшалось с каждым днем.

В редакции почти никого не было, но Яков знал, что Соня еще работает в своем кабинете в другом конце огромного зала. В любую минуту она могла подойти к нему с пальто в руках, усталая после рабочего дня, и сказать, что пора идти домой. Он прибрал свой стол и поднялся, чтобы подойти к ней.

Но она уже шла к нему. Яков в который раз невольно восхитился тем, как одинаково они чувствуют время. Соня каким-то образом всегда знала, что он уже готов уходить.

Они не любили целоваться в офисе, ведь они не были официально расписаны, а устои русских в отношении внешних проявлений любви не слишком отличались от ханжеской викторианской морали. Лучше было не раздражать людей. Но, подойдя к Соне, Яков крепко сжал ее руку и ощутил прилив страсти к этой женщине. Он любил ее, и любовь его крепла день ото дня.

Они впервые встретились тут же, в издательстве, много лет назад. Яков только недавно был освобожден из ГУЛАГа, а Соня работала в «Прогрессе» научным сотрудником. Это была красивая женщина, очень замкнутая. Она сторонилась людей, предпочитая одиночество. На работе Якова очень ценили за профессиональные качества, но обходили стороной. Большинство людей испытывают ужас перед физическим уродством. Крамер это отлично знал. Яков часто думал об этой маленькой брюнетке с зелеными крапинками в глазах. Он был уверен, что она — женщина с прошлым. Иначе с чего бы такая красавица вела себя, будто монашка? Однажды, проходя мимо ее стола, он сказал ей что-то умное. Она посмотрела ему в глаза и улыбнулась. Сердце Якова замерло. Он был сражен наповал.

В тот же день в обеденный перерыв Соня подошла к его столу с бутербродом с сыром и предложила ему половину, сказав, что не голодна. Жест ребенка, желающего подружиться. Он подумал: не из жалости ли она это сделала? Они весело болтали, спорили о литературе. Соня смеялась над его шутками. А вечером Яков пошел провожать ее домой, где она жила с овдовевшей матерью. И около подъезда, стоя под проливным дождем, он поцеловал ее. И она не отпрянула! Ему очень хотелось знать, что же произошло в жизни этой женщины. По мере их сближения она не раз упоминала, всегда очень кратко и вскользь, о трагедии ее прошлой жизни, об утраченной любви, о других событиях подобного рода. Яков хотел знать о ней все. Он расспрашивал Соню о том, кто же были те мужчины, те мерзавцы, которые бросали ее. Но она тихонько улыбалась и не отвечала. Все годы, которые они прожили вместе, — как любовники, не как муж и жена, — Якова не оставляла мысль, что это и стало связующей их нитью.

Крамеру очень хотелось рассказать Соне обо всем, что делали они со Стефаном во имя освобождения Абрама. Но это было невозможно.

«Может, она и одобрила бы наши действия, кто знает», — подумал он.

Но нет. Это было бы слишком эгоистично. Он решил, что любимая ни в коем случае не должна пострадать из-за его дел. Она ничего не узнает.

Яков подумал об американской репортерше. Интересно, что же столько лет скрывает от него Соня? Конечно, они разговаривали о ее прошлом. Но она всегда говорила о нем с такой естественностью, что Крамер не мог заставить себя не думать о том, что она о чем-то умалчивает. Возможно ли это в отношениях с человеком, которого любишь?

После работы им пришлось идти по магазинам, стоять в длинных очередях за хлебом, молоком, бледной и тощей курицей, овощами. Крамер знал, что весь этот отвратительный ритуал навязан народу умышленно. Ведь человек, отработавший день, а затем побегавший по магазинам в поисках пропитания, к вечеру устанет настолько, что у него не будет сил и думать об антиправительственных действиях.

Они долго ехали в метро, затем пересекли грязный двор, вошли в провонявший мочой подъезд, поднялись по лестнице и наконец оказались дома.

Абсолютно разбитые и усталые, они положили покупки на кухонный стол и, тяжело дыша, посмотрели друг на друга.

— Яков, я не хочу сейчас ничего готовить, — сказала она.

— Не готовь. Я сам. А ты садись и отдыхай.

— Нет, ты тоже не готовь.

— Почему же? — спросил он, но тут же сам понял, на что она намекает. — Соня, я, может быть, слишком устал.

— Нет, — произнесла она, медленно подходя к нему и целуя сначала его хороший глаз, а затем изуродованную часть лица.

Она была уже немолода, но в ней сохранилось что-то действительно удивительное, чему невозможно было противостоять, что-то пикантное, даже трагическое осталось в ее глазах. Яков считал ее потрясающе сексуальной. Ему было немало лет, и он уже не мог заниматься любовью так же часто, как в молодости, но Соня до сих пор возбуждала его. Что-то в ней заставляло Крамера чувствовать себя настоящим мужчиной. Их любовь отличалась от бешеной суеты подростков, они занимались ею реже, но в их отношениях было больше нежности.

Они медленно встали, прошли в спальню и начали раздеваться. Соня спокойно снимала одежду, аккуратно складывала ее на ночном столике, рядом с фотографией, на которой она стояла возле своего отца, которого она очень любила.

И они занялись любовью.

Уже потом, когда они, обнявшись, лежали в постели, она начала гладить его по шее и плечу и тихо спросила:

— Она все еще там, верно?

— М-м-м? — вопросительно промычал он.

— Злоба. Ведь даже если они выпустят Абрама, она останется в тебе.

Не было смысла с ней спорить, и он промолчал.

— Я прошу тебя быть осторожным.

— О чем ты говоришь, Сонюшка?

— Мне иногда кажется, что за мной следят. Тогда ведь и вы можете попасться.

— Ты говоришь какую-то ерунду. — Он сел на кровати и обнял ее за плечи.

— Пожалуйста, Яков. Ты вовсе не обязан рассказывать мне больше, чем я знаю. Я только прошу тебя быть осторожнее.

— Соня…

— Я нашла на полу конверт. Пустой конверт, подписанный для отправки в Кремль.

Он в ужасе смотрел на нее. Как она узнала? Он ведь был так осмотрителен.

— Соня, я хочу тебе объяснить…

— Нет, Яков. Не надо объяснений. Пожалуйста. Я не знаю, хорошо или плохо то, что ты делаешь, но я понимаю, почему ты пошел на это. Я боюсь… — Ее голос сорвался, в нем послышались слезы. — Я не хочу, чтобы с тобой что-нибудь случилось. Когда-нибудь я расскажу тебе все о моей жизни до встречи с тобой, но я не могу сделать этого сейчас. Я обещала. Я хочу только, чтобы ты был очень, очень осторожен. Ради нас обоих.

Она плакала. В его глазах тоже блеснули слезы. Он не мог видеть ее несчастной, это разрывало его сердце. Ему хотелось спросить ее: «Почему ты полюбила меня? Ведь я настоящий урод. И внешне и внутренне. Ведь я настоящее чудовище, как же ты можешь любить меня?» Но вместо этого он промолчал, печально глядя на нее сквозь слезы. Так смотрят на тех, кого в любой момент можешь потерять.

Вашингтон

Ранним утром измученный постоянным напряжением Роджер Бейлис пытался расслабиться в комнате отдыха в административном здании недалеко от Белого дома. Вдруг зазвонил телефон. Бейлис протянул руку и поднял трубку.

Звонил директор ЦРУ.

— Перезвоните мне по секретной линии, — приказал Темплтон.

Бейлис встал, завернулся в полотенце и прошел в смежную комнату, где еще со времен Никсона были установлены писсуары, оборудованные подогревателями, которые теперь включались очень редко.

Спустя пятнадцать минут он был уже в офисе и набрал номер директора.

— Да, Тэд, — сказал он, — мы уже почти разгадали общее направление его действий. Я бы сказал, что донесение об убийстве в Париже этого парня из «секретариата» дает нам действительно неплохую наводку. Это уже кое-что.

Он выслушал ответ Темплтона и сказал:

— Да. Давайте оставим паспортный контроль на всех таможнях и начнем еще и полицейский розыск в пяти-шести столицах, в которых он может появиться. Но я считаю, что начинать следует с Парижа.

Он послушал опять и ответил:

— Вернее всего, он уже очень скоро объявится. Мы его достанем. Ставки слишком высоки для того, чтобы позволить ему жить.

 

53

Москва

Эксперт особого следственного отдела КГБ Сергей Абрамов никогда еще лично не встречался с председателем комитета. Но он знал, что очень скоро пойдет к нему на прием. Сергей страшно нервничал. Сорок минут назад к нему подбежала секретарша Дуся и с расширенными от возбуждения глазами сообщила, что председатель КГБ желает видеть его лично. Зачем?

Уже выехала машина, которая должна была отвезти Абрамова на Лубянку, к самому Павличенко.

Абрамов стоял в приемной председателя, нервно массируя руки, глядя себе под ноги и невнимательно слушая ответы секретаря на телефонные звонки… Он просто не знал, что думать.

Может быть, председатель лично прочел его отчет о бомбах из американского пластика? Да нет, вряд ли…

И все же, почему председатель лично решил поговорить с рядовым сотрудником?

Вдруг ужасная мысль пронзила его мозг. Может, кому-то стало известно о том, что он выдал секретную информацию американской репортерше… и его вызвали для допроса? Но почему к самому председателю? Почему этим не занялась служба госбезопасности? Быстро и без лишнего шума…

«Пожалуйста, Боже! — взмолился он. — Только не это!»

Но времени думать больше не было: Абрамов поднял голову и увидел перед собой Андрея Павличенко. Сергей был удивлен тем, как величественно выглядел этот человек. Павличенко было около шестидесяти, но его волосы были красивого каштанового цвета. Вероятно, он их красил.

— Здравствуйте, товарищ Абрамов, — председатель подал Сергею руку.

— О, товарищ Павличенко, это такая честь для меня.

— Проходите, пожалуйста. — Павличенко упругой молодой походкой подошел к белой двери.

Абрамов так нервничал, что едва мог говорить.

— А я думал, что здесь нет двери, — произнес он дрожащим голосом, когда они вошли в кабинет.

Павличенко рассмеялся.

— Вы знаете, я слышал эту же историю до того, как впервые попал в этот кабинет. Когда еще в нем сидел Берия. Все вокруг говорили, что в кабинете Берии нет дверей. И однажды меня вызвали к нему. Так, как вас сегодня вызвали ко мне.

— И вы увидели, что все это только слухи, — немного освоившись, решился подхватить Абрамов. Чего хочет от него Павличенко? «Боже, у меня на руках жена и две дочери! Зачем я встречался с этой американкой? О чем я только думал?.. Хотя тогда это казалось совсем не плохой идеей».

— Нет, я увидел, что это действительно так. — Павличенко казался приятным и умным собеседником, что выгодно отличало его от грубых и невежественных людей, которые до него управляли советской службой госбезопасности. — Я впервые вошел сюда в полночь. Именно в это время Берия предпочитал созывать совещания. В кабинет меня провел один из его секретарей. Мы вошли в большой дубовый шкаф, стоящий у стены, секретарь протянул в темноте руку и нажал на кнопку. Задняя стенка шкафа открылась, мы оказались в кабинете. У Берии была мания преследования. Ну, а спустя какое-то время этот кабинет занял я. И был очень разочарован, когда увидел, что Юрий Андропов приказал убрать шкаф и заменить его обычными дверями.

— А я не разочарован, товарищ Павличенко.

Хозяин кабинета подошел к простому письменному столу из красного дерева и опустился в кресло. Абрамов, нервно озираясь, тоже уселся. Легендарный офис председателя КГБ оказался даже шикарнее, чем он ожидал увидеть. Это была большая комната, богато обставленная, с полом, покрытым огромным азиатским ковром, стенами, отделанными блестящими панелями из красного дерева, и шелковыми портьерами цвета слоновой кости. На стене висел портрет основателя советской тайной полиции Ф. Э. Дзержинского, вдоль стен стояли белые парчовые диваны и маленькие столики из красного дерева. В целом комната напоминала библиотеку в баронском особняке.

Присмотревшись, Абрамов увидел, что Павличенко вовсе не так уж и красив. Лицо у него было простое, с тяжелой челюстью и большим подбородком. И все же он выглядел очень впечатляюще в отличном английском костюме. По Москве, особенно среди завистников председателя КГБ, ходила шутка, что Андрей Павличенко выглядит как кинозвезда… но только сзади.

Абрамов знал, что Павличенко обладает очень острым умом и способностью молниеносно оценивать обстановку и видеть общую картину там, где другие замечали лишь детали. Он был политиком Божьей милостью и имел талант находить верных союзников, которые и вывели его на вершину власти. Так, во всяком случае, о нем говорили.

Но нельзя было бы сказать, что личность нового председателя КГБ — а он занял эту должность меньше года назад — не была невероятно впечатляюща и сама по себе. В комитете трудно было бы найти человека, который не слышал бы легенд о подвигах Павличенко. В отличие от большинства его предшественников нынешний председатель КГБ долгое время работал на Западе, совершая официальные поездки в Лондон, Париж, Вашингтон. В середине пятидесятых он стал связным с советником королевы Англии Энтони Блантом, который был одновременно и четвертым звеном шпионского кольца Берджес-Маклин-Филби-Блант. Под руководством Павличенко был проведен ряд сфабрикованных переходов нескольких офицеров КГБ на сторону США. Эти операции существенно испортили воду в колодце ЦРУ. Абрамов чувствовал благоговейный трепет, разговаривая с таким человеком.

— Я прочел ваш отчет, — сказал наконец Павличенко.

Абрамов облегченно вздохнул. Слава Богу, дело все-таки в этом.

— И?..

— На меня произвело большое впечатление то, что вы по собственной инициативе исследовали образцы бомб с мест недавних террористических актов. Вы провели огромную работу. И я бы хотел, чтобы у нас было как можно больше таких работников, как вы. Но, к сожалению, их очень мало.

— Спасибо, товарищ Павличенко.

— Хочу вам сообщить, что это уже не первый отчет, информирующий о том, что ЦРУ снабжает террористов материалами.

— Что вы говорите!

— Скажите, товарищ Абрамов, а что заставило вас заняться этой работой? Возможно, вас не удовлетворяет положение дел в следственном отделе? Мне необходимо знать об этом.

Абрамов не мог сказать Павличенко правду. Ведь началось-то все со звонка Харпер. Поэтому он пробормотал:

— Да, знаете ли, просто теория, инстинкт, так сказать.

Павличенко откинулся на спинку кресла. Его лицо вдруг стало усталым.

— Мне кажется, что вы один из лучших работников отдела.

— Я не думаю, товарищ Павличенко.

— Ну, как бы там ни было, я бы хотел, чтобы за это дело отвечали лично вы. И чтобы занимались им именно вы. Вы один. Если вам понадобятся помощники, но только в случае крайней необходимости, я хочу, чтобы вы все же оставались руководителем этой программы. А отчитываться будете лично передо мной.

— Но, товарищ…

— Не беспокойтесь о субординации. Я об этом уже позаботился. Я отлично знаком с советской бюрократией. И мне известны случаи, когда правительства оказываются в кризисном положении из-за того, что простой служащий проспит однажды утром. Я не могу рассказать вам о том, какое расследование КГБ сейчас проводится, но могу сказать одно: то, что делается, может иметь очень значительные последствия… Думаю, вам никогда в жизни не придется заниматься более серьезным и важным делом. Вы все поняли?

Потрясенный Абрамов судорожно сглотнул слюну.

— Конечно, товарищ Павличенко.

— Я боюсь, нас ждут неприятности, если мы не выявим источник террора, товарищ Абрамов, — произнес председатель КГБ, вставая с кресла и давая понять, что аудиенция закончена.

 

54

Париж

— Вот, — сказал Дунаев, выкладывая на маленький столик в номере Стоуна пистолет. — Это лучшее, что мне удалось достать. За целую тысячу франков.

— Спасибо, — ответил Чарли, беря оружие в руки. Это был девятимиллиметровый «Глок-17» австрийского производства, маленький и легкий из-за сделанной из твердого пластика обоймы. Стоун вставил свои патроны. Они вошли с легким щелчком. — Отлично. Подходят.

— Ну и хорошо. Пользуйтесь на здоровье.

Стоун, смеясь, начал собирать деньги. Он вытаскивал их из поясов и переплетов книг. Закончив эту работу, Чарли сложил банкноты в две кучи: большую — перед собой, поменьше — перед Дунаевым.

— Я хочу, чтобы вы сохранили это для меня, — сказал он. — Спрячьте их в каком-нибудь укромном месте. Можете положить в банк. И себе возьмите сколько надо.

Дунаев проворчал:

— Я делал это не из-за денег.

— А вы моралист. Это довольно странно для человека, который зарабатывал себе на жизнь убийствами, — пошутил Стоун.

— Я убивал по необходимости, — медленно произнес Дунаев. — Кстати, мне кажется, что вы от меня в этом не слишком отличаетесь. Вы ведь тоже убийца.

— Да, — кивнул Стоун. — Однажды в Чикаго мне пришлось убить человека. И вполне возможно, что мне придется убивать еще. — Он встал и заглянул в шкаф, чтобы удостовериться, что забрал все необходимое. Остальное — ненужную одежду и другие вещи — Чарли оставлял Дунаеву. Таким образом он надеялся сбить преследователей со следа. — После происшедшего на Пер-Лашез мне опасно здесь оставаться.

Дунаев устало и даже как-то музыкально вздохнул.

— Друг мой, жандармы уже ищут вас.

— Откуда вы знаете?

— Они ходят по отелям, предъявляя ваше фото. Это медленный процесс, но управляющие гостиниц, конечно, им помогут. Так что вам небезопасно находиться в любом отеле. И даже если я спрячу вас у себя в квартире, вас все равно найдут.

— Мне необходимо переждать только несколько часов. В это время нет рейсов. Если…

— Есть одно место, — перебил его Дунаев. Он сиял от гордости. — Вы можете спрятаться у той женщины из кафе.

— У той рыжей?

— Какое-то время вы будете у нее в безопасности. Ведь никто не знает о ее связи со мной.

— А что вас связывает?

Дунаев пожал плечами и развел руками.

— Я ведь не такой уж и дурак, Стоун. Вы меня недооцениваете, если думаете, что я эмигрировал из Москвы, не обеспечив себе никакой защиты.

— То есть?

— Как большинство советских секретных оперативников, я сохранял кое-какие документы, которые в случае необходимости могли бы послужить мне защитой от тех, на кого я работал. Счета, зашифрованные записки, шифровальные блокноты, списки наших агентов во французских и западногерманских организациях. Даже сейчас, спустя несколько десятилетий, эти списки дороже платины. Ведь некоторые из этих агентов сейчас занимают довольно высокие посты. И каждый раз, приезжая в Париж, я оставлял очередную порцию документов, очередной микрофильм.

— И эта женщина, эта проститутка, сохранила их для вас?

— Да, она проститутка. А документы действительно хранились у нее, в ее квартире в Марэ. Это и была моя страховка.

— Но почему, черт побери…

— Верность. И желание отблагодарить. Причины, по которым очень многие люди помогают другим. Ей было четырнадцать, она была проституткой уже тогда. Нацисты узнали, что она участвует в движении Сопротивления. Ее в числе других арестованных повели на расстрел. Их поставили в ряд на крыше. Я тогда был внедрен в нацистскую организацию в Париже и был в тот вечер на крыше. Я увидел эту несчастную девчонку, и мне удалось спасти ей жизнь. Я сказал, что хочу переспать с ней. Да, мистер Стоун, все документы хранятся у нее. И это самое надежное место. Вы знаете Париж?

— В определенной степени.

— В Марэ есть маленькая улочка, улица Малера. — Дунаев достал потрепанную карту города и ткнул коротким пальцем. — Вот здесь. Но ради нее и меня не оставайтесь там долго. Куда вы поедете после Парижа?

— В Москву.

— В Москву?! Но это безумие! Вы просто суете голову в пасть льва!

— Возможно, вы правы. Но у меня нет выбора. Если я не уеду, меня обязательно убьют. А если поеду… Это моя последняя надежда. Если бы я сумел раскопать всю сеть, я бы смог добраться и до исходного звена, остановить этот заговор, защитить себя. Они должны будут считаться с этим в интересах Советского государства.

Дунаев торжественно кивнул.

— Да, — подхватил он. — Они должны будут. Да.

— Но кто они? Что вы о них знаете?

— Я слышал, их называют старообрядцами.

Старообрядцы… Стоун уже слышал это слово раньше… Но где и когда?

— Я слышал, это движение началось в последние дни сталинизма, когда лучшие, самые верные люди подвергались жесточайшим репрессиям. Слухи о старообрядцах дошли до самого Кремля. Накануне свержения Хрущева ему позвонили. Звонил телохранитель одного из тех, кто участвовал в заговоре. Говорят, он был из них, из этих старообрядцев, которые видели тогда в Хрущеве последнюю надежду.

Старообрядцы… Теперь Стоун вспомнил. Мимолетное упоминание о них он встречал в письме Элфрида Стоуна, хранившемся в сейфе в Кэмбридже. Неужели он тоже слышал… знал что-то об этом движении?

— Любая подпольная сеть, подобная этой, должна иметь руководителя, вождя, — сказал Стоун. — Вы должны мне помочь. Кто это? Кто эти люди?

— Да, лидер есть. Но его имя неизвестно.

— Но должен же быть способ…

Дунаев очень медленно кивнул. Он был очень сосредоточен.

— Кое-что мне известно, — произнес он. — Вы ведь эксперт по вопросам политики моей Богом забытой страны… Поэтому вы должны знать об одном из страшнейших зверств, совершенных в годы второй мировой войны, которое можно сравнить только с преступлениями фашистов. Я имею в виду массовый расстрел в Катыньском лесу. Катыньская бойня, организованная и приведенная в исполнение моими коллегами, людьми из НКВД.

— Конечно, я слышал об этом. Тогда, в 1940 году, были убиты тысячи и тысячи польских офицеров. Сколько? Четыре тысячи? Пятнадцать?.. Это один из самых страшных эпизодов войны.

— О, мой друг, вам известно далеко не все. На протяжении долгих лет эта история старательно и искусно замалчивалась советским правительством. Великий Уинстон Черчилль не хотел ворошить все это. Он опасался, что это может привести к новой войне. И даже сейчас вы у себя на Западе почти ничего не знаете о Катыньском расстреле.

— Если это имеет какое-то отношение к…

— В один страшный весенний день 1940 года вдруг исчезли пятнадцать тысяч польских офицеров. Среди них были отличные специалисты: инженеры, врачи, профессора, генералы… Они были взяты в плен, а затем Сталин избавился от них. Он боялся, как бы Гитлер не подумал, что русские пытаются завладеть элитой польской армии. Всех этих людей погрузили в грузовики и автобусы, и группа за группой отвезли к огромной яме, вырытой накануне.

Стоун, не желая прерывать Дунаева, кивнул. Он недоумевал, какое отношение ко всему этому имеют старообрядцы.

— Там каждого из них убивали выстрелом в затылок. Это зверство продолжалось день за днем и длилось несколько недель. Тела сваливали в яму в кучу. Это было настолько чудовищно, что даже несколько энкавэдэшников — а это ребята безжалостные, к убийствам привыкшие — позже сошли с ума. Со временем трупы в яме начали разлагаться и превратились в сплошную гниющую массу. И люди, которых везли и везли на расстрел, глядя вниз, в яму, выли от ужаса при виде этого кошмарного зрелища. Большую часть работы выполняли парни из НКВД, я уже говорил. Но им на помощь были посланы военные, пехотинцы. Солдаты этого подразделения не знали, что им предстоит сделать. Они были потрясены. На шестой день, когда вонь стала совершенно невыносимой, некоторые из военных, совершенно обезумевшие, поняли, что с них достаточно. И они организовали заговор. И руководил этим восстанием против садистов из НКВД полковник пехотинцев. Они все сразу были арестованы и отправлены в Москву, под трибунал, — Дунаев замолчал, прикрыв глаза.

— И?..

— И, друг мой, этот трибунал не состоялся. Дело неожиданно было прекращено.

— По распоряжению Сталина?

Старик горько рассмеялся.

— Ну только не Сталина. Этого добился один очень смелый человек. Его имя мне неизвестно. Он был очень влиятельный, но в первую очередь это был невероятно храбрый человек. Он рисковал карьерой и жизнью ради спасения нескольких хороших солдат.

— Это и есть руководитель сети? Но кто он?

— Имени я не знаю. Каким-то образом он умудрился выжить. Но он действительно стал основателем движения верных партии людей, которые не могли больше молча терпеть то, что творил Сталин с хорошей нацией.

— Он жив сейчас?

— Говорят, да.

— Как я смогу его найти?

— Если бы я только знал… Если бы я мог вам помочь…

Стоун долго молчал, затем спросил:

— Вы можете помочь мне уехать в Москву?

— Если вы окончательно решились на эту глупость, я, возможно, смогу помочь вам. — Дунаев покачал головой. Надеюсь, вы не собираетесь переходить советскую границу нелегально?

— На это мог бы решиться только полный идиот или отличный оперативник. Нет, мне необходимо попасть туда легально. Но для этого нужна виза. А времени нет. Ведь для ее получения требуются недели.

— Не всегда. Когда известный и могущественный промышленник вдруг решает поехать в Москву, советское посольство всегда все с удовольствием для него устроит.

— Но я не знаю, каким образом я…

— Есть один человек. Он работает в советском посольстве в Париже. Очень хороший и достойный человек. Он сможет это организовать.

— Это… Это просто отлично. Но ведь я не могу ждать и нескольких дней.

— Возможно, мне удастся достать для вас визу в течение ближайших часов. Если я смогу убедить его в необходимости этого, он сделает все сразу.

Приземистый, седовласый русский спускался по лестнице, ведущей в центральный холл гостиницы. Выйдя из-за угла, он прошел еще пару шагов и взглянул вниз. То, что он увидел в холле, насторожило его.

Рядом с ночной консьержкой стояли два французских полицейских. Они о чем-то беседовали. Для простой болтовни было слишком поздно. Было видно, что они о чем-то расспрашивали. И Дунаев сразу понял, чего они хотят. По их жестам было ясно, что полицейские показывают фотографию и требует, чтобы им назвали номер человека, который разыскивается за убийство.

Итак, они были здесь. И они искали Чарльза Стоуна.

Дунаев повернулся и медленно пошел к номеру Чарли. Теперь он понял, что все открылось. В розыск обвиняемого в государственной измене американца включилась французская полиция.

Дунаев быстро постучался в дверь.

— Открой, товарищ, — тихо сказал он по-русски. — Это я.

Удивленный Стоун отпер и увидел взволнованного Дунаева.

— Бегите! — прошипел старик.

 

55

Париж

Стоуну потребовалась минута для того, чтобы собрать все необходимое — паспорта, деньги, кассеты — и удостовериться, что он не оставил после себя ничего, указывающего на его присутствие.

— Я найду возможность связаться с вами. Чтобы забрать визу, — сказал он и, пожав руку старому чекисту, вышел из комнаты и начал спускаться по лестнице. Чарли знал, что в подвале гостиницы расположены бар и ряд вспомогательных помещений. Сразу после приезда в Париж Стоун обследовал подвал. Он с каждым днем все больше и больше понимал, что ему надо иметь запасной выход из отеля. И это был лучший путь на экстренный случай.

Он спустился вниз и, внимательно оглядевшись, обнаружил прачечную. Дверь, как и раньше, когда он был здесь днем, была незаперта. В дальнем углу маленького чулана была лестница, ведущая к другой двери. Стоун высчитал, что она выходила на улочку Висконти с тыльной стороны отеля.

Чарли отодвинул задвижку, открыл деревянную дверь и вышел на темную узкую улицу, больше похожую на аллею. Где-то поблизости плакал ребенок. Стоун как можно тише пробежал мимо здания с табличкой «Муниципалитет города Парижа», затем мимо маленькой картинной галереи. Он бежал в сторону Сены.

— Держи вора!

Кричал неизвестно откуда появившийся полицейский. Заметив Стоуна, он бросился к нему. Чарли мчался что есть мочи. Полицейский кричал на бегу, зовя коллег присоединиться к погоне. Силы были явно неравны. Чарли, резко огибая углы, несся к улице Сены. Было очень поздно, вокруг никого не было видно.

Тут Стоун заметил красный мотоцикл марки «пежо», прислоненный к стене. На заднем сидении был укреплен желтый металлический сейф с надписью «Алло постэкспресс». Машина была развозочная. Владелец мотоцикла, видимо только что оставивший его, переходил улицу. Увидев, что незнакомец вспрыгнул на сиденье, он заорал.

— Извини, — крикнул ему Чарли, поворачивая ключ зажигания и заводя мотор. — Мне он сейчас нужен больше, чем тебе!

Мотоцикл с оглушительным ревом сорвался с места и помчался вниз по улице Сены, оставив за собой разъяренного развозчика и двух бегущих полицейских.

Но теперь его преследовала полицейская машина. Стоун увидел ее в правое зеркало заднего вида. Он ехал уже по улице Сены. Его догоняли, выла сирена, мигали голубые огни.

Но маленький «пежо» тоже набирал скорость. Чарли свернул к реке, на набережную Малаке, и влился в поток машин. Это было ошибкой.

В последнюю минуту он увернулся из-под колес «рено» и, свернув с дороги на круглую площадку перед Институтом Франции — зданием с колоннадой, построенным во времена французского Ренессанса, выехал на тротуар. Он оторвался от них!

Проехав по набережной Великих Августинцев, Стоун пересек Сену по Новому мосту и оказался на острове Ситэ. За спиной, хотя и на расстоянии, он слышал вой сирены. Оторвался ли он? Чарли свернул на набережную Орфевр, ведущую к Дворцу правосудия. «Боже милостивый! — подумал он. — Да этот город кишмя кишит жандармами!» Звук сирен становился все ближе.

Вдруг с обочины, прямо перед мотоциклом, выскочила вторая полицейская машина, видимо вызванная первой по рации.

Стоун нажал на акселератор и резко повернул направо, на мост Менял. Слава Богу, за ним проехали несколько автомобилей. Чарли услышал скрежет тормозов, затем грохот и, повернув голову, увидел, что одна из полицейских машин столкнулась с «вольво».

Но он не оторвался от них. Один самый ловкий полицейский на мотоцикле догонял его.

Чарли пересек улицу и въехал на узенькую улочку Архиве, идущую круто вверх, и быстро промчал квартал. Его преследователя не было видно. Пока, во всяком случае. Затем он резко свернул направо, к пивной «Комета» на улице Варери. Там, на правой стороне, увидел большую вертикальную надпись «Гараж». Чарли въехал в него, заглушил мотор и поставил мотоцикл у стены.

У двери стояла будка, в которой сидел сторож, полный мужчина средних лет в рабочем комбинезоне.

Нельзя было терять ни секунды. Стоун вытащил из бумажника две стофранковые банкноты и помахал ими перед сторожем.

— Вывезите меня отсюда, — сказал он по-французски, — и получите еще столько же.

В багажнике машины было грязно, воняло навозом, все было покрыто чем-то склизким. Сначала сторож ворчал, но когда Чарли добавил еще двести франков, он сдался. Стоун назвал ему адрес, мужчина открыл багажник старенького «рено» и указал. Чарли влез туда. Сторож закрыл за ним крышку. Сгорбившись в темноте, Стоун услышал, что мотор завелся. Они поехали.

Но сирены!..

Вой полицейских сирен раздался совсем рядом, он был слышен даже сквозь рев старого мотора. Должно быть, они были в нескольких футах от него. Чарли услышал, что «рено» остановился.

Послышались голоса.

Ожидание показалось вечностью. Неужели полицейские остановили машину, поняв, что в ней спрятался он?

С огромным облегчением Стоун услышал, что машина опять завелась и поехала, подпрыгивая на неровном асфальте.

Несколько минут спустя они остановились. Затем в паре дюймов от уха Чарли услышал легкий стук. Стучали по багажнику.

— Если хотите выйти, — донесся до него хриплый голос сторожа, — гоните еще пятьсот франков.

— Хорошо, — согласился Стоун. — Считайте, что они уже у вас. Только выпустите меня отсюда, пока я еще не сдох.

Багажник распахнулся, и Чарли увидел, что машина стоит в каком-то внутреннем дворе. Он хотел выскочить и бежать, но сторож остановил его, схватив за руку.

— О Боже! — воскликнул Стоун, вытащил бумажник и достал пятьсот франков. «Слава Богу, что я обменял столько денег», — подумал он. Подав банкноты своему спасителю, Стоун выскочил на землю. Сторож сразу выехал со двора, а Чарли нашел нужный подъезд и поднялся на третий этаж. Направо от лестницы, в глубине темного коридора, была квартира, которую он искал.

Стоун позвонил. Никакой реакции.

— Черт побери, — вслух выругался он.

Было уже за полночь. Неужели никого нет дома? Чарли еще раз сверился с бумажкой. Нет, все правильно: улица Малера, 15. Адрес верен. И квартира та, что надо. А что, если?..

Он опять нажал на кнопку звонка. И несколько секунд не убирал палец.

Дверь распахнулась. Перед ним в синем домашнем халате стояла проститутка, подруга Дунаева. Чарли с удивлением увидел, что она даже ночью, в постели, носила макияж.

— Привет, — поздоровался Стоун.

Москва

Было уже за полночь, но Шарлотта Харпер была еще в корпункте, стараясь найти крупицы существенного в длинном интервью с нудным советским чиновником по случаю предстоящей встречи на высшем уровне в период грандиозных перемен.

Вдруг зазвонил телефон.

В корпункт очень редко звонили в такое позднее время. Шарлотта вздрогнула и, подняв трубку, сразу поняла, что звонят издалека. Она быстро подсчитала, что в Нью-Йорке сейчас четыре часа дня.

— Шарлотта?

Хрипловатый женский голос сразу показался ей знакомым.

— Да. А кто говорит?

— Боже мой, Шарлотта! Не могу поверить, что ты в такое время все еще на работе. У вас там, наверное, уже полночь?

Иногда можно не слышать голоса старых друзей много лет, но узнать их сразу. Или почти сразу.

— Паула, ты?

— Ага. Я и не надеялась тебя застать. Прямо поверить не могу.

— Как твои дела? Я тоже не могу поверить. Столько лет прошло.

— Слушай, Шарлотта, не знаю, с чего и начать. Это все очень сложно. И жутко.

— Что случилось?

— Это касается… Я думаю, ты поймешь, что я имею в виду, если я скажу, что это касается одного твоего очень хорошего друга.

— Послушай, что…

Неужели она говорит о Чарли? Но что, черт побери, может быть известно о нем Пауле?

— Слушай, это долгая история. Но я не могу связаться с… с этим твоим другом. Думаю, он может позвонить тебе. В таком случае ты бы могла передать ему кое-что от меня.

— Паула, мне кажется…

«Мне кажется, тебе не стоит говорить все это по телефону!» — хотелось крикнуть ей. Шарлотта бешено соображала, не зная, что предпринять: выслушать Паулу или остановить?

— Можешь передать кое-что, если он позвонит? Может, запишешь?

— Конечно…

На другом конце провода в такой же растерянности была Паула. Насколько откровенной она может быть по телефону?

— Пиши… что я напала на след.

— …на след.

Как бы не сказать лишнего. Но как же сообщить, что она узнала, что телефонный номер с карточки, которую ей дал Стоун, принадлежит вашингтонской организации «Американский флаг».

— Передай ему… Боже, Шарлотта, я действительно боюсь за него.

— Паула, прошу тебя, обдумывай каждое слово, — прошептала Шарлотта.

— Слушай, Шарлотта, передай ему, что парень, нападавший на него, был связан с одной вашингтонской организацией, которая… Понимаешь, я проверила счета, их счета. И оказалось, что эта организация — прикрытие деятельности американской разведки на территории США.

«Господи, — подумала Паула, — понятно ли я говорю? Поймет ли Чарли? Не слишком ли я много сказала?»

Шарлотта чуть не задохнулась от ужаса.

— Паула, я сейчас вешаю трубку. Если он позвонит, я все ему передам. Но больше говорить нам нельзя. Извини.

Положив трубку, Шарлотта долго сидела, уставясь на пустой монитор компьютера, ощущая ужас, сковавший ее руки и ноги, и прислушивалась к тихим звукам опустевшего на ночь корпункта.

 

56

Москва

Черный ЗИЛ Андрея Павличенко въехал в главные ворота здания КГБ на площади Дзержинского, на Лубянке. Ворота открыли два солдата, одетые в серо-голубые мундиры. Еще один охранник заглянул в машину, удостоверился, что пассажир — действительно председатель КГБ, и отдал честь.

Работа, ради которой он приехал сюда вечером, должна быть сделана не в его кабинете на третьем этаже, а в другом, секретном помещении здания, расположенном в самом отдаленном углу.

Дело в том, что эксперт, который в последнее время нес личную ответственность за расследование нашумевших террористических актов в Москве, попросил срочной аудиенции с Павличенко. Он явно обнаружил что-то чрезвычайно важное.

У бокового входа председателя встретил его единомышленник. Он, кивнув в знак приветствия, не говоря ни слова, повел Павличенко к недавно установленному немецкому лифту, расположенному в нескольких сотнях метров от входной двери. Перед лифтом стоял охранник.

И только когда металлические двери сомкнулись, помощник произнес:

— Он говорит, что это очень серьезно.

Павличенко кивнул и прислонился спиной к стене лифта. Начало сказываться напряжение последних дней.

Они спустились на несколько этажей и вышли в коридор с бетонными стенами, выкрашенными белой краской. Окон не было. Пол был выложен белым камнем. Помощник пошел впереди, указывая дорогу, и открыл дверь.

Комната была почти пустая, только у одной стены стоял крытый медью бар, а у другой — белый металлический стол с четырьмя стульями, очень удобными с виду. На одном из них уже сидел судебный эксперт Сергей Абрамов. Он выглядел очень обеспокоенным. Павличенко заметил, что дешевый костюм его визитера ему явно мал: руки торчали из рукавов, брюки были коротки.

— Что случилось, товарищ Абрамов? — спросил председатель КГБ, подходя к Сергею и здороваясь с ним за руку. Помощник следовал за Павличенко по пятам.

— Мне необходимо поговорить с вами наедине.

— Конечно. — Он обернулся и сказал: — Спасибо, Алеша. Я позову вас, когда мы переговорим.

Как только помощник вышел, Абрамов произнес:

— Товарищ Павличенко, дело принимает очень серьезный оборот. Результаты моих исследований просто потрясающи. Все оказалось намного сложнее. И страшнее.

Павличенко насторожился.

— Я вас слушаю.

— Я имел возможность сделать детальный анализ образцов всех бомб, взорванных в последнее время в Москве. Анализ действительно очень тщательный. И во всех случаях я приходил к одному и тому же результату: будь то пластиковая бомба или динамитная, материалы для нее получены от ЦРУ.

— Все это мне известно, — нетерпеливо произнес Павличенко.

— Но затем я начал исследовать другие части бомб, особенно детонаторы, капсюли, запалы… И… товарищ Павличенко, мне очень жаль говорить вам это, но такие детали производятся только для КГБ.

— Что вы имеете в виду?

— Я имею в виду, что эти бомбы были собраны, вернее всего, не без помощи человека из КГБ. При использовании американских материалов.

— Кто еще об этом знает?

— Никто, товарищ Павличенко. Вы же просили держать работу в секрете. И, так как это может оказаться делом рук любого человека нашей организации, я решил обратиться прямо к вам.

Павличенко резко встал.

— Я хочу, чтобы мой помощник записал все, что вы мне тут сообщили. Необходимо составить полный список имен подозреваемых. — Он нажал на кнопку, расположенную под крышкой стола. — Я очень вам благодарен, — сказал он Абрамову.

Дверь открылась, вошел помощник Павличенко.

— Пройдемте со мной, пожалуйста, — предложил он Абрамову. Эксперт неуклюже поднялся со стула и вслед за полковником вышел из комнаты.

Павличенко остался ждать. Подойдя к бару и наливая в фужер свое любимое содовое шотландское виски, он подумал о том, как мудро было поручить эту работу единственному человеку, что-то подозревающему, и изолировать его. Только так он мог быть уверен, что сведения не начнут распространяться и что никто не узнает о происходящем. Сквозь бетонную стену соседнего помещения до Павличенко долетел приглушенный звук пистолетного выстрела. Он почувствовал раскаяние. Он ненавидел то, что ему пришлось сделать, но этого требовали обстоятельства.

Председатель КГБ поморщился и налил себе еще виски.

 

57

Париж

Дом, в котором нашел убежище Стоун, был расположен в районе под названием Марэ. Это была старая часть города, сохранившая национальный колорит и ставшая в последние годы из-за реконструкции, проведенной в восьмидесятых годах, одним из самых престижных мест жительства в Париже. Само здание было пятиэтажное, маленькое, причудливой треугольной формы. Этакий старый каменный остров из бежевого камня, окруженный с трех сторон тремя узенькими улочками: улицей Павэ, улицей Малера и улицей Розье. С каждой стороны был подъезд для жильцов. Кроме того, на первом этаже размещались несколько торговых предприятий: магазин ритуальных принадлежностей, итальянский ресторанчик, лавка античных товаров, бар-кафе, кондитерская и магазин Феликса Потэна, эквивалент американского «Севен-илевен».

Но комиссар парижской полиции Кристиан Ламоро не знал, что это именно то здание. Ему было известно только то, что американец исчез где-то совсем поблизости, в районе, в основном населенном православными евреями.

И поиск начался.

Ламоро отчитывался о ходе розыска перед своим начальником, шефом полиции Ренэ Меле, который в свою очередь связывался с американской разведкой, с самой верхушкой ЦРУ, как дали понять Ламоро. Они были очень заинтересованы в том, чтобы поймать этого американца. Им сообщили, что он был агентом-предателем. Меле назначил Ламоро ответственным за розыск и приказал использовать все имеющиеся в его распоряжении средства. А с таким мандатом средства были весьма значительны.

Но этот американец, этот ублюдок, скрылся от них, унесся по парижским улицам с безрассудным отчаянием сумасшедшего. Но ничего, очень скоро они найдут его. Американец сделал большую ошибку, спрятавшись именно в Марэ.

— Что вы натворили? — подозрительно спросила проститутка. — Вы скрываетесь от полиции. Я слышу сирены.

— Что случилось, мама? — Из отгороженного занавеской угла появился угловатый подросток в выцветшей рубашке и старых спортивных штанах. — Вы кто такой? — он угрожающе пошел на Стоуна.

— Подожди, Жаки, — остановила его проститутка. — Это друг. — Она опять повернулась к Чарли: — Так что вы натворили?

— Меня обвиняют в преступлении, которого я не совершал.

— В Париже?

— В Америке. Это все очень сложно. Дунаев сказал, что вы могли бы спрятать меня на ночь. — Чарли вкратце рассказал о том, что произошло.

— А почему вы не сдались? — спросил мальчик. Он явно пытался вырастить бороду, но у него это не получалось. — Если вы действительно невиновны, вам нечего бояться.

— Жаки, — предупреждающе произнесла проститутка.

— Это все очень непросто, — сказал Стоун. — Пожалуйста, позвольте мне войти.

Почти восемьдесят полицейских, отозванных из двадцати округов города, прочесывали район Марэ, обыскивая аллеи и склады, мусорники, парки и гаражи. Им было приказано не выпускать ни одного человека из этого района без проверки. Две трети жандармов должны были ходить по квартирам и обыскивать их в случае малейшего подозрения.

— Я сделаю все, о чем просит меня Федор, — сказала женщина, наливая Стоуну чашку черного кофе. — Но ведь наш дом такой крошечный. Они, конечно, придут и сюда и найдут вас.

Вдруг зазвенел телефон. Резкий и пронзительный звук заставил всех троих вздрогнуть. Женщина встала и взяла трубку.

Она с минуту поговорила, быстро произнося слова и поднимая выщипанные брови, и, повесив трубку, сказала:

— Это соседка из дома напротив. Она говорит, что полиция обыскивает их дом. Кого-то ищут. Только что обыскали ее квартиру.

— Мне необходимо где-то спрятаться, — Стоун встал со стула.

Женщина отодвинула тюль на ближайшем окне и выглянула на улицу.

— Соседка сказала, что наш дом тоже уже окружен. Я вижу, она права.

— А через крышу нельзя уйти? — Чарли адресовал свой вопрос парню, который казался слишком юным для ее сына.

— Нет, — ответил он. — Там нельзя перейти на другой дом. К вашему несчастью, наш дом стоит отдельно от других.

— А ты не мог бы чего-нибудь придумать? — настаивал Стоун. — Ведь должны же быть какие-то переходы, коридоры?

Мальчишка вдруг широко улыбнулся.

— Есть идея! Выйдем через черную лестницу!

Схватив свои вещи, Чарли вместе с подростком спустился по темной и узкой лестнице и вышел в закрытый внутренний дворик. Они старались двигаться бесшумно, зная, что любая суматоха может привлечь внимание. Минуту спустя мальчишка остановился.

— В нашем доме есть то, чего нет в других, лучших домах, — сказал он, подходя к центру дворика.

— И что это?

— Глядите.

Стоун поглядел на землю и увидел большой круглый бетонный диск, плотно вставленный в стальную рамку в четырехугольнике. Это была крышка люка.

— Мы с друзьями иногда спускаемся туда.

— Но это же канализация!

— Мне кажется, у вас не слишком большой выбор.

— Это верно, — согласился Стоун. — Но что там, внизу? Ведет этот ход куда-нибудь?

— Вы что, никогда не читали «Отверженных» Виктора Гюго? Там Жан Вальжан после того, как украл буханку хлеба, скрылся от преследования. Именно через парижскую канализацию.

— Не читал, — признался Чарли. — Я даже не смог достать билетов на этот спектакль.

Мальчик подошел к дверце в стене дома и открыл ее. Это был маленький чуланчик. Вытащив оттуда большой железный крюк, Жаки поднес его к люку и вставил в отверстие в крышке.

— Ну помогите же мне, — сказал он Стоуну.

Они вместе налегли, и в результате их совместных усилий диск наконец сдвинулся с места. Чарли и Жаки отодвинули его дальше. Из ямы сильно воняло. Стоун разглядел металлическую лестницу, уходящую в темноту. В сущности это был просто ряд стальных скоб.

— Единственная проблема в том, что мы не сможем закрыть за собой люк. Это можно сделать только снаружи. Можно, конечно, придвинуть крышку, но не до конца. Возможно, легавые посчитают, что это сделали какие-нибудь хулиганы, вроде меня и моих друзей. Ну, как, сможете вынести вонь? — спросил мальчишка несколько вызывающим тоном.

— В данный момент я могу вынести практически все, — ответил Стоун, спускаясь в люк.

 

58

Париж

Они спустились футов на пятнадцать. Вонь становилась все сильнее и сильнее. У мальчика оказался с собой фонарик. Он старался светить на стену и лестницу, но в основном освещал лишь ноги Стоуна. Спускаться по скользким и ржавым скобам было очень трудно. Нога Чарли соскользнула с последней ступени, и он неожиданно ступил в темную воду.

В основном это была вода. Они спустились в первую линию системы сточных вод и нечистот, ведущую к коллекторам, представляющим собой более широкие тоннели со стоками. Тоннель, в который они попали, был около пяти футов в ширину и шести футов в высоту. Он использовался для сбора воды из водосточных желобов, установленных на улицах. Было настолько темно, что цвета были почти неразличимы, но Стоун видел, что на поверхности воды плавает разный уличный мусор: пустые сигаретные пачки, пакеты из магазина «Ив Сен-Лоран», использованные презервативы. Каменные стены, испещренные трубами, были мокрые.

Они побежали по узкому бетонному уступу, тянущемуся вдоль зловонного потока.

— Я доведу вас до главного коллектора, — сказал мальчик. — Там вы уже сами разберетесь, куда идти. Оттуда я пойду назад.

— Отлично, — ответил Чарли. Они вброд перешли канаву. Вода доходила до бедер. — Слушай, а у тебя вообще есть имя? Как тебя зовут?

— Жак. Жаки.

— Рад был с тобой познакомиться, Жаки.

— Мы с друзьями постоянно тут лазаем. Когда выйдем из первой линии системы, будет легче. Там тоннели шире и можно идти посуху.

— А вы-то зачем сюда спускаетесь? Ради развлечения? — Стоун скривился. Запах экскрементов шел волнами, видимо, из соседних тоннелей. Они шли дальше и дальше. В некоторых местах были видны мерцающие флюоресцентные огни, проникающие в подземелье с оживленных городских улиц через решетки и крышки люков.

— Да, иногда ради развлечения. Подземные тоннели тянутся на тысячи километров, но всегда легко разобраться, где ты находишься. Видите? — Жаки указал на стену и осветил пластинку. На ней было написано название улицы, под которой они сейчас были. — Все это очень просто. Здесь налево.

Узкий тоннель вдруг уперся в другой, шире. Это была настоящая подземная река с бетонными берегами около четырех футов шириной с каждой стороны. Жаки перепрыгнул на один из уступов, Стоун последовал за ним.

— Теперь будет намного легче. Мы довольно долго сможем идти посуху. Я слышал, что еще не так давно здесь плавали на лодках. Но сейчас легавые запретили. Говорят, что грабители банков часто смывались таким способом.

Стоун засунул руку в карман и вытащил пачку сигарет.

— Может, вонять будет меньше, — объяснил он, закуривая и предлагая прикурить своему спутнику. Жаки взял сигарету, тоже прикурил и закашлялся. Он, видимо, вообще не курил.

— А что вы в самом деле натворили?

— Я же тебе говорил. Меня оклеветали.

— Оклеветали… — глубокомысленно повторил мальчишка. — Значит, у вас есть враг.

— Думаю, да.

— Кто?

Стоун глубоко затянулся и признался:

— Я не знаю точно. Только предположения.

Жаки секунду задумчиво помолчал, затем спросил:

— А вы женаты?

— Не знаю. Думаю, да.

— То есть как это — «думаю»?

Вдруг послышался какой-то шорох. Вдоль бетонной стены в их направлении прошмыгнула темная тень.

— Это кошка? — спросил Стоун.

— Крыса.

Мимо Стоуна, задев его ногу в мокрых брюках, проскочила крыса таких огромных размеров, что Чарли даже представить не мог, что такие существуют.

— Боже, — произнес Стоун, невольно содрогнувшись.

Жаки издал вопль ужаса, но очень быстро оправился и с нервным смешком сказал:

— Они и гораздо больше бывают. Стойте! Что это? — Он застыл на месте.

— Я ничего не слышу, — ответил Стоун.

— Ш-ш-ш. Тут кто-то есть.

Они постояли несколько минут, не шевелясь. Издалека послышался какой-то глухой звук, непохожий на отдаленный шум, изредка долетающий сверху.

Жаки выключил фонарик. Они оказались в кромешной темноте. Звуки приближались: шаги, скрежет металла о камень, затем приглушенные голоса.

— Вы что-нибудь видите?

— Чуть-чуть, — глаза Стоуна постепенно привыкли к темноте.

— Идемте. Держитесь за стену. Я думаю, они нашли открытый люк. Черт бы их побрал, теперь мне придется идти с вами дальше.

Они двинулись. Голоса становились все слышнее. Вдруг совсем близко от них, футах в двадцати за их спинами, тоннель осветился вспышкой света.

— Это они, — прошептал Жаки. — Сюда!

Они побежали, стараясь двигаться бесшумно, задевая головами за стены тоннеля.

— Поворачивайте сюда, — опять прошептал парень.

Они свернули в узкий проход, идущий резко вниз, и оказались по пояс в воде. Стоун нащупал кассеты и паспорта в нагрудном кармане. Они были пока сухие.

Голоса стали тише. Жаки опять свернул в широкий тоннель, и они вылезли на уступ. С промокшей одежды капало. В нескольких футах от них послышался шорох: опять крыса.

— Черт, — выругался Стоун.

Жаки на секунду включил фонарик, посветил на стену и прочитал название улицы.

— Если мы не будем шуметь, нас могут никогда не найти.

Они долго, минут пятнадцать, бежали по тоннелю, сделав несколько поворотов. Наконец они остановились. Было совершенно тихо, и Стоун предложил:

— Давай найдем выход наверх.

— Это не проблема. Надо найти первую линию системы и люк на какой-нибудь тихой улочке. Там мы послушаем и узнаем, можно ли выходить. Самым плохим для нас было бы выползти на каком-нибудь бульваре.

— Кстати, а где мы сейчас?

Жаки зажег фонарик, поводил по стене и нашел табличку.

— Монпарнас. Пересечение бульваров Распаль и Монпарнас. Совсем рядом с Монпарнасским кладбищем.

На этот раз первым шаги услышал Стоун.

— Они нас нашли.

— Да вроде тихо. — Жаки пожал плечами. — Погодите-ка…

— Теперь слышишь?

— Черт, — прошептал мальчишка, подражая Чарли.

— Давай найдем другой выход на первую линию, — предложил Стоун.

— Здесь недалеко есть еще один. Должен быть.

Теперь голоса были громкими и отчетливыми. Несколько мужчин перекрикивались между собой.

— Я знаю путь, — сказал Жаки.

— Ну, так пошли уже, — потребовал Стоун. — Давай, пошли.

— Это здесь, совсем близко.

— Двигай. — Чарли побежал вдоль стены, вытянув руки и ощупью определяя направление.

— Нет, погодите. Сюда. Я знаю один путь, о котором легавые наверняка не знают.

— О, черт!

— Ну, может быть, только кто-нибудь из них. Вообще-то почти никто о нем не знает, — произнес Жаки.

— Отлично! Пошли уже!

Голоса слышались из тоннеля, из которого они убежали всего пять минут назад. Крик: «Вы слышали?! Туда!»

Жаки спрыгнул с уступа в вонючую жижу. Стоун немедленно последовал за ним. Они переплыли на другую сторону, выбрались на сухое место и вбежали в другой узкий коридор.

— Это то, о чем я говорил, — гордо произнес Жаки.

— Где?

— Да вон, наверху. Видите? — Мальчик осветил решетку в стене в пяти футах над их головами. — Подсадите-ка меня.

Стоун сцепил руки и подставил под ногу Жаки. Мальчик схватился за трубу, подтянулся и уперся ногой об уступ в стене.

— Сюда! — крик раздался совсем близко, не более, чем в пятидесяти футах от них.

Мальчик наконец дополз до решетки и потянул за нее. Она со скрежетом подалась. Теперь она держалась на петлях, как крышка люка. Жаки проскользнул в отверстие. Стоун, который был выше и сильнее, сам подтянулся на трубе и через секунду был уже у решетки. Проход был меньше, чем три на три фута.

— Закрывайте! — скомандовал Жаки.

Стоун неуклюже повернулся, схватил решетку и потянул. Она встала на место.

— Ты вообще знаешь, что делаешь? — шепотом спросил Чарли.

— Ш-ш-ш.

Голоса звучали уже прямо под ними. Стоун на четвереньках, обдирая колени о мокрые камни, пополз вслед за Жаки. Но это продолжалось недолго. Футов через двадцать, не больше, они оказались у следующей железной решетки. Мальчик потянул за нее, она открылась.

— Осторожно, — предупредил он. — Вылезти отсюда — самое сложное. Там, с другой стороны отверстия, есть труба. Схватитесь за нее и раскачайтесь. И прыгайте. — Жаки просунул руку через решетку и похлопал по стене в поисках трубы. — Вот она. — Он, вывернув руки, ухватился и опустил ноги вниз. Это было помещение, похожее на пещеру. Стоун сразу понял, что он уже не в канализации: не было ни воды, ни вони. Это было что-то другое.

Стоун легко спрыгнул и оказался рядом с Жаки.

— А как насчет выхода? — спросил он мальчика. — Выход-то тут где, черт побери?

Тот вместо ответа щелкнул кнопкой фонаря и осветил стену.

Стоун чуть не вскрикнул от ужаса.

Прямо перед ним была дверь, которая вела в комнату со странными коричневыми и неровными стенами. Как только глаза Чарли сфокусировались на них, он сразу с ужасом понял, что это было: человеческие скелеты. Стены были покрыты черепами и берцовыми костями, уложенными в чудовищно ровные ряды. Кость к кости, череп к черепу. Надпись на французском языке, высеченная из камня на притолоке, гласила:

«Остановись!

Ты входишь в империю мертвых».

Это были катакомбы.

 

59

Чикаго

Паула Сингер сегодня никого не ждала.

Когда в дверь позвонили, была уже почти полночь. Она как раз смотрела шоу Джони Карсона. Там был персонаж «гость-хозяин», и это было намного смешнее, чем обычно бывает в шоу Джони. И все же к этому времени Паула уже начала клевать носом, поэтому она услышала звонок не сразу.

Она поправила халат и, подойдя к двери, выглянула через глазок на лестницу.

Там стоял крупный, хорошо одетый мужчина в респектабельном костюме. У него было круглое мясистое лицо и длинные баки.

— Вам кого? — спросила она. Боже, уже почти полночь! Она не откроет ему, пока он не покажет какой-нибудь убедительный документ.

— Извините за беспокойство, мисс Сингер.

Он знает ее имя.

— Кто вы?

— Я друг Чарли Стоуна, — ответил мужчина. — Он говорил с небольшим иностранным акцентом. — Он просил передать вам кое-что.

— Так передавайте.

Мужчина засмеялся и передернул плечами.

— Это займет у меня больше пяти секунд, а тут холодно.

Паула поколебалась и отперла.

— Ладно, заходите, — успела произнести она, прежде чем незваный гость сбил ее с ног.

В руке у него был пистолет.

— Пожалуйста, не надо, — попросила Паула. Она сразу начала плакать и попыталась встать, но он нацелил пистолет ей в голову.

— Не двигаться, Паула! — Мужчина захлопнул за собой дверь.

— Что вам надо? Прошу вас…

— Куда уехал Чарли Стоун? — Это был высокий, сильный человек… и явно не американец.

— Я не знаю, — тихо проскулила девушка.

— Не спеши отвечать. Подумай. Ты знаешь. Пожалуйста, не ври мне.

Что же случилось? Может, их с Чарли видели вместе в Торонто? Или в аэропорту? Тогда почему…

Телефонный звонок… Из ее офиса. Возможно ли, чтобы… чтобы ее как-то вычислили? Может, они как-то связаны с «Американским флагом»?

— Можешь встать, Паула. Вставай. И иди прямо вперед, медленно-медленно.

Девушка повернулась к нему спиной и пошла. Она была так напугана, что не могла вымолвить ни слова. Он застрелит ее… выстрелит прямо в затылок.

— Почему вы решили, что я знаю? — наконец выговорила она. — Прошу вас… я не имею ни малейшего понятия. — Ее ноги подкашивались. Он вел ее к спальне. Он собирается изнасиловать ее! «О Боже! — подумала девушка. — Пожалуйста, только не это! Не допусти, чтобы это произошло! Прошу тебя, о Боже!»

— Ложись на кровать, Паула!

— Нет! Прошу вас, нет!

— Я хочу только знать, куда он уехал. Он был с тобой.

Она больше не могла этого переносить.

— Он уехал из страны.

— Ты врешь. Не ври мне, пожалуйста. — Он вытащил из кармана костюма несколько длинных кожаных шнуров.

— Боже! Пожалуйста, не надо! Не делайте этого!

Почему он не верит ей? И тут она вспомнила: у Чарли паспорт на чужое имя! На какое же?

— Ты только должна быть со мной откровенна.

— Поверьте мне! Пожалуйста! Он действительно уехал из страны! Он улетел из Торонто. Он… он улетел по чужому паспорту.

Мужчина остановился, держа шнуры в руке. Казалось, он был заинтригован.

— Куда он улетел? — опять спросил он.

Вдруг мозг Паулы пронзила одна мысль: пистолет. Ведь Чарли оставил ей пистолет! Он лежит в глубине ящика ее туалетного столика, стоящего у кровати.

— Дайте-ка мне вспомнить, — она пыталась потянуть время. — У меня есть… у меня есть копия описания его маршрута. И его бланк путешественника. — Она запнулась. — Это может быть вам полезным?

Мужчина фыркнул.

Паула подошла к столику, выдвинула ящик, ее рука скользнула по бумагам вглубь и… пистолет был на месте. Она почувствовала его холодную сталь и ощутила прилив сил.

Быстро выхватив оружие, она прицелилась. Мужчина бросился на нее, сбивая с ног. Выстрела не последовало. Что же не так? Боже! Стреляй же, стреляй! Давай!

И тут она вдруг вспомнила, что надо было снять оружие с предохранителя. Но мужчина уже навалился на нее. Паула с силой ударила его коленом в пах. Он согнулся и взвыл от боли. Это был крупный и сильный мужчина, и девушка отлично понимала, что он профессионал. Но он не ожидал, что кроткая, тихая Паула прибегнет к средствам боевой самозащиты. Это дало ей секундное преимущество.

Он опять бросился на нее, Паула схватила его за ногу и дернула так, что нападающий упал на пол, сильно ударившись головой. Затем она выбежала из спальни в кухню.

Но остановить его было невозможно. Девушка отделала его довольно сильно, далеко не каждый человек так быстро оправился бы от такого удара. Но этот парень был силен, как бык, как человек из кошмара. Он настиг ее и прижал к газовой плите, но он еще был сравнительно слаб от боли в паху. В драке этот негодяй потерял свой пистолет, теперь его оружием были огромные сильные руки.

В какой-то момент Пауле удалось прижать его голову к стальным конфоркам плиты. Она навалилась на него всем телом, и как раз в ту секунду, когда он протянул руку, стараясь схватить ее за горло, девушке в голову пришла мысль, рожденная страшной злобой.

Она вдруг вспомнила того парня, который пытался год назад изнасиловать ее, и чуть не задрожала от резкого прилива адреналина. В мгновение ока она прижала локоть к ручке включения газовой плиты и повернула ее. Дальняя горелка, к которой было прижато лицо нападающего, вспыхнула огнем. Паула редко пользовалась этой горелкой, она была поломана: голубое пламя не регулировалось и достигало почти семи дюймов в высоту.

Сможет ли она удержать его? Мужчина был намного сильнее ее, и сейчас он был взбешен, как бык на корриде. Он сильно задергался. Девушка приложила всю свою силу, но она уже знала, что не удержит его и несколько секунд.

Прижимая голову убийцы к горящей конфорке, Паула успела почувствовать отчетливый сладкий запах горящих человеческих волос. Затем она услышала характерное ужасающее тихое потрескивание и увидела факел, в который превратилась голова мужчины. И за секунду перед тем, как он вырвался, девушка заметила опаленную и потрескавшуюся кожу его лица и услышала страшный вой, вызванный невыразимой болью.

Со все еще пылающими волосами мужчина бросил Паулу на пол и с почти нечеловеческой силой переломил ей шею. Это было последнее убийство в его жизни.

 

60

Москва

В здании КГБ на Лубянке, до революции принадлежавшем страховой компании, есть столовая, в которой обедает только председатель комитета и его гости. Изнутри она напоминает церковь: потолок высокий и наклонный, стены отделаны дубовыми панелями; в окнах — витражи, экспроприированные у русского православного собора во время сталинской антирелигиозной кампании в тридцатых годах и установленные здесь как символ иронии.

Председатель КГБ Андрей Павличенко сидел в столовой со своим личным врачом. Он был ровесником Павличенко, но лицо его было изборождено глубокими морщинами. Он считался лучшим невропатологом Кремлевской больницы, пациентами которой были члены Политбюро и ЦК. Клиника курировалась Четвертым управлением Министерства здравоохранения СССР, которое в свою очередь подчинялось КГБ.

Доверие Павличенко к этому человеку было намного крепче, чем обусловленное простыми служебными отношениями. Много лет назад от этого врача забеременела одна женщина, дочь большого партийного босса. Разразившийся скандал грозил ему увольнением из клиники и даже лишением права работать в сфере здравоохранения. Помог Павличенко. Он лично вмешался и спас карьеру доктора, изъяв его дело из официальных списков. С того случая врач был бесконечно предан своему спасителю, который со временем стал председателем КГБ.

Двое мужчин сидели в столовой. Они разговаривали очень тихо, но напряжение между ними было почти осязаемым.

Павличенко помнил тот день, когда он обедал в этой же комнате с Берией. Это было 9 марта 1953 года. Он отлично запомнил эту дату. В это время Павличенко был молодым сотрудником тайной полиции. То, что Берия пригласил его пообедать с собой, было для него большой неожиданностью. Особенно в такой день…

В тот же день, за несколько часом до обеда, был похоронен Сталин. Берия произнес надгробную речь, во время которой сын Сталина Василий, напившийся к тому времени, начал обливать Лаврентия Павловича ругательствами, называя его «сукиным сыном» и «свиньей». Но Берия оказался непредсказуем. В тот же день он собрал все силы, окружил город и продемонстрировал свою мощь, показав всем остальным членам правительства, кто отныне хозяин. Павличенко был тем человеком, к которому сходились все нити заговора… В тот день он не переставал думать о том, что Берия и Сталин — одно и то же. «Придет время, — мечтал молодой сотрудник тайной полиции, — и этими войсками, танками и пулеметами буду распоряжаться я».

В тот вечер, на обеде, Берия впервые открыл свой план государственного переворота дрожащему от возбуждения Павличенко. Он хотел, чтобы молодой сотрудник стал связным между русской женщиной и очень богатым и влиятельным американцем. Павличенко должен был достать один документ. В случае обнародования, эта бумага привела бы к страшным беспорядкам в Кремле, вывернула бы все наизнанку и проложила бы Берии путь на самый верх. Молодой человек выслушал все это, искренне восхищаясь деталями хитроумного плана.

Но Берия потерпел поражение.

А Павличенко этого не допустит.

Потому, что он выстрадал столько, сколько не довелось выстрадать ни Берии, ни другим членам советского руководства.

Родители Павличенко были крестьянами. Они жили на Украине в деревне Пловицы. Хозяйство у них было крошечное: лошадь, корова и небольшой земельный надел. Но это было время печально знаменитой сталинской кампании по коллективизации, время войны против кулаков, в результате которой погибло от голода семь миллионов украинцев — почти пятая часть населения республики.

Родители Павличенко богатыми не были, но их тоже зачислили в кулаки.

Андрею было три года, когда одним ранним утром его родителей, двух сестер и его самого усадили в телеги, а затем погрузили на поезд. Их жалкие пожитки были конфискованы государством. А то, что осталось в доме, разобрали односельчане. Семью Павличенко должны были вывезти в Сибирь, в Красноярск. Вместе с другими депортированными крестьянами, плач и крики которых чуть не оглушили мальчика, их запихали в поезд.

По дороге их состав остановился в маленьком украинском городке, чтобы набрать провизии. И там, в суматохе, Андрей с сестрами потерялся.

Поезд ушел без них. Власти, которые с трудом могли проследить за взрослыми пленниками, не обратили внимания на исчезновение детей.

В течение нескольких часов мальчик и девочки не понимали, что случилось. Напуганные и несчастные, дети шли по рельсам, не зная, в нужном ли направлении они идут, расспрашивая встречающихся им людей.

Через несколько дней они пришли в маленькую деревушку, в которой жил их дядя. Он забрал детей к себе. Позже он стал их приемным отцом.

Только спустя много лет они узнали, что их родители погибли в лагере под Красноярском.

Павличенко, в ком ненависть к системе, сотворившей такое с его отцом и матерью, росла с каждым годом, навсегда запомнил один день жаркого и дождливого лета 1934 года. Страшный ливень смыл слой земли с братской могилы, в которой за год до этого были похоронены сотни крестьян, умерших от голода. Потоки воды разнесли трупы по улицам и дворам. Маленький Андрюша приоткрыл дверь избы своего приемного отца и увидел ужасные скелеты перед самым домом. Они, казалось, протягивали к нему руки. Мальчик в ужасе завизжал и кричал до тех пор, пока не потерял голос.

Он долгие годы не имел никаких связей с «Санктумом», даже уже после того, как был назначен начальником Первого главного управления КГБ. Это, конечно, вызывало недовольство американцев. Они, по вполне понятным причинам, возлагали большие надежды на своего человека в самом сердце советской разведки. Но Павличенко настаивал на своем, говоря, что это было бы рискованно.

На протяжении нескольких десятков лет он был, как окрестил его «Санктум», «К-3». Это началось в 1950 году. С этого времени — практически всю свою сознательную жизнь — Павличенко вел странное существование. Ему приходилось постоянно оглядываться; он никогда не знал, не разоблачили ли его.

В молодости Андрей Павличенко — выпускник высшей школы КГБ, недавно обзаведшийся семьей, — совершил одну дурацкую ошибку. Он тайно (так, по крайней мере, считал он сам) встретился в Киеве с активистом националистического движения на Украине, скрытым единомышленником которого он был. Американцы сфотографировали Павличенко во время этой встречи. Его подловили. Первой реакцией молодого кагебиста был ужас, затем — обида. А потом, обдумав все хорошенько и спокойно, он решил, что это удача.

Павличенко вспомнил свой первый выход на связь. Того человека звали Оливер Найлэнд, он долгие годы был шефом контрразведки ЦРУ. Они встретились в Лондоне, тайно, в месте, подготовленном Найлэндом с огромной тщательностью, чтобы не привлечь ничьего внимания.

Молодой и амбициозный Павличенко был поражен внешностью американца. Он был больше похож на растрепанного профессора колледжа. На нем был плохо сшитый твидовый костюм, на рубашке не хватало пуговицы, длинные седые волосы космами падали ему на уши и усталые, затуманенные глаза. Его облик совсем не совпадал с образом шпиона-аса. Но впоследствии Павличенко узнал, что реальность очень часто отличается от фантазий.

— Мы давно наблюдаем за вами, — объяснил ему Найлэнд. — Еще с того времени, как эмигрировали ваши родственники с Украины и мы узнали историю троих детей, родители которых были убиты людьми Сталина во время коллективизации. Их усыновил один человек, который был осторожен и благоразумен настолько, что сменил вам фамилию. Поэтому русские никогда не смогли ничего узнать о вас.

Павличенко слушал, изумляясь, как многое им было известно. Даже кагебисты, проверяя при приеме на работу в органы его происхождение и биографию, не смогли докопаться до этой истории об усыновлении и смене фамилии, ведь это было проделано дядей тайно, с помощью взяток. Книга регистрации была потеряна во время беспорядка, царящего на Украине в начале тридцатых, поэтому оперативники КГБ не обнаружили ничего подозрительного в прошлой жизни Павличенко.

— У нас есть возможность, — сообщил ему Найлэнд на явочной квартире в Хампстед Хит, — устроить так, чтобы вывести вас на самую верхушку власти в КГБ. Мы можем передавать вам информацию, выдача которой будет выглядеть способностью к пророчеству и сделает вас в глазах других еще умнее и дальновиднее, чем вы есть на самом деле.

И американцы не просчитались.

Как только он дал согласие, его снабдили детальными инструкциями и оборудованием, необходимым для секретных контактов со связными. В буханках черного хлеба, которые Павличенко покупал в определенной булочной на улице Горького, ему передавали шифровальные блокноты. Каждая страница такого блокнота содержала произвольный набор пятизначных цифр, с помощью которых он, используя определенные матрицы, зашифровывал секретные донесения. Матрицы тотчас же уничтожались. Этот метод был безупречен, так как в Вашингтоне был только один такой же шифровальный блокнот.

Для начала Павличенко переслал американцам копии досье всех интересующих их сотрудников КГБ и списки работников некоторых особо важных подразделений. Постепенно он начал сообщать им оценки разведки, а затем перешел и к более важным секретам. Очень часто Павличенко передавал копии документов, сделанные с помощью маленькой немецкой фотокамеры.

Чаще всего он пользовался для передачи сведений тайником, оставляя кассеты за вынимающимся кирпичом в доме недалеко от спортзала, в котором тренировался его сын. А иногда для этой цели ему приходилось идти на определенный сеанс в определенный кинотеатр, садиться на определенное место и перебрасывать свое пальто через спинку кресла перед ним. Из зрительного зала он уходил с опустевшим карманом. Были также и мимолетные контакты в переполненных автобусах. В случае удачной передачи информации Павличенко получал уведомления в виде меловых пометок на телеграфных столбах или свежих черных пятен дегтя на внешней белой стене бани, куда он время от времени ходил париться.

Ему даже был дан один номер телефона, установленного в частной московской квартире и соединенного напрямую с кабинетом руководителя его программы. Аппаратом мог воспользоваться только лично Павличенко и только в случае крайней необходимости. До сих пор ему не приходилось прибегать к этому средству.

— Все подготовлено, товарищ Павличенко, — сообщил врач, — у вас будет диагноз не просто сердечного удара, а скоротечной ишемической болезни.

— Объясните подробнее.

— В нужный день вы не сможете подняться с постели, не сможете произнести ни слова. У вас отнимется правая сторона тела. Ясное дело, вас привезут ко мне в клинику. Я сделаю вам ЭКГ. Это обычная процедура. Кардиограмма покажет, что у вас… Ну, скажем, инфаркт левого полушария. Он развился в результате дисфункции одной из артерий, снабжающей мозг кровью. Возможно, это будет закупорка кровеносного сосуда или кровоизлияние в мозг. У вас всегда была предрасположенность к этому.

— Отлично. — Павличенко медленно кивнул. — От вас зависит, чтобы об этой предрасположенности немедленно узнали интересующие нас люди. Ну, вы знаете: несколько слов то тут, то там. Пусть станет известно, что я у вас лечусь. Расскажите это, скажем, как бы из гордости… или просто из нескромности. Я хочу, чтобы пошли слухи о моем нездоровье.

— Как мы сделали в случае с вашим мнимым сердечным ударом, — подхватил врач.

— Вот именно. Но сможете ли вы подделать результаты такого обследования?

— Нет ничего проще. За последние несколько лет у нас было много пациентов с сердечным ударом. Я могу взять результаты кого-нибудь из тех, у кого действительно был удар. Мне останется только поставить нужную дату.

— А это будет правдоподобно — быстро выздороветь после такого заболевания?

Врач секунду помедлил и ответил:

— Да, товарищ Павличенко. Человек с таким заболеванием может выздороветь в течение нескольких дней. Поднимаются мертвые.

— Гениально, — пробормотал председатель КГБ.

Он смотрел на витражи столовой, на саму комнату и знал, что его мечта, как и мечта верных ему людей, вот-вот должна стать явью.

 

61

Париж

Стоун, прислонясь спиной к мокрым темно-желтым костям, сидел на куче гравия в «Империи мертвых». Воздух был промозглым и едким. Ему удалось несколько часов поспать, теперь у него сильно болели затекшие спина и шея.

Он ждал возвращения Жаки.

Сын проститутки был сильно вдохновлен последними приключениями. Это было убежище его и его друзей. Время от времени они пробирались сюда тайными путями и проводили здесь по нескольку часов, напиваясь и покрывая каменные стены рисунками и надписями. Это они обнаружили, что зловещие пещеры действительно существуют. Жаки сказал, что, напившись допьяна, некоторые из них видели привидения. У ребят было единственное правило, которое они неукоснительно соблюдали: не портить останки.

К счастью Стоуна, в тот вечер ни один из подростков не пришел сюда, и ему удалось немножко поспать. Удачным было и то, что Чарли не надо было сразу искать другого убежища: катакомбы были закрыты для посещения до двух часов дня.

Этого времени должно было хватить. Стоун решил попросить о помощи Дунаева, если он, конечно, захочет и не сочтет это слишком опасным. Он отдал Жаки промокший паспорт на имя Роберта Джила и три фотографии в плотном конверте, который он положил за обложку паспорта.

Со всем этим Дунаев сможет достать ему визу в СССР.

Жаки согласился помочь. Он сказал Стоуну, что проведет остаток ночи у своей подружки, оттуда позвонит матери и скажет, что все в порядке. И позвонит Дунаеву. А в ожидании визы мальчик согласился сходить в магазин. Стоун дал ему длинный список, включающий множество, казалось, несопоставимых предметов. В него входили: металлическая карманная расческа, недорогой костюм нужного размера, пара американских спортивных ботинок, небольшая мужская сумка для белья, бритвенный набор в кожаном футляре, металлическая рулетка, кусок мыла, тюбики крема для бритья и зубной пасты, туалетные принадлежности и лезвия.

Было пять часов утра. Если удача не изменит ему, охранники из катакомб не появятся здесь до полудня.

Чарли встал и прошелся. Под ногами скрипел гравий. Осветив фонариком пещеру, он восхитился зловещей аккуратностью, с которой были уложены скелеты. В луче света тускло поблескивали ровные ряды черепов, уложенные на плотном штабеле тазобедренных костей. Удивительная, зловещая, ужасающая правильность. В некоторых местах вместе с перекрещенными берцовыми костями черепа образовывали страшные эмблемы смерти.

На развешанных то тут, то там табличках было указано, с какого парижского кладбища и когда скелеты были перевезены в катакомбы. Этот процесс начался в 1786 году, когда было решено, что кладбище Невинных переполнено и распространяет по городу заразу. Миллионы скелетов, преимущественно бедняков, в течение нескольких десятилетий переносились в подземное компактное хранилище и аккуратно укладывались в штабеля. «Захоронение церкви Сен-Лоран» — гласила одна табличка; на второй было написано: «Захоронение Сан-Жак-дю-О-Па». Повсюду были нацарапаны цитаты, посвященные смерти и вечности.

Стоун вспомнил, что Жаки рассказывал ему о том, что в катакомбах во время второй мировой войны было тайное убежище бойцов французского Сопротивления, неизвестное нацистам, с важным видом расхаживавшим по площади Данфар-Рошеро прямо над головами смельчаков. По сравнению с героями из отряда Сопротивления Чарли чувствовал себя совершенно незначительной фигурой. Он вспомнил свой грандиозный план разоблачения этой старой истории… Он хотел только реабилитировать своего отца и себя… Но все пошло прахом.

Сама мысль о поездке в Москву была ужасающей. Эти фанаты-американцы, конечно, достанут его и там. Но выбора не было.

Чарли вернулся обратно на место, опять оперся о штабель скелетов и очень быстро заснул.

Москва

Шарлотта ходила взад-вперед по коридору перед телетайпной, думая об отправленном материале, о Чарли, о приближающейся встрече на высшем уровне. Короче говоря, она думала о десятке вещей сразу, поэтому не могла сконцентрироваться ни на чем.

Чтобы наконец заняться чем-то путным, она подошла к телексу, передающему информацию «Ассошиэйтед пресс», и оторвала ленту.

Имя, упомянутое в сообщении, было ей знакомо.

Паула Сингер.

«Жительница Чикаго Паула Сингер погибла в результате пожара в ее квартире, причиной которого стала оставленная сигарета».

Шарлотта хватнула ртом воздух и застонала. Все находящиеся в офисе — операторы, продюсеры, советские коллеги — посмотрели на нее. Русская сотрудница Шарлотты Зинаида бросилась к ней узнать, что случилось.

Шарлотта знала, что Паула Сингер никогда в жизни не курила.

Париж

Лицо Стоуна осветил луч света. Он открыл глаза, несколько раз моргнул и с облегчением увидел, что это Жаки.

— Сколько времени? — спросил Чарли, потирая глаза.

— Около полудня. Надо нам отсюда убираться.

— Ну?

— Вот, берите. Советское посольство открылось только в десять, но уже в половине одиннадцатого он достал визу. Я не знаю, что за человек этот Дунаев, но он парень, как это говорят, не промах.

— Видимо, да.

— Я купил вам ботинки «Тимберлэнд», — неуверенно сказал Жаки. — Подойдет? Я слышал, что это очень хорошие ботинки.

— Отлично.

Жаки удалось достать все, что заказывал Чарли. Все мелкие вещи он запихнул в сумку для белья.

Времени оставалось мало. Чарли торопливо принялся за дело. Сначала надо было разобрать пистолет. Он сдвинул защелку позади предохранителя и отсоединил магазин.

Всегда лучше подстраховаться.

Стоун проверил, не осталось ли в барабане патронов. Нет, он был пуст. Он несколько раз нажал на курок, затем отсоединил квадратный блок казенной части.

Отлично: наставления Дунаева пошли на пользу.

Не ослабляя давления на блок, он сдвинул всю верхнюю часть пистолета. Чарли нравилось ощущать «Глок». Это было отлично сделанное и очень легкое оружие не больше семи дюймов в длину.

Разборка пистолета заняла у него всего несколько минут.

Стоун аккуратно разложил детали перед собой на земле.

Взяв в руки пластиковую рукоятку, он тщательно обследовал ее. Чарли знал, что она сделана не из стопроцентного пластика: в последнее время для предотвращения терроризма производители насыщали полимеры каким-нибудь металлом. Но его содержание было столь незначительно, что при прохождении контроля в аэропорту детекторы металла отреагируют на него не сильнее, чем на связку ключей. Или даже меньше.

Однако, если положить рукоятку прямо в сумку, на мониторе высветится именно рукоятка револьвера. Пришлось спрятать ее в нагрудный карман. Пассажиров, слава Богу, рентгеном не просвечивают, только багаж.

Сложнее обстояло дело со стальными частями оружия. Но и тут старый русский шпион подкинул Стоуну пару хороших идей. Чарли сложил вместе взводной механизм и барабан, в котором было пятнадцать патронов для револьвера. Еще у него было два девятимиллиметровых патрона для парабеллума. Дунаеву было легче достать такие, так как со времени второй мировой войны для большинства выпускаемого в Европе мелкого оружия применялись именно они.

Чарли несколько раз обернул металлические детали алюминиевой фольгой. Теперь это был плоский продолговатый сверток. Стоун засунул его в дно новой сумки, надрезав шов лезвием. Металлическую рулетку он положил в вещи, между костюмом и блейзером.

Затем Чарли снял обертку с нового куска мыла. Еще раньше он заметил у одной из стен пещеры маленькую лужицу воды, проникающей, видимо, откуда-то сверху. Теперь Стоун взял кусок мыла, положил в воду и оставил. А сам тем временем выдавил часть зубной пасты в футляр бритвенного набора и побросал туда же металлический тюбик с кремом, лезвия, стальной станок, металлическую расческу и другие туалетные принадлежности. Затем он поднял слизкий и размякший кусок мыла и засунул его туда же, разляпав жижу по вещам. Оглядев эту вызывающую отвращение массу еще раз, Стоун улыбнулся и застегнул молнию на сумке.

Они ушли из катакомб другим путем, пройдя немного по прилегающей системе стока, и вылезли наверх через люк на маленькую улочку Дюмонсель прямо под огромным светящимся крестом гомеопатической аптеки. Несколько испуганных прохожих, остановившись, смотрели, как они появляются из-под земли.

— Какого черта вы уставились? — набросился на них Жаки. — Занимайтесь своим делом!

Люди разошлись.

В квартале от люка стояла машина, позаимствованная Жаки у друга. Это был огромный, расхлябанный черный «шевроле» 1950 года выпуска. На заднем сиденье лежал старый чемодан Стоуна с его одеждой, который Жаки забрал у Дунаева. Сев в машину, они отправились в аэропорт.

— Повсюду толпы легавых, — сообщил Жаки. Было видно, что роль конспиратора ему страшно нравится. — Они повсюду просто. На вокзале, в метро, везде.

— А что они делают?

— Высматривают. Время от времени останавливают людей…

— Похожих на меня.

— По-моему, да, — мальчик улыбнулся. — Но ваш костюм просто в кошмарном состоянии.

— После твоей канализации это не странно. Слушай, ты случайно не знаешь, где тут неподалеку можно купить парик?

— Парик?

Они остановились у телефонной будки. Жаки сделал несколько звонков, и в конце концов они поехали в один магазин в 9-ом округе. Магазин назывался «Костюмы Парижа». Это был очень большой и известный в городе салон, в котором можно было взять напрокат одежду и аксессуары для киносъемочных работ. Там Стоун подобрал светло-каштановый с проседью мужской парик. Он подошел отлично. Когда Чарли надел его поверх своей короткой прически, он абсолютно преобразился. Теперь он был похож на холеного бизнесмена. В гардеробе он подобрал синий мундир офицера ВМС США, немного мешковатый, но респектабельный. Надев его, Стоун посмотрелся в зеркало.

Стоявший рядом Жаки сказал:

— Неплохо. Но если присмотреться, вас вполне можно узнать.

— Это так. Но военный мундир даст мне определенные преимущества. Ведь они ищут кого угодно, только не военного. В любом случае это лучше, чем ничего. Как ты думаешь, усы мне не нужны?

— Почему бы нет?

Чарли добавил к заказу седовласые усы и заплатил за прокат и залог. «Дороговато за плохой костюм и уродливый парик», — подумал он.

На улице они нашли еще одну телефонную будку. Стоун позвонил в «Эйр Франс» и справился насчет расписания рейсов в Вашингтон. Затем, воспользовавшись кредитной карточкой на свое имя, он заказал билет на следующий рейс с вылетом из аэропорта Орли.

Стоун решил, что выкупать билет он будет под вымышленным именем. Если ему повезет, то уловка удастся: они подумают, что он сделал обычную для непрофессионала ошибку. Возможно, они решат, что Стоуну хватило ума заказать билет на чужое имя, но он забыл, что человека можно выследить по кредитной карточке. Тогда они поверят, что он возвращается в Вашингтон.

Хотя, возможно, они вообще ни во что не поверят.

Об этом он пытался не думать.

Затем Чарли справился о нескольких рейсах из аэропорта Шарля де Голля.

Стоун очень внимательно следил за тем, чтобы не пользоваться в Париже документами Роберта Джила. Французская полиция будет искать Чарльза Стоуна, который может приехать под несколькими вымышленными именами, но не под именем Роберта Джила.

В аэропорту Шарля де Голля Чарли, крепко пожав руку Жаки и горячо поблагодарив его за помощь, попрощался с мальчиком.

— Подожди-ка секунду, — сказал Стоун и вытащил из кармана брюк мятый конверт.

— Что это?

Это были деньги. Много денег. Возможно, мальчишка никогда в жизни не видел столько денег сразу.

— Нет, — Жаки отказался взять конверт. — Тут ваши деньги никому не нужны.

«Интересно, откуда он взял эту фразу? Видимо, детективов насмотрелся», — подумал Чарли.

— Ты рисковал ради меня, — сказал он. — Возможно, я до сих пор жив только благодаря тебе.

Жаки неодобрительно хмурил брови, но не смог сдержать довольной улыбки.

— Вы, кажется, сошли с ума.

— Возможно, — согласился Стоун, опять протягивая мальчику конверт. — Слушай, передай это своей матери. Она сможет несколько дней не работать. И поблагодари ее от меня.

Жаки секунду помолчал, взял конверт и произнес:

— Надеюсь, у вас все будет хорошо.

Чарли крепко пожал его руку, положив другую мальчику на плечо.

— Спасибо вам всем.

Они несколько секунд постояли молча, затем Жаки быстро повернулся и ушел.

Войдя в зал ожидания, Стоун не заметил никакой усиленной охраны. Нервно оглядевшись, он увидел лишь обычных для аэропорта полисменов.

«Странно, — подумал он. — Я думал, что они особенно тщательно контролируют аэропорты».

Чарли подошел к стойке «Эйр Франс» и купил билет до Бонна на самолет, отлетающий за пять минут до рейса на Москву, который и был ему нужен. Но прежде он убедился, что посадка на оба самолета будет производиться из смежных посадочных тоннелей. Стоун расплатился наличными, и кассир прикрепил к его билету карточку с номером места. Затем Чарли подошел к стойке «Аэрофлота» и купил билет на Москву, тоже расплатившись наличными. Покончив с этим делом, он нашел комнату отдыха, почистил костюм, поправил галстук и взглянул на себя в зеркало. Он был несколько помят, но не больше, чем военный, который провел ночь в поезде или самолете.

Глубоко вздохнув, Чарли вернулся в зал ожидания. Предстояло самое страшное. Прозвучало объявление посадки. Стоун подошел к длинной очереди, стоящей в ожидании контроля их багажа. Сердце его сильно билось, руки дрожали, лоб покрылся крупными каплями пота. Здесь должно быть все гладко. Если у него обнаружат разобранный пистолет, его немедленно задержат, подвергнут допросу и арестуют. В этом случае им не понадобится много времени, чтобы узнать, что человек, пытавшийся пронести в самолет оружие, и тот парень, которого так долго разыскивала французская полиция, — одно и то же лицо.

Чарли опять услышал объявление посадки на его рейс.

Нельзя было терять ни минуты.

В конце очереди теперь стояла большая шумная семья: мать, отец, четыре мальчика и две девочки. Все дети младше десяти лет. Они бегали, прыгали, толкались вокруг ошалевших родителей. Чарли слышал, что говорят они по-немецки. Он быстро подошел к очереди и встал за ними. Конечно, после них персонал контроля будет менее внимателен.

Как и рассчитывал Стоун, когда семейство подошло к самым воротам с детекторами, реагирующими на металл, суматоха резко возросла. Дети хотели пронести сумки с собой, и раздраженному офицеру контрольной службы в синем мундире пришлось вернуть их и сказать, чтобы они поставили багаж на конвейерную ленту для просвечивания рентгеном. Один из мальчишек постучал другого костяшками пальцев по голове, младшая девочка начала плакать и тянуть свою толстую мамашу за юбку. Чарли поймал взгляд молодого служащего, сидящего за монитором, и сочувствующе улыбнулся ему, покачав головой. Парень улыбнулся в ответ, как бы говоря: «Вот наказание, сущая напасть».

Теперь подошла очередь Стоуна. Сердце забилось еще сильней, но он продолжал приветливо улыбаться. Небрежно поставив сумку на ленту конвейера, Чарли вступил в ворота с металлодетектором…

Загорелся зеленый огонек.

Отлично. С рукояткой выгорело. Слава Богу, магнитометр реагирует не на все металлическое.

И тут Стоун заметил, что парень, сидящий за монитором, очень внимательно смотрит на экран. Его охватил ужас.

Офицер службы безопасности был абсолютно измотан, хотя до конца рабочего дня оставалось еще пять часов. Взглянув на сероватый экран, он досадливо поморщился. В сумке было что-то металлическое. Он посмотрел на силуэт и увидел несколько светонепроницаемых объектов в вещах этого симпатичного американца.

— Задержитесь, — скомандовал он.

Стоун вопросительно посмотрел на него.

— А что случилось? — все так же беззаботно и приветливо спросил он.

— Я должен осмотреть ваши вещи, сэр.

— Давайте, давайте, — выдавливая улыбку, сказал Чарли. Он чувствовал, что земля уходит у него из-под ног. За воротник рубашки потекли липкие ручейки пота.

Француз поднял сумку и расстегнул молнию. Отодвинув в сторону костюм, он достал бритвенный набор, открыл футляр, заглянул внутрь и увидел мерзкую массу размякшего мыла и зубной пасты, в которой плавали металлическая расческа, станок и лезвия. Он с отвращением сморщил нос и захлопнул крышку: ему вовсе не хотелось ковыряться в этой жиже. Тем более, что все эти вещи не выглядели ничем иным, как туалетными принадлежностями не слишком аккуратного человека. В сумке он нащупал еще что-то металлическое и вытащил этот предмет. Это была рулетка. Чокнутые американцы. Вслух он спросил:

— Вы американец?

— Да.

— Я хочу просветить ваши вещи еще раз, — сказал он, застегивая молнию на сумке и ставя ее на конвейер.

На мониторе появились силуэты все того же грязного бритвенного набора и рулетки. Еще одно темное пятно металлического предмета было в самом низу сумки. Ничего подозрительного. Единственным преступлением этого американского бизнесмена была его неряшливость. Этот парень явно не террорист.

И его пропустили.

Как и предсказывал Дунаев, сверток, обернутый в фольгу и вставленный через шов в дно сумки, показался им просто частью укрепляющей прокладки дна. Служащие аэропорта обычно смотрели на предметы внутри силуэтов сумок, а не на сами силуэты. А куча металлических вещей внутри послужила отвлекающим маневром. Стоун облегченно вздохнул и прошел дальше.

Паспортный контроль осуществлялся в нескольких застекленных будках.

«Только бы удача не оставила меня», — прошептал Стоун, становясь в конец очереди. Через несколько минут он был уже у окошка.

Паспортный контроль, как и везде на Западе, был очень поверхностным. Служащий едва взглянул на Чарли, совершенно не обратив внимания на то, что его внешность совершенно не соответствует фотографии в паспорте. Он поставил в документе штамп французской выездной визы, просунул паспорт через щель в стекле и, коротко улыбнувшись, пожелал Стоуну счастливого пути.

Отойдя от будки, Чарли почувствовал огромное облегчение: он сделал это!

Тут он поймал слишком долгий взгляд, брошенный на него мужчиной в синем костюме, стоящим у выхода из зоны паспортного контроля. «Может, я уже шизофреник?» — нервно подумал Стоун.

В следующий момент, почувствовав дурноту, он понял, что этот человек, с виду служащий аэропорта, действительно смотрит на него слишком пристально… Слишком внимательно: то, как он вглядывался в его лицо, не могло быть простым любопытством.

Его засекли.

Теперь он знал это точно.

Он приказал себе не бежать. Не делать ничего необычного. Бежать может только напуганный человек. Идти надо нормальной торопливой походкой пассажира, опаздывающего на самолет.

Парень у будки оставил свой пост и, повернувшись, пошел за Чарли.

Идя по коридору, Стоун видел его отражение в зеркальном стекле. Не спешить, главное — не спешить. Идти нормально, не бежать, не делать ничего необычного.

Вот он, выход! Он был пуст: посадка на рейс до Бонна только что закончилась, задержались только несколько служащих, поджидающих двух отставших пассажиров, весело болтающих друг с другом.

Преследователь все еще шел за Стоуном. Почему они не задержали его раньше? Почему они не схватили его, да и дело с концом?

Девушка в форме служащей аэропорта у выхода из тоннеля, заметив Стоуна, неодобрительно покачала головой.

— Вы опоздали, сэр, — крикнула она ему. — Самолет уже вот-вот взлетит!

Чарли на бегу помахал билетом.

— Еще не все потеряно! — ответил он, пробегая мимо нее. — Я хороший бегун!

— Эй, куда вы?! — закричала она вслед Чарли, пронесшемуся мимо нее по коридору тоннеля.

— Вот!

Он сунул билет стюардессе и вошел в самолет. Остальные пассажиры были уже на местах. Чарли, отпихнув человека, укладывающего чемодан на полку над сиденьями, помчался по проходу между креслами в конец самолета.

Ура! Задний выход еще не был закрыт! Они как раз собирались это сделать!

— Сэр! — крикнул ему один из стюардов. — Сэр! Что вы делаете?!

Но Чарли, судорожно сжимая в руке чемодан, сбежал по железным ступеням и помчался по взлетной полосе. Рев моторов был оглушителен. Его расчет оказался верен! Следующим на аэродроме стоял именно бело-голубой Ил-62, который должен был взлететь через пару минут. Он как раз успеет на него.

Побежав в направлении, которое они не могли предусмотреть, Стоун оторвался от своего преследователя. Он знал, что от здания аэропорта он не виден, загороженный шасси. Поднимаясь по служебному трапу, Чарли поймал изумленный взгляд пухленькой советской стюардессы. Подойдя к ней, он подал билет. Удивление девушки сменилось неодобрением.

— Извините, — по-русски сказал он, — я очень опаздываю.

Усевшись в кресло, Стоун сразу же выглянул в иллюминатор. Он был спасен! Они думают, что он на борту самолета, летящего в Бонн. И, конечно, они вызвали подкрепление и отложили вылет для того, чтобы обыскать салон. Через какое-то время все, конечно, обнаружится, но к тому моменту Ил-62 будет уже в воздухе.

Стоун слышал, как мотор набирает обороты. Пару минут спустя самолет двинулся по взлетной полосе, а еще через минуту поднялся в воздух. Чарли откинулся на спинку кресла, прикрыл глаза и с огромным облегчением вздохнул.

 

62

Вашингтон

Президент собрал всех основных советников по вопросам внешней политики. Предстояло сделать последние приготовления к встрече на высшем уровне в Москве.

Кроме секретаря штата Дональда Гранта, директора ЦРУ Теодора Темплтона, советников по вопросам национальной безопасности адмирала Крэга Мэтьюсона и Роджера Бейлиса, на совещании присутствовали шестнадцать членов Совета по национальной безопасности.

Лишь половина присутствующих была приглашена в Москву. Список составлял президент вместе с адмиралом Мэтьюсоном, поэтому среди тех, кто находился в комнате, были, конечно, обиженные.

Состав участников заседания отражал административную иерархию: здесь были те, кто ехал в Москву, и те, кто не ехал.

Что касается Бейлиса, вопрос был давно решен.

Где-то в середине заседания президент неожиданно упомянул о волне терроризма в Москве. Подобные замечания неизменно вызывали у Бейлиса оскомину.

— Из весьма надежных источников, — сказал между прочим президент, — мне стало известно, что за московским терроризмом стоит нечто большее, чем может показаться на первый взгляд.

Бейлис медленно перевел взгляд с президента на директора ЦРУ. О Боже! Неужели выплыло?

Воцарилась мертвая тишина. Она продолжалась до тех пор, пока не стало ясно, что президент обращался лично к Тэду Темплтону.

Бейлис почувствовал легкое головокружение.

Неужели президент каким-то образом узнал (но это казалось совершенно невозможным) о существовании «Санктума»? Хотя, конечно, возможность этого нельзя исключать абсолютно. Президенты всегда имеют личную сеть информаторов. Если это случилось, им несдобровать. Разведывательная операция такого масштаба — и осуществляется за его спиной! И это совершенно неважно, что результаты этой скрытности могли бы быть встречены президентом, да и всем миром, с ликованием. Он, конечно же, не одобрит конспиративных методов их комитета. И все будет кончено.

Десятки лет упорной работы, тщательнейшая подготовка — все пойдет прахом!

Но нет, он не может знать. Ни один комитет в истории американской разведки не был законспирирован лучше, чем «Санктум».

— Как вам известно, — сказал президент, — я не трус. Меня вряд ли можно назвать трусом. Я ездил в такие места и подвергался такому риску, что моим телохранителям приходилось буквально лезть из кожи вон, чтобы обеспечить мою безопасность.

Члены рабочей группы, зная, что президент на самом деле был человеком общительным и отважным, одобрительно закивали.

«Караул», — подумал Бейлис.

— Ну так вот, и сегодня утром я получил информацию, касающуюся непосредственно меня. Речь идет о взрыве терроризма в Москве. Что вы можете сказать по этому поводу, Тэд?

Бейлис сразу все понял. Темплтон сидел растерянный и дисциплинированный, как примерный ученик, пойманный учителем при передаче шпаргалки. Иногда президент получает информацию, минуя ЦРУ и его директора. У президента всегда есть и другие информационные каналы. И Темплтон был в очевидном замешательстве: полученные сведения могут оказаться из тех, которые он обычно скрывал от президента.

Да. Президенту каким-то образом стало известно, что бомбы, взорванные в Москве, — не простые домашние самоделки, состряпанные в диссидентских гаражах. Что они были сделаны с использованием американских взрывателей и пластика. Вполне понятно, что президент счел этот факт тревожным и настораживающим.

— Да, господин президент, — произнес наконец Темплтон, откашлявшись и пригладив седые волосы большой квадратной ладонью. Лицо его пылало. — Одному из наших московских агентов удалось достать несколько осколков двух недавно взорванных бомб. Наши судебные эксперты установили, что пластик, из которого они были сделаны, американского производства.

Бейлис взволнованно наблюдал за происходящим. Темплтон явно суетился. Иногда Бейлис мечтал о том, чтобы «Санктум» счел необходимым посвятить президента в эту операцию. Особенно в момент, подобный этому, когда президент готов был вот-вот отменить предстоящую московскую встречу. Но нет, этого не должно произойти! Этого нельзя допустить! Нельзя допустить ничего, что могло бы возбудить подозрение коллег «К-3» по Политбюро. Нельзя допустить ничего, способного вызвать их тревогу.

Президент кивнул. Он был сейчас в том тихом и замкнутом настроении, которое среди его подчиненных считалось наиболее неблагоприятным. Что оно означает? Рассерженность? Скуку? Удовлетворение?

— Господин президент, — продолжил Темплтон, — я к тому не имею никакого отношения.

— Действительно?

— Да, сэр. Вполне понятно, что русские террористы смогли достать американские материалы. Возможно, кто-то из них служил в Афганистане и там имел доступ к взрывматериалам, захваченным во время боевых действий.

Президент кивнул.

— Если бы я счел это дело действительно серьезным, — сказал Темплтон, — то я бы, конечно, проинформировал вас о нем сразу.

— Будут какие-нибудь замечания? — спросил президент остальных присутствующих.

— Позвольте мне, — это был секретарь штата. — Я бы не стал отправлять президента страны в зону терроризма. И я, конечно, не могу одобрить вашего решения ехать в Москву в такое время. У меня есть предчувствие, что вся Москва вот-вот разлетится на мелкие кусочки. Я считаю эту поездку безрассудством и советую вам отложить ее.

— Действительно? — спросил президент.

— Я вынужден согласиться с предыдущим оратором, — произнес один из советников по делам национальной безопасности. — Я не знаю, насколько качественно мы сможем обеспечить там вашу охрану. Возможно, нам следовало бы привлечь к этому делу секретные службы.

Президент снова кивнул и положил подбородок на кулак.

Следующие двадцать минут Бейлис, нервно ерзая на стуле, следил за ходом обсуждения этого вопроса.

— Разрешите мне высказаться, — наконец вмешался Темплтон. — Я уже выразил свое мнение, что обеспечение безопасности в Кремле находится на достаточно высоком уровне. Но есть и еще один важный момент, который не следует упускать из виду. А именно, положение Горбачева.

— Что вы имеете в виду? — спросил президент.

— Сейчас ему необходима немедленная поддержка, — объяснил Темплтон. — Если вы отмените встречу в Москве, я не сомневаюсь в том, что он окончательно потеряет престиж в советском правительстве. И тогда… вот тогда у нас будет больше поводов для беспокойства.

— Хорошо, — решительно произнес президент. — Мы едем в Москву. Давайте продолжим обсуждение.

Темплтон победил всех членов Совета по национальной безопасности. Бейлис про себя восхищался его умением. Дело было сделано: президент уже не изменит своего решения.

«Я надеюсь, — подумал Бейлис, невнимательно слушая продолжение обсуждения, — что ничего страшного во время встречи в Москве не произойдет. Это было бы просто невероятно, ведь „К-3“ был так осторожен на протяжении нескольких десятков лет».

Но надо быть еще бдительнее.

Агент «К-3» вместе с комитетом, называющим себя «Санктум», в ближайшее время должны были навсегда изменить мир.

Москва

Приблизительно в это же время у входа в отель «Националь» в Москве остановилась черная «Чайка». Русский шофер проворно открыл дверцу перед важным пассажиром: аристократической внешности старик, державшийся с огромным достоинством. Его имя было Уинтроп Леман.

— Добро пожаловать в Москву, — сказал шофер.

Спустя час с лишним в дверь номера Лемана постучали.

Старик медленно подошел и дрожащими руками открыл дверь.

Перед ним стояла маленькая, хрупкая женщина среднего возраста с мужчиной в плохом костюме советского производства.

— Отец, — по-английски произнесла Соня Кунецкая.

Замешкавшись на несколько секунд на пороге, она сделала шаг вперед и обняла Лемана. Мужчина остался в коридоре, вежливо прикрыв за собой дверь в номер.

— Дочь моя… — по-русски сказал Леман. Несмотря на то, что русский он учил много лет назад, говорил он бегло и хорошо.

Соня наконец выпустила его из своих объятий и, не отрывая от него глаз, произнесла:

— Это скоро случится.

— Но меня уже не будет, — хриплым голосом ответил он.

— Не говори так, — твердо сказала она.

— Но это действительно так.

В дверь постучали.

— Уже скоро, — повторила Соня, поворачиваясь к двери.

 

63

Москва

Стоун прилетел в Москву вечером и в толпе других туристов, преимущественно немцев, вошел в здание аэропорта Шереметьево.

Аэропорт был плохо освещенным и мрачным. Здание было построено западными немцами в конце семидесятых годов, так как в 1980 году, в год Московских Олимпийских игр, ожидался большой наплыв иностранцев. Это было модернистское сооружение, какие строят только немцы: огромный, просторный зал с покрытым черным кафелем полом под высоким сводчатым потолком из узорчатых металлических трубок. Если бы были включены все лампы, аэропорт бы просто сиял. Но вместо этого вечно экономящие Советы держали огни выключенными.

Стоун был в страшном напряжении. Он отлично знал, что, если бы при таможенном досмотре у него обнаружили разобранный пистолет, все было бы кончено.

Найдя комнату отдыха, Чарли занес сумку в кабинку туалета, быстро собрал пистолет и положил его в карман костюма.

Спустя несколько минут Стоун уже сидел на переднем сиденье старого черного советского автомобиля «Волга» с голубой эмблемой «Интуриста» на лобовом стекле. «Интурист» предоставлял иностранцам бесплатную доставку в отель.

Молчаливый таксист вел машину по автостраде с низкорослым лесом по обочинам. Изредка встречались плакаты с красно-белыми надписями. Меньше чем через час такси въехало на Тверскую улицу, до недавнего времени — улицу Горького. Это одна из главных магистралей Москвы. Когда впереди показался Кремль, они свернули направо и въехали на стоянку «Националя».

Отель был построен еще до революции и был одним из немногих дореволюционных гостиниц, сохранившихся до наших дней. Чарли вспомнил, что в 1918 году здесь несколько месяцев, пока ремонтировались комнаты в Кремле, жил Ленин.

С улицы это было простое здание из коричневого камня. По улице быстро проходили русские в бесформенных пальто и меховых шапках. Шофер подъехал к главному входу и заглушил мотор.

— Подождите, — по-русски попросил Чарли.

Шофер вопросительно взглянул на него.

— Где я могу поменять деньги? — по-русски спросил Чарли.

— В кассе «Интуриста», в квартале отсюда.

— А она еще открыта?

— До закрытия еще час.

— Тогда отвезите меня туда, пожалуйста.

Шофер пожал плечами, завел машину и опять выехал на Тверскую.

Поменяв часть наличных денег на рубли, Чарли вернулся к такси и заплатил таксисту.

— Спасибо, я останусь здесь. Дойду до отеля пешком.

Шофер нахмурил брови.

— Да делайте вы, что угодно, — проворчал он и съехал с тротуара.

Чарли несколько минут постоял на улице, пока не остановился какой-то частник, видимо узнав в нем иностранца. Это опять была «Волга», но выглядела она старее первой еще лет на двадцать.

Стоун назвал адрес.

Они проехали мимо Кремля, потом по проспекту Маркса, пересекли Москву-реку, миновали гостиницу «Украина» и двинулись по Кутузовскому проспекту. Чарли смотрел в окно. Он видел Москву впервые, хотя знал о ней очень много. И сейчас у него было такое чувство, будто он смотрит фильм, который неоднократно видел раньше.

Город был каким-то нереальным, огромным, гораздо более неряшливый и серый, чем представлял себе Чарли, с плохо освещенными улицами. В конце концов они подъехали к массивному зданию из грязно-белого камня. Перед входом в него в будке сидел вахтер. Обменявшись с ним несколькими словами, водитель повернулся к Чарли и сказал:

— Он говорит, что вы должны выйти здесь.

Стоун расплатился с ним и вышел из машины. Затем, сверяясь с бумажкой, на которой был записан адрес, он нашел нужный подъезд и нужную квартиру.

Звонка у двери не было. Он постучался.

Чарли не был готов увидеть ее красоту. Он, конечно, часто думал о ней в последние страшные и суматошные недели, вспоминая, как она выглядела во время их последней встречи в Нью-Йорке. Он часто размышлял, не захлопнет ли она дверь перед его носом. Так же, как повесила трубку, когда он звонил из Торонто.

Но он уже забыл, как она удивительно хороша: русые волосы светились в темноте коридора, высокие скулы были еще красивее, чем он помнил.

— Шарлотта, мне нужна твоя помощь, — проговорил он.

 

64

Вашингтон

Первым должен был выступать директор ЦРУ Тэд Темплтон. Он многозначительно оглядел всех, сидящих за черным мраморным столом. Причем сначала он взглянул на младших членов «Санктума», Рональда Сэндерса и Роджера Бейлиса из Совета по национальной безопасности, а затем — на старейшин: Эвана Рейнолдса и легендарного, лучшего из лучших Флетчера Лэнсинга.

— Чего я совершенно не понимаю, — начал Тэд, — так это зачем ему понадобилось в Москву? Почему из всех городов он выбрал именно ее?

Лэнсинг поднял свой стальной подбородок и перебил Темплтона. У старика был скрипучий голос и точная манера высказываться. Бейлису она напоминала манеру киноактеров тридцатых годов.

— Из огня да в полы… — начал было Лэнсинг, но его перебил Рейнолдс.

— Ради всего святого, да почему же вас это удивляет?! — раздраженно воскликнул он. — Лично мне это кажется совершенно логичным. Это абсолютно понятно, что он поехал именно туда. Он, вероятно, намерен найти какие-либо доказательства невиновности его самого и его отца. Этот вопрос не стоит обсуждения.

— Надеюсь, у него действительно личные причины, — произнес Лэнсинг. — Только бы он и вправду не ударился в бега, не переметнулся бы к русским, не продал бы свою информацию…

— Если этот человек на самом деле в Советском Союзе, то самым важным и неотложным делом является его розыск и немедленная нейтрализация.

Бейлис поймал себя на том, что разглядывает присутствующих. Он никак не мог отделаться от мысли, что слишком наряден. Это заставляло его чувствовать себя здесь не в своей тарелке. Все остальные были одеты в довольно поношенные, старомодные синие костюмы. На Бейлисе же был отличный серо-коричневый костюм, смотревшийся так же дорого, как, впрочем, и стоил; шелковый желтый в голубую полоску галстук члена клуба «Метрополитен», элегантные туфли из змеиной кожи, тонкие, как папиросная бумага. Он отлично осознавал, что выглядит здесь как молодой пижон.

И Бейлис в очередной раз напомнил сам себе о том, почему он здесь, почему его вообще пригласили в этот комитет. Дело в том, что он был одним из немногих членов Совета по национальной безопасности, который получал не только сверхсекретный свод отчетов национальной разведки, но и еще более секретный, так называемый «Президентский ежедневный бюллетень», включающий отборную разведывательную информацию. Очень немногие люди в Вашингтоне удостаивались такой чести. Комитету нужен был свой человек в доме. Кроме того, им нужен был кто-нибудь, кто стал бы связным комитета с Малареком, человеком «К-3» в Вашингтоне.

Теперь он у них был.

Больше того, Бейлис устроил так, что «Американский флаг» установил подслушивающие устройства на незащищенных телефонных линиях Белого дома. Теперь они могли быть уверены, что из «Санктума» нет никакой утечки информации. И даже еще больше: Бейлис организовал постоянное прослушивание телефона Маларека. Ведь доверять нельзя было никому.

А сейчас Роджер отлично знал, о чем они собираются попросить.

Через пару минут это и произошло.

— Мистер Бейлис должен связаться с Малареком. Его люди могут это сделать.

— Нет, — хрипло произнес Роджер.

Несколько секунд все потрясенно молчали. Лицо Бейлиса заметно покраснело.

— Вы хотите, чтобы я санкционировал убийство Стоуна, — сказал он.

— Мы хотим только одного: чтобы вы проинформировали «К-3» о том, что Стоун в Москве. На случай, если ему это еще не известно, — тихо произнес Лэнсинг. — Только это.

Бейлис ощущал на себе взгляд четырех пар глаз.

— Я слишком многого не знаю, — заикаясь, возразил он. — Мне известно, что вы… что мы имеем своего агента в Москве. Отлично. Но на каком основании я лично могу быть уверен в этом… в этом «К-3»?

Бейлис отлично понимал, что это было вопиющим нарушением протокола «Санктума». Нельзя было задавать вопросов, ставящих под сомнение мудрость старейшин. Воцарившуюся тишину подчеркивало жужжание вентиляторов.

— Не думаю, что ему надо знать все детали, — сказал Сэндерс, сгорбившись, будто он все еще был четвертьзащитником футбольной команды колледжа.

— Но он член нашей команды, — ответил Лэнсинг. — И весьма ценный, я должен вам напомнить. Тэд, вам слово.

— Агент «К-3» является самым засекреченным объектом ЦРУ со времени Билла Донована, — начал Темплтон. — И даже более засекреченным. О нем не знает даже персонал управления. Его имя Андрей Павличенко.

Глаза Бейлиса расширились.

— Боже мой…

— Дело Павличенко настолько секретно, — вставил Сэндерс, — что оно не включено даже в банк данных самых высокосекретных компьютеров очень ограниченного доступа.

Темплтон продолжил:

— В 1950 году Павличенко был восходящей звездой советской разведки. Именно тогда его и нашли наши люди.

— Господи, да как же вам удалось привлечь его к сотрудничеству? — спросил Бейлис. — У вас что-то на него было?

Лэнсинг многозначительно посмотрел на Темплтона и кивнул. Темплтон кивнул в ответ и сказал:

— Нам стало известно, что он скрывает свое прошлое. Его родители были депортированы и убиты людьми Сталина. Мальчика воспитывал родственник. Его бы не подпустили к Лубянке на пушечный выстрел, если бы там об этом узнали. А этот парень быстро сделал очень неплохую карьеру и скоро стал главным помощником босса сталинской полиции Берии. С нашей помощью, ясное дело.

— Дело в том, что он тайно симпатизировал Украине, — произнес Лэнсинг. — Фактически, он был врагом советской государственности.

Старик Рейнолдс заметил:

— Такие прецеденты уже бывали в высших эшелонах советской власти. Вспомните, например, о Петре Шелесте. Он маскировался под верного сторонника идеи русского господства над его украинским народом и был верноподданным и надежным членом Политбюро ЦК. А позже выяснилось, что он был тайным украинским националистом.

— Но по сути дело не в Украине, — заметил Лэнсинг. — Главным было то, что Павличенко был ярым противником всей проклятой советской системы, лишившей его родителей. Именно на это мы и ставили.

— И вы давали Павличенко «пшено»… — утвердительно произнес Бейлис, воспользовавшись разведческим жаргонным термином для обозначения незначительных секретов, предоставляемых агентам, из которых предстояло сделать «кротов».

— Крохи, сущие крохи, — ответил Темплтон. — Мы же старались не навлечь на него подозрения. Но он получал достаточно информации для того, чтобы выглядеть очень внушительным специалистом. Ну, мы сообщали ему о некоторых мнениях президента по вопросам, разглашение которых не могло принести никакого вреда нашей стране. Ну, а время от времени и что-нибудь посущественнее. Были, например, предупреждения о некоторых воздушных налетах во Вьетнаме. И даже еще более серьезная информация об операциях, обреченных на провал.

— Всего этого было достаточно для того, чтобы обеспечить его быстрое продвижение вверх по служебной лестнице без причинения вреда нашим собственным интересам. Как раз достаточно для того, чтобы он выглядел удивительно проницательным человеком.

— А откуда вы знаете, что этот парень не окажется таким же мерзавцем, как Берия? — спросил Бейлис.

Лэнсинг переплел пальцы и поставил руки домиком.

— Мы вовсе не думаем, что борьба за власть может быть совершенно бескровной, мистер Бейлис. Это же не выборы президента, сами знаете. Но мы восхищены его проницательностью. Раньше мы контактировали с ним через связных. А несколько последних лет, с того времени, как он стал членом Политбюро, он счел эти контакты неоправданным риском.

— А в чем заключалась его проницательность? — спросил Бейлис.

— Вы знаете что-нибудь о Киевской Руси? — спросил Лэнсинг. — Вы ведь специалист по СССР?

— По этой специальности я учился в аспирантуре, — ответил Бейлис. — Но я не специалист по Руси.

Лэнсинг с мягким неодобрением покачал головой.

— Трудно хорошо разбираться в Советском Союзе, не зная досконально русской истории. В одиннадцатом веке на территории современных России и Украины существовало государство Киевская Русь. Им управлял князь Ярослав, известный под именем Ярослав Мудрый. Это было первое русское государство. В те времена Киев был центром русской политической власти. Вы, конечно, знаете, что Киев — столица советской Украины?

— Знаю, сэр, — резко ответил Бейлис.

— Ну вот. Киевская Русь установила близкие и дружественные отношения с главами многих европейских государств. Это было децентрализованное государство, занимающее огромную территорию.

— Понятно, — Бейлиса уже начала раздражать многозначительность этой лекции по истории.

— Павличенко же, — продолжил Лэнсинг, — был настоящим патриотом Украины. Кроме того, его родителей увезли за тридевять земель, где они погибли. Этот человек всю жизнь взращивал в себе уверенность, что можно будет вернуть старое, оторвавшись от настоящего. Он видел в себе… ну, я думаю, кого-нибудь вроде современного Ярослава Мудрого.

— Но то, что делает Горбачев, — уже значительные перемены, — возразил Бейлис.

Тут раздраженно, будто Бейлис был глупым и надоедливым ребенком, заговорил Темплтон:

— Мы уже тысячу раз обсуждали, что власть Горбачева кратковременна. Она не может длиться долго. И она скоро прекратится. Это уже вопрос нескольких месяцев, даже недель. И тогда враги уберут его, и мы будем иметь дело с правительством правых, правительством неосталинистов. Это очень опасно. Мы не можем допустить этого. Мы не можем сами совать голову в пасть льву.

Пораженный Бейлис помолчал, затем начал:

— Но если дать Горбачеву шанс, то…

Директор ЦРУ откашлялся.

— Роджер, ему уже давали этот шанс. Сейчас уже необходимо вводить нашего человека. Если мы помедлим, история пройдет мимо нас. И мы опять вернемся к холодной войне.

— Но каким конкретно способом Павличенко планирует осуществить захват власти? — спросил Бейлис.

— Мы этого не знаем, Роджер. И если честно, то нас это не интересует. Но судя по всем сигналам, это произойдет уже очень скоро, возможно, в ближайшие полгода. Может быть, и сразу после встречи на высшем уровне в Москве. Сейчас некоторые из нас едут в Москву. Вы, например. Пока вы будете там, осмотритесь хорошенько, ведь к тому времени, когда вы в следующий раз полетите на самолете «Трансуорлд эрлайн» рейсом «Вашингтон-Москва», все может круто измениться. Я думаю, что в следующий раз наш президент полетит в Москву уже для переговоров с другим человеком.

Бейлис кивнул.

— Я свяжусь с Малареком, — сказал он, — сразу после окончания заседания. — Он опять кивнул и улыбнулся остальным членам «Санктума». — Должен признаться, что нахожу ваше решение разумным. — Он нервно поддернул манжеты, чувствуя невероятную тяжесть в груди.

 

65

Москва

Шарлотта была изумлена.

— Что ты тут делаешь? — хрипло спросила она. Лицо ее было сердитым. — Что с тобой случилось?

— Мне нужна твоя помощь, Шарлотта.

— Черт тебя побери. Черт тебя побери… Что ты натворил? Бога ради, что ты натворил?

Стоун попытался взять ее за руку, но она сердито вырвалась.

— А у тебя тут здорово, — вежливо похвалил Чарли, оглядев ее гостиную. Комната была обставлена в простом и элегантном вкусе Шарлотты: просторная и аккуратная, с бледно-розовой кушеткой и креслами, покрытыми восточными ковриками в коричнево-желтых тонах. — Похоже на то место, где мы проводили медовый месяц. Ты только забыла о биде в форме сердца.

Шарлотта не рассмеялась в ответ на его шутку. Она посмотрела на него несчастными глазами.

— Почему ты тогда повесила трубку? — спросил он.

— Боже мой! Мы не можем говорить здесь, — она указала на потолок. Чарли смотрел на нее, вдыхал ее аромат, любовался осанкой.

Он в который раз за последнее время удивился, как это ему удалось жениться на такой женщине. И тут же почувствовал вину за то, что когда-то смог причинить ей боль.

— А где мы можем поговорить?

— Пойдем прогуляемся, — холодно предложила она.

Шарлотта надела пальто. Они вышли на улицу и, пройдя мимо вахтера, кивнувшего ей без улыбки и внимательно посмотревшего на Чарли, пошли вдоль по тротуару.

Она шла быстрым шагом. В определенном смысле это был ее город, и Стоун почувствовал это немедленно, глядя, как уверенно и почти не задумываясь жена ведет его по улицам. Она изменилась за то время, пока они не виделись: обрела какое-то внутреннее спокойствие и уверенность в себе, которыми никогда не отличалась. Он подумал, не вычеркнула ли она его из своей жизни. И не слишком ли поздно они встретились?

На улице было холодно. То там, то тут лежали бесформенные кучи грязного снега, оставшиеся после недавнего снегопада, подтаявшие и вновь подморозившиеся. Многие дома были украшены длинными лозунгами, провозглашающими, что до празднования Великой Октябрьской революции осталось уже два дня.

— У тебя, наверное, дел по горло, — сказал Чарли. — Я имею в виду приближающуюся встречу на высшем уровне.

Шарлотта явно обрадовалась, что можно поговорить просто об ее работе: это была безопасная, нейтральная тема. И все же она была явно напряжена. Что это было? Обида? Или что-то другое?

— Президент и его люди прибывают завтра, — ответила она. — Не думаю, что будет очень уж много работы. Мы будем снимать его прибытие в аэропорт. Я буду делать репортаж. Не намечено ни частых пресс-конференций, ни брифингов. А послезавтра будет главный день. Мы будем снимать президента, стоящего на Мавзолее Ленина рядом с Горбачевым. О, это будет фото века.

Глядя на нее, Чарли вдруг почувствовал прилив нежности и положил руку ей на плечо. Она напряглась.

— Шарлотта, почему ты тогда повесила трубку?

— Слушай, Чарли, они прослушивают телефоны корреспондентов.

— Ты беспокоилась обо мне…

Она передернула плечами.

— Меньше всего на свете.

Он рассказал ей почти все, что с ним произошло, начиная с убийства Сола и заканчивая неистовой погоней в Париже. Шарлотта прервала его только однажды для того, чтобы рассказать о Соне.

Стоун потрясенно смотрел на нее.

— Итак, она жива, — он, улыбаясь, качал головой в восхищении от того, что его надежда оправдалась.

— Да, и теперь я знаю, что́ она скрывала, — ответила Шарлотта.

В ней боролись любовь и злость. Чарли имел на нее права, он знал ее лучше, чем кто-либо в этом мире… и все же он был невероятно далеким и чужим. За эти несколько недель он сильно изменился, стал каким-то измотанным, напуганным, осторожным и настороженным.

Чарли рассказал Шарлотте о старом советском шпионе Дунаеве, живущем в Париже, о его рассказе про Катыньский расстрел и сеть старообрядцев. Стоун был очень измучен, но рассказ получился связный и исчерпывающий.

Они шли по пустынному берегу Москвы-реки. Он говорил минут двадцать, прерываемый лишь короткими вопросами Шарлотты.

Она взяла его за руку и быстро сжала ее. Он ответил на ее пожатие с твердостью и энергией, которые придали ей силы и уверенности. Где-то внутри она ощутила прилив тепла и нежности. Она вдруг вспомнила, что так бывало с ней тогда, когда она хотела его. И окончательно смутилась.

Шарлотта повернулась к нему лицом.

— Ты знаешь, а ведь сначала я тебе не поверила.

— Понимаю. Это действительно может показаться безумием.

Они пошли по направлению к гостинице «Украина», готической громадине постройки времен Сталина.

— Да, это правда. Сначала твой отец. А потом, вчера утром, я прочитала информацию в «Ассошиэйтед пресс». — Шарлотта с минуту помолчала, не зная, как быть, затем тихо произнесла: — Чарли, Паула Сингер мертва…

Стоун стоял, оперевшись на низкий бетонный парапет. В первую секунду Шарлотте показалось, что он не расслышал или не понял ее слов. Но он медленно опустился на корточки и спрятал лицо в ладонях.

— Нет, — глухо простонал он. — Не может быть… Я же был чертовски осторожен… Я был… Она, должно быть, что-то сделала…

И Шарлотта, больше не в силах вынести этого, опустилась на землю рядом с ним и обняла его.

Сквозь какую-то дымку он смотрел, как Шарлотта пересекла улицу и вошла в телефонную будку.

В его горле стоял ком. Он так любит ее… Несколько минут назад Шарлотта рассказала ему все, что удалось узнать Пауле незадолго до смерти.

Информация была невероятно ценна. Теперь все происходящее приобретало смысл.

Тот, кто напал на него в Чикаго, был связан с организацией, выполняющей вместо ЦРУ запрещенную грязную работу. Неужели за ним охотятся свои же? Но, судя по всему, так оно и было.

А затем Шарлотта рассказала ему то, что она узнала через одного своего знакомого из КГБ. Оказывается, за последними взрывами в Москве стояло ЦРУ.

Еще одна новость… Но теперь ей нужно было опять связаться с Сергеем. Возможно, ему удалось еще что-нибудь узнать об этом деле.

Она должна немедленно позвонить ему. Это было очень рискованно — звонить прямо ему так поздно вечером. Но она будет очень-очень осторожна. Иного выбора у нее не было.

Чарли видел, как Шарлотта набрала другой номер. Разговаривая, она яростно жестикулировала, явно выведенная из себя. Наконец она раздраженно повесила трубку и позвала его.

— Чарли! — Она бежала к нему навстречу через улицу. Голос был очень встревоженный. — О Боже, Чарли!..

— Что случилось?

— Он мертв.

— Кто?

— Сергей. О Боже… Ну, тот человек из КГБ. Я позвонила по его личному рабочему телефону, он часто засиживается на работе допоздна. Обычно мы обмениваемся парой слов. Это совершенно безопасно. Но сейчас трубку взял кто-то другой. Поэтому я сделала то, чего никогда не делала раньше: позвонила ему домой. Ответила его жена. Чтобы оправдать свой акцент, я сказала, что звонит его коллега из Латвии. И она сообщила мне, что он мертв. Убит во время взрыва в лаборатории.

— Когда это случилось?

— Я не знаю. — Шарлотта заплакала. — Должно быть, совсем недавно. Но когда я сказала ей, что хочу прийти на похороны, — я просто не знала, что еще можно сказать, — то она ответила, что тело уже кремировано без ее ведома. Он просто ушел на работу, а на следующий день ей принесли урну с пеплом.

— Его убили, — потерянно произнес Стоун.

Шарлотта вдруг обняла его и прижала к себе. Он почувствовал, как ее горячие слезы потекли по его шее, он слышал ее тяжелое дыхание.

— Они убили его, — плача, проговорила она. — Они убили его так же, как и Паулу.

Они постояли, обнявшись, несколько минут. Наконец он сказал:

— Я не хочу, чтобы ты вмешивалась во все это.

— А разве у меня есть выбор?

— Да. Да, у тебя есть выбор. Это все касается только меня. Я и должен бороться. Мне, конечно, помогли бы твои связи здесь, твой ум. Но я и сам не знаю, как бы я поступил на твоем месте.

— Да все ты отлично знаешь, — сердито ответила она, схватив его за плечи, будто собиралась потрясти его, и внимательно посмотрела ему в глаза. — Нет, Чарли. Черт побери, я думаю, что у меня нет никакого выбора. После того, что случилось с твоим отцом… во мне все перевернулось. За кого ты меня принимаешь? Чтобы я оставила тебя в такое время?

Он поцеловал ее.

— Я люблю тебя, — прошептал он.

Она взглянула ему в глаза, затем оторвалась от него и промокнула слезы на лице тыльной стороной ладони.

— Ну, и что же мы предпримем?

Чарли опустил голову, затем исподлобья взглянул на нее.

— Послушай, Шарлотта…

— Чарли, — неожиданно деловито, будто предыдущей минуты и не было, сказала она, — что мы предпримем?

Секунду помолчав, Чарли ответил:

— Один из ключей — дочь Лемана. Возможно, мне удастся заставить ее рассказать мне больше, чем ей хочется. Вполне вероятно, я смогу узнать у нее о ком-нибудь, кто мог бы нам помочь.

Шарлотта кивнула.

— Но первым делом мы должны попытаться найти этого человека, руководителя сети старообрядцев, кто бы он ни был.

— А зачем?

— Затем, что мне… нам нужна помощь. Я больше ничего не смогу сделать один.

— Но ты не знаешь даже его имени. Ты практически ничего о нем не знаешь.

— Поэтому мне и нужна твоя помощь.

— Но ты же не можешь просто ездить по стране и расспрашивать, не знает ли кто-нибудь случайно о человеке, которого тайно отдали под трибунал во время второй мировой войны. А если знает, то не помнит ли он случайно имени другого человека, который отменил этот трибунал. Чарли, вряд ли об этом вообще многим известно. Да, Москва признала свою вину за Катыньский расстрел. Но я была бы очень удивлена, если бы вся эта история не оказалась серьезно засекречена. В этой стране трудно найти сведения, которые не являлись бы государственной тайной.

— Но должен же быть какой-то выход.

— А как ты думаешь, кем может быть этот человек? Может, он диссидент, кто-нибудь вроде Андрея Сахарова? А может, какой-нибудь партийный босс, которого лишили престижной должности, затаивший обиду?

— Все может быть. Но какие-нибудь документы должны были остаться. В «Парнасе» нам никогда не открывали источников информации и методов ее добывания. Я не знаю. Но ты же знаешь этот город лучше, чем кто-либо, и если ты не можешь… Что?

Она расширила глаза и вдруг широко улыбнулась.

— Документы! — выдохнула она. — Да! — Она быстро поцеловала его в щеку. — Я думаю, выход есть. Завтра же попытаюсь провернуть одно дельце.

— Шарлотта! Если бы тебе только удалось… Это было бы грандиозно. Но ведь у нас времени в обрез.

— Я сделаю все возможное.

— Если кто и сможет это сделать, так это ты.

— Ну ладно. Завтра днем прилетает президент. Я могу попросить моего продюсера поучаствовать в брифинге вместо меня. Это не ее работа, но она все сделает как надо.

Они повернули и пошли назад, к дому Шарлотты.

— Так, надо попытаться слепить все, что нам известно, — сказал Стоун. — Что же мы знаем? Что ЦРУ или какое-нибудь из его подразделений стоит за этими взрывами в Москве. Или даже начали все это они. Что все это связано с запланированным путчем, в результате которого их агент «К-3» захватит власть в стране. Правильно?

Внимательно слушавшая его Шарлотта кивнула.

— Да. А волна терроризма должна привести к тем же разрушительным последствиям, к которым несколько десятилетий назад могло привести обнародование завещания Ленина.

Тут, перебив ее, опять заговорил Стоун:

— Мы знаем, что этот «К-3» был как-то связан через дочь Лемана с самим Леманом и Берией. Но я до сих пор не понимаю, что их связывало.

— И что же они собираются сделать? Что они готовят? Может, какой-нибудь несчастный случай?

— Возможно, это будет какое-то вооруженное нападение, какого-то рода военное вмешательство. Все показывает на то, что это случится 7 ноября, во время празднования и встречи на высшем уровне.

— Когда здесь будет президент США, да? — подхватила Шарлотта. — Так, чтобы, если что-то случится, это могло бы рассматриваться как покушение на президента? Неужели это действительно так?

— Да, в этом есть смысл.

— Если все это направлено против советского правительства, то за этим должен стоять очень и очень влиятельный человек, правда?

— Конечно. Какой-нибудь крупный военачальник, может, генерал.

— Как кто, например?

— Около тридцати человек могут оказаться «К-3», — тихо ответил Стоун. — Любой, кому под силу организовать и скоординировать захват власти. Любой из членов Политбюро и крупнейших военных чинов… Да…

— Что?

— В 1953 году Берия планировал отсутствовать в день путча. Видимо, он рассчитывал быть занятым расстановкой сил. Если бы он был на виду, он бы не смог все организовать. Он должен был самоустраниться.

— И?..

— Ну вот. А что, если «К-3», кто бы он ни был, действительно планирует путч на 7 ноября… Ему ведь тоже надо будет каким-то образом отсутствовать на церемонии празднования.

— Вполне возможно, Чарли. Но к тому времени, когда мы увидим, кто отсутствует, будет уже поздно.

Чарли улыбнулся.

— Может быть. Но послушай вот что. 7 ноября — самый крупный государственный праздник в Советском Союзе. Серьезнейшее дело. Его пропускают разве что при смерти. Я когда-то видел по телевизору, как Брежнев чуть не падал, поднимаясь на Мавзолей Ленина. Говорят, что в тот день он слишком долго пробыл на холоде, сильно простудился и в результате болезни умер. Отсутствие на церемонии означает, что вы уже не у власти. Поэтому никто не останется дома без крайней необходимости.

— Пока я не понимаю, к чему ты ведешь.

— Слушай дальше. Если в Политбюро замечают, что кто-то действительно влиятельный отсутствует на праздновании, они сразу становятся подозрительными по отношению к этому человеку. Вернее всего, они сразу отправят кого-то выяснить местонахождение этого человека. Правильно?

— Ты же у нас специалист. Я только исполнитель.

— Ну а что бы сделала ты, если бы хотела, чтобы твое отсутствие на таком важном мероприятии не вызвало подозрений? Чтобы оно выглядело правдоподобным?

— Я бы заболела по-настоящему.

— Вдруг? — подсказал Чарли.

— Ну нет, наверное. Ага, понятно! Черт побери, ты умница! Я бы болела какое-то время до этого. И если бы совсем слегла в этот день, никто бы и глазом не моргнул.

— Вот именно.

— А каким образом все это может помочь нам?

— Ну, ты же репортер. Я ведь только всю жизнь то и делал, что анализировал информацию. Вот ты и скажешь мне, каким образом это может помочь нам.

— Медицинские справки… — произнесла Шарлотта.

— Да! — почти закричал Чарли. — Помнишь, когда умирал Андропов, всему миру объявили, что у него небольшой приступ.

— А на самом деле у него были серьезные проблемы с почками, — сказала Шарлотта. — Но об этом не было сказано ни слова.

— Этот город — город сплетен. Здесь вся информация распространяется посредством слухов.

— Да, Чарли. И у меня есть нужные связи.

— Кто?

— У одного из моих предшественников был знакомый в Кремлевской больнице. Врач, который лечил Юрия Андропова. Он верил, что гласность — главное. Поэтому он и передал истинные данные о состоянии здоровья Андропова.

— И этот человек имеет доступ к больничным карточкам членов правительства… — прошептал Стоун. — Но сможешь ли ты связаться с ним?

— Слушай, Чарли, предоставь это дело мне. Я ведь не просто так считаюсь лучшим московским репортером. Неужели я не смогу найти способа встретиться с этим человеком?

— Ты — чудо!

— Ты же знаешь, я хочу быть тебе полезной и сделаю все, что в моих силах. Ради памяти о твоем отце. И ради тебя, черт тебя побери.

Чарли наклонился к ней и поцеловал. К его удивлению, она ответила на его поцелуй.

Стоун заговорил первым:

— Когда-нибудь ты сможешь забыть обо всем и простить меня.

Она проницательно посмотрела на него и ничего не сказала.

Его голос теперь звучал глухо и хрипло. Он медленно наклонился к ней, неотрывно глядя в ее глаза, в которых стояли слезы, мягко и нежно тронул ее губы своими. Она ответила на поцелуй не сразу. После секундного замешательства он почувствовал, что сердце его сжалось от нахлынувшего чувства.

— Эй, — прошептал он, — сахарку не подбавить?

О, это чудо — опять быть с ней после долгого перерыва! Это было так, будто они были совершенно чужими друг для друга людьми и одновременно — старыми друзьями. Ее тело реагировало на его ласки совершенно иначе. Но иногда, когда ему казалось, что он уже совсем забыл ее, она вдруг делала знакомое движение, что-то мурлыкала… и все возвращалось! Ее сопротивление несколько часов назад теперь казалось таким сексуальным. Как она отталкивала его… Однажды, много лет назад, она прикрыла грудь руками, как бы стесняясь ее, хотя она и была прекрасна. А сейчас она лежала навзничь на кровати, выгибая от удовольствия спину, ее груди были твердыми и возбужденными. Они были так хороши, почти совершенны! Казалось, она полностью избавилась от своих комплексов. Он гладил ее тело, целовал грудь, нежно покусывал соски, исследуя ее заново, такую знакомую и такую чужую. Он вдруг вспомнил все: тайные местечки, которые она любила, когда он ласкал; ритм, с которым они много лет назад занимались любовью.

Шарлотта раньше считала, что он любит, как мальчишка: быстрое проникновение, быстрая копуляция, быстрая эякуляция — и все кончено… Но сейчас между ними была такая удивительная близость, такое взаимопонимание. О, как он ласкал, и гладил, и целовал! Сквозь шум крови в ушах она слышала тихий стон Чарли. Она двигалась, как в каком-то опьянении, стараясь не сдаться сразу, сопротивляться… Затем она ощутила оргазм. Горячая волна перевернула все ее внутренности и ширилась, ширилась, ширилась… Впервые за последние годы она чувствовала такое.

Истощенные страстью, они лежали рядом в постели. Чуть позже поднялись и выпили бутылку вина. Сначала разговор как-то не клеился. Чарли поцеловал ее. Она провела рукой по его груди.

— Я забыла, как чувствует твоя грудь, — прошептала она, другой рукой массажируя его затылок. — Мне больше нравится, когда у тебя волосы длиннее. — Она посмотрела на него долгим взглядом и добавила: — Я очень рада, что ты здесь.

Стоун поцеловал ее.

— И я тоже.

— Но я в несколько растрепанных чувствах.

Он засмеялся.

— Я знаю. Это хорошо.

Чарли чувствовал ее мягкое и теплое тело. Она ощущала его силу и мужественность. Они занялись любовью опять, движения их были мучительно медленными, дразнящими. И в какое-то мгновенье она вся покраснела от охватившего ее чувства блаженного удовольствия.

Ранним утром Чарли очнулся ото сна, ужасного, страшного, обвиняющего сна. Ему снилась Паула Сингер. Проснувшись, он увидел, что кровать пуста. Шарлотта ушла.

Он почувствовал толчок ужаса, но тут же вспомнил, что она должна была выйти из квартиры для того, чтобы позвонить этому своему знакомому. Успокоившись, он перевернулся на другой бок и мгновенно заснул опять беспокойным сном.

Немного погодя он проснулся и увидел Шарлотту, влезающую под одеяло рядом с ним. Он обнял ее за талию, почувствовал ее тепло.

— Чарли, — прошептала она в самое его ухо, почти не шевеля губами, — я знаю, с кем нам надо поговорить. Это, вернее всего, ротный. Если Сол был прав, что в этом замешаны люди из ЦРУ, то, может, стоит рискнуть и поговорить с ним?

Стоун уже не хотел спать. Он внимательно слушал ее, кивая.

— Возможно, его можно будет использовать как канал связи, — продолжила она очень тихо. — Выложишь ему все. И если он имеет к этому делу какое-то отношение, мы это сразу поймем.

— Да, — прошептал в ответ Чарли. — Но, чтобы подстраховаться, мы расскажем ему как раз столько, сколько потребуется для того, чтобы убедиться, что он не замешан во все это сам. — Чарли подумал: неужели в комнате действительно установлены «жучки»? И улавливают ли они шепот? Чарли взял с тумбочки часы и, взглянув на них, сказал: — Я высчитал, что у нас в запасе часов тридцать-тридцать два. Но я думаю… — он заколебался, не желая пугать ее. — По данным тех людей, которые преследовали меня в аэропорту, им не понадобится много времени для того, чтобы вычислить, что я в Москве.

— Если они этого еще не сделали…

— Да, — прошептал он, — если они этого еще не сделали…

 

66

5 ноября

Кремлевская больница, пятиэтажное здание из красного гранита с псевдогреческими колоннами и куполами, построенное в классическом стиле, расположена в самом центре Москвы, недалеко от Кремля и через дорогу от библиотеки им. Ленина. Она окружена высоким железным забором. Это больница, в которой лечат представителей советской элиты, номенклатуры. Все здесь окутано строжайшей тайной, все доктора прошли тщательнейшую проверку. В результате этого многие действительно талантливые и квалифицированные специалисты были забракованы по подозрению в неблагонадежности или по национальным мотивам. Это привело к тому, что качество лечения в этой клинике зачастую оставляет желать лучшего, хотя оборудование и снабжение лекарствами в больнице, курируемой 4-м управлением Министерства здравоохранения СССР, конечно, самого лучшего качества. Многие штатные врачи были весьма посредственными специалистами.

Но были и исключения. Главному специалисту Кремлевской больницы по внутренним болезням Александру Борисовичу Кузнецову было около пятидесяти. Он был отличным врачом и диагностиком, очень быстро оценивающим ситуацию, чем выгодно отличался от большинства своих коллег. Но он предпочитал держаться в тени, не выпячивать своих преимуществ, поэтому неприязни и ненависти к себе не вызывал.

Проработав около десяти лет после окончания интернатуры в одной из ленинградских больниц, он был отобран для работы в Кремлевской клинике. Ему поручили лечить самых влиятельных людей на Земле. Он знал, что это большая честь. Впрочем, это было понятно уже по тому, какую огромную зарплату он получал здесь. В России привилегии всегда измеряются деньгами. Он также отлично понимал, что его выбрали не столько за опыт и знания, сколько за то, что его сочли абсолютно политически благонадежным гражданином. Дело в том, что его отец занимал незначительный пост в сталинском правительстве. А тот факт, что он выжил в те времена, сам по себе говорил о его преданности и верности советской системе.

Но Александр Кузнецов был совсем не тем, чем считали его товарищи по партии.

Он действительно любил свою работу. Но, несмотря на то, что его друзья и коллеги считали его хорошим коммунистом, он не испытывал к жалким останкам советского коммунизма ничего, кроме презрения. Он был настоящим ученым и одним из лучших докторов клиники; в своей области он не имел себе равных потому, что считал, что врач должен сделать все возможное, чтобы вылечить даже отпетого мерзавца. Но бывали дни, когда Кузнецов чувствовал, что не слишком расстроился бы, если бы все эти придурки из Политбюро и ЦК вдруг исчезли с лица земли.

Но иногда, когда он шутил с кем-нибудь из них, с худым стариком, сидящим перед ним полуголым на больничной кушетке, врач не мог удержаться от жалости и сочувствия.

Здесь, в больнице через дорогу от библиотеки им. Ленина, Кузнецов работал около восьми лет. До этого он занимал еще более почетную должность: входил в группу врачей, которые лечили тогда уже умирающего Юрия Андропова. Это происходило в Кунцеве. Через самых верных и хороших друзей — тех немногих, которым он мог доверить свои истинные взгляды и недовольство ходом вещей в СССР, — он познакомился с несколькими западными корреспондентами. И когда у Андропова начали серьезно отказывать почки, Кузнецов рассказал об этом репортерам, разгласив тем самым страшную тайну.

После того случая он мало-помалу стал источником информации о происходящем в Кремлевской больнице для западных корреспондентов, хотя, конечно, и не единственным. Он делал это только потому, что ненавидел весь этот туман секретности, окутывающий жизнь и состояние здоровья людей из высших эшелонов власти. Он считал, что русский народ должен всегда быть в курсе того, что происходит с его лидерами. А в большинстве случаев их держали в полном неведении, что порождало самые дикие слухи и сплетни. Кузнецов помнил, что, когда умер Черненко, Политбюро никак не могло решить, кто станет его преемником, и опубликовать сообщение об этом. Поэтому новость скрывалась на протяжении трех дней. Секретность — курам на смех.

И все же просьба Шарлотты Харпер показалась Кузнецову очень странной. Вчера поздно вечером, уже после двенадцати, она позвонила ему, представившись его двоюродной сестрой Лизой из Риги. Репортерша называла его уменьшительным именем — Сашей. Все это должно было, на случай подслушивания, объяснить ее акцент. Вообще-то она говорила по-русски отлично, но акцент все же был. Ну, да ничего, в Советском Союзе существует множество разных особенностей произношения. Она назначила ему встречу на следующий день в пять часов в Третьяковской галерее. Он сразу вспомнил, что же это означает на самом деле: в семь часов утра на удаленной от центра и потому безопасной станции метро «Ленинский проспект».

На этот раз ей не нужны были сведения о состоянии здоровья какого-нибудь умирающего лидера. Шарлотта попросила его просмотреть медицинские карточки всех членов и кандидатов в члены Политбюро (то есть девятнадцати мужчин и одной женщины) и проверить, не страдает ли кто из них каким-нибудь действительно серьезным заболеванием, которое скрывает от общественности. Это была странная просьба. Но времени такая проверка займет немного, поэтому он согласился.

Да, найдя разумный предлог, он сможет сделать это, не вызывая особого подозрения.

На каждом этаже Кремлевской больницы оборудовано по три компьютерных зала. С помощью компьютеров при необходимости можно было восстановить любые данные лабораторных анализов. Кроме того, стояло еще два компьютера в маленьких залах для проведения врачебных совещаний. Но, так как врачи предпочитали обходиться без них, эти компьютеры практически бездействовали.

Кузнецов часто думал о том, как же работают остальные больницы Советского Союза, в которых вообще нет никаких компьютеров. Как справедливо подметил Оруэлл, описавший Большого Брата, приспособления, подобные компьютерам, обычно отвергаются тоталитарным режимом. Ведь они делают информацию общедоступной, нарушая концентрацию ее в руках горстки чиновников. А информация означает власть. Кузнецов очень радовался, что в его клинике каждый врач имеет доступ к компьютерам. И все же он часто думал о том, сколько же времени понадобится администрации больницы для того, чтобы найти возможность ограничить этот доступ. Ведь в банки компьютеров заложены данные о состоянии здоровья самых влиятельных людей страны.

Кузнецов нашел пустой компьютерный зал и набрал код входа в банк информации.

В течение нескольких секунд экран оставался пустым, затем появилось изображение. Врач напечатал свой личный номер, а затем — восьмизначную цифру, соответствующую числу и году его рождения.

Опять пауза… потом возникла таблица. Кузнецов нажал на кнопку «Обзор данных» и дал компьютеру команду предоставить медицинские характеристики о состоянии здоровья всех членов Политбюро. Удивительно просто.

Его пока никто ни о чем не спрашивал. Но, если бы это произошло, у него была безупречная отговорка. Он просто делает ревизию качества лечения самых влиятельных и важных государственных деятелей. Возможно, кого-то из них необходимо положить на обследование. Необходимо время от времени проверять, кому из них надо уделить больше внимания, узнать, кто из них слишком часто обращается к личному врачу. Обычная процедура. В случае расспросов его бы только похвалили за добросовестность.

Теперь Кузнецов просматривал самую секретную информацию о состоянии здоровья людей, управляющих огромным Советским Союзом.

На Большой Пироговской улице в районе Лефортово, недалеко от Новодевичьего кладбища, в грязно-белом здании, построенном в классическом стиле, располагается главный военно-исторический архив Советского Союза. Подойдя к боковому входу, Шарлотта взяла пропуск, заказанный накануне ее другом из Министерства иностранных дел, и, обойдя дом, вошла в архив. После тщательной проверки документа ее пропустили. Поднявшись по широкой, чисто выметенной лестнице, она оказалась в просторном читальном зале. Около получаса Шарлотта рылась в каталогах и дружески болтала с библиотекаршами. Она искала один документ.

Но, как она и ожидала, нужная ей бумага была в спецхране, в закрытом хранилище. Получить ее было невозможно.

Мило улыбнувшись библиотекарям и поболтав несколько минут с милиционером у главного входа, Шарлотта ушла.

Александр Кузнецов работал быстро. Он уже выписал в блокнот все случаи серьезных заболеваний членов Политбюро. Болезни Вадима Медведева, Николая Рыжкова и Льва Зайкова врач счел не заслуживающими внимания: так, от небольших проблем с сердцем до гастритов и язв.

Сюрпризы начались на Андрее Дмитриевиче Павличенко. На экране появилась надпись: «В доступе отказано».

Это очень странно. Почему это в доступе отказано, если остальная информация предоставляется, даже о состоянии здоровья Горбачева? Возможно, потому, что Павличенко — председатель КГБ? Тайны и секреты очень в характере этой организации. Да, видимо, дело именно в этом.

Кузнецов опять попробовал. Безрезультатно.

Но должен же быть другой способ войти в банк данных. Должен быть. Кузнецов задумчиво барабанил пальцами по столу. Вдруг его осенило: кровь! Ведь существовал отдельный банк данных о группах крови. Он был создан для того, чтобы можно было держать под контролем запасы крови в больнице; чтобы быть уверенными в том, что в наличии имеется достаточное количество крови разных групп.

Врач набрал нужный код и опять начал барабанить пальцами по столу.

Один за другим он просмотрел данные на всех членов и кандидатов в члены Политбюро. В одном месте имя и фамилия объекта были стерты. Сверив всю информацию — возраст, физические характеристики — он понял, что это сведения о Павличенко.

Удача!

Внимательно глядя на экран, Кузнецов узнал, что личным врачом Павличенко был сам главврач больницы Евгений Новиков. Ну, это естественно. Но во время последнего посещения клиники Павличенко был не у Новикова, а у лучшего невропатолога Кремлевской больницы доктора Константина Белова. Он был лет на двадцать старше Кузнецова. Александр очень уважал этого человека. Но и тоже ничего странного: почему же главе КГБ не проконсультироваться у лучшего специалиста клиники?

«Надо вписать председателя КГБ в список тех, чье здоровье оставляет желать лучшего, — подумал Кузнецов. — Но почему ему понадобился невропатолог?»

Теперь первым делом он проверил результаты рентгена Павличенко. Все было нормально: никаких отклонений.

Потом вдруг ни с того ни с сего появились данные анализа сонной артерии. Очевидно, у Белова возникли какие-то подозрения относительно ее состояния. Наверное, у Павличенко были серьезные проблемы с ней. Возможно ли такое? Ангиограмма показывала, что правая сторона системы открыта, пятнадцать процентов — бляшка. Ладно… Но левая-то сторона совсем плоха. Поступление крови в левую часть мозга Павличенко значительно затруднено. Это означает, что удар неминуем.

Мимо комнаты кто-то прошел. Кузнецов нервно оторвался от экрана. Объяснить, зачем он рассматривает диаграммы Павличенко, не являясь его врачом, было бы очень трудно. Но человек прошел, не заглянув, и Александр вернулся к работе.

Следующим шагом он проверил результаты электрокардиограммы. Ничего особенного. Ни инфарктов, ни массовых поражений… Лишь незначительная корковая атрофия. Значит, никакого удара у Павличенко не было. Ясно как день.

Но с чем вообще обратился в больницу Павличенко? С какими жалобами?

Кузнецов вывел на монитор обзор больничных листов, включая записи Белова. Врач констатировал потерю зрения левого глаза пациента.

Но как же это может быть? Как же может ухудшаться зрение левого глаза, если поражена также левая часть? Это же бессмыслица! Это какая-то ошибка.

Возможно, неправильно введены результаты электрокардиограммы. А может, это вообще результаты анализов не Павличенко, а кого-нибудь другого? Подобные ошибки случались время от времени.

Кузнецов отдохнул несколько минут и решил довести это дело до конца. Сейчас он спустится в архив и найдет саму кардиограмму. Это опять-таки будет нетрудно объяснить в случае чего: обычное дело. Да и вообще технический персонал больницы редко задавал вопросы врачам ранга Кузнецова.

Спустившись вниз, он обнаружил нужный конверт пустым. Ему объяснили, что пленка у доктора Белова. Ну, к Белову идти, конечно, не следует. Это могло бы означать конец его карьеры в Кремлевской больнице. Отправиться обследовать предстательные железы где-нибудь в Томске. Навсегда.

Но есть еще одно место.

Рентгенкабинет размещался в подвальном помещении клиники. Это была холодная белая комната, в которой хозяйствовал техник Вася Рязанский. Кузнецов был поверхностно знаком с этим молодым парнем: однажды он снабдил Рязанского дозой антибиотиков для лечения трипера. Он тогда не предал это дело огласке. Сейчас он хотел получить по счету за свою доброту. Игра стоила свеч: это дело казалось Кузнецову все более и более подозрительным.

— А что такое? — хитро спросил Вася, когда Александр поинтересовался, как себя чувствует его трипер. — Тебе чего вообще нужно? — Тут он шутя выругался. И весело рассмеялся.

Кузнецов тоже расхохотался.

— Слушай, Вася, сделай мне одолжение. Я думаю, результаты кардиограмм сохраняются на твоем компьютере?

— Дальше что?

— Хочу взглянуть на одну.

— Слушай, не усложняй себе жизнь, — ответил Вася. — Шуруй наверх, в архив.

— Да был я там. Ее там нет. Сделай одолжение, посмотри у себя.

— А что конкретно интересует, товарищ доктор?

Когда Кузнецов сказал, Рязанский расширил глаза. Затем он медленно склонил голову в шутливом поклоне.

— Ну и ну… Привалило тебе счастье, а?

Пусть он думает, что меня приставили лечить Павличенко…

Вася набрал имя на клавиатуре компьютера.

— Данные остаются в банке около месяца. Затем они стираются, — сообщил Вася. Он был уже серьезен. — Пленки, знаешь ли, не хватает. Ее потом опять пускают в дело. Ты хоть знаешь, когда примерно была сделана кардиограмма? Я вообще не помню, чтобы я ее делал. Возможно, была не моя смена.

— Я думаю, в течение последнего месяца.

— Ага, вот оно, — провозгласил Рязанский. — Иди смотри.

Кузнецов подошел.

— Слушай, я бы хотел посмотреть каждый участок мозга крупным планом. Это возможно?

— Запросто.

Обследовав все участки мозга Павличенко, Александр выяснил все, что нужно. Налицо обширный инфаркт левой стороны головного мозга.

Но как же это может быть? Ведь по данным компьютера наверху у Павличенко нет никаких отклонений… Кардиограмма не показывала никаких значительных отклонений… А здесь все свидетельствует об обширном ударе. А как могло случиться, что об этом никому не известно?

Что-то тут явно не так. Что-то подтасовано.

И тут он заметил на мониторе дату съемки.

7 ноября.

Итак, согласно дате, обследование проводилось 7 ноября. То есть через два дня.

В одном из кабинетов Первого главного управления КГБ, расположенного на окраине Москвы, раздались частые гудки компьютера. Система тревоги была подсоединена к детектору вторжения. Она должна была немедленно сообщать о проникновении в секретную компьютерную сеть.

На мониторе одна за другой вспыхнули надписи.

Проникновение в секретную сеть.

Кремлевская больница.

Отделение внутренних болезней.

Терминал 3028.

Последовала короткая пауза, во время которой в памяти компьютера производилось сличение кода входа в банк данных со списком персонала больницы, затем возникла еще одна надпись:

АЛЕКСАНДР КУЗНЕЦОВ.

 

67

Москва

Кафе было очень простое, даже уродливое. Оно было заставлено маленькими столиками, у которых стоя ели люди. Народу было очень мало, воняло горелым жиром, стекла окон запотели от дыхания. Длинная молчаливая очередь стояла вдоль стойки. Люди передвигали подносы со стаканами сметаны и тарелками с пельменями к кассе. Две седые женщины выкладывали на стойку хрустящие золотисто-коричневые пирожки.

Оказалось, что пельмени — это маленькие кусочки сероватого мяса, завернутые в бледное тесто, проваренные и политые сметаной. На вкус они оказались лучше, чем на вид. Пирожки же можно было назвать вкусными. Стоун запил пирожок стаканом кофе с молоком. Это, конечно, был не настоящий кофе, а какой-то жалкий эрзац, предусмотрительно забеленный горячим молоком.

— Я больше не могу оставаться у тебя, — задумчиво произнес Чарли, жуя пирожок и запивая его кофе. — Это опасно и для тебя, и для меня.

— Я знаю.

— Ты можешь что-нибудь придумать? Может, у тебя есть какие-нибудь хорошие друзья?

— Мой оператор, Рэнди. Моя продюсер, Джейл… Нет, оба исключаются. Они мои соседи и в случае чего — сразу пойдут к ним. Но я знаю одного русского… Он художник. У него довольно большая мастерская. Что-то вроде мансарды. Он там пишет. Возможно, он тебя пустит.

— Это было бы здорово. — Несколько минут они ели молча. Доев пельмени, Чарли произнес: — Теперь о старообрядцах…

— Да, как быть с ними?

— В этом вопросе мы нисколько не продвинулись.

— Подожди до вечера.

— До вечера? Но это может быть поздно!

— Послушай меня внимательно. Мне надо сходить в одно место. Но я не могу попасть туда обычным путем, — Шарлотта взглянула на часы. — О, пора. Мой человек скоро будет на месте… Больница ведь всего в квартале отсюда. А так как этот парень не просто врач, а еще и отличный ученый, вполне правдоподобно, что он пошел в Ленинку.

Они пересекли улицу, поднялись по широкой лестнице под огромные колонны библиотеки, вошли в вестибюль, оставили в гардеробе пальто и спустились в холл, заставленный большими каменными скамьями. Это была курилка. Читатели, устав от работы в читальном зале, сидели на лавках, куря.

Несколько минут спустя рядом с ними присел мужчина лет пятидесяти, одетый в хороший костюм под дорогим пальто из овечьей шерсти. Усевшись на скамью, он сразу вытащил пачку «Беломорканала» и, повернувшись к Шарлотте, по-русски спросил:

— Извините, у вас есть спички?

Она с полнейшим безразличием подала ему коробок. Он взял, прикурил папиросу и, отдавая спички, быстро начал говорить.

Со стороны казалось, что просто какой-то донжуан, пораженный красотой блондинки, пытается завязать с ней знакомство. В холле никто не обратил на них ни малейшего внимания.

— Я думаю, что нашел то, что вам нужно, — тихо произнес Кузнецов. Он выдохнул большой клуб дыма, быстро огляделся, смущенно улыбнулся улыбкой отвергнутого приставалы. Ему было трудно играть свою роль: он был очень напуган. Чарли сидел рядом, делая вид, что читает «Советскую культуру». Он украдкой взглянул на Кузнецова. Врач продолжил: — Только несколько человек больны более или менее серьезно. Но есть кое-что совершенно потрясающее. Председатель КГБ на грани удара.

— Павличенко? — переспросила Шарлотта. — На грани?..

— Вот именно. Понимаете, это еще не произошло. Если следовать записям, которые мне удалось посмотреть, удар запланирован на 7 ноября.

Почувствовав толчок ужаса, Стоун понял, что наконец-то нашел «крота» «К-3».

Вашингтон

Роджер Бейлис, время от времени поглядывая на часы, ехал в своем черном «саабе» по Белтуэй. Должно быть, Маларек, человек Павличенко в посольстве СССР в Вашингтоне, уже ждал его в условленном месте.

Бейлис уже съел три таблетки маалокса. Лекарство успокоило изжогу в желудке, но нервы были напряжены до предела. Он не хотел начинать пить валидол так рано в такой день. Ведь сегодня он улетал в Москву в группе сопровождения президента. И он хотел быть как можно более внимательным в такой день. Это должно было произойти всего через несколько часов. Возможно, это станет звездным часом его карьеры в Белом доме.

Со времени последнего заседания «Санктума» он пребывал в состоянии страшного нервного напряжения.

Дело в том, что он мало-помалу убедился, что «Санктум» — союз очень мудрых людей — тем не менее совершает непоправимую ошибку.

Каким образом Павличенко планировал осуществить захват власти? Они этого не знали. Да, это было мудро — стремиться убрать советского президента, который и так был на грани краха, и заменить его американским «кротом». Американский агент во главе того, что осталось от Советского Союза… Да, это совсем неплохо.

Но Бейлис каким-то образом совершенно точно почувствовал, что путч произойдет вот-вот… ВО ВРЕМЯ ВИЗИТА ПРЕЗИДЕНТА США! Все указывало на это. Во время переговоров на высшем уровне в Москве произойдет страшное кровопролитие.

И Бейлис знал, что все американцы, замешанные в это дело, окажутся виновными в страшнейшем преступлении.

По сути дела, он сейчас спасал свою задницу.

Он должен рассказать все своему начальнику. Он просто обязан поставить в известность советника президента по вопросам национальной безопасности, адмирала Мэтьюсона, который абсолютно ничего не знал о «Санктуме».

Если путч провалится, то без поддержки Мэтьюсона Бейлис будет обречен. Он не сможет из всего этого выпутаться.

Он должен рассказать все Мэтьюсону.

Бейлис остановил машину и пошел прямо через дорогу к телефону-автомату. Страшно завизжали тормоза, послышалась ругань взбешенных шоферов. Нет, на это он пойти не мог. Он совершил страшную ошибку, впутываясь во все это. Он мог участвовать в закулисной борьбе за власть в Совете по национальной безопасности, мог, фигурально выражаясь, вонзить кинжал в спину соперника в стремлении заполучить престижную должность. Не так давно он обнаружил в себе силы санкционировать убийство Элфрида Стоуна… Но на это он пойти не мог…

Выловив монетку в кармане брюк, он опустил ее в прорезь и подождал, тупо глядя на поток проезжающих машин.

Сердце его колотилось, кислота подошла к самому горлу. Он проглотил очередную таблетку.

И набрал номер адмирала Мэтьюсона.

Мэтьюсон поможет ему выпутаться из этой истории. Он непременно поможет.

 

68

Москва

Молодой человек говорил, как бы переполняемый эмоциями, обращаясь непосредственно к видеокамере. Невидимый оператор КГБ показывал говорящего очень крупным планом.

На таком близком расстоянии было видно, что парень говорит под принуждением.

— Я снабжал группу террористов оборудованием, — рассказывал он, делая долгие паузы. Один глаз у него сильно дергался.

— Где вы доставали это оборудование? — донесся голос из-за камеры.

— Я получал его от ЦРУ и американского Совета по национальной безопасности, — ответил парень. Глаз задергался еще быстрее. — Они снабжали меня взрывателями, пластиком… всем необходимым.

— Итак, вы были пешкой в игре американских разведслужб?

— Да.

— Почему вы пошли на это гнусное преступление перед своим народом?

Лицо молодого человека исказила гримаса нерешительности, на глазах выступили слезы, тик продолжался с новой силой. Наконец он закричал:

— Это же ложь! Вы же заставили меня! Я делал это по вашему приказу! Я не хочу участвовать в этом ужасе, в этом подлом обмане! Вы не заставите меня врать! Вы не заставите меня врать!

Он разрыдался, спрятав лицо в ладонях, потом опять взглянул в камеру красными, распухшими глазами и тихо произнес:

— Я не преступник.

Из-за камеры донесся грубый голос, в котором звучал металл:

— Слушай, ты помнишь, как Иван Грозный поступил с архитекторами, которые построили собор Василия Блаженного?

Парень повернул голову и непонимающе посмотрел на невидимого инквизитора.

— Я не…

Его грубо прервали:

— Ты не помнишь истории собственной родины. Я расскажу тебе. Иван не хотел, чтобы они построили что-нибудь подобное еще где-то.

В глазах парня промелькнула страшная догадка.

— О Боже, нет… Пожалуйста, нет…

— Ага, ты вспомнил… Он выколол им глаза.

— Нет, пожалуйста, нет!..

Человек, смотрящий видеозапись, был потрясен.

Голос из-за камеры спросил:

— Ну что, повторишь свое признание более убедительно?

Невидимая рука подала несчастному салфетку. Он промокнул заплаканные глаза, проглотил ком, стоящий в горле, и ответил:

— Да.

Он повторил все сказанное ранее гораздо увереннее.

— Спасибо, — поблагодарил его голос.

Парень опять расплакался. Вдруг раздался громкий щелчок, и на его лбу появилось маленькое красное пятнышко величиной с монетку. Потекла кровь. Его убили сзади, выстрелом в затылок. Тяжело завалившись набок, парень упал.

Экран потемнел.

— Отлично, — произнес Павличенко, обращаясь к одному из двенадцати человек, сидящих за столом в одном из подвалов Лубянки. — Смонтируйте это немедленно. Оставьте одно признание.

Первым заговорил начальник Пятого главного управления КГБ:

— Этот парень… Федоров. У вас подготовлено свидетельство его связи с террористами?

— Да, — ответил другой голос. Это был шеф московской милиции. — Он встречался с ними в заброшенном гараже на окраине города. Это мы предоставили ему гараж. Там он хранил пластик и все остальное.

— А кто из террористов остался в живых? — послышался следующий вопрос.

— Те, которые убили моего друга Сергея Борисова, — сказал Андрей Павличенко. — Я вынужден был пойти на это, чтобы отвлечь от себя подозрение. Это они же подложили бомбы в метро и в ложу Большого театра. Когда все это закончится, их будут судить за акт терроризма, которого они на самом деле не совершали. И они будут казнены. Они послужат нам козлами отпущения. А перечить они не смогут, потому что будут мертвы.

Павличенко не стал рассказывать, что один из этих террористов, бывший зек сталинских лагерей Яков Крамер, известен КГБ уже не первый десяток лет, с того времени, как его друзья взорвали в начале семидесятых бомбу на улице Горького. Именно Павличенко, который был тогда простым офицером КГБ, должен был отдать приказ об аресте этого человека. Но он решил не делать этого. Он знал, что придет день, когда Крамер сможет принести ему большую пользу.

Так оно и случилось. Одного из сыновей бывшего зека арестовали и посадили в тюрьму в одну камеру с Федоровым. С тем парнем, которого недавно убили. Он был специалистом по самодельным бомбам. Федоров научил молодого Крамера делать бомбы. Он заложил в его голову идею. А затем второго сына Якова Крамера поместили в психушку. Схема, разработанная Павличенко, была основана на человеческой психологии. Она сработала как по нотам. Крамеры превратились в террористов. Ну а перехватывать их послания к Горбачеву было проще простого.

Кроме того, террористы были связаны с дочерью американского аристократа Уинтропа Лемана.

Того самого влиятельного и богатого Уинтропа Лемана, который отчаялся дождаться времени, когда его дочь выпустят из Советского Союза. Это послужило причиной того, что старик вошел в сговор с правыми фанатиками, решившими сменить или уничтожить нынешнее советское правительство.

Вот так собирался представить это дело Павличенко.

— Товарищ Павличенко.

Все повернули головы к двери и посмотрели на солдата внутренней охраны КГБ.

— Что такое? — спросил Павличенко.

— Товарищ Бондаренко пришел.

— Пусть войдет.

Начальник Восьмого отдела, группы С (Секретно) Первого главного управления Иван Бондаренко отвечал за расследование так называемых «мокрых» дел. Войдя в комнату, он, запыхавшись, прямо с порога сказал:

— У меня есть сведения, что американский агент в бегах в Москве.

— Что?! — выдохнул Павличенко.

— На советской таможне в Париже сравнили фотографии, — сообщил Бондаренко и на секунду замолчал, переводя дыхание. Потом продолжил: — Как бы это невероятно ни звучало, похоже, Стоун прибыл в Москву под вымышленным именем. Неизвестно, как ему удалось достать за такой короткий срок визу. Результаты исследования иммиграционных документов совпадают с данными, предоставленными нам «Санктумом». Все совпадает.

— Возможно, это связано с прибытием американской делегации, — ровным голосом произнес Павличенко, вставая со стула. — А сейчас я попрошу вас привести в движение все ваши рычаги и сделать все возможное, чтобы остановить этого человека до того, как он разгадает наши планы. Его надо остановить. Мертвого или живого — мне безразлично. Он пришел прямо к нам в руки. Мы его найдем. Этот дурак, видимо, не осознает, что сам влез в капкан.

 

69

Москва

Шарлотта и Чарли подъехали к главному входу старого здания посольства США в Москве, быстро предъявили паспорта внушительным русским охранникам и вбежали во внутренний двор. Там они сразу повернули направо, где располагались офисы, и поднялись по лестнице в пресс-офис.

Фрэнк Парадизо, пресс-атташе посольства, сидел за заваленным бумагами столом, разговаривая по телефону. Это был толстый смуглый мужчина. Лысая макушка была частично прикрыта жидкими прядями волос, зачесанными через лысину.

— Привет, Шарлотта, — сказал он, повесив трубку. Заметив Стоуна, Парадизо поднялся с кресла. — Глазам не верю…

Шарлотта торопливо произнесла:

— Фрэнк, я понимаю, что ты страшно занят. Ведь президент вот-вот приезжает. Но нам необходимо с тобой поговорить. Это очень серьезно.

Парадизо непонимающе кивнул и жестом радушного хозяина, приглашающего желанных гостей к обеду, указал на стулья, стоящие перед письменным столом.

— Не здесь, Фрэнк, — сказала Шарлотта. — Пошли в «пузырь». Я знаю, что ты имеешь в него доступ.

— Шарлотта, ты что, решила пошутить?

— Я чертовски серьезна, Фрэнк.

После встречи с Шарлоттой и ее другом доктор Кузнецов сразу вернулся в больницу. Дурное предчувствие по поводу того, что ему стало известно, не покидало его. Он мечтал вернуть то время, когда он еще не влез во все это.

Проходя по коридору мимо комнаты сестер, Александр заглянул в нее.

— Эй, дорогуши, — позвал он. Он знал, что медсестры его очень любят за то, что он был чуть ли не единственным врачом, шутившим с ними и вообще замечающим их. — Вы чего такие мрачные? Только не говорите мне, что ваши мужья пренебрегают своими обязанностями. Эти глупцы просто не знают, каким чудом они обладают, правильно я говорю?

Кузнецов улыбнулся им, но он уже понял, что что-то произошло. Обе сестры смотрели на него испуганными глазами.

— Встряхнитесь, девочки, — сказал Александр.

Они только слабо улыбнулись в ответ.

Он пожал плечами и пошел по коридору. Завернув за угол, Кузнецов открыл дверь в свой кабинет и сразу все понял. В комнате его ждали двое военных в форме КГБ.

«Пузырем» называется самое безопасное место в посольстве США. Практически это единственное помещение, в котором, как считается, нет советских жучков. Это огромный плексигласовый куб, фактически комната в комнате. Внутри стоит только длинный стол для совещаний.

Парадизо впустил их и включил кондиционер. Стоун, зная, что существует серьезная опасность, что Парадизо получил из Лэнгли касающуюся некоего Чарльза Стоуна телеграмму, так и не представился пресс-атташе.

В кармане пиджака Чарли лежал пистолет. К счастью, проходя в посольство через внутренний дворик, они миновали детекторы обнаружения металла. А арестовать Стоуна Парадизо не мог, даже если бы узнал, что это тот самый Чарльз Стоун, которого разыскивает ЦРУ. Для этого ему пришлось бы делать запрос федеральных властей из Вашингтона. Таков закон. Но если пресс-атташе решит нарушить этот закон и попытается задержать Чарли — что ж, вот тут-то и пригодится оружие.

— Ну ладно, — сказал Парадизо, усаживаясь за стол. Шарлотта и Чарли сели напротив. — Так что, черт побери, произошло?

— Фрэнк, — произнес Стоун, — нам нужна ваша помощь.

— Ну, давайте же, я слушаю.

— Фрэнк, — сказала Шарлотта, — нам нужно, чтобы ты связался с Лэнгли.

— Мы с вами оба из управления, — подхватил Чарли. — Это я говорю вовсе не к тому, что вы должны верить всему, что я вам сейчас скажу. Но ответьте: слышали ли вы когда-нибудь о вашингтонской организации «Американский флаг»? Знаете ли что-нибудь о ее деятельности?

— Понятия не имею.

— Это именно то, что я ожидал от вас услышать. — Очень быстро и по возможности доходчиво Чарли рассказал то немногое, что им с Шарлоттой удалось разузнать об американском «кроте» «К-3» и о той тайной операции, в которую он сам невольно ввязался и которая грозила ему опасностью.

Парадизо был потрясен.

— Слушайте внимательно дальше, — настаивал Чарли. — Если я сейчас выйду из этих дверей и поеду в офис «Нью-Йорк таймс», они могут высмеять меня. А могут и поверить. Я очень сомневаюсь, что вашему начальству понравится какой-нибудь из этих вариантов. У правительства США будут огромные неприятности, когда будут опубликованы данные о том, что определенные круги в Вашингтоне замешаны в тайной операции в самом центре Советского Союза. Москва, конечно, разорвет дипломатические отношения с нашей страной. Встреча на высшем уровне будет сорвана. Мне бы не хотелось распространяться дальше, но еще одну вещь я все же вам скажу. Все это будет на вашей голове. Все повесят на вас. Это станет вашим полным крахом. Вот что произойдет, если все это все же случится… Если вы позволите этому случиться. А мне даже думать страшно, к каким результатам это может привести. Я понятно выразил свою мысль?

Недоверчиво расширив глаза, Парадизо умоляюще посмотрел на Шарлотту.

— Я абсолютно не понимаю, что тут мелет этот парень.

— Фрэнк, — сказала Шарлотта, — я только что разговаривала с действительно знающим человеком. Андрей Павличенко подготовил фальшивые результаты медицинских исследований, он запланировал на завтра сильный удар.

Парадизо насмешливо фыркнул.

— Но это правда, Фрэнк. С русской стороны в этом деле замешан именно он. Но, если наша информация верна, он не просто американский «крот». Не только агент управления.

— Черт побери, Шарлотта…

— За этим стоит нечто большее, Фрэнк. За последние несколько недель в КГБ исследовали осколки бомб, взорванных в Москве. Получились чрезвычайно интересные результаты.

— Ты хочешь сказать, что у тебя есть человек и в КГБ тоже?

Шарлотта передернула плечами.

— Их судебные эксперты определили, что материалы, из которых сделаны бомбы, — американского производства. Они были предоставлены террористами ЦРУ.

У Парадизо отпала челюсть.

— Боже милостивый! — он взглянул на Стоуна. — К чему вы оба ведете? Я до сих пор ни черта не понимаю.

— Чтобы было понятнее, могу только повторить, — ответил Чарли. — Похоже, что на ближайшее время намечено что-то страшное, возможно, военный путч, замаскированный под террористический акт. Вернее всего, это произойдет завтра, во время парада, посвященного Дню Октябрьской революции.

— Похоже… Возможно… Вернее всего… Как, вы считаете, я должен на все это реагировать?

— Мы хотим, чтобы вы связались с Лэнгли. Пошлите срочную телеграмму. Даже если я ошибаюсь, Фрэнк, вы поступите правильно, сообщив обо всем начальству. А если я прав…

— Я знаю, — тихо сказал Парадизо. — Если вы правы, я разоблачу самый большой заговор в истории американской разведки.

— Фрэнк, — вмешалась Шарлотта, — ты понял, насколько важно, чтобы ты сделал это как можно быстрее?

— Шарлотта, — он ошеломленно потряс головой, как человек, которого окончательно убедили в чем-то ужасном, — я отлично все понял.

Вашингтон

— Мне необходимо с вами поговорить, — в голосе звучало отчаяние. В трубке Маларек слышал шум уличного движения. — Я буду у вас минут через сорок пять. Это очень важно.

Прождав Бейлиса минут десять, Маларек решил, что у того по каким-то важным причинам не получилось приехать на встречу, и вернулся в посольство. Там его помощник дал ему прослушать запись телефонного разговора по обычной линии связи в Белом доме. Она была сделана только что. Маларек сразу узнал голос Роджера Бейлиса. Он говорил с адмиралом Мэтьюсоном.

Маларек прослушал остаток разговора, выключил магнитофон, набрал номер по секретному телефону и по редко используемому номеру позвонил на маленький склад иностранной литературы, расположенный в Вашингтоне. На том конце провода трубку подняли сразу.

— Это ваш друг из посольства СССР, — сказал Маларек. — Я хочу заказать у вас два комплекта Большой Советской Энциклопедии. На английском языке, пожалуйста. — Он повесил трубку и подождал.

Человек на книжном складе был бывшим советским гражданином, теперь американцем. Он эмигрировал из СССР пятнадцать лет назад и теперь был одним из нескольких секретных связных, живущих в Вашингтоне. За его работу, которая обычно заключалась в том, что он передавал приказы по линии связи, которую невозможно было подслушать, КГБ платило ему небольшую плату. Этот человек, служащий склада, не знал ни тех, кто звонил ему, ни тех, кому он передавал распоряжения. Этот хитрый маневр был разработан Малареком для того, чтобы обмануть обычные службы КГБ и посольства СССР.

Секунд через тридцать зазвонил телефон.

— Произошло ЧП, — сообщил Маларек.

Рассказав, в чем дело, он повесил трубку.

Вытащив из маленькой коробочки из белого металла болгарскую сигарету, Маларек прикурил, откинулся на спинку кресла и начал думать о Роджере Бейлисе. Этот прохвост готов на все, лишь бы выслужиться перед президентом. Это было удачей, настоящей удачей, что Бейлис позвонил по открытой линии. Он пока не сказал советнику по вопросам национальной безопасности ничего определенного… Так что утечки информации пока не было. Время пока еще есть.

Ему никогда не нравился этот Бейлис.

Неужели «хвост»?

Машина ехала прямо за ним. Бейлис сменил ряд и поехал прямо вдоль металлической ограды. Взглянув в зеркало заднего вида, он увидел, что автомобиль тоже сменил ряд и опять следует за ним.

Роджер нервно глянул на крутой обрыв сразу за перилами и в этот момент понял, что происходит. Он вдруг вспомнил, как Маларек однажды хвастался ему, что его люди умеют делать очень натуральные автокатастрофы.

Он не должен был звонить в Белый дом по открытой линии. Каждый, кому не лень, мог подслушать его разговор.

Бейлис нажал на гудок, но машина была уже совсем рядом и, уперевшись в бампер его автомобиля, начала сталкивать «сааб» с дороги. Роджер услышал скрежет металла. Взглянув на номера «форда», он увидел, что машина зарегистрирована в округе Колумбия. В ту же секунду он заметил на ветровом стекле «форда» маленькое алое пятнышко… Это была наклейка. Эмблема, которая ни о чем не сказала бы человеку, который никогда не слышал об организации под названием «Американский флаг».

Нет… Звонок… Они засекли его звонок… «Они воспользовались моими собственными приборами прослушивания, теми, которые я же сам приказал установить в Белом доме», — в ужасе осознал Бейлис.

И в самый момент осознания, именно в ту секунду, когда он понял жестокую иронию ситуации, он почувствовал толчок. Теперь он знал, как ему суждено умереть…

 

70

Москва

К ночи сильно похолодало, дороги покрылись льдом. Стоун чувствовал, что ему трудно управлять «рено» Шарлотты. Кроме гололедицы, мешало и то, что многие дороги были перекрыты по случаю подготовки к завтрашнему празднованию Дня Октябрьской революции. Впрочем, так в Москве бывает очень часто, накануне всех событий государственной важности. Весь центр города был перекрыт по соображениям безопасности. Повсюду были развешаны флаги, огромные плакаты с аршинными буквами и нарисованными на них большущими рабочими, которые хвастались перевыполнением плановых заданий.

После встречи с Парадизо Шарлотта и Чарли вернулись в ее квартиру, где вместе разработали план действий. Они решили, что необходимо, чтобы Шарлотта продолжала, как обычно, ходить на работу. Хотя бы для того, чтобы не выдать присутствия в городе Чарли в случае, если его кто-то разыскивает.

Итак, она отправилась в офис, где должна была сложить всю эту историю воедино, добавив к ней еще и информацию о прибытии президента в аэропорт Внуково. Позже, как только сможет, Шарлотта постарается закончить поиски имени того человека, который, как они узнали, вернее всего и являлся руководителем подпольной сети старообрядцев. Возможно, она сможет найти способ сделать это. Но Шарлотта отказалась сказать Чарли, что́ она задумала. Чарли позвонит ей потом и узнает, что ей удалось выведать.

Стоун провел несколько часов, просматривая книги по истории из библиотеки жены, пытаясь найти упоминание о Катыньском расстреле, упоминание о человеке, отменившем тогда трибунал. Но безуспешно.

Чарли не мог больше оставаться на месте и наконец решил поехать повидаться с Соней Кунецкой, дочерью Лемана, которую еще раньше отыскала Шарлотта. С той самой женщиной, с которой однажды, мельком, на платформе метро встречался в 1953 году Элфрид Стоун.

Соня Кунецкая оказалась маленькой и хрупкой женщиной. На ней было одето простое платье и очки в стальной оправе. Лицо было милое, с очень изящными чертами. Открыв перед Чарли дверь, она удивленно взглянула на него.

— Что вам угодно? — спросила она по-русски.

— Нам необходимо поговорить, — тоже по-русски ответил он. — Сейчас же.

Ее глаза в ужасе расширились, в них заблестели слезы.

— Кто вы такой?

— Если вы не впустите меня и откажетесь со мной разговаривать, — сказал Стоун, — я буду вынужден принять меры, которые могут вам не понравиться.

— Нет!

— Это очень срочно. Давайте пройдем, — он силой вошел в квартиру.

«Итак, вот та женщина, ради которой был принесен в жертву мой отец», — подумал Чарли.

Соня вошла за ним в гостиную. Там сидел какой-то человек. Позже Чарли узнал его имя: Яков Крамер. Его лицо было сильно изуродовано шрамом, но это был сильный и еще не старый мужчина, которого, если бы не шрам, можно было бы с уверенностью назвать красивым.

— Вы встречались с моим отцом, — медленно произнес Чарли.

Она попробовала рассмеяться.

— Вы меня с кем-то путаете.

— Нет. У меня есть доказательство: фотография. Однажды, очень давно, в 1953 году, вы встречались с моим отцом на платформе метро. И он передал вам пакет.

На ее лице вдруг отразилась тревога, которая выдала ее с головой.

— Я даже не понимаю, о чем вы говорите, — слабо запротестовала она.

— Я знаю, кто вы такая, — прервал ее Чарли. — И я знаю, кто ваш отец.

— Кто вы такой?

— Меня зовут Чарльз Стоун. Вы встречались с моим отцом, Элфридом Стоуном.

Она посмотрела на него диким взглядом, раскрыв рот, будто собираясь закричать.

Затем она странным движением протянула дрожащую руку и дотронулась до руки Чарли.

— Нет… — хрипло проговорила она, тряся головой. — Нет…

Яков Крамер изумленно наблюдал за происходящим.

— Нам необходимо поговорить, — сказал Стоун.

На лице Сони застыло выражение ужаса. Слезы брызнули из ее глаз.

— Нет, — прошептала она опять. Протянув обе руки, она взяла его ладонь. — Нет… О Боже, нет… Почему вы здесь? Что вы хотите от меня?

— Я знаю, чья вы дочь. Ваш отец сейчас здесь. Он приехал для того, чтобы вывезти вас из страны. Я прав? Но вы должны знать, что я готов вмешаться во все это. Смотрите — не ошибитесь. Если вы не поможете…

— Нет! — закричала женщина, глядя на Стоуна. — Пожалуйста, уходите отсюда! Вы не должны оставаться здесь!

— Кто этот человек, Соня? — спросил Яков. — О чем он говорит? Убирайтесь отсюда! — он угрожающе двинулся на Чарли.

— Нет, — сказала Якову Соня. — Пусть останется. Я с ним поговорю. — Она в открытую плакала, затем сняла очки и вытерла слезы тыльной стороной ладони. — Я хочу с ним поговорить.

В семь часов вечера американский самолет приземлился в аэропорту Внуково, расположенном в тридцати километрах на юг от Москвы. Гудронированная полоса была ярко освещена фонарями и украшена рядами советских и американских флагов, громко щелкающими на сильном ветру.

Первым на трапе самолета появился президент с женой, затем госсекретарь с женой, затем остальные члены делегации. Момент встречи был запечатлен на пленку. Встречала американцев небольшая группа официальных лиц, среди которых было несколько членов Политбюро.

После короткой церемонии приветствия президент США сел в американский автомобиль, пуленепробиваемый черный «линкольн». За рулем сидел американский шофер. Остальные члены делегации расселись по «Чайкам». Взревели моторы, и машины на огромной скорости двинулись по направлению к городу по средней полосе шоссе.

Шофер президента США поначалу сильно нервничал из-за того, что приходилось вести машину на такой же бешеной скорости, как и советские водители. Но скоро он расслабился и даже получал удовольствие от этой гонки.

— Господин президент, я в жизни так в Штатах не ездил.

— Ты не очень-то, не очень-то, — ответил усталый президент.

Несколько машин в окружении мотоциклистов ехали очень близко, почти касаясь друг друга. Оглушительно завывали сирены.

Кортеж двигался на такой сумасшедшей скорости, что президент, осторожный по натуре человек, был совершенно уверен, что все закончится катастрофой. Несколько кагебистских автомобилей шмыгали туда-сюда рядом с вереницей правительственных машин, делая движение еще более опасным.

Въехав в город, президент стал с восхищением смотреть в окно.

За два автомобиля от президентского «линкольна» в «Чайке» ехал советник президента США по вопросам национальной безопасности и несколько его помощников.

Адмирал Мэтьюсон набрасывал текст речи, которую президент должен был прочитать на следующее утро в посольстве США в Москве. В ней выражались сердечные соболезнования родным и близким одного из сотрудников Белого дома, Роджера Бейлиса, по поводу безвременной кончины этого прекрасного человека и отличного работника. «…И мне очень жаль, что Роджер Бейлис сегодня не с нами, — такими словами заканчивалось обращение. — Мне очень жаль, что он не с нами в этот великий день. Ведь он сделал очень много для того, чтобы приблизить этот момент».

Мэтьюсон действительно очень сожалел о случившемся. Бейлис был таким же амбициозным, как и большинство сотрудников Белого дома, которых знал адмирал. И он слишком стремился к личному благополучию… И все же это был хороший, достойный человек. Как же это могло произойти? Что же случилось с Бейлисом накануне его отлета в Москву в составе американской делегации? Возможно, он был настолько взволнован предстоящими событиями, что забыл о необходимой осторожности?

Но зачем Бейлис звонил ему? Что он имел в виду, говоря, что должен рассказать Мэтьюсону что-то очень важное? Что, если ему действительно было что рассказать? Тут мысли Мэтьюсона стали совсем мрачными. А нет ли связи между тем, о чем хотел поведать Роджер и этой автокатастрофой?

Подозрения завладели душой Мэтьюсона. Он даже почувствовал страх.

Адмирал начал рассматривать московские улицы. Даже ночью, когда большинство городов выглядят волшебно, этот показался ему странным и некрасивым, погруженным в какую-то беспокойную тишину. На улицах совсем не было людей. Это было совершенно неестественно для такого огромного города, да еще накануне великого праздника.

Потом он рассмотрел, что люди все же есть: через каждые несколько сотен метров вдоль дороги нескончаемым строем стояли милиционеры в серых шинелях. От аэропорта и до города и в самом городе. Тысячи милиционеров.

Было понятно, что русские сделали все возможное для того, чтобы обеспечить безопасность именитых гостей.

Через четыре машины от Мэтьюсона ехали Михаил и Раиса Горбачевы и близкий друг и советник президента Александр Яковлев.

Горбачев сидел молча, глядя прямо перед собой, занятый своими мыслями. Яковлев сказал:

— А он представительный мужик.

— Кто?

— Президент. Как я и думал, он оказался очень представительным. — Яковлев считал, что понимает и чувствует западный темперамент, ведь он учился в Колумбийском университете и провел несколько лет, работая послом СССР в Канаде. — И, видно, умный человек.

Горбачев, устало глядя в одну точку, кивнул.

— Он очень утомлен, — взглянув на мужа, сказала Яковлеву Раиса.

— Да, вам надо отдохнуть. Завтра будет долгий и трудный день.

Тут Горбачев повернул голову к советнику и спросил:

— Как ты думаешь, они знают?

— О чем?

Ответ прозвучал сердито.

— Знают о том, что какой-то мерзавец намерен попытаться устроить в стране путч.

— Я не знаю. Несомненно, какие-то сведения об этом они получали через свою разведывательную сеть. Это означает, что, вернее всего, они решат воспользоваться нашей нестабильностью. Все дело в том, что они считают, что Президента СССР скоро сместят. То есть сыграть на тебе так же, как когда-то Брежнев сыграл на Никсоне, которому были предъявлены обвинения…

— Я говорю не об этом, — прервал его Горбачев, глядя на дорогу. — Я имею в виду, знают ли они о том, о чем только что узнали мы. Об участии ЦРУ…

— Если ты разделяешь мнение Павличенко, что президент и его люди замешаны в том, что происходит в Москве, то я должен признаться, что нахожу это совершенно абсурдным. Я не вижу доказательств этому.

Горбачев кивнул. Он отрешенно провел языком по внутренней стороне щеки и ничего не ответил.

Сразу за машиной Президента СССР ехал Павличенко. В его автомобиле, кроме его самого и шофера, никого не было. Надев очки для чтения, он без всякого интереса просматривал краткий обзор никому не нужных донесений из Германии, Польши и Болгарии.

Мысли его были далеко. Он думал о том, что́ должно было вот-вот произойти. Он знал, что результатов можно добиться, только быстро обезглавив советское правительство. Это ввергнет всех в панику. Все законодательные органы — Верховный Совет СССР, все остальные — будут в этом случае охвачены страхом, станут неспособны действовать решительно. Они, несомненно, призовут к чрезвычайным мерам.

После взрыва Мавзолея будет объявлен комендантский час. Это сделают те, кому удастся выжить. То есть те члены «секретариата», которые не будут в этот день стоять на трибуне Мавзолея.

Для всего мира разрушение Мавзолея Ленина будет представлено как кульминационный момент террористической кампании, потрясшей в последнее время столицу СССР. Затем будут подвергнуты анализу осколки бомбы. Обнаружат, что они сделаны из американских материалов, предоставленных ЦРУ. Это станет неопровержимым доказательством причастности к трагедии американской разведки.

Впрочем, в этом и так вряд ли кто-то будет сомневаться. Особенно после того, как оправившийся от удара Павличенко расскажет о попытке небольшой труппы американских заговорщиков, так называемого «Санктума», уничтожить советское правительство изнутри.

Но еще прежде, чем это случится, те люди из состава «секретариата», которым удастся выжить после взрыва в Мавзолее, выдвинут против американцев обвинение в заговоре с целью свержения нынешнего советского правительства в период его наибольшей нестабильности. Как раз в то время, когда Москва начала сбрасывать с себя оковы, отпирать ворота, открывать себя для Запада и других стран.

И они быстро примутся исправлять ситуацию.

«Секретариат», думая, что они стоят на пороге объединения бывшей советской империи, издаст заявление о том, что опасная и недальновидная политика Горбачева должна быть немедленно изменена. Что ради безопасности общества необходимо постоянное и неуклонное укрепление порядка. И тогда…

Тогда он освободит Украину.

Случится то, чего ни за что не могло бы случиться ни при Горбачеве, ни при любом другом русском лидере. Украина, житница империи, самая богатая республика-заложница, станет свободной. Станет наконец свободной.

Потому что очень скоро то, что останется от Советского Союза, будет управляться украинцем, чьих родителей когда-то убила Москва. Украинец станет хозяином Москвы.

Павличенко опять вернулся к папке с документами. Но он был просто не в состоянии думать о чем-то другом, кроме путча, который очень скоро должен был изменить лицо мира.

— Вы были здесь заложницей, верно? — спросил Стоун.

Она кивнула, кусая нижнюю губу. Незадолго до этого она попросила Якова оставить их со Стоуном наедине. Потом ей придется рассказать ему все. Это будет очень трудно. Она совершенно не знала, с чего начнет свой рассказ. А сейчас она ответила на вопрос Чарли.

— Да, в 1930 году Сталин заставил моего отца уехать из СССР. Без жены. И без меня.

Соня сидела, обхватив себя руками, как будто ей было очень холодно, как будто она хотела отгородиться этим жестом от всего мира. Она продолжала:

— Он вернулся в Америку, где и прожил всю жизнь. Он стал большим человеком в сферах политики и экономики. И все же он не мог сделать так, чтобы его любимая жена и единственная дочь были с ним. Понимаете? Они не давали ему этого сделать. Отец говорил мне, что приказ исходил от самого Сталина. Моя мать была совершенно разорена. Одна, с маленьким ребенком на руках… Без мужа. О, вы знаете, она была очень красива. Она работала горничной в доме моего отца. У нее не было никакого образования, но отец полюбил ее за другие качества: за красоту и доброту. И, знаете, я думаю, он ее действительно любил.

Он общался с нами обычно с помощью писем, которые отправлял с оказией, всегда под большим секретом. Позже он говорил, что не доверяет русским. Он говорил, что гепеушники, конечно, читали бы все его письма. Поэтому он прятал их в шубы, которые посылал маме через своих друзей, приезжавших в СССР туристами. Отец для меня всегда очень много значил. Возможно, потому, что я его очень редко видела.

Соня рассказала, что она и ее мать, которая умерла в начале семидесятых, переехали после отъезда отца в крошечную квартирку в Краснопресненском районе. Матери удалось найти работу на Московской фабрике нижнего белья № 6. Там, работая на допотопной швейной машинке «Зингер», она получала 159 рублей в месяц. Люди считали, что ее бросил американец-муж. Они жалели и боялись ее, как боялись всех, связанных с иностранцами. В тридцатые годы антиамериканские настроения были чрезвычайно сильны в СССР.

— Но вам же позволяли встречаться с отцом? — спросил Чарли.

— Его ни разу не пустили в Москву. Но дважды я ездила в Париж повидаться с ним. Всегда одна, без мамы. Две очень короткие встречи под присмотром охранников.

— Да. В 1953 и в 1956 годах. Леман не мог вас похитить, потому что ваша мать оставалась в Москве. И она тогда еще была жива.

— Да.

— Вы всегда хотели уехать из СССР?

— О да! — почти закричала она. — О Боже, да! И моя мама мечтала об этом всю ее жизнь. Мы обе. А затем я встретила Якова… Я знала, что он тоже хочет эмигрировать.

— А он знает обо всем этом?

— Нет.

— Вы скрывали это от него?

Она потупила взгляд и опять закусила нижнюю губу.

— Но почему?

В ее ответе прозвучала невероятная боль.

— Он не должен был знать. Никто не должен был. Если я хотела опять увидеть отца, я должна была молчать.

Чарли немного помолчал, затем сказал:

— У Сталина было что-то, что удерживало вашего отца от крайних действий. И у вашего отца тоже что-то было.

— Что вам еще известно? — тихо спросила она.

— У Сталина были вы, а у вашего отца — какой-то очень важный документ. Ничья.

Она ничего не сказала.

— Теперь этот документ у вас, верно?

— Почему вы так решили?

— Ведь именно его передал вам мой отец, не так ли? Ваш отец был так заинтересован в том, чтобы вы получили этот документ, что пошел на то, чтобы подставить ради этого моего отца, разрушить его карьеру.

— Боже мой, я ничего об этом не знаю!

— Что это за документ? Я хочу, чтобы вы сказали мне, что это за документ!

— Я ничего не знаю, — вся в слезах повторила Соня.

— Но ведь это неправда! Ваш отец передал вам документ через моего отца, так?

Она отрицательно потрясла головой, слишком сильно и совершенно неубедительно.

Чарли кивнул. Теперь он знал.

— Сначала я думал, что это было так называемое завещание Ленина. Но это что-то другое, что-то гораздо более важное. Это должно быть какого-то рода доказательство давней попытки захвата власти в СССР. Имена, детали… Все это в случае обнародования сорвало бы новый путч, который готовится сейчас…

— Зачем вы мне все это говорите?

— Я разговаривал с тем человеком с Лубянки, — сказал Стоун. — С Дунаевым.

— Пожалуйста… Я знаю гораздо меньше, чем вы думаете. Этих гепеушников было так много. Может, все это и так… Но я не знаю…

Чарли, двигаясь взад-вперед по комнате, думал вслух:

— Итак, вот-вот должен произойти обмен… Верно? Как это будет происходить? И где?

— Я не могу…

— Скажите мне! Где будет происходить обмен? — Чарли смотрел в окно.

— Ну, пожалуйста, — прошептала Соня. — Я всегда хотела только одного — уехать самой и вывезти из этой страны Якова и его сыновей… И если вы сейчас вмешаетесь… О, это лишит меня последней надежды в жизни.

— Ваш отец сейчас в Москве, верно? — спросил Чарли, поворачиваясь к ней лицом. Все становилось на свои места. Он начал понимать.

— Я не…

— К сожалению, у вас нет выбора, — печально произнес Стоун, физически ощущая страшное горе бедной женщины. — Мне нужно, чтобы вы сказали мне, где я могу найти вашего отца. Сейчас же…

Вдруг Соня Кунецкая поднялась со стула, подошла к Чарли и обняла его.

— Нет, — взмолилась она. — Прошу, нет… Очень скоро вы все поймете. Только не вмешивайтесь сейчас.

Чарли прижал ее к своей груди, утешая. Он понимал, как она несчастна. И все же…

— Мне очень жаль, — проговорил он, — но у нас действительно нет выбора.

Мужчина средних лет с лицом настоящего алкоголика, шатаясь, поднимался по широкой мраморной лестнице. Он явно был пьян, из кармана его потрепанного голубого пальто торчало горлышко бутылки перцовки. Шел первый час ночи, Большая Пироговская улица была пустая и темная.

— О, — произнес он, войдя в здание и заметив вахтера, сидящего за столом с телефоном. Он был поглощен чтением журнала «За рулем».

— Что ты тут, черт побери, делаешь?! — завопил он, заметив пьяницу. — Убирайся отсюда, пока я не выкинул тебя!

Но тот проковылял через холл, подошел к столу и сказал:

— Привет от Васи.

— От Васи? — подозрительно переспросил вахтер.

— Слушай, у тебя что, задница вместо головы? Это что — не твой друг? Ты что, забыл Ваську Королева? Ваську-Бандита?

Вахтер немного успокоился.

— Ну, и чего тебе надо? — все же немного враждебно спросил он.

— Вася посоветовал мне поговорить с тобой. Меня уволили. Сегодня. Дали мне коленом под зад и вышвырнули меня с этой паршивой фабрики. Васька сказал, что ты мог бы помочь мне получить здесь место уборщика. — Пьяный неуклюже опустился на стул рядом с вахтером. — Посижу немного, ладно?

— Слушай, — передернул плечами старик, — какого черта… — И тут он заметил в кармане непрошеного гостя бутылку. — Сдается мне, что у тебя там еще почти пол-литра, дружище.

Пьяница окинул быстрым взглядом пустой холл, посмотрел на пустынную улицу. Похоже было, он боялся, что кто-то может прийти. Затем он вытянул бутылку из кармана и поставил ее на стол перед вахтером. Слабо звякнул телефонный аппарат. Затем он протянул руку и представился.

— Меня зовут Женя.

Вахтер, заметно повеселевший при виде водки, сердечно потряс гостю руку.

— Вадим. Где ты, черт побери, раздобыл такое счастье?

— Перцовку, что ли? — Пьяный ухмыльнулся и сказал, будто разглашая страшную тайну: — Моя двоюродная сестра Люда работает в «Березке». — Он откупорил бутылку. — Слушай, угощайся. Только у меня стакана нет.

Вадим поднес бутылку к губам, сделал большой глоток и поставил перед Женей.

Тот опять ухмыльнулся.

— Если я еще хоть чуть-чуть волью в себя, — он похлопал по своему толстому животу, — то я заблюю весь этот прекрасный пол. Но ты угощайся. Я минут через десять присоединюсь.

Вахтер опять сделал большой глоток, рыгнул.

— Так как, ты говоришь, ты познакомился с Васькой?

Яков Крамер вернулся домой пять минут назад. Теперь он сидел совершенно ошарашенный, не в силах поверить в то, что́ только что услышал. Это выворачивало всю его жизнь наизнанку, абсолютно меняло смысл последних пятнадцати лет его существования. Он не знал, как ответить, как реагировать… Он даже не знал, как начать понимать все это. Потрясение сменилось злостью, злость — печалью и жалостью.

— Бедняжка ты моя, — он обнял Соню за плечи.

— Нет, — сказала она, — не жалей меня, просто прими мои извинения.

— Не говори так, — ответил Яков. — В этой жизни все происходит по причинам, которых нам не понять.

Он чувствовал на своей шее ее теплое дыхание, ощущал, как слезы Сони текут по его щекам. И он знал, что все они попали в страшную беду, и им угрожает смертельная опасность.

В посольстве США в Москве все отлично знали, что здание прослушивается. Служащие посольства никогда не позволяли себе мало-мальски серьезных разговоров в помещении, за исключением кабинета посла и «пузыря», которые постоянно проверялись на предмет электронных подслушивающих устройств. В других комнатах стены были просто испещрены различными микрофонами и передатчиками, некоторые были даже вделаны в кладку. Прослушивание велось из дома через дорогу, где постоянно находились сотрудники КГБ.

Но никто, даже в ЦРУ, не знал, что «пузырь» тоже прослушивается.

Хотя это помещение тоже постоянно проверялось и «выметалось», даже самая тщательная проверка не могла обнаружить особого типа «жучков», которые не издавали никаких звуковых сигналов, хотя и передавали разговоры, которые велись в «пузыре». В середине 1988 года, несмотря на недавний скандал, когда несколько офицеров морской пехоты провели в секретное помещение посольства США в Москве женщин — служащих КГБ, в «пузыре» удалось установить приборы. Несколько сверхчувствительных передатчиков были вставлены в ножки и под столешницей единственного в комнате стола для заседаний.

Таким образом, весь разговор Парадизо с Шарлоттой и Стоуном был перехвачен и записан на магнитофон кагебешником, сидящим в квартире через улицу Чайковского.

Служащий, записавший эту беседу, еще раньше получил приказ от своего начальника, главы Второго главного управления КГБ Петра Шаламова: все записи передавать прямо ему.

Спустя два часа документ, отпечатанный в трех экземплярах, был доставлен со станции прослушивания, расположенной через дорогу от посольства США, в штаб-квартиру Второго главного управления КГБ: пятиэтажное здание без всяких опознавательных табличек менее чем в километре от посольства. А затем — прямо на Лубянку, где Шаламов собственноручно предъявил запись Андрею Павличенко.

Председатель КГБ даже не прочел документ до конца. Он никак не выразил своих эмоций, только отрывисто сказал:

— Немедленно найти Стоуна.

Отъехав на несколько кварталов от дома Сони и Якова, Чарли заметил бар, который, как ни странно, выглядел по-американски. За все время в Москве он еще ни разу не видел приличного бара: или кафе, или чудовищные рестораны, забитые русскими проститутками. В этом заведении была фанерная стойка, за которой стоял потрепанный бармен. Он наливал посетителям паршивое русское пиво. Четверо мужчин в темно-серых телогрейках сидели у стойки, попивая пиво и громко переговариваясь, блестя металлическими зубами.

Войдя, Чарли увидел и других людей, тоже выглядевших как рабочие. Они сидели за маленькими столиками. Вся одежда Стоуна — темное шерстяное пальто, джинсы, ботинки «Тимберлэнд» на толстой подошве — казалась здесь рекламой западных товаров. В баре в нем сразу распознали иностранца, и взгляды, надо сказать, были не самые дружелюбные: в этой стране зарубежных гостей не любили и боялись. Заведи себе знакомство среди инков — и жди ментов и гебешников.

Бросив двухкопеечную монетку в прорезь телефона, Стоун опять попробовал позвонить Шарлотте. Он уже звонил из квартиры Сони, хотя и знал, что подвергает этим ее риску. Но он должен был услышать ее голос, он должен был знать, что она в безопасности. Ее не было ни дома, ни на работе. Но ведь уже первый час ночи… Что же с ней, черт побери, стряслось?

Телефон в ее квартире звонил и звонил. Чарли повесил трубку и затем набрал телефон офиса.

Никакого результата.

Боже, только не это… Если с Шарлоттой что-нибудь случится…

Стройная женщина медленно поднималась вверх по мраморной лестнице строгого официального здания. На ней было потрепанное пальто, светлые волосы покрыты платком по-старушечьи.

Войдя в холл, она увидела двух мужчин.

— Отлично сделано, Женя, — сказала Шарлотта.

Женя сидел, скрестив руки на толстом животе. Вахтер крепко спал, громко храпя, упав лицом на стол.

— Иди теперь домой. Я пока тут останусь. Спасибо большое. — Она благодарно потрепала его по голове, подошла к столу и вытащила ключи.

Отперев главные внутренние двери, Шарлотта поднялась по большой лестнице и оказалась в читальном зале. Здание было погружено в темноту, но она смогла подняться по лестнице, держась за перила.

Женя был действительно настоящим алкоголиком. Но, кроме этого, он был еще бывшим актером одного из московских театров. Шарлотта познакомилась с ним и его семьей сразу по приезде в Москву. Этот человек не испытывал горячей любви к советской бюрократической системе, вахтерам и милиции. Поэтому он быстро и с удовольствием согласился помочь Шарлотте.

Бутылка перцовки, которую так великодушно преподнес Женя Вадиму-вахтеру, была не простая. В ней были разведены несколько снотворных таблеток триазолама, которые иногда принимала Шарлотта. Она знала, что алкоголь обостряет их действие, но это вовсе не смертельно. Она знала также, что действует лекарство очень быстро, в течение двадцати минут, и что спать человек, принявший таблетки, будет до утра следующего дня.

Порасспрашивав, Шарлотте удалось узнать, что вахтер — горький пьяница. Она решила, что водка будет самой лучшей стратегией. Теперь бедолага будет крепко спать до утра, но утром проснется как ни в чем не бывало.

И сейчас она проникла в военно-исторический архив.

Войдя в читальный зал, Шарлотта увидела, что там тоже темно. Включать основной свет нельзя, его было бы видно с улицы. Поэтому она включила настольную лампу на одном из столов.

Шарлотта точно знала, где следует искать. Ей нужен был микрофильм с записью документов по Польше за 1939–1945 годы. Большинство записей хранились тут же, в зале, на открытых полках, к ним допускали всех желающих. Однако тот микрофильм, который был нужен ей, был заперт в отдельном хранилище. Во время утреннего визита Шарлотта подробно расспросила, где именно. Необычно любезная для советских архивистов женщина показала ей сейф, отрицательно покачав головой. Для работы с этими материалами необходимо было иметь специальное разрешение.

Или ключ. Один и тот же ключ мог открыть все четыре сейфа спецхрана. А Шарлотта подсмотрела, где он лежит, еще утром.

Быстро отперев первый, она взяла бобину, нашла проектор и поставила микрофильм. Полная тишина сменилась серым мерцающим светом.

Работа продвигалась медленнее, чем она рассчитывала. Прошел час, а она все еще копалась в военных документах, касающихся Польши. Она потерла усталые глаза, поставила следующий фильм и продолжила работу.

«Расследование преступления в районе Катыньского леса».

Сердце ее подпрыгнуло, Шарлотта крутила пленку все быстрее и быстрее, бегло просматривая материал. Ей нужен был один-единственный документ. Прошло еще полчаса. Ничего. Куча бумаг, одни — наводящие ужас, другие просто скучные…

Была уже половина третьего утра, когда она нашла то, что искала.

«Расследование по делу девятнадцатой роты пехотного дивизиона 172 полка под командованием майора А. Р. Апексеева».

На нескольких страницах прилагался список обвиняемых. Капитан В. И. Сушенко, ротный офицер; старший сержант М. М. Рыжков, командир взвода… Шарлотта смотрела на экран, стараясь до конца разобраться в происшедшем. Восемнадцать человек, все служащие Советской Армии, воспротивились приказу НКВД спуститься в яму и штыками добить чудом уцелевших после зверского расстрела людей. Заколоть каждого, кто еще шевелился. Это было ужасно… Это было бесчеловечно, и советские солдаты отказались выполнять задание, обругав энкаведэшников.

Следствие располагало показаниями семидесяти трех офицеров НКВД. Под трибунал были отданы восемнадцать человек.

И уже на последней странице — приказ от отмене трибунала. Все было точно так, как рассказал Чарли этот Дунаев. В краткой форме сообщалось, что трибунал отменяется ввиду другого решения этого вопроса.

Бегло просмотрев страницу, Шарлотта взглянула на подпись внизу… И почувствовала, что глаза сейчас вылезут на лоб от удивления. Не может быть… Она издала короткий, приглушенный крик, эхом отдавшийся в пустой полутемной комнате.

Этого не может быть. Она снова перекрутила пленку и посмотрела на подпись внимательнее.

Внизу страницы было поставлено имя Валерия Чавадзе.

Чавадзе был легендой советской политики. Когда-то он был верным сталинцем, сейчас — уже в отставке. Как Сталин и Берия, он был грузином. В последние годы уже старый Чавадзе жил на роскошной даче недалеко от Москвы. Раньше он был министром иностранных дел, членом Политбюро и — как верили все и Шарлотта тоже — настоящим сталинистом.

Чавадзе оставался на вершине политической власти и во времена Хрущева, и во времена Брежнева. Он ушел в отставку только в 1984 году. Его судьба была ярким примером очень удачной, впечатляющей карьеры советского политика. Сейчас он был старейшиной, настоящей достопримечательностью страны. Несмотря на его репутацию сталиниста, о нем всегда говорили с большим уважением и почтением, почти поклонялись его имени.

И теперь выясняется, что — если информация Чарли верна — этот человек, верный идеям Сталина, и был руководителем подпольного движения старообрядцев.

И Валерий Чавадзе был единственным человеком, способным остановить террор.

 

71

Москва

Стефан, одетый в рабочую форму техника-водителя «скорой помощи», запыхавшись, вбежал в квартиру отца. Незадолго до этого отец позвонил ему и попросил немедленно прийти. У него был очень расстроенный голос.

— Что случилось? — спросил он.

— Нам всем угрожает страшная опасность, — произнес Яков. Голос его дрожал.

— Нас засекли… — сказал Стефан, почувствовав холод в животе.

— Еще хуже. Я думаю, намного хуже.

— Что такое?

Яков сидел сгорбившись на стуле и курил сигарету.

— Сегодня я узнал о Соне такое, что переворачивает всю мою жизнь. Моя Соня… — Он замолчал и, сжав губы, постарался совладать со своими эмоциями. Спустя минуту отец продолжил: — Моя Соня всю жизнь прожила во лжи. Она лгала мне… Она совсем не тот человек, за которого себя выдавала.

— Я совершенно не понимаю, о чем ты говоришь, — произнес Стефан, недоумевая, что же такое ужасное мог узнать отец об их Соне.

— Она… У нее есть отец. Это очень известный человек… американец. Уинтроп Леман.

Стефан слышал это имя, он читал о Лемане в книгах по истории. Уверенный, что отец шутит, он рассмеялся, но, заметив, что смеется один, осекся.

— Да-да… — произнес Яков. — Мне трудно в это поверить.

— Но я не…

— Стефан, — неожиданно резко сказал отец, — этот человек, который давал тебе материалы для бомб… Этот твой сокамерник… Он кто?

Стефан был растерян.

— Он автослесарь… Ворюга вообще-то.

— Он из КГБ.

— Что?!

— Стефанчик, послушай меня внимательно. Тебя арестовал КГБ, тебя посадил в тюрьму КГБ.

— А ты что, раньше думал, что в этой стране людей арестовывает кто-то другой? Может, мировой суд в Гааге? — весело спросил Стефан.

— Да слушай меня, черт тебя побери! Ты не задумывался, почему из всех демонстрантов посадили одного тебя? Просто совпадение?

— Папа, о чем ты говоришь?

— А твой сосед по камере, который совершенно случайно оказался специалистом по бомбам? Ты думаешь, что это опять совпадение? И совершенно случайно он имел доступ к взрывным материалам, да? А твой брат Абрам? Его случайно арестовали, случайно бросили в психушку? Нет, Стефан, все это было подстроено!

— Нет…

— Против Абрама у них ничего не было, — горько произнес Яков. — И все же на них наши действия не произвели ни малейшего впечатления. Они никак не отреагировали на наше заявление. Теперь ясно, что они просто хотели, чтобы мы продолжали взрывы. И они знали, что мы будем продолжать. — Голос его сорвался.

— Да возможно ли это?

— Американец мне на многое открыл глаза, — устало произнес Яков. — Он сказал, что бомбы, которые мы взрывали, были сделаны из материалов, предоставленных ЦРУ.

Стефан был потрясен.

— Федоров, — продолжал отец, — использовал нас. Он сыграл на нашей злости, на нашем невежестве. Этот американец считает, что мы пешки в их игре. Так же, как и он сам. Он считает, что КГБ рассчитывает арестовать нас за несравнимо более страшный террористический акт. А произойдет он завтра.

— Во время парада?

Яков кивнул.

— Ну, и что же мы будем делать?

— Американец сказал, что у него есть кое-какие идеи. Я обещал ему нашу помощь. Возможно, нам понадобится еще чья-нибудь помощь, я не знаю. Но в любом случае мы должны действовать очень быстро.

 

72

Москва

В «рено» Шарлотты Чарли выехал на широкий проспект Мира. Впереди и слева неясно вырисовывался шпиль главного павильона ВДНХ. Мимо него, виляя из стороны в сторону, проехали две машины. Водители были явно пьяны. Проспект был плохо освещен.

На ветровое стекло упала капля, за ней другая, третья… «Вот черт, — подумал Стоун, — снег превращается в дождь». Это резко ухудшает видимость и усложняет езду. А времени все меньше и меньше. Необходимо было как можно скорее найти старообрядцев, каждый час на счету.

Шарлотта сказала, что, возможно, сможет найти способ узнать имя руководителя подпольной сети. Но теперь она пропала. Исчезла.

Чарли очень надеялся, что она в безопасности.

Теперь у него оставалась последняя надежда: Уинтроп Леман. Соня в конце концов сдалась и рассказала, что ее отец действительно несколько дней назад приехал в Москву. Все оказалась точно так, как подозревал Чарли: Леман был приглашен на празднование Дня революции в качестве почетного гостя Советского государства. Но он приехал и с другой, тайной целью: освободить наконец свою единственную дочь из коммунистического плена. Освободить Соню, всю жизнь прожившую в Москве.

Итак, Чарли предстояло встретиться со своим бывшим начальником, человеком, когда-то предавшим его отца. Необходимо было заставить его помочь, хотя бы ради Сони. Она сказала, что Леман остановился в «Национале». То есть в том самом отеле, где Стоун заказал себе номер.

Леман был его последней надеждой.

Через несколько минут Чарли приедет в «Националь» и встретится со стариком.

Думая обо всем этом, Чарли загипнотизированно следил за движением «дворника», сметающего со стекла капли, не забывая, однако, наблюдать за дорогой. Вдруг откуда-то из подсознания в его мозг проникла мысль: пара круглых фар уже слишком долго преследует его на одном и том же расстоянии.

Дождь уже лил как из ведра. Чарли поймал себя на том, что инстинктивно увеличил скорость. В приступе страха он с такой силой вдавил тяжелый ботинок в акселератор, что ему понадобилось немало усилий для того, чтобы снова взять себя в руки и сдержаться.

Огни приближались.

И теперь их было три пары. Две другие машины были не легковые, это были грузовики.

Боже мой, они приближались к нему!

Две пары фар принадлежали огромным массивным грузовикам. Теперь один из них двигался по левому ряду, второй — по правому. Машина Стоуна ехала между ними, по центральной полосе.

Осознав, что происходит, Чарли сразу постарался перевести «рено» в правый ряд и дальше, с дороги, но было уже поздно: грузовик справа ехал уже вровень с его машиной.

Один из грузовиков был огромный фургон с надписью «Хлеб», другой — что-то типа машин, которые в Америке можно встретить только в сельской местности. Его кузов был зарешечен, и внутри в клетках сидели куры.

Приблизившись вплотную к «рено», грузовики начали сдавливать автомобиль с двух сторон.

Послышался чудовищный металлический скрежет сначала справа, а потом и слева.

Стоун вел машину уже на предельной скорости, с силой вжимая педаль газа в пол. Но, как бы быстро ни ехал «рено», грузовики держались вровень, со все возрастающей частотой ударяя автомобиль с обеих сторон. Теперь он точно знал, что они хотят его убить.

Где же тоннель? Где-то поблизости должен быть тоннель, в миле отсюда. У въезда в него три полосы сливаются в две. Чарли уже видел его впереди. Ему необходима всего минута — и он будет там. Через шестьдесят секунд грузовики должны будут поменять ряд… и не было ни малейшего сомнения, что они сделают все возможное, чтобы раздавить его еще до того, как въедут в тоннель.

«Рено» швыряло из стороны в сторону, как теннисный шарик, от мощных ударов грузовиков. При каждом толчке Чарли подпрыгивал. Вдруг, после очередного удара машины с курами, через заднее сиденье автомобиля слева пошла трещина.

Трещина! Еще толчок — разбилось правое заднее стекло. Чарли почувствовал, как осколки брызнули по лицу и шее. В этот момент панический ужас сменился в нем сверхъестественной уверенностью и спокойствием. Что-то контролировало его изнутри, не допуская страх. До тоннеля оставалось около сорока пяти секунд езды. Держа руль одной рукой, Чарли полностью опустил стекло с водительской стороны. Потоки воды с ревом ворвались в салон автомобиля. Стоун протянул руку и схватился за грязную решетку грузовика с курами. Подергав за нее, он убедился, что она прочная. Отлично, эту клетку можно будет использовать как лестницу.

Грузовик справа с ужасающей силой ударил в «рено», швырнув его на вторую машину. Чарли вывернул руль в противоположную сторону. Над головой свистел ветер.

Бац!

Машина с курами толкнула автомобиль опять, на этот раз еще сильнее, и разбила «рено» крыло, помяв свое собственное. При этом машина Чарли влепилась в противоположный грузовик, и дальше они поехали уже вместе, оглушительно грохоча разбитыми частями.

Стоун наклонился, быстро развязал шнурок на ботинке и, упершись левой ногой в правую, снял правый ботинок и засунул его под педаль газа. Ее заклинило. Акселератор был разбит, и автомобиль продолжал двигаться вперед, влекомый одним из грузовиков, сцепившись с ним разбитыми крыльями.

Въезд в тоннель был уже совсем рядом. Ехать осталось секунд двадцать, не больше. Держась за руль правой рукой, Чарли протянул левую, ухватился за перекладину решетки и через окно вытянул свое тело наружу, оттолкнувшись ногой об разбитое лобовое стекло.

Он чувствовал в себе невероятную силу. Она была ему необходима, и она пришла.

Чарли подтянулся, вдруг перекладина подалась под его весом.

Выхода не было. Альтернативой была только смерть в раздавленном автомобиле. Стоун подкинул тело и схватился за перекладину выше.

Эта держится крепко.

Да, она держалась крепко, и теперь он был на грузовике. Быстро взглянув вниз, Чарли увидел, что его машина несется вперед, а грузовики продолжают мять ее с двух сторон. Возможно ли, чтобы они не заметили, как он вылез?

Куры под ним истерично кудахтали. Дюйм за дюймом Стоун продвигался вперед, к кабине.

Внизу раздался оглушительный треск и скрежет, и, бросив взгляд, Чарли увидел, что машина Шарлотты оказалась под колесами хлебного грузовика, крыша ее раскололась надвое. Подъехав к тоннелю, «рено» врезался в бетонную опору и превратился в огромный огненный шар!

В этот же момент оба грузовика въехали в тоннель и стало совершенно темно.

Стоун уже подполз к кабине и, вглядевшись в темноту, сумел различить очертания профиля мужчины с толстой шеей и в кепке, пребывающего в счастливом неведении, что их жертве удалось пережить ужасное столкновение.

Крыша кабины была мокрая от дождя и очень скользкая, но, распластавшись на ней, Чарли удалось проползти еще дальше, дальше, дальше… к краю. И вот окно открыто.

Стоун вытащил из-за пояса брюк пистолет, снял его с предохранителя. Другой рукой он, дрожа от холода, держался за край крыши.

Шофер не знал, что Чарли в паре футов от него. Стоун вывернул руку и наставил пистолет на его голову. Этот человек еще минуту назад пытался убить его.

— Привет, — по-русски произнес Чарли… И нажал на курок. Пуля вошла прямо в лоб, на лобовом стекле появились капли крови. Шофер как-то гротескно, даже смешно ткнулся лбом в руль, будто вдруг решил немножко вздремнуть. Кровь начала капать на его колени.

Стоун извернулся и отчаянным толчком втолкнул тело в кабину. Поколебавшись мгновение, он в конце концов с отвращением отбросил тело и успел схватиться за руль как раз в тот момент, когда грузовик выехал из тоннеля. Стянув с мертвеца кепку, Чарли нахлобучил ее на себя: на расстоянии силуэт будет похож.

Машина ехала по улице. В свете дуговых ламп, освещающих кабину, кровь окрасилась в отвратительный зеленоватый цвет. Второй грузовик ехал сзади. Стоун взялся за длинную рукоятку допотопного переключателя скоростей и резко рванул вперед. Шофер в другом грузовике просигналил веселый мотивчик, поздравляя коллегу с победой. Чарли ответил тем же и свернул с проспекта Мира на первую попавшуюся улицу.

 

73

СССР, город Подольск

На огромном грязном поле стояли три эксперта по вооружению спецназа. Они внимательно смотрели на каменную пирамиду в полукилометре от них. Это было небольшое сооружение, построенное из гранитных блоков. Шло уже четвертое испытание, и все три предыдущие были успешны.

— Потрясающая модель, — сказал один из военных.

— Да, — ответил второй. — Точно те же внутренние и внешние размеры. Даже камни подобраны так, чтобы точно воспроизвести оригинал.

Поле, на котором проводились испытания, раскинулось в сорока километрах на юг от Москвы. Это был военный полигон, в 1982 году переданный армией спецназу. Когда-то это был аэродром, сейчас же его использовали исключительно для испытаний взрывных механизмов и бомб.

Все трое прилетели сюда на вертолете ГРУ, и все должны были немедленно после завершения испытаний вернуться в Москву. Они стояли молча, наблюдая за объектом.

Раздался ужасающий грохот, страшный громовой каскад, вспышка белого огня, вой. Огромные каменные глыбы разлетелись в разные стороны, поднятые страшной силой изнутри. Через долю секунды от пирамиды ничего не осталось. Земля содрогнулась, но скоро все затихло, и только серые обломки блоков, разбросанные по полю, напоминали о страшном взрыве.

— Наш парень действительно отличный работник, — произнес один из военных с едва уловимой улыбкой на губах.

 

74

7 ноября. 0.36 ночи

Совершенно измученный, исцарапанный и окровавленный Чарли отъехал подальше от центра города. Грузовик с цыплятами привлек бы слишком большое внимание на центральных улицах столицы.

Остановившись на Садово-Спасской улице, он нашел телефон-автомат.

Вокруг никого не было, улица была пуста, не было даже милиционера.

Чарли закрыл дверь будки, вставил монету в автомат и набрал номер домашнего телефона Шарлотты. Ответа не было.

Он позвонил ей на работу. Гудок, еще гудок, еще.

— Я слушаю, — наконец ответил мужской голос.

— Мне нужна Шарлотта Харпер, — сказал Чарли. — Это ее друг.

Длительная пауза.

— Мне очень жаль, — проговорил наконец мужчина, ее оператор, наверное, — но Шарлотта должна была вернуться сюда уже шесть часов назад. И я не имею представления, где ее носит. Должен сказать, что это большое свинство, потому что у нас тут настоящий завал.

Чарли повесил трубку и прислонился к стеклянной стенке будки. Ее поймали. Ее арестовали. Конечно, они пришли за ним, его не оказалось, и они арестовали ее.

Была половина первого ночи, но наступило время разбудить дряхлого старика и заставить его помочь им.

Аллея навела Стоуна на мысль. Во всех отелях, которые ему приходилось видеть, существуют служебные ходы. И русские гостиницы, конечно, не исключение: вряд ли они станут выгружать мешки с картошкой и ящики с яйцами с главного входа.

Тыльной стороной отель «Националь» выходил на узкий переулок, заставленный урнами с отходами, вонючей массой гниющей пищи. Чарли сразу заметил, что рабочие кухни проходили в здание мимо этих урн, через черный ход. Даже в это время суток люди входили и выходили, хлопая дверью. Видимо, это были работники ночной смены.

Чарли уверенно, даже нагло направился ко входу. Надо прикинуться русским или, на худой конец, — очень целенаправленным иностранцем. Тогда никто не станет задавать ненужных вопросов. А он и так привлечет внимание своей разутой ногой.

Но его никто не окликнул. Ну какой чужой пойдет в отель ночью через кухню?

Очутившись внутри, Чарли увидел, что, конечно же, попал не в центральный холл. Но в «Национале», как и в других гостиницах, была черная лестница, которой пользовались в основном горничные и дежурные. Чарли шел по коридору. Кто-то выставил на порог номера ботинки: их должны были почистить. Стоуну было очень стыдно, но он надел их и пошел дальше. Немного маловаты, но ничего.

На втором этаже он без труда отыскал ленинский номер-люкс. На нем висела медная табличка. В последние годы здесь селили почетных гостей, которым, однако, не хватило значимости для того, чтобы их разместили на Ленинских горах или в Кремле.

Телохранителя, видно, не было.

Старик в шелковом халате спал. Он долго не открывал дверь, а открыв, непонимающе уставился на непрошеного гостя.

На его лице не отразилось никаких чувств.

Сотрудник ЦРУ и пресс-атташе посольства США в Москве Фрэнк Парадизо сразу узнал в посетившем его человеке Чарльза Стоуна. Когда-то у него был кратковременный роман с Шарлоттой Харпер, и он случайно наткнулся на его фотографию, лежащую в ящике стола среди разных ненужных вещей. Фрэнк тогда спросил, кто это. Она сердито забрала фото, не ответив на вопрос.

Незадолго до их прихода в посольство Парадизо получил из Лэнгли закодированную телеграмму. Она была помечена знаком «Роял». Это означало, что речь идет о сверхсекретной операции, о которой известно очень и очень немногим. В ней сообщались подробные данные о внешности и биографии Стоуна, бывшего сотрудника ЦРУ, совершившего убийство. Телеграмма была подписана директором ЦРУ Тэдом Темплтоном и предупреждала, что Стоун, возможно, попытается перейти на сторону русских. Парадизо предписывалось сделать все возможное для поимки этого человека.

Сразу после ухода Шарлотты и Чарли Парадизо послал в управление сообщение о том, что они ему рассказали. Они сразу направили в Москву человека. Он приехал в составе делегации президента под видом служащего госдепартамента и сейчас беседовал с пресс-атташе.

— Насколько достоверна твоя информация, Фрэнк? — спросил он. Его звали Кирк Джиффорд. Это был полный пятидесяти летний блондин.

— Она более, чем достоверна, — ответил Парадизо.

— Каков же источник?

Парадизо заколебался и нехотя произнес:

— Забудьте пока об источнике. Мы только что…

Тут пресс-атташе покосился на стол, и в этот момент Джиффорд быстро ударил его по затылку тяжелым металлическим предметом, похожим на маленький ломик.

После этого он воткнул в предплечье Парадизо иглу шприца и ввел быстродействующий депрессант «Версед», более надежный, чем обычное средство, применяемое испокон веку в ЦРУ, — скополам. Когда Парадизо проснется, ошалевший и отуманенный, он забудет все, что случилось с ним за последние три дня. Кроме смутных деталей, все покажется ему сном.

Дверь «пузыря» открылась, и вошли двое с носилками. У обоих был ордер от федерального судебного исполнителя США.

— Его необходимо отправить в Штаты следующим самолетом, — приказал Джиффорд. — Можете даже отослать его посылкой. Только вывезите его из Москвы.

— Ты знаешь, почему я здесь? — спросил Леман, сидя в большом кресле. В просторном номере он казался еще меньше, и это впечатление усиливалось стоящим неподалеку роялем.

— Да. Из-за Сони. Вы передали Андрею Павличенко бумагу… ну, или несколько бумаг. Взамен он обещал освободить вашу дочь. Наконец-то освободить.

Казалось, что старик не расслышал ответа Чарли. Он медленно произнес:

— Итак, ты приехал в Москву для того, чтобы найти доказательства невиновности твоего отца и твоей невиновности, верно?

— Что-то вроде этого.

Похоже, Леману этот ответ показался очень забавным.

— Слушай, Чарли, не вмешивайся дальше. Ты и так влез в гораздо более серьезное дело, чем ты себе представляешь.

— Не в вашем положении указывать мне. Вы должны мне помочь. Хотя бы ради вашей дочери, — тихо произнес Стоун.

Леман слегка расширил глаза.

— Ради Бога, только обойдись без угроз.

— Мне бы не хотелось сообщать кому-нибудь что-нибудь такое, что могло бы расстроить ваши планы.

Леман секунду поколебался и произнес:

— Мне кажется, что ты сейчас в еще более безвыходном положении.

— Шарлотта и я, мы хотим только одного — выехать из Москвы. У вас есть связи и влияние. Вы можете устроить это.

— Не думаю.

— Что вы не думаете? Что у вас есть связи и влияние?

— Я не думаю, что вы сможете выехать из Москвы, оставшись при этом в живых.

Стоун немного помолчал. Он не мог не восхищаться самообладанием старика в такой сложной ситуации.

— Неужели? — немного улыбнувшись, произнес он наконец.

Леман улыбнулся в ответ.

— Да-а-а, — протянул он. Глаза его слезились, казалось, что он находит этот разговор страшно забавным. — Ты не очень-то меня жалуешь, верно? — Голос старика был слаб, но все же звучал внушительно, в нем слышался бархат гобоя.

Стоун ничего не ответил.

— Реальность часто отличается от того, что о ней думают люди, — лукаво произнес Леман.

Чарли задумчиво посмотрел на старика и спросил:

— Уинтроп, вы ведь подставили моего отца? Тогда, в 1953 году?

— Я сделал тогда все, чтобы помочь ему, — Леман сильно закашлялся тем кашлем, который способен вызвать рвоту. — Ты что, Чарли, пришел сюда за этим? Прослушать лекцию по истории? Это все, что ты хотел узнать?

— Частично из-за этого. Он ведь был совершенно невиновен, верно?

— Конечно, Чарли, он был невиновен, — насмешливо сказал Леман. — Боже мой, Стоун, что ты себе думаешь? Ведь ты же его сын! Сын должен свято верить в невиновность своего отца.

Чарли кивнул.

— Ведь это вы виноваты в том, что его карьера была безнадежно испорчена?

Леман медленно покачал головой. Он несколько раз открыл и закрыл рот, потом наконец начал:

— Я не думаю…

— Знаете, я когда-то был очень горд тем, что знал вас, — перебил его Чарли. Он отлично понимал, что комната прослушивается, но отступать было уже поздно.

Леман продолжал трясти головой, видимо, затерявшись мыслями в темных уголках своей памяти.

— Послушайте, — сказал Стоун, — они держали вашу дочь на протяжении всей ее жизни. А у вас было что-то, что вы не отдавали им.

— Уже очень поздно…

— Документы, да? Старуха, которая когда-то была секретаршей Ленина, рассказала мне о завещании Ленина, о котором почти никому не было известно. Этот документ должен был наделать много шума в Кремле несколько десятилетий назад.

— Не самая новая новость…

— Послушайте дальше. В документе содержалось доказательство того, что Берия готовил свой путч при помощи Запада.

— Несколько десятилетий назад… Пожалуйста, не трать зря мое время. У меня его не слишком много. А у тебя, боюсь, и того меньше.

— Да, это, как вы выразились, тоже не самая новая новость. Но не совсем.

Чарли показалось, что Леман стал слушать менее внимательно.

— Не совсем, — повторил он. — Потому что в том документе были имена. Имена помощников Берии. Молодых людей, которые позже сделают отличную карьеру и которые сейчас, став большими начальниками, вряд ли хотели бы, чтобы кто-то узнал о том, что они много лет назад участвовали в заговоре против Кремля. По крайней мере, одного человека это точно касается. Я прав?

— Уходи из моего номера, — проговорил Леман, но замолчал, опять сильно закашлявшись.

— Итак, у вас есть доказательство того, что нынешний шеф госбезопасности является врагом Советского государства. Да, это, конечно, немало. — Чарли бросил на Лемана яростный взгляд. — Зачем вы приехали сейчас в Москву?

— Все, кому известно…

— Все, кому известно о Павличенко.

— Я слишком много знаю… — его внимание опять рассеялось.

— Но вы же, приехав сюда, попали прямо в лапы Павличенко!

— Нет, черт тебя побери! — старик заговорил с неожиданной злостью. — Я знаю русских всю жизнь. Да, у моего адвоката в Нью-Йорке хранится документ, подробно описывающий прошлое Павличенко, наши отношения с ним, нашу помощь в его продвижении к вершинам власти. Его обнародование… Я оставил распоряжение, что если я умру раньше, чем они отпустят Соню, и они не позволят ей выехать из СССР после этого, то документ опубликуют.

— А сейчас? Что же будет теперь?

— Я отлично знаю, что Павличенко не позволит мне уехать обратно. Он просто не может этого сделать. Но я приготовился и к этому тоже. Мой адвокат получил инструкцию обнародовать документы 10 ноября в случае, если это распоряжение не будет отменено мною или моей дочерью Соней. — Он, очевидно, призвал всю свою энергию, чтобы произнести эти слова с выражением. Они действительно прозвучали очень внушительно, хотя у старика уже явно заплетался язык. — И Павличенко обо всем этом знает. Он все знает. Это и есть моя защита. Только Соня сможет остановить распространение убийственной для него информации. Так что ему придется освободить мою дочь. Только она способна спасти его карьеру… и жизнь.

«Он не знает», — вдруг понял Чарли. Ему неизвестно о масштабности планов Павличенко. Он не знает того, что какая-то там информация, обнародованная каким-то заштатным юристом где-то в Нью-Йорке, никоим образом не сможет повредить человеку, который ко времени ее опубликования захватит власть способом, к которому собирается прибегнуть Павличенко. Леман этого не знал!

Но Стоун сказал только:

— Что вы имеете в виду? Почему только Соня?

Старик опять закашлялся. Это был страшный, выворачивающий внутренности кашель.

— Я умираю, Чарли.

— Но даже если вы проживете еще всего несколько лет…

— Я умираю, Чарли. Прямо сейчас, у тебя на глазах.

Так оно и было. Лицо старика мертвенно побледнело и обострилось. Но вот что было странно: он говорил об этом с какой-то странной гордостью.

— Это называется «благотворительный коктейль». Ты еще слишком молод думать о подобных вещах. В Англии его применяют уже более тысячи лет, — Леман улыбнулся. — Смесь жидкого морфия с жидким кодеином. И некоторые другие ингридиенты: сахар, вода и немного джина. Так умер мой отец. Перед отъездом я приготовил себе пузырек. Это вместо того, чтобы дохнуть постепенно. Я знал, что это должно произойти.

Чарли потрясенно молчал, не в состоянии вымолвить ни слова.

— Я проглотил смесь как раз накануне твоего прихода. Когда я ехал сюда, я уже знал, что никогда не уеду отсюда. Я не позволил им взять меня заложником. Они ведь могли это сделать, ты сам знаешь. Я спас Соню. Им придется теперь отпустить ее. Ему придется теперь отпустить ее! — Он почти кричал, в глазах горел восторг. — Долгие годы я не мог помочь моей единственной дочери, моей дорогой Соне. И вот теперь… теперь… — Он опять широко улыбнулся.

Стоун не мог рассказать умирающему старику о том, что должно было произойти через несколько часов на Красной площади. Он не мог сказать ему, что документы, лежащие в сейфе у его нью-йоркского адвоката, уже практически ничего не значат для Павличенко. Как мог он сказать человеку, что его смерть — возможно, самый альтруистический поступок за всю его жизнь — была напрасной?

— Ленина действительно отравили? — спросил Чарли.

— Да, — ответил Леман. — Его отравили. Ты знаешь о Рейли? О Сиднее Рейли?

Рейли был британским супершпионом, который в 1918 году предпринял попытку свергнуть советское правительство. Неужели он имел к этому отношение?

— Да.

— Тогда тебе должно быть известно, что после русской революции союзники были крайне недовольны большевиками. Их страшно взбесило то, что Советы подписали сепаратный мир с Германией. И они решили положить конец власти большевиков. Так сказать, задушить большевистского младенца. Это им казалось единственным выходом. Они видели зарождение культа Ленина и решили, что для достижения этой цели лучше всего лишить советское правительство его гениального лидера. Британцы послали в Россию с этой целью Рейли, но заговор провалился.

— А вы… — начал было Стоун, но Леман продолжил, не обратив на него никакого внимания:

— Уоррен Гардинг и Черчилль… и многие другие считали, что, если убрать Ленина, власть большевиков прекратится.

— Я не верю, — сам себе сказал Чарли. Но Леман услышал.

— Не верю, — он сухо рассмеялся. — Я же не сказал, что Черчилль и Гардинг сделали это. Я только сказал, что они так считали. А сделал это Сталин. Соня, моя маленькая Соня… Она пришла в этот мир прелестной маленькой заложницей. Таким образом Сталину удалось подчинить себе единственного иностранца, которому доверял Ленин. В противном случае его дочь была бы уничтожена. Тогда это случалось сплошь да рядом: люди просто пропадали.

— Иностранец? — непонимающе повторил Стоун.

— Бальзамирование не удалось. Невозможно забальзамировать отравленного. Тело кремировали. Использовав посмертную маску, сделанную для памятника, они слепили восковую куклу. Сталин знал, что делал. Он хотел убрать Ленина как можно быстрее; он знал, что советское правительство парализовано. Это был его шанс захватить власть. И он знал, что я был одним из очень немногих людей, которых Ленин видел перед самой смертью, уже смертельно больной. — Леман судорожно глотнул воздух. — Я встречался с Лениным. Мы пили чай. Ленин всегда пил очень сладкий чай. Сталин дал мне куски сахара, пропитанные каким-то изощренным быстродействующим ядом. Я должен был только бросить сахар в стакан Ленина.

— Вы?

— Крупская не допускала Сталина к своему мужу. Я был его последней надеждой. Я знал, что Ленин все равно умирает после сильнейшего сердечного удара. Так что ускорить его смерть уже ничего не значило. А Сталин в любом случае защитил бы меня, ведь он дал мне яд. Поэтому, сам того не зная, я способствовал возвышению самого страшного тирана двадцатого столетия. Он заставил меня. Он угрожал страшнейшими репрессиями, а я был тогда слишком молод и не мог противостоять ему. Но если ты связался с преступником, ты завяз навсегда. Ты в его власти. Всю его жизнь и даже после смерти.

Леман говорил уже почти бессвязно, глаза его закрывались.

— Твой отец передал Соне бумаги. Завещание Ленина и другие… высказывания против советского правительства… самого его создателя… сейчас это уже бессмысленно, просто музейный экспонат… стоит больших денег. Завещание и другие бумаги, в которых говорилось о Сталине, Берии… Павличенко… других. Они были сложены и спрятаны в рамку фотографии Ленина. Твой отец узнал об этом. Он бы все испортил. Я хотел дать ей страховку на случай моей смерти. Это должно было остаться тайной, иначе они убили бы Соню. Я не мог позволить твоему отцу уничтожить гарантию жизни моей Сони… моей Сони… А теперь они наконец отпустят ее. Должны будут.

— Значит… значит, у вас тут ничего нет… никаких документов…

— Они у Сони. Торг: я остаюсь за Соню.

Стоун встал и вытащил из кармана диктофон «Harpa». Как ни странно, он не поломался даже во время ночного кошмара с грузовиками. Прослушав кусок записи, Чарли выключил прибор. Леман смотрел на машинку, как бы до сих пор не понимая, что весь их разговор был записан.

Вдруг его глаза заблестели и он сказал:

— Не выключай диктофон. Я хочу тебе еще кое-что рассказать.

Следующие десять минут старик непрерывно говорил. И к тому времени, когда его глаза закрылись в последний раз, Стоун сидел в кресле совершенно потрясенный, не в состоянии вымолвить ни слова. То, что он только что услышал, было подтверждением того, что он давно подозревал. Он еще долго сидел не двигаясь, не в силах ни плакать, ни ясно соображать, ни уйти из этого номера.

Выйдя из отеля, Чарли еще раз позвонил Шарлотте домой.

— Алло…

— Шарлотта! Слава Богу… Я уже думал…

— Это дело отняло больше времени, чем я рассчитывала, во мне удалось узнать то, что тебе надо. Ты не поверишь… Руководитель сети…

Она говорила о руководителе сети старообрядцев. Напряжение сделало ее голос фальшивым. Она слишком смело говорила по телефону.

— Кто?

— Валерий Чавадзе.

 

75

3.10 ночи

В старой «Волге», украденной на Манежной площади, Стоун выехал за пределы города и поехал в сторону Внукова, в юго-восточном направлении. Он узнал название этой местности: там были расположены дачи советской элиты. Свернув с шоссе, он поехал сначала по темной лесной дороге. Затем она сменилась еще более узкой просекой сквозь густые заросли, тянувшейся вдоль глубокого оврага. Дачи высокопоставленных чиновников были построены в самой девственной и незагрязненной местности.

Он не мог перестать удивляться тому, что руководителем старообрядцев оказался Валерий Чавадзе. Это был ярчайший представитель старой гвардии, ярый защитник прежнего порядка. Верный сталинист, он, говорят, вплоть до середины восьмидесятых посещал заседания Политбюро. Ходили слухи, что он играл не последнюю роль в смещении Хрущева.

Он сам хотел, чтобы люди так о нем думали.

Все считали Чавадзе одним из самых закоренелых ретроградов в советском правительстве. Возможно ли, что на самом деле этот человек был тайным противником того, что защищал открыто, диссидентом по своим убеждениям?

И хватит ли у него власти остановить то, что должно было произойти уже меньше, чем через восемь часов, что бы это ни было?

И Чарли опять подумал о том, что сказал несколько часов назад Леман. Он никак не мог заставить себя прекратить вспоминать об этом разговоре.

Он также подумал и о том, о чем он сам не сказал Леману. Умирающий на его руках старик вряд ли хотел бы услышать страшную весть: и сейчас, после долгих десятилетий приготовлений и ожиданий, он не освободит дочь. Последний удар Павличенко был жестоким и предательским.

Чарли вспомнил, как сильно был напуган Яков Крамер.

— Нам с вами необходимо поговорить, — сказал он тогда Стоуну. — Вы говорите о бомбах… о заговоре. Я… Мы должны поговорить с вами очень откровенно. Можем ли мы доверять вам?

— Конечно, — заверил Чарли. — А о чем вы хотите поговорить?

— Я хочу рассказать вам об одних террористах, — начал Яков. А когда он закончил говорить, Стоун едва сдержал свой гнев.

— Вы что, ничего не понимаете?! — почти закричал он. — Вы что, не понимаете извращенной логики происходящего? Ведь, принимая во внимание связь Сони с Леманом, все предельно ясно! Все будет выглядеть как американский заговор, организованный влиятельнейшим представителем американского истеблишмента. Я должен поговорить с Соней. Я знаю, что ее отец приехал в Москву, я должен встретиться с ним. Мне понадобится ваша помощь.

Яков сидел в кресле, спрятав лицо в ладонях.

— Сейчас же! — закричал Стоун…

Ночь была холодная и темная, лес освещался только тусклым светом месяца. Чарли ехал вдоль оврага, фары пронизывали тьму, выхватывая отдельные громадные сосны, причудливо вырисовывающиеся на черном фоне густых зарослей. Он старался ехать как можно быстрее, но ничем не огороженный овраг справа от него делал движение очень опасным. Времени оставалось все меньше.

Целиком поглощенный своими мыслями, он сначала никак не отреагировал на пару встречных фар, внезапно блеснувших впереди. Он очнулся от задумчивости только тогда, когда лобовое стекло взорвалось от выстрела. Машина стремительно приближалась.

Стоун крутанул руль, направив свой автомобиль прямо на нее. Оглушительно завизжали тормоза. Ударив кулаком по ручке, Чарли распахнул дверцу и нырнул в заросли.

Неуправляемая «Волга» накренилась и почти сразу остановилась, врезавшись в березу на самом краю оврага. Вторая машина тоже была «Волга», только не белая, а черная. Стоун знал, что на таких ездит большое начальство.

Он попал в ловушку. У него нет никакой защиты: ни пуленепробиваемого жилета, ничего… Только пистолет.

После секундной тишины раздался оглушительный треск выстрелов. Несколько пуль попали в сосну, за которой он залег. Спрятавшись за тонким стволом дерева, Чарли достал пистолет и выстрелил раз, два, три…

В грохоте пальбы он услышал крик, короткий, душераздирающий крик невыразимой боли. Один из нападавших был или убит, или серьезно ранен. В мозгу Стоуна крутилась единственная связная мысль: это ловушка. Чавадзе, а может, еще Дунаев заманили его в ловушку, как зверя.

Раздался металлический щелчок: перезаряжали пистолет. Затем сразу раздалась следующая серия выстрелов. Пули вонзились в землю в нескольких сантиметрах от Чарли.

Он должен экономить патроны. Сколько у него осталось? Пятнадцать? Пятнадцать патронов против невидимого противника, который, конечно, намного опытнее его самого.

И тут все внутри его похолодело: он услышал рев мощного мотора еще одной машины, приближающейся к ним.

Это конец. Подкрепление. Уж двоим или больше он никак не мог противостоять. Чарли нервно оглянулся и увидел, что лес позади него непроходим, деревья и кусты цепко переплелись и стояли стеной. Придется выскакивать на дорогу и искать другой выход. Надо бежать.

— Виктор! — прокричал вновь прибывший. Он был один. И то хорошо. — Где он?

— Он там! — ответил первый. — Давай скорей!

— Я позабочусь о дальнейшем, — заявил тот.

— Но это мое задание…

— Твое задание… — повторил приехавший… И вдруг послышался выстрел, за которым последовал странный захлебывающийся звук. Еще толком не понимая, что произошло, Чарли осознал, что вновь прибывший застрелил первого.

— Эй! — услышал Стоун. — Старообрядец! Выходи!

Старообрядец.

— Сюда, пожалуйста.

Шофер, седовласый мужчина лет пятидесяти с красным лицом алкоголика, ввел Чарли в ярко освещенный, роскошно обставленный дом: низкая темная мебель, восточные ковры на полах, небольшие гобелены на стенах. В гостиной стояли огромные старинные часы, под ними, в большом кресле, сидел сухой старик в аккуратном темно-сером костюме.

Это был сам Чавадзе.

Он с трудом встал и сухо пожал Стоуну руку.

— Очень рад видеть вас здесь, — произнес он. — Один из моих людей сообщил мне, что вы встречались в Париже с Дунаевым… — По-русски он говорил с легким грузинским акцентом, похожим на тот, какой был у Сталина в старых документальных фильмах, виденных Чарли. — Мне очень жаль, что вам пришлось пережить весь этот кошмар. Сожалею, что мой человек так долго не мог найти вас. Еще немного — и он бы опоздал.

— Ваш человек? — спросил Чарли. — Но на нем мундир офицера КГБ.

— В КГБ тоже есть наши люди, — объяснил Чавадзе. — Проходите, пожалуйста.

— Я извиняюсь за столь поздний визит. Но дело очень срочное.

— Поздний визит? Вы, вероятно, позабыли, к какому распорядку привыкли те, кому довелось работать со Сталиным. Он ведь работал по ночам, он вообще предпочитал ночи. Ну и мы тоже работали, как он. В моем возрасте уже трудно менять привычки. Я всегда работаю допоздна.

— Работаете? — не удержался от вопроса Чарли.

— Я пишу мемуары. Мемуары, которые никогда не будут опубликованы. Во всяком случае, до моей смерти. Хотя не исключено, что и спустя десять-двадцать лет после этого их никто не прочтет, если все будет идти так же, как сейчас. — Старик поджал губы. — Горбачев, конечно, в какой-то мере спасает страну, но и он стремится к укреплению своей власти, мистер Стоун. Всегда существует опасность, что появится другой Сталин. Не Горбачев, так кто-то другой. Поэтому мы и объединились в организацию.

— Я понял, это был ваш человек, там, в Париже, на кладбище.

В глазах Чавадзе мелькнуло выражение удовольствия, губы тронула слабая улыбка.

— Да. Там есть наши люди. Мы узнали, что вы встретились с Дунаевым, и поняли, что без крови не обойдется.

— Я слышал тогда два выстрела.

— Нам было необходимо защитить вас.

— Не понимаю.

— А я вам объясню.

— А почему вы называете себя старообрядцами?

— Присядьте, пожалуйста. Вот сюда. — Они прошли в маленький уютный кабинет, обставленный удобными мягкими креслами. — Вы знаете, кто такие были старообрядцы? Это были русские верующие, которые отказались принять резкие изменения в церковных обрядах. Это было триста лет назад. Они восставали, их преследовали. В конце концов они ушли в леса. Многие сожгли себя заживо. Но вы, наверное, все это знаете.

— И некоторые из них живы и по сей день. Но, возможно, я упустил ход вашей мысли… Вы старообрядцы. Но ведь вы не верите в сталинизм, я правильно понял?

— О, совершенно верно. Мы стремимся сделать все, чтобы сталинизм больше никогда не возвратился.

— Кто это — «мы»?

— Мы просто старая гвардия. Никакой особой организации, никакой продуманности. Просто весьма разветвленная сеть умирающих стариков, у которых все еще есть влиятельные друзья. Мы смотрим, слушаем. Мы предупреждаем и советуем, но никогда не вмешиваемся сами. Даже если бы мы захотели это сделать, у нас нет никаких полномочий.

Старообрядцы… Это слово встречалось Чарли в записях его отца.

— Вы опять говорите «мы». Да кто же, черт побери, эти «мы»?

— Патриоты, Стоун. Те, кто действительно любит Советскую власть. Она несовершенна, но неизмеримо лучше монархии. Вы, американцы, забыли, что русские сильно отличаются от вас. Нам не нужна демократия, мы не знаем, что с ней делать.

— Да уж, — насмешливо ответил Стоун, — вы действительно яркий представитель старой гвардии… сталинской гвардии. Ведь это вы и ваша когорта несет ответственность за существование самой длительной в истории человечества тирании, не правда ли?

— Самой длительной, это верно, — согласился Чавадзе. — А вы знаете, что однажды на партийном съезде Хрущев задал всем такой же вопрос? Он был виновен не менее нас. И откуда-то из глубины зала послышался голос, который спросил его, почему же он не спрашивал об этом раньше, когда Сталин был еще у власти. На это Хрущев спросил: «Кто это сказал?» Никто не отозвался. Тогда он произнес: «Теперь вы понимаете почему».

— Когда-то вы тайно отменили распоряжение о трибунале над несколькими героями, отказавшимися принять участие в катыньской резне.

Чавадзе, помолчав секунду, произнес:

— А, вам это известно. Я-то думал, что это дело навсегда затеряно в советских архивах. Да, однажды я сделал это. Понимаете, то, что там произошло, это страшное зверство, произвело на меня огромное впечатление, резко изменило мое видение мира, отношение к моей родной стране. И я знал, что больше всего в России можно добиться тайно, без афиширования. Это и есть самая большая смелость. Таким образом можно добиться гораздо большего.

— Почему вы согласились встретиться со мной? — резко спросил Стоун. — Насколько вам известно, что сейчас происходит в вашей стране?

— Вы имеете в виду вмешательство вашего ЦРУ в дела нашей страны? Но тут все предельно просто.

— А «К-3»? Вы знаете о «К-3»?

— Конечно. Наш достопочтимый председатель КГБ. Мы внимательно за всем этим наблюдали.

— Что?! Наблюдали?! Он ведь был первопричиной всего, не так ли? Разве не американцы управляли всем этим?

— Наоборот, мистер Стоун. Совершенно наоборот. Это мы контролировали американцев.

— Что?!

— В этом-то и заключается гениальность операции. Нам необходимо было сохранить в тайне то, что произошло с Лениным. Поэтому мы сыграли на надеждах и страхах американского правительства. К Павличенко обратился сотрудник разведки, и он согласился на сотрудничество. Я не знаю почему, но нам это было на руку. Мы получили возможность манипулировать вашей разведкой, узнавать их секреты. Вам хотелось верить, что у вас есть «крот», и мы дали вам эту веру. Ваша страна переживала тогда самый пик правления сенатора Маккарти, и чем больше вы раздирали друг друга, чем озлобленнее ели друг друга, тем больше мы радовались. Ведь мы тогда были очень слабы. В стране после смерти Сталина царил страшный беспорядок, поэтому мы были очень рады возможности использовать таких людей, как Эдгар Гувер, Маккарти, Уинтроп Леман. Для того, чтобы защитить самого себя, Леману пришлось убедить Гувера, что он имеет власть над очень важным агентом, работающим в самом центре сталинской России. Это было страшным обманом. Я очень сожалею, что ваш отец стал случайной жертвой в этой войне. Но он мог свести к нулю всю нашу тщательную работу. Если бы Маккарти знал, — Чавадзе издал короткий смешок, — что спасает от краха советское правительство…

Слова отдались зловещим эхом. «Я очень сожалею, что ваш отец стал случайной жертвой в этой войне». И это после того, что Чарли узнал от Уинтропа Лемана, который тоже был такой же случайной жертвой…

Стоун ошарашенно кивнул. Сейчас все казалось таким далеким… Москва… дом отца в Кэмбридже…

Чавадзе продолжил:

— А ведь в этом большая доля иронии, верно? — спросил он.

— Что? — переспросил Чарли, занятый своими мыслями.

— Ваш отец попал в молох самого начала холодной войны, а вы… вы захвачены самым ее концом.

— В таком случае, вам, конечно, известно, что Павличенко вот-вот захватит власть в стране? — медленно спросил Чарли.

Чавадзе отрицательно покачал головой.

— Что дает вам основания думать так?

Стоун подробно рассказал ему все, что знал, вплоть до результатов медицинского обследования Павличенко.

— Если Павличенко решил воспользоваться планом Берии, то он планирует резко заболеть через несколько часов. Если еще не сделал этого. Завтра… То есть уже сегодня он будет отсутствовать на церемонии. И во время этого произойдет что-то действительно страшное, какая-то катастрофа.

Старый грузин выглядел так, будто его ударили по лицу.

— Да… — произнес он, — подготовка была… Убийства, взрывы… Тогда это все казалось загадкой. Были какие-то новые назначения, которые, казалось, не имели смысла; Павличенко сменил людей в консульствах и посольствах. Наши люди из-за рубежа неоднократно докладывали о появлении сети эмигрантов-убийц, явно не из КГБ.

— Осталось очень мало времени, — жестко сказал Стоун.

Чавадзе кивнул. Чарли заметил, что в глазах старика застыл ужас.

— А ведь смерть всех этих людей действительно была связана с Павличенко. Бывшая секретарша Ленина в Америке… Тот человек, который присутствовал тогда на обеде со Сталиным… Все убиты… И…

— И что? — спросил Стоун, уже по лицу старика поняв, что он сейчас скажет. Внутри у него все похолодело.

— И ваш отец.

— Кто его убил?

— Это я могу вам сказать. Один из наших людей, служащий в доме Павличенко поваром, записал его телефонный разговор с дачи во Внукове. Это был приказ Павличенко.

Повисла тягостная тишина, затем Чавадзе продолжил:

— Павличенко был ближайшим и самым верным помощником Берии.

— Да, — проговорил Чарли. — И, как Берия, его учитель, он решил организовать путч. Но, в отличие от Берии, Андреи Павличенко оказался очень осторожным и проницательным.

Следующие слова Чавадзе произнес мучительно медленно, как будто ему было больно. Он сказал:

— Я даже представить себе не могу, что вам удалось узнать метод, с помощью которого Павличенко планирует захватить власть.

— Ну, точно мне ничего неизвестно.

— О Боже…

— Что такое?

— Дело в том, что я был членом Политбюро тогда, когда после казни Берии в Политбюро разбиралось, как именно он собирался осуществить захват власти.

— Ну и как же? Ведь, вернее всего, Павличенко воспользуется теми же методами, — хрипло прошептал Стоун.

— Берия тогда воспользовался помощью Лемана и купил большую партию мощных бомб. Благодаря Леману об этом никто не узнал. Вам известно, что в Мавзолее Ленина, внутри, есть пустой зал, который когда-то использовался как арсенал? На этом настоял Сталин, когда проектировался Мавзолей.

— Не может быть…

— Это было гениально задумано. Бомбы были сложены прямо в Мавзолее, всего в семи метрах под трибунами, на которых стояли все противники и соперники Берии сразу. Отличная ловушка. А затем это все взрывается.

— Павличенко с этой же самой целью собирается применить пластик, полученный из ЦРУ! — сказал Чарли, вскакивая с кресла. — Массовое политическое убийство. Не только всего Политбюро, но и президента США!

Чавадзе взял трубку стоящего неподалеку телефона и набрал номер.

— Кому поручено обеспечение безопасности в Мавзолее во время празднования 7 Ноября? — спросил он. Ответ потряс его до глубины души. Затем он с грохотом в гневе бросил трубку и прокричал: — Разъединили! Видимо, мои разговоры прослушиваются с главной телефонной станции!

— Значит, теперь они знают, о чем вы спрашивали.

— Да, но я успел узнать, что в последнюю минуту обычный персонал охраны почему-то был заменен людьми председателя КГБ. — В глазах старика застыл ужас.

— Чтобы это остановить, мне понадобится ваша помощь и все ваши связи и влияние.

— Связи и влияние… — с горечью произнес Чавадзе. — Мои люди разбросаны по всей стране, они есть даже в Европе. И в КГБ, даже в группе охраны у нас есть молодой человек, который поклялся в верности идеалам старообрядцев. Наши сыновья и дочери принимают наши идеи. Но, несмотря на все это, мы бессильны в борьбе с КГБ. В их руках сконцентрирована слишком большая сила и власть. Я не так уж всесилен, мистер Стоун. С отрезанным телефоном я не смогу собрать людей. Я практически ничем не могу вам помочь. Павличенко продумал все настолько тщательно, что мы можем сделать смехотворно мало. Мой шофер может отвезти вас в Москву. Возможно, там вам удастся связаться с нужными людьми. Но теперь счет пошел на часы, и я боюсь, что нам уже не успеть.

 

76

3.55 утра

Делать бомбы очень просто. И если кто-то не разбирается в этом, так только потому, что ему нет до этого дела. А некоторые люди так просто обладают незаурядными способностями.

Эксперт ГРУ по взрывателям приступил к сбору бомбы, которая, как он верил, должна была отомстить за смерть его родителей. Как причудливы иногда повороты судьбы!

Он работал в маленькой лаборатории, предоставленной ему «секретариатом». По соображениям секретности все работы проводились ночью. Он не хотел, чтобы у коллег возникло хоть малейшее подозрение относительно его деятельности.

Он спокойно, без эмоций делал свое дело.

Особенностью этого задания было то, что все оборудование, предоставленное в его распоряжение, было американского производства. Это было странно, так как материалы ГРУ нимало не уступали в качестве. Было непонятно, для чего понадобилось прибегать к западной технологии, но он не привык обсуждать приказы.

При помощи ювелирных инструментов, которые он доставал из ящичков, стоящих на стойке, он осторожно присоединил два куска проволоки к маленькому черному детонатору, произведенному калифорнийской компанией. Затем он начал подсоединять детонатор к капсюлю-взрывателю и девятивольтовой батарейке.

В капсюль входил маленький заряд, который должен был детонироваться электрическим током. Из цилиндра капсюля выходили два проводка длиной по два метра. Эксперт присоединил один из них к детонатору, а второй — к одной из клемм батарейки. После этого он вдавил капсюль в блок пластика весом в два с половиной фунта.

Он заметил, что пластик был «С-4». Такой производится только в США. На клейме можно было рассмотреть серийный номер: пластик был производства завода боеприпасов в Кингспорте, штат Теннесси. Эксперт лениво подумал, где это «секретариату» удалось достать пластик такой марки, ведь он строго предназначался для ЦРУ. И зачем им это было нужно?

Другой проводок он не подсоединил ко второй клемме батарейки: это повлекло бы за собой немедленный взрыв. Нет уж, это должно произойти в другое время. Он уже поставил таймер на нужную отметку.

Когда бомба взорвется, давление в комнате под Мавзолеем Ленина возрастет настолько, что три гранаты, положенные в разных углах комнаты, тоже взорвутся и повлекут за собой взрыв клубов газа. Он точно знал, что трех гранат будет достаточно, но это должны быть гранаты особого сорта, те, которые самовзрываются при супервысоких температурах.

Нужны были гранаты из белого фосфора. Их ему тоже предоставили, и они тоже были американского производства. По непостижимым бюрократическим причинам советская оборонная промышленность таких вообще не выпускала. «Секретариат», однако, нашел возможность достать и их. Это были гладкие цилиндры, чуть меньше, чем пивная банка.

Эксперт открутил обычные запалы и заменил их переключателями, срабатывающими при тряске.

Эти переключатели с виду напоминали маленькие музыкальные тарелки, которые соединялись при резком повышении давления.

В конце концов он приделал клапан к десятилитровому цилиндру с пропаном. Этот клапан был снабжен таймером. Такие продаются по каталогам многих промышленных компаний. Их применяют, например, для того, чтобы автоматически включать газовые печи в офисах в пять часов утра, чтобы прогреть помещения к девяти, когда служащие приходят на работу.

Теперь ему надо было провести пару минут в комнате под Мавзолеем Ленина. Он занесет цилиндр с пропаном и установит таймер на одиннадцать часов утра. В течение десяти минут облако газа, богато насыщенного кислородом, станет достаточно большим. Да, он точно рассчитал, что десяти минут хватит. Ведь ничего не получится, если бомба взорвется пятью минутами позже или раньше.

Работа была закончена ровно в четыре двадцать утра. Бомба прекрасно поместилась в небольшую сумку, и эксперт был очень горд результатами своего труда. Несомненно, система сработает отлично.

 

77

6.32 утра

Сгорбившись в машине, Стоун не мог позволить себе расслабиться. Шарлотта пропала. Ее не было ни дома, ни на работе. Он уже несколько раз звонил ей. Ответа не было.

Теперь он понял, где она может быть, если ее, конечно, не арестовали.

Во время их многочисленных разговоров в последнее время она часто упоминала об одном укромном месте в Москве: гостинице «Красная звезда», расположенной в центре города. Там работал кто-то из ее знакомых. Она говорила, что однажды встречалась там с одним из своих осведомителей, которому было очень важно, чтобы об этой встрече никто не узнал. Чарли точно мог проследить ход ее мыслей. Он точно знал, что если ей надо будет укрыться, она поедет туда.

Шофер Чавадзе въехал на небольшую боковую улочку недалеко от площади Дзержинского. Стоун осторожно вышел из машины и вошел в маленькое, скупо освещенное здание. На облупленной вывеске была изображена красная звезда.

В холле за столом сидел мужчина средних лет с черными с проседью волосами и большими мешками под глазами.

— Я кое-кого ищу, — сказал ему Стоун.

Мужчина молча посмотрел на него, затем улыбнулся и произнес:

— Мне кажется, у нас с вами есть общие друзья.

— Чарли! — это был голос Шарлотты. Протянув руки, она бежала к нему из боковой комнаты.

— Слава Богу… — произнес Чарли, крепко обняв ее.

Шофер вел машину со скоростью семьдесят миль в час. Шарлотта сидела на заднем сиденье, крепко прижавшись к Чарли.

— Когда я вышла из дому на работу, то увидела белый фургон для перевозки риса. Как-то на днях меня подвозил такой же. Я сразу поняла, что это не просто совпадение. Я быстро уехала от дома. И единственное место, которое я могла придумать для того, чтобы спрятаться от них, была гостиница «Красная звезда».

Чарли поцеловал ее.

— Я страшно рад, что с тобой все в порядке. Ты нам нужна. Ты мне нужна. Ты мне очень нужна.

— Спасибо тебе, — тихо сказала она. — А Леман…

— Он мертв.

— Что?!

— Он знал, что никогда не сможет уехать из Москвы. Я ехал к нему, хотел попросить его о помощи. Он что-то принял перед моим приездом.

— Что-то принял? О чем ты говоришь?

— Он убил себя. И умер на моих глазах.

— Леман мертв?!

Стоун крепко сжал руку жены.

— Он когда-то очень много значил для меня, — произнес он, но что-то в его голосе подсказало ей, что он чего-то недоговаривает.

— Что случилось, Чарли?

— Позже расскажу.

Шарлотта вдруг выглянула в окно и сказала шоферу:

— Я знаю короткий путь туда, мы сэкономим минут десять. А они нам могут понадобиться.

Шофер, не привыкший к тому, чтобы им командовала женщина, проворчал:

— Может, сядете за руль?

— Нет, — отрезала она. — Просто делайте, что вам говорят, ладно? Я знаю все закоулки этого проклятого города, — и уже тише добавила: — Я знала, что когда-нибудь это может понадобиться.

«Волга» выехала на пустынную улицу на окраине Москвы. Это был бедный район на юге города.

— Тут, — скомандовал Стоун. Машина остановилась. Чарли поцеловал Шарлотту и вышел из «Волги».

— Будь осторожен! — крикнула она на прощанье.

Подойдя к гаражу, Чарли увидел Стефана Крамера.

— Чего же мы ждем? — спросил Стоун молодого русского. — Давайте войдем внутрь.

— Боюсь, что это невозможно.

— Что случилось, Стефан?

— Раньше этого не было, — ответил Крамер, подводя Стоуна к двери гаража Федорова, в котором его бывший сокамерник хранил взрывные материалы.

Облупленная дверь была измазана машинным маслом. На ней висел огромный замок очень сложной системы.

— Новый, — произнес Чарли. — Должно быть, совсем недавно повесили.

Оглядев замок, он повернулся к Стефану и сказал:

— Я отлично разбираюсь в замках.

 

78

6.57 утра

Незадолго до семи часов утра 7 ноября два человека в форме офицеров ГРУ подъехали к Мавзолею Ленина.

Красная площадь была темной и безлюдной, только милиционер мерял шагами вымощенную булыжником землю, да несколько караульных, расставленных по периметру, смутно виднелись вдалеке. Два гвардейца почетного караула неподвижно стояли у входа в Мавзолей.

Человек помоложе нес в руке ярко-голубую сумку с бомбой. Когда он и его начальник проходили через заднюю дверь Мавзолея, караульный отдал им честь. Он явно счел их посещение секретной проверкой. Все шло отлично.

— Доброе утро, — поздоровался он.

— Доброе утро, — ответил человек постарше и спросил: — Арсенал в подвале открыт?

— Нет, товарищ генерал-полковник. Вы же распорядились, чтобы туда никого не пускали. Он заперт.

— У кого ключи?

— У Соловьева, товарищ генерал-полковник.

— Он внизу?

— Да, товарищ генерал-полковник.

Они вошли и этажом ниже наткнулись на другого караульного, который тоже отдал им честь.

— Дайте мне, пожалуйста, ключи от арсенала.

— Да, товарищ генерал-полковник, — ответил он и начал снимать нужный ключ с большого кольца на его ремне.

Двое военных вошли в помещение и закрыли за собой дверь.

— Приступайте, — сказал генерал-полковник. Его голос эхом раздался в пустом помещении.

Взрывник присел на корточки и начал разгружать сумку. Он достал пластиковый кирпич, капсюли-детонаторы, гранаты, батарейки и моток проволоки. На его лице не отражалось никаких эмоций. Он установил цилиндр с газом в центре комнаты и разложил гранаты вокруг него.

Затем он приладил клапан выхода газа и наконец установил таймер детонатора на 11.10. В завершение всего подсоединил систему к электросети.

— Готово, — объявил он. — Сейчас двенадцать минут восьмого. Политбюро поднимется на трибуну в десять часов. В 11.00 газ начнет выходить из резервуара. Мало-помалу комната заполнится насыщенным кислородом, легковоспламеняющимся газом. Ровно в 11.10 сработает взрыватель и газ взорвется. Мавзолей разлетится на куски.

— Отлично. — Его начальник обошел комнату, тщательно осмотрев систему. Особое внимание он уделил клапану освобождения газа, прикрепленному к резервуару с пропаном. Наконец он сказал:

— Все сделано прекрасно. — Он еще раз огляделся. — Просто прекрасно.

Было 7.15.

В семь часов утра председатель КГБ был доставлен в Кремлевскую больницу на улице Грановского. Он жаловался, что не может двигать правой рукой и ногой. Его немедленно осмотрел лучший невропатолог клиники доктор Белов. После краткого обследования доктор пришел к заключению, что налицо все признаки удара, и распорядился переправить Павличенко в закрытую клинику в Подмосковье.

Очень быстро приехала «скорая помощь», и два симпатичных молодых человека, которые понятия не имели о том, что вот-вот должно было случиться в их родной стране, вошли в палату. Павличенко, улыбаясь, взглянул на них с больничной койки.

Он отлично знал, что, оставаясь слишком долго в Кремлевской больнице, он подвергался бы большому риску; был бы как в ловушке. Поэтому шеф КГБ и пошел на эту уловку. Подобно горошине в игре в наперстки, он не должен был задерживаться на одном месте. В Кунцеве его встретят его люди. А часа через четыре никаких мер предосторожности уже не понадобится.

Санитары бережно подняли Павличенко и переложили на носилки на колесиках, которые они принесли с собой. Эти ребята явно осознавали свою ответственность, когда вывозили председателя КГБ из холла больницы в лифт, в машину «скорой помощи». Они нервничали и были даже чуточку неловки, как обычно ведут себя люди подобного сорта в таких ситуациях. Павличенко всегда забавляло, какое впечатление производит его высокое положение на всех этих простаков. И тут он про себя поинтересовался, не будут ли эти санитары среди того медицинского персонала, который в машинах с завывающими сиренами помчится к Красной площади для того, чтобы подобрать обгорелые останки членов Политбюро. Интересно, кто-нибудь из них выживет? Он считал это нереальным.

Двери лифта открылись, и Павличенко вывезли в холод яркого ноябрьского утра.

9.00 утра

Сотни миль красных флагов тянулись вдоль дорог. То тут, то там виднелись огромные портреты Ленина и плакаты с вызывающими риторическими наставлениями официальной советской пропаганды: «Вперед, к победе коммунизма!», «Ленин и сейчас живее всех живых» и «За демократию, перестройку и повышение производительности труда!»

Подготовка ко Дню Октябрьской революции началась за несколько недель до этого события. Красные флаги и лозунги появились на домах и официальных зданиях, даже на некоторых машинах. Несколько рабочих бились с веревками и лебедками, стараясь поднять и установить огромный, вставленный в деревянную раму плакат с изображенными на нем рабочим и работницей чудовищных размеров, призывающими русских выполнять решения последнего съезда КПСС.

К девяти часам утра огромная толпа собралась у станции метро «Парк культуры». Отсюда демонстранты должны были идти к Красной площади. Студенты стояли в одном ряду со спортсменами в спортивных костюмах. Атлеты должны были толкать платформы на резиновых колесах. Рабочие с московского завода «Красный пролетарий» выстроились за делегацией Первого часового завода. Повсюду виднелись красные знамена и транспаранты со старыми надписями типа «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», «Вперед, к победе коммунизма!» По периметру Красной площади стояли толпами узбеки в тюбетейках, цыганки с мешками и маленькие девочки с большими и жесткими белыми бантами в волосах.

На Кремлевской стене недалеко от Мавзолея висела огромная карта мира. На стене ГУМа, выходящего на площадь, красовались большие портреты Маркса, Энгельса и Ленина. Красный кирпич викторианского сооружения — Исторического музея — был частично завешан портретами членов Политбюро и лозунгом «Да здравствует ленинская внешняя политика СССР!».

И посреди всей этой суеты и пышности стоял маленький темно-красный Мавзолей Ленина, казавшийся незначительным и крошечным, как детская игрушка.

Лежа на носилках, Павличенко думал о том, что скоро, очень скоро члены Политбюро с красными бантиками на лацканах пальто поднимутся на трибуну Мавзолея. А всего лишь через два часа Мавзолей превратится в огненный шар, и огромные глыбы порфира и лабрадорита, гранита и бетона полетят в тесную толпу, неся гибель сотням людей. Он лежал, растянувшись на носилках. Его как раз заносили в машину. Павличенко играл свою роль, как мог. И очень надеялся, что его игра убедительна.

Шеф КГБ вспомнил о больном Константине Черненко, стоящем на трибуне Мавзолея в феврале 1984 года. Он был тогда председателем на похоронах Юрия Андропова. День был очень холодный, можно было видеть облачка пара, вырывающегося изо ртов лидеров. Павличенко тогда еще не был членом Политбюро, поэтому он смотрел на происходящее со смотровой площадки для почетных гостей. Часы на Спасской башне пробили полдень, и Черненко, не слишком уверенный и впечатляющий в своей роли, завертел головой, не зная, что делать. И тогда Андрей Павличенко и тысячи других людей услышали через микрофоны голос Андрея Громыко, инструктирующего нового лидера: «Не снимайте шляпу».

Боже, какими дураками были русские правители!

Санитары задвинули носилки в заднюю дверь «скорой помощи» и укрепили их на месте. Минуту спустя машина с пронзительным воем сирены двинулась вперед. Водитель и помощник нервно поглядывали на Павличенко, видимо недоумевая, что же могло стрястись с председателем КГБ. Тот лежал на носилках, притворяясь спящим.

Место назначения, Кунцево, расположено в пятнадцати милях от Москвы, в южном направлении по Минскому шоссе. Когда-то там была одна из дач Сталина, там он и умер. Но тогда, в 1953 году, там не было больницы и вообще никакого медицинского оборудования. Ничего не было предпринято для того, чтобы спасти жизнь великого вождя: не было никаких приборов. Ему даже не прикладывали к вискам пиявок.

Кунцево

Где-то неделю ему придется управлять страной с больничной кровати, так же, как делал Юрий Андропов на протяжении шести месяцев в 1983 году. Большую часть 1983 года Кремлем было Кунцево. Весь мир понятия не имел о состоянии здоровья Андропова, а он тем временем общался и отдавал распоряжения членам Политбюро только через телефонную трубку. Он виделся тогда только с одним человеком — председателем КГБ Виктором Чебриковым. Чебриков был его связным с внешним миром.

Теперь же Павличенко понадобится помощь не менее сорока союзников. И они уже были наготове и ждали его приказаний, разбросанные по всей России. Члены «секретариата» были готовы предъявить неопровержимые доказательства того, что ко взрыву имеет отношение Совет по национальной безопасности США.

Это произойдет через несколько часов.

«Скорая помощь» с воем неслась по среднему ряду шоссе. Вскоре машина вдруг остановилась.

Неужели уже прибыли? Ведь перед остановкой они повернули?

Павличенко поднял голову для того, чтобы увидеть каменную стену с колючей проволокой, идущей поверху, окружающую больницу в Кунцеве. Но окна «скорой помощи» были слишком высоко, поэтому ему удалось увидеть только светофор.

В Кунцеве вообще не было светофоров. Вообще ни одного светофора во всем городке.

9.20 утра

Черная «Волга» ездила по Москве уже около часа, пытаясь проникнуть через многочисленные кордоны в центр города. Здание ГРУ, военное разведывательное управление СССР, было недостижимо. Каждые несколько десятков метров стояли охранники-кагебисты. И без того тщательная охрана, обычно расставляемая по городу 7 Ноября, на этот раз была усилена в несколько раз по случаю присутствия на церемонии президента США и сопровождающих его лиц.

На площадь допускались только члены официальных делегаций, их пропуска тщательно проверялись многочисленными кордонами мрачных кагебистов в серых мундирах с красными буквами «ГБ» на погонах. Эти ребята в основном были не москвичами, а крестьянами из русских деревень. Среди них нельзя было увидеть ни одного азиата.

К коменданту Мавзолея проехать было также невозможно. Оставался только один выход: шофер должен был поговорить с одним из охранников, только не из КГБ, а из ГРУ или армейцем. В этот день они все были привлечены к обеспечению безопасности города. Если бы ему удалось убедить солдата в серьезности происходящего, убедить его в том, чтобы он разрешил им переговорить с начальником, то, возможно, тот окажется благоразумным настолько, что согласится их выслушать.

— Вот здесь попробуем, — сказал шофер, указав на небольшую толпу солдат Красной Армии.

— Давайте, — согласилась Шарлотта.

Машина сорвалась с места, взвизгнув тормозами, и подъехала к пропускному пункту. Шофер опустил стекло и спросил:

— Ребята, где ваш командир?

Послышался ответ, но говорил не один из солдат. Голос донесся из-за машины. К ним быстро направлялся офицер КГБ.

— В чем дело, товарищи?

— Мне надо поговорить с командиром этих солдат, — ответил шофер.

Кагебист поднял брови.

— А что случилось?

— Давайте смываться, — тихо сказала Шарлотта. Сидя на переднем сиденье, она инстинктивно сгорбилась. Офицер подошел к «Волге» и принялся рассматривать сидящих в машине.

В его глазах блеснула искра: он узнал ее. Кагебист наклонился еще ниже: хотел рассмотреть получше. После этого он приказал:

— Арестовать их.

— Давайте, — прошептала Шарлотта шоферу. — Вперед! Там пост МВД! Давайте же!

Вызвав страшный переполох, «Волга» сорвалась с места и двинулась вперед, сбив офицера КГБ с ног. В заднее стекло автомобиля ударилась пуля, но она оставила только трещины на пуленепробиваемой поверхности. Проехав несколько метров до следующего пропускного пункта, Шарлотта опустила стекло и, быстро взглянув на погоны солдат и убедившись, что они действительно из войск МВД и кагебистов поблизости не видно, закричала:

— Арестуйте меня!

 

79

9.40 утра

Председатель КГБ осторожно вытащил из большого кармана больничного халата спрятанный туда до этого пистолет и угрожающе спросил:

— Где мы?

Сидящий рядом с водителем санитар ответил:

— В пригороде Москвы, товарищ Павличенко.

— Что происходит? — Он положил палец на курок. Притворяться дальше было уже неуместно. Шеф КГБ дернулся в ремнях, пытаясь освободиться от них.

— Мы не в Кунцеве, — проговорил он, вытаскивая пистолет из-под одеяла и наставляя его на Стефана. — Я предлагаю вам немедленно отвезти меня туда.

Но Стефан Крамер и его лучший друг Женя Светлов, сын товарища Якова по тюрьме, быстро выскочили из машины и залегли неподалеку. К ним тут же присоединился третий человек. Это был Чарли Стоун, который вылез из-под носилок из-за переднего сиденья «скорой помощи». Хлопнув дверью, он тоже спрятался.

Павличенко сел и выстрелил. По лобовому стеклу расползлась паутинообразная трещина.

— Я бы не советовал вам стрелять снова, — громко и уверенно по-русски сказал Стоун. Он и его товарищи залегли вокруг машины. Стефан и его товарищ были с одной стороны; Стефан держал Павличенко на мушке старого револьвера, сохранившегося у его отца еще со времен второй мировой войны. С другой стороны лежал Стоун со своим неразлучным пистолетом. Председатель КГБ увидел, что он в меньшинстве. В первый момент он ощутил ужас.

Стоун смотрел на Павличенко, который казался спокойным и уверенным. Шеф КГБ держал в руке пистолет с таким выражением лица, словно все происходящее было лишь досадной отсрочкой того, что непременно и очень скоро должно было произойти.

Конечно, для Стефана не составило большого труда взять на время машину «скорой помощи» и одежду санитаров. Но Чарли до сих пор удивлялся тому, как просто оказалось забрать пациента из такого места, как Кремлевская больница. От них не потребовали никаких документов, ничего. Достаточно было одеться в белые халаты. Это было странно, но даже в СССР система охраны в больницах была не слишком строгой: необходимость быстрого спасения жизни больного отступала перед инстинктивной страстью русских к различным мерам предосторожности.

Стоун легко открыл замок на гараже Федорова, воспользовавшись импровизированной отмычкой из медицинских инструментов Стефана, длинной стальной иглой. Войдя внутрь, они обнаружили огромное количество взрывчатки и детонаторов. Все это было разложено так, чтобы было понятно, что именно здесь террористы Крамеры занимались подготовкой взрыва на Красной площади.

Зная, что Павличенко приготовил на тот же день, только на более позднее время палату в больнице в Кунцеве и что все было устроено так, что анализы и обследования должны были проводится в Кремлевской больнице, Стефан понял: наверняка на улицу Грановского будет вызвана «скорая помощь». Их сведения были подтверждены и информацией Чавадзе. Он узнал, что в Кунцеве зарезервирована палата для члена Политбюро.

Поэтому Стоун, Стефан и присоединившийся к ним друг Стефана Женя Светлов прибыли в Кремлевскую больницу, опередив настоящую «скорую помощь».

— Кто вы такие? — спокойно спросил Павличенко. — Вы, должно быть, иностранец. Я слышу по вашему разговору. Хочу вам предложить сразу сдаться. Вы вообще осознаете серьезность того, что делаете? Вы, вероятно, не знаете, что похитили члена советского правительства. Будьте же благоразумны и сложите оружие.

Справа от машины раздался голос Чарли Стоуна:

— Мы похитили не просто члена правительства. Мы похитили государственного изменника.

Павличенко, качая головой, тихо рассмеялся.

— Вы очень опасные, сумасшедшие люди. И я боюсь, что вас ввели в страшное заблуждение. Я требую прекратить говорить мне подобную ерунду.

«Так близко к концу операции, и вдруг такое… Кто эти люди? Они не из МВД и не из ГРУ…»

Павличенко не стрелял из пистолета уже много лет, со времени учебных стрельб в Высшей школе КГБ. Но он знал, что бой — не только оружие, а еще и психология. Эти люди молоды и, похоже, не профессионалы. Если их не напугала правда о его высочайшем положении, то, возможно, их можно будет перехитрить. Он силен, они слабы.

— Если вам угодно продолжать загадывать свои загадки — милости прошу. Но вы должны понимать, что против вас будет вся мощь Советского Союза. Вы можете убить одного человека, но вам не выжить. — Похитители не шевелились, два пистолета с двух сторон оставались нацелены на него. Револьвер Павличенко смотрел дулом на иностранца, лежащего справа от него. — Я понимаю, терроризм очень соблазнительная вещь. Вы трое, похоже, думаете, что, взяв в заложники члена Политбюро, вы сможете изменить мир. Но вы должны понять: даже мое убийство в конечном счете ничего не изменит.

— Мне известно о «К-3», — прервал его Стоун. — Мне известно, каким образом молодой помощник Берии сделал себе карьеру. Он сделал это с помощью нескольких циничных американцев. Американцев, которые даже не представляли, насколько они были наивны.

— Вы ненормальный человек, — произнес председатель КГБ. — Кто вы? Вы из ЦРУ? Так не делайте ошибки, о которой придется жалеть не только вашему управлению, но и всей вашей стране.

— Очень любопытно посмотреть на вас после такого долгого путешествия, — сказал Чарли. — Думаю, что для вас это тоже было долгим путешествием. А сейчас опустите пистолет. Вы окружены. Это же ясно.

Но Павличенко не пошевелился. Он медленно переводил глаза с одного противника на другого, оценивая ситуацию и ища их слабые места. К этим идиотам придется относиться серьезно, с ними надо поговорить, уговорить их. Один из них иностранец, вернее всего — американец. Но другие-то ведь русские? Или тоже из ЦРУ? Ах да… Сотрудник ЦРУ Чарльз Стоун. Конечно.

— Я восхищен вашей смелостью, — мягко произнес Павличенко. — Но послушайте… Похищение председателя КГБ… Я не знаю, какие цели преследует ваше управление, но вы должны понимать, что то, что вы сделали, — глупо. Смело, но глупо.

— Бросьте оружие, — сказал Стоун. — Мы знаем о Мавзолее. Мы отвезем вас к телефону, и вы отмените приказ. Я надеюсь, еще не поздно. Или, если вам это больше нравится, мы можем отвезти вас прямо на Красную площадь.

Несмотря на уверенный тон, в голосе Павличенко начало звучать отчаяние.

— Я могу предложить вам мою помощь. Я могу позволить ЦРУ организовать ваш вывоз из СССР. Это очень великодушное предложение.

— Пожалуйста, не заставляйте меня вас убивать. Мне уже пришлось убивать людей. Я бы не хотел больше этого делать.

Стефан начал было что-то говорить, но замолчал, остановленный взглядом Стоуна. Чарли инструктировал их не произносить ни слова. Ни Стефан, ни Светлов не должны были вступать в переговоры с Павличенко. Это была операция Чарли.

— Существует старая русская поговорка: похороненный раньше смерти будет жить долго, — произнес председатель КГБ. Говоря, он медленно-медленно незаметно нацелил пистолет в голову иностранца.

— Ладно, — сказал Стоун. — Тогда положите пистолет на сиденье перед собой. Осторожно. Помните, что в любом случае вы сможете убить только одного из нас. Другие же в ту же секунду уничтожат вас. А мы положим наши пистолеты на багажник машины. Вы согласны?

Павличенко кивнул и спросил:

— Чего вы хотите?

— Мы хотим отвезти вас на Красную площадь, — ответил Стоун. — Только и всего. Там вы отдадите необходимые распоряжения, и мы вас освободим.

— Во всяком случае, вы довольно откровенны, — произнес председатель КГБ, медленно наклоняясь вперед с пистолетом на вытянутой ладони.

— Осторожно, — посоветовал Стоун. — Не забывайте, что на вас нацелены два пистолета. А у вас всего один. — Он тоже вытянул ладонь со своим оружием и медленно начал приближаться к машине.

— Но вы оба должны положить пистолеты, — сказал Павличенко. Он уже понял, что эти люди не убийцы, и почувствовал огромное облегчение. Они пошли на такое только потому, что у них не было другого выхода. Они сглупили, конечно, но они не знали, что сглупили очень серьезно.

— Давайте, — скомандовал Стоун. Стефан бросил револьвер на землю. Чарли положил свой пистолет на багажник «скорой помощи». В ту же секунду, когда он звякнул о металлическую поверхность, Павличенко бросил свое оружие на переднее сиденье и откинулся назад.

— Ну, что же теперь? — спросил председатель КГБ. Он, улыбаясь, смотрел на иностранца. Ему было известно, что очень скоро случится с этими тремя безумцами. И тут ему показалось, что он увидел маленький красный огонек.

Он взглянул еще раз: точно. Маленький красный огонек.

И Павличенко понял, что Стоун держит в высоко поднятой руке передатчик. Такие применяют для взрыва автомобильных бомб.

— Что вы собираетесь делать? — спросил он. Его самообладание оставило его, голос задрожал. Американец держал большой палец на белой кнопке прибора. — Где вы это взяли? Неужели ваши люди проникли и в мою организацию? Ведь это из арсенала КГБ?

— Мы ведь для вас всего лишь шахматные фигуры, не правда ли? — спросил Стоун. Он смотрел на сидящего на краю носилок Павличенко, на его мощное тело, грубое лицо с суровыми чертами. Итак, вот он, этот человек. Что же тебе пришлось совершить для того, чтобы вскарабкаться на самую вершину политической власти в СССР? И для того, чтобы положить страну к своим ногам? — Крамеры, я, мой отец — мы все были лишь частью вашего плана, верно? Вы ведь никогда не знали моего отца?

— Тот человек, от которого вы получили это, и есть террорист, который собирается сегодня взорвать Мавзолей Ленина, — заявил Павличенко. — Вы знаете его. Мы сможем его отыскать. Я сейчас болен, но вы ведь поможете мне. Отвезите меня к телефону, и я позвоню нужным людям. Сообща нам удастся предотвратить надвигающееся несчастье. — Он улыбнулся и ответил на вопрос Чарли: — Нет, друг мой, я не знаю, кем был ваш отец. Мы не были с ним знакомы.

Да! Павличенко знал, что Элфрид Стоун мертв. Он лично приказал убить его!

Чарли охватила буря чувств. Злость и ярость нахлынули на него в каком-то калейдоскопическом вихре, он был почти загипнотизирован ими. Затем он вдруг успокоился и вспомнил об убийстве отца и бедной Паулы. Он вспомнил и о Лемане, и чувство жалости к старику охватило его с новой силой. Этот человек, этот совершенно заурядный человек, сидящий перед ним в «скорой помощи», этот сумасшедший…

Павличенко теперь обратился к Стефану:

— Вы можете сейчас помочь вашей родине. Она нуждается в вашей помощи, — сказал он ему. И в это мгновение председатель КГБ быстро наклонился вперед, схватил свой пистолет и выстрелил в стоящего перед ним русского. Но пуля, пройдя через угол заднего стекла, ушла в пространство, никого не задев. Павличенко повернулся и схватился за ручку боковой двери машины.

Она была заперта.

— А как вы узнали о бомбе в Мавзолее? — спросил Стоун. — Ведь мы вам ничего об этом не говорили.

Павличенко, прицелившись в американца, прислушался к тому, что тот говорил. Это его явно заинтересовало.

Стоун включил передатчик и начал медленно нажимать на белую кнопку. Голос его дрожал от переполняющих его чувств.

— Это вам за моего отца, — произнес он и нажал. Брикет динамита, прикрепленный под бензобаком «скорой помощи», взорвался, раздался оглушающий взрыв. На месте машины появился огромный огненный шар.

Было 9 часов 55 минут.

9.56 утра

Соня Кунецкая, обезумевшая от дурных предчувствий, возвращалась домой. Она выходила для того, чтобы еще раз позвонить своему отцу по телефону-автомату. Она должна была рассказать ему обо всем, о чем узнала от Чарли. Но в номере Лемана никто не брал трубку. Соня очень боялась, что отец ушел на Красную площадь для того, чтобы принять участие в праздновании Дня Октябрьской революции. Он же говорил, что не пойдет. Неужели все же решил пойти?

Ей необходимо было поговорить еще раз с Чарли и сказать ему то, что она побоялась сказать в первый раз.

Тут Соня заметила перед домом зеленый фургон. Номера явно указывали на то, что это была машина КГБ.

Это к ним. Они приехали за Яковом, Стефаном… и за ней. Боже, только не это! Она почувствовала, что ноги стали ватными, бедная женщина едва могла идти. Усилием воли она заставила себя войти в подъезд… и остановилась.

Сверху доносились мужские голоса, эхом отдававшиеся в лестничном проеме.

Соня повернулась, вышла на улицу, пересекла двор и, спрятавшись за колонной, стала смотреть.

Из подъезда появились несколько человек. Солдат КГБ, еще один… за ними вышел Яков. Он был в наручниках. За ним — еще один солдат.

Соня с трудом удержалась от крика. Она хотела сейчас только одного: подбежать к нему, спасти его. Но даже вне себя от горя она понимала, что это невозможно.

Они просто арестуют и ее. И все будет кончено.

«Если я хочу помочь Якову, — подумала она, — я должна бежать. Я не должна попасться им в руки».

Арестован ли Стефан?

«Только не это. Только не это. Пожалуйста, нет. Боже, защити нас», — молила Соня, медленно передвигаясь под стеной подальше от своего дома.

Политбюро ЦК КПСС обычно принимает парад на Красной площади дважды в год. При этом они попадают на трибуну Мавзолея непосредственно через дверь с тыльной стороны здания, выйдя из Кремля и поднявшись по внешним порфировым ступеням. Но иногда, однако, когда бывает слишком плохая погода или болен глава правительства, они выбирают другой путь. Он ведет под землей из подвального помещения здания Совета Министров. Брежнев, например, в последние годы правления предпочитал этот выход, так как помещение отапливалось и там даже был устроен туалет. А туалет — вещь необходимая для человека, который должен простоять четыре-пять часов на холоде.

На этот раз члены Политбюро, президенты США и СССР, госсекретарь и их жены тоже собрались в здании Совета Министров. Но причиной этому послужила не болезнь лидера и не плохая погода. Такое решение было принято с целью обеспечения безопасности президента могущественной державы.

В Москве в последнее время было очень неспокойно, поэтому были приняты все меры для того, чтобы ничего не произошло. Встреча на высшем уровне официально началась, на завтра была назначена серьезная деловая встреча. Правительство СССР очень надеялось провести мероприятие без сучка, без задоринки.

Двенадцать членов Политбюро, десять кандидатов в члены Политбюро и четверо американцев сопровождались пятью офицерами госбезопасности, одетыми, впрочем, как и все остальные, в тяжелые суконные пальто и каракулевые и собольи шапки. На лацканах у всех красовались красные банты.

Было девять часов 57 минут.

В самом Мавзолее нет лифта, поэтому все начали подниматься по внутренней лестнице, ведущей на внешний парапет Мавзолея. Наконец все вышли на трибуну. Горбачев, президент США, министр иностранных дел и госсекретарь США заняли свои места в центре, перед пятью микрофонами.

Ровно в десять часов раздался бой часов на Спасской башне, за которым сразу последовал громкий металлический голос, провозгласивший: «Слава великому Ленину! Слава! Слава! Слава!»

Этот крик, подхваченный тысячами людей, собравшихся на площади, ознаменовал начало праздничной церемонии.

10.25 утра

В первый момент солдат чуть не рассмеялся. Маленькая женщина средних лет в двойных очках бежала к нему, размахивая руками. Она что-то кричала. Этот милиционер с девятью его товарищами стоял на посту у входа на Красную площадь недалеко от Исторического музея.

В конце концов ему удалось разобрать, что она кричала.

— Вы должны остановить это! Там бомба! Там бомба! Вы должны помочь!

Милиционер остановил женщину как раз в тот момент, когда она уже пробегала мимо кордона.

— Как вы сюда пробрались? — грубо спросил он, отталкивая ее назад. — Уходите сейчас же, пока вас не пристрелили!

— Нет, — сказала Соня. — Мне нужно поговорить с кем-нибудь из начальства. Это очень важно. Вы должны выслушать меня!

Тут к милиционеру подошел кагебист и, постучав его по погону согнутым пальцем, спросил:

— Что тут происходит, товарищ?

— Да вот тут какая-то сумасшедшая все орет и орет что-то.

— Давайте я с ней поговорю. — Он подошел к женщине. — Скажите мне, что случилось.

— В Мавзолее бомба! Она может взорваться в любую минуту! Послушайте меня! Я не сумасшедшая!

— Пройдемте со мной, — предложил офицер. — Я хочу отвести вас к своему начальнику.

Он взял ее под локоть и отвел дальше от Исторического музея. Найдя там узкий проход в какой-то двор, он завел Соню туда и опять спросил:

— Ну, так что вы там узнали?

— О, слава Богу, вы выслушаете меня… — проговорила Соня и тут увидела, что кагебист вытаскивает револьвер и прицеливается ей в грудь. — Пожалуйста, не надо…

Она посмотрела на него с мольбой и вдруг почувствовала вспышку гнева. «Боже, спаси меня! Спаси меня, спаси Якова, спаси Стефана!» — пронеслось у нее в мозгу.

Только бы он не выстрелил…

Не в силах вымолвить ни слова, она глядела на него, медленно качая головой.

Он выстрелил только один раз, прямо ей в сердце. Звук выстрела потонул в грохоте бравурной музыки, доносящейся с Красной площади.

Ровно в одиннадцать часов щелкнул клапан таймера на небольшом баллоне с пропаном, стоящем в центре арсенала в подвале Мавзолея Ленина. Газ начал со свистом выходить, наполняя помещение.

 

80

11.02 утра

Солдат Кремлевского полка Илья Розанов предпочел бы, конечно, быть сейчас не здесь, а на улице, перед Мавзолеем, принимая участие в почетной смене караула. Но он стоял в почетном карауле месяц назад. И сменял он другого караульного в кромешной тьме ночи, а затем стоял перед входом в Мавзолей, будто аршин проглотил, не имея права шевельнуться, хотя на него никто и не смотрел.

Это было, конечно, паршиво, что сегодня была не его смена. 7 Ноября — величайший праздник в стране. В этот день вся Россия, включая его родной Ставрополь, сидела у телевизоров, глядя на парад на Красной площади. А в этот раз — и весь мир. Ведь сегодня впервые в истории СССР на церемонии празднования Дня Октябрьской революции присутствовал президент США. Он стоял на трибуне Мавзолея, отдавая дань уважения русской революции.

Ну да ладно, бывают приказы и похуже, чем охрана тыла Мавзолея.

Что ни говори, а он и здесь мог многое увидеть. Он видел, например, как члены Политбюро появились на улице и обошли Мавзолей по парапету для того, чтобы занять свои места на обзорной трибуне. В какой-то момент ему даже показалось, что он заметил и самого президента США!

Правда, он-то рассчитывал, что они пройдут прямо мимо него, через дверь в Кремлевской стене. Но они по какой-то причине выбрали другой, подземный маршрут. Зато он мог видеть некоторых важных персон, стоящих на трибуне для почетных гостей с другой стороны Мавзолея.

Кремлевский полк, в котором служил Розанов, иногда называли просто дворцовой охраной. Эти ребята в серо-голубых красивых шинелях и каракулевых шапках были сливками Советской Армии, людьми, заслужившими высокое доверие столицы их Родины. Когда пришла смена, Илья, закоченевший на страшном холоде, решил немного погреться внизу, в арсенале Мавзолея. Но тут он вспомнил, что по каким-то непонятным причинам последние несколько дней это помещение было заперто.

Об этом ходило много разговоров, и его командир, комендант Мавзолея, был просто взбешен этим. Какое право Павличенко имел закрывать арсенал? Он сказал, что это сделано с целью обеспечения безопасности. Но его командир, комендант Мавзолея, пережил уже четырех председателей КГБ и еще больше Генеральных секретарей. И ему было, конечно, обидно, что в его владения так бесцеремонно вторгаются. Помещение арсенала всегда использовалось в дни торжеств на Красной площади: для сбора персонала, отдачи приказов и т. д. и т. п. А сегодня охрану пришлось собирать на улице, недалеко от Кремлевской стены. Это было неслыханно.

Но Илью Розанова сейчас волновало совсем другое: в данном положении получалось, что единственное место, где он мог отогреть окоченевшие руки, это туалет несколькими уровнями ниже земли, глубоко под Мавзолеем.

Он сделал охраннику, стоящему неподалеку, знак, что его уже сменили, и вошел в заднюю дверь. С площади доносились неясные звуки торжества: кто-то что-то говорил громким голосом, его приветствия и лозунги подхватывались дружным хором собравшихся людей.

Войдя внутрь, Розанов направился к лестнице, ведущей в туалет, но заметил что-то странное. Он почувствовал запах газа, довольно сильную вонь. Чем ниже спускался Илья, тем сильнее и отчетливее становился запах. Создавалось впечатление, что он шел из арсенала. Розанов поинтересовался про себя, слышал ли эту вонь кто-нибудь. Воняло каким-то явно легковоспламеняющимся газом.

Перед запертой дверью арсенала стоял почему-то не солдат Кремлевского полка, а кагебист.

— Эй, — обратился Розанов к этому манекену, — ты что, не слышишь вони?

Парень повернулся, увидел мундир Ильи и рискнул заговорить.

— Думаешь, это опасно? Я нюхаю это уже минут десять.

— Какой-то газ, — сказал Розанов, подойдя ближе. — И он идет оттуда, — он указал на дверь арсенала.

— Не подходи! — вдруг угрожающе предупредил караульный.

— Он наверняка ядовитый, — заявил Илья. — Ты можешь умереть от этого. Давай-ка посмотрим, — он подошел еще ближе.

— Назад! — повторил кагебист. — Я получил приказ никого не подпускать к двери.

— Слушай, — твердо сказал Розанов, — в приказе же не было сказано, что ты должен стоять как последний идиот и нюхать отравляющий газ.

Это, казалось, убедило караульного.

— Слушай, давай посмотрим. Кто знает, может, найдем утечку газа, вызовем коменданта. Глядишь, звание повысят, верно? Павличенко любит, когда в кризисных ситуациях проявляется инициатива.

Кагебист наконец согласился.

— Ладно, только давай быстрее. Если кто-то придет, мне конец. Мне приказано стрелять в каждого, кто приближается к двери. — Он повернулся к Илье спиной и отпер двойную дверь, обитую железом. — Так и говорили: стреляй, кого увидишь, все вопросы потом, — продолжал распространяться он.

В комнате было совершенно темно, свет проникал только через открытую дверь из коридора. Вонь была ужасная, в воздухе висел какой-то туман. Розанов услышал отчетливое шипенье.

— Не трогай! — закричал он, заметив, что кагебист протянул руку к выключателю. — Тут же полно газа! Искра пройдет — и все! Все взорвется!

И тут Илья увидел в центре зала баллон, из которого и выходил со свистом газ. И провода, протянутые по всей комнате, ведущие к брикетам пластика и гранатам. Бомба? Здесь?!

— Что, черт побери… — это было все, что он успел сказать прежде, чем повернулся к двери, увидел другого кагебиста, внезапно появившегося в дверном пролете, и был заколот штыком в горло.

Начало церемонии празднования показалось адмиралу Мэтьюсону весьма впечатляющим. Он стоял в толпе почетных гостей на одной из трибун. Мавзолей с этого места был виден отлично; Мэтьюсон был не более чем в десяти ярдах от этого знаменитого сооружения.

Организация мероприятия была очень хорошей. Руководитель демонстрации, человек в сером костюме, стоял на нижней балюстраде, направляя толпу, инструктируя, когда начинать выкрикивать лозунги. По площади проехали два открытых автомобиля. В первом стоял командующий Московским военным округом, во втором — министр обороны СССР. Когда они появились, солдаты начали кричать «ура». Огромное войско, тысячи людей кричали в один голос, как механические роботы.

Затем по площади пошли танки, ракетные установки на толстых резиновых шинах, тачанки, влекомые четверками лошадей, — дань прошлому Красной Армии. Они прогромыхали по булыжнику площади, затянутой теперь серо-голубой дымкой выхлопных газов.

Толпы людей, бодро, но безрадостно марширующих внизу, с красными бантами на лацканах, понятия не имели о тщательнейших мерах предосторожности, предпринятых организаторами этого мероприятия. А Мэтьюсон знал, что в подземных переходах на подходе к Красной площади собраны тысячи солдат, вооруженных автоматами. А на открытых трибунах вокруг Мавзолея стоят сотни людей в штатском под пальто которых спрятаны пистолеты. Охрана встречи на высшем уровне была организована по первому разряду.

Мэтьюсон взглянул на президента США, стоящего на самом почетном месте, который, широко улыбаясь, махал рукой русским. Адмирал почувствовал огромную гордость: впервые в истории США президент приехал в СССР для того, чтобы отдать дань уважения русской революции. Холодной войне не возродиться уже никогда.

В самом начале одиннадцатого по ступеням Мавзолея вбежали несколько маленьких девочек с белыми бантами в волосах и огромными букетами красных гвоздик, обернутыми в целлофан. Они преподнесли цветы, купленные, конечно, подчиненными Горбачева, членам Политбюро и гостям Советского государства.

Мэтьюсон видел, что члены Политбюро уже порядком устали стоять на трибуне и махать руками. Он слышал, как стоящая рядом с ним женщина, очевидно, жена какого-то большого начальника, держа своего ребенка на руках, возбужденно шептала ему:

— Ты видишь Горбачева? Это Горбачев! А вот это — президент Соединенных Штатов!

Полковник МВД Никита Власик устало смотрел на Шарлотту Харпер печальными глазами и думал о том, что ему, видно, придется поверить в эту безумную историю.

Это был тот самый человек, который однажды — казалось, это было сто лет назад, хотя это случилось только несколько недель назад, — арестовал ее.

Он тогда посоветовал ей не влезать больше ни в какие неприятные истории. Шарлотта чувствовала к полковнику какое-то странное расположение.

Власик без улыбки кивнул и, сделав жест лейтенанту, стоящему рядом с ним, подождать секунду, сказал Шарлотте:

— Знаете, теперь вы еще больше напомнили мне мою дочь. У меня такое впечатление, что из всех живущих на земле людей только вы и она стали бы пробираться через посты таким дурацким способом. — После этого полковник обратился к лейтенанту:

— Ваня, мы не можем медлить ни секунды.

Было 11 часов 03 минуты.

В 11.05 кагебист, оставив тело убитого им солдата в зале, опять запер дверь в арсенал. Он получил приказ и должен был выполнить его во что бы то ни стало. Все вокруг пропахло газом и внутри, и снаружи арсенала. Выходя в коридор, кагебист осмотрелся, нет ли кого поблизости, и подумал, что сейчас его вырвет от этой вони.

Табло таймера на баллоне с газом показывало, что до взрыва осталось шесть минут.

Пропан продолжал со свистом выходить из цилиндра.

В 11.07 в двери в Кремлевской стене прямо за Мавзолеем появилась группа милиционеров. Они несли топоры, огнетушители и другое снаряжение для тушения пожаров. Чтобы не привлекать внимания толпы, они обежали Кремль и вошли в Мавзолей с этой стороны. И все же их присутствие вызвало переполох на обзорных трибунах. Они бежали гуськом, их было девять человек. Группа скрылась в задней двери Мавзолея.

Вбежав внутрь, они распределились по всему помещению для поиска.

Долго искать не пришлось. Вонь была ужасающая. Весь Мавзолей пропах пропаном. Уже через сорок пять секунд милиционеры обнаружили источник утечки.

Кагебист, стоявший на часах у дверей арсенала, увидев бегущих к нему милиционеров, поднял пистолет, но тут же был застрелен ими.

Таймер показывал 11.09.

Орудуя топорами, им удалось взломать замок и открыть дверь. В комнате страшно воняло.

Милиционеры, знатоки своего дела, сразу увидели баллон и, переступив через тела, пробежали внутрь для того, чтобы как можно быстрее размонтировать систему.

От газа все сильно кашляли.

У них совершенно не оставалось времени.

Двое или трое уже упали на пол, надышавшись пропаном. Они не взяли с собой противогазы. Кто же знал, что такое случится? Оставались секунды, считанные секунды, а провода были страшно перепутаны, какой-то клубок. И, даже разорвав их, можно было не остановить, не прекратить этого сводящего с ума, гипнотического, ужасающего мерцания табло. Стрелка приближалась к 11.10. Приближалась неуклонно. Милиционеры видели время взрыва на отдельном табло. В 11.10 маленький черный детонатор издаст легкий щелчок, и пластиковая взрывчатка…

Вырвать провода! Отсоединить пластик от источника тока!

Но брикетов пластика было так много.

Этого не сделать за восемь оставшихся секунд. Вся эта штука взорвется. А вместе с ней и Мавзолей, и все они, и люди, стоящие на трибуне. Все будут испепелены.

В 11.09 минут 55 секунд один из милиционеров обнаружил место подсоединения и, нырнув к проводам, выдернул их.

Но поможет ли это?..

— Все назад! — раздался голос.

Счетчик замер. Милиционер, лежа среди перепутанных проводов, облегченно вздохнул. Бомба была размонтирована.

Дело было сделано.

Тут он увидел знакомое лицо, и двое людей подошли друг к другу. Они пожали один другому руки и первым словом, произнесенным задыхающимся милиционером, было слово «старообрядец».

А на трибуне Мавзолея стояли президенты США и СССР и приветливо махали толпе на площади. Рядом с ними выстроились в ряд члены Политбюро и самые почетные представители американской делегации. Американцы, замерзшие и усталые, думали о том, долго ли им еще придется торчать на холоде. Их советские коллеги, более привыкшие к продолжительным церемониям, изредка махали народу и стояли неподвижно, стараясь сохранить тепло тела.

Маленький белый листочек был незаметно передан милиционером-караульным офицеру госбезопасности в штатском, стоящему на трибуне, тот отдал его члену Политбюро Александру Яковлеву и дальше — Горбачеву.

Быстро прочитав записку, Президент спрятал листок и опять начал смотреть с трибуны вниз.

Президент США повернулся к нему.

— Случилось что-то серьезное? — вежливо спросил он.

— Нет, — ответил Горбачев. — Возникла небольшая проблема, но она уже решена.

Шарлотта, находясь под защитой двух милиционеров, стояла у пропускного пункта рядом с Историческим музеем, совсем недалеко от Красной площади. Крики, приветствия и воинственная музыка парада были оглушительны. Наконец к ним подъехала старая, ржавая «Лада», похожая на раздавленного жука. Она так надеялась, что милиция сможет отыскать их, и их нашли.

Сначала она увидела Стефана, затем Светлова. Шарлотта выгнула шею, стараясь угадать по выражению их лиц, что же произошло. Она была напугана. Неужели его?..

И тут из машины вышел Чарли. Измученный, усталый, он практически выполз, сполз с заднего сиденья. Он выглядел очень больным. Что случилось? Как все вышло? — спрашивал его тревожный взгляд.

Ей очень захотелось перепрыгнуть через железную ограду, подбежать к нему, сказать, что все в порядке. Сердце ее переполняли эмоции, напряжение отступило, нахлынуло чувство любви и жалости, сотни оттенков чувств… И тут самообладание оставило ее, и она расплакалась.

Чарли с трудом пошел навстречу к Шарлотте по мощеной дороге, но, увидев ее ответ, ее улыбку, говорящую, что все нормально, почувствовал, как все вокруг завертелось. Перед глазами замелькали круги, они двоились, троились, все тело стало легким и светлым, все стало прекрасным, спокойным, безмятежным и белым-белым.