Вначале десятого вечера Башня Джона Хэнкока — самое высокое здание в Бостоне — казалась обсидиановым монолитом. Несколько освещенных окон виднелись тут и там — словно стебель кукурузы, в котором почти не осталось зерен. Некоторые организации, снимавшие тут помещения, работали круглосуточно.

Но к адвокатской конторе Шехтера на сорок восьмом этаже это не относилось. Это была солидная, уважаемая фирма, которая специализировалась на трастовых фондах и недвижимости, иногда участвовала в судебных процессах, всегда решала дела путем негласных сделок, вернее всего шепнув нужному судье словечко на ухо. Сила и влияние адвокатов Шехтера лучше всего действовали в темноте, как грибам лучше расти подальше от дневного света.

Я подъехал на белом грузовом автофургоне к Башне Джона Хэнкока сзади и остановился у погрузочной платформы. Пять стальных пилонов в ряд преграждали мне путь. Я вышел, увидел знак: «Если дверь заперта, воспользуйтесь селектором» — и нажал на большую черную кнопку.

Тяжелая стальная дверь поднялась, за ней стоял невысокий, но крепкий человек. На его синей рубашке было вышито: «Карлос». Он взглянул на логотип на боку фургона («Дердериан: восточные ковры высшего качества»), кивнул, нажал на рычажок, и стальные столбики ушли в асфальт. Он показал мне место на погрузочной платформе.

— Вы в контору Шехтера?

Я кивнул, соблюдая баланс между подчеркнутой вежливостью и отчужденностью.

Он знал одно — из адвокатской фирмы Шехтера позвонили в службу эксплуатации здания и сказали, что где-то после девяти в их офис придет уборщик, чистить ковры. А о том, что в роли «завхоза» адвокатской конторы выступила Дороти, ему знать было необязательно.

Все прошло как по маслу. Всего-то и нужно было пообещать мистеру Дердериану, что я куплю у него один из этих непомерно дорогих, хотя и красивых, ковров для своего кабинета. Взамен он с радостью согласился одолжить мне фургон.

Я открыл заднюю дверь фургона и кое-как вытащил громоздкий агрегат для чистки ковров. Карлос помог мне стащить его на землю и показал, где грузовой лифт.

Я нажал кнопку сорок восьмого этажа. Поднимаясь в лифте, поправил за поясом пистолет Маурисио, который держал в бардачке моего «дефендера» с того самого дня, как я забрал его из той квартиры.

Стальные двери лифта медленно раздвинулись, передо мной открылся маленький, освещенный флуоресцентными лампами вестибюль на сорок восьмом этаже. Я выкатил из лифта агрегат для чистки ковров и увидел четыре железные двери. Каждая из них — служебный вход в какую-то фирму. Только возле одной из них, той самой, что вела в адвокатскую контору Шехтера, на стене была электронная цифровая клавиатура.

Я вытащил из сумки длинный гибкий металлический прут, согнутый под прямым углом, с крючком на конце. Это был специальный инструмент, который продают только профессиональным охранникам и правительственным учреждениям. Я опустился на колени, просунул прут под дверь и покрутил, пока он не зацепился за ручку двери с обратной стороны, а затем дернул вниз. Через тринадцать секунд я был уже за дверью.

Теперь передо мной был какой-то служебный коридор, где были свалены офисные принадлежности и все для уборки. Я поставил свой агрегат к стене и двинулся дальше при тусклом свете аварийных лампочек.

Это было все равно что перейти из третьего класса в кают-компанию на «Куин Мэри». Мягкие ковры, двери из красного дерева с латунными табличками, старинная мебель.

Дэвид Шехтер, как партнер-основатель, занимал угловой кабинет. В алькове перед двустворчатой дверью красного дерева, ведущей в святая святых, стоял секретарский столик и диван. Двери были заперты.

Тут я увидел еще одну цифровую клавиатуру на стене возле двери, на уровне глаз. Странно. Значит, персонал, делающий уборку в здании, очевидно, не убирает в кабинете Шехтера.

А еще это значит, что там, за дверью, есть что-то, что имеет смысл скрывать.

Я вытащил из сумки черный чехол. В нем лежал в пенопластовом футляре свернутый кольцами, будто металлическая змея, гибкий фиброскоп. Я согнул его под углом, привинтил окуляр и подсоединил к металлогалогенной лампе, а затем просунул под дверь. На рукоятке был рычажок, так что можно было водить им во все стороны, как слоновьим хоботом. Теперь мне было видно, что там, за дверью. Наклонив фиброскоп вперед, я исследовал стену напротив двери. На ней вроде бы ничего не было.

Я повернул фиброскоп в другую сторону и увидел красную светящуюся точку, ровно горящую, немигающую.

Датчик движения. Детектор инфракрасного излучения. Улавливает малейшее изменение температуры в комнате от тепла человеческого тела. Устройство нехитрое, но обмануть его не так-то легко.

Существуют разные способы обойти такие штуки. Но я в них не специалист. Оставалось действовать наугад. Я подумывал о том, не свернуть ли операцию, но цель была так близко, что я уже не мог отступать.

Я поискал что-нибудь подходящее в офисе. Первое решение пришло быстро. На стойке за секретарским столом стоял целый строй фотографий. Я вытащил стеклянный прямоугольник из рамки, в которой было фото девочки, сидевшей на коленях у Санты в супермаркете.

В кладовке я нашел коробку с листами полистирола, которыми прокладывают ящики или обматывают свернутые в трубку документы, и моток клейкой ленты.

Вернувшись к кабинету Шехтера, я просунул свой инструмент под двойную дверь и в десять секунд ее открыл.

Дальше уже дело было похитрее.

Держа лист полистирола перед собой, как щит, я медленно приблизился к датчику движения. Если я правильно помнил, за ним датчик не должен почувствовать мое тепло.

Мучительно долгое время ушло на то, чтобы дойти до стены, в которую был встроен сенсор. Как и у большинства новейших инфракрасных сенсоров, у него имелся недостаток конструкции. Он действовал в «нижней зоне обнаружения»: если кто-то попытается проползти по полу под ним, он тут же это зафиксирует. А вот выше он ничего не видит.

Прячась за полистироловым экраном, я отцепил примотанный к поясу клейкой лентой стеклянный прямоугольник и приставил к линзе сенсора. Полоска клейкой ленты надежно закрепила его.

Затем я бросил полистирол на пол.

Красная лампочка горела ровно. Она не среагировала на меня.

Я медленно выдохнул.

Инфракрасный свет сквозь стекло не проходит. Сенсор ничего не видит сквозь него, но и не воспринимает стекло как препятствие.

Я включил верхний свет. Две стены были отделаны панелями красного дерева. Две другие были стеклянными почти от пола до потолка и за ними открывался потрясающий вид на Бостон. Если видишь такое из своего офиса каждый день, можно понемногу увериться, что управляешь всем миром.

Письменный стол у Шехтера был маленький, изящный, старинный. Были времена, когда чем влиятельнее был начальник, тем больше у него был стол. А теперь чем значительнее ты сам, тем более маленькое и непрочное у тебя рабочее место.

Затем я заметил еще одни двустворчатые двери красного дерева. Они были не заперты. Я потянул их на себя, и верхний свет загорелся сам. Шехтеровский персональный архив. Тот, в котором он держит документы, слишком секретные, чтобы хранить их в главном архиве фирмы. Каждый стальной шкафчик для документов был защищен сверхсекретным замком. Такой замок взломать нельзя, зато сам шкафчик можно. Шкафчики были из промышленной стали, на четыре ящика. Это все равно что врезать замков на тысячу долларов в хлипкую фанерную дверь, которую и ребенок выбьет ногой.

Я выбрал шкафчик с буквами К–О в надежде найти там документы на Маршалла Маркуса. Вставил металлический клин между нижним ящиком и корпусом, и, как и следовало ожидать, задвижка замка соскочила.

Я открыл верхний ящик и стал просматривать ярлыки на папках. Похоже на дела клиентов, прежних и текущих.

Но не простых клиентов. Здесь были дела кое-кого из самых влиятельных официальных лиц США за последние тридцать-сорок лет. Имена мужчин (в основном, хотя и женские иногда попадались), которые управляли Америкой. В том числе — бывших директоров Агентства национальной безопасности и ЦРУ, государственных секретарей и министров финансов, некоторых судей Верховного суда, глав президентской администрации, сенаторов и конгрессменов — уже почти или совершенно забытых. Но не может же быть, чтобы Шехтер вел дела их всех. Тогда зачем здесь эти документы?

Я пытался нащупать между ними хоть какую-то связь, и тут мне в глаза бросилось имя: Марк Уорен Худ, генерал-лейтенант, США.

Генерал-лейтенант Марк Худ. Человек, который руководил отделом тайных операций в Разведывательном управлении министерства обороны, где я когда-то работал. Я вытащил толстую коричневую папку, сердце у меня почему-то учащенно забилось.

Я быстро перелистал документы, и тут заметил синий чернильный штамп вверху каждой страницы: «Меркурий».

Вот оно что. И каким-то образом, через моего бывшего начальника, это связано со мной.

Вот она, разгадка — если бы еще разобраться в этих таинственных сокращениях и шифрах. Я задержал взгляд на фотографии, пришпиленной к первой странице в стопке карточек. Сверху была надпись: «Сертификат уволенного или ушедшего в отставку с действительной службы». Свидетельство о демобилизации. Я не сразу узнал на фотографии себя.

Потрясение было столь сильным, что я даже не услышал тихих шагов по ковру у себя за спиной, а когда услышал, было поздно. Я почувствовал тяжелый удар по голове, и все погрузилось в черноту.

Очнулся я в отделанном деревянными панелями конференц-зале, за огромным столом вишневого дерева.

Голова болела. Я попытался пошевелить руками и понял, что они пристегнуты пластиковыми наручниками к стальным подлокотникам офисного кресла. Ноги были примотаны к его основанию.

За другим концом стола сидел Дэвид Шехтер и глядел на меня.

Он улыбнулся — то есть, видимо, это было то, что он считал улыбкой.

— Вам было известно, — спросил он, — что незаконное проникновение с преступной целью может стоить вам двадцати лет тюрьмы? А то же самое с незарегистрированным оружием — пожизненного заключения?

— Полагаю, полиция уже в пути.

— Я не вижу причин, почему бы нам не договориться без вмешательства полиции.

Я невольно улыбнулся. Значит, в полицию звонить он не собирается.

— Мне трудно думать, когда кровь в конечностях не циркулирует.

По бокам у меня с хмурым видом топтались двое громил. Охранники. Или телохранители. У каждого на поясе по «глоку». Один был светловолосый, без шеи, с ничего не выражающим лицом.

Второго я узнал. Черный ежик и мускулистая фигура. Один из тех, кто вломился ко мне в квартиру. Над левым глазом, под самой бровью, у него был налеплен маленький белый пластырь. Другой, гораздо больше — возле левого уха. Я вспомнил, как запустил ему в лицо электробритвой.

Шехтер посмотрел на меня и кивнул:

— Развяжите его.

Мой приятель бросил на начальство возмущенный взгляд, однако вытащил из кармана куртки специальный нож и перерезал наручники.

— Уже лучше, — сказал я Шехтеру. — А теперь, если уж у нас намечается откровенный разговор, скажите, чтобы эти две гориллы вышли отсюда.

Шехтер кивнул.

— Семашко, Гарретт — прошу вас. Постойте за дверью.

Когда дверь за ними закрылась, я сказал:

— Маршалл Маркус знает, что вы организовали похищение его дочери?

Он резко выдохнул, почти фыркнул:

— Мне жаль, если у вас сложилось такое впечатление. Оно очень и очень далеко от истины.

— Учитывая, что вы связаны как с Маршаллом Маркусом, так и с сенатором Армстронгом — с отцом похищенной девушки и с отцом девушки, которая содействовала похищению, — совпадение очень уж интересное, вам не кажется?

— А вам никогда не приходило в голову, что мы с вами на одной стороне?

— Когда вы велели мне держаться подальше от сенатора и его дочери и когда заявили, что в моих услугах больше не нуждаются, я как-то засомневался. Видите ли, я на той стороне, которая хочет освободить Алексу Маркус.

— А я, по-вашему, нет?

Я пожал плечами.

— Посмотрите на это с точки зрения статистики, — сказал он. — Какова, если говорить откровенно, вероятность, что Алекса вернется домой живой? Она уже все равно что мертва.

— Я бы сказал, что вы снизили эту вероятность, когда не позволили Маркусу отдать документы по «Меркурию». Они что, в самом деле стоят двух жизней?

— Вы себе не представляете. Они стоят жизней миллиона американцев, погибших за родину. Но, думаю, вы уже в курсе. Вы ведь поэтому ушли из министерства обороны?

— Я ушел из-за возникших разногласий.

— Разногласий с Марком Худом, вашим начальником. Потому что отказались прервать расследование, которое вам велено было прекратить. Расследование, которое могло насторожить тех, кто даже не предполагал, что против них готовится крупнейшее антикорупционное дело в истории.

— Забавно, тогда об этом никто ни слова не сказал.

— А никто и не мог. Тогда, во всяком случае. Но теперь у нас нет выбора — мы можем только положиться на ваше благоразумие, здравый смысл и патриотизм.

— Вы ничего обо мне не знаете, — сказал я.

— Я знаю о вас более чем достаточно. Знаю все о ваших выдающихся заслугах перед страной. Не только о боевых, но и о той секретной работе, которую вы выполняли на службе в министерстве обороны. По словам генерала Худа, вы, возможно, самый умный и наверняка самый бесстрашный агент, с которым ему посчастливилось работать.

— Я польщен, — хмуро сказал я. — А что это вас так заинтересовала моя армейская биография?

Он наклонился ко мне и горячо сказал:

— Потому что если бы вы занимались охраной Маркуса, ничего этого никогда бы не случилось. Да, разумеется, я навел о вас справки.

— Зачем?

Он помолчал.

— Не сомневаюсь, что вы слышали об «исчезнувших» 2,6 триллионов долларов, что обнаружила аудиторская проверка в Пентагоне несколько лет назад?

Я кивнул. Эта история не дала такого резонанса в центральных СМИ, какого можно было бы ожидать. Может быть, такая огромная сумма денег просто не укладывалась в головах, как масса земного шара.

— Деньги ведь так и не нашли?

Он пожал плечами.

— Дело не в этом. Я говорю о том, что Пентагон — это черная дыра. Все, кто имеет отношение к секретным службам, об этом знают.

— А вы откуда знаете? Контора Шехтера — прикрытие для ЦРУ?

— ЦРУ? Ради бога. Вы видели, на каком месте они стоят в организационной иерархии? Ниже Бюро трудовой статистики.

— Хорошо, тогда кто же вы такой?

— Посредник, и не более того. Просто адвокат, который помогает принять меры, чтобы три триллиона снова куда-нибудь случайно не задевались.

— А еще туманнее нельзя?

— Откуда шло ваше жалованье, когда вы работали на министерство обороны?

— Из секретного бюджета, — сказал я. Это строго секретный фонд в бюджете США, для финансирования тайных операций и негласных расследований. Официально его не существует. Он так хорошо засекречен, что никто точно не знает, сколько там денег и на что они идут.

— Вот именно.

— «Меркурий» имеет отношение к секретному бюджету США?

— Близко к правде. Вы имеете какое-то представление о размерах этого бюджета?

— Около шестидесяти миллиардов долларов.

— Скажем так — эта цифра, которую слили специально для публики.

— Так вы… — Я замолчал. Все вдруг стало ясным. — Вы хотите сказать, что Маршалл Маркус управлял средствами секретного бюджета Соединенных Штатов? Извините, не верю.

— Не всем бюджетом, но немалой его частью. Несколько лет назад какие-то мудрые люди понаблюдали за приливами и отливами в расходах на оборону и поняли, что мы ставим национальную безопасность в зависимость от капризов публики и прихотей политиков. Один год — «поубивайте всех террористов», следующий — «как вы смеете ущемлять гражданские свободы!». В 1990-х ЦРУ было развалено. А потом — 9 /11, и все в ярости — где было ЦРУ? Как такое могло случиться? Ну, так вы же сами обескровили ЦРУ, ребята, вот и случилось.

— И тогда…

— И тогда было принято решение на очень высоком уровне — откладывать в сытые годы кое-какие фонды, чтобы потом на голодные годы хватило.

— И отдать их Маршаллу Маркусу для инвестиций.

Он кивнул.

— Тут несколько сот миллионов, там миллиард-другой, и вскоре Маршалл учетверил наши секретные фонды.

— Гениально. А теперь они все пропали. Нельзя сказать, чтобы вы справились намного лучше, чем чиновники из Пентагона.

— Но никто не ожидал, что Маркус попадет под удар.

— Выходит, похитители Алексы вовсе не денег хотят? «Меркурий» — это отчеты об инвестициях?

— Давайте говорить прямо. Им нужны детали наших самых секретных операций. Это прямое посягательство на национальную безопасность Америки. И я бы не удивился, если бы оказалось, что тут замешаны люди Путина.

— Так вы думаете, за этим стоят русские?

— Совершенно уверен.

Это объясняло, почему похититель — бывший российский заключенный. Толя говорил, что людей из «Совы» часто нанимают русские олигархи. Но теперь я задумался — возможно, на самом деле за всем этим стоит российское правительство.

— У вас есть доступ к сверхсекретной информации?

— Видите ли, Пентагон больше не может напрямую вкладывать деньги в организации, существующие только для прикрытия. Вы же знаете про все эти законы об отмывании денег, направленные против мирового терроризма? Они дают слишком многим бюрократам по всему миру слишком широкие возможности отслеживать движение средств. Частные фонды должны управляться частным сектором, иначе их раскопает какой-нибудь ревизор.

— Это я понял. Дальше что?

— Если наши трансферные коды попадут в руки не тем людям, они обнаружат все наши обходные пути и подставные компании — и выяснят, кто и как работает на нас. Отдать их — это был бы практически сокрушительный удар по нашей национальной безопасности. Я не могу этого допустить. И Маршалл бы не допустил, если бы был в состоянии рассуждать здраво.

— В этом я не был бы так уверен.

— Поверьте мне, — сказал Шехтер, — я был бы счастлив, как никогда, если бы вы смогли найти и освободить Алексу Маркус. Но теперь это почти невозможно. Мы не знаем имен тех, кто ее похитил. Мы не имеем ни малейшего представления о том, где она.

Я не стал его разубеждать.

— Мы закончили?

— Не совсем. Вы видели строго секретные документы, и мне нужны гарантии, что эта информация не распространится дальше.

— Меня совершенно не волнуют ваши документы. Моя единственная цель — найти дочь Маршалла Маркуса.

Голова снова затрещала, когда я встал на ноги. Я повернулся и пошел к двери. Шехтеровские головорезы мрачно смотрели на меня. Я улыбнулся в ответ.

— Ник, — окликнул меня Шехтер. — Я знаю, что вы примете правильное решение.

— О, — отозвался я, — можете не сомневаться.

Была уже почти половина одиннадцатого, когда я вернулся в фургончик мистера Дердериана. По дороге я включил свой «блэкберри», он начал загружать электронную почту и подавать сигналы голосовых сообщений.

Один из звонков был от частного детектива из Нью-Джерси, который расследовал прошлое Белинды Маркус. Его сообщение я выслушал в полном изумлении. Оказывается, ее карьера девушки по вызову была еще самой пресной деталью ее биографии.

Затем я заметил четыре пропущенных звонка из Москвы. Взглянул на часы. Двадцать минут седьмого утра по московскому времени. Я позвонил и разбудил Толю.

— Я оставил тебе несколько сообщений, — сказал он.

— У меня телефон был временно отключен, — сказал я. — Есть какие-то имена?

— Есть, Николас. Не думаю, что разумно оставлять такую информацию в голосовой почте.

— Погоди, остановлюсь, найду, чем записать.

— Ничего, одно имя и так запомнишь.

На регулярный рейс до нью-йоркского аэропорта «Ла Гуардиа» я уже опоздал. Но один мой старый друг летал на грузовых самолетах «Федерал экспресс». Он и подбросил меня одиннадцатичасовым рейсом из Бостона в Нью-Йорк. Через час с небольшим я уже входил в стрипклуб под названием «Джентри» на 45-й Восточной улице в Манхэттене.

Ковры там были ярко-красные. Музыка ужасная и громкая. Красные виниловые кресла, красные виниловые банкетки и кабинки, половина занята клиентами — делегатами съездов и чиновниками среднего уровня. Вращались стробоскопические лампы.

Я нашел VIP-зал наверху. Там музыка была поспокойнее. Клиенты классом повыше сидели на коричневых замшевых банкетках перед сценой. Парень, которого я искал, сидел между двумя телохранителями. Русских в них можно было опознать за милю.

Мальчишка был длинный, тощий, бледнолицый, с жидкой козлиной бородкой. На нем был пижонский черный бархатный пиджак, а вокруг него сидели еще пять-шесть таких же неряшливого вида юнцов того же возраста, которые потягивали спиртное и в целом вели себя нахально.

На вид Аркадию Наврозову было лет четырнадцать, хотя на самом деле почти двадцать. Даже если не знать, что отец мальчишки, Роман Наврозов, баснословно богат, можно было бы догадаться об этом по его надменной манере держаться.

О Романе Наврозове ходили слухи, что у него больше двадцати пяти миллиардов долларов. Он был выслан из России, где сколотил состояние в числе других скороспелых олигархов времен Бориса Ельцина, захватив под свое управление несколько государственных нефтегазовых компаний, а затем сделав их частными. Когда к власти пришел Владимир Путин, он упрятал Наврозова за решетку по обвинению в коррупции.

Наврозов отсидел пять лет в знаменитой Копейской тюрьме.

Но, должно быть, пошел на сделку с Путиным, потому что его без шума выпустили из тюрьмы и выслали из страны, позволив сохранить большую часть состояния. Он имел дома в Москве, в Лондоне, в Нью-Йорке, в Париже, в Монако. У него была самая большая и дорогая яхта в мире, оборудованная французской ракетной оборонительной системой.

Дело в том, что Роман Наврозов жил в постоянном страхе. Он смог пережить два покушения, о которых стало известно широкой публике, и, вероятно, еще бог знает сколько оставшихся неизвестными, благодаря своей армии телохранителей, насчитывавшей человек пятьдесят. Он совершил ошибку, когда поднял голос против Путина и его «клептократии».

Он боялся, как бы его сына не похитили, и следил, чтобы Аркадий никуда не выходил без собственных телохранителей.

Но Аркадий был современным юношей и вел страничку на Фейсбуке. Сегодня он написал: «Джентри VIP-зал вечером!»

Я тоже отправился в «Джентри», хотя и не стал распространяться об этом в соцсетях. Зачем же портить сюрприз.

Мой столик стоял в другом конце зала, но оттуда все было видно. В точно назначенное время к Аркадию подошла самая красивая женщина в зале. Телохранители не распознали в Кристал смертельной угрозы. Она что-то прошептала парню на ухо и уселась к нему на колени.

Его приятели захихикали. Он встал и пошел за ней в одну из уединенных комнат, скрытую занавесками. Телохранители кинулись было за ним, но он отмахнулся. Как я и рассчитывал.

В отгороженной занавесками комнате, куда Кристал увела Аркадия, стены были обиты красным бархатом, стояла большая кровать, застеленная таким же красным бархатом с золотыми кистями. Свет был приглушенный.

Из-за красной занавески я видел, как они вошли.

— …поудобнее, а я пока принесу шампанского. Любишь «Дом»? — Она уложила его на кровать, просунула язык ему в ухо и прошептала: — Милый, когда я вернусь, я сделаю так, что ты голову потеряешь. — Она скользнула за занавеску, и я передал ей пачку купюр — вторую половину обещанной суммы.

Аркадий даже не заметил, как я забрался на кровать с другой стороны. Я бросился на него с быстротой кобры, зажал ему рот рукой, приставил револьвер к голове и взвел курок.

— Когда-нибудь видел, как люди теряют голову, Аркадий? — прошептал я. — Я видел. Такое не забудешь.

Роман Наврозов владел пентхаусом в «Мандарин Ориенталь», откуда открывался великолепный вид на город. Здесь, по словам моего друга-кагэбэшника Толи, он чувствовал себя в безопасности. В вестибюле меня встретил стройный, изящный седовласый человек лет шестидесяти. Он представился Евгением, «компаньоном» мистера Наврозова.

Он уже знал, что я похитил сына его босса, однако держался с безупречной вежливостью. Он знал, что я пришел заключить сделку.

По дороге к персональному лифту Наврозова я сказал:

— К сожалению, планы немного изменились. Встреча будет не в его квартире. Я заказал номер в отеле.

— Я совершенно уверен, что мистер Наврозов не согласится…

— Если он хочет снова увидеть своего сына, он проявит гибкость, — сказал я. — Но решать ему.

Через пятнадцать минут лифт остановился на тридцать восьмом этаже, дверь открылась, и появились пятеро. Роман Наврозов с небольшой армией телохранителей. Их движения были по-военному четкими.

Роман Наврозов был полным мужчиной, невысоким, но властного вида. У него были ястребиные брови и неестественно черные волосы по краям большой лысины.

Когда они дошли до середины коридора, идущий впереди телохранитель сделал быстрый знак рукой, и Наврозов со своей свитой остановились. Первый охранник подошел к двери, держа пистолет в руке. Он сразу увидел, что дверь приоткрыта, задвижка кодового замка отодвинута. Он снова сделал знак, второй телохранитель подошел к нему, и они оба быстро встали по обе стороны двери. Первый ударом ноги распахнул ее, и они влетели в комнату с пистолетами наготове.

Но я наблюдал за ними через глазок номера напротив, так что там они никого не обнаружили. Я набрал номер на телефоне.

— Перемещаемся на первую позицию, — сказал я в трубку.

— Вас понял, — отозвался голос.

Это был парень из моего отделения спецназа, Даррил Эймос. Пока я летел в самолете, Даррил приехал сюда из Форт-Дикса, Нью-Джерси, где он работал инструктором по подготовке охраны. Заказал номер в дешевом клоповнике на 43-й Западной. Сейчас он сидел там и присматривал за сыном Романа Наврозова.

Я открыл дверь и пересек коридор.

Через минуту я стоял у окна в нескольких шагах от человека, который организовал похищение Алексы Маркус.

Мы были в номере одни. Он сидел в кресле, нога на ногу, с начальственным видом.

— Вы очень доверчивый человек, — сказал он.

— Потому что без оружия?

Мы оба были без оружия. Он вообще редко носил с собой пистолет, а я свой отдал. Его охрана расположилась в коридоре за дверью.

Он ответил, даже не взглянув на меня:

— Вы сказали, что мой сын в ваших руках. Может быть, это правда, а может быть, и нет. В любом случае, теперь вы в наших руках. — Он усмехнулся. — Так что, как видите, вы сыграли не слишком удачно.

— Может быть, вы хотите сами сказать своему сыну, что вам все равно, что с ним будет. — Я повернулся к ноутбуку, который поставил на стол, постучал по клавишам и открыл окно видеочата.

На экране ноутбука появилось видеоизображение Аркадия Наврозова — с разлохмаченными волосами, прижимающегося к грязной белой оштукатуренной стене. Рот у него был заклеен широкой полоской клейкой ленты. Черного бархатного пиджака на нем уже не было. Даррил надел на него смирительную рубашку. Это была грязно-белая хлопчатобумажная рубашка с длинными рукавами, которые перекрещивались на животе и застегивались пряжкой на спине.

В старые недобрые времена в советских «психушках» такие надевали на политических диссидентов. Я понимал, что смирительная рубашка, строго говоря, необязательна, но при виде ее каменное сердце Наврозова должно было дрогнуть.

Его сын сидел, весь сжавшись. Было видно, как в кадре появился ствол пистолета и уткнулся ему в висок. Глаза у Аркадия в ужасе забегали. Он пытался закричать, но у него ничего не получилось.

Его отец вздохнул.

— Чего вы хотите? — спросил он.

— Это просто, — сказал я. — Я хочу, чтобы Алексу Маркус немедленно отпустили.

— Я должен знать это имя? — невесело улыбнулся он.

Я вздохнул.

— У нас обоих нет времени для игр. Где она? Мне нужны точные координаты.

— Когда я нанимаю человека для работы, я не торчу у него за спиной. Они не знают, кто я, а я не знаю, кто они.

— Как же вы связываетесь с ними?

— Через посредника. Связного — так, кажется, это называется?

— Но вы примерно представляете, где она.

Он пожал плечами.

— Думаю, в Нью-Хэмпшире. Это все, что мне известно.

— А где ваш посредник?

— В Мэне.

— И как вы с ним связываетесь?

Вместо ответа он вытащил мобильный телефон. Показал мне.

— Позвоните ему, — сказал я, — и скажите, что операция окончена.

Он плотно сжал губы.

— Уже поздно.

— Отмените операцию, — сказал я.

Он улыбнулся.

— Вы напрасно отнимаете у меня время.

Я нажал несколько клавиш на ноутбуке, и видео ожило. Тогда, нажав еще одну кнопку, чтобы включить встроенный микрофон, я сказал:

— Стреляй.

На экране ноутбука что-то быстро мелькнуло. Камера дрогнула. Теперь парня было видно только частично — плечо и руку, обтянутые белой тканью смирительной рубашки.

И черный цилиндр глушителя на конце ствола «хеклер-и-коха» в руке Даррила. Эта рука крепче сжала пистолет, указательный палец лег на предохранитель.

У Наврозова округлились глаза при виде происходившего на экране.

Палец Даррила нажал на курок. Громкий хлопок приглушенного выстрела. Едва заметная вспышка пламени из ствола.

Крики наврозовского сына заглушила клейкая лента. Правая рука у него дернулась, на плече показалась дырка и струйка крови. Большое красное пятно расплылось по белой материи. Рука Аркадия Наврозова дергалась взад-вперед от явной и нестерпимой боли, стул под ним ходил ходуном, и тут я отключил видео.

— Итак, — сказал я, — скажите своему посреднику, что операция окончена.

Несколько секунд он не мигая смотрел на меня. Затем взял свой мобильный телефон, нажал на одну-единственную кнопку и поднес его к уху. Через несколько секунд он заговорил по-русски, быстро и негромко.

Нажал другую кнопку, закончив звонок. Сказал:

— Готово.

— И сколько времени пройдет после его звонка, прежде чем Алексу освободят?

— Он должен сделать это лично.

— Вы хотите сказать — ликвидировать исполнителя.

— Необходимая предосторожность, — сказал Наврозов.

— Но ему еще нужно доехать туда из Мэна?

— Это займет минут тридцать, не больше. Итак. Мы в расчете.

— Только после того, как я поговорю с Алексой.

— На это нужно время. Моему сыну необходима медицинская помощь.

— Чем раньше ее освободят, тем раньше помогут вашему сыну.

Он вздохнул.

— Хорошо. Наше дело закончено. Маркус получит свою дочь, а я получу сына.

— На самом деле нет, дело не закончено.

Он прищурился.

— Еще несколько вопросов по поводу Анны Афанасьевой.

Он втянул в себя воздух. Я понял, что попал в цель.

— Кто ее научил так паршиво имитировать акцент?

Роман Наврозов достал из нагрудного кармана плоскую черную коробочку с золотым орлом на крышке, вынул из нее черную сигарету с золотым фильтром и сунул в рот. Взял спичку, зажег, затянулся и выпустил струю дыма.

— Анна Ивановна на самом деле совсем неплохая актриса, — сказал он. — Но ей следовало бы получше изучить в Джорджии местный выговор.

У меня не было причин не верить рассказу Маршалла Маркуса о том, как он познакомился с женщиной, называвшей себя Белиндой Джексон. В конце концов, он был жертвой. Когда он встретился с ней в «Ритц-Карлтоне», он наверняка знал, что она из эскорта. Не знал только, что она работает на Романа Наврозова.

Мой детектив проверил дату, когда она поступила на работу в агентство эскорт-услуг, и подтвердил мои инстинктивные подозрения. Потом ему удалось раскопать кое-что поинтереснее. Женщина, взявшая себе имя Белинда Джексон, бросившая школу актерского мастерства в Линкольн-парке, поступала туда под своим настоящим именем: Анна Ивановна Афанасьева. Она выросла в Вудбайне, Нью-Джерси, и была дочерью русских эмигрантов. Это были в принципе все известные мне факты. Остальное — догадки.

— Полагаю, вы снабдили Анну полным досье на Маршалла Маркуса, — сказал я.

Наврозов расхохотался.

— Вы в самом деле думаете, что такой красавице, как Аня, нужно какое-то досье, чтобы покорить сердце старого дурака? У большинства мужчин очень простые потребности.

— Ваши потребности тоже были простыми, — сказал я. — Номера его счетов и пароли, организация фонда, самые уязвимые места.

Он презрительно хмыкнул — я принял это за отрицание.

— Слушайте, мне известно, как развивалась ваша карьера. Как вы тайно захватили под свой контроль второй по величине российский банк, а затем с его помощью подмяли под себя алюминиевую индустрию. Это было блестяще.

Он моргнул, кивнул, стараясь не показывать, какое удовольствие доставили ему мои слова. Однако люди такого склада необычайно падки на лесть. Я видел, что это сработало.

— То, как вы обокрали «Маркус капитал менеджмент», было просто великолепно. Вы просто-напросто купили «Банко транснасиональ де Панама». Их брокера-дилера. Это… гениально.

Обманная стратегия — дело хитрое. Тут не нужно по настоящему обманывать человека. Нужно помочь ему утвердиться в уже имеющихся заблуждениях.

Роман Наврозов жил в вечной паранойе и подозрениях. Поэтому он безоговорочно поверил в постановочное видео, сделанное мной и Даррилом заранее с помощью одного нашего приятеля — тот согласился надеть смирительную рубашку, под которой была хлопушка и презерватив, наполненный кровью. Роман Наврозов принял это все за чистую монету. В конце концов, ему случалось поступать и хуже с женами и детьми своих противников. Такая жестокость была ему не в диковинку.

Но то, что я пытался сделать сейчас — вытянуть из него информацию, притворившись, что и так знаю больше, чем знал на самом деле, — это была уже куда более рискованная игра. В любой момент могла случиться осечка, какое-то мое случайное слово могло подсказать ему, что я просто-напросто лгу.

Несколько секунд он внимательно смотрел на меня.

— Ну… — сказал он. Вот она — та самая горделивая улыбка, на которую я надеялся.

Вообще-то это и правда было в своем роде гениально, в каком-то извращенном смысле. Если хочешь прибрать к рукам чей-то хеджевый фонд — достаточно купить банк, который контролирует его портфолио. Разумеется, с большинством обычных хеджевых фондов, работающих с крупными инвестиционными банками США, такой номер не пройдет. Но фонд Маркуса был как раз необычным.

— А теперь скажите мне вот что, — сказал я. — Зачем вам понадобилось похищать дочь Маршалла?

— Это был жест отчаяния. Потому что первоначальный план с треском провалился. — Он набрал полные легкие дыма, выдохнул.

— Вам нужны документы по «Меркурию», — сказал я.

— Разумеется.

Это было понятно. Роман Наврозов был бизнесменом, а некоторые бизнесмены на самом высоком уровне имеют дело с наиболее ценными ресурсами. А есть ли более редкий ресурс, чем самые сокровенные и мрачные тайны секретных служб единственной оставшейся в мире сверхдержавы?

— Значит, вы планировали продать документы секретного бюджета российскому правительству?

— Секретного бюджета? Вы считаете, что «Меркурий» имеет отношение к американскому секретному военному бюджету?

— В этих документах содержатся данные о наших сверхсекретных операциях.

Он удивленно посмотрел на меня.

— Вам так сказали? Этак, вы, пожалуй, скажете, что и в Санта-Клауса верите.

У него зазвонил телефон. Он взглянул на экран:

— Посредник.