Пока я доехал до Пайн-Риджа, дождь почти перестал, только чуть-чуть моросил. На первом большом перекрестке я свернул налево. Проехав мили три по узкой, сдавленной с двух сторон деревьями дороге, я наткнулся на заграждение. Наскоро изготовленное: пара деревянных козел и красные отражатели. Вот она, Годдард-роуд. Где-то через пару миль — ферма Олдерсона.

Если мои догадки верны, именно там лежит под землей Алекса Маркус. И именно там я должен найти Владимира Жукова.

Дорога была разбитая, грязная, изрезанная колеями. Я вышел, оттащил козлы с дороги, снова сел в «дефендер» и потащился по грязи дальше. Это было все равно что по болоту ехать. Постепенно дорога превратилась в узкую тропинку.

Затем свет фар выхватил ржавый почтовый ящик с надписью: «Олдерсон». Если здесь где-то и есть домик, то далеко — с дороги не видно. Подъездной дорожкой служила главная дорога. Если это и есть то самое место, у Жукова должна быть какая-то система наблюдения, что-нибудь вроде предупредительной сигнализации.

Я покатил дальше, разбрызгивая из-под колес грязь, проехал по грязевой реке еще с полмили, и тут дорога резко оборвалась. Тогда я въехал по крутому обрыву как можно дальше в лес.

Судя по карте, которую Дороти прислала мне на телефон, это был конец участка. Дом в четверти мили отсюда. При такой топографии дорога из дома не видна.

Я заметил знаки «Посторонним вход воспрещен. Охота запрещена», развешанные на деревьях приблизительно через каждые пятьдесят футов. На вид новехонькие. Кто-то повесил их совсем недавно, чтобы к дому никто не совался.

У меня было несколько довольно приличных спутниковых фотографий олдерсоновской фермы, но все старые. Сняты, может быть, уже года три назад. Положение было незавидное.

Ладно, хоть оружие у меня хорошее: полуавтоматический «зиг-зауэр П-250». Я загрузил несколько магазинов пулями со смещенным центром тяжести. Они предназначены для того, чтобы причинить как можно больший ущерб при попадании.

Я спрятал «дефендер» в зарослях берез и достал с заднего сиденья бинокль. Прицепил кобуру, сунул туда «зиг-зауэр», а затем пристегнул к поясу чехол с запасными магазинами.

В последнюю минуту вспомнил — забыл под задним сиденьем кое-что, что может пригодиться. Это был старый армейский бронежилет. Не то чтобы совсем пуленепробиваемый — да и не бывает такого на самом деле, — но пулю от девятимиллиметрового револьвера выдержит. Я надел его. Если это то самое место, нужно быть готовым.

Я двинулся вперед среди деревьев. Земля раскисла и местами была такая скользкая, что я чуть не упал. Участок поднимался в гору, а затем выравнивался. Я заметил вдалеке маленькое строение. Посмотрел в бинокль и увидел, что оно без окон: сарай.

Я подошел ближе и наконец увидел дом. Но света в нем не было. Не слишком многообещающе. Или это не то место, или Жуков уже исчез. А значит, Алекса мертва.

Я подошел еще ближе. Перед домом был широкий двор. Небо стало проясняться, и при лунном свете можно было разглядеть неровно заросшую лужайку.

И на полпути от сарая к дому в эту унылую лужайку врезался аккуратный участок свежевспаханной почвы. Прямоугольник футов десять в длину, фута три в ширину. Как свежая могила. Но земляного холмика, какие бывают на могилах, тут не было — земля ровная, испещренная следами шин. На одном конце прямоугольника торчала серая хлорвиниловая труба.

Дом оказался старой, бурой, обветшалой развалюхой. К крыше была привинчена белая спутниковая тарелка. На вид новая.

В тени за сараем я понемногу разглядел очертания какого-то большого агрегата. Пригляделся поближе и увидел, что это экскаватор-погрузчик.

Я перевел взгляд на дом. Два этажа, маленькие окна. Свет не горит. На деревянном крыльце еще какой-то агрегат. Компрессор? Похоже на то. Так вот как он подает воздух к ней в ящик, или что у него там.

Значит, место то самое.

Минуту-другую я внимательно присматривался, не шевельнется ли что-нибудь в темноте. По моим прикидкам, я был примерно в трехстах ярдах от дома, на таком расстоянии из моего пистолета в цель не попадешь. А вот если там, внутри, сидит кто-нибудь с ружьем, ему триста ярдов не помеха. Стоит мне выйти на открытое место, и я превращусь в мишень.

Я вытащил сотовый телефон и позвонил Диане. Проговорил шепотом:

— Кажется, она здесь. Возможно, я вижу ее могилу. Отводная трубка торчит. По земле, по всем признакам, только что прошелся экскаватор.

— А Жуков?

— В доме темно. Я не могу быть уверен, что он там. Скажи начальству, что сомнений практически нет. Пусть едут сюда немедленно.

Я нажал на отбой и проверил, отключен ли звук. Затем подошел по запущенной лужайке к тому, что считал могилой. Вдруг весь двор осветился, меня ослепила вспышка света с двух сторон. Я растянулся на земле. Затем одним быстрым движением перекатился, остался лежать навзничь и прислушался. Ничего.

Очевидно, я задел в траве какую-то невидимую ловушку. Простейший датчик движения. И что теперь — он ждет, когда я поднимусь, чтобы как следует прицелиться при свете двух прожекторов? Через две минуты прожекторы погасли, и все погрузилось в черноту. Выстрела не было.

Отводная трубка была от меня приблизительно в сотне футов. Услышит ли меня Алекса через нее? Но тут я понял — если Жуков прячется в доме и наблюдает за Алексой по удаленной связи, то, что услышит она, услышит и он. Значит, нужно сначала обезвредить его.

Я вскочил на ноги и направился к дому.

Сбоку была дверь. Я пошел дальше, к фасаду. Машин перед домом нет. Ясно, что и его там нет, иначе я был бы уже покойником.

Но что, если Жуков просто бросил все и уехал? В конце концов, он же знает от связного Наврозова, что за ним охотятся. Зачем сидеть здесь? Можно бросить жертву в могиле, она так и так умрет.

Через заросшую лужайку перед домом к парадной двери была протоптана тропинка. Никакого движения в окнах заметно не было, я открыл противомоскитный экран и потянул на себя дверь. Она тут же открылась.

Маленькая прихожая, низкие потолки, запах плесени. И сигарет. Я зашел, крадучись, держа «зиг-зауэр» двумя руками, резко повернулся влево, с пистолетом на изготовку, готовясь стрелять. Затем направо.

Ничего. Теперь у меня три пути. Дверь справа вела в маленькую гостиную. Слева была лестница. Прямо передо мной — еще одна дверь, которая, как я догадывался, вела в кухню и в заднюю часть дома.

И тут за этой дверью послышался чей-то голос. Женский голос, приглушенный, то выше, то ниже. Телевизор включенным оставили.

Я шагнул через порог, сжал тело, как пружину. Обвел взглядом комнату, поводя пистолетом слева направо.

Кухня была без окон, отгорожена от комнаты. Старенькая белая плитка «Дженерал электрик», производства сороковых годов. Белая фарфоровая раковина. В ней громоздились тарелки и чашки с остатками еды.

Я снова услышал женский голос, теперь гораздо явственнее — он шел из соседней комнаты. Из задней части дома. Не из телевизора.

Это был голос Алексы.

Я ворвался в комнату с пистолетом наизготовку.

— …ублюдок! — кричала она. И вдруг ее тон резко изменился. — Пожалуйста, о господи, ну пожалуйста, выпустите меня отсюда. Я больше не могу.

Ее голос шел из колонок компьютера. Черного компьютера «Делл», стоявшего на длинном деревянном столе. На экране я увидел знакомый крупный план Алексиного лица, зеленоватый свет — в точности как на том видео. Я едва узнал ее. Лицо у нее осунулось, глаза опухли так, что остались только щелочки, а под ними — темно-фиолетовые круги.

Перед монитором стояла клавиатура. Слева от нее — маленький, дешевого вида микрофон. Я включил его.

— Алекса? — сказал я. — Это Ник.

— Кто… кто это?

— Это Ник Хеллер. С тобой все будет хорошо. Я в доме. Совсем рядом. Слушай, Алекса, помощь уже идет, только молчи и лежи спокойно, поняла? С тобой все будет хорошо. Обещаю.

Я увидел в окне вспышку света. Автомобильные фары. Услышал рокот мотора, затем звук захлопнувшейся дверцы.

Это Жуков. Больше некому. Но я его не видел. Он остановился сбоку, там не было окон.

— Ник! Выпусти меня отсюда, Ник! — кричала Алекса.

— Он вернулся, — прошептал я. — Ты меня слышишь?

Она какое-то время молча смотрела на меня, потом кивнула и начала всхлипывать.

— Все будет в порядке, — сказал я. — Правда. Если ты не скажешь ни слова. Поняла? Ни слова.

Я схватил «зиг-зауэр» двумя руками.

Он войдет в дом через парадную дверь, так же, как и я. Это ясно по натоптанной тропинке. Но он не ожидает, что здесь кто-то есть. Это может дать мне временное преимущество. Я снова ощутил то странное спокойствие, которое так часто испытывал при столкновениях со смертельной опасностью: чувства обострены, реакции ускоренные.

Где-то открылась дверь. Не парадная. Боковая, та, что я заметил раньше. Теперь я не знал, с какой стороны он появится. Я не знал этот дом.

Нужно было спрятаться, но где? Дверь возле входа в кухню. Кладовка, наверное, а рядом деревянный кухонный стул.

Я отодвинул стул на несколько дюймов, чтобы открыть дверь. Открыл левой рукой, шагнул в темноту — и не ощутил под ногой пола. Это не кладовка, это лестница в подвал. Я вытянул руку и ухватился за что-то, чтобы не упасть. Деревянные перила. Я развернулся, прикрыл за собой дверь. Опустился на колени на верхней ступеньке и стал смотреть в замочную скважину.

Ждать, когда он появится.

Владимир Жуков подъехал к дому сбоку просто для того, чтобы не повторяться. Никогда не будь предсказуемым.

Прежде чем открыть дверь, он глянул вниз, на плинтус, и увидел тонкую полоску прозрачного скотча, которую он приклеил между дверью и косяком. Она была на месте. Никто не входил.

Владимир давным-давно научился не полагаться на случай. Это была одна из многих наук, которую он освоил в адских университетах, известных также как тюрьма номер один в Копейске.

Деньги на его счет поступили. Посредник ликвидирован. Осталась только одна работа, да ее, пожалуй, и работой назвать нельзя.

Он репетировал это бесчисленное количество раз, в радостном предвкушении. Он скажет девочке о том, что сейчас случится — ничего нет слаще, чем видеть, как жертва мучается ожиданием. Затем отсоединит шланг от компрессора и соединит латунной муфтой с поливочным шлангом. Как только он повернет рычаг на фермерском водоразборном кране, потечет вода.

Она услышит журчание и все поймет.

Когда уровень воды поднимется выше, а воздушный карман станет меньше, она начнет трепыхаться, колотиться в стенки и, главное, умолять. А он будет завороженно смотреть на нее. Она утонет у него на глазах.

Ужасная смерть. Такой смертью умер его отец. Много лет он мог только воображать, как это было. А теперь узнает.

Войдя в дом, он остановился.

Что-то не так. Колебание воздуха? Вибрация? Все органы чувств у него были обостренно чуткие, как у зверя.

Теперь, когда посредник мертв, — как знать, насколько быстро до Клиента дойдет, что произошло. Однако после сегодняшней встречи хвоста за ним не было, в этом он был уверен.

И все же что-то не так. Он тихо прошел через гостиную к входной двери, где подстроил такую же ловушку — полоску скотча внизу, между дверью и косяком, одну внутри, другую снаружи. Маленькая прозрачная ленточка валялась на полу.

В доме кто-то есть.

Я слышал шаги — звук все громче, ближе. Сжав в правой руке пистолет, а левой держась за перила, я выглянул в замочную скважину и не увидел ничего, кроме света от компьютерного монитора.

Кто-то вошел в комнату. Я увидел ногу. Шагающую к компьютеру — во всяком случае, в его сторону. И все — больше никакого движения.

Человек стоял в нескольких футах от двери. Я видел его со спины: мощный торс, широкие плечи, темная толстовка, черная вязаная шапка на голове. И жуткий рисунок из-под шапки. Совиный клюв.

Он вошел в заднюю комнату. Из компьютерных колонок донесся голос.

— Ник! — закричала Алекса. — Пожалуйста, не уходи!

Жуков стремительно развернулся, держа перед собой оружие — огромный полуавтоматический пистолет со стволом, как у пушки. Я сразу его узнал. Израильский «дезерт-игл» 50-го калибра.

Он медленно повернулся. Он понял. Понял, что я где-то здесь.

Голос Алексы все громче, все отчаяннее:

— Пожалуйста, Ник, скажи что-нибудь! Не бросай меня здесь. Не уходи!

Глаза Жукова прошлись по комнате, оглядели ее сверху донизу, медленно и методично продвигаясь дюйм за дюймом.

Я пришел спасти Алексу. Но теперь вопрос был в том, удастся ли выжить самому.

Мои пули со смещенным центром тяжести не пробьют толстую старую деревянную дверь, разделявшую нас. А бронежилет — не защита от магнумовских пуль 50-го калибра, выпущенных из «дезерт-игл».

Я видел, как глаза Жукова повернулись в сторону кухни. Он сделал несколько шагов к ней. Его еще было видно в замочную скважину.

Как только будет ясно, что он уже на кухне, нужно по возможности бесшумно повернуть дверную ручку. Если выскочить неожиданно, возможно, удастся свалить его одним точно рассчитанным выстрелом.

Я медленно протянул руку, взялся за ручку двери, готовясь повернуть ее, как только Жуков выйдет из комнаты.

И тут он резко развернулся, снова оказавшись лицом ко мне. Его взгляд упал на пол, словно он только что заметил что-то. Я увидел, на что он смотрит. На стул, который я отодвинул, чтобы открыть дверь в подвал. Он был не на месте. Не там, где он его оставил.

Его взгляд медленно поднялся выше. Он улыбнулся, поднял свой «дезерт-игл» и прицелился через дверь прямо в меня, как будто видел сквозь дерево. Нажал на курок (бах-бах-бах!), и я качнулся в сторону. Все происходило, как будто в замедленной съемке: оглушительный грохот и вспышка на конце ствола, треск пробитой двери — и, как только я выпустил ручку и отскочил назад, я почувствовал, как пуля ударила в грудь, и все погрузилось в черноту.

Когда я пришел в себя через несколько секунд, меня скрутило чудовищной болью во всем теле. В груди как будто взорвалось что-то, а потом грудную клетку еще и сжало гигантскими тисками. Боль в левой ноге была еще сильнее — острая, пульсирующая. Перед глазами все мелькало. Как в стробоскопе — бессвязные ряды быстро сменяющихся картинок. Где я?

Я понимал только, что лежу на спине, на твердом, холодном полу почти в полной темноте, в сыром запахе плесени и старого бетона. Слабый свет луны просачивался сверху, через дыру, зияющую в деревянной лестнице.

В один миг я понял, что случилось.

Пуля ударила в бронежилет, но не пробила его. Я остался жив только потому, что массивная двухдюймовая дубовая дверь задержала пулю. Но меня отшвырнуло на лестницу спиной вперед. Я проломил гнилые, изъеденные термитами доски и рухнул вниз, на бетонный пол.

Я чувствовал, как по левой ноге стекает кровь. Протянул руку, думая нащупать дырку от пули. Но пули не было. Это здоровенная щепка с неровными краями, чуть ли не в целый фут длиной, воткнулась мне в икру сквозь толстую ткань джинсов. Я ухватился за нее и выдернул.

Попытался вспомнить, сколько пуль он в меня выпустил. В магазине «дезерт-игл» всего семь патронов. Сколько раз он стрелял — четыре, пять? А может, и все шесть. Может, у него и патронов уже не осталось. А может, один.

Я задыхался, и голова кружилась. Наверху скрипнула половица, затем послышались тяжелые шаги на верхних ступеньках. Жуков спускался по лестнице. Я пошарил руками по полу в поисках пистолета, но его нигде не было.

Загорелся свет: голая лампочка на стропиле примерно в десяти футах от меня. Жуков сделал еще шаг. Я лежал абсолютно неподвижно, затаив дыхание. Один звук — и он меня обнаружит и выстрелит сверху прямо в меня. И бронежилет не спасет.

Тут мой взгляд упал на щепку, которая только что торчала зазубренным концом у меня в ноге. Я схватил ее, швырнул одним стремительным движением, разбив голую лампочку, и все снова погрузилось в темноту.

В темноте силы уже отчасти уравнивались.

Однако через несколько секунд ее прорезал луч фонарика. Я слышал, как Жуков спускается вниз, медленно и осторожно.

И тут луч погас. Теперь слабо светился только прямоугольник двери наверху. Наверное, Жуков сунул фонарик в карман, чтобы держать «дезерт-игл» двумя руками.

Нужно было встать и приготовиться, только тихо. Время решало все. Я могу двигаться только одновременно с ним, когда его шаги заглушают звук.

Сухой шорох. Крыса пробежала через весь подвал прямо ко мне и остановилась, оценивая обстановку. Снова скрипнула ступенька прямо над головой. Перепуганная крыса перескочила через меня, задев за шею. Я схватил двумя руками ее извивающееся тело и швырнул ее в другой конец подвала.

Прогремел выстрел. Жуков услышал, как ударилась об пол крыса, и решил, что это я.

Но он сразу понял, что в меня не попал. Нельзя же всадить в человека пулю 50-го калибра и не услышать ни крика, ни стона.

Был ли это последний патрон? Уверенности у меня не было. Может быть, еще один остался. А может, он уже вставил другой магазин.

Сквозь выбитую планку лестницы я видел каблуки его сапог. Затем услышал знакомый металлический лязг вынимаемого магазина. Пистолет был прямо надо мной, можно дотянуться и вырвать у него из рук, если действовать быстро и захватить его врасплох. Сейчас.

Я с силой оттолкнулся обеими руками от пола. Стараясь опираться на правую ногу, поднялся во весь рост. Затем схватил его за сапог и рванул на себя. Он потерял равновесие, скатился по ступенькам, вскрикнув от неожиданности и ярости. Что-то тяжелое, металлическое загремело у моих ног. «Дезерт-игл»?

Хватать оружие или бросаться на врага?

Я потянулся за пистолетом.

Но это оказался всего лишь фонарик — длинный черный «маглайт». Я нагнулся и схватил его, а когда выпрямился, Жуков уже стоял напротив, футах, наверное, в шести, держа пистолет двумя руками. Он целился мимо меня — на два фута влево.

В темноте он меня не видел.

Я запустил «маглайтом» ему в голову. Попал в переносицу. Он покачнулся, я прыгнул, сшиб его на пол, врезал коленом в живот, а кулаком по голове. Затем — мощный апперкот в челюсть. Он выронил пистолет.

Я придавил его к полу коленом, но у него еще откуда-то нашлись силы. Как будто боль только подхлестнула его.

Он приподнялся и врезал мне кулаком в ухо. Я замахнулся, целясь ему в лицо, но тут меня ударило что-то большое, стальное, и я понял, что он успел схватить пистолет.

Держа свой «дезерт-игл» за длинный ствол, он размахнулся и ударил меня в висок рукояткой, как дубинкой. В голове у меня что-то взорвалось. Я рухнул на пол, и он тут же оказался сверху.

Перехватил пистолет за рукоятку и, держа его одной рукой, с силой ткнул стволом мне в лоб.

— Ну давай, — выдохнул я. — Стреляй.

Я увидел на его лице колебание. Он раздумывал, что делать дальше. Я знал, что патронов у него больше нет. Вытащил магазин, а новый вставить не успел.

Он скорчил гримасу и левой рукой вытянул что-то из сапога. Сверкнула сталь: пятидюймовое лезвие, черная рукоятка. На рукоятке круглая стальная кнопка. Он занес нож над моим лицом. Я попытался перехватить, но кончик лезвия уже ткнулся мне под левый глаз.

— Знаешь, что такое? — спросил он.

Мой друг из КГБ предупреждал меня насчет газового ножа.

— Дуся, — сказал я.

На долю секунды воцарилась тишина. Услышав имя матери он, кажется, растерялся.

Этого мгновения оказалось достаточно. Я зацепил левой ногой его правую, под коленом, рванул на себя и двинул правым коленом ему в живот. Перехватил его левую руку в запястье.

В один миг скинул его обратно на землю.

Врезав ему локтем в ухо, я втянул голову, прикрыв ее плечом. Правым коленом прижал его ногу к полу. Вцепился ему в левое запястье и стал разжимать пальцы, стиснувшие рукоятку ножа. Давил, стараясь ослабить его хватку и вырвать нож.

Но я недооценил почти нечеловеческую силу Жукова. Он двинул меня коленом в пах и снова оказался сверху, а кончик ножа — в нескольких дюймах от моего левого глаза.

Я вцепился ему в руку, стараясь отвести ее в сторону, но смог только удержать на месте, не дать опуститься.

— Если ты меня убьешь, — хрипло выдохнул я, — это ничего не изменит. Сюда уже едут.

Он с ухмылкой сказал:

— А уже поздно будет. Гроб затопит. А я буду далеко. — Лезвие придвинулось ближе. — Ты, наверное, знаешь девчонку. Так давай я тебе расскажу, чем мы с ней занимались. Девочка-то опытная шлюшка.

Я взревел от ярости и рванул его за руку в последний раз, изо всех оставшихся сил. Нож взметнулся вверх, а Жуков упал на бок, но хватка на рукояти не ослабла.

Я ударил его коленом в живот и выкрутил правую руку. Нож, все еще зажатый у него в кулаке, вошел ему в горло под подбородком.

Я только потом понял, что случилось дальше.

Должно быть, у него рука соскользнула по рукоятке на долю сантиметра, нажала на выпуклую металлическую кнопку инжектора, и нож выпустил струю замороженного газа ему в трахею.

Раздался громкий хлопок и резкий шипящий звук.

Мое лицо обдало жутким горячим душем из крови и ошметков плоти, а в выпученных глазах Жукова промелькнуло что-то похожее на крайнее изумление.

Я все же продержался до конца, пока гроб не выкопали.

Пятерым фэбээровцам из группы захвата пришлось копать два часа — лопатами, которые им одолжили в полиции Пайн-Риджа. Гроб был на глубине почти десять футов, а земля тяжелая после недавнего ливня. Ее оттаскивали на носилках из черной нейлоновой ткани.

Гроб был помят в нескольких местах, из одного конца торчал желтый шланг диаметром полдюйма, тянувшийся под землей футов на двести и присоединенный к компрессору на заднем крыльце. Твердая хлорвиниловая трубка, гораздо толще шланга, была вставлена в другой конец — это она торчала из-под земли.

Фэбээровцы не поверили моим заверениям, что гроб не заминирован. Два сапера работали медленно, со всеми предосторожностями, пока не убедились, что взрывного устройства нет.

Им как-то удавалось не обращать внимания на стук и приглушенные крики, доносившиеся из гроба. Мне нет.

Диана поддерживала меня. Ноги у меня стали как резиновые. Перед глазами все расплывалось, я никак не мог понять отчего. Правда, боль в груди становилась все сильнее. Травма от тупого удара была нешуточная, но я считал, что худшее уже позади. Я ошибся. Усиливающаяся боль — первый признак. Но я сейчас мог думать только о том, чтобы освободить Алексу из гроба.

— Нико, — сказала Диана, — ты не надел защитную подкладку.

— Ну, знаешь, хорошо, хоть сам бронежилет оказался под рукой, — проговорил я, резко втягивая в себя воздух чуть ли не после каждого слова. Дышать становилось все труднее. Воздух не проходил в легкие. Это, должно быть, второй признак.

— Надо было нас дождаться.

Я посмотрел на нее, стараясь улыбнуться.

— Ну ладно, — уступила она и уткнулась носом мне в шею. — Я рада, что ты не стал ждать. Но тебе обязательно нужно всегда первым кидаться в бой, а уходить всегда последним?

— Вот увижу ее и сразу уйду.

Глухие удары, отдаленные страдальческие крики, словно где-то за полмили отсюда. У меня не было сил стоять и слушать это. Однако саперы продолжали свою работу.

— Там нет никаких взрывных устройств, — сказал я. Пошел к ним, шатаясь, по раскисшей земле. — Он бы похвастался.

— Ты куда?

— Выпущу ее.

Я подошел к Алексиному гробу, оттолкнул сапера. Он возмутился, кто-то крикнул:

— Назад!

Я прокричал:

— Ключи у кого-то из вас, так?

Кто-то сунул мне связку торцовых ключей. Я нашел подходящий, вставил в отверстие в торце гроба и повернул против часовой стрелки раза четыре или пять, чтобы крышка открылась. Резиновая прокладка сбилась в тех местах, где стальной гроб уже просел под тяжестью десяти футов земли, но я все же сумел приподнять крышку. Оттуда потянуло ужасной вонью, как из канализации.

Алекса лежала в собственных испражнениях — или в нескольких дюймах над ними. Смотрела прямо перед собой, но не видела меня. Волосы у нее были всклокочены, лицо белое, как мел, глаза глубоко запали. На ней был синий больничный халат, весь залитый рвотой.

Она еще не поняла, что ее освободили.

Я наклонился к ней, поцеловал в лоб и сказал:

— Привет.

Она смотрела прямо на меня. Я улыбнулся ей, и она заплакала.

Это было, наверное, последнее, что я запомнил.