Ни один человек не осведомлен в других людях. Он может знать только, что они подобны ему.

Джон Стейнбек

Многие пытались преодолеть Северо-западный проход за последние два столетия. Погибли сотни людей. Рассказам о несчастьях и голоде, каннибализме и смерти, кораблекрушениях, вызванных внезапной посадкой на мель, штормах и неумолимых льдах — несть числа. Подобные истории лишь разжигают любопытство искателя приключений, пока он (или она) не пускаются в путь вдоль этого одного из самых пустынных побережий. Джон Бакан описывал Северо-западный проход как часть «земного шара, где природа не заботится о человеке, так как не устроена по человеческим меркам; это остаток Ледникового периода, когда был разорен мир».

Это выражение несколько цветисто, но даже такое «приземленное» издание, как «Энциклопедия Британика», не менее красноречиво:

Враждебная Арктика превращает Северо-западный проход в один из суровейших районов земного шара. Он лежит в 500 милях севернее полярного круга и примерно в 1200 милях от Северного полюса… Толстый паковый лед, перемещающийся со скоростью до десяти миль в сутки, покрывает почти половину водной поверхности круглый год. Человек замерзает в холодной арктической воде за какие-то две минуты. Сильные северо-западные ветры дуют здесь почти постоянно и порой достигают ураганной силы. Температура воздуха поднимается выше нуля градусов только в июле и августе… Видимость часто сводится к «молоку» из-за частых метелей и снегопадов… Густой туман обычно накрывает проход в течение всего лета… Там много не нанесенных на карту мелей… Немногое известно о тамошних течениях и приливах… Судовождение затруднено даже с помощью самых современных навигационных средств… Магнитный компас бесполезен, потому что в Северо-западном проходе находится магнитный полюс… Блеклые, однообразные арктические острова не представляют собой ясных ориентиров. Периодические «затемнения» способны нарушить любое сообщение на периоды от нескольких часов до месяца.

Навигация была для нас самой насущной проблемой, так как мы направили свой вельбот на восток вдоль побережья, которое было плоским как доска и становилось совсем невидимым, стоило нам удалиться в море. Безлесная тундра на полуострове Тактояктук для нас словно не существовала. Однако светило солнце, и мы шли на восток до тех пор, пока не заметили сверкающую полосу бурунов мористее мыса Далхузи. Затем повернули на юг с осторожностью, потому что вокруг было много мелей и бурунов.

Мы направлялись к станции ДРО, расположенной неподалеку от мыса Никольсон, но поначалу я не мог разобраться по карте, что за земля была перед нами, поэтому рискнул направиться поперек пасти залива Ливерпул шириной в полтора десятка километров, не будучи вполне уверенным в том, где мы находились. На полпути через залив над не видимым невооруженным глазом берегу вырос холм. Я кое-как сориентировался. Незадолго до наступления сумерек мы обогнули низкую песчаную косу, выступавшую, как клюв цапли, в глубь небольшой защищенной гавани, и я начал вызывать по рации:

«Мыс Никольсон, говорит „Трансглобальная“, вы меня слышите?»

Ответили немедленно, словно там следили за нашим продвижением:

«А вы, наверное, те самые англичане? Мы подойдем немедленно».

Через несколько минут подъехал джип, за рулем которого сидел улыбающийся начальник станции. Да, наше горючее и рационы прибыли и приготовлены для нас, но нет, нам не позволят исчезнуть из этого крохотного королевства просто так, хотя бы без чашки кофе. В конце концов, мы были единственными посетителями и гостями, которых ему доводилось когда-либо принимать, если не считать прибывавших по воздуху. На станции насчитывалось девять обитателей, разбросанных по хижинам-фургонам вокруг тарелки-радара ДРО.

Приняв меры предосторожности, чтобы не подвергнуться казни электрическим током, я вскарабкался на пару радиомачт, чтобы поднять свою антенну и выйти на связь с Джинни.

Когда я спустился на колени у мачты, разговаривая с Джинни, босс станции неожиданно крикнул: «Медведь!», и я в мгновение ока оказался в трех метрах от земли. «Прихвати камеру! — снова заорал он мне. — На свалке заметили гризли».

Мы вскочили в джип и вскоре обнаружили огромного бурого зверя, хотя он почти сливался с серой тундрой. Я упросил водителя подъехать ближе, потому что медведь был рядом с дорогой метрах в двухстах впереди. Он прибавил газу — и зверь пустился наутек по дороге. Я изумился — на спидометре было около 50 км/час, но мы не могли настигнуть огромного зверя. С минуту он не уступал нам в скорости, затем свернул в сторону и словно растворился в мертвой, заболоченной земле там, где джип уже не мог ехать.

Вернувшись к рации, я передал Джинни сообщение для лондонского комитета — небольшую записку намеренно обескураживающего содержания относительно наших шансов достичь Алерта за короткий отрезок времени, оставшегося в нашем распоряжении. Не оттого, что я действительно считал, что мы не уложимся в расписание, — я размышлял именно о шансах. Однако мне хотелось, чтобы в Лондоне хорошенько задумались о реальности задержки, возможно, на год. Семь лет назад я избрал Йоа-Хейвен (на острове Кинг-Вильям) как вероятное место зимовки на случай, если нам не удастся совершить переход за один сезон, и, предусматривая такую возможность, я приготовил там достаточное количество снаряжения и припасов для зимовки. Теперь же я хотел, чтобы ключевые фигуры в Лондоне привыкли к мысли, что неудачная попытка преодолеть Северо-западный проход за один сезон вовсе не означает провала «Трансглобальной». В конце концов, тем людям, которым повезло в прошлом, понадобилось на это три сезона. Я просто хотел подготовить наиболее скептически настроенных членов комитета к нашей возможной зимовке в удаленном эскимосском поселении, но какой бы нежелательной ни была такая зимовка, она не должна бросать тень сомнения на нашу очевидную способность добиться успеха в целом. Я напомнил им слова всеми признанного эксперта по Северо-западному проходу доктора Хаттерсли-Смита: «Пребывая в полной уверенности, что это путешествие может быть осуществлено по частям, я думаю, что оно нереально за один сезон. По меньшей мере для этого необходимо феноменальное везение».

Карта 8. Северо-западный проход

Олли уже привык к тому, что я часто выказываю пессимизм, так сказать, внешне, скрывая на деле свою решимость. Вернувшись из Антарктики, он сказал киногруппе:

Рэн смотрит на жизнь под пессимистическим углом зрения, и, как мне кажется, это хорошо, потому что если ожидаешь худшего, а затем действительно сталкиваешься с неудачей, то избегаешь разочарования. Если же все идет хорошо, то радость приходит сама собой. Поэтому он всегда старается представить все в пессимистическом свете и относится к складывающимся обстоятельствам так, будто все идет из рук вон плохо, даже если мы выдерживаем расписание.

К несчастью, моя политика намеренного выставления самого себя в худшем свете, чем это было на самом деле, имела неблагоприятный эффект на Чарли, который находил такой подход обескураживающим.

«Ты пессимист, Рэн», — говаривал он.

«Ты не прав, Чарли, я не пессимист».

«В таком случае ты просто настроен негативно. Даже сверхнегативно».

«Что ты имеешь в виду? Что значит негативно? Когда я относился негативно к нашей экспедиции?»

Чарли подумал немного:

«Не на судне, нет. И, может быть, не каждый день. Но в общем, ты составил о себе негативное впечатление в Лондоне. И это плохо, потому что ты заставляешь их смотреть на нас так же негативно. Ты словно сеешь заразу».

Мысль о двух дополнительных зимовках во мраке арктической ночи взаперти, без Твинк, наверняка не давала покоя Чарли.

Сильный восточный ветер поднимал зыбь в заливе по мере того, как мыс Никольсон скрывался из глаз. Следующая станция ДРО находилась от нас на большем расстоянии, чем мы могли пройти при максимальной заправке горючим плюс полный груз; мы могли дойти до нее, только следуя по прямой далеко от берега. Где-то впереди был залив Франклина, тоже слишком широкий для того, чтобы преодолеть его одним махом с полной уверенностью в том, что мы выйдем в нужную точку с помощью ручного компаса. Намного безопаснее было бы держаться береговой черты, невзирая на то, что она глубоко вдается в тундру, уходя на юг довольно далеко от нашего генерального курса. Для этого нам были необходимы две дополнительные бочки с горючим, которые самолет «Полярного континентального шельфового проекта» уже доставил на узкую галечниковую косу южнее острова Бейлли.

Целых восемьдесят пять километров мы кувыркались по волнам, окатываемые брызгами, срывавшимися с каждого встречного гребня. Но при вынутых четырех пробках настила при глиссировании бостонский вельбот осушался немедленно, даже если волна заливала нас.

Липкий туман скрывал из виду землю, лежавшую к востоку от нас, но время от времени мы все же слышали рев бурунов и поэтому могли хотя бы предполагать, где находится коса. Высадиться с восточной стороны, то есть там, где хранились наши бочки, было невозможно. Лодку немедленно опрокинуло бы и залило в считанные минуты, поэтому мы постарались спуститься вдоль этого длинного пальца из гальки до самой оконечности, надеясь, что на его подветренной стороне будет спокойней. Однако даже там море оказалось слишком бурным, и мы могли прибиться к берегу. Тогда Чарли вытравил за борт наш легкий якорь. Я спрыгнул в воду с двумя пустыми канистрами, устройством для открывания бочек и насосом для топлива. Пока Чарли удерживал лодку у полосы прибоя, я пошел «вброд» к берегу. Затем он выбросил в воду еще двенадцать канистр, чтобы их прибило к берегу вслед за мной.

Часа через три под аккомпанемент отборных ругательств мне удалось, изрядно попотев, доставить все четырнадцать уже заполненных бензином канистр (а также нужное количество масла и не слишком много песка) на борт.

Между островом Бейлли и мысом Батерст едва пробивается через отмели и бары узкий пролив Сноугус. Сначала мы почувствовали облегчение, когда прошли невредимыми в залив Франклин, но очень скоро уже желали вернуться назад, потому что теперь на наш вельбот обрушились волны и ветер. Берег был к юго-востоку, и нам не оставалось ничего другого, как только идти дальше, принимая на себя удары волн с левого борта. Мы стали лагом к волне, то есть шли вдоль фронта волнения, и лишь надеялись на то, что нас не зальет.

Любое повреждение моторов наверняка повлекло бы за собой гибель, потому что недалекий берег представлял собой сплошную стену утесов высотой до тридцати метров, которые тянулись километров семьдесят. Правда, иногда волны находили для себя узкую полоску галечникового пляжа у подножия этих скал, но в основном они разбивались о черные скалы, поднимая при этом высокие завесы из пены и брызг, разносимых ветром.

Небо потемнело, волны стали выше, заливая лодку все чаще и чаще. Мы оба вымокли насквозь и стучали зубами в унисон. До чего хорошо было бы остановиться и развести костер, но мы могли сделать это, лишь миновав утесы. Всякий раз, когда волна накрывала нас, вода проникала сквозь щели наших прорезиненных костюмов на лице, сбегала вниз по спине и груди, собираясь в небольшие водоемы в нашей водонепроницаемой обуви. Одежда под костюмами вскоре промокла насквозь. Соль разъедала глаза, карта тоже пропиталась водой. По мере того как росли волны, наше продвижение замедлилось. Мы пробовали удалиться от утесов, но там, мористее, было еще хуже. Вскоре мы были вынуждены стать носом на эти пятиметровые стены воды, несущиеся с востока. Часто лодка ложилась чуть ли не на борт, когда волна с яростной силой проносилась под нами.

Когда стемнело, я увидел впереди огонь. Через час он не стал ближе. Затем, к нашему изумлению, мы поняли, что горят сами утесы, и явственно ощутили резкий запах химикатов, когда несколько стих ветер. Ад Данте. Отложения серы, вечный огонь. Желто-бурые языки пламени извивались в глубоких трещинах. Не хватало лишь самого дьявола с вилами, и не было слышно воплей горевших заживо грешников.

Покуда утесы дымились и смердели над неистовым прибоем, ветер усилился. Я понял, что мы просто обязаны отыскать какое-нибудь убежище, чтобы избежать встречи со штормом. Я отыскал на карте крошечную лагуну с пляжем за галечниковой косой, где какая-то речонка вливалась в море далеко впереди от нас, но карта была десятилетней давности. Может быть, наносы уже все изменили? Я привстал на носу лодки, чтобы обозреть полосу бурунов в поисках прохода в полосе бурлящей воды. Заметив, где было поспокойней, я указал Чарли направление.

«Видел! Понял!» — заорал он в ответ, стараясь перекричать стон моторов, вой ветра и шум волн.

На мгновение вокруг воцарился хаос, когда нас, как пробку, втянуло в полосу бурунов. Затем мы очутились в узеньком проливчике не шире самой лодки. Винты тут же начали взбивать грунт. Чарли выключил моторы, а я схватился за весла. Даже сравнительное затишье показалось нам блаженством — теперь слышны были лишь удары волн об узкую стену, ограждавшую гавань. Мы сумели продвинуться в глубь лагуны всего метров на пятнадцать (настолько мелкой она оказалась) и не мешкая разбили лагерь тут же на гальке. Моросил мелкий дождик, однако мы разожгли костер из плавника и поскорее избавились от наших промокших костюмов. Вода побежала из них ручьями.

Это было не слишком удобное место для выхода на связь с Джинни, тем не менее я направил антенну радиостанции примерно на восток и сообщил, что у нас все благополучно и мы находимся по соседству с утесами Маллок-Хилл .

На рассвете траурный туман окутал мокрый пляж и нашу палатку. Стуча зубами от холода, мы облачились в сырые костюмы и около часа бегали трусцой по гальке, чтобы хоть как-то согреться. Я рассчитал, что нам предстоит пятидесятикилометровый переход к дальнему берегу залива Франклин — чуть дальше, чем от Англии до Франции. За ночь ветер утихомирился, о шторме напоминала только зыбь. Мы легли, как я считал, курсом на восток, однако прошел час, а мы не встретили никаких признаков земли.

«Наверняка нужно пройти еще чуть вперед!» — крикнул мне в ухо Чарли.

«Понимаю, что ты имеешь в виду! — заорал я в ответ. — Но компас указывает именно это направление, поэтому держи прямо на те темные облака».

Вычисленная поправка компаса составляла 43°, и я добавил еще пять градусов на девиацию — влияние на компас моторов и прочих металлических предметов в лодке. Каков был истинный эффект близости магнитного полюса, я, конечно, не знал, однако за последние двадцать лет у меня выработалась несказанная вера в показания компаса; я не слишком-то доверял инстинкту направления. Правда, у кочевых народов нарабатываются соответствующие инстинкты, так сказать, в родных пенатах, однако люди с урбанизированными органами чувств испытывают смятение при выборе направления. Они нередко ощущают «подсказку» двигаться в ту или иную сторону и, поддавшись искушению использовать свои природные инстинкты, обычно кончают тем, что просто кружат на одном месте. Два часа спустя смутные пятна надвигающейся темноты замаячили на туманном горизонте. Осколки ледяных полей величиной с футбольное поле каждый выстроились на восточном фланге залива Франклин, там, где были бухточки. Этому севшему на мель льду предстояло в течение последующих четырех недель медленно таять до тех пор, пока не вернется зима и не накроет снова ледяным покровом морские аллеи Северо-западного прохода.

Если мы находились именно там, где считали, то земля, которая в конце концов все же проступила сквозь туман, не имела названия на моей карте. Как мы надеялись, отмель острова Рэббит прошла у нас по правому борту, и мы осторожно шли между островами Бут и Фиджи в бухту Кау. Тусклое солнце пробило себе дорогу сквозь туман, открыв нашим взорам купол и мачты ДРО на мысе Парри. Но, блеснув кратко на солнце, все снова исчезло, как недосмотренный сон. Итак, несмотря на отсутствие ориентиров и наши опасения, мы все время были на курсе.

Начальник станции настаивал, чтобы мы остались на обед и переночевали. Зная, что ждет нас впереди, я поблагодарил его и принял приглашение, потому что эта станция была нашим последним «безопасным» прибежищем

перед 650-километровым броском. Об этом ясно говорилось в записке нашего доброго испытанного советчика, доктора Джона Бостоса, по-видимому, самого знающего человека во всем, что касается плавания по Северозападному проходу:

«Не останавливайтесь где-либо между мысами Парри и Франклина, если не возникнет срочных обстоятельств. Там нет даже намека на укрытие для лодки, которая слишком тяжела для переноски вручную через прибой».

Однако бухта Кау приглянулась мне. Я подумал, что холмы защитят лодку от преобладающего восточного ветра и ничего не случится, если оставить ее на якоре, отданном с кормы, и носовом швартове, закрепленном за камень на берегу.

Мы отлично выспались в комфортабельном помещении базы, не ведая ничего и оттого не заботясь о том, что за ночь ветер зашел на запад. Когда наконец мы не спеша вышли на берег бухты, то увидели, что прибой с грохотом разбивается о берег недавно еще совсем спокойной бухты. Якорь пополз и развернул лодку бортом к пляжу. По мере того как гравий обдирал ей днище всякий раз по прохождении очередной волны, лодку заливало водой, которая подмачивала снаряжение и заливалась в вентиляционное отверстие топливной емкости.

Два дня мы сушили снаряжение. За это время мы познакомились с одиннадцатью обитателями станции, большинство из которых свыклись с уединением ради высокой платы и спокойной жизни. Один из них сказал:

«Мне кажется, здесь мои мозги замедляют работу. Легко обходишься тремя сотнями слов».

Прогуляться за пределы территории станции даже в самую подходящую погоду означало, что надо надеть на себя теплую одежду в несколько слоев. А вернувшись в жилье, надо было эту одежду снимать. Поэтому люди предпочитали «сидеть дома» даже в свободное время и смотреть видеофильмы, играть в стрелы, пул или шахматы. Среди них не было женщин.

Каждая такая станция имеет большой, смахивающий на иглу эскимосов купол радара и четыре радарные «тарелки», обращенные «лицом» на север, в сторону СССР. Эта сеть из тридцати одной станции (двадцать одна в Канаде, шесть на Аляске, четыре в Гренландии) была создана для предупреждения любого внезапного нападения бомбардировщиков или ракет через вершину мира. Они были построены сроком на десять лет, но все отлично работают целых двадцать пять, хотя уже развернуты спутниковые системы и смотрящие за горизонт радары.

Станции, на которые мы заходили, обслуживались канадцами, которые сообщали всю суточную информацию о погоде и объектах обнаружения командованию воздушной обороны Северной Америки в Колорадо-Спрингс.

30 июля, в густом тумане, при двадцатиузловом ветре (10 м/сек), мы направились на восток, в пролив Долфин-энд-Юнион. Целых тридцать шесть часов без передышки мы шли только вперед и за это время видели совсем немного льда, если не считать выбросившиеся на берег айсберги. Удача сопутствовала нам. Промокнув, мы вскоре сильно замерзли. Туман держался где-то в стороне весь день и до утра. Мы страшно устали и время от времени просто кричали что-то друг другу, чтобы рассеять сонное оцепенение. Нередко мы часами напролет распевали песни.

Мы торопились проскочить мысы Пистон, Янг и тысячи безымянных бухточек, настроившись не задерживаться больше на этом голом, обращенном на север побережье, не «обустроенном» ни единым сносным укрытием от стихий. Вечера были теплыми, вокруг нас расстилались красоты первозданной природы, которые окрашивались то в красные тона на закате, то постепенно переходили в розовые без ночного перерыва между ними. Однако

чувствовалось, что зима тихо, словно на цыпочках, вступает в этот мир. И вот уже солнце мягко касается горизонта в полночь.

Целых 550 километров мы пробыли в лодке, в тесном пространстве между рулем и канистрами, маневрируя в лабиринте островков, пока не пересекли узкий проливчик, направляясь к острову Виктория. Так мы впервые оторвались от материка. Поздно вечером 1 августа мы подошли к станции ДРО на мысе Леди Франклин и с чувством большого удовлетворения пришвартовали наш вельбот в по-настоящему надежно защищенной бухте.

«Как реагировали вы на долгие часы, проведенные вместе в крохотном пространстве?» — спросили нас позднее киношники.

«Ничего особенного, — ответил Чарли, — члены команды подбирались по совместимости характеров. Иногда мы все же выходили из себя, но такое случалось очень, очень редко, в основном при серьезных обстоятельствах. Если что-то не так, скажем неприятности с мотором, и Рэн говорит, например: „Может быть, барахлит водяной фильтр“, я вполне могу повернуться к нему и ответить: „Ради бога, заткнись, это не фильтр, потому что с другим мотором все в порядке, а они оба работают на одном фильтре“. Когда не отдыхаешь часов тридцать подряд, в самом деле трудно сдержаться. Что я делаю, чтобы не заснуть? Разговариваю сам с собой. Я отношусь к типу людей, которые любят прислушиваться к самим себе. Ничего удивительного. В основном это случается при механических поломках, ведь я не механик, и мне нужно обмозговать проблему. Остается только смеяться над самим собой, потому что все равно не слышишь Рэна, если только он не срывается в крик. Иногда вопишь что-то сам, и он не слышит тебя, поэтому приходится разговаривать с самим собой».

На мысе Леди Франклин все спали, потому что было далеко за полночь. Я обошел хижину и, как и на мысе Никольсон, забрался на две радарные мачты, чтобы повесить свою антенну. Я соединился с Джинни мгновенно. Они с Симоном смотрели по телевизору бракосочетание принца Чарльза. В Тактояктуке свирепый шторм нагнал приливную волну на метр выше обычного. Многие эскимосские лодки в заливе затонули или получили повреждения, поэтому Джинни беспокоилась о нас. Но я поспешил сообщить ей о наших радужных перспективах, по крайней мере до Йоа-Хейвен, но просил не допустить утечки оптимистической информации в Лондон.

К этому времени я заметил, что начальник станции уже слоняется вокруг меня. Так как на мне были шлемофоны, ему было совсем необязательно подкрадываться. Он во все глаза смотрел на меня. Я вежливо улыбнулся в ответ, так как он был здесь хозяином и имел полное право разглядывать меня. Я решил прекратить связь, поскольку работал, по-видимому, на частоте станции и создавал помехи.

«С кем вы говорили?» — спросил он.

«С моей женой».

«Где она?»

«В Тактояктуке».

«У вас есть разрешение пользоваться радиостанцией?»

«Да, на 4982 мегагерцах».

Я открыл свой мешок, чтобы убрать наушники и антенну, и он придвинулся ближе, чтобы заглянуть внутрь. Решив взять быка за рога, я засмеялся и сказал:

«Вы же знаете, что я англичанин, а не шпион».

Он мрачно взглянул на меня, что ясно доказывало, что вторая часть моего замечания не была для него такой уж невозможной.

«Ладно, — сказал я, — теперь надо бы поспать. Мы отправляемся рано утром».

Как мне показалось, это понравилось ему.

Через двести десять километров один из наших подвесных моторов сдал окончательно и наотрез отказался реагировать на все лечебные меры. Кое-как мы проковыляли пятьдесят километров назад на станцию ДРО в Байрон-Бей, где проторчали трое суток. Затем дальше — на станцию ДРО в Кембридж-Бей. Сильный шторм сопровождал нас во время всего пути через широкие заливы, мимо уединенных мысов, накрытых куполами из красной лавы . Я искал, где бы укрыться, но не нашлось ни единой мелководной бухточки или пологого галечникового пляжа. Дождь лил как из ведра с равнодушного к нам неба. Я молча вспоминал наших предшественников из прошлых столетий, которые отваживались пуститься вдоль этого побережья под парусом, практически с пустыми картами. Больше сотни людей сэра Джона Франклина умерли в этих местах. Многие названия на картах хранят суровую память о деяниях пионеров: мыс Бурь, Гавань Голода и прочие красноречивые следы того времени.

6 августа, к тому времени, как мы достигли Кембридж-Бея, ветер стал устойчивым. Когда однажды солнечным, но неспокойным днем мы вошли во внутреннюю гавань, я вспомнил Колина Ирвина, молодого моряка из Борнемута, который умудрился пройти Северо-западным проходом до этой точки на специально сконструированной яхте. Но он все-таки не пробился дальше, потому что с востока нагнало лед. Он проявил большое терпение, однако два сезона подряд обстановка была не лучше. В конце концов Ирвин женился на местной эскимосской девушке и отказался от своего намерения.

Осень еще не наступила, и было бы слишком рано считать цыплят, но все же мы прошли меньше половины пути до Алерта, а Джон Бостон предупреждал, чтобы мы «обязательно вышли из этого прохода к концу августа, чтобы не попасть в беду». Исходя из этого, нам оставалось менее двадцати суток относительно безопасного плавания.

Представитель американской ДРО подобрал нас на галечниковой косе, у которой мы поставили на якорь наш вельбот. Чарли начал сортировать вещи в залитом водой контейнере, а я настраивал передатчик.

«Доставьте ваше огнестрельное оружие в оффис начальника станции, — попросил американец, — никакого оружия в городе».

Я принес револьвер, а Чарли — винтовку в указанный оффис.

«Разрядите оружие, пожалуйста, — сказал американец, — начальник скоро будет».

Я вынул шесть пуль из барабана своего револьвера и вручил их вместе с остальными, которые достал из кармана, затем взял винтовку Чарли и проверил магазин. Я дернул за какой-то незнакомый мне болт — и четыре дюймовых патрона упали на пол. Взглянув мельком в патронник, я направил дуло в пол и нажал на спусковой крючок.

Это было грозное оружие, и раздавшийся грохот оглушил нас. Кровь забрызгала ковер на полу, посыпалось стекло из ламп дневного света, штукатурка— с потолка, вздрогнул паркет на полу.

На этот раз я, кажется, все-таки разрядил винтовку и передал ее американцу.

Послышались шаги в коридоре. Американец высунул голову за дверь.

«Никаких проблем, — крикнул он, — просто неприятности с электропроводкой».

По-видимому, это удовлетворило тех, кто направлялся к двери, потому что шаги стали удаляться. Американец проворно достал откуда-то веник

с совком и ловко убрал все обломки. На полу, рядом с письменным столом начальника станции, зияла черная дыра, она еще дымилась. Эта дыра была аккуратно прикрыта ковриком из другого конца комнаты. Теперь все выглядело так, как будто ничего не произошло.

Я обнаружил кровь у себя на подбородке. Там было что-то вроде ранки, и мне пришлось приложить к этому месту платок, чтобы сдержать весьма интенсивный ручеек крови. Американец, казалось, получал от всего случившегося огромное удовольствие.

«Ну и гуси, — сказал он, — если вас не прикончит сама Арктика, вы сами разделаетесь друг с другом. Недурной момент, а?»

Он заставил меня пройти в местный медпункт, где девушка-эскимоска заштопала меня шелковой ниткой с помощью кривой иглы.

В тот вечер Чарли, завидев мой наполовину покрытый бородой, наполовину голый подбородок, катался от смеха. Однако ему так и не удалось выудить из меня всю историю моего позора, потому что я заставил американца поклясться в том, что он будет хранить молчание по меньшей мере года полтора.

К несчастью, девушка-эскимоска не удосужилась хорошенько осмотреть рану, прежде чем зашить ее, — и по сей день у меня время от времени распухает подбородок. Наверное, в ранке остался кусочек какого-то инородного тела — стекла, бетона или паркета, — который и циркулирует по челюсти.

В Кембридж-Бее — первом эскимосском поселении, которое мы посетили после Тактояктука, — мы узнали, что лед почти наверняка заблокировал проход на восток. «Через неделю-две, — сказал местный владелец лодок, — лед может подвинуться, но, скорее всего, станет еще хуже. Мне известен случай, когда изрядной силы северный ветер заполнил льдом весь залив Куин-Мод, нагнав его из пролива Виктория». Если бы такое случилось, лед мог задержаться там до полного замерзания моря, ожидаемого недели через три-четыре.

Я радировал Джинни:

Все забито льдом, и самолету «Континентального шелъфового проекта» пора доставить ее и Симона на очередную запланированную базу в ста морских милях (185 километров) севернее нас, в Резолъют-Бей. По пути они могли бы приземлиться для заправки горючим в Кембридж-Бее.

Не могли бы они взять меня на рекогносцировку восточнее Кембридж-Бея? — попросил я. — На это не ушло бы много времени и дало бы реальное представление о ледовой обстановке.

По счастливому стечению обстоятельств пилотом «проекта» оказался Карл З'берг, который был нанят работать с нами, начиная со следующего года. Он согласился помочь чем можно и на следующий день приземлился в Кембридж-Бее. Джинни, Симон и Бози выглядели отлично, но с ними прилетела вторая собака — черный щенок лабрадора, который был еще меньше Бози.

«Что это такое?» — спросил я Джинни.

«Это Тугалук. Ей всего два месяца, очень хорошая псина».

«Чья она?»

«Это свадебный подарок для Симона», — ответила Джинни, не раздумывая.

Симон пробормотал что-то о том, что не собирается жениться, а если бы даже это было и так, то все равно ему не нужна Тугалук.

«Но зачем она тебе, Джинни? Нельзя же держать еще одну».

Но Джинни все было можно. Она объяснила, что щенка наверняка пристрелили бы, если бы он остался в Тактояктуке.

«В любом случае, — сказала она решительно, — Бози влюбился в нее. По-видимому, он переживет это в Резольют, а я найду доброго хозяина и оставлю Тугалук там».

На том дело и кончилось. По крайней мере я так думал.

Я побеседовал с Карлом. Мы с Чарли не видели его приблизительно с того времени, как побывали в Арктике четыре года назад, когда Карл пилотировал дозаправочный «Оттер», который мы зафрахтовали в службе «Брэдли».

Если море восточнее Кембридж-Бея забито льдом, у нас были только две альтернативы: ждать, чего я вовсе не желал, либо обогнуть материковое побережье, оставив его далеко к югу, то есть добавив солидный отрезок примерно в 320 километров. Но если окажется, что лед простирается вплоть до восточного побережья залива Куин-Мод, тогда и этот план будет неприемлем.

Такой протяженный маршрут вдоль изобилующего опасностями побережья, лишенного каких-либо поселений и площадок ДРО, мог означать необходимость создания хотя бы еще одного склада горючего, и Карл сказал, что нам нужно взять дополнительно еще три бочки бензина для разведывательного полета. Это было сделано, и мы взлетели немедленно, потому что становилось темно. Через сто пятьдесят морских миль (около 280 километров) от Кембридж-Бея, к юго-востоку, мы пролетели над группой мелей и островов, один из которых выглядел длинным, узким и плоским.

«Остров Перри. — Карл ткнул пальцем в свою карту. — Говорят, что условия для приземления здесь отличные. Нельзя садиться только после проливных дождей. Если вам придется забираться так далеко на юг, этот остров окажется у вас на пути».

Он вопросительно посмотрел на меня, и я утвердительно кивнул головой. Если бы мы решились идти этим южным маршрутом, здесь было идеальное место для топливного склада. В том случае, если лед на севере оказывался проходимым, тогда мы двигались бы северным путем, а нашим топливом здесь могли воспользоваться другие.

Посматривая вниз на эти мрачные острова, я неожиданно подумал, до чего же трудно поверить в то, что кто-нибудь захочет побывать здесь, не говоря уж о том, чтобы поселиться в таком глухом месте. И тем не менее до недавнего прошлого на одном из этих островков было поселение с магазином и миссией. По мере того как Карл кругами спускался ниже, мне стало понятно, насколько нежелательно было бы плавать на лодке в этом районе. Здесь тысячи островков, некоторые из них всего-навсего голые каменные платформы, почти скрытые под водой, а между ними бесчисленные отмели. Более того, эскимосы рассказали мне, что это штормовое побережье усеяно обломками мелких судов. Но каким бы негостеприимным ни выглядел этот маршрут, он мог оказаться единственной альтернативой вероятной годовой задержке, если дальше на севере море окажется скованным льдом.

Карл проревел моторами над грязевым островом, лишь на миг коснувшись его тяжелыми резиновыми колесами самолета, затем, прибавив газу, взлетел снова, набрал высоту и на вираже исследовал оставленные следы. Насколько была пропитана водой предполагаемая взлетно-посадочная полоса? У него были все основания для того, чтобы соблюдать осторожность. Слишком глубокий слой грязи не позволит взлететь с этой крохотной полосы. Шесть кругов в воздухе, снова пробные посадки, и, наконец, мы приземлились гладко и выкатили три бочки на край острова. Солнце уже скрылось, когда мы покинули остров, совершив отлично выверенный разбег.

Затем Карл бегло, если можно так выразиться, прошелся над нашим предполагаемым северным маршрутом — две трети поверхности моря было цвета слоновой кости от покрывающего ее льда, остальное — иссиня-чернильное. Остров Дженни Линд, место нашего вероятного склада, был уже отрезан льдами с запада. Дальше смотреть не было смысла. Нам предстояло воспользоваться либо более длинным южным маршрутом, либо вообще оставаться на месте.

Я протиснулся из кабины пилота в фюзеляж и присоединился к Джинни. Мы обещали друг другу, что после «Трансглобальной» у нас не будет больше никаких экспедиций.

В Кембридж-Бее Симон и обе собаки снова встретились с Джинни, а Карл увез всех их дальше на север, на новую радиобазу в Резольют-Бей.

Мы с Чарли забили вельбот снаряжением и благоразумно максимальным количеством горючего и отплыли южным маршрутом, над которым я пролетал. За заливом нас ждал туман, отчего навигация с помощью визуальных средств стала невозможной; не помогло мне и то, что я отыскал банки отмелей на карте, поверх которых было напечатано: НА ПОКАЗАНИЯ КОМПАСА В ЭТОМ РАЙОНЕ ПОЛАГАТЬСЯ НЕЛЬЗЯ. Всплески белых гребешков в тумане и едва заметное изменение цвета воды в океане предупредили нас о близости подводных камней. У нас было с собой три запасных винта, но, имея перед собой 370 километров водного пространства, усеянного мелями, мы не могли позволить себе сломать хотя бы одну лопасть так рано.

Скорость ветра увеличилась до тридцати узлов, но тем не менее банки густого тумана накрывали острова и материк. Стало невозможно отличить одно от другого. Я понимал, что не должен потерять наше место на карте, потому что в таком случае весьма трудно отыскать его снова. Мы направились в какую-то спокойную бухту и там ждали примерно с час. На очень короткое время на востоке от нас показался какой-то мыс, и мы двинулись дальше. С точки зрения навигации этот день оказался очень трудным. На протяжении пятнадцати километров берег оказался совсем плоским, начисто лишенным каких бы то ни было ориентиров. Я попросил Чарли «приклеиться» к нему как можно прочнее, иначе я не смог бы определиться. Мы натыкались на коридоры-проливы, изобилующие бесчисленными мелями, где море кипело между мрачными грудами мокрых скал и камней, затем легли на время в дрейф, чтобы проложить на карте курс между этими преградами, прежде чем позволить вельботу принять их вызов, то есть пройти словно сквозь строй. Час за часом я напрягал зрение, стараясь распознать береговые ориентиры, но там были сотни островов самых разных форм и размеров, а сама береговая черта настолько изрезана бухтами, фьордами и полуостровками, что в тумане можно было легко принять какой-нибудь тупик за пролив. Нам повезло — и мы без приключений аккуратно преодолели более 200 километров по этому кошмарному маршруту, однако вечером налетел шторм с запада, и огромные волны стали накатывать на мели и разбиваться о берег.

Мы очень старались найти наш склад с горючим, но здравый смысл подсказывал искать убежище, и я нашел заброшенную хижину Компании Гудзонова залива  на острове Перри примерно в двадцати километрах от склада. Она пряталась за изгибом берегового фьорда; там мы поставили лодку на якорь у похожего на подкову пляжа.

Целые сутки шторм держал нас на острове. Как водится, шел мокрый снег, однако в старой деревянной хижине было уютно — спальные мешки на полу и ведра там, где протекала крыша. Наши вымокшие лодочные костюмы так и не высохли, а вот мы — да. С большим трудом мне удалось пробрать-

ся по мокрым камням на южную оконечность острова; по дороге я вспугнул полярную сову с леммингом в клюве, двух белых куропаток и видел парящего сокола. Я вспомнил Олли и подумал, что он, наверное, пришел бы в восторг.

Совсем неожиданно я наткнулся на эскимосскую деревню, состоявшую из шести однокомнатных домишек. Галька вокруг была усеяна разложенными на просушку шкурами тюленей, медведей и оленьими рогами. Сломанные нарты и гнилые рыболовные сети были повсюду, однако никто не отозвался. Я настроил радиопередатчик, но Джинни так и не вышла на связь. Оператор ДРО на мысе Глэдмен, расположенной примерно в 320 километрах к северо-востоку от нас — в нашем очередном «порту захода», услышал меня и пожелал нам удачи.

10 августа шторм все еще не выказывал признаков умиротворения, и мое терпение лопнуло. Мы ловко укрывались за островками, стараясь избегать наветренных берегов. Иногда нам приходилось снимать подвесные моторы и преодолевать на веслах отмели. В полдень мы подошли к острову, на котором был наш склад, однако грязевые банки, простиравшиеся по всем направлениям вокруг, заставили нас оставить лодку метрах в 200 от берега и пробираться, утопая в грязи, с канистрами в руках к берегу. Ил был очень глубок и податлив, поэтому наши сапоги увязали глубоко, и нередко нас засасывало так, что мы не могли двигаться, особенно на обратном пути с полными канистрами.

После двух часов напряженной работы мы были готовы, но тут обнаружилось, что лодку засосало в ил.

И тогда, совсем неожиданно, словно само небо послало нам эскимоса в непромокаемой одежде, который, пыхтя, пробирался вдоль берега на длинной плоскодонной речной лодчонке. Он не знал ни слова по-английски, но указал нам в сторону острова Перри. Возможно, он был из того поселения, которое я видел; обитатели отсутствовали, потому что занимались рыбной ловлей. Мы закрепили конец у него на корме, и после долгой возни, рывков и навалов (мы двое увязали по колено в иле) нам все-таки удалось выдернуть вельбот. Мы еще дважды застревали на невидимых отмелях, но всякий раз эскимос, наш ангел-хранитель, выручал нас.

Выйдя наконец из этого грязевого пролива, мы снова очутились в лабиринте каменистых островков и мелей. Море успокоилось, и мы целых десять часов шли на восток, иногда вне видимости земли, если не считать встреч с уединенными островками к востоку и к югу. Так как компас был бесполезен, а солнце не появлялось, я не отрывал глаз от карты.

В сумерках снова поднялся северный ветер, и мы стали нырять в пенящихся бурунах. Дважды наша тяжело нагруженная лодка почти скрывалась, словно погружаясь в ночь, когда огромные черные стены воды накрывали нас с борта.

«Лучше уж так! — заорал мне в ухо Чарли. — Помни, что нам нельзя пользоваться самолетом. Мы должны проделать все сами».

Я увидел, как белели его зубы в усмехающемся рту, затем ухватился за бортовой поручень, когда другой невидимый вал со страшной силой положил лодку на правый борт. Я почувствовал уверенность в том, что никакая сила не сможет опрокинуть нас.

Незадолго до полуночи, посреди этого безвременного, встающего на дыбы кошмара, тонкий серп месяца совсем ненадолго выскользнул из-за несущихся облаков. Но этого было достаточно, чтобы мы сумели заметить выемку в силуэте утесов впереди. Попытка продолжать плавание граничила с самоубийством, поэтому я приблизил свою бороду к капюшону куртки Чарли, с которого так и капало:

«Останемся там до рассвета, следи за камнями!»

«Там» оказалось хорошо защищенной бухточкой. Чарли зарулил туда, не натолкнувшись ни разу на препятствие, и я выбрался на берег со швартовым в руках. Мы поставили палатку, содрали с себя непромокаемые костюмы и развели огонь. Чарли откопал немного виски. Я всегда с отвращением думал об этой жидкости, но, когда мы в самом деле продрогли, я по достоинству оценил ее свойства.

Три часа спустя бутылка была пуста. Яркие оранжевые полосы в небе объявили о наступлении нового дня, и мрачные очертания скал и моря предстали нашим разъеденным солью глазам.

Я издал сопутствующие пробуждению звуки, и Чарли застонал во сне. Выкрикивая проклятия небу и побегав на месте, я убедил себя в том, что не только жив, но даже готов к тому ужасному моменту, когда придется влезать в смирительную рубашку — свой непромокаемый костюм. Тот факт, что некоторое количество пляжного песка все же попало внутрь, особенно по соседству с промежностью, опечалил меня, потому что мои бедра и так были растерты докрасна.

В течение последующих четырнадцати часов мы хитро плели нить нашего курса между бесчисленными каменистыми островками, придерживаясь генерального направления на север. Теперь это было нетрудно, потому что у меня было немало возможностей поймать урывками солнце, пробивавшееся сквозь дымку. Отдаленный купол ДРО на мысе Глэдмен под тяжелой крышей почти черного неба явился нам великолепным зрелищем, и мы как-то сразу затосковали по теплу жилища и нормальной постели. Когда мы добрались туда, тамошний босс выставил для нас по кружке горячего кофе и рассказал, что многие партии рыбаков из Йоа-Хейвен вынуждены пережидать ненастье в различных точках побережья. Мы же, если пожелаем, можем оставаться на станции до тех пор, пока не утихнет шторм.

«Так безопаснее, — сказал он, — эскимосам известно лучше».

Бухта обеспечивала скудное укрытие, и, если бы мы остались сидеть там, дожидаясь у моря погоды, нам нечего было рассчитывать на то, что нам удастся пробиться дальше до прихода льда.

«Спасибо, но нам придется нажимать».

Дело было вовсе не в том, что мы якобы не обращали внимания на советы местных жителей, все заключалось в лимите времени. Мы подобрали наши запасы горючего и направились в Йоа-Хейвен — еще сто двадцать километров на восток, то есть в точку, которая лежала на полпути нашего путешествия по Северо-западному проходу.

К вечеру мы достигли Йоа-Хейвен и, шатаясь от усталости как пьяные, закрепили лодку между двумя эскимосскими посудинами. В этой узкой бухте зазимовал Нансен на своем судне «Йоа» во время эпического трехгодичного плавания по проходу впервые в истории .

Эскимосы предупредили нас, что лед почти наверняка уже заблокировал проливы Гумбольдта и Веллингтона на севере. Нам советовали зайти в последнее поселение перед Резольют-Беем, деревушку в устье фьорда Спенс-Бей, и там нанять «лоцмана».

Мы немедленно пустились в путь при хорошей погоде, без тумана, вдоль береговой черты острова Кинг-Вильям и шли до тех пор, пока на мысе Матесон я не взял пеленг на солнце; оттуда мы направились через пролив Рей. Очень скоро, на середине пролива, мы потеряли из виду землю, а затем миражи заплясали на горизонте; все же мы поспешили в Спенс-Бей и поздно к вечеру прибыли в уединенную эскимосскую деревушку.

У нас было отличное настроение. От этой точки мы начнем продвигаться снова на север. Правда, время утекало быстро, и предстояла скорая встреча со льдом, однако мы уже прошли на север намного дальше, чем это было возможно за один сезон даже при сносной ледовой обстановке.

Мы разместились в «гостевой хижине» на одну ночь, швырнув узлы со снаряжением в гостиной. Поскольку мы занимали, так сказать, собственное помещение, я достал комплект запасных карт из лодочного мешка Чарли, а затем устроился поудобней, чтобы почитать его дневник.

Чарли и я, мы оба, имели обыкновение прочитывать все, что бы ни попадалось нам на глаза, однако древняя поговорка гласит, что те, кто любит подслушивать, не услышат о себе ничего хорошего. То же самое можно сказать о читающих во время экспедиции чужие дневники. Будучи официальным летописцем экспедиции, я считал после нашего полярного тренировочного путешествия, что обладаю исключительным правом знакомиться с содержанием всех экспедиционных дневников, и поэтому не испытывал угрызений совести, когда принялся за дневник Чарли.

Но когда я в самом деле заглянул туда, то был потрясен. Уже вернувшись в Англию, я как-то спросил его, почему в одном месте он утверждает, что я растерялся. Он ответил — оттого, что я сам заявил это. Да, согласился я, но имел в виду только обстоятельства, сложившиеся во время двухмесячного плавания по реке, а не положение дел в целом.

Однако Чарли настаивал, будто и он не утверждает, что я относился пессимистически ко всему в целом. Он просто отметил то, о чем я сказал сам, но выразил это по-своему. Хочу ли я, чтобы он прекратил вести дневник? Нет, конечно, нет, ответил я. Мне действительно показалось, что лаконичные записи Чарли могут быть поняты превратно посторонним читателем, если таковому доведется познакомиться с ними, даже если нам самим ясно, что имеется в виду на самом деле. Однако я держал такие мысли при себе и проклинал самого себя за болезненное отношение к критике. Чарли был совершенно прав: он видел экспедицию своими глазами, я — своими; естественно и неизбежно мы толковали одни и те же события по-разному, отсюда наши дневники могли быть прочитаны и поняты другими тоже по-разному.

Армитраж в своей книге о Шеклтоне старательно избегал цитирования из дневников даже для подкрепления фактов. Он суммировал характер отношений между Скоттом, Уилсоном и Шеклтоном в общих выражениях: «Трудности совсем не обязательно облагораживают. Если сложные отношения влекут за собой самопожертвование, то они так же, с равным успехом, могут произвести на свет раздражение и враждебность. Вынужденный тесный контакт трех мужчин, пока они пробивались к высшей цели, конечно, отрицательно сказывался на их поведении по отношению друг к другу, и любой скрытый антагонизм или соперничество едва ли могли оставаться скрытыми все время».

Когда мы были на ходу, каких-либо противоречий или соперничества между мной и Чарли явно не возникало. Вероятно, потому, что вся наша энергия была направлена на то, чтобы добраться до места очередной лагерной стоянки. Только когда мы оказывались в каком-нибудь теплом местечке, располагающем к расслаблению, Чарли иногда казался мне неестественно спокойным или пребывал в мрачном настроении. Даже после семи лет, проведенных вместе, Чарли все же оставался для меня закрытой книгой. И мне следовало помнить о том, что он ведет собственные записи, фиксируя мои слова и поступки.

Две другие лодки вышли из Спенс-Бея раньше нас. Мы последовали за ними, как в конвое. Они тоже были не длинней пяти с половиной метров и имели подвесные моторы. Их экипаж составляли полицейский из Спенс-Бея и местный охотник-эскимос, обладавший несравненными знаниями этого района. Часа через два после выхода, севернее Спенс-Бея, лодки свернули в сторону и подошли к берегу. Мы легли в дрейф.

«Что случилось?»

«Надвигается шторм! — крикнул нам полицейский. — Очень сильный. Наш друг не пойдет дальше и советует вам остановиться здесь или вернуться в Спенс-Бей».

Однако небо было ясным, и с запада подувал легкий ветерок. Я ответил полицейскому, что мы, пожалуй, пойдем дальше и станем лагерем, если шторм действительно материализуется. Он пожал плечами, махнул нам рукой, и мы отчалили. Через три часа и в самом деле поднялся настоящий ветер. Штормовые облака понеслись по небу, и в западной части горизонта появилась рваная кромка льда, четко вырисовывавшаяся на фоне темного моря.

«Овца!» — заорал я Чарли, указывая на небольшое животное кремового цвета, бегущее вдоль берега. Когда мы подошли ближе, оказалось, что это белый медведь, патрулировавший свой участок побережья.

Целую сотню миль мы двигались на север, отмечая признаки появления льда: участки густого тумана и усиление ветра до шестидесяти узлов (30 м/сек). Берег, вдоль которого мы шли, был совсем ровным. Волны разбивались о него со все возрастающей яростью. Нам негде было укрыться. Следующий склад горючего находился на низкой песчаной косе где-то в районе бухты Пейсли. В случае удачи мы могли бы спрятаться от шторма в этой гавани и разбить лагерь до улучшения погоды.

После шестичасового купания в ледяной воде наши глаза горели так, словно их жгли огнем, а пальцы совсем занемели от холода. К тому времени, когда мы достигли устья бухты Пейсли, условия изменились к худшему. Казалось, что вся поверхность бухты колышется от шторма. Нагоняемые ветром буруны ударяли о все ее берега разом. Укрыться было негде. Однако идти дальше тоже было нельзя, так же, как и повернуть назад. Поставить лодку бортом к волне хотя бы на мгновение означало немедленно заполнить ее водой. Уголком глаза я взглянул на карту и заметил ручеек, который, петляя, впадал в бухту напротив ее устья. Если бы нам удалось преодолеть три с небольшим километра до этого потока, мы были бы спасены.

Волнение в этой бухте было помощнее, чем то, которое мы выдержали у Перри-Айленд. Волны здесь наступали сомкнутыми рядами и были намного выше. Не успевал нос лодки взметнуться на двухметровую высоту и перевалить волну, как тут же врезался в следующую. В лодке давно уже плескалась вода, и многие предметы плавали у наших ног. Гребни волн накрывали нос лодки и заливали корму. Видимость равнялась почти нулю, потому что стоило нам открыть глаза после очередного душа, как новые каскады воды обрушивались на наши головы. Вода, попавшая внутрь наших костюмов, была намного холоднее, чем раньше, когда мы плыли южнее. Каким-то чудом вельбот все же проделал это кажущееся бесконечным плавание. Никогда раньше три километра не были для нас такими долгими.

Небольшой разрыв в полосе прибоя, словно молотом ударявшего в пляж, указал нам устье ручья. Мы направили лодку туда, радуясь сразу же наступившему затишью и хорошей глубине, потому что больше всего мы боялись отмелей. Еще через три километра мы привязали лодку к груде плавника на берегу и выбрались сами, чтобы поставить вымокшую палатку. Ветер вырывал колышки, но мы, используя наши заполненные канистры как грузы, все же покончили с этим делом, сварили кофе, поели шоколада, сняли свои скользкие костюмы и завалились спать.

На следующий день ветра уже не было, и бухта стелилась гладко, как молоко. Не верилось, что она могла, в буквальном смысле этого слова, кипеть каких-то шесть часов назад. Вскоре мы отыскали бочки с горючим, которые были спрятаны на косе неподалеку, и продолжили путь на север. Примерно с час мы наслаждались теплом бледного солнца, затем вокруг лодки сомкнулся густой желтый туман, и мы стали проталкиваться между обломками плавающего льда и береговой чертой, прежде чем решили переждать до тех пор, пока не станет хоть что-нибудь видно. Расположившись лагерем на крошечной галечной косе, мы наблюдали стаю белух (небольших китов); животные прошли над соседней отмелью, поблескивая своими телами, светлыми у взрослых, достигающих 5–6 метров в длину, и аспидно-синими у сосунков; животным пришлось ползти чуть ли не на брюхе по каменистому дну.

За белухами не охотятся с коммерческой целью, однако эскимосы все же добывают их сетями — они идут в пищу: жир, мясо, даже кожа, которая, как утверждают эскимосы, похожа вкусом на яичный белок. Стаи белух наблюдаются в арктических реках за многие километры от берега океана, и этому есть резонное объяснение. Их злейшие враги — акулы и белые медведи.

Когда туман рассеялся, мы проложили путь вдоль отвесного берега с ярко выраженными горами и бухтами. Решать задачи по навигации стало восхитительно просто. Время от времени одинокие айсберги, севшие на мель до наступления последнего шторма, плыли мимо нас, они не представляли угрозы. К вечеру мы достигли высоких утесов острова Лаймстоун, изгаженного с головы до пят птичьим пометом. Впереди лежал пролив Барроу, а на его дальнем берегу — Резольют, единственное поселение на острове Корнуоллис, где находилась Джинни. Однако для того, чтобы пересечь пролив, предстояло пройти 65 километров, а паковый лед лежал у нас на пути от одного края горизонта до другого.

У нас осталось мало горючего, и наш последний склад на подходе к Резольют находился в 20 километрах, если идти в обход северного берега острова. Поэтому мы поплыли, прижимаясь почти вплотную к утесам, соблюдая осторожность, потому что в море плавали многочисленные обломки льдин — от крошечных шариков до размера человеческого тела. Мы шли по сужающемуся коридору между утесами и плавающим льдом. Дул свежий северный бриз. Это беспокоило меня, потому что лед мог начать дрейфовать на юг и сомкнуться за нами. Вскоре мы уже с трудом проталкивались среди льдов, площадь свободной поверхности воды быстро уменьшалась. За полтора десятка километров до склада я решил повернуть назад, чтобы дождаться смены направления ветра. Мы могли бы добраться до места, но по карте было видно, что там негде укрыться от наступающего льда.

Километрах в тридцати в стороне от нашего обратного маршрута была глубокая бухточка Астон-Бей. На карте она выглядела так, будто была готова предоставить нам убежище, если только не задует надолго западный ветер — в таком случае лед в проливе Пил запер бы нас в бухточке. Чарли был не слишком счастлив от того, что мы повернули назад, но я узнал давным-давно, что нельзя сделать так, чтобы были довольны все. Я был всегда готов брать на себя риск, но, как правило, меня проклинали, если оставался хотя бы один альтернативный выход из положения.

Мать неустанно повторяла мне, что мой отец уважал своего босса — фельдмаршала Монтгомери. Тот никогда не продвигался вперед, если мог избежать этого, до тех пор пока не получал в свои руки козырной карты — тогда, когда он понимал, что ни природа, ни Роммель уже не предоставят ему второго такого случая. В подобных ситуациях я обычно избегал спрашивать мнение других. Почему? По-видимому, Чарли правильно отметил это. Он сказал однажды:

Думаю, что очень трудно обсуждать с Рэном вопросы размещения и перемещения войск по той причине, которая мне понятна и по поводу которой я заявляю следующее: «Как насчет того, чтобы сделать это по-другому?» Однако этот вопрос может помешать ему разобраться в его же собственных соображениях. Совершенно очевидно, что всегда существует как минимум еще один способ продолжения, поэтому, когда он снисходит до того, чтобы сообщить мне свою точку зрения, я, подумав, говорю: «А почему ты не сделаешь вот так?» Однако в этот миг его мысли уже заняты другим, и он практически не слушает. Он держит все в себе, и мне кажется, что он потихоньку занимается самоедством.

Фьорд, по которому мы совершили отступление, был почти свободен ото льда и простирался на несколько миль. Наконец мы перебрались через мелкий песчаный бар (подводный вал) в его вершине. Сланцевые склоны нависали над нами, и вода, оставшаяся после летнего таяния снегов и льда, журча, прокладывала себе дорогу в фьорд через несколько намытых извне водостоков.

Засев в палатку, используя весло для подъема антенны, я соединился с Джинни. Бухта Резольют-Бей была забита льдом, сообщила она и добавила, что какой-то японец вместе с женой, путешествующий на парусной лодке с подвесным мотором, вот уже два лета дожидается подходящей обстановки, чтобы пересечь пролив Барроу. Шел третий год — она это специально подчеркнула, — и мне не следует проявлять нетерпение. Это действительно успокоило меня на несколько часов, но мы продолжали торчать в этой крохотной бухточке, и через трое суток на меня снова напал зуд действия.

С каждым днем все больше ледяных полей появлялось у бара, защищавшего нас. Во время прилива льдины поменьше перебирались через него и ударяли в борта нашего вельбота, однако они были слишком малы и хрупки, чтобы причинить вред. Тем не менее было бы глупо оказаться, подобно крысам, в западне. Тем более что ледяные поля упрямо напирали на бар.

Утром третьего дня целая стая новых ледяных полей украсила водную гладь вокруг вельбота — мрачное напоминание о неумолимо надвигающейся зиме. Дней через девять остающаяся пока свободной поверхность моря начнет замерзать.

Через неделю Жиль и Джерри прибудут в Резольют на своем «Оттере» и помогут провести нас через любой паковый лед. Однако неделя — слишком большой срок, и, кроме того, по счастливому стечению обстоятельств в Резольют случайно приехал наш старый друг по арктическому тренировочному путешествию Дик де Блики, самый известный из канадских арктических летчиков. Он прилетел на месяц для выполнения какой-то летной работы, встретился с Джинни, узнал о наших трудностях и согласился вывести нас по проливу, как только установится подходящая погода.

На четвертое утро нашего пребывания во фьорде ветер стих, туман приподнялся, и мы проскочили через песчаный бар, забитый льдом, обошли на полной скорости остров Сомерсет, направились к нашему складу на мысе Энн, забрали горючее, но уже через пять километров вошли в паковый лед.

Целых четыре часа мы получали инструкции от Дика, который кружил над нами вместе с Джинни и Симоном. Мы расталкивали льдины веслами и ногами, и иногда маршрут, который выглядел вполне прилично с воздуха, завершался для нас тупиком. В конце концов мы вышли победителями и успели достичь устья Резольют-Бея за два часа до того, как потоки тумана потекли через утесы острова Корнуоллис и словно одеялом накрыли ледяные поля.

Джентльмен из Японии, прослышав о нашем прибытии, счел это событие за счастливое предзнаменование и тут же отплыл в южном направлении. Обстановка складывалась явно не в его пользу, и мы довольно долго не слышали о нем. Тугалук стала ростом с Бози и была счастлива только тогда, когда грызла какой-нибудь предмет, как, например, бахилы или комплект жизненно важных для нас карт.

«Я думал, что ты собираешься расстаться с ней», — сказал я Джинни.

«Да. Не вибрируй. Мы пробудем здесь не меньше недели, и найдутся многие, кто готов продать собственные зубы, чтобы заполучить такую красивую собаку».

За несколько часов после нашего прибытия перемена ветра вернула паковый лед обратно в бухту, и он чуть было не раздавил наш вельбот. Это помешало нам выйти в Алерт. Мы ждали четверо суток с туманом и мокрым снегом.

На этой стоянке я получил послание от председателя комиссии в Лондоне, предлагавшего выбрать маршрут от Резольют к северной оконечности пролива Веллингтон, где был узкий, низкий перешеек, перекрывавший море. Там мы должны были оставить вельбот и разбить лагерь, дожидаясь, когда застынет море, а затем пробираться в Алерт на мотонартах. На тот случай, если предлагаемый председателем маршрут окажется единственно возможным, я попросил Джинни проверить наши легкие надувные лодки с лыжами, которые можно будет перенести через узкий перешеек западнее хребта Дуро. Я решил, что такие лодки будут лучшей альтернативой мотонартам в условиях сочетания ледяных полей со свободным водным пространством, что характерно для начала зимы.

Джинни обменялась радиограммами с Антом Престоном в Лондоне, который сообщил, что специалист-полярник доктор Хаттерсли-Смит снова нажимал на нашего председателя — «мол, я всегда относился скептически к возможности успеха этого предприятия за один сезон и сказал об этом Ранульфу еще три года назад».

Я сходил на метеорологическую научную станцию в Резольют и стал расспрашивать технического работника:

«Можно ли пройти проливом восточнее острова Батерст?»

«Он напрочь заперт льдом, и, вероятнее всего, обстановка там останется та же».

«Как насчет пролива Ланкастер и дальше, вдоль восточного берега острова Элсмир?»

«Вероятнее всего, лед и шторма».

«А если совершить гигантский обходной маневр вокруг острова Девон и дальше через Адские ворота в Норуиджен-Бей?»

«Это возможно, однако не советую из-за неблагоприятных метеоусловий в море у восточного побережья острова».

Так по очереди этот человек развенчал все мои предположения, за исключением одного — зимовать в Резольют.

Единственно, с чем я действительно не мог примириться, так это с бездействием, поэтому я отдал предпочтение пусть иллюзорному, но самому легкому выбору — гонке вокруг острова Девон длиной в тысячу километров, как только лед позволит нашему вельботу выскользнуть из залива.

Джинни не сумела связаться с нашим председателем, зато отправила радиограмму полковнику Эндрю Крофту, чей опыт пребывания в Арктике был весьма значительным. Он ответил тем, что одобрил мой план.

Может показаться странным, что я советовался в такой обстановке с лондонским комитетом. Ведь человеку на месте наверняка виднее. Часто это справедливо, но сам я никогда прежде не бывал в Северо-западном проходе, Чарли тоже, поэтому казалось благоразумным проверить наши собственные соображения у опытных людей. Получив их мнение, я почувствовал, что окончательное решение все же остается за мной. Хотя, может быть, это была ошибка. Вот точка зрения Чарли:

Рэн — ведущий в этом представлении. Он — полевой лидер, но нужно помнить про Комитет в Лондоне. Они руководят экспедицией. Это проблема, как я себе это представляю, в том смысле, что, если Рэн намеревается сделать что-то, он действует, а правление директоров, то есть Комитет, пытается все изменить. Думаю, Рэн впервые по-настоящему ощущает существование Комитета, где люди считают, что должны руководить им. Это не совсем приятно для него. Он чувствует напряжение. Я вижу это. Все оттого, что ему приходится выступать в роли дипломата. Он не волен заявить — мол, я намерен поступить так-то и так-то, не советуясь с Комитетом.

Нам предстояло преодолеть полторы тысячи километров за шесть суток, и у нас не осталось времени для задержек, хотя паковый лед, казалось, уже окружил нас, и самые противоречивые советы сыпались на нас со всех сторон. Решать было мне, а бедняге Чарли оставалось только переживать последствия в случае, если мои действия навлекут беду на наши головы. До сих пор во время путешествия мы страдали от сырости, холода, унылой обстановки, часто — от недосыпания. Теперь будет еще холоднее, и все предприятие представлялось карточной игрой. Наступило тяжелое время для всех нас. Что же удивительного в том, что Симон написал, будто Чарли «храбрится и ведет себя вызывающе, но дружелюбно, а сам — комок нервов» .

Рано утром 25 августа лед вытеснило из гавани, и он задержался в трех-четырех километрах от побережья. Прежде чем южный ветер снова расшевелит его и загонит обратно, мы молча спустились к гавани, одетые в свои «лодочные» костюмы, и пустились на восток.

Известный американский геолог, основатель Арктического института Северной Америки, наблюдал за нашим отплытием. Он писал Эндрю Крофту: «Когда мы были в Резольют, группа Файнеса пошла. Они двинулись в зубы снежному шторму, когда лед в гавани заметно отступил, но я уверяю тебя — никто из нас не хотел бы оказаться на их месте, то есть сидеть в открытой лодке без элементарной защиты от непогоды».

Весь день туман держался у стены утесов или поблизости. У отвесных скал Эскарпа Хотхама мы оторвались от острова Корнуоллис и пересекли штормовые воды пролива Веллингтон.

Мы вздохнули с облегчением, когда вышли к земле и попали под укрытие скалистого острова Девон, а затем зарулили в заливчик под названием Эребус-Бей.

«Эребус» и «Террор» — так назывались прочные суда сэра Франклина, шестидесятилетнего лидера экспедиции 1845 года, которая в составе 129 человек отправилась на розыски Северо-западного прохода. За несколько дней до начала экспедиции жена Франклина, увидев, что он задремал в кресле, укрыла ему ноги флагом, который она вышивала для экспедиции. Он проснулся и испуганно воскликнул:

«Флагом накрывают только усопших!»

Оба судна и все люди исчезли, и, несмотря на сорок поисковых экспедиций, многие из которых сами по себе явились деяниями героическими, проявлением мужества и терпения, в течение последующих десяти лет не было обнаружено в живых ни единого человека. Разрозненные находки спасателей, так сказать, сложенные вместе, выявили более или менее правдоподобную картину страданий людей Франклина, но одновременно задали новые загадки.

Умер ли старший офицер Франклина Крозье вместе с остальными или же, благодаря своим исключительным знаниям эскимосского языка и методов выживания, остался жить с эскимосской семьей? Почему у двух скелетов, найденных в брошенной судовой шлюпке, отсутствовали черепа? И почему в руках у них были винтовки, которые выстрелили только один раз? Правда ли, что эскимосы разрушили все надгробные пирамиды из камней и уничтожили все записи экспедиции? Неужели они убили страдальцев?

Оба судна отличались необычайной прочностью. «Террор» однажды провел три месяца зажатый плавающими айсбергами, однако остался невредим и вернулся в Англию. Шесть лет спустя после того, кик судно отправилось в Арктику, поступило официальное сообщение капитана и экипажа английского брига «Реновейшн». Они клялись, что видели два трехмачтовых судна, окрашенных в черное, которые сидели на проходящем мимо них айсберге у северного побережья Канады.

Правда ли, что некоторые члены экспедиции опустились до каннибализма? Один из спасателей, доктор Джон Рей, записал следующее:

Судя по изувеченным трупам и содержанию чайников, очевидно, что наши несчастные соотечественники были вынуждены прибегнуть к последней альтернативе как средству поддержания сил.

Я почувствовал искреннее сострадание к ужасной судьбе Франклина и его людей, которые погибли медленной смертью на этой враждебной человеку земле.

На восточном берегу острова Бичинг мы стали на якорь и выбрались на берег, где из гравия на пляже торчал древний корабельный бушприт. Чуть выше приливной отметки были остатки фундамента древней хижины, а вокруг разбросаны обломки деревянных бочек и ржавые железные обручи. За бушпритом — могильные камни. Часть людей Франклина умерло здесь, скорее всего, от цинги, однако большинство продолжило свой путь на юг, чтобы погибнуть там.

Чарли вырезал свое имя на плитке сланца и оставил его на пляже. Примерно с час просидели мы на берегу, разглядывая эти обломки отчаяния. Затем 250 километров до Крокер-Бея. По пути мы пересекали устья многих заливов и, поглядывая на север, видели вершины высоких ледников на восточной половине острова Девон, которые посылали оттуда свои щупальца в прибрежные долины и сползали в морские фьорды уже как айсберги.

Когда вечер сомкнулся над нами, мы двинулись под холодное, темное плечо огромных утесов по чернильно-черному морю. Мы видели много тюленей, китов и морской птицы, все чаще встречались высоченные айсберги огромной длины. Когда ночь свалилась на нас с высот закованных в ледяной панцирь утесов в Крокер-Бее, разразился шторм, прилетевший с севера из пролива Ланкастер, и захватил нас в 16 километрах от укрытия. Винты перемалывали невидимые льдины, их шум напоминал неровно бьющееся сердце. Окажись мы без движения, зажатые айсбергами, и нам бы не поздоровилось.

«Чудовище по левому борту!» — крикнул мне в ухо Чарли. Я стал всматриваться в темноту, в ту сторону, куда он показал, и увидел увенчанный пенным гребнем силуэт гигантской волны, которая ударила в соседнее ледяное поле. Стена брызг взметнулась над нами. Весь мир вокруг словно зашелся в бешеной пляске, а я изо всех сил напрягал зрение, всматриваясь в скалистые высоты, чтобы определить местоположение входа в бухту Дан-дас-Харбор — некогда там находился склад Компании Гудзонова залива, брошенный на произвол судьбы. Я обнаружил вход, однако айсберги, большие и малые, сидели на мели поперек и раскачивались на высокой зыби. Только при счастливейшем стечении обстоятельств мы сумели пробиться туда без особых приключений и попали в мелкую гавань к трем соблазнительного вида хижинам у кромки низкого галечникового берега.

Одна хижина почти не протекала, и вскоре Чарли развел огонь под нашим котелком. С час мы пролежали без движения, болтая о давних армейских буднях в Аравии, и отблески свечи плясали на наших подвешенных для просушки костюмах.

Восточнее Дандаса миллионы бесцветных ледяных обломков плавали у самой береговой черты, напоминая погибшую лягушачью икру. Вокруг нас волны разбивались о стены оказавшихся на плаву ледяных гигантов. Брызги летели по воздуху горизонтально. Шторм бушевал вдоль южного побережья острова Девон весь день, а Джинни сообщала из Резольют, что у них идет снег и море покрылось сплошным льдом. До конца месяца оставалось четверо суток, и я решил не ждать улучшения погоды.

Через час после выхода в море мы обогнули гигантские скалы мыса Уоррендер. Волны колотили о берег, и там кипели буруны. Курс, проложенный параллельно утесам в 400 метрах от них, казался нам самым безопасным. Несколько раз лодка содрогалась, когда невидимые льдины ударяли в корпус или попадали под винты. Затем мы потеряли шпонку. Чарли прикрыл газ бесполезного теперь мотора левого борта, и мы поползли вполсилы, постепенно дрейфуя в сторону береговых утесов. На протяжении четырех миль мы так и не сумели определить, где бы высадиться, однако менять шпонку нужно было как можно скорее. В любое мгновение винт правого мотора мог удариться о лед. Тогда за какую-то минуту мы можем превратиться в фиберглассовую разновидность щепки. Крошечное дефиле с галечниковым пляжем объявилось в стене утесов. Я вздохнул с облегчением. Пробиваясь к крошечному пляжу, мы разошлись с белухами, покуда проталкивались носом между бешено пляшущими на волнах льдинами и севшими на мель айсбергами.

Чарли вцепился мне в плечо и показал прямо вперед. Один из севших на мель небольших айсбергов в той самой точке, которую мы наметили для высадки, оказался полярным медведем. По-видимому, медведь знал, что белуха (его излюбленное лакомство) пожелает рано или поздно насладиться покоем на отмели неподалеку от пляжа. Беспокоить охотящегося голодного зверя — не слишком благодарное занятие, но у нас не было выбора. Сплошная стена утесов простиралась километров на тридцать пять на восток, если судить по карте.

Чарли направил лодку как можно ближе к берегу, и я перелез через борт. Один из сапог моего костюма наполнился водой до самого бедра, так как я умудрился разорвать его. С носовым фалинем  в руке я заковылял по скользким камням, пока Чарли вынимал из чехла винтовку. Медведь, никогда не встречавшийся с блестящим белым 5,5-метровым вельботом, медленно отступил и скрылся среди валунов, которыми был завален пляж.

С полчаса я изо всех сил сдерживал лодку, пока Чарли работал онемевшими руками, чтобы заменить шпонку и оба винта, так как мы обнаружили, что они сильно погнулись и на одном из них исчезла лопасть. Одним глазом я старался следить за зверем. Когда мы покидали пляж, он проплыл мимо нас — на поверхности торчали только нос и глаза. Испугавшись нас, он нырнул. На какое-то мгновение высоко к небу приподнялся его белый зад, и больше мы его не видели.

Волны за пределами подветренного пространства под утесами были не меньше тех, что наблюдались обычно. Целых 200 километров мы, загипнотизированные размерами и мощью волн, ныряли и раскачивались с борта на борт в гуще вздымающихся айсбергов. Льдины величиной с бунгало болтались на волнах, как пляжные поплавки, под шестидесятиузловым (30 м/сек) штормом, и мне не раз приходилось сдерживать дыхание, когда мы протискивались между этими морскими чудищами. Мокрый снег, туман и ветры ураганной силы вынудили нас провести ночь на мысе Шерард, но 27 августа в полдень мы покинули побережье Девона и пересекли пролив Джонс, направляясь к острову Элсмир. Это было захватывающее плавание.

В гавани Крейг-Харбор, под головокружительной высоты утесами, мы остановились, чтобы передохнуть рядом с королем айсбергов, источенным голубыми сводчатыми гротами. Затем мы пошли дальше, пока (мы чувствовали себя как вымокшие под дождем свиные шкуры) не достигли глубоких и тенистых подходов к Грис-фьорду, где находилось единственное эскимосское поселение на этом острове.

В то же время в Резольют Джинни, отлично понимавшая всю опасность плавания вдоль восточного берега острова Девон, терпеливо дожидалась появления в эфире моих позывных целых двадцать восемь часов. Симон объяснил в своём дневнике:

Судя по выражению лица Джинни, она все больше замыкалась в себе, хмурилась и язвила весь день, так как связь не возобновлялась.

Я развесил антенну неподалеку от двух эскимосских домиков, обходя деревянные рамки для просушки тюленьих шкур. Голос Джинни звучал издалека и был едва слышен, но я почувствовал, что в нем звучала радость, когда она подтвердила, что приняла мое сообщение о нашем местоположении.

Последние три дня августа прошли как один день и были заполнены мельканием черных утесов, замерзающих на лету брызг и прежде всего все увеличивающимся количеством льда. У входа в Адские ворота (Хелл-Гейт), начало запасного маршрута от пролива Джонс, под утесом с названием мыс Турнбек («малодушный человек»), я решил, что такая погода — это уже слишком, а местные течения предательски опасны. Мы повернули на запад ближе к острову Девил, а затем пошли на север в пролив Кардиган. И снова беспокойные часы среди подстриженных ветром волн, но, пройдя этот пролив, мы завершили обходной маневр. В Норвежском заливе (Норуиджен-Бей) мы снова, так сказать, вошли в меридиан, на котором находится Резольют-Бей, только севернее. Получилось, что игра все же стоила свеч, но нам оставалось всего двое суток на последние 550 километров.

В тот вечер поверхность моря впервые начала замерзать, твердея молча и быстро. Нам следовало поторопиться. Тридцатикилометровый рывок в бухту, ведущую внутрь острова Элсмир, к югу от мыса Грейт-Беар, и мы снова уткнулись в паковый лед. Снова и снова мы двигались по проливам и разводьям. Тщетно — паковый лед стал плотнее со стороны моря и непроходимым в бухтах.

Не оставалось делать ничего другого, как отступить. Молодой лед покрыл море словно маслянистыми пятнами. Мы вышли на берег в безымянной бухте и в тот вечер мало разговаривали.

Я связался с Джинни. Она сообщила о стокилометровом поясе льда в Норвежском заливе; он простирался на запад до острова Аксель-Хейберг. Наш самолет еще не прибыл, и поэтому некому было помочь нам пробиться сквозь ледовый барьер. Однако через час Джинни снова вышла в эфир с грандиозной новостью. Расе Бомбери, один из лучших арктических летчиков и одновременно вождь индейцев племени мохауков, объявился в Резольют вместе со своим «Оттером». Он согласился посвятить нам два летных часа на следующий день.

Туман растаял. Температура упала. В ту ночь я почти не спал. Всего 500 с небольшим километров до Танкуэри-фьорда, но нам могло не хватить одних суток. Если этот ледовый пояс задержит нас, мы окажемся взаперти.

На рассвете мы были уже на ногах и, стуча зубами от холода, приготовили вельбот к плаванию. В середине дня Расе сделал круг над нами, и мы направились к ледовому поясу. Молодой лед стал толще и покрыл все открытые полыньи в паковом льду. Ледовая корка росла как на дрожжах. Местами вельбот уже не мог пробиться вперед и увязал во льду, как шмель в паутине.

В середине бухты поднялся легкий ветер, и в ледяном покрове появились каналы. Это помогло нам. Расе ходил широкими кругами к северо-востоку от нас над полуостровом Бьорн и к северо-западу, ближе к снежным вершинам острова Аксель-Хейберг.

Когда он улетел, мы были в самой середине массы пака, и мне оставалось только гадать, как долго нам придется выбираться из этого лабиринта. Однако Расе вернулся, он не терял времени даром. Чтобы вывести нас на север, к мысу Грейт-Беар, он указал, чтобы мы шли сначала на запад, потом на восток и даже на юг. С воздуха наш маршрут, наверное, был похож на спагетти. Через три часа Расе покачал нам крыльями и исчез. Мы вышли из сомкнутого пака, остальное могли проделать сами.

Километра через два-три после того, как мы вышли из пака, заклинило рулевой привод. Чарли осмотрел его, выкурил две сигареты, размышляя над устройством этого механизма, а затем выправил все самым что ни на есть ортодоксальным, но эффективным способом. В последующие двое суток нам пришлось спать всего пять часов. Мы продвигались на север по узким каналам. Затем сто шестьдесят километров по извилистому каньону пролива Эврика до самой Эврики — уединенной канадской правительственной метеостанции. Сильный ветер удерживал молодой лед в заливе и в фьорде всю ночь 30 августа, и на следующий день мы начали последний переход на север вверх по Грили-фьорду — 250 километров до фьорда Танкуэри, этого тупика, расположенного глубоко в покрытых ледниками горах.

Ряды увенчанных снегами вершин составляли линию горизонта, и мы заползали все глубже в сумеречный мир одиночества и тишины. Волки разглядывали нас с затененных, сглаженных ледником берегов, все было неподвижно, только наш вельбот резал своей кильватерной струей зеркальные отражения мрачноватых берегов.

За двенадцать минут до наступления полуночи мы уткнулись носом в тупик. Морское путешествие было завершено. За одну неделю проливы, оставшиеся позади, покрылись сплошным льдом.