На следующий день ему предстояло вести совещание в связи с останками, найденными в лесу.

Он чувствовал себя подготовленным еще хуже, чем обычно, но не очень волновался из-за этого. В отчете, который он тайком просмотрел прямо на месте, содержалась только самая очевидная информация: подготовка результатов вскрытия займет довольно долгое время, однако по имеющимся данным умерший был взрослым мужчиной европейского типа (остатки кожи, волосы), относительно высоким, но по сохранившимся элементам одежды личность его определить невозможно. Время смерти также на настоящий момент не установлено, но можно предположить, что тело пролежало там по меньшей мере в течение шести месяцев, очевидно, еще дольше. После установления причины смерти будет также рассмотрена вероятность того, что пострадавший был убит в ином месте, после чего его тело было перенесено туда, где его позже обнаружили.

Валманн застрял на абзаце о «сохранившихся элементах одежды». Изложенное там совпадало с его (и полицейского Фейринга) точкой зрения о том, что это останки не обычного праздно гуляющего человека, так как сохранившиеся лоскуты не напоминали прогулочную одежду. Пиджак старомодного фасона, дешевая майка, синтетические брюки — здесь было кое-что странное: ни на покойнике, ни поблизости не было найдено обуви. Это подтверждало версию, что тело перевезли в Танген. Следовательно, установление личности покойника будет напоминать поиск пресловутой иголки в стоге сена.

— Мы уже связались с Управлением уголовной полиции, — поспешил ответить Валманн, заметив, как Йертруд Моене вцепилась в подлокотники, а так она делала перед тем, как заговорить, — они проверят сведения об известных криминальных личностях, которых потеряли из вида в течение последнего года. Возможно, так мы нападем на след.

— Это все замечательно, — перебила его Моене и на мгновение угрожающе замолчала, — будем надеяться, это принесет хоть какие-то результаты. Но расслабляться не стоит. В отчете я ничего не обнаружила о доме.

— Доме? — Валманн сперва не понял, о чем она.

— На некоторых фотографиях можно различить низкий бревенчатый дом на заднем плане. — В голосе Моене послышались недовольные нотки, которые появлялись, когда ее предложения не были немедленно одобрены.

— Та старая хижина в конце дороги, где стояли машины? — По ее лицу было видно, что это именно так. Он также понял, что это будет расценено как его недосмотр. Он попытался найти оправдание: — Но она нежилая. В аварийном состоянии…

— В любом случае, — Моене поняла, что он готов отступить, и продолжала: — Если учесть, что нам известно об умершем по результатам предварительной экспертизы, вряд ли он был особенно привередливым в плане жилья. Ведь совсем не сложно посмотреть на нее… на хижину, у вас же были там люди?

Фейринг вмешался:

— Шеф, нас там было всего четверо. И у нас было достаточно работы с телом, разбросанным по довольно большой территории.

— Пятеро.

— Что?

— Вас было пятеро. — Моене упрямо сжала губы.

— Нет, прошу прощения, четверо.

— Вас должно было быть пятеро: вы сами, Валманн и трое криминалистов.

Тишину, на мгновение воцарившуюся в тесной, загроможденной мебелью «дежурке», все поняли однозначно и верно: Юнфинн Валманн, ответственный за расследование дела о трупе, найденном в трех километрах к северу от Тангена, заглянул на место происшествия всего на пару минут.

Он понял, что ему надо немедленно исправить положение, хотя бы попытаться.

— Моене, если это действительно так важно, то я сам мог бы туда съездить. — Он был словно подсудимым, который не желает признавать собственного приговора. Ведь это бессмысленное, дерьмовое дело, «висяк», к которому ни с одной стороны не подступишься. Однако замечания Моене оказывали на него именно такое действие: ее критика не была конструктивной, а нападки касались методов его работы, принципов, да и вообще его отношения к обязанностям полицейского. — Прямо сейчас и поеду. Если что-то найду, то доложу напрямую, хорошо?

— Лучше поздно, чем никогда, Валманн. — Моене улыбнулась своей обычной кисло-сладкой улыбкой победительницы. Даже морщинки вокруг глаз и рта излучали триумф.

— Вполне возможно, что там осталось что-нибудь любопытное, — пробормотал Валманн, поднимаясь.

Не считая позора, которым Моене покрыла его на глазах всего отделения, Валманн не имел ничего против того, чтобы проехаться к югу от Стангеланда. Ему необходимо было поразмяться. Нужно было сменить обстановку. А больше всего ему хотелось сосредоточиться на чем-нибудь, что отвлекло бы его от мыслей о трагедии на вилле Скугли. Он попытался хладнокровно относиться ко всем противоречивым подробностям жизни семейства Хаммерсенг, но это оказалось непросто. Подробности эти, не поддающиеся полицейскому расследованию, манили и звали за собой. Он сопротивлялся. Он успокаивал себя тем, что не он будет разгадывать загадку смерти супругов Хаммерсенг. Однако, съездив туда вчерашним вечером (что было отступлением от правил и, честно говоря, очень по-дилетантски), он врубился и в эту работу. Он осмотрел дом, допросил свидетеля… Анита работает в группе Трульсена, и это все усложняет. Только его импровизаций не хватало. И по сравнению с его ляпом — тайным посещением места преступления, которое расследует не он, — все его неприятности с Моене и ее недовольство расследованием дела о «лесном трупе» покажутся цветочками… Хм, такими цветочками, какие по весне расцветают в лесу возле Тангена… Хм… Не успел он сесть в машину, как настроение резко пошло вверх.

Было все еще прохладно, но ясно, поселок Стангебюгда был залит светом, сияющее небо раскинулось от полей до моря. Он старался впитать в себя эту картину, запечатлеть ее в памяти перед тем, как заехать в чащу леса дальше к югу.

Рубленый домик стоял на окраине заброшенного поля. Заброшенный и разваливающийся, он так и просился на иллюстрацию к книжке о сельской жизни. Серая сараюшка и уличный туалет, казалось, вот-вот развалятся. Крыша местами просела, но под основанием дома лежали четыре больших камня, и пол выглядел целым. Из-под досок пола торчали острые колья для сушки сена и ржавые садовые инструменты.

Не зная, с чего начать, Валманн в нерешительности остановился. Ему не надо было прилагать особых усилий, чтобы выяснить, кому принадлежит домик. Конечно, тому, кто владел всей землей в округе, то есть крупнейшему землевладельцу в регионе. Когда они связались с управляющим хутора Брагенес, чтобы уведомить о найденном теле и начатом расследовании, тот сообщил им, что сейчас владелец находится за границей. По этой причине у Валманна не было ключа от дома, и он решил сначала осмотреть сарай, а если точнее, туалет: если тут кто-то жил, то жильцы в первую очередь оставили бы визитную карточку именно в этом достойном месте.

Рулончик туалетной бумаги на гвозде был относительно чистым, а по краям были нарисованы маленькие красные сердечки. Внутри, на деревянном сиденье, лежало два номера «Смотри и слушай» — эти вездесущие газеты были датированы августом и сентябрем прошлого года. С солидной долей отвращения он поднял крышку и заглянул в унитаз. При раскопках древних городищ, исследовании развалин монастырей и других археологических изысканиях туалет всегда был самой настоящей сокровищницей для археологов. В дерьме вещи хорошо сохраняются. Дерьмо не тонет — ни в туалете, ни в жизни.

Внизу, в яме, он разглядел только кучу дерьма и какой-то белый продолговатый треугольник, чуть плотнее куска бумаги. Гигиеническая прокладка.

Вернувшись на лужайку, он сам себя попытался убедить в том, что это еще ничего не значит. Женщина просто гуляла по лесу и воспользовалась возможностью справить нужду под крышей, а не присаживаться под кустом. Но все вместе: прошлогодние газеты, рулончик туалетной бумаги с красными сердечками — приводило к версии, которая напрашивалась сама собой. Его профессиональные инстинкты пошли на поводу у обыкновенного любопытства: ему нужно зайти в дом. В доме, похоже, кто-то жил.

Все работники хутора Брагенес были на полевых работах. Холодное солнце быстро высушивало землю, поэтому в ближайшие недели земледельцы Станге должны будут собирать камни, боронить и сеять. Огромные территории ждали обработки. Везде, насколько хватало взгляда, виднелись облака пыли над сельскохозяйственными машинами.

Почти до часу дня Валманн просидел в машине, а потом мучительно захотел выпить кофе. Он уж собрался все бросить, завести машину и, вернувшись в Хамар, побежать в полицейскую столовую, но тут на лужайку заехал трактор. Он остановился, а из кабинки выпрыгнула женщина в рабочей одежде. Быстрыми шагами она направилась к нему, словно ждала его. Он вышел из машины и подошел представиться ей.

— Так-так, опять полиция, — холодно резюмировала она. В голосе ее не слышалось ни дружелюбия, ни любезности, скорее, она хотела показать, что у нее нет времени заниматься какой-то ерундой. Ее зовут Гудрун Бауге, и она жена управляющего хутором Бьярне Бауге. Она заехала домой, чтобы приготовить чего-нибудь перекусить. Если он хочет, может выпить с ними кофе.

Валманн не отказался.

Дом управляющего хутором Брагенес можно было назвать богатым: просторная кухня, длинный деревянный белый стол, стулья с высокими спинками и с узорчатыми подстилками на сиденьях. От вида древней, до блеска вытертой скамейки под окном у какого-нибудь антиквара непременно слюнки бы потекли. Прежняя каморка для прислуги была переоборудована в кабинет. За приоткрытой дверью Валманн смог разглядеть полки с бухгалтерскими папками и сейф в углу, а на столе — компьютер, новее, чем его собственный. Он почти начал надеяться на глоток настоящего кофе из старомодного деревенского кофейника, но фру Бауге засыпала молотый кофе в обычную кофеварку. Она принялась доставать из холодильника еду (и куда, интересно, в норвежских деревенских домах подевались чуланы?), и он объяснил, зачем приехал.

Нет, она не знала, что в хижине кто-то жил, во всяком случае, в течение последнего года. Это вообще не входило в их обязанности — если хижина, которая вообще-то была частью небольшого земельного хозяйства, сдавалась кому-то внаем, то этим занимался сам хозяин, Солум. А он по полгода жил во Флориде, где купил дом, когда овдовел.

— А ключи? — поинтересовался Валманн.

— Понятия не имею ни о каких ключах. Надо спросить у Бьярне, когда он придет, — равнодушно послышалось в ответ. Похоже, приготовление еды важнее.

Заслышав, что муж вошел в прихожую, она прокричала ему, даже не дав стянуть сапоги и зайти на кухню:

— Тут полицейский пришел — спрашивает, жил ли кто-нибудь в хижине. Ты что-нибудь слышал об этом?

Вошедший мужчина кивнул дружелюбнее жены. Ростом он не выше ее, но плечи шире, а талия — уже. Его ладонь была широкой, как лопата, и такой же основательной.

— Бывает, Солум сдает ее кому-нибудь, — разъяснил он, — но нас он в это не вмешивает. В последние годы это в основном были иностранцы — немцы и голландцы, которые рвались в лес послушать тишину. Пусть слушают, сколько влезет, — я так скажу! Пару раз нам приходилось убирать за некоторыми из них, эти горожане бывают редкостными свиньями.

— А еще поляков не забудь, — послышалось от кухонного стола, где на поднос выкладывались пшеничный хлеб, мясные нарезки, сыр, джем, икра, масло и сардины, — скоро кофе будет…

— Точно, в клубничный сезон там иногда жили и поляки, но в прошлом году их не было… — Бьярне Бауге потер лоб и снял шапку.

— И слава Богу, — высказалась его жена. Ее руки мелькали так быстро, что казалось, стол накрывался сам собой. Пока муж мыл руки под кухонным краном, у Валманна под носом оказалась чашка кофе. Потом перед ним появились тарелка, нож и вилка. Кофе мало чем отличался от того, который подавали в полицейской столовой. Очевидно, и у бутербродов такой же вкус.

— А есть ли ключ?.. — Он попытался вернуться к прежней теме разговора, но супруги Бауге были слитком заняты едой и не могли ответить, поэтому Валманну оставалось только жевать бутерброд с маслом и колбасой.

Конечно, ключ был, но управляющий никак не мог отыскать его среди других ключей в шкафчике, стоявшем в маленьком кабинете, где хранились ключи от всех хуторских помещений.

— Странно, ключ должен быть здесь, — только и сказал он, — но, может статься, хозяин сам его забрал прошлой осенью, перед отъездом, и не вернул. — Бауге мотнул головой в сторону большого хозяйского дома, сиявшего на солнце белой краской.

— А когда он вернется?

— Обычно он приезжает в мае. Жалуется на климат и ревматизм, но я-то думаю, что у него завелась женщина, с которой ему тяжело расставаться. Овдовел он всего четыре года назад, поэтому, видимо, считает, что заявляться домой с американкой еще рановато.

Управляющий был прав, хотя и не знал этого.

— Тогда мы вынуждены будем взломать дверь. Мы не можем откладывать расследование на неопределенное время. — Валманн почувствовал, что горит от нетерпения. Супруги Бауге спешили вернуться на поле и ждали, когда он уедет. Его вопросы никому из них особо интересны не были, как и то, что на хуторских землях нашли труп мужчины. Очевидно, они считали его заблудившимся горожанином, который забрел слишком глубоко в чащу, куда ему лучше было не соваться.

— Не проблема, — ответил Бьярне Бауге, — вы тогда займитесь этим сами, вот вам отвертка, — он выдвинул кухонный ящик, — вот. Там, в том доме, дверные петли. Когда закончите, просто оставьте отвертку на печке.

Похоже, для Бьярне Бауге снять дверь с петель было просто детским лепетом.

На лужайке они попрощались. Рядом стояли два высоченных трактора (каждый стоимостью в миллион), которые, несмотря на слой пыли и грязи, блестели лаком и по сравнению с которыми его почти девятилетний «мондео» выглядел самым настоящим старьем. И тут Валманн обнаружил, что Гудрун Бауге беременна. Все то короткое время, которое он провел у них, ее беременность скрывали широкая мужская рубашка и быстрые живые движения. Он прикинул, когда ей пора будет рожать и не опасно ли в ее положении ездить на тракторе. Но он еще и додумать до конца не успел, как взревели моторы и супруги Бауге выехали на хуторскую дорогу, быстро махнув ему на прощанье.

Ничего страшного, успокоил он сам себя, если ее девятый месяц придется на жатву, то она и тогда в трактор влезет. А если будет ребенок, то поставит люльку под сиденье. Он отметил, что это доказательство живительной силы материнства чуть было не заставило его отнестись к собственной работе, как к полной чепухе. Современные сельские жители по-прежнему, как и в давние времена, относятся к рождению и смерти, как к смене времен года, как к естественному ходу вещей.