Когда однажды ранним утром Аллан вышел из фургона, ему показалось, что он слышит нечто необычное: голос... Голос доносился с берега фьорда, человеческий голос, невнятно выводивший какой-то незамысловатый мотив.
Аллан терялся в догадках, кто бы это мог быть; он медленно двинулся к берегу, стараясь не шуметь, когда ему приходилось перелезать через груды хлама и всевозможных отбросов. Всякий раз, когда он останавливался и прислушивался, до него доносился все тот же голос. Приблизившись к берегу, он стал различать отдельные слова, ритм и мелодию. На берегу кто-то пел песню! Глубокий голос, очень низкий... Аллан осторожно взобрался на невысокий холм, чтобы лучше увидеть.
На берегу, почти под тем самым холмом, где Аллан сидел на корточках и наблюдал, он увидел женщину. Она стояла по колено в воде и умывалась: бросала себе в лицо одну за другой пригоршни воды, фыркала и отплевывалась. Волосы, шея и грудь ее были совершенно мокрые. Вода сбегала по ее чуть выпуклому животу, заливая короткую юбку, которая обтягивала широкие бедра. Что-то похожее на блузку лежало на берегу. Рядом стояла пара сандалий, украшенных большими розами из красного пластика.
Она была высокая. Возможно, одного роста с ним — насколько Аллан мог судить, глядя на нее со своего наблюдательного пункта. Кожа у нее была смуглая. Волосы черные. Великолепная фигура. Крепкие волосатые ноги с полными ляжками. Она все еще плескалась в воде под аккомпанемент своего хриплого, но очень мелодичного пения. Под яркими лучами солнца, падавшими на тело женщины, кожа ее ослепительно блестела. Фантастическое зрелище!
Лишь после того, как, выйдя из воды, она натянула через голову блузку и сунула ноги в сандалии, Аллан немного опомнился и дал знать о своем присутствии.
Он отошел на несколько шагов назад, совершил небольшой обходный маневр и спустился на берег на некотором расстоянии от того места, где только что стоял, потом повернулся и пошел ей навстречу, словно только сейчас увидел ее. Она тоже увидела Аллана, остановилась и стала спокойно ждать, когда он подойдет ближе. Рот у нее был полуоткрыт, выражая нечто среднее между улыбкой и гримасой. Она щурилась от солнца.
— Привет,— сказал он, пытаясь завязать разговор, и вдруг почувствовал себя рядом с ней ужасно маленьким и глупым; он оказался прав: она была на несколько дюймов выше его.
— Доброе утро.
— Кто ты?
— А ты кто?
Ответ нельзя было назвать ни дружелюбным, ни враждебным, но в нем прозвучала настороженность.
— Аллан. Я живу здесь....
Он неопределенно показал рукой куда-то назад.
— Вот как.
— Вот так.
— Один?
— У меня жена и сынишка.
Только теперь она улыбнулась, улыбнулась широкой, открытой улыбкой. У нее был большой рот и крепкие зубы, желтые от табачной смеси. Кожа на подбородке и щеках была испорчена оспинками, которые, правда, становились заметны только вблизи. Она была вовсе не такой смуглой, как ему показалось, когда он смотрел на нее сверху. Кожа у нее была желтовато-оливковая, однако крупный нос с широкими крыльями выдавал мулатку. Внимание к себе привлекали прежде всего ее глаза. Большие, черные, миндалевидные, чуть раскосые, они ярко сверкали на широком лице, словно хотели приковать к себе его взгляд чтобы он не заметил оспин на щеках и подбородке. Мокрые волосы она зачесала назад, за уши, и они свисали длинными прядями вдоль шеи, замочив у ворота коротенькую блузку. Гладкий, словно налитой живот, от которого Аллан не мог оторвать глаз, слегка выдавался над поясом элегантной коричневой юбки из дорогой мягкой кожи. На ее полных икрах синели вены. Ноги были мускулистые и загорелые. Крупные ступни с ногтями, покрытыми розовым лаком, были широко расставлены и уверенно упирались в песок. Полоса желтой пены, протянувшаяся вдоль всего берега по краю воды, вздрагивала и извивалась всякий раз, когда ее касалась, подползая, новая волна, а потом успокаивалась, медленно застывая. Аллан снова поднял голову и посмотрел в упор на улыбавшееся лицо женщины.
— Меня зовут Мэри Даямонд,— сказала она.— Я приехала сюда вчера со Смайли Приходи познакомиться со Смайли. Он будет рад обществу. Любит поговорить.
Мэри Даямонд и Смайли жили в автомобиле, большом широком «универсале» старой модели, где было много никеля и ржавчины снаружи, а также пластика и показного комфорта внутри, однако широкие и глубокие сиденья были действительно удобными, и, кроме того, здесь хватало места для их нехитрого багажа.
После того как, проплутав некоторое время по Насыпи, Аллан с Мэри Даямонд подошли, наконец, к машине, оказалось, что Смайли еще спит. По дороге Аллан спросил ее: «Кто такой Смайли? Твой муж?» И она снова, прежде чем ответить, открыла свой широкий рот: «Ну, пожалуй, можно сказать, что он мой друг и покровитель». Машина стояла накренившись в нескольких метрах от того места, где кончалась колея. Шофер, очевидно, решил не останавливаться до тех пор, пока машина не застрянет. Он отважно преодолевал огромные кучи мусора и песка и сдался только тогда, когда переднее колесо попало в глубокую рытвину. Теперь тяжелая машина стояла накренившись, уткнув передний бампер в землю. Смайли спал, высунув ноги из открытой двери. Было душно и жарко, и мухи плотно облепили изнутри сверкающее переднее стекло.
— Потом мы переставим ее в более удобное место,— сказала Мэри Даямонд.— Когда мы вчера приехали, было уже темно. Смайли! — позвала она и постучала рукой по капоту.— Смайли! К тебе пришли!
Небритая, заспанная физиономия, потная и отекшая от жары, подозрительно уставилась на них из машины.
— Смайли,— не отступалась Мэри.— Ну вставай. Уже поздно!
На спинке сиденья висела помятая одежда, внизу лежал пластиковый мешок с предметами туалета и его и ее, остальное было разбросано по всему полу, покрытому грязью и песком; на заднем сиденье валялись несколько рваных газет и пара замусоленных книжек в бумажной обложке.
— Это Аллан,— объяснила Мэри Даямонд, когда Смайли наконец устремил на гостя свои красные глаза.— Он здесь живет.
— Привет, Аллан,— сказал Смайли едва слышно. Его приветствие потонуло в жесточайшем приступе кашля. Прокашлявшись, он уселся на сиденье, прижав руки к вискам.— Мэри, Мэри... Чем они опоили нас в этом твоем проклятом клубе? Они, видно, решили угробить нас с тобой? Где бутылка, которую мы купили?
— В ящике для перчаток.
Откинувшись на спинку сиденья, Смайли протянул руку к передней панели и нажал на кнопку замка. Он не сработал сразу, и Смайли ударил кулаком по приборной доске, крышка открылась, оттуда выпала бутылка водки. Он ловко поймал ее, вытащил пробку, устремил на Аллана долгий, проникновенный взгляд и, приставив горлышко ко рту, жадно сделал шесть-семь больших глотков, пока снова не закашлялся. Прикрыв кулаком рот, он протянул бутылку Аллану;
— Хочешь? На, качество гарантирую.
Хотя Аллану вовсе не хотелось пить и особенно водку в такую жару, он взял бутылку. Новое представление о «правилах приличия», казалось, подсказывало ему. что нельзя отвергать угощение, когда его предлагают, исходя из самых лучших побуждений; принять или отвергнуть что-либо 'здесь, на Насыпи,— это поступок, который приобретает глубочайший смысл и расценивается как символ доброго отношения и дружелюбия, что имеет огромное значение в здешних условиях. Отказ от бутылки означал бы враждебность и высокомерие. Поэтому Аллан приставил бутылку ко рту и осторожно, с опаской попробовал прозрачную жидкость. После первого же крошечного глотка слезы выступили у него на глазах. Казалось, целая вечность прошла с тех пор, как он последний раз пил водку.
Стеная и ворча, Смайли снова принял вертикальное положение. Его цветастая рубашка потемнела от пота на груди и под мышками, светлые в полоску брюки были все в пятнах. Рыжеватые волосы грязными космами спускались на уши и затылок. На макушке у него была более короткая стрижка, волосы он зачесывал на лоб и виски, чтобы скрыть растущую лысину. Ему было что-то между тридцатью пятью и сорока. Маленькие глазки, близко посаженные над тонким чуть искривленным носом; рот небольшой, а зубы неровные. Подбородок исчезал в складке кожи, которая грозила скоро превратиться во второй подбородок. Щетина двух-, трехдневной давности, которой зарастали его розовато-бледные щеки, отливала золотистой желтизной. Однако Аллан не придал значения потрепанному виду Смайли. Зато он отметил лукавый огонек, вспыхнувший в светло-голубых глазках Смайли, когда секунду назад тот окинул его испытующим взглядом, немного ироническим и в то же время дружелюбным, говорившим о живости ума и чувстве юмора. Этот взгляд в котором было что-то похожее на вызов, возбудил у Аллана любопытство и одновременно встревожил, поскольку Аллан совершенно не представлял себе, чего можно ждать от этого уже потрепанного и пропитанного алкоголем человека.
— Значит, ты — Аллан? — Снова испытующий взгляд, иронический, но не враждебный.— И ты здесь живешь?
Аллан кивнул.
— Давно?
— Порядочно. Несколько месяцев.
— Так...
Смайли провел рукой по лоснившемуся от пота лицу, словно стремясь собраться с мыслями. Тем временем Мэри, открыв заднюю дверцу, возилась в багажном отделении.
— На что же ты живешь?
— В основном на то, что нахожу на Насыпи, во всяком случае, насколько это мне удается. Кроме того, я работаю два дня в неделю. На бензозаправочной станции. Пока ее еще не прикрыли...
— Неполная рабочая неделя... — размышлял вслух Смайли.— Неполная рабочая неделя. Ты слышишь, Мэри? Мы тоже работали неполную рабочую неделю,— сказал он Аллану и засмеялся громко, резко и невесело.— До самого вчерашнего дня, потому что вчера нам пришлось уволиться. Не правда ли, Мэри? Разве не так?
— Что ж, это можно назвать и так,— ответила Мэри, перегнувшись над багажным отделением. В голосе ее прозвучало, пожалуй, что-то вроде раздражения...
— Да, у нас была работа,— вздохнул Смайли.— Вернее, работа была у Мэри. Она выступала в «Роудсайде», немного пела, танцевала, развлекала гостей. До самого вчерашнего дня...
Он сделал еще глоток из бутылки, потом еще один. Постепенно Аллан начинал кое-что понимать. Клуб «Роудсайд» был частью нового мотельного комплекса на Автостраде, который назывался Роудсайд-Сити,— гигантский центр отдыха и развлечений и одновременно комбинат по обслуживанию автомобилей и их владельцев. Помимо самого мотеля там было все — от ремонтных мастерских до супермаркетов, магазинов, ресторанов, кинотеатров, дискотек и ночных клубов. Уже вскоре после открытия этого нового и весьма популярного центра поползли слухи, что он стал средоточием незаконной торговли наркотиками и других темных махинаций.
— Мы узнали, что скоро будет облава,— продолжал Смайли.— И сочли за благо смыться. Не потому, что сделали что-нибудь такое; во всяком случае, ничем противозаконным мы не занимались, но всегда старались держаться подальше от этих парней из полиции. Они ведь заранее знают, за кем охотятся, и берут человека запросто, и я не завидую тем. кто попадает в их лапы: угостят на славу... Вот мы и решили, пока не поздно, сняться с якоря и оказались здесь... на свалке. Неплохое местечко, правда, Мэри?
— Конечно. Как тебе будет угодно, Смайли. Ведь ты у нас главный. И решение принимаешь тоже ты.
Мэри появилась из-за машины с каким-то свертком в руках. Хлеб? Похоже на толстые ломтики белой французской булки с восхитительной коричневой корочкой... Аллан вдруг вспомнил, что утром не завтракал.
— Вот,— сказала она.— Бутерброды. Хочешь? Вот ветчина, паштет, повидло, настоящий сыр... Мы взяли кое-что с собой, когда нам пришлось сматывать удочки. Поешь. В такую жару все это быстро испортится.
Сама она взяла ломтик хлеба с какой-То рыбой — неужели лососина? — водрузила на него башню из желтою майонеза и отправила в рот.
— Подвинься немного, Смайли,— сказала Мэри,— нам тоже надо где-то сесть! Она устроилась рядом со Смайли и освободила место для Аллана. На широком
переднем сиденье хватало места для всех троих.
Аллан ел свой бутерброд с ветчиной медленно, почти благоговейно. У него было такое впечатление, что никогда в жизни он не пробовал ничего подобного. И он совсем не помнил, когда в последний раз ел настоящее мясо. Уже много лет мясо было дефицитным продуктом. То, что продавали как «мясо», на самом деле вырабатывалось из растительного белка с добавлением красящего и вкусового компонентов. Лишь в супермаркетах высшего класса продавалось настоящее мясо по ценам, абсолютно недоступным для людей с обычными доходами. Однако синтетическое мясо по вкусу напоминало настоящее, было сытным и питательным, и никто особенно не страдал из-за отсутствия настоящего мяса.
Аллан откусывал маленькие кусочки и долго разжевывал, прежде чем проглотить. Корочка свежей французской булки аппетитно хрустела. Ломтик ветчины, розовой как роза и как роза благоуханной, был чуть шире кусочка булки, на котором он лежал, и узенький край сала слегка касался кончиков его пальцев, отчего они стали жирными и заблестели. Когда Аллан почти нехотя проглотил последний кусочек, он тщательно их облизал. И все-таки ему казалось, что он слишком быстро доел этот редкостный деликатес.
— Хочешь еще? — спросила Мэри.
Она протянула ему еще бутерброд, на этот раз с колбасой, аппетитной, красной, с острым, пряным запахом.
— Ну конечно он хочет,— усмехнулся Смайли,— ты что, не видишь, как он уплетает за обе щеки? Сейчас он соберет все крошки с пола! Не обижайся, друг мой! Я прекрасно понимаю, что от такой долгой жизни на свалке у тебя вопреки ожиданию здорово разыгрался аппетит…
Однако Аллан не обратил внимания на сарказм Смайли. Он смаковал необыкновенно вкусную колбасу. Медленно жевал крошечные кусочки, еле удерживаясь, чтобы не проглотить весь кусок. На другом краю широкого сиденья Смайли жадно поглощал копченую лососину и запивал ее водкой, делая большие ^глотки прямо из бутылки. Мэри расстелила на коленях бумагу, разложила на ней бутерброды, и они ели до тех пор, пока не уничтожили все.
— Как жаль, что нам не на чем сварить кофе,— сказала Мэри Даямонд.— У нас ведь есть настоящий кофе.
Настоящий кофе... Вокруг кружили мухи.
— В сущности, я рад, что мы приехали сюда. Мне здесь нравится,— прогнусавил Смайли, когда с трапезой было покончено и бздылка наполовину опустела.
— У тебя есть закурить? — перебила его Мэри Даямонд.
Смайли протянул ей пачку; она вытащила сигарету и сунула ее в рот; длинная белая сигарета отчетливо выделялась на фоне ее желтой кожи и ярко-красного рта.
— Да, я рад, что мы здесь,— бормотал Смайли.— Взгляните на все это...— Он высунул из окна руку и слабым движением указал на груды мусора, попавшие в поле его зрения.— Ты видела когда-нибудь столько хлама сразу! Наша цивилизация...— Он горько усмехнулся,— Вот она, вся здесь! Здесь от нее, по правде говоря, куда больше пользы, чем там...— Его тонкие выразительные пальцы указали в направлении Свитуотера.— Здесь на ее отбросах все-таки можно прожить, там она несет только одно — смерть...
Мэри Даямонд поднесла огонь к сигарете. Время от времени она выпускала из ноздрей струйки дыма.
— Город умирает,— продолжал Смайли.— Это факт. Кто-то ошибся в расчетах. Считалось, что города должны расти, верно? И вот теперь они раздавлены под тяжестью собственного благоденствия. Как динозавры: слишком большие и слишком тяжелые, чтобы сохранить жизнеспособность. Раздавлены, лежат и варятся в собственном ядовитом соку... Нет, право же, я бесконечно рад, что мы приехали сюда. Ну что скажешь, Мэри? И словно святые судного дня 1 (1Так именуют себя мормоны)будем сидеть и созерцать, как наша замечательная цивилизация отправится ко всем чертям. И эта навозная куча станет нашим последним прибежищем, где всех нас настигнет общая неотвратимая судьба. Ваше здоровье!
Аллан слушал этот поток слов как зачарованный и в то же время с известным беспокойством. То, о чем говорил Смайли, было выражением тех расплывчатых представлений, которые возникали и у него, когда он прозябал на Апрель авеню, и у него впервые появилась мысль, что оттуда надо бежать куда глаза глядят. Но сейчас эти представления и мысли были для него давно пройденным этапом, и слова, в которые они облекались, казались жалкими и бессодержательными, несмотря на их изощренность. Ведь Аллан фактически уже претворил в жизнь то, о чем Смайли только разглагольствует; нужно не болтать, а жить, переживать все эго изо дня в день— вот единственное, что имеет хоть какой-то смысл.
Мэри Даямонд откинулась на спинку сиденья и, упершись коленками в приборную доску, пускала под потолок густые клубы дыма, который разгонял назойливых мух. Двери оставались открытыми, стекла были опущены, стояла удушливая, влажная жара; в воздухе чувствовался запах масла, резины и бензина, который Аллан слишком хорошо знал по работе на бензозаправочной станции. Мэри Даямонд закрыла глаза и говорила как бы сама с собой, ни к кому не обращаясь.
— Господи, ты все болтаешь, Смайли,— вздохнула она.— Все болтаешь и болтаешь.
— Разумеется, болтаю,— сказал Смайли.— Но ведь я не какое-нибудь бессловесное животное. И болтаю я именно о том, как разумно мы поступили, что приехали сюда, вместо того чтобы искать себе убежище где-нибудь в Свитуотере, где все так или иначе околевают, медленно, но верно. После десяти часов вечера на Автостраде больше жизни, чем на всей Сильвер-стрит. Люди сидят в своих жалких каморках и решаются вылезти на улицу, только когда идут на работу и с работы, если, конечно, она у них есть, и каждый день благодарят господа бога за то, что их не пришибли по дороге, потому что верят в сказки о кровавом терроре гангстеров и безудержном разгуле преступности, а им и невдомек, что сегодняшний гангстер — это паршивая свинья, на которого работает целый синдикат, и только грязную работу — здесь грабеж, там кража со взломом — он оставляет обычным старозаветным мошенникам, несчастным наркоманам и пьяницам, рехнувшимся юнцам и прочим…
— Таким, как ты...
— Вот именно! — Смайли высокомерно усмехнулся.— Именно таким, как я. Только тот, кого нужно ограбить, должен сам прийти ко мне сюда и любезно попросить об этом. Откровенно говоря, я слишком ленив и слишком хорошо воспитан, чтобы бить людей по голове, дабы присвоить себе их жалкие гроши.
— Это верно, черную работу, когда это было необходимо, за тебя всегда делали другие.
— Ладно, пусть будет так. Впрочем, сейчас ты бы лучше не болтала лишнего, а то мы напугаем до смерти нашего дорогого Аллана. И он еще, чего доброго, задумается над тем, кто мы такие и чем занимаемся...
Реплики, которыми они обменивались, звучали враждебно, но общий тон был спокойный, почти безразличный, словно для них это была обычная манера разговаривать. Аллан внимательно прислушивался к их словесной дуэли, немного удивляясь, что они тратят так много энергии столь бесцельно и бессмысленно, лишь бы убить время, тогда как могли бы заняться чем-нибудь полезным. И все-таки Аллан слушал: его разбирало любопытство. Нет, его нисколько не интересовало, что делал и чего не делал Смайли и было ли это законно или противозаконно или где-то посередине, просто ему хотелось узнать, что люди делают, чтобы выжить, хотелось научиться чему-нибудь, получить информацию, которая могла бы пригодиться.
— Ты сам только что сказал: теперь мы безработные... Ты берешь свои слова обратно? — Мэри принялась за Смайли всерьез, сразу нащупав слабое место в его разглагольствованиях.
— Вовсе нет,— защищался Смайли.— Просто мне кажется, что мы должны нарисовать, так сказать, общую картину, поскольку мы соседи... Верно?
Он повернулся к Аллану, улыбаясь полупьяной улыбкой, сквозь которую, правда, еще просвечивала ирония.
— Разрешите представиться: Смайли. Имя это или фамилия... не играет роли; меня никогда не называли иначе как Смайли. Профессия: студент. Ха-ха... Это истинная правда: у меня есть удостоверение, которое свидетельствует, что я учусь в одном из наших высших учебных заведений. Как приятно зайти и дешево пообедать в студенческой столовой, если, конечно, случайно забредешь в те края. Далее я поэт, вернее, раньше был поэтом, и эссеист и написал целых четыре тоненьких томика — вернее, брошюры,— изданные в одном маленьком, неприметном, но идеалистическом издательстве, совладельцем которого был, кстати, я сам и которое давным-давно пошло с молотка. Кроме того, я художник, В основном занимался скульптурой, в те годы, когда скульптура была в моде. Скульптор... прекрасно звучит, не правда ли, Мэри?
— Да. гы напрасно не завел визитных карточек.
Мэри сидела не двигаясь и сквозь сигаретный дым пристально смотрела на потолок. Ее жилистая шея блестела от пота.
— Но лучше всего,— продолжал Смайли,— я овладел той сложнейшей из профессий, которая называется «выходить сухим из воды»... В общем, неважно...—Он ухмыльнулся.— Нельзя же всю жизнь безнаказанно промышлять тем, чем промышляем мы с тобой.
— Что ты собираешься делать на Насыпи?
Аллан попытался наконец прервать это самозабвенное словоизвержение. Смайли посмотрел на него так, словно совсем забыл о его существовании,
— Ну, во-первых, мы не собираемся особенно долго засиживаться в этих краях; подождем, пока пыль осядет после облавы, если ты понимаешь, что я имею в виду... Хотя кто знает? Кто знает, а вдруг нам здесь так понравится, что мы захотим остаться подольше, а может быть, и навсегда?.. В этом случае Мэри наверняка найдет себе новую работу Как ты думаешь, Мэри? Я уверен, что ты обязательно...
Мэри вздохнула, нагнулась и раздавила сигарету о верхнюю часть широкой приборной доски, оставив там окурок. Когда она сидела нагнувшись, живот ее мягко покоился на ляжках.
— Сам же я стану собирать всякий хлам — я очень люблю хлам,— и философствовать по поводу человеческой глупости, и еще наблюдать, как Свитуотер медленно погружается в море, а когда наступит судный день...— подчеркнуто театральным жестом он поднял руку,— ...мы оденемся в лохмотья, выкопаем себе в мусорной куче нору, будем спариваться с крысами и отчаянно выть во тьме кромешной. Но мы выживем, тогда как весь город околеет: свалка — единственное спасение для эстета! Какая потрясающе возвышенная мысль... Послушай, Мэри, по-моему, нашему другу нет до всего этого ровно никакого дела. Отсюда мне даже кажется, что подол твоей юбки его интересует сейчас гораздо больше, чем все апокалипсические пророчества, вместе взятые. Право же, наш добрый друг Аллан немножечко хочет тебя, Мэри. Что же нам делать?
Смайли крепко шлепнул ее по широкому бедру, но у нее ни один мускул на лице не дрогнул. Аллан понял, что выдал себя. Он, разумеется, смотрел на Мэри, потому что ничего не мог с собой поделать; она была такая крупная и сидела так близко от него, что он ощущал ее запах, запах ее кожи, такой темной и благоуханной; она была словно частица сочной дикой природы, оказавшейся рядом; она привлекала и одновременно тревожила его, и он не мог скрыть свои чувства.
— Аллан, как ты находишь нашу дорогую Мэри? Воодушевляет тебя ее присутствие?
— Господи, да прекрати же, Смайли! — сказала Мэри.— У Аллана все в порядке. У него здесь жена и сын...
— Послушай, Мэри, у большинства твоих поклонников есть жены и дети, тебе это хорошо известно... Но ты не принимай это близко к сердцу,— сказал он, обращаясь к Аллану.— Никто не упрекает тебя, все совершенно естественно, я тебя хорошо понимаю: Мэри часто действует таким образом на мужчин... Я просто стремлюсь развить в себе чувство, хотя бы отдаленно напоминающее ревность. Человек, который гордится своим знанием жизни, не может быть совершенно не знаком с муками ревности. Не правда ли? Я смотрю на тебя и думаю: да, возможно, он действительно парень что надо, он даже привлекателен своим немного примитивным, почти животным обаянием; как и Мэри...
Рука его, лаская, двигалась у самого края ее юбки. Мэри снова откинулась на спинку сиденья и закрыла глаза, словно не видела их и не слышала, о чем они говорят.
— ...А кроме того,— продолжал Смайли,— ты такой откровенно невинный; не пойми меня превратно, это не значит «глупый», а только наивный, немного неопытный, неиспорченный... Ты честный. Ты говоришь то, что думаешь. Если уж берешься за что-нибудь, то всерьез. Это я вижу по твоим глазам, которые в данный момент горят добрым старозаветным вожделением к куску доброй старозаветной плоти. Такой потрясающе естественный порыв, такую неподдельную страсть встречаешь нынче не каждый день, скажу я тебе. Нет, в наши дни сексуальная жизнь — это совсем не то, что в былые времена; теперь все гораздо сложнее для большинства из нас — возможно, из-за того, что в нашей пище слишком много ртути...
Его рука совершенно откровенно исчезла у нее под юбкой. Однако был у него такой вид, будто в этот момент его занимали совсем другие вещи. Мэри полулежала, словно спала, и глубоко дышала. В машине было ужасно жарко. Пот градом лил со всех троих.
— Ну, мне пора,— пробормотал Аллан.
Поведение и речи Смайли начинали действовать ему на нервы. Он не желал больше его слушать. Еще немного — и он начнет презирать своего нового соседа с такими парадоксальными взглядами на жизнь, а этого ему не хотелось. Кроме того, было уже поздно. А ему предстояло сделать массу вещей.
— Нет, пожалуйста, не уходи,— взмолился Смайли совершенно другим тоном.— Я ничего плохого не имел в виду... Надеюсь, ты не принял мои слова всерьез? Послушай, останься еще немного... ты не хочешь выпить?
— Нет, спасибо,— ответил Аллан.— Мне надо идти. Лиза не знает, где я.
— Да, да, конечно. О жене тоже надо иногда вспоминать...
Голос Смайли снова звучал гнусаво и саркастически. Он по-прежнему ласкал Мэри Даямонд. А она лежала неподвижно, глубоко вдыхая воздух своими широкими ноздрями.
— До свидания,— сказал Аллан, широко распахнул дверцу и сполз со скрипучего сиденья из искусственной кожи.
— Пока,— ответил ему Смайли.— Кстати, ты сказал, что работаешь на бензозаправочной станции?
— Да...
— Ты разбираешься в машинах? У меня там кое-что полетело... Ты можешь починить?
— Я не механик, но если это не сложно, я могу кое-что исправить.
— Отлично. Эта старая телега совсем разваливается на части. Если ты заглянешь в нее, я достану тебе немного жратвы, всяких вкусных вещей, понятно? Я ведь видел, как ты уплетал завтрак,— должно быть, ты давно не видел приличной еды?
— Ветчину мы едим не каждый день, но ведь и с голоду не умираем...
— Разумно, ничего не скажешь! Я подумаю, что можно для тебя сделать. Кое-какие связи у меня еще сохранились. Это, кажется, называется натуральным хозяйством? Обмен товаров на услуги. Лучше всего начать приспосабливаться с самого начала.
— Когда посмотрим твою машину?
— Приходи к вечеру... Нет, лучше завтра утром. Сегодня мы тут немного поколесим, чтобы подыскать Мэри подходящую работу. Итак, завтра утром, если это тебе удобно.
— Договорились. Завтра утром.
Аллан бросил последний взгляд на небритую, лоснящуюся от пота физиономию Смайли и голову Мэри, лежавшую на спинке сиденья в тяжелом дремотном экстазе; между красными блестящими губами проглядывали крепкие, тронутые желтизной зубы.
Он повернулся и быстро пошел домой, ступая по разбросанному всюду мусору.