Тяжелые времена.

Лиза сидела на чемодане и отдыхала. Положив ногу на ногу, она сняла туфлю на высоком каблуке и терла лодыжку: туфли были дешевые. Плохие туфли — в них очень больно ходить. Куплены на распродаже в обувном магазине. С тех пор прошло больше года. И все это время не было ни одной распродажи ни в том. ни в других магазинах. Достать обувь становилось все труднее. Да и денег на покупку не было: деньги у них водились редко, и они могли приобретать только самый дешевый, не­годный хлам.  Но теперь с этим покончено.

Солнце висело совсем низко над узкой полосой равнины по другую сторону бухты, вскипая красками в отравленном химией воздухе; там была Сарагосса. некогда болотистая равнина в дельте реки которую поглотили промышленные предприятия Свитуотера: фабрики и заводы на огромных сваях, на гигантских платформах из ар­мированного бетона, кузницы благосостояния и богатства со всей своей грязью и шу­мом, вынесенные за черту города в непроходимые болота по ту сторону реки Вытя­нувшиеся рядами заводские грубы мерцали а вздрагивали в зеленовато-багровой вечер­ней мгле. Над многими из них вспыхивали, потрескивая, синеватые языки пламени, в которых сгорали ядовитые газы (чепуха - газы все равно вырывались наружу, от­равляя воздух Свитуотера, вызывая болезни, а иногда и убивая) другие — остыли, они остыли уже много месяцев тому назад, а может быть и лет: переоборудование, ре­жим экономии, сокращение капиталовложений... Экономическая конъюнктура стано­вилась все хуже. Никто не был уверен в завтрашнем дне. Тяжелые времена...

Пока они отдыхали, Аллан раздумывал об этих самых тяжелых временах. О тя­желых временах говорили в народе, о них писали в газетах: «Тяжелые времена: гро­зит ли нам значительное снижение жизненного уровня?» Но Аллан этого не понимал. Не его взгляд, у людей было все, во всяком случае все самое необходимое. Правда, в последнее время полки магазинов уже не ломились от товаров, однако- и о нехватке говорить было преждевременно. А кроме того, государство обещало принять все меры, чтоб никто не испытывал ни в чем нужды. И все-таки люди жаловались на тяжелые времена.

Для Аллана это были добрые времена — пора надежд. Внезапно он увидел возможность что-то предпринять, почувствовал, что свободен сам распоряжаться своей судьбой. И пожалуй, перед ним открылись перспективы, которых  раньше не  было, именно благодаря этим самым тяжелым временам.

Во-первых, людям теперь по горло хватало собственных забот и они меньше  в чужие дела, меньше интересовались, как их сограждане выполняют указы и постановления  всесильного Государства, а ведь еще совсем недавно лозунгом дня было: «Закон и порядок». Кроме того, «борьба за существование», как об этом писали в нелегальных политических памфлетах, становилась все острее, все больше усилий и изворотливости приходилось употреблять, чтобы обеспечить себя, и в конечном счете каждый шел к цели своим путем. Все больше теряли смысл всевозможные  условности и запреты, закоснелые формы вдруг обретали гибкость, и случалось даже,  что люди помогали друг другу...

Во-вторых, теперь, когда правительство вынуждено было сокращать свои расходы, обнаружились лазейки в законах, составляющих основу правового государства, и многие законы, указы и постановления были настолько непосредственно связаны с повседневной жизнью людей, что обеспечить их выполнение можно было лишь с по­мощью мощного аппарата наблюдения, содержание которого в нынешней ситуации не представлялось возможным. Стражи закона не могли уследить за всем, приходилось выбирать, что важнее. И вполне естественно, что в первую, очередь их интересовали наиболее опасные нарушения закона, организованная преступность, крупные аферы, финансовые махинации, открытая спекуляция — все, что особенно процветает в по­добные времена, подрывая устои государства всеобщего благосостояния. Ни на что другое сил не оставалось, власти были вынуждены смотреть сквозь пальцы на то, как многие граждане решают свои проблемы, прибегая к способам, выходящим далеко за границы законности.

Для Аллана это было время открывшихся возможностей. Медленно созревало в нем решение уехать из города, уехать с шумной Апрель авеню, из неуютной, тес­ной, почти непригодной для жилья квартиры в старом четырехэтажном доме. И еще соседи... Ходили слухи, что дом скоро снесут, что все дома, на этой улице тоже сне­сут, а на их месте построят современные магазины: всяких слухов ходило множество, а доподлинно было известно лишь то, что большинство строек в настоящее время уже законсервировано.   Тем  не менее жильцам официально сообщили, что, когда сроки договоров на аренду квартир истекут, их не будут возобновлять, и всех очень обра­довало это известие, потому что никто не любил Апрель авеню, ее квартиры и жизнь в этих квартирах. Правда, если их выгонят на улицу  им. вероятнее всего, придется обосноваться в еще худшем месте, где-нибудь в северо-западной зоне, в одном из блочных домов-башен. Государство поощряло переселение людей из трущоб, где квар­тирная плата была достаточно низкой и регулировалась муниципалитетом, в новые районы. Хотя дома на Апрель авеню были тесные, смрадные и ветхие, те, кто су­мел снять там квартиру, почитали себя счастливыми. Никто не хотел жить в блочных башнях — никто  у кого была хоть малейшая возможность выбора. Итак, мысль пере­менить место жительства, выехать из города возникла у Аллана по необходимости: жить в Свитуотере было невыносимо, а скоро станет совсем невозможно. Фургон попал в аварию в пятницу во второй половине дня,  в  предпраздничные   часы   пик (если   верить   пессимистическим   выводам Янсона, машин становилось все больше, а звонкой монеты от них — все меньше: «Все жадничают, скряги паршивые, едут с пу­стыми баками, пока не застрянут посреди дороги»). Неосмотрительный обгон — и Ал­лан сразу обрел и средство, а поразмыслив немного, и цель. Внезапно перед ним от­крылась некая реальная возможность, он нашел ее и спрятал от людских глаз.

— Далеко еще?

Они сидели на чемоданах и отдыхали. Лицо у Лизы было совсем детское и очень бледное, но заходящее солнце осыпало его светлыми веснушками, выступив­шими вокруг носа. Скоро ее кожа станет эластичной и загорелой, думал Аллан, все­го каких-нибудь несколько недель на солнце, на свежем воздухе, и у нее будет бод­рый и здоровый вид... Он слегка ощущал кисловатый запах, доносившийся со сторо­ны бухты,— запах стоячей соленой воды. Однако вони не чувствовалось, так как отсюда было далеко до тех участков свалки, куда привозили контейнеры с отбросами.

— Нет, еще немного. Вон с той кучи уже будет виден наш фургон. Аллан показал.

— Туфли' натирают...

Она снова сбросила туфлю, потерла пятку.

— Завтра мы наверняка отыщем для тебя пару прекрасной обуви. А теперь двинулись. Нам надо успеть туда засветло.

— Где Бой? — спросила Лиза, все еще не вставая.

Они огляделись, сдерживая дыхание в непривычной тишине. Потом заметили своего малыша. Он стоял на четвереньках между следами колес проехавшей машины. Его внимание привлекли кусочки блестящего металла, и он выкапывал их из грязи.

— Бой! Ты весь перепачкался! Иди сюда!

Голос ее потерялся между грудами отбросов и щебня. Бой по-прежнему стоял на четвереньках, словно не слышал. Она снова закричала, на этот раз сердито:

— Сию же минуту иди сюда, слышишь!

В этом пустынном месте бранить ребенка за неряшливость было бессмысленно, даже нелепо. Возможно, именно поэтому она чувствовала неуверенность, раздражение и страх. Ведь Лиза отнюдь не принадлежала к числу женщин, помешанных на чисто­те и опрятности. Но она была еще совсем дитя. Она еще не научилась ни приказы­вать, ни выполнять свои обязанности.

Аллан встал (был он невысокий, коренастый, в комбинезоне из грубой ткани, кожаной куртке и сапогах). Он успокоил Лизу:

— Бой уже идет. Знаешь, для него здесь так много нового, есть на что посмот­реть. Тут уж ничего не поделаешь...

— А как я его отмою?

Лиза не стала бы уделять столько внимания гигиене, не будь обстановка такой необычной; малыш ковылял к ним весь перепачканный.

— Все наладится,— ответил Аллан.

Он вдруг почувствовал непоколебимую уверенность в том, что здесь им будет хорошо и они смогут гораздо легче решить все свои проблемы, чем в сумятице боль­шого города. Жить в городе — это просто безумие, думал он, хотя оба они родились и выросли в Свитуотере и никогда не выезжали оттуда.

— Пошли.

Аллан взял более тяжелый чемодан. Лиза нехотя надела туфлю и притопнула, как бы проверяя, не больно ли будет в ней идти.

— Теперь недалеко. Вон за той кучей. Если хочешь, я возьму малыша.

Бой подошел к ним и поднял ручонки, показав глазами, которые возбужденно блестели на маленьком узком личике:

— Посмотри! Самолет, папа! — Бой был худенький и бледный, анемичный, как его мать; он казался намного младше своих пяти лет.— Самолет!

— Вижу,— сказал Аллан и взял его на руки.

Сверхзвуковой истребитель прочертил у них над головой две толстые красные полосы через все уже по-вечернему тусклое небо. Аллан повернулся, посмотрел назад. Вдали все еще были видны ворота. Они прошли не так-то много. Он думал, что гораздо больше. Возможно, дорога кажется длиннее, когда идешь через кучи мусора, земли, гравия и щебня. Во всяком случае, у него было такое ощущение, будто они прошли длинный и опасный путь, уже преодолев все основные препятствия.

— Пошли,— сказал он,— в путь. Теперь недалеко.