1

Вот уже десять дней судно «Керамик» бороздит океан, направляясь из Новой Зеландии в Панаму. Поздним вечером, когда мы с радистом доигрываем очередную партию в шахматы, в приемнике вдруг раздаются слабые позывные. Радист поворачивается и, положив ладонь на телеграфный ключ, выстукивает несколько сигналов. Тотчас же из приемника послышались новые звуки азбуки Морзе.

— Вызывает станция на острове Питкерн, — поясняет радист. Он прислушивается, и на бумаге появляются слова: Вызывает Том Крисчен Питкерна тчк разыщите пассажира следующего на остров.

— Пассажир сидит рядом со мной, — выстукивает Гнистен в ответ.

Наступает небольшая пауза. Я очень волнуюсь — если не удастся сойти на берег сейчас, придется плыть на «Керамике» в Панаму еще двенадцать суток, оттуда через Лос-Анджелес снова возвращаться на самолете через океан в Новую Зеландию, чтобы три месяца спустя опять высадиться на Питкерне. Чтобы получить разрешение остановиться на острове, пришлось долго и упорно хлопотать: это такой же «закрытый район», как, например, Тибет. Административно Питкерн подчинен властям Фиджи, хотя их разделяет расстояние около 3000 километров, и, прежде чем рассмотреть ходатайство о визе, оттуда запрашивают, живет ли данное лицо нормальной семейной жизнью, не алкоголик ли он, здоров ли физически и духовно, располагает ли определенной суммой денег и вообще может ли считаться «морально устойчивой личностью». Такая справка должна быть составлена и подписана по меньшей мере двумя официальными чиновниками.

Волноваться мне приходится недолго. Через несколько минут радист на острове снова выстукивает: Любит ли пассажир хумпус-бумпус?

— Верно ли приняты последние слова как хумпус-бумпус? — запрашивает наш радист.

— Это что, код, о котором ты заранее договорился с Томом Крисченом, правнуком Флетчера Крисчена? — обращается он ко мне.

— Понятия не имею, что это значит!

Радист вздыхает:

— Радиотелеграф на Питкерне — самая удивительная станция в мире. Случается, что Том запрашивает концовку какого-нибудь фельетона или рассказа, помещенного в новозеландских газетах. И даже если мне удается найти газету или расспросить у кого-нибудь, чем же все кончилось, узнать, соединились ли в конце концов герой и героиня, я все равно не могу удовлетворить его коротким сообщением о том, как закончилась та или иная история. Он требует рассказать подробно о настроении героев. И вот я сижу и отстукиваю ему, что сказал он и что она ему ответила, не забываю о багровой луне, живописую последний горячий поцелуй и все такое прочее. Надо думать, остальные сидят вокруг Тома и жадно поглощают все новости. Зато политика их совершенно не интересует.

Мы запрашиваем Тома, что значит «хумпус-бумпус». Быть может, что-нибудь связанное с высадкой на остров?

Он отвечает: Хумпус-бумпус банан с корнем салепа зпт завернутый в пальмовые листья зажаренный на сковороде в масле тчк добро пожаловать на Питкерн тчк погода неважная пытаюсь принять тебя на берег тчк забыл зпт хочешь ли хумпус-бумпус отвечай.

Я готов согласиться съесть что угодно, только бы меня приняли на острове. Позднее мне пришлось не раз отведать излюбленное блюдо островитян — оно настолько популярно, что им угощают на каждом сборище детей. Конечно, о вкусах не спорят, что до меня, то мне хумпус-бумпус кажется необыкновенно противным. Но, как мы узнаем из дальнейшего рассказа, это кушанье сыграло большую роль в истории острова.

Том молчит. Гнистен без труда выигрывает партию, ибо я не могу сосредоточиться на шахматах: все мои мысли поглощены предстоящей высадкой на остров. А вдруг разыграется ветер? Что, если он перейдет в северный, тогда о том, чтобы высадиться в Баунти-Бей, нечего и думать.

Далеко в открытом океане, там, где горизонт сходится с водой и где уже нельзя разглядеть кружащихся в небе чаек, лежит остров Питкерн. Только к полудню следующего дня мы замечаем впереди черное пятно. Постепенно пятно увеличивается, и, когда после полудня мы приближаемся к острову, взору открывается светлая полоса прибоя вдоль побережья. Одиноко, словно корабль, давно покинутый своей командой и гонимый волею стихии в открытое море, плывет Питкерн в безбрежном океане.

Часа три мы стоим в четырех морских милях от берега, на который с востока набегают тяжелые волны. Капитан протягивает мне бинокль:

— Им удалось выйти из бухты, — говорит он и добавляет: — Между прочим, здесь лучшие в мире мореходы.

Из-за узкой расселины за мысом появляются две спасательные шлюпки по шесть пар весел в каждой (местные жители называют их «длинные лодки»). С трудом преодолевая течение и ветер, они приближаются к нашему судну, стремясь найти укрытие за его корпусом. Мне предоставляется превосходная возможность понаблюдать в бинокль за моими будущими хозяевами. Каждый раз, когда шлюпки падают вниз на гребне волны, ветер треплет волосы сидящих за веслами мужчин и женщин, а когда лодки зарываются носом в воду, ввысь устремляются фонтаны брызг, обдавая людей с головы до пят. Сидящий за рулевым веслом гигант громоподобным голосом подбадривает мускулистых, обнаженных до пояса гребцов — они работают ритмично, умело преодолевая самые высокие гребни волн. Мужчины босиком, лица небриты, но от них веет свободой и решимостью. Должно быть, так выглядели некогда пираты. Женщины, сидящие в шлюпках, прижимаются к плетеным корзинкам, а более робкие забиваются под сиденья. Гребцы мощными гребками стараются как можно скорее приблизиться к нашему судну, чтобы найти за ним защиту. Шлюпки почти вертикально встают над пропастью — весла, опущенные в воду, делают лодки похожими на сороконожек, поднявшихся на дыбы, а затем снова ринувшихся в воду. Две резкие команды великана за рулем с лицом, как у капитана Блада, — и весла подняты из воды, обе лодки оказываются с подветренной стороны судна. Гребцы хватают концы двух веревочных лестниц, сброшенных на наветренную сторону с борта, и молниеносно карабкаются на поручень. Пожилой человек с бородой, еще покрытой брызгами, спрашивает, где пассажир. Я выступаю вперед.

— Питкерн будет твоим домом до тех пор, пока тебе не надоест, — говорит он, — только поскорее собери вещи и спускайся в лодку, ветер уже меняет направление. Следуй за мной, ты поплывешь в моей лодке.

Прежде чем оттолкнуться от борта «Керамика», островитяне поют прощальную песню в благодарность за те скромные товары, которые они выменяли на судне. И вот уже волны швыряют нас к бухте Баунти. Шлюпка преодолевает мощные стены воды, балансирует на гребне, затем, пролетев по воздуху, падает в бурлящую воду и, едва не перевернувшись, устремляется вниз, чтобы через мгновение повторить все сначала.

Но рулевой Лен Крисчен мастерски управляет хрупким суденышком — к каждой новой волне он поворачивается носом, никогда не подставляя ей борт шлюпки. Лишь теперь я на собственном опыте понимаю, что пришлось пережить восемнадцати морякам на баркасе за 49 долгих суток плавания по волнам океана! Можно себе представить, какими проклятиями они осыпали людей, виновных в том, что им пришлось доверить свои жизни утлому суденышку!

Крутые берега острова надвигаются все ближе, чему можно только радоваться — все мы промокли до нитки. К тому же каждая новая волна кажется мне опасным врагом, которого нашей шлюпке не одолеть. Но вот какой-то молодой мужчина пробирается ко мне и, сложив руки воронкой, кричит мне прямо в ухо:

— Сейчас мы попробуем проскочить через волны прибоя и подойти к причалу. Когда я крикну «ай!», ложись на дно лодки лицом вниз.

Я понимаю, что времени для дальнейших расспросов нет. Оглядываюсь по сторонам и вижу, что все остальные знают, как надо вести себя в подобных обстоятельствах. Они быстро перегруппировываются; их спины и мягкие места, выступающие из-под сидений, могут немало поведать о суровой повседневной жизни на этом острове. За веслами остаются только гребцы. Есть что-то нереальное во всем происходящем, и мне бы хотелось запечатлеть на фотографии эту сцену, но я тоже вынужден перевернуться в лодке вниз головой, последовав примеру своих спутников.

Баунти-Бей, единственная подходящая бухта на острове Питкерн, заполнена подводными скалами, они поднимаются с морского дна словно горные вершины (Fig_14.jpg).

Высадка идет по отработанной схеме: когда рулевой подводит лодку настолько близко к берегу, что может направить ее в самую бухту, он выбирает два скалистых выступа и, если вода высока, устремляется прямо между ними. Если же дует северный или восточный ветер, то обратная волна выгоняет почти всю воду из маленькой расселины. В этом случае «длинная лодка» рискует налететь на мель между небольшими шхерами и следующая приливная волна может ее опрокинуть. Вот почему местные жители говорят о «высадке с приливом», причем эту фразу они произносят с дрожью в голосе: течение в этом случае нельзя предугадать, и того, кто упадет за борт, подхватит поток и унесет в море.

Судя по всему, сегодня предстоит именно такая высадка. Все же Лен Крисчен не решается направить нагруженные лодки по парусному фарватеру, а отдает приказ не входить в бухту и выждать. Скоро начинает сказываться морская болезнь. С каждой новой волной лодки взлетают вверх метров на шесть-семь. Мы то оказываемся на высоте выступающих из воды скал, то опускаемся в морскую пучину, не видя вокруг ничего, кроме свинцово-черного океана. Проходит час, другой, а мы все продолжаем качаться на мятежных волнах. Смеркается, люди на берегу готовят факелы, чтобы высадить нас ночью, как только улучшится погода. Но вот из второй лодки доносится клич: «В укрытие за Биг Пул!»

В последних отблесках дневного света обе лодки движутся в западном направлении, под защиту скалистого берега Питкерна. Каждая минута кажется часом, каждый час — вечностью. Несколько женщин принимаются вычерпывать воду, ибо здесь, где встречаются течение и волны, рулевой не успевает разворачивать лодку точно носом или кормой к самым высоким волнам. В истекшие сутки погода была столь суровой, что жители Питкерна, опасаясь, как бы Баунти-Бей не «закрылся», вышли в море накануне вечером и всю ночь провели на воде, и все это только для того, чтобы забрать с судна пассажира и доставить его на берег. Должно быть, для них было тяжким испытанием так долго вести тяжелую лодку ради какого-то неизвестного человека, пожелавшего увидеть их остров. Ведь гребля в таких условиях — подлинная мука, преступление против собственных мышц. И способен ли человеческий хребет к тому, чтобы даже после многолетнего опыта удерживать равновесие на «спине» этого дикого морского коня? Мне остается лишь надеяться, что люди в лодке на это способны. У меня же вид самый жалкий. Впрочем, быть может, не только из-за меня островитянам приходится выносить все эти муки?

Настроение у меня темного улучшается, когда я узнаю, что дело не во мне. Если нужно забрать лишь пассажира в плохую погоду, женщин с собой не берут. Рискованный поход был затеян прежде всего потому, что заход к острову корабля служит одним из немногих «разрешенных» развлечений островитян: все 72 жителя, проживающих сегодня на острове, являются адвентистами седьмого дня. Они не курят, не употребляют алкоголь, не танцуют и не едят свинины. Все их контакты с окружающим миром ограничиваются исключительно проходящими мимо острова судами. И поскольку женщинам по «моральным соображениям» запрещен доступ на суда, на которых нет пассажиров, то они используют любую возможность, чтобы вместе с мужчинами выйти в море к тем судам, которые могут рассматриваться как «доставившие пассажиров», причем количество их роли не играет. Таким образом, визиты на пассажирские суда — это, если так можно выразиться, конституционное право женского населения Питкерна, дарованное им законом. Случается, что лодки сутки, а то и двое выжидают в море, прежде чем им удастся высадиться в Баунти-Бей. И все же и мужчины и женщины еще долго после этого не устают говорить об удовольствии от встречи с чужестранцами.

Проходящие мимо корабли представляют для островитян весь внешний мир. В жизни каждого мальчика или девочки наступает поистине «звездный час», когда их впервые берут на корабль — это своего рода экзамен на аттестат зрелости. Лишь после этого они считаются взрослыми. Они как бы соприкасаются с «большим миром», где капитан выступает в роли императора-самодержца, машинист является властелином над могучими неведомыми силами, а корабельный парикмахер — законодателем мод. На Питкерне нет ни магазина, ни лавчонки, и только на проходящих судах жителям удается раздобыть необходимые для обихода предметы. На берегу деньги никакой ценности не имеют, зато потратить их на корабле — ни с чем не сравнимое удовольствие, ради которого можно вытерпеть малоприятное путешествие по бурным волнам.

Когда наступает ночь, а происходит это внезапно, как и всюду в тропиках, мы стоим наконец под прикрытием острова. Теперь уже легче поговорить друг с другом, подвести итоги кратковременного рейда на «Керамик»: стопка старых новозеландских журналов, засаленная морская фуражка и форменная куртка, выкинутые вторым механиком, пустые бутылки из-под виски, которые, как и наполненные, на острове считаются порождением дьявола. Ну и, конечно, гость, то бишь моя скромная персона, из которой в последующие дни можно будет вытянуть различные истории.

Питкерн — сущий рай для рассказчика. Здесь обожают слушать всевозможные истории и требуют, чтобы каждый гость открыл свой «мешочек со сладостями» и рассказал про свою жизнь, про мир по ту сторону океана. Сказки и истории о привидениях, рассказы о семейной жизни и прочее — все это слушатели впитывают с величайшей благодарностью. Никто не ценится выше в этом маленьком обществе, чем словоохотливый рассказчик. И эта ужасная для меня ночь на море — для них не более как увлекательный фильм; мне приходится бесконечно продолжать свой рассказ, прерываясь лишь затем, чтобы время от времени принести жертву Нептуну. Даже с подветренной стороны острова лодку непрерывно качает. Все пассажиры промокли до нитки, от холода зуб на зуб не попадает. По небу несутся рваные, в клочьях, облака. Иногда бледная луна освещает всю компанию, которую я на весьма посредственном английском языке развлекаю рассказами о своих четырех детях, жене, уличном движении в Копенгагене, путешествиях по стране и за границей, впечатлениях от этих поездок. Неожиданно для себя я обнаруживаю, что мне немало пригодился опыт лекционных выступлений перед различными аудиториями в Дании и Норвегии, хотя с той поры прошло без малого два десятка лет. Время от времени слушателей угощают холодным чаем и жирными, домашней выпечки хумпус-бумпус, освеженными солеными брызгами. На темном ночном фоне светлые гребни волн и черные скалы на берегу кажутся удивительно нереальными. Вскоре все мы называем друг друга по именам. Островитяне произносят мое имя Арне как Ана — так они называют большую рыбу — судя по описанию Эдны Крисчен, толстомордого налима. В эту первую ночь я немало узнал о жизни местных жителей, во всяком случае, еще до того, как мы сошли на берег, я почувствовал себя среди них как дома.

Наконец небо и океан окрашиваются в серые тона предрассветной мглы, и вот уже утро взрывается великолепием ясного, голубого неба и первыми лучами солнца, ярким пламенем горящего на воде. Рулевой произносит краткую утреннюю молитву, сидящие в лодке склоняют головы и повторяют вслед за ним слова молитвы. Из другой лодки — она качается на волнах чуть поодаль — до нас также доносятся слова молитвы, а затем протяжный клич: «Доброе утро, доброе утро, люди… Курс на Баунти-Бей!»

Весла опущены на воду, и мы снова врезаемся в поток. Но теперь настал час прилива, лучшее время для высадки. Люди выпрямляются, а волна прибоя подхватывает нас сзади, с оглушительным грохотом поднимает лодку, и мы летим на гребне прямо на черные скалы, туда, где 175 лет назад «Баунти» встретил свою судьбу. Раздается команда поднять весла, затем вытаскивается руль, и под защитой прибрежных скал лодка врезается в гальку. В мгновение ока люди выскакивают из лодки и помогают втащить ее на берег, ибо за нами, на гребне следующей волны, мчится вторая лодка.

И вот я наконец стою на земле острова Питкерн. Минувшая ночь, как мне говорят, уже получила свое название: «Ночь рассказов Аны возле Биг Пула». На миг я преисполняюсь чувством гордости, но его сменяет новый приступ тошноты, и еще долго голова у меня ходит ходуном.

2

От причала скользкая тропа ведет к Адамстауну, расположенному в двухстах метрах над уровнем моря. Свои первые домики мятежники построили под сенью огромных баньяновых деревьев, так что с моря трудно было обнаружить, что остров обитаем. В те времена лес был гуще, чем теперь, но сегодня только отблески полуденного солнца в гофрированном железе на крышах двух домов могут рассказать о том, что в этих девственных горах посреди океана живут люди. Небольшой поселок вырос среди деревьев и кустарника. Четыре года назад в нем насчитывалось 155 жителей, но сегодня, как я уже говорил, осталось только 72, и это в какой-то степени накладывает свой отпечаток на внешний вид строений. Все дома деревянные, но половина из них теперь пустует и служит пристанищем крыс, а в заброшенных водоемах роятся полчища москитов. Кроны быстрорастущих деревьев, опутанных множеством вьющихся растений, образуют своеобразную зеленую сеть и в какой-то степени скрадывают запустение, но и они не а состоянии устранить того удручающего впечатления, которое развалины производят на оставшихся на Питкерне жителей.

— Почему мои дети и внуки покидают единственное в мире место, где стóит жить? — спрашивает моя хозяйка, старая толстая островитянка по имени Эдна Крисчен, которая водит меня по узким тропам Адамстауна.

Эдна — приветливая, веселая женщина, она никогда не выезжала с Питкерна, если не считать небольшого путешествия на необитаемый остров Гендерсон. Все свои 65 лет она провела среди этих заросших троп и знает здесь каждое дерево, каждый камень. Она даже может предсказать, что скажут ее соседи, до того, как они сами раскроют рот.

— Когда старая Эдит подносит руку ко лбу, значит, она собирается заговорить о погоде. Она скажет сейчас слово в слово: «Сегодня очень душно, но в тот страшно жаркий день в январе 1952 года было еще хуже».

И Эдна не ошибается. Она не читает чужих мыслей, просто она настолько знает всех обитателей Питкерна, что ничто не может явиться для нее неожиданностью. Она способна определять по шагам, кто опускается по тропе к ее домику. В субботу, а это праздничный день, она по проповеди миссионера определяет, хорошо ли в то утро у него работал кишечник. Кстати, это излюбленная тема островитян.

Говоря об Эдне, я не могу закончить ее характеристику утверждением, что она «живет в прошлом», ибо эта женщина удивительным образом умудряется следить за парижскими и лондонскими модами, разумеется, сквозь призму собственного разумения, по иллюстрациям из старых новозеландских еженедельников. Читать самой ей трудно: когда она была девочкой, на острове не было ни одного учителя, но время от времени ей удается уговорить своего внука Леса Крисчена почитать вслух просоленные морокой водой странички женских журналов, которые жителям удалось выменять на проходящих мимо судах. Конечно, сказанное вовсе не означает, что сама Эдна следует моде. Одета она в старенькое платье, рисунок которого уже нельзя рассмотреть из-за следов куриного помета, которые оставляет ежедневный уход за домашней птицей. Но каждую пятницу, после захода солнца, Эдна совершает туалет и надевает чистое платье, в полном согласии с субботней заповедью, ибо в субботу запрещено зажигать огонь, готовить пищу, ходить на рыбацких каноэ, нельзя бродить без особой нужды по острову. В священный день господа бога она с утра до вечера сидит в миссионерском домике, прижав к себе большой молитвенник.

Я сетую на то, что ночью по моей постели бегает множество больших черных тараканов. Эдна с удивлением спрашивает:

— А что ты против них имеешь, Ана? Они ведь всегда тут были.

Пусть не подумает читатель, что я пишу об этом из желания посмеяться над Эдной Крисчен: мне редко приходилось встречать более добропорядочную и искреннюю женщину. Но было бы несправедливо, если бы я не попытался описать ее такой, какой воспринимал в повседневной жизни. Эдна принадлежит к числу тех людей, что составляют «хребет» этого маленького общества. По своей натуре она мечтательница — впрочем, как и многие другие мужчины и женщины Питкерна. Эдна ни с того ни с сего может задать самые удивительные вопросы, например: «Как по-твоему, Ана, леди Грей удастся отделаться от приставаний лорда Альфреда?» Я и понятия не имею, кто эти знатные особы, а между тем оказывается, что все жители острова принимают самое живое участие в любовных приключениях этой воображаемой пары, которые разыгрываются на страницах новозеландского или австралийского иллюстрированного журнала. Моральный облик леди Грей настолько занимает здесь умы людей, что миссионеру мистеру Феррису пришлось публично высказываться по этому поводу с церковной кафедры. Островитяне единодушно считают лорда Альфреда низким типом по той причине, что в одном из номеров журнала, угощая избранницу своего сердца, он позволил себе выкурить сигарету.

На Питкерне считается предосудительным заниматься лишь повседневными заботами, ибо они не наполняют жизнь людей достаточным смыслом. Жители заняты также общественной работой дважды в неделю по три-четыре часа, за которую мужчинам выплачивают примерно 2,5 датской кроны: расчищают тропы, перевозят тяжелый багаж на подъемнике от причала до Адамстауна (Fig_15.jpg) либо собирают бананы.

По вторникам организуются выходы на рыбалку. Кроме того, устраивается открытие почты перед тем, как мимо острова проходят корабли. Ну и, конечно, нельзя не упомянуть о субботних праздниках, когда все собираются в церкви. Немало времени уходит на написание писем филателистам в разные концы света. Вот, собственно, и все.

Помимо этих занятий трудно найти что-либо другое, что позволило бы людям скоротать время. Ветви деревьев гнутся под тяжестью плодов: манго, апельсинов, лимонов, плодов хлебного дерева, гуайявы. Не составляет большого труда вытащить из земли клубни батата — сладкого картофеля. Женщинам, правда, иногда приходится выпекать хлеб, зажаривать хумпус-бумпус и порой зарезать цыпленка, но все же бóльшую часть времени делать на острове нечего. Поскольку потреблять алкоголь грешно (а посему запрещено ввозить его на остров), грешно курить или жевать табак, есть свинину, омаров или крабов, грешно танцевать, собираться молодым людям разного пола в отсутствие взрослых (собираться компанией можно лишь в религиозных целях), то бóльшая часть людей просто не знают, чем себя занять. И вот тогда-то на сцене появляются пропахший табаком лорд Альфред и прекрасная леди Грей, а с ними множество других фигур из области фантазии.

Несколько лет назад старому Рою Кларку пришла в голову мысль сочинить роман, из которого он каждый вечер будет рассказывать своим соседям по одной «главе». И вскоре сразу после захода солнца и стар и млад стали собираться у него, с жадностью ожидая продолжения. Однако магистрат острова и тогдашний миссионер сочли инициативу Роя аморальной: одно дело, когда жители выменивают старые журналы, где какой-то светский писака опустился до сочинительства любовной истории о лорде Альфреде и леди Грей, а другое дело, если его примеру уподобляется житель Питкерна. Питкернская цензура, более строгая, чем папская бyллa в католических странах, запретила роман Роя Кларка еще до того, как он был закончен. Но возникло нелегальное, устное продолжение романа, которое, насколько мне удалось проследить, жители острова из месяца в месяц шепотом рассказывали друг другу. Быть может, это объясняет, почему я назвал питкернцев самыми большими мечтателями в мире.

Но теперь у Эдны много забот: у нее появился гость. «Гость» — это магическое слово на Питкерне, где люди, по крайней мере раньше, годами не видели новых лиц, кроме моряков проходящих судов. Прежде всего надо нанести необходимые визиты, и мы ходим из дома в дом, сопровождаемые ватагой ребятишек (Fig_16.jpg).

Эдна с гордостью представляет меня каждой семье, и всюду нас угощают арбузом — это своеобразный ритуал, в какой-то степени соответствующий коктейлю в западных странах. Правила хорошего тона обязывают высосать арбуз, выплюнуть косточки в чашу, причем все это делается молча, что кажется мне весьма удобным. А затем предстоит рассказывать истории, иначе вас сочтут невоспитанным человеком. Все мои рассказы уже внесены в «картотеку» острова. В одном доме меня просят рассказать, как я сражался с удавами на Амазонке. Признаться, эту историю я позаимствовал у одного из своих коллег после того, как исчерпал собственные темы во время качки на море. В другой семье хотят услышать о моей встрече с белой женщиной в старом замке, и это меня мало радует, ибо историю о привидении я просто-напросто выдумал и уже не помню во всех деталях. Но должен сказать: никогда в жизни у меня не было более внимательных слушателей, чем здесь, и, не будь я счастливым семьянином в далекой Скандинавии, я вполне мог бы провести остаток жизни как сказитель в Адамстауне.

В один из дней мы навестили Фреда Крисчена, правнука предводителя мятежников Флетчера Крисчена, и на сей раз вопросы задавал я. Именно здесь Флетчер построил себе домик под самым большим баньяновым деревом, сероватые сплетенные ветви которого по-прежнему клонятся к земле. Фреду сейчас 86 лет; его отец, Дэниель, построил этот дом, частично использовав бревна с «Баунти», из которых был сложен прежний домик. Судовая Библия хранится в миссии, корабельный якорь установлен на небольшой площади перед общественным зданием. Но именно старые бревна в первую очередь воскрешают в наших глазах былые события.

Уже во время самых первых знакомств я пытаюсь найти людей, которые с наибольшей достоверностью могли бы воспроизвести рассказы предшествующих поколений о жизни мятежников на Питкерне. С того дня, как предки нынешних островитян посадили «Баунти» на мель, а затем предали судно огню, чтобы уничтожить следы, минуло почти два столетия. Однако не следует забывать, что в обществе, где традиции устного рассказа пустили столь крепкие корни, приключения первых колонистов, бесспорно, должны были послужить толчком к бесконечным повествованиям, передававшимся из поколения в поколение. И хотя я провел на острове всего каких-нибудь два дня, но даже за этот короткий срок успел убедиться, что стоило Ане, то есть мне, допустить малейшую неточность в своем рассказе, как его тотчас поправляли. «Ты не так рассказывал в ту ночь у Биг Пула» — вот постоянный припев, который побуждает меня быть предельно точным в пересказе собственных историй.

Прародительницами всех ныне здравствующих местных жителей были тринадцать полинезийских женщин, которых более или менее добровольно привезли на остров мятежники. Именно они занесли в свой новый дом любовь таитян к историям и преданиям и оставили ее в наследство своим потомкам. Когда они были девочками, в Полинезии существовали особые школы, где известные сказители обучали искусству пересказа приключений своих предков. Но поскольку письменного языка не существовало, истории приходилось заучивать наизусть. Во избежание ошибок обучение одновременно проводили три человека, которые внимательно проверяли друг друга. Родословные и обычаи заучивались и повторялись ритмично, словно в трансе. Такая техника давала поразительные результаты, как об этом свидетельствует ученый и писатель Бенгт Даниельссон в своих описаниях семейных отношений полинезийцев. Это видно хотя бы на примере истории о Коропанге, таитянском вожде и первооткрывателе, жившем около тысячи лет назад. Старые люди на таких удаленных друг от друга островах, как Таити, Гавайи, Нукухива, Мангарева и Новая Зеландия, рассказывали о Коропанге, и, сопоставив эти истории, можно обнаружить, что в основных чертах они совпадают. И если события, происходившие тысячу лет назад, пересказываются почти дословно, то можно полагать, что трагедия, разыгравшаяся в ограниченном районе каких-нибудь 175 лет назад, наверняка воспроизводится с еще большей точностью!

О мятеже на «Баунти» написано множество статей и немало книг, но почти все авторы черпали сведения из ранних европейских источников. Постоянно цитировались вахтенные журналы и дневники боцмана Джеймса Моррисона, штурмана Фраера и капитана Блая, а судебные протоколы процесса против доставленных на родину мятежников обсасывались и комментировались слово в слово. Немало новых книг написано и после выхода трех увлекательных книг Нормана Холла о «Баунти» и Питкерне, причем последние произведения, в свою очередь, цитировались как исторически достоверные, что в значительной степени противоречит имеющимся сведениям. Даниельссону удалось собрать материал о пребывании моряков «Баунти» на Таити и Тубуаи, а английский историк флота Александр МакКи подробно описал условия комплектования британских военных кораблей в конце восемнадцатого столетия. Что же касается Флетчера Крисчена и колонизации его людьми острова Питкерн, то в этом вопросе мировая литература опиралась в основном на книгу жительницы Питкерна Розалинды Янг, вышедшую в середине прошлого столетия, на описание миссионера, жившего там в 1950-х годах, а также на повесть о мятеже на «Баунти», написанную английским адмиралом в первой трети прошлого столетия. Лишь в последние годы австралийский исследователь профессор Мод обнаружил новые источники в старых журналах. Но, по сути дела, никто не удосужился на месте событий выслушать дошедшие до нас устные рассказы, очевидно, с наибольшей точностью воспроизводящие кровавые события тех времен.

Я поставил своей основной целью выбрать наиболее существенное из этих рассказов, сопоставить отобранные сведения с историческими источниками, а также описать повседневную жизнь на Питкерне теперь. Фред Крисчен и его семья помогли мне вернуться к минувшим временам, хотя они, по сути дела, не так уж далеки от нас. Флетчер Крисчен был прадедом старого Фреда, оба они облокачивались на одну и ту же балку с «Баунти», на которую, быть может, опирался и капитан Блай. Фреду так много лет, что он помнит, как сын одного из мятежников рассказывал о первом периоде колонизации, причем ни он, ни дед и ни отец Фреда не имели возможности «подштопать текст», так как в то время еще жили многие мужчины и женщины, которые, обнаружив малейшую неточность, могли бы тут же ее исправить.

3

Почему же Флетчер Крисчен и восемь мятежников избрали для постоянного жительства именно Питкерн? Накануне отплытия с Таити (23 сентября 1789 года) наиболее решительно настроенные мятежники потребовали встречи с Флетчером Крисченом в старой каюте капитана Блая. Все девять отдавали себе отчет в том, что отправляются на поиски нового дома, где им предстоит провести остаток жизни. Они прекрасно знали, каким требованиям должен отвечать избранный ими остров. Неудачная попытка обосноваться на Тубуаи показала, что остров прежде всего должен быть необитаемым, а для того чтобы английские военные суда не могли их легко обнаружить, лучше всего, если такой остров вообще никто еще не посещал, иными словами, если он не значится ни на одной морской карте. Кроме того, желательно, чтобы он был труднодоступным; это, с одной стороны, ограничит возможность высадки, а с другой — облегчит защиту в случае необходимости. С учетом последнего требования были исключены сотни мелких атоллов, обычно окруженных рифами, где имеются отличные якорные стоянки.

Была еще одна, не менее важная проблема, которая требовала немедленного решения. Не следует забывать, что все девять мятежников были молодыми, сильными мужчинами, а, как мы уже знаем, одной из существенных причин мятежа послужила любвеобильность таитянских девушек. Но теперь, когда молодые женщины увидели, что с моряков ничего не возьмешь, и поняли, что европейцам рано или поздно придется жить той же будничной жизнью, какой живут их отцы и братья, лишь немногие были настроены оставить родных и отправиться за своими возлюбленными в неизвестность. На Таити лишь слабым, закабаленным и побежденным приходилось переселяться на другой остров, и немногим из них удавалось благополучно добраться на каноэ до своего нового дома.

Так что для молодой девушки возможность остаться не просто на Таити, но желательно в плодородной прибрежной полосе была связана с ее положением в обществе. Я уже говорил, что бедных и слабых людей оттесняли в горные районы острова, а уж если кому-то приходилось покидать его пределы, то это считалось верхом социальной деградации. Вот почему вахины отказались покинуть Таити и своих родных. Мятежники требовали от своего предводителя, чтобы он добавил еще одно преступление к перечню прежних грехов: разрешил бы выкрасть женщин, чтобы каждый моряк смог взять с собой молодую девушку, отправляясь к своему новому пристанищу. Если такое разрешение не будет дано, они остаются на Таити.

Пожалуй, Фред Крисчен был прав, когда утверждал, что у его прадеда не было выбора. У самого Флетчера Крисчена была в то время женщина, которую он называл «Грот-мачта» (ее таитянское имя было Мауатуа). Помимо него лишь один из мятежников обзавелся подругой, которая добровольно соглашалась сопровождать его в путешествии. Это был Александр Смит (настоящее имя Джон Адамс), влюбившийся в красавицу Тее-хуатеатуаоноа, которую он удобства ради называл просто Дженни. Позднее Дженни переехала к Айзеку Мартину, но причины этой перемены нам неизвестны. На Тубуаи она была преданной спутницей Смита, и он с гордостью вытатуировал на ее левой руке свои инициалы «А. С.» и год «1789». Флетчер Крисчен и Александр Смит понимали, что, если мужчины останутся без женщин, о создании колонии и речи быть не может. Именно поэтому они согласились с планом моряков.

Вечером 22 сентября мятежники пригласили женщин на борт «Баунти», позаботившись о том, чтобы те их друзья, кто не пожелал покинуть Таити, остались на берегу. Таитянок напоили еще остававшимся ромом, и большинство из них улеглись, как обычно, чтобы хорошенько проспаться. Рано утром над бухтой Матаваи подул легкий бриз, команда потихоньку подняла паруса, перерубила якорный канат, и «Баунти» вышел в море.

Одна из женщин обнаружила обман, когда проходили мимо острова Тетиароа, и выпрыгнула за борт. Подруги хотели последовать ее примеру, но им явно не хватило смелости. Женщин, еще сонных и, вероятно, не отошедших с похмелья, подняли на палубу. Моряки без обиняков рассказали им, почему они были задержаны. Те женщины, которые им нравятся, будут увезены на новое место, а остальных, кого не пожелают взять себе в жены находившиеся на борту шесть мужчин-полинезийцев, высадят на Моореа. Первыми тянули жребий европейцы. Каждый из них выбрал себе женщину, затем наступил черед полинезийцев. Разумеется, прежде всего разобрали самых молодых и красивых девушек, и, хотя они плакали и пытались нанести себе как можно больше увечий, царапая лицо ногтями, пощады им не было. Мятежники потащили своих избранниц в трюм, после чего задраили люки. На долю полинезийцев остались всего три женщины. Затем окликнули каноэ с Моореа, и шесть женщин, которых полинезийцы не пожелали взять себе в жены, были высажены на берег.

Еще несколько лет назад эта глава в истории «Бауни» была неизвестна, а принято было считать, что таитянки добровольно последовали за мужчинами на Питкерн. Но не так давно австралийский профессор Мод в «Сидней-газет» от 17 июля 1819 года обнаружил заметку, в которой приводилась история Дженни, рассказанная ею после того, как в 1817 году китобойное судно доставило ее с Питкерна на родной остров Таити. Благодаря сообщению Дженни, сопоставленному с традициями ряда тихоокеанских островов, Мод сумел довольно точно воссоздать проделанный «Баунти» путь за те четыре месяца, что прошли с момента отплытия судна с Таити до прибытия на Питкерн в январе 1790 года.

Флетчер Крисчен знал, что первые испанские капитаны, Мендана и Кирос, переплывшие Тихий океан, отметили на своих картах многочисленную группу островов в нескольких сотнях морских миль западнее Таити. Ему было также известно, что британское адмиралтейство не признавало существования названных островов, и, следовательно, мятежники будут чувствовать себя здесь в относительной безопасности. Руководствуясь этими соображениями, он направил «Баунти» на запад в надежде обнаружить один из островов. После многодневного пути мятежники увидели наконец небольшой островок.

Навстречу кораблю на своих каноэ вышли невооруженные аборигены, они везли свиней и кокосовые орехи. Один из островитян осмелился подняться на борт корабля и пришел в восторг три виде перламутровых пуговиц на форменном мундире Флетчера Крисчена. Тот решительно снял с себя мундир и тут же протянул его в подарок, а кроме того, он приказал наполнить каноэ островитян апельсинами в знак свидетельства доброй воли моряков. Но матрос Уильям Маккой выстрелил, и сраженный пулей островитянин свалился в море. Крисчен с бранью набросился на Маккоя. «Но он не был капитаном на судне по положению, а лишь но имени, и на большее он не осмелился», — рассказывает Дженни. Островитяне тотчас же уплыли, а морякам пришлось оставить всякую надежду поселиться на острове. Но апельсины попали на берег, и когда позднее европейские мореходы обнаружили апельсины, кроме Таити, только на Раротонте, в группе островов Кука, то стало ясно, что убийство было совершено именно на Раротонге.

Позднее «Баунти» подошел к другому острову. Крисчен быстро определил, что здесь побывал капитан Кук, ибо на берегу гуляли коровы, а поскольку Кук во время своих экспедиций высаживал рогатый скот лишь на Тонгатапу, в западной части Тихого океана, то было ясно, что корабль приблизился к этому острову. Другими словами, Тонгатапу был обозначен на картах английского адмиралтейства, и обосновываться на нем поэтому было опасно. Несколько дней спустя на горизонте появился еще один остров, но и он (очевидно, речь идет об острове Оно в группе островов Лау) не пришелся команде «Баунти» по вкусу: в одной из деревень они увидели хорошо вооруженных местных жителей.

Со дня отплытия с Таити прошло уже три месяца, и, по мере того как судно двигалось все дальше на запад, сотрясаемое штормами и заливаемое бесконечными тропическими ливнями, Флетчер Крисчен все яснее понимал, что найти нужный остров будет весьма и весьма трудно.

И все же на протяжении этих 90 дней он удерживал власть на борту, ибо никто, кроме него, не умел обращаться с хронометром. Правда, молодой Эдвард Янг был гардемарином в команде «Баунти», но его знания навигации были весьма и весьма скудными. Поэтому моряки были вынуждены считаться с Флетчером Крисченом и признавать его за капитана корабля.

На «Баунти» сохранилась судовая библиотека, и Крисчен штудировал книги, в частности книгу Хоксворта «Путешествия», где приводилось описание капитаном Картеретом острова Питкерн, впервые замеченного европейцами в 1767 году с борта шхуны «Своллоу»: «Остров такой высокий, что мы заметили его на расстоянии свыше 15 морских миль, и поскольку первым обнаружил его молодой человек, сын майора Питкерна, мы и назвали его островом Питкерна».

До сих пор предполагали, что именно книга Хоксворта навела Крисчена на мысль искать убежища на Питкерне, но такое предположение кажется маловероятно. С какой стати Флетчеру Крисчену, находившемуся в двух тысячах морских милях от названного места, вдруг взбрело в голову плыть к острову, который известен английским властям и который рано или поздно будет обследован судном, посланным для поимки мятежников? Зачем он решил проделать долгий путь на восток, не зная к тому же, заселен ли остров и имеется ли на нем естественная гавань, могущая служить якорной стоянкой для возможных преследователей на английском фрегате? Капитан Картерет изучал острова издали, команда на берег не сходила, и поэтому никто не мог сказать, был ли остров обитаем. Позднее фрегат «Пандора» не посетил Питкерн лишь по той причине, что Картерет ошибочно указал его расположение на двести морских миль западнее, и это обстоятельство спасло мятежников от виселицы. Но этого Крисчен по вполне понятным причинам знать не мог.

Изменение курса следования «Баунти», скорее всего, объяснялось иным: находившиеся на борту таитяне — женщины и мужчины — знали о существовании острова и описали его мятежникам как запретное место, где лишь священные особы имели право сходить на берег. Это настолько понравилось морякам, что они решили своими глазами взглянуть на остров, особенно после того, как всем стало ясно, что найти уединенное место в более теплых краях вряд ли удастся. Но ни Флетчер Крисчен, ни его товарищи не подозревали, что взяли курс именно на Питкерн!

4

В одно прекрасное утро 15-летний Лес Крисчен, старый Моррис Уоррен и я направились на Веревку в надежде отыскать свидетельство того, что здесь жили люди еще до мятежников с «Баунти».

Веревка — одно из многих причудливых географических имен на Питкерне. Их давали в честь тех или иных событий. Высокая скалистая стена круто обрывается метров на двести к узкому каменистому берегу, а свое название она получила благодаря следующему обстоятельству: лет пятьдесят назад со скалы спускался человек, и веревка, которой он был опоясан, лопнула. Во время прилива волны лижут основание скалы, но не доходят до ее вершины, которая некогда была запретным местом для первых жителей острова.

Тропа, ведущая к Веревке, проходит как бы по забытому миру, полному особой красоты н очарования. Такое чувство, будто ты попал на другую планету. На Питкерне люди сосредоточены только в Адамстауне, и, какими бы убежденными и правоверными адвентистами седьмого дня они ни были, многим из них передался страх их полинезийских прабабок перед привидениями, обитающими в диких и безлюдных местах. Люди стараются не ходить в горы поодиночке, не выходят из дома с наступлением темноты, когда злые духи тупапау выглядывают из-за причудливых ветвей баньяновых деревьев или прыгают в густых зарослях. Не удивительно, что поросшее дремучим лесом нагорье и сегодня не изменило свой облик, осталось таким, каким было на заре нашей эпохи. Деревья оплетены множеством ярких вьющихся растений, которые с каждым годом все более оттесняют небольшие поля батата и плантации ананасов, посаженных еще в те времена, когда на острове проживало несколько сотен человек и прокормить их было не просто. Но сейчас здесь пищи предостаточно. Плоды манго и хлебного дерева гниют в высокой траве, перезрелые красно-желтые груши гуайявы падают на землю, а множество корнеплодов предоставлено самим себе в этом забытом раю посреди океана. Разумеется, каждый клочок земли и каждое хлебное дерево имеют своего владельца, получившего их в наследство еще с первого раздела земель при Флетчере Крисчене, но любой житель острова может отведывать любые плоды до тех пор, пока последние не собраны и не убраны владельцем.

Спуск с Веревки довольно труден, вокруг то и дело скатываются камешки и куски скальной породы, а под нами монотонно поют волны прибоя. Царапая пальцы о желтый гравий, я невольно изумляюсь пустынному виду: скала Веревка обращена на восток, за ней раскинулся огромный ковер океана, и ближайшее населенное место в этом направлении — остров Пасхи с его огромными каменными изваяниями — находится отсюда на расстоянии 2200 километров.

На узком каменистом берегу Лео и Моррис показывают мне множество знаков, высеченных в скале на высоте человеческого роста. Эти наскальные рисунки, изображающие человека, каноэ, одно большое и два маленьких солнца, являются одним из многих свидетельств того, что на Питкерне жили люди полинезийского происхождения еще до того, как им завладели мятежники с «Баунти», и что первые жители прибыли сюда с острова Мангарева (примерно в пятистах километрах к северо-западу от Питкерна), где обнаружены точно такие же изображения. Благодаря новозеландскому ученому, доктору Питеру Баку мы сегодня знаем больше о первых обитателях Питкерна и можем предположить, почему Флетчер Крисчен выбрал именно этот остров для колонии мятежников.

Питер Бак, полинезиец по происхождению, сравнил наскальные изображения обоих островов. Уже одно это дало ему право говорить, что жители Мангаревы бывали на Питкерне. Однако окончательное доказательство было найдено после того, как потомки мятежников судна «Баунти» рассказали, что выкопали в земле скелет, причем череп умершего покоился в большой перламутровой раковине, а так людей хоронили только на острове Мангарева.

В ту пору, когда Флетчер Крисчен и другие члены команды находились на Таити, местные жители поддерживали контакты с населением Мангаревы. Им доводилось слышать рассказы мангаревцев о далеком, поросшем лесом, гористом острове в южной части океана, где трудно высаживаться на берег, так как вокруг нет ни одного рифа. Жители Мангаревы называли этот остров Мата-ки-те-ранги. Вождь Таратахи, изгнанный с Мангаревы, поплыл со своими людьми на этот остров и посадил там хлебные деревья. Его внук Те Агиаги рассказывал, что ему приснилось, будто дед был убит своими же воинами, и поэтому он сам отправился на Мата-ки-те-ранги. Однако во времена Флетчера Крисчена на острове, по мнению жителей Мангаревы, никто не жил. Таинственный остров был запретным для простых полинезийцев — быть может, это объяснялось тем, что влиятельные вожди таким путем имели возможность беспрепятственно рубить дерево миро в девственных лесах острова.

Именно поэтому ни одно место не подходило лучше для Крисчена и его людей, чем Мата-ки-те-ранги, после их безуспешных попыток обосноваться на островах Лау или на Раротонге. Питкерн устраивал мятежников не только потому, что был запретным местом для других, но и потому, что высадиться на берегу было трудно, а кроме того, остров изобиловал пещерами и ущельями, где можно было скрыться, появись у берегов военный корабль. К тому же моряки «Баунти» знали, что на острове имеются пресная вода и хлебные деревья, могущие обеспечить необходимое пропитание. Рассказ Те Агиаги помог морякам довольно точно определить местоположение острова.

Итак, Флетчер Крисчен взял курс на восток, к острову Мата-ки-те-ранги. В январе 1790 года, стоя на палубе «Баунти», Крисчен увидел в океане землю. Быть может, он и его спутники наконец-то нашли дом, который так долго искали? К нему подошел гардемарин Эдвард Янг (так гласит предание) и воскликнул:

— Слева по борту — рай, сэр!

Предводитель мятежников повернулся и со слезами на глазах тихо произнес:

— Запомните мои слова, Янг: окажется ли земля, лежащая слева по борту, раем или адом, будет зависеть только от нас.

На берег отправили разведывательную группу. Остров оказался покинутым, но еще сохранились идолы (позднее мятежники использовали их в качестве фундамента для жилищ). Повсюду росли хлебные деревья, горы зеленела лесом. Все это казалось обретенным раем.

Несколько дней спустя «Баунти» посадили на мель и предали огню. Началась эпоха колонизации Мата-ки-те-ранги (Питкерна).

* * *

Произошло это в январе 1790 года.

Между тем мятежники, оставшиеся в бухте Матаваи на Таити, и не догадывались, что Уильям Блай и верные ему люди на баркасе достигли оберегов Голландской Ост-Индии и теперь направляются в Англию.

В то время Англия не воевала, а во Франции вспыхнула революция. Дантон был избран членом конвента; Лафайет направил американскому президенту редкий почетный дар: ключ от главных ворот Бастилии. Правда, американцы не выступили на стороне французской революции.

В Дании в августе 1789 года был заключен мир после «небольшой войны со Швецией», а Камма и Кнуд Люне Рабек собирали в своем художественном салоне друзей и вели беседы на политические темы.