1

В конце 1807 года американская китобойная шхуна «Топаз», следовавшая из Бостона, с капитаном Мэтью Фолджером на борту вошла в Адвенчер-Бей на Тасмании, где около 20 лет до этого бросил якорь «Баунти» по пути к Таити.

За минувшие два десятилетия произошло немало событий, и мир стал иным. Европа была охвачена войнами с Наполеоном, однако Британия господствовала на море, и мятеж на «Баунти» практически отошел в область преданий. Как мы уже знаем, семнадцать лет назад капитан Эдвардс на военном корабле «Пандора» разыскал часть бунтовщиков, заковал их в кандалы и увез с собой. «Пандора» еще долгие месяцы ходила по Тихому океану в поисках остальных восставших во главе с Флетчером Крисченом. По пути домой фрегат потерпел кораблекрушение у Большого Барьерного рифа, и четверо пленных утонуло. Остальных доставили в Англию и предали суду. Троих из них в 1792 году казнили. Но ни само судно «Баунти», ни остальных мятежников Эдвардсу найти не удалось, и поэтому все были уверены, что судно и экипаж погибли в бурю. Вновь созданная английская колония на Тасмании, которую посетил капитан Фолджер, находилась в ведении губернатора Нового Южного Уэльса. Звали губернатора Уильям Блай — за истекшие годы бывший капитан «Баунти» сделал блестящую карьеру.

С Тасмании «Топаз» направился по Тихому океану в восточном направлении. После малоуспешного промысла тюленей в штормовом море судно взяло курс на север, и 5 февраля 1808 года вахтенный заметил впереди остров. На морской карте здесь не значилось земли, но американский капитан не ошибся, предположив, что островом может быть открытый Картеретом в 1767 году Питкерн. Длинные океанские волны с грохотом разбивались о неприступный скалистый берег, и, казалось, найти здесь якорную стоянку будет невозможно. Но на острове могли быть тюлени, и «Топаз» с величайшей осторожностью направился туда.

В подзорную трубу Мэтью Фолджер заметил над деревьями столбики дыма. Значит, на острове есть люди, хотя Картерет и обозначил его как необитаемый. Внезапно капитан увидел каноэ; лодка с двумя гребцами на борту по волнам ревущего прибоя приблизилась к шхуне. Лица людей были темными, как у полинезийцев, а на теле были только набедренные повязки. Они крикнули капитану по-английски, чтобы он спустил канат и позволил им подняться на судно. Пораженный тем, что островитяне говорят по-английски, Фолджер расспросил их:

— Кто вы такие?

— Мы англичане.

— Англичане? — удивленно воскликнул он. — Где же вы родились?

— Здесь, на острове.

— Но как же вы можете быть англичанами, если родились на острове, который англичанам не принадлежит и о котором они даже не знают?

— Наш отец был англичанином.

— Кто же ваш отец в таком случае? — в нетерпении крикнул Фолджер.

— Алек. Разве вы не знаете Алека?

— Откуда, черт побери, мне знать Алека!

— Значит, вы никогда не слышали про капитана Блая и судно «Баунти»? Отец был одним из его людей.

И тут Фолджер все понял. «Мной овладело неописуемое чувство изумления и радости», — рассказывал он позднее. Благодаря чистой случайности американскому капитану удалось обнаружить местопребывание мятежников «Баунти». Правда, он не сразу решился сойти на берег, но, когда двое молодых островитян заверили его, что в живых остался один-единственный член восставшего экипажа, согласился последовать вместе с ними на остров. В поселке он встретился с Джоном Адамсом (Александром Смитом), который уже восемь лет оставался единственным взрослым мужчиной на острове после кровавых событий, ознаменовавших начало колонизации. Адамс подарил капитану судовой хронометр как доказательство того, что он действительно был моряком пропавшего английского мятежного судна. Фолджер, видимо, рассказал при этой встрече, что остров называется Питкерн — ведь мятежники, как мы уже отмечали ранее, знали лишь таитянское его название Мата-ки-те-ранги. В те времена на острове помимо Адамса проживало 34 полуангличанина.

Американский капитан пробыл на Питкерне всего шесть часов. «Я рассказал Александру Смиту, что произошло за эти годы в мире, — записал он в судовом журнале „Топаза“, — в частности, про победы английского флота, и эти новости его очень обрадовали. Он, со своей стороны, поведал мне о восстании и смерти своих товарищей».

Джон Адамс мог лишь радоваться тому, что Фолджер не зашел на остров по пути на запад, ибо в таком случае он неминуемо рассказал бы о своем открытии губернатору Нового Южного Уэльса, каковым был капитан Блай, а последний наверняка не пожалел бы усилий и снарядил военный корабль на Питкерн, чтобы арестовать Адамса — одного из самых активных участников мятежа. Но «Топаз» плыл на восток. В Вальпараисо Фолджер повстречал одного английского морского офицера, которому рассказал о колонии на Питкерне. Офицер направил донесение английскому адмиралу в Рио-де-Жанейро, но лишь в мае 1809 года эти сведения дошли до Лондона, где донесение было подшито в архив. Никакой информации не было даже направлено британским военным кораблям, находящимся в Тихом океане. Вот почему Питкерн был еще раз «открыт» двумя судами английского морского флота. И лишь в 1823 году адмиралтейство снарядило корабль «Блоссом», капитану которого, Бичи, было приказано осмотреть остров и присоединить его к английской короне. Никто из побывавших на острове капитанов не пожелал арестовать Джона Адамса и доставить его в Англию для суда, напротив, все трое заявили, что он был подлинным отцом для островитян, воспитывал подрастающее поколение в духе истинного христианства, и если его педагогическая деятельность будет прервана, то колония придет в упадок.

Джон Адамс стал легендарной личностью острова Питкерн и остается таковым вплоть до наших дней. Его могила служит местом паломничества, его высказывания цитируются и передаются из поколения в поколение. Если так сказал Джон Адамс, значит, так должно быть. Однако в дни мятежа, да и в последующие годы он отнюдь не был похож на учителя воскресной школы. Ведь именно он, как мы уже знаем, вытатуировал свои инициалы «А. С.» (Александр Смит) и дату «1789» на руке вахины Дженни, которую позднее уступил товарищу Айзеку Мартину якобы за две бутылки рома. А когда умерла его другая жена, Пураи, он потребовал себе женщину одного из полинезийцев. Адамс принимал активное участие в организации первого заговора на острове, когда были убиты два полинезийца, и едва не погиб сам во время попытки бунта таитян. Он весьма усердно потреблял самогон, приготовляемый Маккоем, и вместе с Янгом планировал убийство Кинтала, своего товарища по судну. И даже после смерти Янга от астмы в 1800 году Адамс жил, как паша, собрав в своем гареме всех женщин острова.

Но, видимо, именно в эти годы в его сознании произошел какой-то перелом. Сын бедного лондонского паромщика, он едва ли очень хорошо мог читать и писать до того, как уселся на школьную скамейку на Питкерне, когда обучение начал вести Янг. Учебником им служили Библия, которую вывезли с «Баунти», и молитвенник Флетчера Крисчена. Когда же Янг умер, Адамс был настолько сведущ в воспитании, что взял на себя роль наставника подрастающего поколения.

Лексикон Адамса вряд ли мог служить образцом оксфордского английского языка, и даже сегодня жители острова говорят на особом языке, одном из самых странных в мире. Все моряки «Баунти», естественно, говорили по-английски, но на различных диалектах, сдобренных множеством морских словечек, вынесенных из матросских кубриков парусников конца XVIII столетия. Плененные ими женщины и мужчины-полинезийцы разговаривали между собой по-таитянски, но так как двое мужчин родом были с Тубуаи, а одна женщина с Хуахине, то слова из их родных наречий также можно было встретить в том удивительном смешанном языке, который служил средством общения на Питкерне в давние времена. Позднее капитаны французско-полинезийских шхун также оставили свой след в языке питкернцев, впитавшем в себя, таким образом, и современные морские выражения. Между собой все жители острова говорят именно на этом языке, но более пожилые люди понимают английский и могут говорить на нем с посторонними.

Приведу несколько примеров, чтобы продемонстрировать различия между чистым английским и питкернским языками:

Your eyes are red with crying («Ваши глаза покраснели от слез») по-питкернски звучит так: Yus eyes sa ulla-ulla.

I’m able to carry your basket («Я могу понести вашу корзинку») — I’sa able to cahly your basket.

The little child is sick («Маленький ребенок болен») — Dah little sullun sa sore.

I don’t know («Я не знаю») — I ka wa.

I’m going for a swim («Пойду поплаваю») — I’sa goin’ nawi.

Еще при жизни Джона Адамса (а умер он в преклонном возрасте в 1829 году) потомки впитали в себя его слова и цитировали их как высказывания самого пророка, и, хотя все они не так давно перешли в веру адвентистов седьмого дня, они по-прежнему в известной мере строят свою жизнь, исходя из заветов Адамса. Заповеди обращенного бунтовщика до сих пор составляют основу морального кодекса островитян.

Вот один из тезисов Джона Адамса: «Питкернцы должны жить в браке, но в маленьком обществе, где возможности обзавестись семьей временами ограниченны, женщина или мужчина, ищущие внебрачных связей, не должны подвергаться моральному осуждению».

Возможно, именно наставлениями Джона Адамса объясняется тот факт, что на Питкерне рождается больше внебрачных детей, чем во многих других местах. К 1930 году примерно четвертая часть всех детей была плодом внебрачных связей. Каково положение сегодня? На этот счет, насколько мне известно, никакой статистики не существует, но вряд ли будет большой ошибкой утверждать, что более половины детей, рождающихся на Питкерне, имеют отцом мужчину, не состоящего с их матерью в браке.

Все жители острова — это одна семья, ибо за 175 лет лишь несколько мужчин привнесли на Питкерн свою кровь. Официально население Питкерна в 1965 году восходило к девяти европейцам, шести полинезийцам и двенадцати доставленным на остров таитянкам. Для генетика Питкерн представляет весьма интересное поле деятельности.

2

Воспитанники Адамса рассказывают мне о «прогулке Якобсена», или «прогулке в кусты», придавая особый смысл этому выражению. Оно связано с именем датского моряка Нильса Олуфа Якобсена. Моррис Уоррен и я с трудом собрали развалившееся надгробие на его могиле на продуваемом всеми ветрами местном кладбище.

Надпись на камне гласит, что Якобсен родился в Копенгагене 17 ноября 1879 года и умер на Питкерне на 51-м году жизни, другими словами, в 1930 году. А ниже высечено: «Он никогда больше не возвратится к себе домой…» Дальнейшие слова стерлись, но в самом низу детским почерком приписано: «Дорогой папа, мы так по тебе горюем».

Последние строки просила высечь на камне Норма, дочь Нильса Олуфа Якобсена. В год его смерти она была еще совсем ребенком и поэтому немногое может рассказать об отце. Норма и ее муж, почтмейстер острова Оскар Кларк, живут в деревянном доме, построенном Нильсом Якобсоном. Датский моряк прибыл на Питкерн в 1921 (1922) году на французской шхуне с острова Мангарева. В то время ему шел 42-й год. На шхуну в каноэ прибыла молодая красавица Инес Уоррен, у которой на острове было много поклонников. Она влюбилась в моряка, а он ради нее решил остаться на Питкерне. Однако сделать это было не легко, ибо в те времена чужестранцам запрещалось ступать на берег острова.

Но Инес спрятала Нильса под брезентом, когда на лодке переправляли со шхуны груз в бухту Баунти. Нильс Якобсен скрывался в зарослях до тех пор, пока шхуна не ушла на Мангареву. Инес снабжала его ямсом и плодами хлебного дерева, родным же, удивлявшимся ее столь частым отлучкам в заросли, она говорила, что совершает «прогулки в кусты». Это выражение сохранилось на острове и после того, как Якобсен переехал в поселок и женился на Инес. Надо сказать, что, скрываясь в зарослях, он не испытывал жажды, ибо, как вспоминают старожилы Питкерна, его единственный багаж состоял из ящика пива.

Согласно неписаному закону острова, идущему от адвентистов, молодым мужчинам и девушкам не положено оставаться наедине без надзора старших. Но, будучи потомками жизнелюбивых таитянских женщин, они всегда находят выход из положения и испрашивают у родителей разрешение на «прогулку Якобсена», чтобы побродить в зарослях. Это крылатое выражение, скорее всего, соответствует скандинавскому «лежать в вере и законе». Можно не сомневаться, что во время этих прогулок природа берет верх над воспитанием, и боязнь Судного дня, кошмаром висящая над жителями острова, отступает на задний план, когда в молодых людях пробуждается кровь старого Адамса. Прав, видно, Моррис Уоррен, человек пожилой, когда он говорит, что старшее поколение не может, да и не хочет противостоять этим встречам в зарослях.

— Нам надо удержать здесь молодежь, — подчеркивает он, — ведь ничто не мешает им уехать с Питкерна и поискать себе работу, например, на Новой Зеландии. Между тем молодежи из других мест въезд на остров запрещен. За последние четыре года число жителей сократилось наполовину, и все потому, что многим нашим юношам захотелось повидать другие страны. Они никогда не возвращаются в родные места, а жен находят за границей. И если еще восемь-десять человек покинут Питкерн, то у нас некому будет править «длинными лодками» и колония окажется на грани распада. Вот почему многие отцы, как и я, вспоминали слова Джона Адамса и говорили своим сыновьям: «Отправляйся со своей девушкой в кусты, когда тебе захочется, и, если она принесет ребенка, не беда, ведь на Питкерне как раз недостает молодежи, а с помощью почкования еще никто из нас не размножался».

Что же касается молодых девушек, то им гораздо труднее уехать с острова. Чтобы приобрести билет на проходящее судно, они должны получить разрешение магистрата Питкерна, а таковое им дается лишь в том случае, если они нуждаются в больничном лечении на Новой Зеландии или же согласятся пройти там курс обучения, чтобы затем вернуться на остров и применить дома полученные знания.

В один из вечеров я созываю в местном клубе «конференцию круглого стола» и пытаюсь коснуться этой проблемы. Никто из местных жителей не осмеливается высказать открыто свое мнение, все говорят лишь о долге перед господом богом и о том, что Судный день недалек. Тогда я обращаюсь непосредственно к молодежи, которая также пришла в клуб:

— А вы что, воды в рот набрали? Быть может, здесь слишком много народу и вы стесняетесь откровенно высказаться? Если кто-нибудь из вас имеет что сказать, давайте пойдем в дом к Эдне и поговорим обо всем в более тесном кругу.

Но по освещенной лунным светом тропе к домику Эдны я иду один: желающих продолжить неудачную дискуссию не оказалось. Однако через два дня у меня происходит встреча с пятью молодыми девушками, и на сей раз они держат себя гораздо свободнее, чем в клубе.

— Нам необходим контакт с окружающим миром, — говорит одна из них. — Недостаточно лишь отвечать на письма филателистов. В школе и по радио мы слышим о космонавтах, облетающих Землю на своих кораблях, а нас всю жизнь заставляют жить на этом острове. В старых журналах мы читаем о том, что молодежь может купить себе в других странах, а у нас нет даже магазина, где мы могли бы потратить деньги. Иногда нам удается выменять немного товаров на проходящих судах или купить одеколон у судового парикмахера. Но если даже я и обзаведусь губной помадой, я не смею ею пользоваться, боюсь, что мне запретят выезжать к проходящим судам «по моральным соображениям», как ненадежную.

— А мне бы хотелось пудриться, — вставляет другая девушка, — но как вспомню, что это считается грехом!.. — Она указывает на одну из подруг. — Ей вот запретили приближаться к пароходам за то, что она пошла к парикмахеру.

В беседу вступает проштрафившаяся девушка. Она вспоминает:

— Месяца три назад я была вместе со всеми на корабле, который привез листы железа для Адамстауна. В нашем распоряжении было четыре часа, и я пошла к парикмахеру, чтобы он сделал мне модную прическу, как на картинке, которую я вырезала из иллюстрированного журнала. Вдруг одна из пожилых женщин влетела в каюту и закричала: «Ах ты заблудшая овца, что же ты делаешь перед Судным днем, ты ведь знаешь, что он скоро грядет!» Под смех парикмахера она вытащила меня из-под сушилки для волос.

— Почему мы должны изолироваться от остального мира? — спрашивает первая девушка. — Я читала о девушках, которых помещают в дома для трудных подростков. Это напоминает мне условия жизни на Питкерне. Мы здесь как крепостные, а если выходим замуж, то наперед знаем, что нас никуда не отпустят, даже в короткую поездку. Разве у нас меньше прав жить собственной жизнью, чем у других молодых людей? С ума сойти можно, глядя на океан изо дня в день, из месяца в месяц и зная, что все равно никогда не попадешь дальше якорной стоянки проходящего мимо случайного судна! Мне иногда кажется, что мы расплачиваемся за грехи наших предков и вынуждены отвечать за их преступления.

— И вы побоялись сказать обо всем этом в клубе?

— А что оставалось делать? Вы, верно, забыли, что там были члены магистрата, а ведь это они решают, кому можно купить билет на проходящий корабль, если есть свободное место. Тому из нас, кто надеется выехать отсюда, приходится пролезать через игольное ушко.

— Другими словами, этот остров вам кажется тюрьмой?

— Ничего подобного! Это наш дом, мы его любим, и вполне вероятно, что многие из нас вернулись бы на остров с молодым человеком, например, из Новой Зеландии, если бы ему разрешили здесь поселиться. Но мы не желаем подчиняться старомодным условностям.

Таковы, на мой взгляд, проблемы питкернской молодежи в миниатюре, и если они не найдут своего разрешения, то небольшое общество на этом острове со временем обречено на вымирание.

3

Принято считать, что ежедневные нужды девяти человек позволяют открыть небольшую лавку. Почему же на Питкерне нет магазина? Надо полагать, один магазин на 72 человека — это не слишком много?

Жители острова, где сначала право на женщину, а затем самогон были единственной «твердой валютой», и сегодня продолжают жить меновой торговлей, хотя и признают ценность денег — но только за пределами бухты Баунти. Врач судна, доставившего меня на Питкерн, на протяжении многих лет интересовался своеобразными экономическими отношениями и денежными делами островитян.

— Они весьма состоятельны, а расходовать деньги им не на что, — рассказывал он. — Когда новозеландский банк решил аннулировать десятишиллинговые банкноты, он в числе прочих сообщил и жителям Питкерна, что эти деньги подлежат обмену. И тогда обнаружились тысячи старых банкнотов — очевидно, своеобразной сберегательной кассой для жителей острова служат матрацы. И не забывайте, что речь шла о десятишиллинговых банкнотах. Кто знает, сколько у населения бумажных денег достоинством в один и пять фунтов?

Новозеландские денежные знаки действительны только для покупок товаров на проходящих мимо острова судах, однако и в этих случаях оборот весьма ограничен, поскольку жители Питкерна, как правило, обменивают товары на кустарные поделки из дерева и тропические фрукты, а наличными расплачиваются в основном с судовым парикмахером, который одновременно держит судовую лавку. К тому же, как мы имели возможность убедиться, моральный кодекс не позволяет мужчинам и женщинам Питкерна «раскошелиться». К числу запрещенных товаров в первую очередь относятся табачные изделия, алкогольные напитки, игральные карты и косметика. Разрешается приобретать в основном лезвия, пасту для бритья, шампунь для волос, мыло и еще кое-какие мелочи. О кока-коле, жевательной резинке и шоколаде жители острова не могут и мечтать. В результате им не на что истратить деньги, которые они заработали во время общественных работ или от продажи сувениров. Правда, они могут сходить в кино в помещении клуба, но стоимость сеанса всего один шиллинг (полторы датские кроны).

Налогов островитяне не платят, жилье им ничего не стоит, хозяйство тоже. Время от времени они испытывают лишь нужду в керосине; что же касается орудий труда, то ими жителей обеспечивает магистрат. Кое-кто из молодежи использует накопленные деньги на то, чтобы приобрести транзисторы, но эти приемники здесь очень дешевы — ведь на Питкерне нет таможенной пошлины.

Мебель островитяне сбивают сами, нередко с большим искусством. Обои у них не в ходу, стены увешаны журнальными вырезками, картинками с мотивами из жизни Христа либо же портретами королевы Елизаветы и принца Филиппа, которыми остров щедро снабжает колониальная администрация. Здесь рассказывают об одной женщине, которая, вычитав в женском журнале о чудесной туалетной бумаге, накупила у судового парикмахера множество рулонов. Когда же к ней пришел один из фанатичных приверженцев адвентистской веры и спросил, что она намерена делать с этой розовой мягкой бумагой в приближающийся Судный день, она не нашла ничего лучшего, как развесить бумагу на фруктовых деревьях, чтобы отпугивать ею птиц.

Страшнее Судного дня для адвентистов ничего нет, по крайней мере для старшего поколения. Согласно учению американской секты, возвращение господа бога на землю ожидалось в 1843 году — во всяком случае, так подсчитывали по «Откровению Иоанна». Когда же этого не произошло, миссионеры стали доказывать, что господь не появился в тот год по той причине, что начал заниматься чисткой небесных святынь. Они проповедуют очищение перед грядущим Судным днем, призывают единоверцев вести здоровую жизнь, воздерживаться от спиртного, табака, не есть много мяса, избегать «мирских радостей», особенно танцев и нарядов. В 1886 году английский фрегат «Пеликан» доставил на Питкерн с Таити адвентистского священника Джона Тэя, который вскоре обратил островитян из приверженцев англиканской церкви в адвентистов седьмого дня.

Надо сказать, что в известном смысле адвентистская миссия производит благоприятное впечатление. Ее служители — люди прямые и открытые, а глава миссии, мистер Феррис, и его жена проводят в меру своих скромных возможностей немалую воспитательную работу среди населения острова. И все же, на мой взгляд, грешно — особенно по отношению к молодежи — проповедовать мракобесное учение в этом изолированном обществе, где, казалось бы, сама природа постаралась скрасить убогое существование людей. Что плохого в том, если молодежи разрешат хоть немного заняться спортом или купаться по субботам? Если бы юноши и девушки могли без утайки танцевать в клубе, пусть даже изредка, разве это могло бы пагубно сказаться на их душах? Результатам же постоянных запретов явились лишь «якобсеновские прогулки», с которыми старшему поколению приходится мириться. Справедливо ли проповедовать приближение Судного дня и под этим предлогом запретить всем без исключения светские удовольствия? Здесь столько трубят о Судном дне, что, возможно, и по этой причине люди не так уж жаждут работать.

Что за беда, если бы миссия позволила открыть на острове магазин, где продавались бы те мелочи, о которых жители читают в журналах и которые им так хочется приобрести: губную помаду, пудру, игрушки для ребят. Ведь проповедники все равно сквозь пальцы смотрят на то, что молодежь покупает транзисторы и слушает модные танцевальные ритмы с Таити, танцевать которые им запрещается.

Слов нет, страх перед Судным днем приглушил инициативу людей и поубавил жизнерадостности, но, к счастью, не сумел окончательно подавить жажду жизни.

Лишь при условии, что молодое поколение взбунтуется против этого духовного порабощения и преодолеет страх перед запретами, можно будет надеяться на возрождение этого маленького общества. Если же население и дальше будет следовать призывам миссионеров, не исключено, что Судный день для Питкерна и в самом деле наступит, но совсем не так, как представляют себе адвентисты: на острове просто не останется жителей.

Разве создание кооператива не принесло бы Питкерну пользу? Сегодня сотрудничество островитян ограничивается совместным посещением проходящих судов, рыбалкой вблизи побережья и общественными работами; в остальном же каждая семья ведет хозяйство самостоятельно. Когда в доме кончается мука, одалживают у соседа, но никому и в голову не придет выпекать хлеб совместно. В каждом доме солят и варят, забивают живность и работают на собственных клочках земли, причем в самое случайное время. Сколько сил можно было бы сэкономить, сколько бесцельного труда избежать, если бы часть всех дел выполнялась совместно!

Но и это единоличное ведение хозяйства имеет историческую подоплеку. Когда в 1820 году на остров зашла английская китобойная шхуна, Джон Адамс сказал капитану, что по старости не находит в себе больше сил заниматься обучением детей в местной школе. Капитан собрал команду и спросил, не хочет ли кто добровольно остаться на острове и заменить Адамса. Вызвался молодой Джон Баффет. Позднее он женился на одной из местных девушек. В 1828 году на Питкерн приехал священник Джордж Ханн Ноббс; он стал мужем Сары Крисчен, внучки Флетчера Крисчена.

Ноббс совместно с Баффетом организовал на острове кооперативную систему труда. Вполне возможно, что жителям это пришлось не по нраву, они сочли это насилием над своим свободным существованием. Однако Ноббс и Баффет считали подобное объединение необходимым. Поскольку население острова неуклонно возрастало и в 1850-е годы достигло двухсот человек. Ноббс опасался перенаселенности. По его договоренности с английским правительством в 1856 году судно «Морейшайр» забрало всех жителей Питкерна и перевезло на остров Норфолк, в бывшую английскую штрафную колонию, расположенную между Австралией и Новой Зеландией.

На этом новом острове всем прибывшим выделили земельные наделы. Однако шестнадцать питкернцев — четверо мужчин и двенадцать женщин — не вынесли жизни на Норфолке и на судне «Мэри Энн» в январе 1859 года возвратились на родной остров. Позднее их примеру последовали другие семьи. Отголоски эмиграции до сих пор живы в семейных преданиях, и Ноббса с его призывами к кооперации жители, быть может, не без оснований, считают виновником переселения на Норфолк. «Если бы каждая семья могла управляться в одиночку, никакого переселения не было бы» — эти слова и сегодня раздаются на острове. Вот почему люди не желают совершать прежних ошибок и работают сообща лишь в случае крайней необходимости. И поскольку инициаторами неудавшейся попытки переселения были два человека «извне», то этим, возможно, объясняется нежелание местных жителей открыть доступ на остров всем, кто хотел бы поселиться на Пит-керне.