Диковина охотно выполнил все их пожелания и даже капризы, до того он был счастлив при мысли, что теперь ему навечно обеспечен дома капустный суп.
На следующую ночь между двух домиков опустится грузовая летающая тарелка, и ударная бригада оксониан перетаскает туда ящики с курами и кроликами, просоленной свининой, капусту и все прочие овощи, целую груду деревянных сабо, скамейки, постели и всю мебелишку, не забыв прихватить стенные часы, печурку, плиту и бочки.
Диковина сказал, что перевезет Глода, Бомбастого и Добрыша на своей ультраскоростной тарелке. А позже, пока Оксо не находится еще на расстоянии двухсот тридцати восьми миллионов километров от Земли, команда инопланетян захватит также солидный запас табака и паштетов для кота, заберет на потребу новых компатриотов вино и уголь.
Когда все было обговорено, естественно, надо было выпить за скорый отъезд. В результате чего Диковина с большим трудом завел свой аппарат, который он по обыкновению загнал в хлев.
Поутру, когда они встали, Бомбастый заявил Глоду:
— Он, Диковина, славный малый, только, по-моему, здоровый алкаш!
— Верно, выпить он не промах. А ведь подумать только, поначалу он разные байки рассказывал, что, мол, алкоголя не переносит. А сейчас ложка супа, стаканчик красного, ложка супа, стаканчик!..
Разгулявшийся ветерок донес до их слуха перезвон колоколов.
— Ага, — протянул Ратинье, — это Труфинь своего сынка на дочке Фонтенов женит. Хочешь, пойдем туда и устроим им хорошенький бордель, чтобы мэру неповадно было.
Он изложил свой план Бомбастому, который в ответ только одобрительно захихикал. Затем Глод уложил в две картонки из-под обуви тысячу луидоров, аккуратно перевязал картонки, вложил в них следующее письмецо:
Дорогая Франсина,Твой старый Глод.
Я уезжаю, слишком долго было бы объяснять тебе, куда именно.
Посылаю тебе немножко деньжат, так как там, куда я отправлюсь, деньги мне не потребуются, не то что здесь, тебе. Положи их в банк, пусть помаленьку размножаются Только не показывай своему мотоциклисту. Это еще не значит, что ты знаешь мужчин, раз ты меня знала. Остерегайся их, как холеры Все они вруны, воры и тому подобное. Целую тебя и снова желаю тебе счастья.
Нацепив через плечо солдатскую сумку, неся картонки в руках, он вышел из дому. Бомбастый присоединился к нему, помог нести другу поклажу. Направлялись они в городок.
— Скажи, Глод, а там наверху так же хорошо, как у нас нынче?
— По словам Диковины, да. Все наши горести и ревматизмы останутся здесь, сынок. Думаю даже, что мы обделали неплохое дельце, задумав улететь отсюда! С некоторых пор даже слепому видно, что вся Земля огнем охвачена, что скоро придется выбирать только между концентрационными лагерями и парками отдыха. Есть такие края, где на хлебе с водой сидят. А есть и другие, где лопают таблетки, чтобы переварить разные деликатесы, которыми обожрались. А возьми море, пропало оно к чертовой бабушке, там теперь вместо воды сплошной мазут, а чайки схватывают рыбешку величиной с граммофонную иглу. Я уже не говорю о тех местностях, где потрошат людей за милую душу на каждом углу, и конца этому не будет, потому что люди никогда не смогут увидеть себя со стороны.
— Верно говоришь, милок. А мы на них будем поглядывать сверху, с нашей скамеечки, попивать винцо и покрикивать: «За ваше здоровье, ребята!», и пусть они сами в своих делах разбираются.
Веселясь от души, как бы уже находясь в состоянии невесомости, они ласково похлопали друг дружку по спине. Впервые со дня сотворения мира два христианина были счастливы покинуть Землю, чего так боялись всю жизнь, равно как и все их современники.
В городке они первым делом зашли на почту, где приемщик, знавший Глода с Бомбастым уже десятки лет, обомлел:
— Дядюшка Ратинье… да неужели вы Франсине посылку отправляете?
— Нет, Виктор, не бедняжке моей Франсине, нет. Это одной родственнице.
— А я уж подумал…
— … что я сбрендил? Пока еще нет. Заметь, мне еще сто тридцать лет жить осталось!
— И мне тоже, — гоготнул Бомбастый.
Виктор решил, что они просто его разыгрывают.
Колокола снова подняли трезвон. Глод с Бомбастым встали у церковных ворот. Через несколько минут появился свадебный кортеж.
— Да здравствует новобрачная! — проревел Ратинье.
— Да здравствуют молодожены! — проорал Шерасс. Грегуар Труфинь нахмурился и проворчал на ухо соседу:
— Что этим старым обезьянам здесь нужно?
Глод засунул руку в свою сумку, то же самое сделал и Бомбастый, и две пригоршни луидоров пролились золотым дождем на свадебную процессию.
— Осторожно, конфетки! — с громовым смехом рыкнул Ратинье, посылая вторую пулеметную очередь луидоров.
— Их, правда, не едят, но получается то же на то же! — крикнул Шерасс и тоже швырнул горсть золотых величественным жестом сеятеля.
— Да это же, черт побери, золотые монеты! — завопил новобрачный, бросаясь, как вратарь, прямо в пыль, куда вслед за ним рухнули и шаферы.
— Золотые монеты, — подхватил весь свадебный кортеж, рассыпавшись по земле на манер костяшек домино.
— Да не деритесь вы! На всех хватит! — кричали им Глод с Бомбастым, разбрасывая во все стороны луидоры, словно кропя стоящую на четвереньках толпу.
В несколько секунд вся свадьба полегла на землю.
Колотили друг друга.
Рвали друг на друге праздничные одежды.
Новобрачную хватили кулаком по глазу.
Мэр сцепился из-за монетки с кюре, прибежавшим на шум, и укусил его.
Мальчишки из хора тоже врезались в толпу ищущих и били их куда попало.
Старухи царапали друг другу физиономии, теряя в песке вставные челюсти.
Чья-то бабушка, дама весьма тонная, ползала, как удав, между дерущимися и прямо заглатывала попадавшиеся ей золотые.
— Смелей! Смелей! — покрикивали великодушные дарители, подзадоривая это стадо обезумевших баранов, осыпаемых чудесным золотым дождем.
Кюре, не выпускавшего добычу, затоптали.
В пылу боя стащили брючонки с мальчика из хора.
Ругались как извозчики.
Рассорились на всю жизнь.
Вцеплялись дамам в перманент.
Норовили стукнуть соперника башкой в нос.
В лучшем случае обменивались пощечинами.
На паперти то и дело завязывались новые схватки.
Повсюду кровь, пот, слезы.
Фатой новобрачной окутало учителя.
С одного благостного старца сорвали очки, а самого ударили его же собственной тростью по черепу.
Рвали друг с друга галстуки. Рубашки. Платья.
Мэр очутился без подтяжек.
Целили в жизненно важные органы соседа. Не щадили и срамных мест.
Кое-кому расквасили нос.
Чья-то сумочка выскочила за штрафную линию. Ее вбросили на поле ногой.
— Да есть еще! — надрывались Шерасс и Ратинье.
Град луидоров забарабанил по зубам какого-то вполне приличного господина, возвращавшегося из города, и добрался он домой весь в лохмотьях.
Подростки верещали как ошпаренные.
Кепи одного из стражников, до краев полное луидорами, кто-то ловко подбил ногой, как игрок в регби.
А потом уже незачем стало рыться в гравии. Незачем было копать его и перекапывать, оставалось лишь подняться с земли и кое-как привести в порядок непоправимо разодранные одеяния. Никто не видел, как улизнули Глод и Бомбастый. Напрасно свадебный кортеж оглядывался по сторонам кто подбитым, кто заплывшим глазом. Поддерживая панталоны обеими руками, Труфинь громовым голосом допытывался у своего помощника:
— Какую меру наказания можно применить к этим двум старым бандитам?
— Никакую, Грегуар, никакую, — ответил помощник, растирая щеку, на которой остались следы чьей-то пятерни на манер звезды. — Такова традиция — осыпать новобрачных монетами при выходе их из церкви.
— Но не луидорами же, черт подери!
— Это действительно не предусмотрено законом, но не думаю, чтобы оно послужило отягчающим обстоятельством. Уж скорее, все это сделано от доброго сердца.
Оставив позади свадебный кортеж, превратившийся в траурную процессию, распавшиеся семьи, рассорившихся любовников, навеки порвавших друзей, Шерасс и Ратинье с облегчением перевели дух и мирно зашагали по дороге к дому. Даже горб Бомбастого, казалось, веселился вовсю.
— Видал работку-то, Глод?
— В ихнем парке отдыха лучшего не увидишь!
— Труфинь здорово надулся. Наверняка придет нас костить!
— А вот я уверен, что нет.
— Почему это?
— Прежде чем нас костить, им надо нам денежки вернуть, а ни один тебе не вернет, держи карман шире!
— Об этом я и не подумал.
— Зато я подумал. Да они скорее все передохнут, чем хоть грош отдадут.
Пройдя еще немного, они повстречали мальчугана лет семи; заметив наших дружков, он быстро сдернул с головы беретик.
— Добрый день, мсье Шерасс, добрый день, мсье Ратинье.
— Постой-ка, паренек, — сказал Глод. — Уж больно ты вежливый мальчик. Уж не сын ли ты Пурийонов, что живут в Пти-Жавель?
— Да, мсье Ратинье. Меня зовут Максим.
— Конфеты, Максим, любишь?
— Конечно, люблю…
Глод вынул портмоне, вытащил оттуда франки, оставшиеся после обмена луидоров в Сельскохозяйственном кредитном банке, присоединил к ним всю свою пенсию:
— Держи, малый. Тут вроде бы четыреста тысяч наберется.
— Четыреста тысяч!
— Да, только смотри родителям не говори. А то отберут. Спрячь-ка их в металлический ящичек и снеси на чердак. Затем Глод повернулся к Бомбастому:
— Вот что! Отдай-ка и ты ему свои капиталы! Там, куда мы отправляемся, они прах один!
Сизисс тут же вынул все свои деньги, вручил их мальчику, а тот испуганно пробормотал: «Спасибо, мсье!»
— Теперь ты, Максим, будешь верить волшебным сказкам о добрых феях, улыбнулся Глод, — Только не треплись повсюду, а феи и впрямь есть. Даже наш Бомбастый — чистая фея Карабосс.
— Тоже мне остряк нашелся! — проворчал Сизисс. Ратинье погладил мальчика по головке.
— Ну иди, Максим. И запомни: вежливость — великая штука.
Мальчуган еще раз поблагодарил стариков и умчался вприпрыжку не помня себя от радости. А Глод царственным жестом швырнул свое портмоне в придорожную канаву и заявил:
— И никаких удостоверений личности нам тоже не потребуется! Так вот, в наше последнее утро на Земле хочу тебе сказать, Бомбастый, прямо скажу, что мы чертовски повеселились нынче утром!
Оба чувствовали себя легче гусиного пуха, которым набивают подушки, легче листка папиросной бумаги, лежащей рядом с пачкой табака, легче мыльного пузыря, который выдувают через соломинку. Вступив на опушку новой жизни, сулившей им больше свежих и радостных впечатлений, чем даже военные действия, за ходом которых издалека наблюдает важный генерал, они чувствовали себя ровесниками отрока Пурийона, ровесниками цветущего в изгородях боярышника, воробьев, рассевшихся по веткам. Даже библейский Енох и прочие святые, взятые живыми на небеса, не возносились столь безмятежно, как собиралась вскарабкаться туда эта пара пройдох больше чем скромного социального положения. Готовясь помериться силами с самим Иисусом Христом на его собственной территории в день его вознесения, они точно на крыльях летели по дороге, топча ее, как виноград, глотая, как вино.
В полдень они закусили кровяной колбасой, приготовленной еще накануне, когда забили свинью. Бомбастый просто обожрался ею, поскольку ему теперь уже не приходилось беспокоиться о своем давлении, пускай оно так подскочит, что поставит в тупик докторов, энтузиастов своего дела, но в то же время подозревающих в каждом больном симулянта. С двух до шести они предавались сиесте.
Уже вечером Шерасс, вооружившись раскаленной докрасна кочергой, выжег на траве участка Ратинье круг.
В полночь они сидели на скамейке и под звуки аккордеона принимали винцо Сизисса крепостью в двенадцать градусов и ждали грузовой летающей тарелки, каковую и разглядели в небе сначала в виде все увеличивающейся точки, а потом она, как огромный зонтик, опустилась во дворе. Двенадцать здоровенных такелажников с Оксо в красно-желтых комбинезонах, кулдыча, как индюки, в мгновение ока перетащили внутрь тарелки весьма живописное барахло по указанию Глода и Бомбастого.
После погрузки скарба, когда тарелка стала похожа скорее на общественную свалку или на судно, забитое тюками эмигрантов, чем на выставленные на аукционе вещи в стиле Кристи или Сотби, оксониане раскланялись и, став друг другу в затылок, влезли по очереди в свой летающий грузовик.
И грузовик унесло, как зернышко уносит ветром. Лишившимся скамеек Шерассу и Ратинье пришлось сесть прямо на землю. Глод взял на руки своего кота, который хрипло мяукал. Хозяин погладил жалкую головенку, всю в шишках былых побоищ.
— Вот ты и уезжаешь, братец. Если бы ты остался здесь, ты завтра уж окочурился бы. А теперь завтра ты вместе с нами будешь в раю!
Когда спустилась тарелка Диковины, Глод со своим котом и Бомбастый со своим аккордеоном поднялись на борт, веселясь, как семинаристы на каникулах. С ними вознесся в небеса и ящик с литровыми бутылками — надо же поддержать дух во время путешествия.
В ту самую минуту, когда Клод Ратинье и Франсис Шерасс затянули во всю глотку «Есть нам что выпить в небесах!», за ними герметически захлопнулись дверцы тарелки.