Я лежал на спине, разглядывая небо в дырку, образовавшуюся на месте крыши бьюика. Легкий дождик окроплял мой лоб и стекал по щекам. Я попробовал пошевелиться, но ощутил страшную боль. То немногое, что не болело, оказалось или парализовано, или окровавлено, руки были по-прежнему связаны. Я пополз к свисавшей на одной петле дверце, продираясь сквозь острые осколки стекол, и в конце этого мучительного пути сумел сесть. Только теперь я увидел Хога. Его огромная голова лежала на сиденье рядом с туловищем, ручищи по-прежнему сжимали руль. Меня затошнило, и я поспешил выползти из машины на влажную холодную землю. Когда бьюик вылетел с автострады, стальная оградительная полоса разрезала машину пополам, снеся крышу и заодно голову Хога, как гильотина. Француза вообще нигде не было видно. Я медленно встал на ноги и огляделся в поисках чего-нибудь острого, чтобы разрезать собственный галстук, которым мне связали руки. Кое-как нагнувшись, подобрал с земли кусок бампера и принялся пилить им свой лучший и единственный галстук.

Когда удалось перерезать волокна и освободиться, я подумал, что было бы неплохо покурить, но сигареты в моем кармане промокли. Пришлось отправиться к приборной доске бьюика. Потом я вспомнил, что мой пистолет исчез. Хорошая пушка, 38 калибра, пристрелянная, которую я очень любил и которая меня не раз выручала. Я попробовал включить фары, и в их ярком свете увидел очертания тела. Маленький человечек, с головой, повернутой под странным углом, напоминал нелепого спящего паяца. Но Француз больше никогда не проснется. Я нашел свой 38 калибр у него под мышкой, в кобуре, предназначенной для пистолета более мелкого калибра, и не устоял перед искушением проверить карманы Француза.

В его сафьяновом бумажнике я обнаружил кучу денег, квитанции из гостиниц, счета и фотографию, на обороте которой карандашом был записан номер телефона. На ней, на фоне пальм и бассейна, сидел крупный мужчина лет пятидесяти пяти в плавках, с полотенцем, переброшенным через плечо. Его черные гладкие волосы влажно блестели, как если бы он только что вышел из воды; он не успел принять подобающую позу для съемки, потому что лицо было наполовину прикрыто полотенцем, однако глаза видны хорошо — темные, жестокие глаза, вряд ли бы изменившие свое выражение, как бы ни улыбался рот. Рядом на шезлонге возлежала красивая блондинка в бикини со стаканом в правой руке. Она не смотрела в объектив, а мрачно улыбалась мужчине. Наверное, именно такая убийственная улыбка и нравилась в ней этому типу больше всего. Я положил фотографию себе в карман, взял доллар в счет оплаты моего погибшего галстука и выкинул бумажник Француза. «О ревуар, мон ами», — попрощался я с ним. Как ни паршиво все складывалось, кому-то всегда достается больше, чем тебе.