Караван-сарай располагался на самой окраине Касбаха, у Южных ворот, соединявших город с одной из его наиболее изолированных контрад. Когда-то здесь было арабское гетто, заселенное нелегальными эмигрантами из Марокко и Алжира. Во времена Последней Интифады в Касбах хлынул поток беженцев из ядерного пепелища Палестины. Население арабской контрады выросло впятеро, а количество гяуров сократилось до нуля. Потом начался Газават, принесший Касбаху короткий, но стремительный период процветания. Именно тогда над дешевыми клоповниками Касбаха вознеслись две стройные башни — минарет самой крупной мечети в Европе и алькасар местного наиба. После Реконкисты наиба повесили на балконе алькасара, мечеть разорили, и если бы не Великий Нефтяной Голод, от Касбаха не осталось бы и следа… В обмен на нефть арабской контраде позволили существовать и дальше, правда, на всякий случай обнесли трехметровым железобетонным дувалом с двойными спиралями колючей проволоки по верхнему краю.

Теперь Касбах был чем-то средним между концлагерем и самостоятельным государством. Тамошние альгвасилы не подчинялись местному бальяжу, но суд шариата был запрещен; мечеть восстановили и муэдзины снова оглашали окрестности призывами к молитве, но телеамвоны в Касбахе принимали только Шенгенские станции; инквизиция именовала Касбах не иначе как «обрубленным щупальцем Халифата», но при дворе терпели эмира Касбаха до тех пор, пока все цеховые муккадимы регулярно платили подать… Караваны грузовиков со всего Магриба прибывали и разгружались только в Касбахе, что превращало его в сухопутный порт, ведущий монопольную торговлю с Халифатом.

Как и в любом порту, здесь было множество контрабандистов, жуликов, бандитов, авантюристов, да и просто бродяг, что создавало неограниченные возможности для разведки Халифата. В Касбахе ударно-диверсионные группы федайинов Аль-Мансура получали подготовку, снаряжение, деньги и очередные задания. Второй по величине статьей дохода в Касбахе была торговля марокканским гашишем. Но инквизиция закрывала глаза даже на это, до тех пор, пока караваны грузовиков доставляли в Касбах дешевую арабскую нефть.

Большинство этих грузовиков, ведомых бедуинами-дальнобойщиками, пересекали Иберийский полуостров без остановок, чтобы снизить риск нападения со стороны варваров-басков, и добравшись, наконец, до Касбаха, устраивали долгий привал в караван-сарае, где всегда в изобилии водились шлюхи и наркотики, и куда боялись захаживать альгвасилы. Караван-сарай круглые сутки жил по своим законам, и был для Касбаха тем же самым, чем Касбах — для города: экстерриториальной зоной, контрадой в контраде, где можно было спрятаться от любого преследователя.

Касиан припарковал «Хаммер» недалеко от ворот, у самого дувала, спрятав приземистый броневик между двумя грузовиками, и заглушил мотор.

Дорогу на аэропорт перекрыли основательно: семь из восьми полос автобана были перегорожены шлагбаумами с оранжевыми мигалками, а по оставшейся полосе в сторону аэропорта гнали нескончаемую колонну карет «скорой помощи», пожарных и полицейских машин, тягачей, везущих прожектора, и зеленых армейских грузовиков, в кузовах которых сидела панцирная пехота. Разноголосо взревывали сирены, и кто-то яростно, но малоразборчиво матерился в мегафон.

От досады Касиан ударил ладонями по рулю.

— Что случилось? — спросила Тави. Касиан вздрогнул: он не уловил момента, когда она очнулась. Паранджа была откинута, и глаза Тави, слегка косящие, смотрели настороженно.

— Все хорошо, — соврал Касиан. На самом деле, ничего не было хорошо: сейчас они уже должны были подъезжать к аэропорту, к терминалу Люфтганзы, куда местные гезиты не пропустили бы не то что ландскнехтов, а и самого дофина… Но в аэропорту что-то случилось, дорогу перекрыли, и надо было срочно искать другой вариант. — Все будет хорошо, — сказал Касиан, сдавая «Хаммер» назад.

— Я тебя помню, — сказала Тави. — Ты тот хирург. Ты меня украл?

— Да, — сказал Касиан. — Меня зовут Касиан. Я сделаю тебя красивой. А сейчас мне надо позвонить.

Въезжая обратно в город, Касиан посмотрел на часы. До начала аукциона оставалось полтора часа… У первого же таксофона он затормозил и, повернувшись к Тави, сказал:

— Никуда не уходи.

Замызганный экранчик таксофона, к удивлению Касиана, работал; после пятого гудка на нем появилась изжелта-бледная физиономия местного прево.

— Ты? — удивленно спросил прево и поскреб небритую щеку. — Тебе чего?

— Убежище, — сказал Касиан. — На сутки.

— С какой стати?

— Местному бальи будет очень интересно узнать, кто поставлял мне беглых каторжников, которым были нужны новые лица, — сказал Касиан. За шиворот ему упали первые капли дождя.

— Ах ты падаль! — взвился прево.

По экранчику пробежала рябь.

— Ну хорошо, — неожиданно покладисто сказал прево. Его щетина загадочным образом исчезла, а сам он вдруг помолодел лет на десять. — Есть у меня одна конспиративная квартира. Записывай адрес…

Касиан бросил трубку и на негнущихся ногах вернулся к «Хаммеру».

— С кем ты говорил? — спросила Тави.

— С вабильщиком, — сказал Касиан и сам испугался собственных слов.

Туман на парковке был синим от выхлопных газов. Мокрый асфальт покрывали радужные бензиновые разводы. Огромные грузовики — древние, американского еще производства «Кенворты» и «Петербилты» — были похожи на мамонтов со всеми своими никелированными бивнями, крошечными, налитыми галогенной кровью подфарниками и бахромой коричневой грязи под днищами. Зычно трубя и отфыркиваясь, плюясь дымом из длинных труб, они сложно и замысловато маневрировали на парковке, превращая ее в лабиринт с подвижными стенами.

— Надень паранджу, — сказал Касиан. Тави сжалась в комочек, обхватив колени руками, и отчаянно замотала головой. — Надень, — повторил Касиан. — Если какой-то фанатик-исмаилит плеснет тебе в лицо серной кислотой, даже я ничего не смогу исправить. Надень. Нам надо идти.

Идти Тави не могла. Она сомнамбулически переставляла ноги, но у нее все время подкашивались колени. Касиан подтолкнул ее вперед, и она едва не угодила под грузовик: плоскомордый «Мак» с намалеванными языками пламени вокруг радиатора остановился всего в полуметре от Тави, боднув воздух и грузно осев на рессорах. Водитель-бедуин что-то протяжно и возмущенно заголосил, но Касиан уже тащил Тави за руку, увлекая ее лабиринт. Они проскользнули в узкую щель между заиндевелым рефрижератором и брезентовой фурой, свернули в проход между бамперами, обогнули кабину гусеничного вездехода, поднырнули под грязную, в потеках мазута, цистерну «Сарацин-Петролеума», миновали бесконечно длинный гофрированный бок восемнадцатиколесного трейлера — и выскочили прямо к входу в караван-сарай.

Вязь гнутых неоновых трубок над входом тихонько зудела, окруженная туманным гало. Слева от входа выстроилась шеренга «Харлеев»: разлапистые хромированные рули склонены набок, низкие седла увешаны потертыми бурдюками с бензином и свернутыми спальниками, горбы бензобаков увиты затейливым орнаментом… Хозяева мотоциклов, племя дервишей в промасленных бурнусах, околачивались поблизости, нарываясь на драку с бедуинами. На Касиана и Тави они не обратили внимания, а вот вышибала у входа, когда Касиан проходил сквозь рамку металлодетектора, что-то пролаял сердито на местном жаргоне — дикой смеси арабского, турецкого, пушту и фарси, но Касиан показал вышибале свой скальпель, и тот при виде цехового знака кивнул уважительно и пропустил обоих в караван-сарай.

На мокром асфальте «Хаммер» повело юзом. Касиан выкрутил руль в обратную сторону и до предела выжал тормоза. Тави бросило вперед, и она до крови рассекла бровь, ударившись головой о приборную панель. Не обращая внимания на ее вскрик, Касиан прильнул к лобовому стеклу.

Там, за серой занавеской мороси, была какая-то возня. Люди в белых непромокаемых комбинезонах сгружали из фургона и расставляли поперек дороги противотанковые «ежи», сваренные из обрезков рельс. Еще одна бригада людей в комбинезонах разматывала мотки колючей проволоки, усеянной бритвенно острыми лезвиями. Дальше, за фургоном, возле заколоченного посольства Самсунга, монтировали складные стойки для прожекторов.

— Кто это? — спросила Тави.

— Тенетчики, — сказал Касиан, силясь разглядеть гербы на спинах белых комбинезонов. — Они не выпустят нас из района охоты…

Районом охоты были шестнадцать кварталов вокруг того таксофона, откуда Касиан звонил прево. По два в каждую сторону. Дальше начинались баррикады. Сразу после звонка Касиан погнал «Хаммер» сквозь пелену дождя, не включая фар и проскакивая светофоры, по вымершим улицам города, срезая углы и ныряя в подворотни, стремясь вырваться из охотничьего острова еще до начала травли — но было уже поздно. Их обложили.

— Ты не видишь, что написано у них на спинах? — спросил Касиан.

— Нет, — сказала Тави. — У меня врожденная близорукость. Это придает мне беспомощности. Кроме того, я не умею читать, — спокойно сообщила она.

Дождь вдруг резко усилился; налетел порыв сильного ветра, и по окнам «Хаммера» хлестнуло косыми струями. Касиан врубил противотуманные фары на крыше, и мощные лучи света вырвали из темноты узкий черный фюзеляж вертолета. Он завис над «Хаммером» совершенно бесшумно; только видно было, как подрагивает зыбкая паутинка винтов.

На какое-то мгновение броневик и вертолет замерли друг против друга — и за это мгновение, за миг до того, как взвыли сирены охотничьих рожков, загремели выстрелы и резиновые пули заколошматили по бокам «Хаммера», а из-за баррикад хлынула улюлюкающая толпа загонщиков, и «Хаммер», взвизгнув стартером как испуганный вепрь, рванулся назад, Касиан успел разглядеть герб на графитовом кокпите вертолета.

Гончая в прыжке.

«Псовая охота Йенсена».

Это случилось года три тому назад: Касиан как раз начинал легально практиковать, когда один из борзятников Йенсена в попытке заструнить беглеца-подранка сверзился с мотоцикла и угодил под лапы собственной своре — ребра и ключицы у него зажили быстро, а вот кости лица пришлось дважды ломать и сращивать заново, чтобы борзятник — наследник крупного адвокатского дома — смог появиться на людях без гель-маски.

Сверх гонорара борзятник презентовал Касиану пригласительный билет на следующую комплектную охоту Йенсена. Такой билет был хоть и одноразовым, но пропуском в высший свет — к скучающей аристократии, готовой ради острых ощущений понести любые травмы, и потому регулярно нуждающейся в услугах пластического хирурга. На охоту Касиан отправился с твердым намерением подцепить с полдюжины выгодных клиентов… Он не учел того, что цеховые клиники уже давно и прочно сотрудничали с «Псовой охотой», а медицинская страховка была непременным условием участия в травле. У борзятника ее не было только потому, что он из жадности предпочел дать взятку распорядителю охоты — за что и поплатился…

На охоте Касиана почти сразу оттерли к ловчим, псарям, заводчикам, корытникам и прочему служивому люду, и там он впервые увидел легендарного Йенсена.

Поговаривали, что Йенсен когда-то служил в Ордене Голубых Касок, участвовал в двух Миротворческих походах — на Балканы и на Кавказ, был ранен, попал в плен к Аттиле, бежал… После отставки он устроился комтуром службы безопасности на заводе в Гаммельне, где подавил две забастовки сервов и утопил в крови бунт антиглобалистов. А потом Йенсен ушел на вольные хлеба и открыл самую крупную в Священной Шенгенской империи охотничью фирму. Ему доставались самые опасные преступники и самые богатые клиенты; когда Йенсена пригласили в егермейстеры при дворе в Давосе, Йенсен отказался.

Йенсен был сухим седовласым стариком с тросточкой в руке и с неизменным черным беретом на голове. Он сутулился и прихрамывал; он говорил очень редко и очень тихо, но когда он говорил — все замолкали… Он убил семьдесят два человека, шепотом сказал борзятник Касиану, и в шепоте его слышалось благоговение. Он лучший убийца в Европе. От него еще никто не уходил…

Мотоциклист вынырнул из дождя бесшумно и стремительно — если бы не вспышка молнии, Касиан ни за что бы его не заметил. Но предательский отблеск на обтекателе «Ямахи» выдал мотоциклиста: Касиан сдал влево, прижимая выжлятника в бордюру, мотоцикл вильнул, зарыскал и врезался в столб. Выжлятника швырнуло на дорогу. Таким Касиан его и запомнил: стоящим в луже на четвереньках, струи дождя барабанят по подставленной спине, и лучи фар отражаются в лакированном шлеме.

Потом был раскат грома и тупой удар, когда бампер «Хаммера» сбил выжлятника. Касиан проехал еще полквартала, сбросил скорость и посмотрел в зеркало заднего вида. Вокруг бесформенной массы на асфальте собирались темные тени, слишком маленькие, чтобы быть людьми. Киберпсы. Выжлятник вел стаю гончих.

Касиан остановился и задним ходом загнал «Хаммер» в переулок между зарешеченным ломбардом и греческой таверной. Там он выключил зажигание и погасил фары.

— Тихо, — сказал он Тави. Она негромко скулила. — Тихо!

Дождь колотил по крыше «Хаммера» и заливал ветровое стекло. Пенистые струи стекали с покатого, скошенного капота. Сквозь шум дождя Касиан услышал, как цокают титановые когти гончих об асфальт.

Первая гончая встала в стойку напротив въезда в переулок. Три других замерли рядом. Они стояли совершенно неподвижно, как статуи: поджарые, хищные статуи… Пластинчатые, как панцири креветок, спины блестели под дождем, длинные гибкие шеи, оплетенные кабелями гидравлики, поддерживали узкие головы. Глаза слабо тлели рубиновым пламенем.

— Твои феромоны, — сказал Касиан. — Они настроены на твои феромоны.

— Что?..

— Вон из машины! — заорал Касиан.

Тави отчаянно замотала головой.

— Не надо, не надо, ну пожалуйста, не надо… — бормотала она, пока Касиан ногой выталкивал ее наружу. Очутившись под холодным ливнем, она сразу замолчала и съежилась, обхватив себя за плечи.

— Беги, — сказал ей Касиан. — Беги как можно быстрее.

— Я н-не могу, — сказала Тави. Подбородок ее дрожал, свалявшиеся пряди волос падали на глаза. — У меня ноги разной длины. Всего на сантиметр, но…

Касиан захлопнул дверцу, врубил мотор и дал задний ход.

Плешивый мулла обхватил свою грушевидную голову обеими руками и распростерся ниц на молитвенном коврике, проголосив протяжно:

— Бисмал-ла-а-а…

На муллу никто не обращал внимания — в бывшей автомастерской, переоборудованной под харчевню, было слишком шумно и дымно: дервиши курили сладковатый бандж, бедуины посасывали посеребренные кальяны с опиумом, а с кухни несло вонью горелого масла, и два вентилятора под потолком караван-сарая лениво перемешивали все эти ароматы в единую вязкую коллоидную субстанцию, сквозь которую пробивались тягучие, без начала и конца, арабские мелодии, многоголосое бормотание и сухой стук костей для трик-трака. В углу, возле самого михраба, висела гроздь древних, ЭЛТ-шных амвонов, по которым передавали внеурочную мессу из аэропорта: когда шейх Аль-Мансур, самозванный продолжатель дела Салах ад-Дина и Усамы бен-Ладена, взял на себя ответственность за теракт, дервиши отозвались одобрительным гулом, после чего караван-сарай снова погрузился в ленивую полудрему…

Мебели в караван-сарае не было. Вместо стульев прямо на цементном полу были навалены, наползая друг на друга, вытертые ковры, спальные мешки, рваные одеяла, циновки и подушки — груды подушек, из-под которых, если сесть, во все стороны брызгали полчища тараканов. Столы здесь заменяли огромные жестяные блюда с непременными длинноносыми кофейниками и пирожками с маджуном — смолистой начинкой из конопли.

Касиан заказал чалоу-кебаб — однородную массу из риса и баранины, и две плошки с кунафой — сладкой вермишелью с медом; добавив еще две купюры (в Касбахе ходили только наличные), он попросил отдельную келью. Таковых в караван-сарае попросту не было, но сноровистый официант быстро огородил ажурными ширмами бывшую смотровую яму, куда и спустились Касиан и Тави. В яме клокотал масляный радиатор, отчего воздух был сырым и горячим, как в турецкой бане.

— Никуда не уходи, — сказал Касиан, расставив плошки с едой. — Слышишь? Сиди здесь. Я скоро вернусь. Мне надо позвонить.

Тави никак не отреагировала. За черной вуалью паранджи Касиан не мог различить, открыты ли ее глаза, или она снова провалилась в то странное подобие каталепсии…

— Я вернусь, — на всякий случай повторил он.

Переулок был чертовски узкий, «Хаммер» со скрежетом задевал бортами за стены, высекая белые искры. Отъехав метров на тридцать, Касиан разворотил водосточную трубу, из которой пенистым потоком на грязный асфальт хлынула дождевая вода, и резко затормозил. Дальше «Хаммер», почти двухметровый в ширину, проехать не мог…

Касиан включил первую передачу и, не отпуская сцепления, утопил педаль газа. Мотор сдержанно заурчал, работая вхолостую.

Тави стояла там, где он ее высадил. Гончие — отсюда их было плохо видно — неспешно окружали ее.

Втянув воздух сквозь сжатые зубы, Касиан задержал дыхание, досчитал до десяти и медленно выдохнул.

Тави побежала. Неловко, прихрамывая, подскакивая, как воробушек, но — изо всех сил. Гончие бросились следом, превратившись в размытые дождем и скоростью пятна. Касиан отпустил сцепление.

Первую гончую «Хаммер» подмял под себя и перемолол тремя левыми колесами. Вторую — ударил бампером, разрывая ее пополам. Третья успела прыгнуть и врезалась в лобовое стекло, оставив после себя паутину трещин и пятно то ли крови, то ли машинного масла.

— Цела? — спросил Касиан у втиснувшейся в стену переулка Тави. — Залезай, а то простудишься…

На весь караван-сарай был только один таксофон. Он висел на стене у входа в туалет. Экран был разбит, а сам аппарат был обклеен чешуей серых, отсыревших бумажек с номерами проституток.

Стараясь не вступить в блевотину и дышать через раз (из туалета несло зверски), Касиан переступил через бесчувственного наркомана и снял трубку. Гудок, как ни странно, был. Касиан положил палец на кнопку и вдруг понял, что звонить нельзя. Невольничий рынок Касбаха — место, откуда белые рабыни попадали в гаремы нефтяных эмиров, был слишком очевидной целью. Почти наверняка доезжачий Йенсена взял этот телефон на прослушку. При желании, он мог поставить фильтр на голосовой отпечаток Касиана на все телефонные линии Касбаха. Ведь перехватил же он разговор с прево, да еще и вклинился… Впрочем, с такой аппаратурой, какая была в фургончике доезжачего, это было несложно.

Снаружи фургон напоминал телевизионный конфессионал: невзрачный микроавтобус без окон, но зато с целым лесом антенн на крыше. Тонкие и гибкие прутья антенн сгибались под порывами ветра, вода в перевернутых спутниковых тарелках плескалась и кипела под струями ливня.

Фургон стоял посреди глубокой, по щиколотку, лужи, и когда Касиан к нему приблизился — осторожно, втянув голову в плечи и озираясь по сторонам — в туфлях у него хлюпало.

— Открывай! — крикнул Касиан и заколотил в дверцу фургона ногой.

В фургоне кто-то завозился. Касиан стряхнул с плеч тяжелое, насквозь промокшее пальто, набросил его на Тави и достал из кармана скальпель.

Дверца фургона, скрипнув, приоткрылась, и на Касиана пахнуло теплом и ароматом кофе.

— Кто? — осведомился тщедушный очкарик, близоруко вытаращившись на Касиана.

— Свои, — пробурчал Касиан, вталкивая очкарика внутрь, сшибая его с ног и наваливаясь на него всем весом. Очкарик задавленно пискнул, а Касиан просунул коротенькое, не длиннее большого пальца, лезвие скальпеля под запотевшее стеклышко очков.

— Дернешься — выколю глаз, — пообещал он.

Очкарик всхлипнул от ужаса. В мерцании десятка мониторов его лицо было сиреневого цвета.

— Ты кто? — спросил Касиан.

— Д-доез-зжачий, — выдавил очкарик.

Этого термина Касиан не знал.

— Что ты делаешь? — спросил он.

— Ко-ко-координирую с-собак…

Касиан улыбнулся.

— Ну надо же! Как все удачно получилось, — сказал он и приподнял очкарика за грудки. — А сейчас, — сказал Касиан и осмотрелся по сторонам, — мы с тобой начнем координировать собак вместе.

Рядом с Тави сидел низенький, плотный человечек в красной феске и с лицом, похожим на смазанную жиром лепешку. Человечек обильно потел: черные курчавые волосы сально блестели, а грязный, темно-серый воротник рубашки плотно врезался в толстую дряблую шею. Пальцы, унизанные десятком дорогих, но безвкусных перстней-печаток, нервно теребили четки из слоновой кости.

По возвращении Касиана человечек привстал и мелко-мелко закивал.

— Здравствуйте, Касиан-эфенди, — сказал он.

— Вы кто? — спросил Касиан настороженно.

— Ай-яй-яй! — расстроился человечек. — Касиан-эфенди меня не помнит. Я факих… — человечек замялся, подыскивая слово, — личный легист Его Высочества эмира Касбаха, на чьей земле вы имеете привилегию находиться. Мы с вами встречались, помните? На открытии паноптикума инженера Моро. Я сопровождал Его Высочество…

— Я помню, — соврал Касиан.

Человечек расплылся в улыбке — и тут же сник.

— Очень жаль, Касиан-эфенди, что Аллаху было угодно вновь свести нас при таких неудачных обстоятельствах, — скорбно сказал он. — Отношения мусульманской контрады с консулатом сейчас очень, очень сложные. Может быть, нашим альгвасилам и удалось бы не пустить в Касбах «Псовую охоту Йенсена»… Но ведь у Йенсена прямой конкордат с кардиналом вуайер-телевидения, а эти презренные шакалы уже служили мессы об охотах Йенсена и в Чайнатауне, и в Русском квартале, и даже в Маленьком Сиэтле. Его Высочеству эмиру очень не хотелось бы, чтобы Касбах пополнил этот скорбный список контрад, чья суверенность была так грубо попрана. Очень-очень не хотелось бы. Тем более, — добавил факих, и его маслянистое бормотание на миг превратилось в отрывистый лай, — из-за такой малозначительной причины, как вы и ваша спутница.

Касиан промолчал.

— Вы лабиринтный человек, Касиан-эфенди, — снова залебезил факих. — Но в лабиринте Касбаха у вас есть всего два выхода: наружу или в зиндан. Не ищите здесь истину. Тем более, — скабрезно захихикал он, кивнув на Тави, — что свою Ариадну вы уже нашли.

— На все воля Аллаха, — сказал Касиан угрюмо.

— Иншалла! — расцвел факих.