Акведуком местные жители называли древний евросоюзовский монорельс, возлежащий на железобетонных опорах высотой с трехэтажный дом и пересекавший автобан под косым углом. И действительно, было что-то величественно-римское в арочных проемах между опорами и легкой, изящной стремительности самого магнитного полотна, по которому когда-то проносились сверхзвуковые поезда от Лондона до Шанхая.

Потом, в одну из страшных Чернобыльских ночей, когда Иллюминаты Митника проникли в диспетчерскую сеть Евротранса и в буквальном смысле свели лбами два пассажирских экспресса, а варвары-антиглобалисты внесли посильную лепту в возникший хаос, обрушив четыре пролета автобана, эстакада монорельса навсегда превратилась в величественный монумент человеческой глупости, подобно древнему акведуку возвышаясь над грудой обломков павшей империи.

Палаточный городок, стихийно возникший в полосе отчуждения монорельса, со временем превратился в бенефиций Ордена Красного Креста, а потом — в цензиву Армии Спасения, постепенно мутировав из лепрозория для пострадавших в скваттерское поселение бездомных. А когда грянул Газават, и в Европу хлынул поток беженцев, Орден Голубых Касок организовал здесь лагерь для перемещенных лиц — один из многих сотен таких лагерей.

Выходцы из Черногории, Сербии, Боснии, Словении, Македонии, Болгарии, Валахии, Трансильвании, Румынии, Молдавии, Буковины, Галичины и прочих мелких княжеств, раскинувшихся от Балкан до Карпат, искали здесь убежища от кровавых междоусобиц и Халифата, пережидая Газават и Реконкисту, нашествие Аттилы и Миротворческие походы. Они оседали, будто накипь, на границах Священной Шенгенской империи, образуя особую культуру людей без родины и без паспортов, людей, выросших и проживших жизнь в таборах, подобных этому, людей, угодивших между шестернями истории и каким-то чудом уцелевших; людей, ненужных никому.

Именно поэтому Касиан и свернул с автобана, как только увидел россыпь огней под арками акведука.

Осклизлое рыло бронетранспортера вынырнуло из пелены дождя и с грохотом промчалось мимо, обдав «Хаммер» сизым выхлопом дизеля. Следом за БТРом ехал двухэтажный «Неоплан» с паломниками, похожий на освещенный изнутри аквариум. Паломники — по большей части японцы — прилепились к окнам, фиксируя окружающих мир десятками крошечных видеокамер. А сразу за «Неопланом» тянулась нескончаемая колонна балканских беженцев: оборванные, в лохмотьях, с тележками, на которые был навьючены остатки немудреного скарба, с лицами, полными тупого равнодушия к происходящему, беженцы плелись по левой полосе автобана, сдерживаемые вооруженным оцеплением. Рядом с колонной ехал коннетабль в джипе и порявкивал в мегафон на каждую встречную машину. Касиану пришлось сбросить скорость и перестроиться в правый ряд — благо, машин на мокром автобане почти не было.

— Куда мы едем? — спросила Тави.

— На север, — сказал Касиан.

Исхлестанная косыми струями ливня дорога послушно ложилась под колеса «Хаммера». Мокрые беженцы, выхваченные из темноты фарами «Хаммера», подслеповато и со страхом таращились на Касиана, словно тот был алькальдом концентрационного лагеря Халифата. Матери подхватывали детей на руки.

Касиан ждал, когда Тави спросит — почему на север, но она сказала:

— Знаешь, там, в переулке… я подумала, что ты меня бросил.

— Знаю, — сказал Касиан.

Дальше на дороге был блокпост. Сперва Касиан внутренне сжался, а потом увидел, как гезиты Дойчебанна в блестящих от воды дождевиках допрашивают бедуина-дальнобойщика, и расслабился. Дорожную пошлину ему платить было не с чего, а огороженный шестиметровым забором автобан в смысле изолированности от внешнего мира ничем не уступал терминалу Люфтганзы — уж Йенсена сюда точно не пропустят… Правда, любой автобан рано или поздно заканчивается — особенно если учесть, что последние несколько часов они ехали не в том направлении, с каждым километром удаляясь все дальше от патера Сальватора, тихого кампуса и всего цивилизованного мира.

Бедуина заставили загнать фуру на весы, и Касиану пришлось остановиться. Через потрескавшееся лобовое стекло «Хаммера» была видна таможня Дойчебанна — бывшая автозаправка Шелла, не пережившая Великого Нефтяного Голода. В воздухе еще сохранилась неистребимая вонь солярки, и над головой, под жестяным навесом гудели мощные неоновые лампы. Справа, возле будки таможенника, был стенд, обклеенный листовками с портретами разыскиваемых федайинов, образцами заполнения таможенный деклараций и энцикликой Корпуса Мира о помощи беженцам. Над стендом висел, чуть покосившись, рекламный щит суицид-салона баронессы фон Штольц, весь изрешеченный пулями.

Таможенник в ярко-желтом дождевике постучал в окно «Хаммера», и Касиан сунул туда свой паспорт. Перелистав страницы и кивнув при виде шенгена, таможенник взял под козырек и вернул паспорт обратно, полностью проигнорировав Тави — видимо, принял ее за одну из кочующих проституток, что мотались по всей Европе, прыгая из одной фуры в другую.

Кивнув в знак благодарности, Касиан медленно поехал вперед — туда, где на фоне россыпи огней и ломанных силуэтов небоскребов темнела огромная проплешина Рурской промзоны.

В этот момент в салоне «Хаммера» раздалось тихое мурлыканье мобильного телефона.

Снег шел все сильнее; струпья снега, насквозь пропитанные испарениями близлежащего химического завода, кружились в двух белых конусах света и налипали на лобовое стекло. Касиан включил дворники и увидел, что стоящую перед ним авторуину уже всю засыпало снегом. Щетки дворников со скрипом елозили по стеклу. Касиан выключил сперва дворники, потом фары. Белые конусы исчезли, и снег из бурого сразу превратился в голубоватый. Стало слышно гудение ветра.

Если ничего не трогать и не включать, и не выходить из машины, то к утру на месте «Хаммера» будет огромный сугроб. Детишки бездомных размалюют его из баллончиков с краской, и если ноябрьские заморозки плавно перейдут в декабрьские морозы, то до весны Касиана и Тави никто не найдет…

— Что теперь с нами будет? — спросила Тави.

— Не знаю, — сказал Касиан.

— Зачем мы сюда приехали?

— Нам надо спрятаться, — сказал Касиан. — Забиться в подпол. Уйти в стены. На чердак. Превратиться в крыс. Испуганных крыс. Потому что на нас спустили всех котов этого дома…

Касиан посмотрел на телефон, как на бомбу с тикающим механизмом.

— Это твой? — спросила Тави.

— Нет, — сказал Касиан. Если бы он взял с собой свой мобильник, их бы поймали сразу, даже без команды вабильщиков Йенсена. Просто отследили бы по спутнику.

— Так его что, подбросили? — спросила Тави недоуменно.

Подбросить его могли только на стоянке караван-сарая. До этого Касиан из машины не выходил. Но кто и зачем?..

— Алло? — сказал Касиан, нажав на кнопку ответа.

— Господин Касиан? — спросил очень мелодичный и очень знакомый голос. — Если вы меня узнали, не называйте меня, пожалуйста, по имени.

— Я вас не узнал, — сказал Касиан.

— Тем лучше. Я только хотел вам сообщить, что Верховная Консистория телевидения внимательно следила за вашей эскападой от самого «Эшер-хауса»…

— Вот как? — спросил Касиан.

— Не перебивайте, пожалуйста. Два часа назад, когда вы попытались найти убежище в Касбахе, среди телехрамов юго-западного сектора был распространен монитум о неоказании какого-либо содействия хирургу Касиану и его спутнице. В данный момент аналогичное предупреждение рассылается и во все прочие сектора Священной Шенгенской империи. В соответствии с конкордатом о сотрудничестве телехрамов с силами правопорядка, в Консистории был подготовлен проект анафемы хирурга Касиана и его спутницы. Также в разработке находится схема реализации интердикта над Рурской промзоной…

Голос оборвался, и зазвучали короткие отрывистые гудки.

— Кто это был? — спросила Тави.

— Никто, — сказал Касиан.

С пастором Ренатти из диоцеза развлекательных причащений Касиан свел знакомство три года назад. Был самый разгар иконокластии: после буллы об отлучении Сети от телевидения и декреталии о запрете виртуальных пресвитеров, инквизиторы изгоняли со всех каналов синтезированных компьютером исчадий виртуальности — и в результате спрос на андрогинных, но натуральных, из плоти и крови пастырей возрос неимоверно.

Для пастора Ренатти это было время стремительного взлета. Пройдя курс гормональной терапии, изменив пигментацию волос и тембр голосовых связок, ангелоподобный, златокудрый и велеречивый пастор (известный также своей сексуальной ориентацией широчайшего профиля) поднялся в таблице рейтингов так высоко, что и сам не заметил, как превратился в полновластного епископа на кардинальской должности. Вопрос его вступления в конклав был делом решенным — такими рейтингами, как у Ренатти, никто бы не усомнился в правомочности подобной карьеры, но тут случилось непредвиденное: в моду вернулся стиль «мачо».

Занятия бодибилдингом и курсы матерной речи не смогли спасти угасающую карьеру епископа Ренатти. Он снова обратился к Касиану, но гормональные изменения в организме епископа оказались необратимыми…

Последнее, что Касиан о нем слышал — то, что викарий Ренатти прозябает на каком-то автокефальном канале и на каждой мессе считает необходимым проклинать пластических хирургов.

Тем не менее, голос в трубке мобильника принадлежал именно Ренатти.

Они въехали в промзону, как в зиму: мокрый липкий снег здесь валил с серого неба, снежинки как хлопья серого пепла, и сугробы горбатились вдоль тротуаров. Свинцовые тучи заволакивали небо. Дома вдоль улиц стояли мертвые, нежилые, с выбитыми стеклами и пятнами копоти на стенах. Сами улицы — стылые, пустынные, продуваемые ледяным ветром — петляли между вымершими кварталами, то и дело пресекаясь баррикадами и остовами подбитых БТРов.

Во время Реконкисты здесь шли ожесточенные бои за каждый дом, за каждое уродливое приземистое строение — и кончилось все тем, что исламисты, уходя, выпустили на волю новый штамм Синей смерти, и промзону закрыли раз и навсегда.

Пробитые, точно яичная скорлупа, газгольдеры Дюпонов, изъеденные коррозией и оплетенные паутиной тонких труб цеха сталелитейных предприятий Круппов безмолвными громадами нависали над крышами домов, заслоняя собой горизонт. Снег, запорошив улицы, присыпал остывшие домны и накрыл грязно-серой шапкой могильники химических отходов. Говорили, что именно из-за них в промзоне всегда было холоднее обычного: разная дрянь десятилетиями испарялась в свинцовое (во всех смыслах) небо, и климат здесь словно свихнулся… Стаи облезлых собак перебегали дорогу «Хаммеру». Людей нигде не было.

— Зачем ты меня сюда привез? — спросила Тави.

— Мы ищем амвон, — сказал Касиан, стиснув зубы и напряженно вглядываясь в заснеженную мглу.

— Амвон? — переспросила Тави. — Здесь?!

— Смотри, — сказала Тави. — Они расходятся.

Она указывала на бомжей, которые медленно расползались от костров. Сутулые фигуры как-то очень одновременно заковыляли в разные стороны и почти сразу, едва покинув пределы освещенных кругов, растворились в темноте.

— Куда это они? — спросила Тави. После караван-сарая она будто оттаяла: смотрела на Касиана преданными щенячьими глазами и все время что-то говорила.

Сначала вагоны поезда, замершего на акведуке, а потом убогие лачуги бездомных начали озаряться мертвым флуоресцентным светом. Это был целый город — или, скорее, табор, с полсотни трейлеров на кирпичных подпорках вместо колес, какие-то хижины из жестяных листов, термопалатки Армии спасения, хибары из прессованных пивных банок, полевая кухня Красного креста… Все это наливалось гнилушечным светом и пропитывалось многоголосым бормотанием.

— Это же амвоны, — догадалась Тави. — Тут в каждом доме есть амвон! Даже тут, на краю света… Но что они смотрят?

— Не знаю, — сказал Касиан.

— Зато я знаю, — уверенно сказала Тави. — Сейчас же полунощница. В это время всегда крутят порнуху. Инженер Моро разрешал мне смотреть телевизор, — добавила она, словно извиняясь. — Он говорил, что я должна постигнуть все уродство окружающего мира, чтобы осознать свою красоту… — Тави вдруг всхлипнула и замолчала.

Касиан прижался затылком к подголовнику и закрыл глаза.

Они успели к полуночной мессе: как раз заканчивался офферторий, и толстомордый спонсор, сияя и лоснясь, объявлял об очередном снижении цен на услуги в государственных суицид-клиниках. Потом на амвоне — старом, потрескавшемся плазменном амвоне, который висел на грязной кирпичной стене одного из мертвых зданий — появилась сексапильная аббатиса и стала зачитывать своим хорошо поставленным голоском текущие новости. Уличными столкновениями полиции и антиглобалистов закончился ганзетагг Международного Валютного фонда в Брюсселе. По подозрению в организации взрыва в аэропорту Орли задержаны трое федайинов из группировки Аль-Мансура. Скандал в «Эшер-хаусе», сорван аукцион инженера Моро. Презентация новой коллекции баронессы фон Штольц. А теперь подробнее об этих и других новостях. Неопознанный женский труп, обнаруженный ландскнехтами службы безопасности отеля «Эшер-хаус» в дофинских апартаментах, где инженер Моро содержал свои экспонаты, вызвал скандал в кругах бомонда. Инженер Моро не подтвердил, но и не опровергнул слухи о попытке подменить один из его экспонатов. Мы вынуждены прервать нашу литургию из-за экстренной энциклики Верховной Консистории телевидения. Хирург Касиан разыскивается по обвинению в преднамеренном убийстве выжлятника из «Сафари Йенсена». Верховная Консистория приняла решение предать Касиана анафеме. Просьба ко всем достойным прихожанам юго-западного и северо-западного секторов немедленно сообщать обо всех перемещениях этого человека в ближайшее отделение инквизиции. Любая контрада или цензива, предоставившая убежище Касиану, будет подвергнута интердикту. А теперь возвращаемся к текущим новостям. Шейх Аль-Мансур заявил…

Амвоны гасли один за другим; так гаснут свечи при порыве ветра. Еще минуту назад городок бездомных на окраине промзоны мерцал и переливался неживым сиянием — а сейчас тьма, пронизанная снегом, подступила к акведуку и захлестнула его, как приливная волна. Монорельсовый поезд, светившийся, как елочная гирлянда, погрузился в темноту сразу и весь; лачуги под руинами автобана, угаснув, исчезли за плотной занавесью снегопада.

— Какого черта? — прошептал Касиан, наклоняясь вперед.

— Это, наверное, сбой, — сказала Тави. — Они ведь воруют электричество.

И тут городок под акведуком ожил. Десятки согбенных, закутанных в лохмотья фигур порскнули в разные стороны из выбитых окон поезда, и внизу, под акведуком, тоже забурлило, закопошилось человеческое месиво, хватая пожитки, забрасывая снегом костры и суетливо разбегаясь в разные стороны.

— Как крысы, — сказала Тави зачарованно. — Крысы бегут из горящего дома…

Касиан посмотрел в небо, но инквизиторских вертолетов, жалящих землю лучами прожекторов, там не было. Там вообще ничего не было — ни звезд, ни луны, ни даже облаков: беспросветная тьма, извергающая мириады грязных и липких снежинок.

— Смотри! — сказала Тави, вытянув руку вперед.

Под разорванной аркой акведука тьма была настолько густой, что казалась почти осязаемой; и тьма эта двигалась и рокотала. Рокот, мощный и ровный, пробивался даже сквозь бронированные стекла «Хаммера». Осязаемая тьма надвигалась медленно, но неуклонно, как грозовой фронт…

А потом она вспыхнула десятком пляшущих огненных точек, и рокот распался на рев и грохот моторов, и из-под арки, как из ворот ада, вылетели, разбрасывая фонтаны жидкой грязи, с полдюжины трехколесных мотоциклов. Взревев двигателями и взмесив снег широкими рифлеными покрышками, они выстроились клином и устремились к «Хаммеру», затормозив в пяти метрах от присыпанного снегом «Хаммера». Касиан в каком-то странном оцепенении протянул руку и включил фары. Конусы белого света прорезали тьму, и стало видно, что на мотоциклах гордо восседают не люди, а гладкие панцирные жуки. Без голов.

Один из жуков — самый крупный и старый, с подпалинами и вмятинами на хитиновой кирасе, рванул мотоцикл с места и подрулил к «Хаммеру» слева, со стороны водителя. Двухпалой клешней он соскреб с бокового стекла налипший снег и вежливо постучал. Касиан с трудом, напрягая мышцы шеи, повернул голову и вдруг вспомнил, где он уже видел таких жуков. В исторической хронике. Человек на мотоцикле был одет в бронекостюм «катафракт», и на панцире, слева от середины, виднелся полустертый имперский флаг, поверх которого грубо, из пульверизатора, было намалевано одно-единственное слово.

Аттила.

— Кто это?!! — завизжала Тави.

— Варвары, — очень спокойно сказал Касиан.

Клешня снова клацнула по стеклу, и Касиан открыл дверцу.