Меня разбудил мобильник. Его вкрадчивое мурлыканье прокралось в мой и без того неглубокий, дерганый сон, и окончательно вытолкнуло меня в жестокую пустыню реальности.

Я открыл глаза и резко сел. В ушах зашумело, а по затылку будто ударили топором. Когда я спустил ноги на пол, босые ступни утонули в пушистом ворсе ирамского ковра.

Ковер был белым; пол — черным, мраморным. Рядом с кроватью в серебряном ведерке для льда плавала пустая бутылка из-под шампанского с черной тартесской этикеткой.

Я встал и обернулся; шейные позвонки отчетливо хрустнули. В постели позади меня остались две обнаженные девушки: белые гибкие тела на черном атласе простыни. У той, что лежала ко мне спиной, на копчике, прямо над округлыми ягодицами, была родимка в виде идеограммы «Седрах Репликантс, ЛТД», а под ней виднелся серийный номер…

Мобильник тем временем продолжал мурлыкать на журнальном столике. Он лежал на черной текстолитовой столешнице между белыми дорожками из отборного астланского кокаина. Рядом с ним лежала платиновая кредитка — единственное цветное пятно в черно-белой гамме кардинальских апартаментов «Набополассара». Под столиком валялся пульт дистанционного управления.

Чуть пошатываясь, я подошел к столу. Игнорируя мобилку, я взял пульт и попытался разобраться в кнопках. С третьей попытки мне удалось сделать прозрачным огромное, от пола до потолка, окно слева от кровати, и на неприбранную постель и белые тела девушек упали разноцветные отблески неоновых реклам. Одна из репликанток заворочалась во сне, пробормотав что-то невнятное, и прикрыла глаза рукой. Я отложил пульт, взял мобильник, подошел к окну и ответил на вызов.

— Ботадеус? — Метемфос на экранчике был даже противнее, чем в жизни. — Вы что там, спите?

— Сплю, — сказал я.

Прямо за окном моего номера, расположенного на сорок втором этаже «Набополассара», парил дирижабль с рекламой «энки-колы». За ним виднелись ассиметричные небоскребы «Адме Севоим», похожие на две оплывшие свечи.

— Надо встретиться, — потребовал Метемфос. — В шаньской закусочной «Фуонг-нам» в Бадтибире. Это возле метро Ка-димирра.

— Зачем? — спросил я.

Метемфос надулся, как жаба.

— По-моему, вы еще не проснулись. У меня есть для вас работа, — заявил он и отключился.

Опустив мобильник, я посмотрел вниз. Под дирижаблем и редкими полицейскими скиммерами по улицам текла сплошная световая река наземного транспорта.

— Кто это был? — сонно спросила репликантка у меня за спиной.

Я приложил ладонь к холодному оконному стеклу и сказал:

— Никто.

От метро я пошел пешком. С неба сыпала водяная пыль, и грохотало над головой ржавое железо древней надземки; из-под колес поезда то и дело брызгали снопья ослепительно-белых искр. Сгорбившись и спрятав лицо от дождя за поднятым воротом кожанки, я шагал по загаженным тротуарам Бадтибира, держа руки в карманах и смотря под ноги, чтобы не вступить в собачье дерьмо.

Навстречу мне проехал велорикша, за ним прошелестела стайка девушек в коротеньких юбках и с прозрачными зонтиками. Девушки щебетали между собой на местном уличном жаргоне, смеси из тхебесского, астланского и тортугского языков. Завидев меня, они призывно заулыбались и завиляли костлявыми бедрами. Я отрицательно покачал головой, и на меня обрушился поток разноязыкой брани…

Бадтибир давно уже превратился в гетто для иммигрантов, и на этих захламленных улицах редко можно было услышать сеннаарскую речь. Сюда, как в клоаку, стекались неудачники со всего мегаполиса, оседая плесенью в этих подворотнях и переулках, опиумных притонах и автоматических прачечных, экзотических закусочных и подвальных швейных цехах. Здесь нищая шпана вымогала гроши у нищих торгашей и проституток, убивая друг друга прямо на улицах, а полиция, обычно обходившая Бадтибир стороной, во время обострения уличных стычек устраивала рейды-зачистки, стреляя на поражение во все, что движется. Жизнь бурлила на улицах Бадтибира, как выгребная яма, в которую бросили дрожжи.

И над всем этим приземистым и грязным кирпичным лабиринтом высился зеркальный зиккурат-аркология «Набополассара». Основание этой громадины занимало четыре городских квартала, а крыша, увенчанная висячими садами, терялась где-то над слоем туч. И только маяк на вершине зиккурата пробивался сквозь смог и бросал размытое отражение на мокрые тротуары Бадтибира…

Закусочная «Фуонг-нам» оказалась крошечной забегаловкой, переделанной из старого троллейбуса: у длинной стойки под навесом трое работяг в комбинезонах и сдвинутых на лоб респираторах поглощали бобовую похлебку, и стоял, ковыряя палочками соевую лапшу, Метемфос.

— Добрый вечер, — сказал я, становясь рядом. Из-за стойки доносилось шкворчанье жареного криля, и валили клубы пара.

— И вам того же, — сказал Метемфос. — Примите мои поздравления в связи с блестящим окончанием операции.

Последние два месяца мы с Ксатмеком готовили уход Даттана — ведущего гештальт-программиста корпорации «Адме Севоим», связанного с ней пожизненным контрактом — в «Седрах Репликантс, ЛТД». Вчера Даттан трагически погиб в автокатастрофе… Самым сложным в инсценировке было найти подходящее тело.

— Доктор Седрах крайне доволен своим новым сотрудником…

— Я знаю, — сказал я, вспомнив репликанток.

— Я понимаю, что вы заслужили отпуск, — сказал Метемфос. — Но у нас есть новый клиент. Странный тип, но хорошо платит.

Мне принесли креветок и рисовое пиво.

— Что за работа?

— Завтра в Сеннаар прилетает Чандра Пратап Шастри из небесного города Амаравати, создатель и продюсер живой скульптуры Иштар. Вы и Ксатмек встретите его как представители охранной фирмы «Гильгамеш» и будете обеспечивать безопасность Шастри во время его пребывания в Сеннааре. У Шастри есть своя охрана, но он ей не доверяет. Он вообще законченный параноик… — Метемфос придвинул ко мне папку с тесемками. — Тут фото Шастри и документы сотрудников «Гильгамеша». Это официальная сторона.

— А на самом деле? — спросил я, отхлебнув водянистого пива.

— А на самом деле, — Метемфос выдержал паузу, — вы должны будете украсть живую скульптуру Иштар.

Я хмыкнул и вернулся к креветкам.

— Шастри привозит ее на продажу. Аукцион в четверг, через три дня. Времени мало, но клиент обещает премиальные за срочность.

Закончив с креветками, я допил пиво, взял со стойки папку и встал.

— Это все?

— Еще кое-что. Совет. Не посвящайте Ксатмека в истинную цель операции. У этого малолетнего дикаря странные представления о чести. Он может быть… непредсказуем.

Я коротко кивнул и вышел из-под навеса в промозглый сумрак улицы.

— Совершил посадку рейс N672 авиакомпании «Гаруда» из небесного города Амаравати, — сообщил мелодичный женский голос, переливчатым эхом прокатившись под высоченным потолком терминала.

— Это наш, — сказал я, толкнув локтем Ксатмека, который тупо таращился на огромное плазменное табло с расписанием рейсов. — Пошли.

Пока синтезированный голосок дикторши повторял свое сообщение на санскрите, латыни, тортугском, рльехском и тхебесском языках, мы с астланцем прокладывали путь сквозь пеструю толпу прибывающих и отбывающих пассажиров, заполнявшую собой просторный зал международного аэропорта Тильмун. Пассажиры волокли за собой чемоданы на колесиках, обнимались и целовались, удивленно озирались, гомонили на десятках наречий, ругались у окошек авиакомпаний по поводу утерянного багажа, лезли за желтую линию, покупали втридорога сувениры из Сеннаара, громоздили сумки на ленту интраскопа, выгребали мелочь из карманов перед металлодетекторами и отбивались от местных проныр, предлагавших такси до города, номер в гостинице, девочку или мальчика на ночь… Одним словом, проталкиваться сквозь эту космополитическое стадо было не так-то просто.

— Ненавижу, — прошипел сквозь зубы Ксатмек. — Ненавижу такие места.

— Привыкай, — сказал я. — Когда перестаешь принадлежать одному миру, большая часть твоей жизни проходит в местах вроде этого…

Мы добрались, наконец, до выхода из таможенной зоны, и Ксатмек выудил из кармана свернутую табличку с надписью на санскрите.

— Когда мне было пятнадцать лет, — сказал он, — к нам в деревню пришел человек из другого мира. Он был чем-то похож на тебя. Или на любого из этих… — Ксатмек обвел рукой окружавшую нас толпу. — Он был… нездешний. Другая одежда, прическа, манера говорить… Манера держаться. Он предложил нам, совсем еще пацанам, вступить в ряды армии Итцкоатля и сражаться за независимость Астлана…

— Табличку переверни, — рассеянно сказал я, всматриваясь в поток пассажиров из Амаравати.

— А кончилось все это рабским ошейником и Базаром в Ираме, — с горечью сказал Ксатмек. — С тех пор я не доверяю людям без родины, Раххаль. У них нет чести. Даже у тебя…

— Посмотри на это с другой стороны, — посоветовал я. — Если бы не тот работорговец, ты бы сейчас возделывал маис в родной деревне… А вот и он!

Чандру Пратапа Шастри я бы узнал и без фотографии. Высокий, бледный, с гривой льняно-белых волос, в зеркальных очках и нежно-розовом костюме, продюсер Иштар выделялся из толпы, как герпес на губе. Следом за ним ступали трое амазонок из Рльеха, толкая тележку с длинным деревянным ящиком.

— А где же Иштар? — недоуменно спросил Ксатмек.

— Видишь вон тот ящик?

Гроб с телом Иштар погрузили в специально арендованный катафалк. За руль сел Ксатмек, амазонки устроились в салоне. Мы с Шастри ехали в лимузине, который вел Усанга. Открывали и замыкали колонну два бронированных джипа с клонированными охранниками-гримтурсами.

— Должен вас предупредить, — сказал я, — что после пробуждения Иштар вы не сможете вернуть ее обратно в это состояние. В Сеннааре искусственная каталепсия приравнена к убийству. За это полагается двадцать лет тюрьмы или принудительный десятилетний контракт с Безымянным Легионом.

Шастри снял зеркальные очки и пристально посмотрел на меня, прищурив свои розовые глаза альбиноса.

— Откуда вы родом, Ахашверош? — спросил он.

— Отовсюду, — сказал я.

— Я так и думал, — улыбнулся он, показав мелкие острые зубы. — Тогда вы должны понимать, что людей вроде нас нельзя мерить обычными мерками. Раз мы не принадлежим этому миру, то его нормы морали нас не касаются…

— В Сеннааре с моралью все очень плохо, господин Шастри. Это ведь постиндустриальный мир. Зато здесь хорошо работают законы и полиция.

Лимузин плавно затормозил, а потом вообще остановился. Я нажал кнопку и опустил стекло, отделявшее салон от водителя.

— В чем дело?

Мощный затылок Усанги пошел складками, когда тот попытался повернуть голову.

— Пробка, бвана, — виновато прогудел он. — Километров на пять-шесть.

Шастри захихикал:

— Видимо, дорожной полиции это не касается, а, Ахашверош?

Я пожал плечами, вытащил из холодильника баночку «энки-колы» и включил телевизор. Передавали выпуск новостей. Очередное ковровое бомбометание в Ангкоре Шане уничтожило три гектара плантаций опиумного мака. В результате дипломатических договоренностей снята блокада Тортуги. Продолжаются уличные бои в Тхебесе, город во власти мародеров. Власти Шангри-Ла не комментируют слухи о кончине далай-ламы. Базар Ирама полностью уничтожен ядерным взрывом, на месте трагедии работают спасатели из Тифарета; ответственность за теракт взяла на себя группировка «Дети Самума». В клинике «Авичи» в Амаравати произошло очередное удушение младенцев, убито более двадцати новорожденных, официальный ашрам матери Кали отрицает свою причастность. А теперь — главная новость дня: в Сеннаар прибыла живая скульптура Иштар. Репортеру канала «Упарсин» удалось снять…

— Выключите, — потребовал Шастри. Он вдруг стал еще белее прежнего, и сквозь кожу проступили голубоватые ниточки вен. — Вот что, Ахашверош. У вас будет три объекта для охраны. Первый — тело Иштар. Я подобрал его в такой дыре, о которой вы даже и не слыхивали, но после того, что я с ним сделал, оно стоит полмиллиона долларов. Тело застраховано, но его могут попытаться убить или похитить. Второй объект — душа Иштар. — Шастри достал из кармана пиджака гештальт-диск. — Она бесценна, и я всегда ношу ее с собой.

— А третий? — спросил я.

— А третий объект — самый важный, — сказал Шастри. — Третий — это я.

Блошиный рынок располагался на огороженном сеткой пустыре под боком у мусоросжигающего завода. Сюда свозили отходы со всего Дулькуга — промышленной зоны Сеннаара, постепенно вымиравшей по мере того, как сеннаарские корпорации выносили производство в оффшорные миры вроде Тхебеса и Гондваны; сегодня Дулькуг был уже не сердцем мегаполиса, а чем-то вроде селезенки, где любые, даже биологически и химически активные отбросы большого города превращались в экологически чистый пар.

Пар этот и днем и ночью валил из заводской трубы, выпадая на Дулькуг мокрым липким снегом. Чтобы укрыться от снегопада, торговцы на блошином рынке накрывали свои лотки прозрачными полиэтиленовыми навесами. Снежинки налипали на грязный полиэтилен, таяли и длинными густыми соплями свисали вниз, срываясь на головы покупателей.

— Ненавижу Дулькуг! — проворчал Метемфос, потуже натянув кепку и подняв воротник плаща. — Погода здесь даже хуже, чем в Тхебесе!

— Зачем вы меня вызвали? — спросил я.

Тут можно было не опасаться быть подслушанным: мы стояли в самом центре блошиного рынка, в окружении картонных ящиков с ношеной одеждой, ворованных велосипедов, рассохшейся мебели, поломанных телевизоров, старинных пластинок, настенных часов, дешевой бижутерии, отсыревших альбомов с семейными фотографиями, потрепанных книжек, детских игрушек и прочего хлама, выставленного на продажу для иммигрантов из Бадтибира и антикваров из Авденаго. Гомон стоял такой, что можно было спокойно обсуждать любые дела.

— Где сейчас Иштар? — спросил Метемфос.

— В клинике доктора Седраха, проходит курс реабилитации перед инсталляцией гештальта. Все по плану.

— Хорошо, — кивнул Метемфос и резко ввинтился в толпу, бросив мне через плечо: — Идемте со мной, Ботадеус. Нам надо кое-что прикупить.

Активно работая плечами и локтями экс-полковник «Мастабы» пробивался в ту часть рынка, где торговали пиратским софтом. Тут за смешные деньги можно было купить новейшие игровые симулякры «Адме Севоим», нелегальные копии блокбастеров с участием Нимврода Великого и пластинки оркестра Унута Джебути, голограммы живых скульптур и гештальт-диски на любой вкус. У одного такого ларька с гештальтами Метемфос остановился так резко, что я чуть на него не налетел.

— Вот, — сказал Метемфос. — То, что нам нужно.

То, что нам нужно, оказалось обычным лотком, заставленным самопальными гештальт-дисками без маркировок. За прилавком восседал продавец, коренастый и очень широкий дверг в кожаном жилете и с мелированной бородой.

— Господа желают? — залебезил он с сильным нифльхеймским акцентом, извлекая из недр прилавка список товара.

— Какого черта мы тут делаем, Метемфос? — не выдержал я.

— Наш клиент хочет избежать насилия, — вполголоса сказал тхебесец, изучая список гештальтов. — Ему крайне необходимо получить тело Иштар без повреждений. Ее гештальт значения не имеет. Понимаете, Ботадеус, к чему я клоню? Вам не придется ее похищать. Она сама сбежит с вами…

Я глубоко вздохнул. Все-таки Метемфос как был ограниченным служакой, так им и остался… Даже хорошие идеи он умудрялся опошлить.

— Как вам этот вариант: покорная рабыня, готовая на все ради хозяина? — прочитал он из списка дверга.

— Пойдемте, Метемфос, — сказал я, беря его за рукав. — Мы ничего не станем здесь покупать.

На станции метро Э-Сагглиа было холодно. Кто-то поджег и опрокинул урну, и ветер, налетавший из туннелей, гонял по почти пустому перрону тлеющие обрывки бумаги. Отделанные кафелем колонны по центру перрона обросли, как лишайником, наслоениями бумажных реклам и объявлений, отсыревших от влажного подземного воздуха. На закругленной стене туннеля гудела вполнакала неоновая паутина схемы метрополитена.

На скамейке у одной из колонн спал бомж, укрывшись рваным пальто. У турникетов тусовалась стайка подростков со странными прическами и вживленными под кожу косметическими имплантами. Внешне, да и повадками своими, включая вспышки кудахчущего смеха, они чем-то напомнили мне шедусов…

Поезд вынырнул из волглой темноты туннеля, как огромный трехглазый змей. Его округлая морда, будто поршень в гигантском шприце, вытолкнула перед собой стену затхлого и пыльного воздуха, и по пустынному перрону загуляли маленькие смерчи, закружив горящий мусор в странном танце.

Потом поезд зашипел совсем по-змеиному, притормозил и изрыгнул из своего чрева толпу людей в костюмах и при портфелях. В одно мгновение пустынную станцию Э-Сагглиа заполонила толпа белых воротничков, спешивших перейти на станцию Уру-азагга, с которой, если верить неоновой паутине, можно было добраться до кольцевой линии и очутиться в районе Атрахасис, деловом центре Сеннаара, где все носят костюмы и портфели. Я позволил этой толпе подхватить меня и увлечь в длинную бетонную кишку, заканчивающуюся эскалатором. Там, на эскалаторе, меня и догнал Ксатмек.

— Я нашел его, Раххаль, — сказал он, толкнув меня в спину и уронив в карман моей кожанки свернутый листик бумаги. — Он будет там сегодня вечером. Советую взять с собой Усангу.

— Спасибо, Ксатмек. Как Иштар?

— Уже ходит, начинает говорить. Инсталляция гештальта завтра утром, аукцион назначен на семь вечера. Сейчас с ней амазонки, и мне это не нравится. Можно поинтересоваться, зачем ты меня выдернул? — В голосе Ксатмека звучало плохо скрываемое раздражение.

— Нельзя, — сказал я. — Вот что, Ксатмек. Завтра весь день будь с Иштар. После инсталляции и до аукциона ты не должен выпускать ее из поля зрения ни на секунду. Понял? — спросил я, сходя со ступенек эскалатора.

— Понял, — бросил астланец перед тем, как бесследно раствориться в толпе.

Я отошел в сторонку, купил сигарет и окинул взглядом спешащих на работу белых воротничков. Чем-то они напоминали земляных червей, уверенно и тупо прокладывающих свой путь от дома до офиса и обратно. Говорят, среднестатистический житель Сеннаара треть жизни проводит в метро; еще две трети отнимает работа и шоппинг…

Я сунул руку в карман, вытащил записку Ксатмека, развернул ее, прочитал и вздрогнул. На мятом листке был адрес — район Барсиппа, улица Адаб, и название заведения: ночной клуб «Гинном».

Ночной клуб «Гинном» находился в бывшем бомбоубежище и разительно отличался от своего фешенебельного собрата под названием «Кенотаф». Чтобы попасть внутрь, Усанга сунул в окошко рядом с тяжеленной бронированной дверью, способной выдержать ударную волну атомной бомбы, пару мятых купюр и получил взамен два химических осветителя. Один из них он протянул мне, посторонился и пропустил меня вперед.

Я ожидал чего угодно: кислотной музыки, лазерного шоу, проблесков стробоскопов, беснующейся толпы подростков… но за бронированной дверью стояла гробовая тишина и непроницаемый мрак, в котором парили фиолетовые, розовые и зеленые росчерки химических осветителей. Я переломил свой, и он налился желтым, как моча, светом.

— Кемош, мерзость моавитянская, — прокатился по залу бомбоубежища низкий ревербирующий бас, — и Мильком, мерзость аммонитская! Ниспровергну города сии, и всю окрестность сию, и всех жителей городов сих! Сражу их мечом пред лицом врагов их и рукою ищущих души их, и отдам трупы их в пищу птицам небесным и зверям земным…

— Это начало шоу-программы, — шепнул мне в ухо Усанга. — Сейчас включат свет.

Прожектора под потолком начали медленно рдеть, и темнота в зале приобрела багровый оттенок. Из динамиков раздались ритмические щелчки счетчика Гейгера.

— …ибо воздвигли они высоты, чтобы приносить детей своих во всесожжение, и взяли от крови их, чтобы начертать Слово Отворяющее, — набирал обороты бас, — и была та кровь знамением язвы губительной, и отверзла земля уста свои принять кровь детей своих, и поглотила и дома их, и всех людей, и все имущество…

Я посмотрел поверх колышущегося моря голов и заметил в дальнем углу зала пульт, за которым восседал ди-джей с микрофоном, и столики вокруг.

— Вон он, — сказал я, толкнув Усангу локтем. — Возле ди-джея. За столиком. Иди вперед.

Усанга послушно двинулся вперед, исполняя роль бульдозера, а я пристроился к нему в кильватер и уже две минуты спустя с наглым видом уселся за столик прямо напротив Даттана, обнимавшего щуплого мальчика с броским макияжем.

— Этот столик занят, — попытался возмутиться Даттан, но тут над танц-полом полыхнула вспышка ядерного взрыва — и он меня узнал.

В последовавшем грохоте он переменился почти мгновенно: вальяжный, породистый технократ вдруг стал похож на пушистого кота, которого окатили водой. Пропали и лоск, и надменность, и вальяжность — а взамен появились взъерошенная шерсть, дикий взгляд испуганных глаз и нервные, дерганые движения.

— Исчезни! — прокричал он мальчику сквозь пульсирующий рев музыки. — Что вам надо? — спросил он, когда мы остались наедине. (Усанга, молчаливой глыбой заслонивший столик, был не в счет).

— Гештальт.

— Что?! — округлил глаза экс-программист «Адме Севоим», ныне высокооплачиваемый сотрудник «Седрах Репликантс, ЛТД».

— Суггестивный бихевиористический модуль, — пояснил я. — Девочка-подросток с подавленной сексуальностью, комплексом неполноценности, обидой на родителей, тягой к саморазрушению и бегству из семьи. Такой специалист, как вы, управится с этой ерундой за пару часов.

— Но… но зачем? — ошарашено спросил Даттан.

— Завтра утром вы инсталлируете его живой скульптуре Иштар, — сказал я. — Или завтра же в «Адме Севоим» получат подлинный анализ ДНК обгорелого трупа, найденного в вашей машине.

Даже в багряном полумраке видно было, как вздулись жилы на лбу Даттана. Я вопросительно вскинул брови. Превозмогая себя, Даттан кивнул. Я улыбнулся.

— …и червь их не умрет, и огонь не угаснет, и будут они мерзостью для всякой плоти! — надрывался ди-джей, — И только тот спасется, кто не убоится зла, и пройдет сквозь сердце тьмы дорогой мертвых имен, и отдаст душу свою, и кровь свою, и станет изгнанником, и скитальцем, и пришельцем в чужой земле…

— Я знал, что могу на вас рассчитывать, — сказал я.

— «Гильгамеш» не оправдывает ни своей высокой репутации, ни своей еще более высокой цены, — с ядовитым сарказмом процедил Шастри. — Сперва вы пропадаете вчера на целый день, теперь ваш сотрудник не выполняет своих прямых служебных обязанностей…

— Вчера я занимался обеспечением безопасности сегодняшнего аукциона, — невозмутимо соврал я. — А Ксатмек — телохранитель, а не тюремщик. Он должен охранять Иштар, а не держать ее взаперти.

Нам пришлось оставить лимузин у пересохшей чаши фонтана на площади Деире, и прогуляться по бульвару Нинурты пешком. По центру бульвара была высажена аллея платанов, уродливо-голых в это время года, с узловатыми скрюченными ветвями. Сам бульвар был похож на огромный каньон рекламы. Здесь находились самые дорогие бутики и торговые моллы Сеннаара, и ночью, если смотреть с высоты, бульвар Нинурты казался пульсирующей рекой огня — но сейчас, в полдень, в лучах холодного зимнего солнца неоновые трубки и анимированные голограммы казались бледными, выцветшими призраками ночного великолепия. Люди, слонявшиеся по почти пустынному бульвару, и сами чем-то напоминали призраков, заблудившихся между ночным и дневным миром.

— Иштар не должна была покидать клинику до аукциона, — сказал Шастри. — Первые два часа после инсталляции гештальта ее разум слишком чувствителен. И этот ее побег может дорого стоить.

— Вы боитесь, что не сможете оплатить ее счета из магазинов? — усмехнулся я.

Альбинос остановился как вкопанный и оглядел меня с головы до ног.

— Вас это забавляет, Ахашверош? — спросил он.

— Просто я не вижу ничего плохого в женской тяге к шоппингу, — пожал плечами я. — По телефону Ксатмек сказал, что они находятся в «Сарданапале». Торговые моллы — не самые опасные места в Сеннааре, при наличии кредитной карточки, разумеется.

Тяжело вздохнув, Шастри покачал головой.

— Иштар должна появиться на аукционе в одежде от дома «Энкиду» и косметике от «Эрешкигаль», — сказал он, пока мы в сопровождении трех рльехских амазонок шагали к «Сарданапалу». — Любая другая торговая марка вызовет скандал, разрыв контракта и выплату неустойки.

Это было похоже на правду. Мы ведь находились в Сеннааре, самом цивилизованном и технически развитом из миров. Здесь люди тратили на одежду и косметику больше, чем на путешествия в иные миры; при этом, чем обеспеченнее был житель Сеннаара, тем более нелепо он выглядел, потому что в одежде было принято следовать не собственному вкусу, а советам глянцевых журналов, из-за чего сеннаарские модники походили на питомцев инкубатора уродов. Шоппинг был официальной религией Сеннаара, торговые марки — священными символами, сезонные распродажи отмечали смену времен года, а поп-дивы вроде Иштар были верховными жрицами. И поход Иштар в «Сарданапал» мог вызвать схизму и религиозную войну…

Двери «Сарданапала» гостеприимно разъехались в стороны, и нам в лицо ударила волна теплого кондиционированного воздуха. Здесь отовсюду лилась сладенькая музыка, а воздух был насыщен ароматами дорогой парфюмерии. Искать Иштар и Ксатмек нам не пришлось — они буквально сами налетели на нас, поднявшись на эскалаторе из отдела косметики; при этом Иштар, увешанная пакетами с покупками, пилила Ксатмека как сварливая жена — Ксатмек же, как и положено телохранителю, держал руки свободными и вяло огрызался в ответ…

— Что-то не так, — сказал Метемфос, усаживаясь в кресло рядом со мной. — Что-то здесь не так… — задумчиво повторил он, поглаживая усики.

Здесь — это в аукционном зале галереи «Теокалли», самого модного арт-хауса на улице Авденаго. Галерея, согласно названию, была декорирована в псевдо-астланском стиле: полированный пол из кедра, рассеянный белый свет, колонны из каменных блоков с барельефами астланских божков… По случаю торгов картины на стенах задрапировали, в зале расставили ряды кресел, соорудили сцену с трибуной аукциониста, а перед сценой усадили барабанщиков в головных уборах из перьев фламинго.

— Не надо нервничать, — сказал я Метемфосу, хотя меня самого уже полдня (с того самого момента, когда я впервые увидел Иштар в торговом молле) не отпускало аналогичное ощущение: что-то не так. — Механизм уже приведен в действие, нам остается только наблюдать.

Вокруг нас степенно рассаживались потенциальные покупатели Иштар. Кое-кого я ожидал увидеть, но многие лица вызывали оторопь, граничащую с изумлением. С представителями шоу-бизнеса все было ясно — продюсер Нимврода Великого, дизайнер симулякров из «Адме Севоим», кутюрье дома «Энкиду», хозяин самого дорогого клуба в Барсиппе… А вот что тут делали весталка храма Ашеры и брахман из ашрама Кали? А верховный унган девы Эрзули (при виде этого сморщенного старикашки Усанга посерел от страха)? И какого черта здесь понадобилось нунцию из Монсальвата и ретинг-ламе из Шангри-Ла?

— Да, я нервничаю, — согласился Метемфос. — Это и понятно, у меня есть на то свои причины. А вот почему наш любезный Шастри напуган до дрожи в коленках, позвольте спросить?

Альбинос действительно выглядел не очень хорошо. Похоже было, что ему больше всего на свете хочется отменить аукцион, упаковать Иштар обратно в деревянный ящик и первым же рейсом улететь в небесный город Амаравати.

— Это уже неважно, — сказал я. — Подобные операции, полковник, это как боулинг. Когда шар запущен, ничего изменить нельзя.

— Скажите это Ипусету… — пробурчал Метемфос.

Барабанная дробь прокатилась по залу, и Шастри, легко взбежав на сцену, вымученно улыбнулся. Барабанщики смолкли, и я увидел, как крупная капля пота скатилась по лбу Шастри. В затянувшейся паузе его розовые глаза испуганно забегали в разные стороны, и я вдруг понял, что именно было не так.

В «Сарданапале» Иштар и Ксатмек переругивались по-астлански.

И в ту секунду, когда я это осознал, в подвале «Теокалли» взорвался установленный Усангой заряд пластиковой взрывчатки, и в галерее погас свет.

— Я вас предупреждал, Ботадеус, — сказал Метемфос. — Я с самого начала говорил, что дикарю нельзя доверять.

— Просто мы оба его недооценили, — сказал я.

Двери лифта открылись с мелодичным звоночком. Я ступил внутрь стеклянной призмы и нажал на кнопку своего этажа.

— Не расстраивайтесь, полковник, — сказал я, обернувшись к Метемфосу, оставшемуся в вестибюле. — Нельзя выигрывать всегда.

— А по-моему, Ботадеус, вы просто утратили вкус к победе, — сказал Метемфос.

— Может быть… — сказал я, когда двери уже закрылись.

Из кабины стеклянного лифта, медленно, словно улитка, взбиравшегося по покатой стене зиккурата «Набополассар», открывался изумительный вид на Сеннаар. Гигантский мегаполис, раскинувшийся на десятки гектаров, был весь как на ладони: на горизонте чадили трубы Дулькуга, сияли тысячью огней бульвар Нинурты и улица Авденаго, заходили на посадку самолеты в Тильмун, мерцали, как светящиеся водоросли, рекламы Барсиппы, и над темным провалом Бадтибира огромным коралловым рифом возносились громады небоскребов Атрахасиса.

…А может быть, дело было в том, что Сеннаар, куда я так стремился еще из Нифльхейма, меня просто-напросто разочаровал. Всегда неприятно пережить собственную мечту…

Я вышел из лифта на своем этаже и открыл дверь кардинальских апартаментов ключом-карточкой. Внутри было темно и холодно. Мобильник, оставленный на подзарядку на журнальном столике, помигивал пропущенным вызовом.

Не включая свет, я подошел к мобильнику и проверил голосовую почту. Звонил Ксатмек.

— Она беременна, Раххаль, — сказал он по-астлански. — Это неправильно. То, что мы делаем — неправильно. У этой девочки украли жизнь, а мы хотим украсть ее ребенка. Лучше возделывать маис в родной деревне, чем воровать чужие жизни. Прощай, Раххаль!

Я выключил мобильник и положил его обратно на стол.

— Какая ирония, — сказал голос у меня за спиной. — Дело, от которого зависят судьбы десятков миров, завалил безграмотный астланский мальчишка.

Голос был до боли знакомый. Я обернулся, и увидел его хозяина: согбенный, лысый, с косым шрамом через бровь… и все с той же надменной яростью в голубых глазах. Он был одет в черно-белую сутану монсальватского священника. Пустой рукав был завязан узлом.

— Выходит, все это время мы работали на Монсальват? — спросил я.

— Да, — сказал Идальго. — Но теперь это не имеет никакого значения.

— Как ты меня нашел? — спросил я.

Бывший тортугский пират криво усмехнулся.

— Повезло… Я потерял твой след в Тхебесе: решил было, что ты сгорел вместе с «Наутилусом». А потом мне просто повезло…

— И что теперь? — спросил я.

— Полчаса назад Чандра Пратап Шастри был найден задушенным в своем номере. На месте преступления было обнаружено удостоверение директора фирмы «Гильгамеш» Каина Ахашвероша. Полиция уже едет, Картафил. Для тебя все кончено.

Я устало присел на краешек кровати и покачал головой.

— Ты не понимаешь… — с досадой сказал я. — Для меня это никогда не будет кончено. Так уж я устроен.

И мы стали ждать, когда приедет полиция.