Кроме нас в вагончике никого нет. Диана проходит вперед, тяжелые альпинистские ботинки громыхают по ребристому металлическому полу, усаживается на жесткую деревянную скамью. Я сажусь позади нее, по другую сторону прохода. Она отворачивается и смотрит в заиндевевшее окно. Мне не видно ее лица: только золотистый завиток волос на виске, и пар от дыхания.

Этой веткой канатной дороги явно не пользовались уже много лет. Дерево рассохлось, металл весь в потеках ржавчины, казенная зеленая краска стен шелушится. Снаружи прокашливается дизель, и вагончик заполняется сизым дымом и вонью солярки.

— Поехали, — говорю я.

Вагончик покачивается, и шестерни на крыше, до сих пор застывшие в густом желе солидола, с утробным стоном приходят в движение. С обледенелого троса срываются острые клинья сосулек. Станция медленно уплывает назад.

Диана оборачивается и смотрит на меня оценивающе.

— Ты думаешь, у нас получится? — спрашивает она.

— Все может быть, — говорю я.

— Если мы протянем до зимы, у нас есть шанс, — негромко говорит она.

Я молчу. Вокруг вагончика — холодный туман, поднимающийся со снежных шапок. Солнца нет, и все вокруг окутано серой мглой. Набрав скорость, вагончик скользит по тросу почти равномерно и иногда трудно понять — движется ли он вообще. Я смотрю во мглу и машинально потираю грудь.

— Как ты думаешь, куда мы попадем? — спрашивает Диана.

— Тебе там понравится, — уверенно говорю я.

— А тебе?

— Не знаю. Я никогда там не был.

Из серой мглы выныривает мрачный утес — так близко, что кажется, будто вагончик вот-вот чиркнет днищем по острому каменному краю. На утесе восседает запорошенная снегом статуя дракона, стража Шангри-Ла. Дракон древен, как само время. Камень, из которого он вытесан, весь в мелких трещинах, и начинает крошиться от старости.

Когда вагончик проплывает мимо каменного гиганта, дракон открывает свои желтые глаза и провожает меня грустным взглядом.