ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ВСЯКАЯ ЧЕРТОВЩИНА.
1
Место было странное. Это Марина почувствовала сразу, даже не прикасаясь к кварцу. Когда-то давно, вскоре после знакомства с Анжелой, все еще продолжавшая встречаться с бывалым туристом Чекмаревым Марина объездила пол-области, разыскивая необычные места — источники Силы, как их называла Анжела. Это могло быть слияние двух рек или поляна с одиноким булыжником в центре, или старый, в три обхвата, дуб, или заброшенное кладбище… Кристалл кварца, подаренный Анжелой, в таких местах становился теплым, как будто оживал.
Здесь, в лагере байкеров, он засветился.
Конечно, это мог быть просто отблеск от костра, как подумал бы любой скептик-маловер. Но Марине не надо было думать: она чувствовала, что с этим местом неладно. С самого начала чувствовала. С первой минуты.
И ведь она понятия не имела, куда ее привезли.
После кошмара на заправке — ей пришлось в буквальном смысле слова ползать на коленях, рисуя мелом на асфальте малую печать Соломона под надзором двух байкеров, а потом один из них взял канистру и повторил ее рисунок тонкой струйкой бензина — Марину чуть не стошнило от вони — а второй, главный, достал зажигалку, настоящую «Зиппо», и картинно, как в американских фильмах, щелкнул крышечкой, но тут выскочил охранник в сизом камуфляже, с рацией в одной руке и дубинкой в другой, и первый байкер ударил его канистрой, но не вырубил, и они принялись драться, а второй смотрел на это, не вмешиваясь, а затем крутанул колесико зажигалки и бросил ее в бензиновую лужу. Полыхнуло страшно, до самого неба, охранник заверещал, как баба, и бросился наутек, а байкер, оказавшийся в центре огненного круга, дико ухмыльнулся, вскинул канистру над головой и вылил остатки бензина себе на голову… Тут у Марины помутилось в глазах, и пришла в себя она уже на заднем сиденье мотоцикла, мотор ревел, в лицо дул ледяной ветер, сзади что-то взрывалось, и в зеркалах плясали огненные сполохи, а она обхватывала руками мощный торс байкера, вжимаясь в обтянутую кожанкой спину. Пахло от него потом, гарью и бензином. Пахло мужиком.
Главного байкера звали Шаманом.
Он увез Марину на ревущем монстре подальше от взорванной заправки, через холод и тьму, по мокрым и темным улицам, вон из города, по проселочным дорогам, мимо заборов и гаражей, складов и цехов, сквозь промзону и частный сектор — в лагерь, где был костер, было тепло, и было много очень тихих, молчаливых людей.
Там он и представился. Шаман. Кличка это или должность — в любом случае, имя ему подходило идеально. Разглядеть его ночью Марина толком не смогла, но в повадках байкера было что-то именно от шамана. Железобетонная уверенность в своих поступках — и легкий налет безумия. Не от мира сего…
Он заставил ее выпить водки из алюминиевой кружки и выдал спальный мешок. Последнее, что Марина запомнила — как с отвращением выбрасывала из спальника использованный презерватив. Потом ее не стало. Тело, наверное, еще совершало какие-то движения на автопилоте (например, сходило в кустики перед сном, и расшнуровало обувь), но истерзанная душа Марины покинула бренную оболочку, пообещав вернуться утром.
И вернулась. Пробуждение получилось болезненным. И скорее даже в моральном плане, чем в физическом. То, что должно было поблекнуть дурным сном — по сути, весь вчерашний день, и особенно ночь — осталось в памяти таким четким, будто произошло только что. Она даже не знала, как звали сгоревшего байкера. Но его ухмылка… и брызги льющегося на голову бензина… От всего этого Марину пробирала дрожь.
Впрочем, не только от этого.
Она полностью потерялась в пространстве и времени. Не знала, где она, и сколько времени проспала. Выбравшись из вонючего спальника, Марина очутилась в пустой палатке, чуть покосившейся и заваленной картонными коробками. В одной из них, открытой, лежали консервы. На четвереньках Марина добралась до клапана и расстегнула молнию.
Снаружи стоял туман. Он сразу прилип к коже холодной испариной, и тут Марина поняла: с этим местом что-то не так.
Звуки. Вот оно. Звуки тут… странные. Слишком тихо. Слишком мало. И — не в такт. Полный рассинхрон звуков и событий, их причиняющих. Говорят, такое бывает в горах, где эхо шутит, но здесь-то никаких гор отродясь не водилось…
Само по себе место лагеря было вполне прозаическим. То ли свалка, то ли сильно захламленный пустырь возле железнодорожного переезда. Ржавые рельсы, шпалы в мазуте. Осклизлая от тумана вышка линии электропередач, на фарфоровых предохранителях провисли толстые провода в мельчайших капельках росы. Бетонные кольца, метра полтора в диаметре. Полусгнившая деревянная катушка для кабеля, без кабеля, разумеется, спасибо охотникам за цветным металлом. Наглухо заколоченная будка с черепом, костями и молниями, «Не влезай — убьет!». Марсианских размеров и вида бурьян, превратившийся за зиму в сухостой выше человеческого роста. Старые автомобильные покрышки, сложенные в пирамиду. Несколько кострищ. И среди всего этого — палатки, хибары, хижины, навесы и просто брошенные на мокрую землю спальники и карематы. И люди. Много людей.
Люди тоже были странные. Слишком тихие для такого места. Прошлым летом Белкин вытащил Марину на слет байкеров, и самыми яркими впечатлениями для нее стали шум моторов, смрад паленой резины, зубодробительный грохот музыки и писк полуголых девиц, участвовавших в невыносимо пошлом конкурсе — ну этом, с сосисками и горчицей.
Здесь же все ходили медленно и осторожно, стараясь не задевать друг друга, разговаривали мало и тихо, вполголоса, а то и вовсе шепотом, и татуированные девицы, коих тут хватало, и огромные патлатые и бородатые мужики в кожанках и джинсовых жилетах. На жилетах были эмблемы, но какие именно, Марина разглядеть не смогла, потому что суровые байкеры совсем по-старушечьи кутались в шерстяные пледы, овчинные безрукавки и пуховики. Утро (если, конечно, это было утро) выдалось промозглое, а костров тут почему-то не жгли. Еду готовили на небольших газовых плитках.
Все это больше напоминало лагерь беженцев, чем разнузданное логово байкеров, гнездо порока и разврата. А сами байкеры и их потаскушки тихим бормотанием и бесцельными брожениями вызывали ассоциации со сбежавшими пациентами дурдома, настигнутыми массовым приступом депрессии.
Марина закуталась в спальник и пошла искать Шамана.
Она как раз проходила мимо череды мотоциклов (тоже странность: кроме супер-пупер-навороченных байкерских монстров тут были и заурядные «Явы» с «Уралами», и парочка спортивных кроссовиков, и даже один гламурный розовый скутер), когда ее вдруг что-то толкнуло изнутри, будто сердце пропустило удар, а потом щедро качнуло кровь. В голове зашумело, перед глазами поплыли цветные пятна, и во рту появился неприятный привкус — словно монету под язык положили. Белкин когда-то ездил на экскурсию в Чернобыльскую зону и потом рассказывал, что там, в некоторых местах, особенно возле больших скоплений металла, с ним происходило подобное… Тут-то Марина и поняла: место, где стояли лагерем байкеры — непростое.
И чем больше она бродила по лагерю, тем сильнее убеждалась в правильности умозаключения, поглаживая рукой медленно теплеющий кристалл кварца в кармане. Странная, незнакомая энергия пропитывала все вокруг, от железной вышки в шелухе ржавчины до клубов тумана, стелющегося по кустам. Но если в прочих местах Силы Марина ощущала прилив бодрости, будто свежей родниковой водой умылась, и иногда даже скрытую пульсацию геоэнергетических потоков, то здесь все было наоборот.
Место высасывало из людей силу. Не только из Марины. Из всех. Поэтому и байкеры со своими шмарами были тут вялые, сонные и замученные. На вопросы отвечали односложно и невпопад, смотрели в сторону, избегая прямого взгляда, и никто, ровным счетом никто не знал, где сейчас Шаман и когда он вернется в лагерь.
Сама природа была изможденной, потрепанной и уставшей. То, что Марина приняла за утро, оказалось ранним вечером. По крайней мере, в лагере уже пообедали — это она смогла выяснить, а вот вопросы насчет точного времени (часов у Марины не было, а мобильник разрядился) вызывали у байкеров странную реакцию: они вздрагивали и втягивали голову в плечи.
Солнце за дымкой даже не просвечивало, небо было равномерно серого цвета, но постепенно начинало темнеть, и Марина решила, что сейчас около пяти вечера. Если она и ошиблась, то ненамного. Вскоре небо почернело, и на лагерь опустились сумерки, сделав его еще более мрачным и негостеприимным.
Когда приехал Шаман, началось движение. Байкеры, понукаемые вожаком (а иногда — в буквальном смысле слова из-под пинка) натаскали дров, полили их бензином (Марину в очередной раз передернуло от неприятных воспоминаний), и развели огромный костер, вокруг которого и собрались все обитатели лагеря. Шаман лично сунул Марине в руки открытую банку тушенки и алюминиевую ложку, а сам принялся есть с ножа, отрезая ломти от куска ветчины в вакуумной упаковке.
У Марины неожиданно проснулся зверский аппетит. Она быстро прикончила тушенку, настолько жирную и вредную, что в обычной, прошлой, жизни Марину бы стошнило, и все-таки вытащила свой кварц.
В отблесках костра кристалл мерцал тускло-желтым.
— Итак, — сказал Шаман, дожевав мясо и воткнув нож в землю. — Игра началась.
Байкеры встретили это заявление гробовым молчанием.
— Мы потеряли Ниппеля, — продолжил Шаман. — Он закрыл собой глиф.
Из темноты вынырнула девица с флягой, протянулись руки с алюминиевыми кружками и пластиковыми стаканчиками. Запахло самогоном.
— Помянем, — сказал Шаман.
В той же угрюмой тишине байкеры выпили. Марина воздержалась, улучив момент, чтобы разглядеть Шамана. Тот был совсем не старый: лет сорок, не больше, но длинная грива полуседых волос, вислые усы и трехдневная щетина на шершавом, обветренном лице делали его похожим на этакого могучего старца, вождя племени. Кем он, собственно говоря, и являлся. Росту в Шамане было под два метра, и широкие плечи распирали тесную косуху.
— Вопрос, — сказал один из байкеров, придвигаясь ближе к костру.
— Да? — откликнулся Шаман.
— Удалось? — спросил байкер, субтильного вида мужчина с блестящей лысиной от лба и до макушки. Реденькие остатки волос он отрастил до плеч, из-за чего смахивал на киношного Горлума.
— Нет, — угрюмо покачал головой Шаман. — Мы начертали три запирающих глифа. Они — пять открывающих. Игра началась.
— Выходит, мы уже проиграли?
— Нет, Самурай. Это только начало. Мы еще себя покажем. Завтра поедешь со мной к Чопперу. Он знает, что делать дальше. А сейчас — всем спать. Караульных поставить не забудьте.
Байкеры безропотно зашевелились, расползаясь по палаткам и обсуждая кому в какую смену заступать на дежурство.
Да уж, удивилась Марина, порядочек в лагере был скорее военный, чем подобающий сынам анархии. Пока она искала, куда бы пристроить пустую банку, над ней навис сам Шаман.
— Ты, — сказал он своим низким баритоном. — Пойдешь со мной. Спальник забери, будешь жить в моей палатке.
Он протянул ей широкую ладонь, и Марина, поражаясь самой себе, послушно взялась за нее, чувствуя, как внизу живота разливается сладкая истома.
2
— Ну, и где ваш ополченец? — спросил Вязгин раздраженно.
— Опаздывает, — ответила Ника как можно более спокойным тоном.
За последние два дня Влад, прежде невозмутимый, как удав, стал слегка дерганым. Оно и понятно — Радомского закрыли всерьез, супруга его угодила в психушку с нервным срывом, помимо уголовного вдруг всплыла еще пара старых дел по налогам, а в офис нагрянули сразу три комиссии: пожарная, ревизионная и по охране труда. Начинался рейдерский захват в классическом исполнении, а Вязгин, спонтанно оказавшийся у руля, вынужден был тратить время на какую-то чепуху. Именно так он прокомментировал (цедя слова сквозь зубы) свое состояние, когда Ника поинтересовалась причинами его нервозности.
— Да будет вам, дядя Влад, — сказал Ромчик беззаботно. — Первый раз, что ли? Прорвемся…
— Да уж, — съехидничал Вязгин. — Мы прорвемся. Мы пахали: я и трактор…
Ромчик сник, зато вмешался Женька.
— Эта чепуха может оказаться важней всех ваших налоговых, ментовок и рейдеров вместе взятых!
Вязгин демонстративно вздохнул и обвел всех присутствующих долгим пристальным взглядом.
— Девушка и два школьника, — резюмировал он, вытаскивая сигареты и закуривая. — Штурмовой отряд. Подумать только, еще позавчера я мог просто позвонить начальнику областного управления, чтобы тот предоставил мне взвод ОМОНа для поисков пропавшего Ромчика. Не говоря уже о такой мелочи, как перехват GPS. А сегодня эта сука не берет трубку. Проститутки они все…
— А давайте без ругани, — предложила Ника. — Дети все-таки…
— Вот именно — дети. Дети играют в игры. Я-то что тут делаю?
— То же, что и я, — сказала Ника. — Кажется, мы все хотим разобраться в происходящем.
Вязгин глубоко затянулся и, прищурившись, выпустил дым через ноздри.
— Два ребенка и девушка, — повторил он.
— Вы забыли еще Белкина в инвалидном кресле, — подсказала Ника. — Наш мозговой центр. И страйкболиста Славика, вот и он, кстати, познакомьтесь.
Славик, пыхтя под весом рюкзака, вылез из троллейбуса и подошел к «штурмовому отряду».
— Здрасьте, — выдохнул он. — Извините за опоздание…
Одет он был — как на войну. В принципе, сколько его Ника видела, он всегда так одевался (она подозревала, что на работу Славик был вынужден ходить в костюме и галстуке — дресскод! — поэтому в свободное время отрывался в стиле «милитари» по полной), но сегодня Славик выбрал утяжеленный вариант. Поверх рыжего, в крупный пиксель, камуфляжа, он надел черный разгрузочный жилет с десятком плотно набитых карманов, на бедро нацепил пустую тактическую кобуру, а за спиной у него был небольшой, но объемный и тяжелый даже на вид рюкзак с прицепленной отдельно аптечкой.
— Добрый день, — поздоровался Вязгин, окинув Славика скептическим взглядом.
Сам Вязгин был одет в серые джинсы и черную курточку, больше всего похожую на спецовку. Славик смотрел на него с восхищением, которое постепенно уступало место то ли смущению, то ли разочарованию. Ромчик успел в общих чертах обрисовать Славику, кто такой Вязгин, где он служил, что умеет и почему его следует позвать с собой, и Славик, похоже, заочно сотворил себе кумира.
Кумир же (а Вязгин действительно был всем тем, чем Славик хотел казаться) к появлению военизированного поклонника отнесся более чем прохладно.
— Ну что, мы уже можем идти? — спросил Влад, загасив окурок и держа его между мизинцем и безымянным пальцем. Любой житомирянин, не задумываясь, выбросил бы «бычок» прямо на асфальт, но Вязгин бережно отнесет его к ближайшей урне, даже если таковой и нет в пределах прямой видимости. Эту привычку Ника подметила и одобрила, не разобравшись только, что лежало в ее основе: интеллигентное воспитание или военная потребность не оставлять следов?..
— Можем, — сказала она. — Жень, показывай дорогу.
Дороги, как в той поговорке, не было — осталось одно направление. Жидкая грязь под ногами застыла обманчивой корочкой, едва ступив на которую, Ника провалилась по щиколотку. Кранты сапожкам, подумала она и мысленно выругалась. Надо было все-таки выкроить время и купить нормальную рабочую обувь. Кроссовки, например. Или берцы. Вон, Женька с Ромкой как вышивают в говнодавах. Про Славика и говорить нечего, там вообще вездеходы на «вибраме», да с «гортексом», да по цене самолета… А Вязгин, самый бывалый, сразу оделся так, чтобы было не жалко испачкать.
Пока вся компания чавкала по грязи мимо приземистых покосившихся домиков и пустой, без единой машины, заправки (там забыли выключить с ночи неоновые лампы, мертвенно-бледные в утреннем тумане), огородов, оврагов, свалки мусора возле перевернутого бака (здесь Вязгин наконец-то избавился от окурка) и запертого на висячий замок колодца, Ника решила устроить мини-опрос.
— И все-таки, — спросила она Женьку с Ромчиком. — Кто такой этот Чоппер?
— А черт его знает, — ответил Женька.
— Кузнец, — предположил Ромчик. — И слесарь.
— В общем, на все руки мастер, — подытожил Женька.
Они говорили строго по очереди, не перебивая друг друга, и четко чувствуя, когда товарищ закончит фразу. Такое бывает у супругов, проживших лет этак двадцать в браке, но почти никогда — у подростков. Тех обычно распирает от желания поделиться информацией, если таковая имеется (или даже если нет), и говорят они наперебой, взахлеб — либо молчат, как рыбы. Но Ромчик с Женькой, что называется, спелись.
— Он байкерам мотоциклы делает, — объяснил Женька. — Может с нуля, с рамы. А может переделать. Причем любые делает, хочешь — трайки, хочешь — рэтбайки, или там софтейлы…
— Стоп-стоп-стоп, — сказала Ника. — Давай по-русски.
— Да, — засмеялся Славик, — В мое время подростки дрочили на порнуху, а не на «Дискавери»…
Клеврет густо покраснел.
— Ладно, проехали, — отмахнулась Ника. — Вы-то как на него вышли? Вы же вроде не байкеры.
— Через истфех, — сообщил Ромчик. — Один крендель рассказал на полигоне. Этот Чоппер еще и доспехи делает. У него все: и инструмент, и материал. Приносишь фотку, он называет срок и цену. Дорого, правда, мне бастард в полторы сотни обошелся, а перчатки — в полтинник. Баксов.
— Угу, — поддержал Женька, — а мне комплект — нагрудник, наплечники и шлемак — в двести. Надо будет, кстати, у него узнать, как там мой заказ… Все, пришли. Это здесь.
— Тишина, — сказал Вязгин, и непонятно было — это он скомандовал или просто констатировал факт.
Тишина действительно вокруг стояла ватная, как после контузии — Ника испытала подобное, когда в Газе первый снаряд взорвался в соседней комнате, осколками ее не ранило, а вот звуковая волна… Тогда тоже казалось, что мир ушел под воду, все звуки стали тихими и медленными, с трудом пробивались сквозь затычки в ушах… Здесь и сейчас просто не пели птицы, радуясь весеннему утру, перестали переругиваться собаки в частных дворах, и Ромчик с Женькой, на два голоса излагавшие занимательные факты о Чоппере, заткнулись практически одновременно.
Гаражи, мокрые и ржавые, тянулись по обе стороны размокшей грунтовой дороги, где уже успели разъездить глубокую колею. В ней стояли бурые лужи. С козырьков над воротами гаражей бесшумно срывались искрящиеся капельки воды. Между железными и кирпичными углами пробивались обломанные кусты, за которые еще цеплялись клочья вчерашнего тумана. Чуть дальше, возле смотровой ямы с эстакадой, врос в землю прогнивший остов «Запорожца», и валялись старые лысые покрышки.
В воздухе витал легкий, едва уловимый аромат гнили и плесени.
Первым тишину нарушил Славик. Он деловито зашуршал лямками, скидывая рюкзак, потом сунул руку внутрь, порылся вслепую и чем-то металлически брякнул. Довольно ухмыльнувшись, вытащил пистолет (доставшийся ему вместе с байкерской сумкой), вынул обойму, критически осмотрел, загнал ее обратно, щелкнул предохранителем, передернул затвор, снял курок с боевого взвода и опять поставил пистолет на предохранитель, после чего уверенным движением вложил его в набедренную кобуру.
Видно было, что все эти манипуляции доставляют ему почти физическое удовольствие. Вязгин смотрел на него с недоумением. Славик тем временем достал из рюкзака две телескопические дубинки и вручил их Ромчику и Женьке. Ромчик свою сунул за пояс, а Женька сразу раскрыл и сделал пару взмахов, довольно неуклюже изобразив «мельницу».
— А это вам, — Славик протянул Нике газовый баллончик размером с небольшой огнетушитель.
— Спасибо, у меня есть, — отказалась она, машинально нащупав в левом кармане куртки баллончик, а в правом — «Шурфайр».
— Значит, так, — сказал Вязгин негромко, но таким тоном, что перебивать его не хотелось. — Воины света. Джедаи. И прочие. Стоять на месте. Оружие убрать. Без моей команды ничего не предпринимать. Мы сюда вообще-то поговорить приехали, помните?
— Так я же на всякий случай, — прогудел Славик, но Вязгин так на него посмотрел, что тот сразу скис.
— Еще раз повторяю: стоять на месте, не делать ничего. Даже если на вас набросятся полчища ниндзя и орков. Это понятно? — обратился Влад персонально к Роме и Жене.
— Да, — хором ответили подростки.
— Тогда, Ника, пойдемте. А вы стойте здесь. Какой гараж его?
— Вон тот, — ткнул пальцем Клеврет, хотя особой нужды в этом не было. Если все остальные гаражи были в лучшем случае выкрашены водоэмульсионкой или побелены известью, то обиталище байкерского Гефеста было размалевано в лучших традициях Ангелов Ада: пламя, череп, демоны и готические буквы с острыми углами. Мурализм, вспомнила Ника новое слово. Похоже на обложку альбома рок-группы.
Поверх всего этого дарк-хэви-металл-индастриал стиля недавно нарисовали нитро-краской люминесцентно-зеленого оттенка.
— Кажется, мы опоздали, — сказала Ника.
— А по-моему, не только мы, — Вязгин натянул флисовые перчатки и взялся за массивный висячий замок на воротах гаража. — Если бы кто-то добрался до этого Чоппера раньше нас, не думаю, чтобы они озаботились запирать после себя гараж.
— У меня есть болгарка, — сообщил издалека Славик. — И фомка. И молоток.
Влад хмыкнул в усы.
— Где вы откопали этого Рэмбо? — спросил он, вынимая из кармана связку отмычек.
— Полна родная земля талантами… — расплывчато ответила Ника, приглушив голос так, чтобы Славик ее не услышал. — Скучно ему, наверное, в офисе. Вот и развлекается, как умеет. Зря вы, Влад, так к нему. Это ведь он Рому спас.
— Может, и зря, — согласился Вязгин. — Жизнь покажет. Ну вот и все…
Замок послушно щелкнул, и Влад, убрав отмычки, потянул на себя одну из створок гаражных ворот. В свободной руке у него как по волшебству (Ника даже не заметила — когда) появился маленький пистолет с толстым цилиндром глушителя.
Ворота противно заскрипели, и из гаража пахнуло густым запахом гнили.
3
Ни машины, ни мотоциклов в гараже не наблюдалось, зато вонь стояла — хоть святых выноси. И гниль, и плесень, и сырость, и даже сероводородная тухлятина смешались в такой аромат, что Нике пришлось зажать нос и совершить над собой недюжинное усилие, чтобы переступить порог гаража. В памяти сам по себе и совершенно некстати всплыл тот дождливый день в Сербии, когда она увязалась за комиссией ООН и попала на вскрытие свежего массового захоронения… Воняло так же. К горлу подкатила тошнота.
Даже Влад, человек покрепче духом, зажал нос платком, перед тем как войти.
— Посветите мне, — приглушенно попросил он, и Ника направила луч «Шурфайра» в выпотрошенное нутро гаража. Пусто. Людей, живых или мертвых, не было, и Вязгин сразу убрал пистолет и освободившейся рукой дернул за выключатель единственной лампочки. Ника погасила фонарь и осмотрелась.
— По-моему, здесь что-то сдохло, — сказала она.
— Или кто-то, — согласился Влад. — Постарайтесь ничего не трогать руками.
— Но где тогда труп?
— Унесли, — пожал плечами Влад. — Закопали. Сожгли…
В центре гаража стояла железная бочка, на две трети заполненная серым пеплом. Из пепла торчали обугленные дощечки, а вокруг бочки валялись обгорелые клочья бумаги.
— Еще теплая, — Вязгин стянул перчатку и прикоснулся к бочке тыльной стороной ладони. — Опоздали, но совсем чуть-чуть. Похоже, хозяин собирался в большой спешке.
Ника пришла к тому же умозаключению, осмотревшись по сторонам. Бардак в гараже превосходил обычный «рабочий беспорядок» и граничил с разгромом, но устроили его, скорее всего, не мародеры, а сам владелец. Щиты для инструментов сорвали, но самих инструментов уже не было, и даже шурупы с гвоздями, просыпавшиеся из перевернутой банки из-под краски, кто-то смел веником, оставив следы в пыли. С верстака убрали все, что только можно было убрать, оставив лишь прикрученные тиски. Дверцы шкафчиков были распахнуты, и внутри тоже было пусто, только в одном валялся забытый гаечный ключ.
Чоппер оказался рачительным хозяином — пускаясь в бега, забрал с собой все ценное и сжег бумаги, оставив лишь висящие на стенах плакаты с мотоциклами и полуголыми девицами (мотоциклы преобладали). Ника подошла к старому, рассохшемуся столу возле верстака, и, взявшись за ручку через платок, выдвинула ящик. В нем лежал ветхий чертеж какого-то мотоциклетного узла. Судя по состоянию, его использовали в качестве скатерти — весь он был в жирных пятнах и кругах от стаканов.
— Что же все-таки так воняет? — задумчиво спросил Вязгин, прохаживаясь по гаражу и глядя по сторонам. Под ногами у него брякнуло.
Влад нагнулся, потом присел на корточки и поднял два металлических прута, сваренных за один конец под острым углом.
— Занятно, — пробормотал он. — Взгляните, Ника…
Ника подошла поближе.
— Запчасти от байков?
— Да нет. Обычная арматура. А вот это… это уже интереснее.
— Стрелка? — предположила Ника.
— А почему тупоконечная? — спросил Влад. — Похоже, это должно быть приварено сюда, — он приложил пластину к рогам «вилки». — Что-то вроде клейма. Или тавра, не знаю, как это правильно называется…
— Думаете, это глиф?
— Возможно.
— Тогда почему Чоппер его не забрал?
— Видите, — показал Влад, — размер не подходит. Наверно, пробный вариант.
— То есть, вполне вероятно, что клеймо он все-таки сделал, — заключила Ника. — Весело…
— Кого же он клеймить собрался?
— Не думаю, что он сам будет что-то делать. По-моему, Чоппер не в Игре. Он что-то вроде…
— Режиссера? — подсказал Вязгин.
— Вряд ли. Скорее — бутафора. Главный по декорациям…
— Может быть, может быть… Ника, отойдите-ка, пожалуйста, в сторону.
Ника послушно (хотя и чуть удивленно) сделала шаг в сторону, а Вязгин улегся на пыльный пол и сильно дунул. Пушистая пыль взвилась в воздух, открывая узкую щель в полу. Вязгин щелкнул складным ножом (опять ловкость рук, и никакого мошенничества — но когда он его достал?!), просунул лезвие в щель и поддел люк.
— Посветите опять, будьте любезны, — попросил он.
Как ни странно, но внизу воняло слабее. Меньше сероводорода, больше влажности и кислятины. Нике даже показалось, что этот запашок (нет, не вонь, а именно запашок подгнивающего мяса, или скорее даже пресловутой «селедки по-фински») преследует ее повсюду вот уже вторую неделю, начиная с их с Владом встречи в «Гроте». Или даже раньше — с брифинга автоквестовцев, тоже, кстати, в полуподвальном кафе. Весь этот городишко протух так основательно, что стоит только спуститься на метр под землю, и гнилое нутро дает о себе знать.
Хотя впервые запах гнили она ощутила в квартире деда, после ночного визита загадочного коротышки. И безрукий (опция: периодически безногий, опция два: временами не фиксируемый матрицей фотоаппарата) старик у собора вонял очень похоже…
Взаимосвязь? Или просто совпадение? Отложить на полочку для дальнейшего анализа. Осмотреться.
Подвал три на два метра. Глубина — метр семьдесят, Ника стоит спокойно, а вот Владу приходится горбиться. Одна лампочка под потолком. Земляной пол. И стеллажи вдоль стен.
— Однако, — сказал Вязгин, включив свет и подойдя к единственному стеллажу, заполненному книгами. — Какие у человека разнообразные интересы!
Ника пробежалась взглядом по корешкам книг. Да уж. Сборная солянка. «Руны и нордическая магия», «Старшая Эдда» и «Руны для начинающих» — с одной стороны, «Электрические способы обработки металлов» — с другой. Посередине — фотоальбом «Харлей-Дэвидсон. Легенда американских дорог» и «Мистические тайны Третьего Рейха». Справочник «Тюремные татуировки». «Велесова книга». И так далее…
— Интересно, он что, все это читал? — спросила Ника.
— Вряд ли. Больше походит на запасы на случай войны.
— Войны?
— Это же классический схрон. Чтобы «залечь на матрасы». Смотрите, вот, — он пнул ногой картонную коробку под стеллажом. Внутри были армейские банки с тушенкой, обмазанные солидолом. В коробке рядом были армейские же сухие пайки. — А вон там он держал воду, видите, упаковка валяется?.. Человек серьезно готовился.
— Интересно, к чему?
— Кто их, параноиков, разберет… — Влад пожал плечами, присел, взялся за пустой стеллаж и, приподняв его над полом, отодвинул в сторону. За стеллажом оказался вмурованный в стенку сейф. Вязгин дернул ручку, и сейф послушно распахнулся.
— Ай-яй-яй, — укоризненно покачал головой Вязгин. — Как неосторожно…
В сейфе было оружие. Две охотничьи двустволки, помповый дробовик, и пара винтовок, одна — с оптическим прицелом. Рядом лежали коробки с патронами.
— Ого, — сказала Ника. — И правда — на случай войны…
— Да уж, — хмыкнул Влад. — Вашему Славику бы тут понравилось. Он тоже любит такие игрушки…
В этот момент над их головами, на поверхности, глухо бабахнул выстрел.
— Вот ведь вашу мать! — в сердцах выругался Вязгин.
4
У Хруща болел мизинец на правой руке. Сильно болел. Аж всю руку дергал, до самого плеча. А самое обидное — что мизинца-то на самом деле не было, а была на его месте маленькая такая культяпка, обмотанная желтым от йода бинтом.
Но ведь болел же!
И так болел, сука, что забывалось все — и ожог на груди, куда усатый упырь Влад ткнул электрошокером вместо «здрасьте», и синяки на ребрах, которыми его наградили ОМОНовцы «на посошок», когда выяснилось, что Хрущ не соврал насчет склада (а кто бы соврал на его месте?!), и даже ушиб на голени, который Хрущ сам себе заработал, когда пинал бесчувственного Макара за то, что тот спалил ментам хату — так пинал эту тупую скотину, что попал по чему-то твердому и отбил себе ногу… Все это казалось малозначительным и неинтересным, как дурной сон с перепоя.
А вот каменные глаза Влада… Щелчок кусачек… Хруст отрезаемого пальца… Секундный обвал темноты — и толчки боли в руке, пульсирующий фонтанчик крови, дикий вопль (Хрущ только потом понял, что орал он сам), удар коленом под дых и негромкий приказ заткнуться и выкладывать, где пацан — это Хрущ помнил очень отчетливо. Он свою первую телку так не помнил, как взгляд упыря Влада.
Точно — упыря. Хрущ видел какой-то ужастик про Дракулу, так вот там его звали именно Владом. И усы тоже были. Вот ведь садист… Ну на хера, на хера было палец отрезать?! Что он — партизан на допросе, что ли? Да Хрущ бы и так все выложил как на духу, ведь не дебил, и сразу понял, что попал. Но Влад ничего не спрашивал. Ткнул электродубинкой в грудь, взял кусачки, зажал руку Хруща под мышкой и — хрусть! А потом уже поинтересовался, где пацан…
Тварь. Садюга. Подонок.
Особенно обидно было то, что Хрущ второй раз в жизни обоссался. Но если в первый раз его перед этим долго били по почкам, то в этот раз все было проще. Он напрудил в штаны от страха. Не перед ментами, нет — че он, ментов не видел? — перед Владом… Упырь. Как есть упырь.
А теперь палец болел. Хрущ выжрал уже полпачки «кетанова», засосал стакан водяры и даже слегка прибалдел от сочетания «колес» и бухла — но палец продолжал болеть.
Это было странно.
Вообще все было странно. И то, что менты по звонку свалили с хаты, лишь отпинав Хруща с Макаром ногами, а не забрав, как положено, в отделение. Поначалу Хрущ (а он, несмотря на боль и страх, соображал лучше всех в компании) решил, что их взяли «в разработку», и даже углядел из окна темно-синюю «девятку» с двумя ментами внутри, что пасли их «Ниссан» — но на утро, когда вернулся Свисток, ни «девятки», ни ментов уже не было, и никто за хатой и тачкой больше не следил.
Свисток тоже рассказал странное. Про какую-то девку с пацаненком и спецназовца, который вырубил Свистка из то ли обреза, то ли из гранатомета. Про ментов, которые подобрали контуженого Свистка возле склада — и просто отпустили. Вот так вот взяли и отпустили. Ага. На все четыре стороны. И даже не били. Хвост? Не знаю… Может и был, но ща — точно нет.
Потом Свисток, ушибленный в голову резиновой пулей (шишка получилась знатная), принялся изображать из себя лекаря и давать советы как лечиться. Он рекомендовал положить отрезанный мизинец на лед, чтобы потом пришить (только вот льда у них нихрена не было); прижечь рану каленым железом (Хрущ послал его в жопу); залить водярой (Хрущ отобрал бутылку и принял водку во внутрь); наложить жгут на бицепс… Неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы не приехал Тухлый.
Хотя тухлятиной и гнилью от него уже несло не так сильно, для Хруща и компании зачинщик всей этой бодяги обречен был оставаться Тухлым. Во-первых, потому что имени своего он так и не назвал. А во-вторых, потому что дело, в которое он их втравил, с каждым днем становилось все тухлей и тухлей…
Тухлый вел себя напористо и деловито. Хрущу даже показалось, что и чего-то боится, ну или, как минимум, сильно нервничает, и пытается скрыть это за деловым напором. Но, как бы там ни было, именно Тухлый рассказал Макару и Свистку, как остановить кровотечение, обработать рану стрептоцидом и йодом, наложить бинт и подвязать Хрущу руку. А еще он снабдил Хруща таблетками. За это Хрущ ему многое готов был простить.
Потом Тухлый вынул из портфеля три пачки — по косарю бакинских в каждой, положил их на стол, как бы снимая все вопросы и возражения, и приступил к озвучиванию новых инструкций.
Лошка на «Ланосе» обнаружили. Тухлый назвал адрес, и Макар удовлетворенно кивнул: мол, знаю, где это. Лошка следовало изловить. Но перед этим надо было смотаться на Корбутовку и встретиться там на остановке у ремзавода с каким-то кренделем со странным погонялом. Чоппер, вот. И забрать у этого Чоппера инструмент, отдав взамен альбом с рунами (тоже странно: из всего альбома Макар успел нарисовать от силы две или три руны — на грязно-розовом «Хюндае», на стене старого дома на Первого Мая, ну и хату всю размалевал, придурок, Хрущ не знал, считается это или нет; впрочем, о деньгах за руны Тухлый даже не вспоминал).
А потом Тухлый обещал позвонить и дать дальнейшие инструкции.
Чоппер оказался заурядным на вид алкашом — синий нос с прожилками, седая щетина, одет в рванье, руки черные от мазута — и припер промасленный кожаный саквояж. Внутри были ножницы по металлу (Хруща аж типануло от воспоминаний), паяльная лампа и непонятная штуковина, похожая на... Хрущ как раз пытался сообразить, что ему эта хрень напоминает, когда позвонил Тухлый.
Спокойным, даже чуть скучным голосом Тухлый сообщил, где и когда они смогут взять лоха со смешной фамилией Белкин. Лох будет передвигаться на костылях или в инвалидном кресле, так что никаких проблем тут быть не должно. Но, вполне вероятно, лох будет не один.
Повязав Белкина и избавившись от его спутников, Хрущ сотоварищи (ей-богу, Тухлый так и сказал: сотоварищи) должен будет узнать у Белкина местонахождение его ноутбука (а желательно — и сразу ноут заполучить). После чего…
Когда Хрущ услышал, что им надлежит сделать с лохом Белкиным «после того», у него глаза на лоб полезли. Но тысяча долларов есть тысяча долларов, ее надо отрабатывать, решил про себя Хрущ, и передал распоряжения Тухлого подчиненным.
— Ну ни хера себе, — прошамкал Макар, с трудом шевеля отбитой челюстью. — Он шо, совсем того? — Макар покрутил пальцем у виска. — Я на такое не подписывался!
— Того не того, — отрезал Хрущ, — а деньги платит. И мне посрать, кто на что подписывался. Надо — значит, сделаем. А кто забздит — бабла не получит. Это ясно?
Хрущ обвел команду строгим взглядом. Макар все еще двигал челюстью, переваривая услышанное, а контуженый Свисток стоял, потупившись. Внезапно он вскинулся и ткнул пальцем за спину Хруща:
— Смотри!
Два мощных мотоцикла вылетели ниоткуда и с низким угрожающим ревом пронеслись мимо, едва не сбив Макара. Брызги грязи из-под колес долетели и до Хруща. Он только успел заметить, что за спиной одного из байкеров сидела девица с роскошными длинными волосами, развевавшимися на ветру.
— Ну ва-аще оборзели! — обиженно буркнул Макар, поднимаясь с земли.
Отхаркавшись, Хрущ сплюнул вслед парочке байкеров — у него возникло острое желание догнать этих уродов, стащить с мотоциклов и долго бить их тупыми бошками об асфальт — и приказал:
— Меньше текста. Поехали…
5
Из всех людей Ромчик больше всего недолюбливал стариков. Тому было несколько причин, и не последним являлось яркое воспоминание из раннего детства: Ромчик сидит в троллейбусе, а над ним нависает толстая тетка и требует уступить ей место, потому что младшие должны уступать место старшим без каких-либо дополнительных причин. Эта жизненная позиция — весь мир мне должен, и точка! — вкупе с накопившейся за долгие годы озлобленностью, делали стариков самым неприятным, с точки зрения Ромчика, подвидом хомо сапиенс. А концепция «уважения к старшим» вообще казалась ему ущербной с точки зрения логики: неужели дожить до преклонных лет — такой уж выдающийся подвиг, что любой дурак, пьяница, тунеядец и просто подонок, достигая некоего возрастного рубежа автоматически превращался в уважаемого и респектабельного члена общества (которому, не будем забывать, все что-то должны)?..
Поэтому когда из-за гаражей появился старик с медалями и орденскими планками на груди, Ромчик испытал легкое раздражение. Во-первых, медали, как успел заметить Ромчик, в списке хобби которого было и кратковременное, но интенсивное увлечение военной историей, были в основном юбилейные, а орденские планки старик прицепил вверх тормашками.
А во-вторых, от старика воняло.
Не так, как обычно несет от бомжей, к племени которых, бесспорно, относился липовый ветеран-орденоносец — немытым телом, грязными носками, мочой и сивушным перегаром. Нет. От дедугана, одетого, несмотря на погоду, лишь в потрепанный пиджак, короткие клоунские бриджи и сандалеты на босу ногу, несло разрытой землей. Как из могилы.
Клеврет со Славиком тоже почувствовали это, когда бомж проковылял мимо них в сторону мусорных баков. Славик просто поморщился, а Клеврет вытащил сигарету и закурил, демонстративно разогнав дым рукой перед лицом.
— Курить — здоровью вредить! — неожиданно рявкнул старик.
— Да пошел ты... — процедил сквозь зубы Женька.
Очень резво для своего возраста старик подскочил к Женьке и одним быстрым движением выдернул у него сигарету изо рта. Клеврет, офигев от такой наглости, так и остался стоять, отвесив челюсть.
— Слышь, дедуля, — недружелюбно сказал Славик, поправляя разгрузочный жилет и как бы невзначай опуская руку на кобуру. — Шел бы ты отсюда подобру-поздорову...
Старик, не обращая не него внимания, сосредоточенно изучал тлеющую сигарету.
— Ну... Ты! Козел старый! — пришел в себя Женька и схватился за дубинку. — А ну отдай!
Но дедуган вдруг сунул сигарету зажженным концом себе в рот — и съел. Не проглотил, не загасил об язык, и даже не переломил, а просто зажевал, как сосиску. У Ромчика от неожиданности подкатила к горлу тошнота, Женька замер на месте, а Славик расстегнул кобуру.
Дед же, как ни в чем не бывало, дожевал сигарету, сглотнул, подошел к гаражу Чоппера и ткнул длинным, узловатым пальцем в люминисцентную загогулину на воротах.
— Дигерирование, — изрек он, — есть процесс обработки огнем или равномерным умеренным жаром.
После этой сентенции старик потянул на себя створку ворот, в которые минут пять назад вошли Ника и Вязгин, и бочком протиснулся внутрь, бряцая медалями.
Пока Ромчик соображал, что делать — их ведь вроде как оставили на часах, но он ожидал вторжения байкеров, гопников, скинов, да хоть сектантов Ктулху, но уж никак не бомжа-ветерана — Славик среагировал первым.
Он рванул из кобуры пистолет с таким энтузиазмом, что не хватало лишь боевого вопля «Ну наконец-то!», заорал:
— Стоять на месте! — и выстрелил в воздух.
6
Нику скрутило уже на самом верху лестницы. Все как в прошлый раз: волоски на затылке, мороз по коже, легкая тошнота, слабость в коленках... только куда сильней. Будто пресловутая интуиция, проспав начало угрозы, встрепенулась и завопила, не предупреждая, а требуя бросить все и удирать отсюда к чертовой матери.
И Влад, похоже, почувствовал подобное. Был он бледен, губы сжаты в тонкую линию, руки сложены крестообразно на уровне груди, запястье на запястье: пистолет в правой, позаимствованный у Ники «Шурфайр» — в левой, цилиндр глушителя хищно выискивает цель.
Только цели нет. В гараже ни души. Ворота приоткрыты, впуская струю свежего воздуха в затхлую вонь. Ветерок шевелит хлопья бумажного пепла возле бочки.
Ворота скрипнули, и Вязгин моментально вскинул пистолет.
— Не стреляйте, дядя Влад, — сказал Ромчик, просунув голову в гараж. — Это я.
— Вижу, — Вязгин опустил оружие. — Что за пальба?
— А где старик? — спросил Ромчик, заходя в гараж. Сразу за ним внутрь нырнул Славик с трофейным пистолетом наизготовку.
— Я спрашиваю, что за пальба? — повысил голос Вязгин.
— Прорыв периметра, — доложил Славик. — Посторонний проник на охраняемый объект. Куда он, сука, делся? — не по форме добавил он.
Вязгин посмотрел на него, как на идиота, а Ника, которую слегка отпустило после приступа разыгравшейся паранойи, негромко спросила Ромчика:
— Какой старик?
— Ну, такой... Бомж. В пиджаке и коротких штанах. С медалями. А, вот еще — в сандалиях!
— Однорукий? — уточнила Ника.
— Почему однорукий? — удивился Ромчик. — Нормальный. Только вонючий.
— Он только что вошел, — добавил Славик. — Вы не могли разминуться. Я сразу выстрелил, как только он внутрь полез...
Секунда — чтобы выматериться. Еще две — достать пистолет и выхватить у Ники фонарик. Четыре — чтобы подняться по лестнице. Итого — семь, ну максимум восемь секунд ушло у Вязгина на то, чтобы среагировать на выстрел и подняться из погреба в гараж, подсчитала Ника. Маловато, загадочный старик не успел бы спрятаться. Да и негде тут прятаться... Ника еще раз огляделась по сторонам. Пусто.
— А был ли старик? — усомнился Вязгин, видимо, проделав аналогичный расчет и придя к такому же выводу. — Или нервишки шалят, а?
— Что я, идиот? — Славик обиделся. — Да мы все его видели! Он у Женьки сигарету съел!
— Бред какой-то, — покачал головой Влад. — Детский сад.
— А где Женя? — поинтересовалась Ника.
— Остался на стреме...
— Один?!
Ника, ведомая дурным предчувствием, бросилась к выходу, и по дороге задела рукой железную бочку, в которой Чоппер сжигал бумаги. Бочка, едва теплая к их приезду, обожгла ладонь раскаленным металлом, и Ника вскрикнула — не столько от боли, сколько от неожиданности.
Почти одновременно с ней снаружи закричал Женька.
7
Так получилось, что Ромчик выскочил из гаража последним. Первым, естественно, был Вязгин. Следом метнулся, звеня снарягой, Слава. Ромчик собрался было тоже броситься на помощь другу, но Ника придержала его за рукав и неуловимо ловким движением просочилась вперед. Раздосадованный, Рома пнул ногой дверь и, щурясь на свет, без всякой суеты, степенно вышел.
Картина, представшая его глазам, вызвала усиленное чувство дежа-вю: диспозиция участников была мучительно знакома, только количество действующих лиц слегка увеличилось. Итак, Славик против байкеров, дубль два.
Действующие лица, основной состав: Славик (в утяжеленной комплектации своего милитари-прикида) и два байкера (один — тот же самый, что и на стройке, двухметровый гигант с гривой сальных седых волос, а второй вроде бы новый, в бандане с нарисованными листочками конопли), а между ними — орущий Клеврет (орал он вовсе не «Атас!», как сперва показалось Ромке, а «Ангард!» — боевой клич французской пехоты на последней игре «Осада Монсегюра»).
Расширенный состав: Славик с «Чезетом» в опущенных руках, весь напряженный и натянутый, как струна; Вязгин в обманчиво-расслабленной позе; Ника, изо всех сил старающаяся заслонить собой Ромчика. И — вот уж здрасьте! — Марина, в совершенно нелепом балахоне а-ля хиппи, с бисерным хайратником и кожано-веревочными фенечками в спутанных и немытых волосах.
Байкеры с синхронностью однояйцовых близнецов вытаскивают ножи-выкидухи и щелкают лезвиями. Женька, словно вспомнив, что его место — за сценой, сразу затыкается и ищет пути к отступлению. Славик тут же вскидывает «Чезет» и произносит нечто угрожающее, что положено говорить, наводя на человека оружие. Вязгин небрежно отступает в сторону, чтобы Слава не перекрывал ему линию огня. Ника делает странное движение руками, и Ромчик вдруг понимает: ей отчаянно не хватает фотоаппарата. Марина решительно шагает вперед, между байкерами и Клевретом и произносит долгую нравоучительную тираду, больше похожую на заклинание. Высокий байкер что-то требует от Славы, и тот выдвигает встречное требование, угрожающе взмахивая пистолетом.
Все происходящее напоминает сцену из фильма, виденного уже тысячу раз. Реплики настолько знакомы, что Ромчик пропускает их мимо ушей. Ощущение искусственности, отрежиссированности мизансцены усиливается с каждой секундой. Напряжение нарастает, тональность ругани все выше, байкеры и Слава обмениваются матюками, Марина срывается в истерику. Ника и Вязгин — зрители, их роли не прописаны, стоят спокойно, наблюдают, и только от Влада исходят почти физически ощутимые волны скрытой опасности. Клеврет, оказавшись не на своем месте, нервничает, путает реплики и сбивается с ритма.
По всем законам драматургии вот-вот наступит кульминация. Выход Ромчика и — неизбежно! — выстрел. В этот раз кто-то должен умереть. Закон жанра. В прошлый раз обошлось без смертей, и недовольный этим режиссер выкрикнул «Еще один прогон!»
Или просто нажал на кнопочку «Save/Load»…
Это ведь Игра, не так ли?
И с осознанием этого факта на Ромчика нахлынуло удивительно спокойное, умиротворяющее чувство собственной свободы. Ощутив себя вне Игры — выше Игры — Ромчик неожиданно для всех (включая самого себя!) звонко рассмеялся.
На участников Игры это подействовало, как звонок мобильника в театре действует на актеров. Все резко замолчали и уставились на Рому. Тот поймал понимающий взгляд Ники и снова прыснул.
— Что смешного?! — первой нарушила паузу Марина.
— Вы. Вы — все — смешные! — пояснил он.
Окончательно растерявшийся Клеврет заискивающе улыбнулся в ответ, а Славик, сжимавший пистолет так, что костяшки пальцев побелели, прокомментировал сквозь зубы:
— Нервы… Сорвался пацан. Спокойно, Ромчик, сейчас во всем разберемся.
— Конечно, разберемся, — подтвердил высокий байкер, поигрывая ножом. — Так как насчет моей сумки? Красть грешно…
— А ноутбук? — парировал Славик. — Ноут Белкина? Или это не вы его сперли?! А, Шаман, или как там тебя?
Они все еще были в состоянии Игры, «в образе», понял Ромчик, и надо было что-то срочно сделать, пока они не поубивали друг друга. Ноуты, сумки, глифы — как же вы не понимаете, это просто бутафория, декорация, самый глупый на свете предлог для человекоубийства? Кто-то дергает вас за ниточки, а вы послушно рвете друг другу глотки… ради чего? Ради Игры?!
Ему хотелось выкрикнуть это во весь голос, донести мысль до твердолобых идиотов, но он понимал, что любой вопль, любое резкое движение может спровоцировать взрыв. А вдруг неведомый сценарист и его, Ромчика, включил в расклад Игры? Что, если его попытка остановить кровопролитие и станет кульминацией мизансцены? Как понять, где заканчивается Игра и начинается свобода воли?
Пока Ромчик стоял в оцепенении, размышляя над философскими вопросами (Черт, а может Славик прав? Может, это нервный срыв? Как у мамы?), Ника сделала ход.
— Убей их, — приказала она Славику совершенно спокойным, будничным тоном. Словно попросила мусор вынести.
— Что-о?! — офигел Слава.
— Убей их, — пожала плечами Ника. — Чего стоишь? Навел оружие — стреляй!
— Я не хочу их убивать! — побледнев, завопил Слава.
— Ладно, — Ника обернулась к байкерам. — Тогда вы убейте его. Ну, что уставились? У вас ножи, у него пистолет. Метать ножи умеете? Нет? Тогда на что рассчитываете? Давайте уже, слышали ведь — он убивать не хочет, тогда вы его.
— Что ты несешь?! — взвилась Марина, но Ника не обратила на нее внимания.
— Девушка, — размеренно и увесисто произнес высокий байкер (Шаман, вспомнил Ромчик. Славик назвал его Шаманом. Они что, успели представиться, пока у меня было сатори?) — Откуда такая кровожадность? Мы тоже не хотим никого убивать.
— Окей, — кивнула Ника. — Отлично. Вы не хотите убивать, он тоже не хочет убивать. А зачем тогда оружием размахиваем? Для понту? Мальчик прав: смешные вы…
— И то верно, — наконец-то вступил в беседу Вязгин. — Давайте-ка уберем железки — тебя, Женя, это тоже касается, спрячь дубинку! — и поговорим спокойно. Лады?
Шаман усмехнулся в усы и, выставив руки напоказ, медленно закрыл нож. Напарник в бандане последовал его примеру. Славик опустил ствол, щелкнул предохранителем и сунул пистолет в кобуру. И только Женька, успевший раскрыть телескопическую дубинку, растеряно покрутил ее в руках, не понимая, как ее сложить обратно — но на него уже никто не смотрел.
Ромчик мысленно выдохнул. Ай да Ника. Умничка. Вот что значит — опыт…
— Теперь можно и поговорить, — сказал байкер.
Но поговорить им не удалось. Серая облезлая псина вылетела вдруг из-за гаражей, облаяла всех на ходу и пронеслась мимо, роняя слюну из пасти. Следом за ней — изо всех щелей, из кустов, с крыш и из оврагов — хлынул поток зверья. Нет, не обычная собачья стая, пять-шесть кобелей в погоне за сукой, а целая орда, десятки, если не сотни псин в одно мгновение заполонили узкий проход между гаражами, оглашая воздух лаем, воем, визгом и скулежом.
— Стойте и не двигайтесь! — скомандовал Вязгин, схватив, будто клещами, Нику и Ромчика. Те послушно оцепенели, пропуская мимо себя свору.
Марина же замахала руками, вереща от страха, и какая-то шавка, испуганная не меньше Марины, вцепилась ей в руку, а другая тяпнула за лодыжку, Шаман пнул собаку ногой — она отлетела, поскуливая, и тут же на нем повисли две, нет, три пса, остервенело вгрызаясь в толстую кожу косухи. Второй байкер вытащил было нож, но его сшиб с ног огромный волкодав, и уже через секунду байкера не стало видно под потоком собак, и слышно было только, как он матерится.
Клеврет успел вжаться в стену, а Славик выдернул спрятанный было пистолет и дважды выпалил в воздух — но даже выстрелы затерялись в какофонии визга и лая.
Это продолжалось от силы секунд пятнадцать — но показалось вечностью. Тяжелее всего было стоять неподвижно, когда мимо тебя проносились зверюги, задевая за ноги и обдавая смрадом псины. Ромчик почувствовал, что его вот-вот стошнит — и тут все кончилось. Поток схлынул так же неожиданно, как и появился, оставив после себя окровавленную и потерявшую от шока дар речи Марину, двух байкеров — Шамана в разодранной косухе, и второго, почти втоптанного в землю, и растерянного Славика, смотревшего на пистолет так, как смотрят на старого друга, который подвел тебя в самый ответственный момент.
— Все целы? — спросил Вязгин, отпуская Ромчика и Нику. Ромчик был уверен, что на руке останутся синяки после пальцев Влада.
— Вроде да, — промямлил Женька.
— А у нас нет, — откликнулся Шаман. — Думаю, что разговор наш придется отложить… Марине надо в больницу.
— Странно все это, — сказал Славик, приходя в себя. — Очень странно.
— Боюсь, что это только начало… — в тон ему проговорил Шаман.
8
Ни в какую больницу Марина не поехала. Отказалась наотрез — и не поехала. Ее когда-то давно, в детстве, укусила собака (с тех пор Марина всяких шавок просто ненавидела), и болючие уколы от бешенства и от столбняка Марина помнила слишком хорошо.
Шаман, впрочем, особо и не настаивал. Нет, не то что бы ему было наплевать на ее здоровье. Вовсе нет. Он ведь отнес ее на руках до мотоцикла, напоил чаем из термоса и терпеливо ждал, пока Марина выйдет из состояния шока — проклятые твари!.. — заботливо обнимая за плечи. Самурай тем временем изощрялся в изящной словесности, выстраивая многоэтажные матерные загибы, и пытался отряхнуть с себя грязь. Грязь была липкая и не отряхивалась…
Горячий чай и крепкие объятия мужских рук помогли Марине побороть дрожь. Почувствовав это, Шаман предложил отвезти ее в травмпункт.
— Нет, — сказала Марина, готовясь настаивать и спорить, но Шаман просто пожал плечами, достал из седельной сумки Самурая аптечку и обработал укусы.
Для Марины это было полной неожиданностью. Еще никто и никогда в ее жизни не относился так к ее мнению. К ее точке зрения. К ее желаниям. Не надо было спорить, настаивать, искать аргументы. Достаточно было отказа, чтобы стало так, как она хотела.
Это было приятно. Приятно, когда тебя уважают. Когда к тебе прислушиваются. С тобой считаются…
А потом Шаман все испортил.
— Завтра понедельник, — сказал он тоном мамаши, отправляющей ребенка спать. «Завтра в школу, надо лечь пораньше». — Тебе на работу.
Для Марины события последних дней настолько изменили мир — как внутренний, так и внешний — что следить за календарем ей было элементарно некогда. Понедельник? Что такое понедельник, хотелось спросить ей, и какое это отношение имеет ко мне?
— Ты вернешься в город, — продолжил Шаман. — Пойдешь в библиотеку. Будешь собирать слухи. И анализировать глифы.
— Но я не хочу, — запротестовала Марина. После всего, что было… После заправки, и полыхающей печати Соломона на асфальте… Она ведь уже перешла грань. Она вступила в Игру. А теперь — обратно? В библиотеку?! К пыльным справочникам и энциклопедиям? Ни за что! Пусть Анжела в книгах роется!
— Так надо, — отрезал Шаман. Он умел говорить так, чтобы сразу было понятно: спорить тут бессмысленно. — Мне нужна информация. А вечером я за тобой заеду.
Вот это было уже гораздо приятнее. И тоже в новинку для Марины. Быть нужной. Быть по-настоящему полезной. А главное — уехать с работы верхом на мотоцикле, обнимая за талию Шамана. На глазах у всех этих куриц.
Да, на таких условиях Марина готова была вернуться в библиотеку. Впрочем, если задуматься, ради Шамана Марина готова была на все.
Даже отправиться в ад.
В каком-то смысле, именно это она и совершила. Вернуться назад, к постылой работе, в затхлый кабинет, к убогим разговорам умственно отсталых коллег… Все равно, что очутиться в аду.
Но Марина сделала это.
Ради Шамана.
Ради самой себя.
Она стала намного сильнее за эти дни. Сильнее, чем могла бы себе представить.
Переступая порог библиотеки, она не чувствовала ни капли волнения. Она шла работать. Не на работу, где надо было высидеть с девяти до шести, а — работать. Делать нужное и важное.
Коллеги (сборище старых дев, разведенок с детьми и несчастных в браке великомучениц) смотрели на нее, как… Как на прокаженную. Существо из иной реальности. Ожившую героиню дамского романа. Все это, вместе взятое.
С ужасом и восхищением.
Конечно, отчасти причиной тому был внешний вид Марины. Гардероб пришлось сменить практически полностью. Хламида превратилась в лохмотья после нападения собак и отправилась в костер, чему Марина была искренне рада. Все подростковые фенечки и цацки, которыми так любовно украсил ее прическу Шаман, полетели следом, когда Марина, пользуясь статусом женщины Шамана, заставила байкеров натаскать и нагреть на костре пару ведер воды, после чего с наслаждением вымыла голову. Из всех подарков Шамана (по большому счету — безвкусной бижутерии), Марина оставила только анкх на длинной цепочке, холодивший кожу между грудей рядом с ее кварцем.
Старая одежда, естественно, пришла в негодность. Но заехать домой и переодеться Марина не смогла. Она, конечно, стала сильнее — но не настолько.
Пришлось поехать на вещевой рынок и прибарахлиться. Шаман вручил ей горсть мятых, будто пожеванных банкнот, о происхождении которых лучше не задумыватья, и Марина решительно и кардинально сменила стиль (долой стразы и алые шарфы!) в пользу сдержанно-делового костюма. Юбка ниже колен, строгий жакет, белая блуза. Туфли-лодочки. Бизнес-леди.
Новоприобретенная глубокая внутренняя сила не нуждалась во внешних проявлениях. Достаточно будет осанки и презрительного взгляда.
И никаких украшений. Долой кольца, серьги, броши и прочую лабуду. Истинная красота — внутри.
Это Марина теперь знала наверняка.
Вооруженная знанием, она переступила порог библиотеки в понедельник, ровно в девять часов утра. По ходу Марина попыталась сообразить, когда же она последний раз выходила на работу. Так, сеанс у Анжелы был в среду… выходит, в четверг я отпросилась после ночной суеты с Илоной… А четверг выдался длинный… Пятницу я проспала. Субботу… субботу вовсе не помню. Неужели я спала два дня подряд? Да нет, не может быть. Хотя… Вчера было воскресенье. Ночь на воскресенье я провела с Шаманом, и это была самая главная ночь в моей жизни. А все, что было до того — неважно.
Встряхнув волосами, Марина гордо шагнула в кабинет, готовая дать отповедь и старой маразматичке директорше, и всем остальным, кто посмел бы задавать ей вопросы.
Вот только вопросов ей никто не задавал.
На нее только смотрели. С ужасом и восхищением.
А Марина смотрела в ответ. И слушала.
И чем больше она смотрела и слушала, тем сильнее становилось ее удивление.
Что-то изменилось в мире за те пару дней, на которые Марина выпала из реальности. И в мире, и в людях.
Взять само здание библиотеки. Из скучного места постылой работы оно неожиданно превратилось в мрачное, даже можно сказать — зловещее — логово темных сил, причем самым обыденным образом. Ремонт, сделанный на скорую руку после выходки Чаплыгина, как выяснилось, был некачественным, и на свежевыкрашенных стенах под тонким слоем краски начали проступать серые пятна отсыревшей штукатурки. Свиной крови покойный маэстро не пожалел, в отличие от халтурщиков, сэкономивших на грунтовке. Заляпанные полотна никто не вывез, и они так и стояли в углу, накрытые тряпкой, источая едкое зловоние.
Еще горе-ремонтники что-то нахомутали с электропроводкой (Чаплыгин повесился на крюке люстры), и теперь из всех ламп дневного света горела от силы треть, а остальные то вспыхивали, то гасли с противным жужжанием. За окном было мрачное серое утро понедельника, и в библиотеке можно было снимать фильм ужасов. Жужжанию ламп вторили заунывные стоны и жалобные подвывания труб отопления, из которых спускали воздух в туалетах. По всей библиотеке вместо привычно-суетливых студентов медленно, как зомби, бродили небритые и неопохмелившиеся пролетарии с гаечными ключами, паяльниками и ведрами с краской, откручивая, припаивая и замазывая. Канализация не работала. В читальном зале сверлили стены под розетки, и рев дрели разносился по всей библиотеке.
Так, наверное, выглядел Рим, павший под натиском варваров, решила Марина. Но когда она попыталась поговорить об этом с коллегами, то удивилась и ужаснулась еще сильнее.
Люди вели себя необычно. Директриса, «железная леди» библиотеки в самом расцвете климакса, впервые за последние двадцать лет не вышла на работу. От Оксаны Владимировны (отдел краеведения, интеллигентнейшая женщина, сорок два года, не замужем, десятки публикаций в научных журналах) в половину десятого утра несло коньяком. Танюха из отдела периодики (дура дурой, с горем пополам закончила наш филфак, вместо мозга — «Космополитен») сидит и читает Кьеркегора. Назар Григорьевич Остапчук, могучий семидесятилетний старец, аксакал, полиглот, критик, литературовед и мизантроп, травит сальные анекдоты девчонкам у ксерокса. Даша и Глаша, две подружки не-разлей-вода из книгохрана, поцапались публично, да так, что чуть волосы друг другу не повыдергивали.
Наконец, Иванка, очаровательно глупое блондинко с вечными наушниками от плеера и подергивающейся в такт музыке безмозглой головкой, Иванка, большая поклонница дискотеки восьмидесятых и книг Дарьи Донцовой, Иванка, с вечно торчащими из джинсов стрингами, Иванка, эталон глупости и отсутствия вкуса… Так вот эта Иванка заявилась на работу с большим, в ладонь размером анкхом на плоской груди.
Точно такой же амулет, только, конечно, поменьше, подарил Марине Шаман.
(В палатке жарко и душно, все клапаны прочно застегнуты, москитные сетки висят неподвижно, гудит газовая горелка, озаряя все вокруг голубоватым светом, капельки пота сбегают по обнаженному телу Марины, между лопаток, между грудей, между бедер… Шаман, тоже обнаженный, возбужденный член покачивается вверх-вниз, берет Марину за затылок, наматывает волосы на руку — помимо воли из уст Марины вырывается стон — и заставляет нагнуться… Прикосновение холодного металла обжигает. Анкх удивительно тяжел. Цепочка достаточно длинна, чтобы анкх уютно лег между грудей, рядом с мерцающим кристаллом кварца. Это твой глиф, шепчет Шаман. Это твой пропуск в Игру…)
Увидеть сакральный символ в пошлейшем исполнении, будто медальон рэпера, на Иванке — это было уже чересчур.
Покраснев, будто девочка-подросток при виде фаллоимитатора, Марина прошипела Иванке что-то колючее, резко повернулась и отправилась в книгохранилище.
Здесь тоже царил бардак. Кто-то сидел за ее столом и рылся в ее бумагах. Кто-то брал отложенные ею книги!
Да, сегодняшний день лидировал по количеству мелочей, вызывающих у Марины возмущение. Так ведь и до беды недалеко. Марина ведь уже не та, что прежде… Новая Марина такого не потерпит.
Шаман попросил ее сделать две вещи. Первая: собрать слухи. Понять, что происходит в городе и как люди воспринимают Игру. Это задание Марина с треском провалила. С коллегами у нее сразу же возникло глубочайшее взаимное непонимание, переходящее в оторопь. Она смотрела на вчерашних собеседниц с изумлением, они на нее — с опаской. Об откровенностях за чашечкой чая можно было забыть. Слишком велика стала пропасть между обновленной Мариной и ее спятившими коллегами.
О причинах этого у Марины возникла целая теория, напрямую связанная со вторым заданием Шамана — разобраться в глифах и смысле Игры. Вообще-то, теория эта возникла у Марины уже довольно давно, она даже (ну и дурочка я была!) хотела поделиться ею с Анжелой, но потом Шаман своими словами про открывающие и закрывающие глифы натолкнул Марину на интересную мысль, и теория приобрела элегантно-завершенный вид.
Оставалось подтвердить ее фактами.
Для этого Марине нужны были книги, отложенные на прошлой неделе, а именно их на месте и не было! Ладно, энциклопедии символов. Марина сама унесла их домой, да так и не вернула, и даже не заглянула в них — как-то, знаете ли, некогда было. Бог с ними, с символами. Но ее подборка по истории Житомира и Волыни! Археологические исследования. Архитектурные особенности. Этнография и фольклор. Выдающиеся личности. Необъяснимые явления… Научные труды, бюллетени, подшивки журналов и газет, выписки из справочников, рефераты, распечатки статей из интернета — все это пропало! А Марина была уверена, что корни сегодняшних событий надо искать в прошлом города.
За сохранность книг на ее столе отвечали Даша и Глаша, и Марина отправилась на поиски вертихвосток, готовая разорвать их в клочья, но весь ее боевой задор пропал, когда она нашла Глашу, хлюпающую носом под запертой дверью женского туалета.
Книги никуда не пропали. Их еще в субботу взял почитать местный краевед, и попросил оставить в читальном зале, пообещав вернуться сегодня. А Дашка — сучка, сообщила сквозь слезы Глаша, я же сама ее с Павликом познакомила, а она его увела-а-а…
Сбежав от нарастающих, как сирена воздушной тревоги, рыданий Глаши, Марина поднялась в читальный зал. Здесь рев дрели был совсем уж оглушительным, и лампы мигали так часто, что у Марины острой иголкой кольнуло череп изнутри, предвещая приступ мигрени.
Ее книги и подшивки журналов лежали отдельной стопочкой на столе Оксаны Владимировны, кокетливо прикрытые принтерными распечатками и ксерокопиями. Уже беря в руки первый том подшивки «Волынского вестника» за 1904 год, Марина, в голове которой начинала пульсировать привычная боль, осознала, что забыла очки. Причем забыла неизвестно когда и неизвестно где, что, в общем-то, равноценно понятию «потеряла». Тем не менее, даже без очков она могла спокойно и без усилий разбирать мелкий газетный шрифт. Это было странно. Да что там странно — это было немыслимо, с ее-то близорукостью, астигматизмом и прогрессирующим минус пять левым и минус три правым! Марина не снимала очки с восемнадцати лет, а тут… потеряла и даже не заметила.
Огорошенная собственным открытием Марина села на стул, и из подшивки «Вестника» ей прямо в руки скользнул лист бумаги формата А4, исписанный мелким убористым почерком.
Дотошно и педантично там перечислялись около двадцати глифов, с указанием адреса, времени появления и примечаниями вроде «больш», «мал», «откр» и «невыясн». Выходило, что загадочный краевед уже проделал за Марину львиную долю работы — переписал и систематизировал все глифы — а теперь собрался найти исторические и географические соответствия в прошлом Житомира!
Краевед, говорите… Ну-ну. Надо будет дождаться этого краеведа, решила Марина.
9
Пират сбежал.
Он еще дома вел себя странно: лежал, забившись в угол, и тихонько поскуливал, а когда Ника решила его выгулять, начал уворачиваться, поджимать хвост и почти по-человечески всхлипывать. Ника даже решила было вызвать ветеринара, но Пират вдруг сам сунул голову в ошейник, дал пристегнуть поводок, и с привычным напором ломанулся к двери.
Едва очутившись на улице, Пират задрал морду (было семь утра, и небо все еще было затянуто серой предрассветной мглой) и по-волчьи завыл на невидимую луну. Ника дернула за поводок, и Пират, уткнувшись носом в землю, проделал ловкий кульбит, в результате которого его массивная башка с легкостью выскользнула из ошейника. А потом Пират рванул так, будто унюхал суку в течке.
Преследовать пса Ника не стала ввиду бессмысленности затеи, и сразу направилась к местам его вероятного пребывания. Пират и раньше, валяя дурака, мог убежать за пределы видимости, но обычно тут же возвращался (все-таки было в нем что-то от овчара, судя по тому, как тщательно он оберегал свое стадо, то бишь Нику). Погнаться же он мог либо за кошкой, либо за голубем, либо — самый неприятный вариант — за другой собакой. Кошек и голубей в сквере не наблюдалась, а логово дворняг вычислить было несложно. Громадная мусорка, общая на две девятиэтажки, служила бесплатной столовой для небольшой, голов шесть-семь, стаи двортерьеров, с некоторыми из которых Ника уже успела познакомиться благодаря интенсивному дружелюбию Пирата…
Мусорка смердела. С регулярным вывозом баков в Житомире всегда были проблемы, и сейчас, с приходом потепления, горы пищевых отходов начали гнить. Еще один источник этого вездесущего запаха, отметила для себя Ника. Но где же собаки?
А вот собак-то и не было. Ни одной шавки. Ни в сквере, ни возле мусорки, ни под крылечками подъездов, ни возле теплоцентрали, где дворняги обычно зимовали. Такое впечатление, будто все дворняги Житомира были в той грандиозной стае, что вчера лавиной пронеслась мимо гаража Чоппера по направлению «куда-то в лес», едва не затоптав одного из байкеров и покусав невезучую Марину. Исход собак из города? Кто следующий, крысы? Коты? Цыгане?..
Ника еще с полчаса побродила по окрестностям, подзывая Пирата свистом, лаской и угрозами, а потом вернулась домой. Ромчик уже встал, сварил кофе себе и Нике и собирался в школу.
Они жили в одной квартире четвертый день, и Ника на Ромчика нарадоваться не могла. Нет, конечно, она понимала, что мальчик в этом возрасте — уже не мальчик, еще не мужчина, а загадочное существо под названием «подросток», управляемое скорее гормонами, чем головным мозгом — может быть сущим наказанием для родителей (и Ромчик, судя по всему, именно им и был), но с Никой юноша старался быть ангелом. Хоть к ране прикладывай, как говорил дед, когда маленькая Никуся подлизывалась к нему.
Вот и Ромчик, сменив привычную обстановку на чужую квартиру, а предсказуемых родителей — на молодую и симпатичную соседку, стал вести себя, как… как идеальный муж, вот. Мыл посуду, варил кофе, убирал постель, делал уборку и даже стоически перенес воскресный шопинг, таскаясь за Никой с тележкой по супермаркету. А последнее испытание мало кто из мужчин Ники (не то, чтобы их было очень много, но все-таки!) мог выдержать, не корча постную рожу и не изображая вселенскую тоску и смертельную скуку. Курил Рома, правда, как паровоз, но тут Ника не вмешивалась…
Известие о побеге Пирата парень воспринял спокойно, поведал, что пес и раньше удирал на пару дней от Аркадия Львовича, всегда возвращаясь с мордой виноватой, но довольной. После чего Рома предложил сделать ей бутерброд.
Ника отказалась, исподтишка, но тщательно разглядывая юношу. Этот интеллигентный, воспитанный, начитанный, в тепличных условиях выращенный молодой человек всего пару дней назад был похищен бандой отморозков, зубами разорвал горло одному из них, едва не погибнув, после чего фактически остался сиротой (папа в тюрьме, мама — в психушке; маму, кстати, Ромчик в субботу поехал проведать с букетом белых роз и килограммом апельсинов). При этом вел себя подросток как ни в чем не бывало, никаких следов посттравматического шока не проявлял, и даже не похоже было, чтобы он хорохорился и скрывал глубинные внутренние переживания.
Ему действительно было все ни по чем. Что в школу пойти, что бандиту глотку перегрызть — Ромчик относился ко всему одинаково спокойно и уравновешенно.
Это было странно, неправильно и необъяснимо. И вызывало у Ники уважение. Рома в шестнадцать лет вел себя сдержаннее и правильнее многих взрослых мужиков…
— А еще у нас телефон отключили, — пожаловался Ромчик, жуя бутерброд с сыром. — За неуплату, наверное. Так что инет — кирдык. Вы знаете, где надо платить?
— Я выясню, — пообещала Ника.
Выяснять пришлось у Клавдии Петровны, а платить — на почте. Теперь Ника знала, где и как оплачивать телефон и коммунальные, куда выносить мусор, где и почем покупать продукты, и даже начала присматриваться-прицениваться, где можно обновить и расширить гардеробчик в виду грядущего потепления.
Короче говоря, за две недели пребывания в родном городе (завтра начиналась третья) Ника весьма основательно и прочно обжилась и пустила корни.
Это несколько угнетало.
Для начала, это совершенно не входило в ее планы. Погостить дней пять-семь, покормить Пирата, попить чаю с дедом — и назад, арбайтен, сколько можно прохлаждаться?
Вся эта мистическая кутерьма с криминальным душком была, мягко говоря, некстати и влетала в копеечку, не столько потраченную, сколько незаработанную. (Ника уже пропустила выставку в Будапеште, просрочила заказ от «Шпигеля», не ответила на кучу интересных деловых предложений и дважды подвела студентов мастер-классов, что было ей крайне несвойственно).
От Олежки вестей не было (негодяй!), а если и были — без интернета Ника все равно ничего получить не могла, отчего чувствовала себя оторванной от жизни (вот ведь гадство!)
И вдобавок ко всему, у нее, похоже, собирались начаться месячные.
Так что настроение у Ники было преотвратнейшее. На почте ей сказали, что телефон и интернет заработают не раньше, чем завтра, а в аптеке — что прокладки закончились. Мобильник, с которого Ника попыталась проверить почту, упрямо отказывался находить сеть.
Зато стоя в очереди в другой аптеке, Ника имела удовольствие наблюдать весьма занятную сцену. Мужчина лет сорока, потрепано-совдеповского вида, с портфелем и зонтиком в руках, стоявший у витрины, какое-то время воровато оглядывался по сторонам, потом передернулся, вытащил из портфеля мелок и одним движением нарисовал вертикальную извилистую линию на фонарном столбе, после чего втянул голову в плечи и ушел так быстро, что еще чуть-чуть, и это могло бы сойти за бегство.
Буквально через две минуты парнишка на роликовых коньках притормозил у того же столба, выхватил мелок, нарисовал еще одну загогулину, симметричную первой — и сразу же укатил дальше.
Когда Ника все-таки купила, что хотела, и вышла из аптеки на улицу, возле столба стояла молодая девчонка, одетая как пэтэушница, пытающаяся выдать себя за студентку — ярко, но безвкусно. Высунув от усердия язык и поминутно сверяясь со шпаргалкой, она что-то дорисовывала к двум первым кривулькам. Закончив, пэтэушница глупо хихикнула и бросилась бежать, оставив после себя законченный шедевр на фонарном столбе:
Кадуцей был точно такой же, как над входом в аптеку, разве что чуть кривоватый.
Ника, скорее по привычке, чем из реальной надобности, сфотографировала плод коллективного творчества (объединившего совдеповского интеллигента, мальчишку-роллера и девушку-из-колледжа-кройки-и-шитья) и убрала фотоаппарат. В карте памяти ее «Кэнона» накопилось около полусотни разнообразных глифов, нарисованных подчас в самых неожиданных местах. Иногда в кадр попадались и авторы рисунков, совершенно непримечательные личности, неспособные внятно объяснить, что и зачем они изображают на стенах, столбах, деревьях и асфальте города Житомира.
Эпидемия глифов охватила Житомир с прошлой пятницы, и началась с приснопамятных билбордов «Игра началась!» Билбордов было всего десяток на весь город, но эффект они произвели колоссальный. Теперь об Игре говорили все, от бабушек у подъезда и пацанов в подворотнях, до диджеев на радио и городских властей по телевизору. Мнения, конечно, озвучивались самые разнообразные, но все сходились в одном: Игра — это модно. Слова «флешмоб» и «геокешинг» на время потеснили в лексиконе житомирян «кризис» и «инфляцию»…
Играли все. Дети вместо классиков рисовали на асфальте глифы. Шпана вместо мата корябала в подъездах глифы. Уличные художники (асы граффити) тоже переключились на глифы. Муниципальные садовники (немолодые тетеньки с тяпками и лопатами) высаживали розы и тюльпаны на клумбах в форме глифов. В ход шло все: знаки Зодиака, китайские иероглифы, алхимические и каббалистические символы, эмблемы машин, абстрактные каракули… Те, кто глифы не рисовал, занимался рассылкой инструкций. В такое-то время в таком-то месте следует нарисовать то-то и то-то… Подобный спам валил сплошным потоком через СМС, объявления в газетах, разбросанные листовки и подсунутые в почтовые ящики записки.
Среднестатистический горожанин на глазах превращался из Человека Разумного в Человека Играющего.
Смысл и причины происходящего объяснить не мог никто.
У Ники была теория массового психоза, построенная на знаменитой фразе Честертона: «Где умный человек прячет лист? В лесу»… Как там дальше? «И чтобы спрятать мертвый лист, он сажает мертвый лес»…
Кто-то старательно сажал мертвый лес. В мешанине и сумбуре псевдоглифов и самозваных игроков, под всей этой внешней активностью, невидимые режиссеры и сценаристы продолжали тихонько делать свое дело. Играть свою Игру. Настоящую. С кровью, страхом и смертями.
Но на это всем было наплевать. Играть стало модно, играть стало весело. Игра (настоящая или только эхо от настоящей — неважно) оказалась идеальным лекарством от провинциальной скуки.
Правда, было еще кое-что.
Кое-что, о чем предпочитали не вспоминать.
Кое-что необъяснимое…
В ночь с четверга на пятницу — ту самую, безумную ночь после безумного дня, с грозой, градом и ливнем, со стрельбой, дракой и освобождением Ромы, с кровавой пентаграммой, ледяной трикветрой и огненной печатью Соломона — в эту ночь в Житомире остановились часы.
Все часы. От бабушкиных ходиков на гирьках до электронных хронографов. От наручных и до ратушных. Кварцевые и механические, в мобильниках, в компьютерах и в автомагнитолах… Сбились, стали, глюкнули, подвисли. Разом. Все.
На некий неопределенный срок город Житомир выпал из потока времени.
И что? Думаете, агенты Малдер и Скалли примчались расследовать необъяснимое? Сенсация попала на первые страницы мировой прессы? Блоги и вебсайты обвалились под тяжестью поисковых запросов «аномалия в Житомире»?
Да ничего подобного!
Все сделали вид, будто ничего не произошло. Ничегошеньки. По радио передали сигналы точного времени, часы подвели, завели, настроили — и вуаля. Жизнь вошла в нормальное русло. Аномалия? Ну да. Так ведь гроза…
Для Ники подобное было не в новинку. Еще на войне она поняла одну простую истину: необъяснимое лучше оставить таковым. Не объяснять. Во избежание. А еще лучше — вообще не замечать. Случилось — значит, случилось, и все тут. Проехали.
Железное правило: никогда не спрашивай, почему. Почему Роберто подорвался на мине, которая не взорвалась у меня под ногами? Почему Амира посекло шрапнелью, а на мне — ни царапины? Почему снайпер выбрал Анджея?
Не спрашивай.
Живи дальше.
Уже в который раз за две недели Ника призывала на помощь свой военный опыт, чтобы выжить в родном, таком уютном и спокойном Житомире. Погостила у дедушки, называется…
Фокус с часами и массовый психоз горожан на тему глифов были не единственными странностями.
Город гудел. Если присесть на скамейку, или приложить ладонь к земле или зданию, временами можно было почувствовать (услышать кожей) слабую, но отчетливую вибрацию. Так гудит мобильник в тихом режиме и с почти разряженной батареей. Причем гудение это иногда раздавалось там, где объективных причин (как-то: работающей техники, трансформаторных станций и т.д.) и близко не было…
Речка Каменка пересохла. Весной. При таянии снега. Взяла — и пересохла, явив миру каменистое дно, усеянное мусором и мертвыми водорослями.
На площади Ленина (она же — Соборная, она же — место первого глифа, vévé Легбы) провалился асфальт. Не в первый раз, конечно, о подземельях под Замковой горой в Житомире был сложен цикл городских легенд, вплоть до туннеля до Бердичева и бомбоубежища под обкомом партии, но — все-таки…
В телецентре вспыхнул пожар. Ничего серьезного, коротнуло розетку, заполыхали пластиковые жалюзи и ковролин, все потушили за десять минут, дыма и сажи было больше чем огня. Именно благодаря саже, покрывшей боковую стену телецентра, опять проявился плохо отмытый глиф, творение Клеврета и Ромчика. Как рельефный отпечаток под карандашной штриховкой.
У синагоги рухнула стена. Не та, где был глиф, а соседняя, давно уже стоявшая с трещиной. Водой подмыло, не иначе.
Костел срочно закрыли на ремонт. Внутри что-то ожесточенно строгали и прибивали молотками.
У собора пропали нищие. Совсем. Зато круглосуточно стал дежурить наряд милиции.
Ну и из свежего: загадочное исчезновение бродячих собак…
Все эти малозначительные события, если воспринимать их с точки зрения конспирологии, были, разумеется, связаны с Игрой. Ника конспирологию не любила почти так же сильно, как мистику с эзотерикой, и потому с выводами не спешила.
А вот кое-кто уже подсуетился. Возвращаясь домой через пешеходную улицу Михайловскую, Ника издалека заметила немногочисленную, но четко структурированную и весьма шумную толпу у здания горсовета (пардон, мэрии). Толпа с транспарантами, флагами и лозунгами, скандирующая некие чеканные фразы — обычное дело при нынешнем разгуле демократии: состоят такие мобильные агитбригады преимущественно из пенсионеров (делать нечего, а энергия еще есть), студентов (прогуливаем пары и зарабатываем деньги) и профессиональных общественных деятелей (подписантов и протестантов на довольствии конкретной политической партии).
Данная компания по производству народного гнева отличалась лишь тем, что вместо флагов размахивали большими, плакатных размеров, фотографиями с достопримечательностями Житомира. Собор, костел, площадь Ленина, подвесной мост в парке Гагарина, танк на площади Победы, новый торговый центр на Киевской, фастфуд «Французская сдоба» на Михайловской (Ника только что там пообедала) — все это было похоже на увеличенные снимки из путеводителя для туристов, если бы не одно «но»: все вышеперечисленные места и строения были щедро украшены глифами.
Галдеж протестующих, разобрала Ника, подойдя поближе, был направлен против мэра, разгула хулиганствующих элементов и бездействия (по причине бессилия) милиции. Кто-то собирал подписи в защиту чего-то и за отставку кого-то, рядом раздавали листовки, бухтели в мегафон, травили анекдоты, обсуждали Игру и планы на выходные…
Девушка с сонными глазами ткнула листовку Нике, и та машинально взяла. Уже протолкавшись через толпу и выйдя на угол Бердичевской, Ника развернула листок и пробежала по нему глазами.
В центре была мутная фотография водонапорной башни, неофициального символа Житомира. Над фото — лозунг: «Сохраним исторический облик Житомира!». Снизу — банальное: «Мэра — в отставку!»
А еще ниже — неожиданное:
«Банду Загорского — под суд!»
От удивления Ника даже открыла рот, и еще раз перечитала последнюю фразу. Банду? Какую, к лешему, банду?! Может, это другой Загорский?
Пытаясь осмыслить прочитанное, Ника в задумчивости повернула обратно, к мэрии и протестующим, и увидела, как из дверей мэрии выходит (поправка: практически выбегает) Влад Вязгин.
— Влад? — изумилась Ника. — Какого дьявола тут происходит?!
— Ника?! — опешил Вязгин. — Вот уж, действительно, тесен мир… Я вас искал все утро, мобильники ни черта работать не хотят, а домашний у вас не отвечает…
— Его отключили, — машинально сказала Ника. — А зачем искали?
— Чоппер ваш нашелся. Поехали, пока его не увезли.
— Куда увезли? — не поняла Ника.
— В морг, куда же еще…
10
— Рассказывай, — потребовал Клеврет. — Ты ее уже чпокнул?
— Иди ты знаешь куда! — огрызнулся Ромчик. — Не твое собачье дело.
Клеврет театрально вздохнул.
— Значит, не чпокнул, — умозаключил он. — Ну ты и лошок…
— Щас в лоб дам, — серьезно пообещал Рома.
— Да че ты? Че ты в самом деле? Я ж пошутил… — испугался Женька. — Пошутить уже нельзя?
— Дурак ты, Клеврет, и шутки у тебя клевретские… Не зря тебя с уроков выгнали!
— Ну, положим, выгнали меня не за шутки… — степенно и с легким самодовольством в голосе заявил Женька.
Это было правдой: Клеврет, придя в школу, на первом же уроке размотал и снял бинт, гордо явив миру зажившую татуировку-глиф на предплечье. А на втором уроке — литературе — Вера Галактионовна, нависнув над Женькой всей своей тушей, грозно вопросила, что это за гадость он намалевал у себя на руке, и потребовала смыть это немедленно. Непонятно было, как баба Вера в почти восемьдесят годков, и в очках, стекла которых по толщине были как линзы для телескопа, углядела крошечный глиф на Женькиной руке; но, когда выяснилось, что смыть «эту гадость» нельзя, могучая старуха обрушила на Клеврета всю тяжесть педагогического гнева. Запись в дневнике, вызов родителей в школу, и вон с моих уроков, чтобы ноги твоей не было в классе, пока не выведешь эту блатную мерзость, уголовник малолетний!
Как говорится, вот тебе и баба Вера, божий одуванчик…
Но Клеврет не особо и расстроился. У Ромы складывалось впечатление, что Женька просто на все забил, кроме Игры, и с каждым днем уровень его пофигизма рос на глазах…
— Ты родителям уже показал? — спросил Рома. Он отпросился из класса следом за Клевретом, чтобы спокойно переговорить с тем в коридоре.
— Не-а, — отмахнулся Клеврет. — Зачем? Им все равно насрать. Батя опять забухал…
— А мать?
— А что мать? — скривился Женька. — Батя один пить не любит. Мама с ним, за компанию…
— М-да… — протянула Ромчик. Иногда, общаясь с Клевретом о его семье — не слишком часто, обычно Женька этой темы избегал, Рома даже пытался убедить самого себя, что уж ему-то с родителями повезло. Хватало этого аутотренинга ненадолго, до первой маминой истерики или выволочки от отца.
А учитывая нынешнюю ситуацию… отец в тюрьме, мама в психушке… еще неизвестно, кому больше не повезло — мне или Женьке, подумал Ромчик.
— Я, наверное, скоро к Славику перееду, — задумчиво сказал Женька.
— Что, дурной пример заразителен? — подначил Ромка. — А как же Настена?
Насте, младшей сестренке Женьки, было лет десять, но в умственном развитии (вероятно, из-за алкоголизма родителей) она остановилась где-то на уровне пятилетней. Когда родители Клеврета уходили в очередной запой, забота о Настене ложилась на плечи старшего братика. Женька в сестре души не чаял.
— И Настену с собой заберу.
— А Славик об этом знает?
— Пока нет… Но он не откажет. Он классный чувак.
— Это ты с чего взял? — полюбопытствовал Ромчик.
— А с того, — мигом взъелся Клеврет, — что когда тебя, дурака, надо было спасать, он без лишних вопросов на нож полез! Следом за мной!
— Начнем с того, — рассудительно возразил Ромчик, — что если бы не ты, дурак, со своими дурацкими глифами, то меня, дурака, может и спасать бы не пришлось… Да не дуйся ты, сопля вылетит. Знаю я, что Славик нормальный чел, я спрашиваю, с чего ты взял, что он тебя с Настей к себе заберет? У него и так этот, как его, Белкин тусуется в инвалидном кресле…
— Заберет, — убежденно сказал Женька. — У него план есть. На крайний случай…
— Какой еще план?
— Такой, — туманно ответил Женя. — Правильный план. Продуманный. Вы вот вчера уехали от Чоппера, так? Так. И мы уехали. И байкеры уехали. Но мы-то потом со Славой вернулись! И на тачке!
— Нафига? — удивился Рома.
— Ха! А ты в курсе, что у Чоппера в гараже погреб был? А в погребе — схрон, оружие и сухпай армейский. Месяца два отсиживаться можно было.
— А чего ж он тогда удрал?..
— Не знаю, — пожал плечами Клеврет. — Только мы вчера вечером оттуда три сумки вывезли. Пять стволов, из них два — нарезных, причем один с оптикой. И сумку патронов. А сегодня поедем пайки вывозить.
— Куда — вывозить? И зачем? — не понял Ромчик.
— Пока к Славику. А там — видно будет. Он хочет свой схрон организовать. Человек на пять-шесть, он сказал. Так что Настене места хватит. И тебе с твоей Никой тоже, хоть ты ее и не чпокнул…
Ромчик хотел едко ответить, но зазвенел звонок со второго урока, и коридор мигом заполонили жертвы начального образования, одуревшие от сорока пяти минут вынужденного сидения на одном месте. Малолетки принялись носиться по лестницам, как угорелые, а те, кто постарше, вместо привычного втыкания в мобилки и обсуждения телеящика, загалдели на тему Игры. То и дело сыпались словечки типа «малые глифы» и «большие глифы» (кто ж их поделил-то?), «инструкции» (бывали простые, составные и «левые»), «правила» (о которых вообще никто ничего не знал, и поэтому несли всякую чепуху), какое-то непонятное «открытие» (его следовало остановить), «мастера» (ну, это понятно), «наблюдатели» (загадочные личности, по идее, следящие за ходом Игры)… Заодно обсуждались технические детали вроде того, какой мел лучше пишет по асфальту, где купить аэрозольную краску в баллончиках и как правильно рисовать глифы — слева направо или сверху вниз?
Игра, став достоянием гласности, обрастала фольклором прямо на ходу. Вот завуч потащил за ухо первоклашку, накарябавшего самолично придуманный глиф на стене спортзала. А вот девицы-красавицы из десятого «Б» томно и с придыханием обсуждают героический поступок какого-то придурка, залезшего на балкон восьмого этажа, чтобы нарисовать глиф для своей девушки. И Борька-бизнесмен уже принимает заказы на футболки с глифами, по двадцать баксов штучка. И даже Кирюша Цибенков, круглый отличник и полный задрот, важно вещает о науке семиотике и способах интерпретации значения глифов…
Женька смотрел на все это с обидой, Ромчик — с недоумением, а отвечали им опасливые и настороженные взгляды. Впрочем, с Женькой это было и понятно: он, в силу своего пролетарского происхождения, никогда особой популярностью в школе не пользовался, а тут еще и татуировка… Ромчик же, хоть и был классическим, в понимании одноклассников, мажором, всю жизнь слыл классным пацаном, и с чего бы это вдруг его стали сторониться, как чумы?
Сплетни, догадался Ромчик. Наверняка директриса уже в курсе, что отца арестовали. А если в курсе директриса — в курсе вся школа, у этой сороки секретов не бывает…
— Ладно, потом договорим, — Рома хлопнул Клеврета по плечу.
Следующим уроком была физкультура, и Ромчик направился к лестнице, закинув рюкзак за плечо. После истфеха школьная физ-ра казалась ему занятием унылым и однообразным, он даже подумывал сделать себе освобождение «по здоровью» — да никак руки не доходили… Придется опять, как собачка, за мячом бегать, потому что для физрука других игр, кроме баскетбола, похоже, в природе не существовало.
Уже сворачивая в сторону раздевалки, Ромчик наступил на ногу полузнакомому мужичку небольшого роста. По привычке он извинился и машинально поздоровался. Мужичок, едва достававший Роме до плеча, кивнул в ответ, и тут Ромчик его вспомнил.
Это был тот самый невыразительно-заурядный коротышка, руководивший его, Ромчика, похищением. Именно он велел тогда снять с головы Ромы мешок, чтобы сфотографировать мальчика на его же айфон. Это его Ромчик для себя определил как Шефа, а киднепперы называли Тухлым. Оказавшись лицом к лицу (вернее, грудью к лицу карлика), Рома наконец понял смысл прозвища: от Шефа несло, как от мешка гнилой картошки с легкой примесью сероводорода.
Вот и встретились, подумал Ромчик, бросаясь на коротышку, как защитник в американском футболе. Идея была сбить вонючего карлика с ног или вмазать в стену, а там, как говорится, разберемся… Но не тут-то было: Шеф ловко увернулся, и Ромчик с размаху сам врезался в стенку. Шеф с удивительным проворством лягнул Ромчика по голени, ткнул коленом в ребра и бросился наутек.
Зарычав от боли и досады, Ромчик ринулся следом.
Несмотря на свои короткие ножки, низкорослый вонючка юрко несся по коридору, оставляя после себя шлейфовый, как от дорогого одеколона, запах тухлых яиц. У Ромы шаг был длиннее, да и физическая форма не в пример лучше — парень бежал быстрее карлика, и тот, сообразив что к чему, резко запетлял между людей, решив взять не скоростью, а маневренностью.
Ромчик не стал тратить дыхание на вопли «стой!» или «держи его!», а просто врезался в толпу школьников, сшибая их, как кегли. После бугуртов — схваток стенка на стенку — это оказалось раз плюнуть. Он был уже в двух шагах от коротышки (только руку протяни, и поймаешь за шкирку!), когда тот свернул в столовую, сбил с ног повариху тетю Галю, опрокинул гору подносов, нырнул под стол, и снова выскочил в коридор. Благодаря этому фокусу Шеф выиграл три секунды форы, и когда Ромчик, стряхнув с себя визжащую повариху, вылетел обратно в коридор, коротышка уже рванул к лестнице, ведущей в подвал.
А вот это было хреново. Ромчик ссыпался по лестнице, на ходу выдергивая из рюкзака велосипедную цепь. В подвале — вотчине вечно вмазанных военрука и трудовика — хватало темных углов, где Шеф мог бы устроить засаду. Рома на его месте так и поступил бы. Но перепуганный вонючка предпочел спасаться бегством. Дробный топот маленьких ножек раздавался где-то впереди, ближе к столярным мастерским.
Если коротышка свернет в мастерские, я могу его потерять, подумал Ромчик. Там три выхода: в слесарку, в спортзал и — через каптерку трудовика — на улицу. А вот если он свернет в туалет… оттуда ему деваться будет некуда!
Остановившись на мгновение и переводя дыхание, Ромчик огляделся. На дверях столярки висел замок на цепи (что для трудовика было эквивалентно табличке «Ушел бухать»), а дверь туалета была распахнута, и оттуда — помимо обычного сортирного амбре — доносился гнилостно-тухлый запашок. На двери был нарисован глиф:
Ну и славненько, решил Рома, наматывая цепь на кулак и осторожно приближаясь к туалету. Вот тут мы с тобой и побеседуем…
11
Они чуть не опоздали, и все оттого, что Вязгину вздумалось заехать («на одну минутку») в один из многочисленных житомирских банков. Пробыл он там минут десять, вернулся с нейлоновым чемоданчиком на молнии, и всю дорогу потом гнал, как сумасшедший, обгоняя и подрезая, проскакивая на красный, сигналя, но — удивительное дело! — совсем не ругаясь. Он и пяти слов не проронил за поездку, и лишь паркуя машину на обочине, возле расставленных вокруг ДТП оранжевых конусов, сказал:
— Приехали.
К моменту их приезда тело Чоппера уже выковыряли из машины, перегрузили на каталку и накрыли простыней. Двое здоровых, небритых и, кажется, не совсем трезвых санитаров собирались затолкать каталку в «скорую», но Вязгин кивнул им, как старым знакомым, сунул одному в ладонь сложенную купюру, и санитары отошли перекурить.
— Хотите посмотреть? — предложил Влад.
— Хочу, — сказала Ника.
Вязгин по-хозяйски откинул простынь, и Ника склонилась над трупом. Чоппер был совершенно заурядным на вид мужичком лет сорока, а может быть — и пятидесяти. Сизый нос с набрякшими венами, небритое, чуть мятое лицо, уже приобретшее восковый цвет и фактуру. Руки с въевшейся в кожу грязью. Полоски машинного масла под ногтями. Серая джинсовая курточка. Грудь вдавлена внутрь, кое-где небольшие пятна крови. Он ударился грудью о руль, догадалась Ника, перелом ребер и пневмоторакс… Но для человека, захлебнувшегося собственной кровью, Чоппер выглядел удивительно спокойным. На своем веку Ника повидала достаточно трупов, и никогда — никогда! — жертвы насильственной смерти не были настолько… умиротворенными, что ли…
— Вы его что, обнюхивать собрались? — спросил Влад.
— И это тоже… — ответила Ника. Ни алкоголем, ни гнилью от трупа не пахло. — Где его машина?
— Вон там, в овраге, — махнул рукой Вязгин. — Вы идите, а я пока с ментами пообщаюсь…
— Я думала, у вас с милицией связи порваны.
— Это смотря с кем. Начальство приходит и уходит, а служаки остаются…
— Тоже правда, — хмыкнула Ника.
Машина Чоппера — старенькая, но ухоженная «восьмерка» ярко-красного цвета с надписью «Спутник» на задней дверце (оригинальный выпуск, не иначе — лет двадцать машинке, если не больше) торчала из оврага, зарывшись капотом в густые заросли ежевики, из которых возвышалась кривая, крученая-перекрученая ива. Именно это несчастное скукоженное деревцо и остановило полет «восьмерки» в кювет, заодно убив Чоппера. Вот только что послужило причиной этого полета? Судя по расстоянию от дороги, на которое вылетела машина, Чоппер ехал быстро, километров сто двадцать — сто тридцать в час. Трасса (на Винницу, если верить указателю) тут была прямая, как стрела, и даже не сильно изрытая ямами. То бишь петлять, объезжая рытвины, необходимости не было. Тормозного следа на мокром асфальте не наблюдалось ни с этой стороны дороги, ни с противоположной. Значит, никакой заснувший дальнобойщик не выруливал ему на встречную полосу. Пешеходу тут взяться было неоткуда. Зверь? Слишком близко от города, чтобы кто-то крупный, вроде кабана, сунулся на трассу, а из-за кошки или собаки Чоппер бы рисковать не стал. Не похож он на любителя животных, раскатал бы в плоский блин, и дальше бы себе поехал…
Что же это получается? Ехал себе прямо, давил на газ, и вдруг на ровном месте крутанул руль и с разгону врезался в дерево? Даже не попытавшись затормозить?
Или Чоппер был в машине не один? А вот это вполне вероятно. И надо проверить.
Дверцу с водительской стороны заклинило от удара, и ее срезали болгаркой. Ремень безопасности (Чоппер был пристегнут — неслыханное дело среди житомирских водителей!) тоже вспороли в двух местах. Через триплекс лобового стекла торчала обломанная ветка ивы — точно напротив пассажирского сиденья. Если бы там кто-то сидел, сейчас бы в «скорую» грузили два трупа.
— Нашли что-нибудь? — поинтересовался Вязгин, неслышно подкравшись сзади.
— Пока нет, — ответила Ника. — А в багажник можно заглянуть?
— Можно, но не нужно. Оттуда все уже достали. Пойдемте, покажу…
— Сейчас, секундочку… — попросила Ника. Она вдруг вспомнила еще одну искореженную деревом машину — розовый «Хюндай» на парковке торгового центра, и нацарапанный на нем гвоздиком глиф. Ника обошла вокруг «восьмерки», замочив брюки о пожухлую прошлогоднюю траву, внимательно осмотрела машину со всех сторон (черт, как не хватает фотоаппарата!) и, не найдя странных символов, поспешила за Вязгиным. Тот уже ждал ее наверху.
Трофеи из багажника Чоппера разложили на брезенте возле милицейского «уазика». Альбом для фотографий. Холщовая сумка. И — некогда глянцево-черный, а теперь ободранный до белизны — ноутбук с почти отломанным экраном.
— Криницын Федор Павлович, — прочитал вслух Вязгин, держа в руках пластиковые водительские права. — Шестьдесят седьмого года рождения. Ну, я так и думал…
— Что — думал? — спросила Ника, аккуратно беря в руки альбом.
Аккуратно, потому что переплет был надорван, а страницы — кармашки для фотографий — промокли насквозь и расползались прямо в руках. Вместо фотокарточек в кармашки были заправлены листки тонкой, почти папиросной бумаги, разбухшей от влаги. На листках были уже знакомые глифы — скандинавские руны, местами расплывшиеся в бесформенные кляксы, а под рунами — дата, время, адрес. Инструкции. Кое-какие листки были перечеркнуты жирным красным маркером. Выполнено? Или отменено?
— Что он тоже в этом замешан, — пояснил Вязгин.
— В Игре? — уточнила Ника. — Ну, положим, это и так было ясно. А что вам дала его фамилия?
— Помните тот билборд? «Игра началась»?
— Помню.
— Я выяснил, кто его заказал.
— И кто же? — заинтересовалась Ника, даже бросив на время изучение трофеев.
— Рекламное агентство «Тульпа». Заказ на печать и размещение двенадцати билбордов с одинаковым текстом и разными глифами. Заказ сделан и оплачен ровно две недели назад.
То есть, еще до появления первого глифа, быстро подсчитала Ника. Однако…
— А при чем тут этот… Криницын?
Вязгин полез в карман и вытащил распечатку.
— Рекламное агентство «Тульпа» зарегистрировано три месяца назад, лицензия на деятельность получена тогда же, — зачитал он. — Учредители: Чаплыгин Э.В., Криницын Ф.П., Загорский А.Л.
Нику будто обухом по голове огрели.
— Повтори, — попросила она, не веря своим ушам.
— Чаплыгин Эрнест Владимирович, ныне покойный. Криницын Федор Павлович, тоже уже покойный. И Загорский Аркадий Львович, пропавший без вести две недели назад. Помните, вы в машине спрашивали про «банду Загорского — под суд»? Вот она, банда вашего дедушки. Только судить некого…
Втянув воздух сквозь сжатые губы, Ника медленно выдохнула, пытаясь переварить полученную информацию. Ну, дед… Что ж ты такое затеял?
— А откуда эти… демонстранты… об этом знают?
— Это долгая история. За всеми этими лозунгами стоят большая политика и большие деньги. И торчат уши пана Киселевича…
— Я извиняюсь, — перебил его один из ментов, лопоухий паренек с веснушками во все лицо. — Владислав Олегович, вы привезли?..
— Да, привез, — кивнул Вязгин. — Сейчас достану…
Из нейлонового чемоданчика, полученного в банке, Влад достал ультрафиолетовую лампу для проверки подлинности банкнот.
— Показывайте свои сокровища, — сказал он.
Лопоухий милиционер жестом подозвал двух штатских (понятых, догадалась Ника), после чего присел на корточки и распахнул холщовую сумку Чоппера. Внутри, как в голливудских боевиках про наркомафию, лежали пачки долларов. У мента аж уши покраснели при виде такого количества денег. Вязгин же, наверняка имевший дело и с большим количеством черного нала, спокойно взял одну из пачек (не банковскую бандероль, а самодельную, перехваченную резинкой стопку банкнот) и посветил на нее детектором.
— Странно, — хмыкнул он.
— Что — странно? — спросил мент.
— Купюры настоящие. Но помеченные. Взгляните, Ника. Ничего не напоминает?
В ультрафиолетовые лучах проявился символ, нанесенный на банкноты прямо поверх печати казначейства.
— Глиф, — сказала Ника.
— Это что, масоны? — блеснул эрудицией гаишник.
— Нет, — покачал головой Влад. — Это «Монополия». Игровые деньги.
— Только сделаны из настоящих, — напомнила Ника. — Сколько тут? Тысяч сорок?
— Если не больше…
Гаишник присвистнул и смахнул пот со лба.
— Нифига себе расклад, — сказал он.
— Угу, — кивнул Влад. — Ты это опечатай, чтобы ничего не пропало — а то ведь с тебя спросят, сам понимаешь, — и вези в управление. А ноутбук я бы забрал на ремонт…
— Но Владислав Олегович! — заныл милиционер. — Но ведь не положено!..
— Я верну завтра, — настаивал на своем Вязгин.
— Это же вещдок…
— Сказал же — верну. Ты что, Петрик, мне не веришь?
— Я-то верю, — едва не заплакал Петрик. — А что я начальству скажу?..
— Ничего не говори…
Судя по всему, беседа Вязгину с гаишником предстояла долгая, нудная и с предсказуемым результатом. В том, что Влад в конце концов сломит вялое сопротивление гаишника и заполучит ноутбук, не сомневались ни Ника, ни Влад, ни сам лопоухий Петрик. Но для приличия милиционеру надо было поломаться…
— Можно? — попросила Ника у Вязгина ультрафиолетовую лампу.
— Пожалуйста, — протянул он ей детектор, не отвлекаясь от процедуры давления авторитетом на гаишника.
Ника поудобнее перехватила лампу (она была тяжелее, чем Ника ожидала) и, обойдя подъехавший эвакуатор, посветила на асфальт. Так и есть. Боковое зрение ее не подвело. То, что в случайно отблеске ультрафиолета выглядело набором закорючек на асфальте, при ближайшем рассмотрении оказалось цепочкой символов, нарисованных невидимой при обычном освещении краской от одного края трассы и до другого.
— Влад! — позвала Ника. — Взгляните на это…
Подошел Влад, естественно, уже с ноутбуком под мышкой.
— Еще глифы. Что-то вроде пограничной черты… — сказала Ника.
— Египетские, — удивился Вязгин. — Таких вроде пока не было… Думаете, это из-за них Чоппер так резко свернул в кювет? — на полном серьезе спросил он.
— Не знаю, — пожала плечами Ника. — Вряд ли он их мог увидеть…
— Есть чем сфотографировать?
— Только мобилка… Хоть какая-то от нее польза, раз уж связи нет.
— Тогда лучше зарисуйте. Давайте, я посвечу. А переводчика мы найдем, это будет несложно… Держите, вот блокнот.
— Думаете, в этом есть какой-то смысл? — спросила Ника, перерисовывая глифы.
— Я думаю, что мы узнаем много нового и интересного из этого ноутбука, — сказал Вязгин, держа лампу над асфальтом. — Если, конечно, мои хакеры смогут его починить и взломать.
— А не проще ли будет отнести ноутбук его первому владельцу? — предложила Ника.
— Вы знаете, кому он принадлежит?
— Думаю, что да.
12
Лох Белкин вместо того, чтобы передвигаться, как было обещано, на костылях или в инвалидном кресле, вот уже вторые сутки безвылазно сидел по указанному адресу. Соответственно, уже вторые сутки подряд Хрущ, Макар и Свисток ждали в «Ниссане», припаркованном под подъездом — прямо напротив белого «Ланоса».
Ссать ходили по очереди. За жратвой отправляли Макара, как самого молодого. На бухло Хрущ наложил запрет. Ему было нельзя из-за таблеток, а раз ему нельзя — то и другим нефиг.
Вчера вечером в подъезд вошли двое. Первый — чувак в камуфляже, при виде которого Свисток весь аж вскинулся, тыча пальцем и крича:
— Вот! Он! Спец! Меня, падла, чуть на замочил! — Макару с Хрущом с трудом удалось его заткнуть, пока спецназовец не спалил.
А второй — обычный пацанчик босяцкого вида. Через пару минут они вышли обратно, сели в «Ланос» и куда-то уехали. Вернулись часа через полтора, и выгрузили из багажника тяжелые на вид сумки.
До утра все было тихо.
Утром пацанчик свалил первый, с рюкзаком за плечами, а спецназовец, сменив камуфло на костюм и плащ, прошел мимо «Ниссана», помахивая портфельчиком.
— Он че, телохранителя завел? — спросил Свисток.
— Да ну. Откуда у лоха бабло? — отмахнулся Хрущ.
— Кстати, о бабле, — подал голос Макар. — Штукарь — это мало. Это ж, бля, статья. Тяжкие телесные. Звони Тухлому. Я за штукарь срок мотать не буду.
— Заткнись, а то опять огребешь, — шикнул на него Хрущ.
Но телефон все-таки вытащил. Тухлый сказал: брать Белкина на выходе. А Белкин никуда, похоже, не собирался. На хера ему, если у него и телохранитель, и пацан на побегушках есть?
Что ж нам теперь, месяц здесь сидеть? Ждать, пока лох Белкин поправится? Надо было звонить Тухлому за новыми инструкциями…
Но телефон не работал. Один из тех новеньких мобильников, что Тухлый вручил в самом начале этой бодяги, даже сеть не ловил.
— Ну-ка, Свисток, дай свою трубу, — приказал Хрущ.
У Свистка было то же самое. Макар же аппарат уже умудрился потерять. Вот ведь гадство. И что теперь делать?
Сидеть и ждать?
Или вламываться в квартиру?
А вдруг там еще кто-то есть, вроде этого — камуфлированного?
Но ведь Белкин сам не выйдет.
Хотя…
— Слышь, Свисток, — спросил Хрущ. — «Ланос» открыть сумеешь?
— Ха! — гордо надулся Свисток. — Как два пальца об асфальт. Даже не пискнет у меня.
— А надо, чтобы пискнул, — заметил Хрущ. — Тогда так: ты, Свистулькин, идешь вскрывать тачку, а сигнализацию не отключай. И не торопись, тебя должны заметить. А ты, Макар, готовь инструмент. Ну а я возьму на себя лоха…
Все прошло как писаному. Вопли потревоженного «Ланоса» заставили лоха Белкина схватить костыли и быстренько спуститься вниз, чтобы накостылять нагло орудующему ломиком Свистку. Хрущ врезал Белкину по башке полуторалитровой бутылкой лимонада и отволок контуженную тушку (костыли остались валяться на асфальте) в «Ниссан». Макар к тому времени разложил инструменты.
А лох Белкин оказался не таким уж лохом. Он очнулся почти сразу, но даже не попытался заорать. Лежал и смотрел, как Хрущ сцеживает с обрубка мизинца черный гной. И когда Свисток стал ножницами по металлу резать гипс на бедре Белкина — тот молчал.
Не заорал он и тогда, когда Свисток разодрал на его груди рубаху, открыв впалую, безволосую грудь.
Не заорал, когда Макар запалил паяльную лампу и стал греть клеймо.
И только когда Свисток с Хрущом на пару навалились на Белкина, прижимая его к полу машины, а Макар, дебиловато ухмыляясь, поднес раскаленное клеймо к груди Белкина — Белкин начал орать.
Но продолжалось это недолго…
13
— Все равно не понимаю, — сказала Ника. — Дед всегда неплохо зарабатывал, но не до такой же степени! Да и Чаплыгин с этим… Криницыным-Чоппером на миллионеров не были похожи. Допустим, они затеяли Игру. Но деньги-то откуда?
— Я могу только предположить, — ответил Вязгин, подкурив от электрозажигалки. Он чуть опустил окно, впустив в салон машины прохладный свежий воздух. Опять начинал накрапывать мелкий дождик.
— Ну, предположите… — подтолкнула его Ника.
— Месяца три назад Радомский затеял большой бизнес-проект. Не хочу, да и не имею права вдаваться в подробности, скажу только, что дело было связано с недвижимостью. Что, естественно, привлекло внимание Киселевича…
— Стоп, — перебила Ника. — Кто такой этот Киселевич?
— Спекулянт. Мошенник. Вор. Один из главных конкурентов Радомского. А сейчас еще и кандидат на пост мэра.
— А причем тут дед? И «Тульпа»?
— У меня есть основания полагать, — сказал Влад осторожно, — что главным и единственным клиентом рекламного агентства «Тульпа» была компания «Радомбуд», и лично Геннадий Романович Радомский.
— И какие же это основания? — поинтересовалась Ника.
— Разные. Как существенные, так и не очень… Например, ваш дед несколько раз консультировал Радомского по вопросам рекламы и маркетинга. И счета за эти консультации выставлял, скажем так, нешуточные. Потом это модельное агенство, которое завел себе Радомский как раз в то время… В принципе, ничего особенного, любовниц ведь надо куда-то пристраивать, но очень уж серьезно Романыч подошел к вопросу. Как-то чересчур серьезно…
У Ники возникло впечатление, что Вязгин не столько объясняет ей, сколько проговаривает ситуацию вслух для себя. Он ведь совсем запутался, поняла Ника, и просто делает вид, что все окей. А на самом-то деле… Как он там назвал рядовых ментов? Служаки? Начальство меняется, служаки остаются. Вязгин и сам служака, волею судьбы вынужденный замещать начальство. Верный пес, идеальный исполнитель чужих решений впервые в жизни оказался в ситуации, когда решения надо принимать самому — и сразу запутался… Бедняга.
— Подождите, — прервала Ника. — Давайте так. Факты — отдельно, предположения и догадки — отдельно. Что вы знаете точно?
— Я точно знаю, что у нас завелся крот, — мрачно сказал Вязгин.
— У вас?
— В «Радомбуде».
— Пока вы его не поймали, давайте отнесем это в разряд предположений, — посоветовала Ника. — Факты, Влад. Только факты. Документально подтвержденные.
Вязгин покосился на нее с тем видом, который напускают на себя мужчины, вынужденные прислушиваться к советам женщины.
— Ладно, — согласился он. — Пусть будут факты. Машина, сбившая Белкина в ту ночь — и, как вы предполагаете, — он выделил голосом последнее слово, — переехавшая этот ноутбук, была приписана к гаражу «Радомбуда».
— Хорошо. Дальше.
— Дальше — больше. Склад, на котором держали Рому, находится в долгосрочной аренде все того же «Радомбуда». Квартира, которую снимали похитители, так же принадлежит одной из дочерних компаний «Радомбуда». Деньги в мешке у Чоппера, если пробить номера купюр, наверняка окажутся снятыми с одного из наших счетов.
— Стоп. Вас опять заносит в область гипотез. Факты, Влад…
— Факты. Позавчера, в субботу, по инициативе Киселевича — и это факт, мне об этом сказали сами исполнители — начался рейдерский захват предприятий «Радомбуда». Несколько фирм закрыты, на имущество наложен арест. Радомский в тюрьме, и это тоже факт. Его подставили — это факт…
— Нет, Влад, — мягко, но настойчиво поправила Ника. — Это — еще не факт. Это то, во что вы хотите верить.
Вязгин оторвал взгляд от дороги и посмотрел на Нику пристально. Ника взгляда не отвела.
— Ладно, — скрипнув зубами, согласился он. — Тогда с фактами все. Что у вас? Глифы? Маги? Ведьмы?
— У меня дед пропал, — сказала Ника. — Двенадцать лет не виделись. Позвал в гости. И пропал. Попросил за собакой присмотреть, обещал скоро вернуться. И вот уже две недели как. И собака сбежала. А теперь вдруг выясняется, что он был замешан в какой-то гешефт вашего босса, и вместе с Чаплыгиным и Чоппером организовал всю эту Игру. Я хочу во всем этом разобраться не меньше вашего, Влад, просто не люблю делать поспешные выводы.
— И думаете, что в ноутбуке Белкина мы найдем какие-то ответы? — уточнил Вязгин.
— Надеюсь, — пожала плечами Ника. — Ведь не зря же Белкина из-за него чуть не убили…
В кармане у Влада затрещала коротковолновая рация. Он сунул наушник в ухо и поднес к губам микрофон.
— Да. Так. Так. Я понял. Спасибо.
Договорив, он вынул наушник, сбросил скорость и остановился у тротуара.
— Вылезайте. Ноутбук можете забрать. К Белкину мне с вами ехать некогда.
— Что-то случилось? — Ника запихнула ноутбук в сумку.
— Случилось, — мрачно сказал Вязгин. — Радомский сбежал.
14
Краеведа пришлось ждать почти весь день. Марина успела дважды выпить кофе, поругаться со строителями, трудившимися в поте лица и без перекуров, не покладая дрели, угоститься у Оксаны Владимировны двумя ложечками коньяка в кофе, а у Иванки — аспирином (мигрень не отпускала), и тщательно перерыть отложенные краеведом материалы.
Помимо ее, Марины, подборки по истории Житомира и области, среди подшивок и ксерокопий обнаружились и книги по магии. Обычная чепуха, или, как это называла Анжела, «малый типовой набор начинающего эзотерика». «Краткая энциклопедия практической магии», «Оккультизм в Третьем Рейхе», «Утро магов» (куда же без него!), и еще какая-то ерунда в мягких обложках с кричащими картинками… Из интересного Марине подвернулись только «Тайны вуду» Лаэнека Юрбона и «Кубинская сантерия» Рауля Каназареса. Делать ей все равно было нечего, а о вуду она знала совсем чуть-чуть — только то, что нарыла, распутывая загадку vévés — и Марина решила скоротать время за чтением, попутно расширяя кругозор.
Уже к обеду она разгадала одну из главных тайн Игры. Аномальное, необъяснимое, немотивированное поведение людей, прежде к таковому поведению вовсе не склонных. Проще говоря, во время Игры люди иногда совершали поступки, ни смысл, ни причины которых потом сами объяснить не могли. Как Илона, нацарапавшая руну Перт на своем запястье. Как Женя, нарисовавший кельтский трискелион на стене склада, и вытатуировавший себе иероглифическую монаду на руке. Или бритый гопник, разукрасивший лицо Ромы кровавой руной Ансуз… Как сама Марина, бросившая мать с гипертоническим кризом ради пылающей печати Соломона.
Очевидного смысла в этих поступках не было, и внятно рассказать, зачем они это сделали, участники Игры не могли.
Как тогда сказала Анжела, «игра стала играть в людей»…
Это было удивительно похоже на поведение людей, вступающих в контакт с лоа — духами вуду. Одержимость, вот правильное слово. Гигантские vévés, начертанные на улицах и домах Житомира, истончили реальность и пропустили в наш, грубый и материальный мир, обитателей мира тонкого. И духи-наездники оседлали людей.
Если предположение Марины было верно, то Игра становилась в стократ более опасной, чем предполагали все эти Белкины, Славики и Ники. Шаман — вот единственный, кто понимал… да нет, ни черта он не понимал!.. чувствовал, какие силы вовлечены в Игру… Все-таки он медиум. За его медвежьей внешностью скрывалась натура удивительной чувствительности и… чувственности. Его душа напоминала его руки: грубые, мозолистые, сильные и — нежные…
Под романтический рев дрели Марина окунулась в воспоминания о прошлой ночи, а когда спохватилась, со стыдом и возбуждением обнаружила, что пальцы сами по себе очутились у нее между ног.
А ну работать, красавица, скомандовала себе Марина. Ишь чего удумала, развратница! Дело надо делать! Но даже смущение и мигрень не могли побороть приятной истомы между бедер…
В теорию о лоа не укладывалось многое. Например, скандинавские руны. Кельтские символы. Европейская герметическая каббалистика. Коптский анкх. Обозначения алхимических процессов. Астрологические знаки. И прочее, прочее, прочее…
Как объяснить всю эту эклектику? Как увязать печать Соломона с vévés, а руны — со знаками Зодиака?
Таинственный краевед, похоже, бился над той же загадкой. Он даже табличку составил, отсортировав известные ему глифы (о существовании некоторых из них Марина и не догадывалась, как например, о начертанной кровью пентаграмме где-то, судя по примечанию, в Заречанах; зато там не было известной ей трикветры из градин на парковке) не только по дате и месту появления, но и по размеру. Также он, по-видимому, полагал — как и Шаман — что некоторые глифы служат противоположным целям, считая vévés «открывающими» глифами, а ту же пентаграмму — «закрывающим».
Шаман, придерживающийся той же точки зрения, так и не потрудился объяснить Марине, откуда он это взял. Они были слишком заняты прошлой ночью… Стоп, отставить, держи себя в руках. Но не в буквальном смысле!.. Знакомство Шамана с краеведом представлялось весьма сомнительным, следовательно, теория противостояния «открывающих» и «закрывающих» глифов имела и иных сторонников.
Все-таки война глифов… Анжела была права… Откуда она, кстати, вообще так много об этом знает?.. Или даже не война, а — гонка. Одни открывают, а другие — наперегонки — закрывают. Казаки-разбойники, только вместо стрелочек на асфальте — кровь, бензин и огонь…
Стоп.
Вот оно!
Все стало на свои места.
Игра обрела смысл. Эклектика глифов — тоже.
Ключевое слово — открыть.
Взломать. Подобрать ключ. Угадать шифр.
Отсюда и такое разнообразие в символике глифов! Это же просто перебор возможных версий пароля! Белкин когда-то, на заре их знакомства, щеголяя своими познаниями в компьютерах, объяснял Марине, что любой пароль можно взломать методом тупого подбора вариантов, и чем мощнее компьютер, тем быстрее это случится.
Вот зачем Игру сделали достоянием гласности. И даже простейшие одноклеточные, вроде Илоны или Иванки, задействованы в этой массированной глиф-атаке на защищенный… как там говорил Белкин? Точно, фаервол.
Стена огня.
А что за ней? Что по ту сторону огня?
Что же мы выпустим в этот мир, когда глифы сойдутся?
У Марины от этой мысли пробежал холодок вниз по позвоночнику, и зашевелелись волоски на затылке. Противная кисельная слабость разлилась по всему телу.
Ей показалось, что она уже знает ответ…
— Мариш! — прошипела ей прямо в ухо Глаша. — Вон он, краевед твой! Явился — не запылился…
Мучительно знакомый. Пожалуй, это было самое подходящее определение для краеведа. Знакомый — Марина на сто процентов была уверена, что видела его прежде — и в библиотеке (ну это понятно — где ж еще обитать краеведам?), и за ее пределами. А мучительно — потому что попытки привязать краеведа к какому-либо событию или компании, где бы они могли пересекаться, закончились для Марины обострившейся мигренью.
Краевед был самый заурядный. Плюгавенький, в стареньком синем пиджаке поверх шерстяного жилета и лоснящихся коричневых брючках. Редкие черные волосики тщательно зализаны на пробор, на плечах — перхоть. Усы, которые на мужчине более могучего телосложения (как у Шамана, например) можно было бы назвать моржовыми, но у краеведа, в сочетании с узким, вытянутым лицом и глазками навыкате, больше напоминали тараканьи. И тонкие длинные пальцы с узловатыми суставами…
Он взял свою стопку книг — Марина едва успела вернуть на место листок с табличкой глифов, — уселся за стол у окна, прямо возле рабочего, деловито бурящего стену, и, не обращая внимания ни на рев дрели, ни на мигание ламп дневного света, углубился в изучение материалов.
Профессионал, оценила Марина. Интересно, что он уже накопал?..
Еще пару минут она помучилась, пытаясь вспомнить, где виделась — а может, и общалась? — с краеведом, а потом махнула рукой и решила пойти ва-банк.
Набравшись наглости, она подошла к столу, придвинула себе стул и уселась напротив краеведа. Но он ее даже не заметил! Марине пришлось кашлянуть в кулак, чтобы краевед оторвался от книг и поднял голову.
— Марина Сергеевна? — удивленно и почему-то обрадовано спросил он. — Здравствуйте!
— Здравствуйте, — осторожно ответила Марина.
Чуда не произошло, краевед не вспомнился. Хотя вертелось буквально на кончике языка.
— Как успехи? — спросила Марина.
Краевед красноречиво вздохнул.
— Да как вам сказать… — уклончиво промямлил он.
— Скажите, как есть.
— Тогда — никак, — развел руками краевед. — Можете так и передать Анжеле Валерьевне.
Анжеле?! Так это она его сюда направила? Как интересно…
— Ну что же вы, — приободрила Марина. — Так вот возьмете и сдадитесь?
Ее собеседник опять вздохнул и понуро ссутулил и без того узкие плечи.
— Вы понимаете, Марина, — доверительно начал он, — Житомир — город, конечно, древний, но… Как бы это сказать… История его имеет место быть лишь в виртуальном измерении.
— Это как? — не поняла Марина.
— Город много раз перестраивали. Бомбили, сносили, разрушали, прокладывали новые улицы, срывали трамвайные пути, убирали речки под землю, планировали новые кварталы, разбивали скверы, строили школы… И все это — поверх старого, древнего, забытого, никому не нужного. Не берегли мы свою историю. И теперь у нас не город, а палимпсест. Вот тут когда-то был замок, а теперь — сквер. Тут жил сахарозаводчик, а теперь в его доме ЗАГС. Это была водонапорная башня, а ныне — ресторан. А вот на месте этой школы когда-то, давным-давно, еще до революции было… Понимаете, что я имею в виду? Не осталось же ничего, ну может с десяток домов девятнадцатого века сохранились, из них девять — на Михайловской. А все, что древнее — быльем поросло, вон, от юридики иезуитской пару стен, и те долго не простоят. А я ведь говорил, писал, призывал беречь наследие наше, память нашу…
Похоже, краевед вырулил на привычную тематику «дайте денег на сохранение исторических памятников», и завел плач Ярославны почти автоматически.
— Подождите, — подняла ладонь Марина. — А по делу? О глифах вы что-то выяснили?
— Это не совсем моя специфика, — смутился краевед, приглаживая усы. — Я, конечно, собрал общую информацию из открытых источников…
— Нам не нужна общая информация, — отрезала Марина, в глубине души поражаясь собственной наглости. — Нам нужны конкретные факты!
— Факты? Хорошо, пусть будут факты, — вскинулся задетый за живое краевед. — Я проанализировал места появления всех известных мне глифов, как больших, так и малых. Ни одно из этих мест не упоминается в истории Житомира, как связанное с паранормальной активностью, по крайней мере, за последние двести лет. Более старых записей, как вы понимаете, в наших архивах нет. Более того, ни о какой мистике или магии в Житомире не существует даже фольклора. Есть пару сел в области, которые славятся своими бабками-ворожеями, есть наш полесский Стоунхендж — Каменное Село, есть еще Громовище в селе Купицы, про которое в девяностые годы запустили «утку», что там то ли НЛО садилось, то ли молниями людей убивало… И все. Ничего, хотя бы отдаленно связанного с глифами или чем-то подобным никогда и нигде не упоминалось. Это я вам авторитетно заявляю, — добавил он. — Так и передайте Анжеле Валерьевне и Белкину.
Белкину. Вот она, зацепка. У Марины будто щелкнуло что-то в голове, и она вспомнила, как зовут краеведа. Руслан. Даже фамилия всплыла: Руслан Ткачук. Они с Белкиным вместе играли в автоквест. И познакомились в тот единственный раз, когда Белкин уговорил Марину принять участие в этой ночной забаве. Марина тогда еще простудилась и раз и навсегда зареклась слушаться Белкина …
Но откуда Руслан знает Анжелу? И почему он работает на нее?!
Додумать эту мысль Марина не успела. Анкх на ее груди внезапно стал холодным, как лед. От неожиданности она ойкнула, вскинула голову и увидела, как рабочий, только что сверливший стену огромной дрелью (перфоратор, некстати вспомнилось правильное название), повернулся к сидящему к нему спиной Руслану и направил дрель (перфоратор!) прямо в спину ничему не подозревающему краеведу.
Рабочий был тот самый — олигофрен с заячьей губой, который едва не убил Марину банкой с краской в прошлый понедельник, то бишь — ровно неделю назад.
Тело среагировало само. Откуда только силы взялись… Марина вцепилась в край стола и рванула его вверх и в сторону, опрокидывая Руслана вместе со стулом наземь. Стопка книг и подшивок стаей испуганных птиц взлетела в воздух и врезалась прямо в уродливую физиономию олигофрена. Взрыкнула вхолостую дрель-перфоратор, грохнувшись на пол, и молча, даже не выматерившись, бросился бежать несостоявшийся убийца Руслана.
— Держи его! — завопила Марина, бросаясь вдогонку.
15
— Горбун? — переспросила Илона, скривившись. — Бу-э! — добавила она, весьма реалистично сымитировав рвотный позыв.
— И что ты имеешь против горбунов? — мрачно поинтересовался Радомский.
— Они гадкие, — сказала Илона. — Терпеть не могу уродов!
— Вот как?
— Некрасивые люди всегда некрасивы душой, — заявила Илона безаппеляционно. — Урод снаружи — урод внутри.
— И с чего ты это взяла?
Как выяснилось, у Илоны на этот счет имелась целая теория. Некрасивым людям, считала она, не было места в обществе. Над ними смеялись и издевались с самого детства, во дворе, в садике, в школе. А когда они достигали возраста полового созревания, им было сложно найти себе партнера. В результате каждый некрасивый человек — урод, по терминологии Илоны, нес в себе потаенный груз обиды на общество и был потенциально опасен как латентный социопат.
Пока Илона все это излагала (косноязычя и жеманно кривляясь), Радомский смотрел на нее, как посетитель зоопарка — на обезьянку, которая вдруг заговорила, и не просто попросила банан, а занялась анализом эмпириокритицизма как метода познания мира.
Ведь обезьянка же, думал Радомский, просто симпатичная мартышка. Я же тебя на помойке подобрал, ты ж, сучка, в семнадцать лет по клубам уже блядовала, минеты в туалете делала за понюшку кокса. Вымыл, вычесал, стилистов-визажистов напустил, в модели записал — и все. Мы теперича аристократки голубых кровей. Быдла мы не любим, нам, пожалуйста, в высший свет. И писькой дорогу проложим себе…
Радомский был женат трижды. Первая его супруга, выскочившая замуж за курсанта в надежде поскорее стать генеральшей, удрала сразу же, как узнала место будущей службы лейтенанта Радомского: город Чимкент, Казахстан. Вторая, найденная Радомским в Киеве, уже после того, как он бросил армию и занялся бизнесом, была предана ему как собака, но отличалась просто фатальной невезучестью, распространявшейся на всех ее родственников. Брак их продержался три года, и все эти три года Радомский возил ее по больницам, вытаскивал ее сестру из польской тюрьмы, отмазывал ее брата от призыва, добывал лекарства для ее мамы, да и сам постоянно вляпывался во всякое дерьмо — сначала нарвался на мошенников, которые кинули его с продажей квартиры жены, потом связался с бандитами и едва не получил пулю… Не выдержав, Радомский послал горе-половинку на три буквы, вернулся в родной Житомир и подыскал себе незатейливую, в меру красивую (чтоб не стыдно было людям показать, но и не опасно одну оставлять) и в меру умную провинциалочку, что называется: для ведения хозяйства и племенного разведения. С хозяйством все получилось, а вот с потомством вышел прокол. Провинциалочка оказалась слегка психованной, и Ромчик это унаследовал с лихвой, кидаясь на отца по поводу и без…
Любовниц же Радомский никогда не считал и постоянных не держал — надоедали. Так было до недавнего времени, пока он не открыл собственное модельное агенство по совету Аркадия Загорского. В свете грядущего проекта это казалось верным и дальновидным ходом, а заодно позволяло пристроить девок и держать их под присмотром. Своя «конюшня» с молодыми кобылками могла оказаться не лишней при деловых переговорах в саунах… Так это излагал старый хрыч Загорский, и Радомский счел его аргументы убедительными.
А закончилось все это обвинением еще и в сутенерстве, которое зачитал ему усталым голосом следователь с красными от недосыпа глазами. В довесок, так сказать, к убийству Остапчука Николая Васильевича, без определенного места жительства, и содействию в покушении на убийство Белкина Игоря Алексеевича («Ниссан-патрол», цвет белый, госномер такой-то, является собственностью вашей компании, Геннадий Романович?) А заодно: уклонение от налогов, афера с жилищными кредитами и недостроенными домами, махинации с таможней и неоднократные нарушения правил дорожного движения.
Последнее вообще звучало как насмешка.
Ясно и ежу: за всем этим стоял Киселевич. Он давно точил зубки на «Радомбуд». Непонятно только, к чему все эти сложности? Убийства бомжа было бы вполне достаточно, чтобы закрыть Радомского всерьез и надолго. Или они опасались, что история с киднеппингом Ромчика и шантажом вылезет наружу, и Радомский выкрутится? Мол, дескать, сына похитили, бомжа убили, меня подставили… А ведь эту карту и в самом деле стоило разыграть…
Радомский как раз думал об этом, когда дверь его камеры открылась, и вошел тот самый горбун в стареньком совдеповском костюме «в елочку».
— Добрый вечер, — поздоровался он, и с этого начался побег Радомского из тюрьмы — наверное, самый странный и самый скучный побег в истории пенинтециарных заведений всего мира.
Пока Радомский размышлял, сразу ему вцепиться в глотку горбуну, или сначала как следует приложить его головой об стенку, тот невозмутимо сказал:
— Пойдемте, Геннадий Романович. У нас не так много времени.
И вышел из камеры. Радомский медленно, как во сне, встал с нар и последовал за ним. Да, точно. Это было похоже на странный, тягучий сон. Не кошмар, но прелюдию к кошмару. Такое снится обычно после тяжелого перепоя, когда просыпаешься посреди ночи, долго не можешь уснуть, а потом соскальзываешь в странное состояние полусна-полуяви, обремененное грядущим похмельем…
Люди на пути горбуна и идущего за ним Радомского (а впрочем, какие это, к дьяволу, люди? так, менты поганые, шелупонь…) уступали им дорогу, будто не замечая. На часах было около пяти вечера, в отделении полно народу, у дежурных — пересменка, «беркуты» выгружают буянящих футбольных фанатов, какой-то чин в расшитом золоте мундире дает интервью на телекамеру — словом, цирк да и только, а Радомского и горбуна никто не замечает!!! Ладно горбуна, но Радомского-то в городе каждая собака знает!
Было это настолько дико и нелепо, что Радомский предположил на мгновение, что горбун всех подкупил. У него самого был такой план побега, придуманный в камере от скуки: сунуть ночному дежурному пару сотен, пообещать еще, и попросить вывести через черный ход. Ведь бегал же этот сопляк за сигаретами, когда Радомский дал ему двадцать баксов и сказал: сдачу оставишь себе…
Но то — ночью. Втихаря. А тут — по наглому. Средь бела дня и толпы народа. Да еще и под прицелом телекамеры.
Стоп, осенило Радомского. Он же сам — мент, горбун этот сраный. Или чекист. И это все — сплошная разводка и подстава. Вполне в их духе…
— Меня что, отпускают? — спросил Радомский, когда они с горбуном оказались на улице.
— Ни в коем случае, — ответил горбун. — Вы только что совершили побег. С чем я вас и поздравляю!
— Так. А если я не хочу совершать побег?
— Воля ваша, — пожал косыми плечами горбун. — Можете вернуться обратно. Выбирайте, провести остаток дней в камере или продолжить Игру. Выбор за вами, мое дело — вам этот выбор предоставить. Тюрьма или Игра. Вы так славно начали, Геннадий Романович, не стоит останавливаться…
Радомский мрачно поиграл желваками.
— Вы говорили, что я стану ключевым игроком, — после долгой паузы, сказал он.
— Совершенно верно, — подтвердил горбун.
— Что для этого надо?
— Как это — что? — удивился горбун. — Ключ, разумеется. Ключ к Игре.
— И где его взять?
Горбун на пару секунд задумался, а потом сделал странное движение плечами. Будто поправил надоевший бутафорский горб. А ведь костюм на нем сидит намного ровнее, чем прежде, подметил Радомский. Маскарад?
— Ключ в настоящий момент находится у Вероники Загорской, — сообщил горбун. — Но она об этом не знает. А сейчас прошу меня извинить, мое время здесь заканчивается. Вам, кстати, тоже советую поторопиться…
Что Радомский и сделал. Мобильник у него конфисковали, поэтому связаться с Вязгиным не было возможности, переться сразу к Загорской было бы неосмотрительно, а Илона жила совсем рядом с ментовкой…
Илона, при всей тупости, курс первичной дрессуры в модельном агенстве все-таки прошла, поэтому на появление хозяина отреагировала, как следует: чмокнула в щечку, без лишних вопросов набрала ванну, накрыла на стол и расстелила постель. И только потом, после ванны, полбутылки коньяка и двух заходов умопомрачительного секса (у Радомского был стояк, как у шестнадцатилетнего — адреналин, наверное) поинтересовалась, как подозреваемый в убийстве Радомский оказался на свободе.
— Горбун помог, — буркнул Радомский, и тут Илона принялась кривляться и излагать свои теории. Радомский, осоловев от коньяка, пропускал ее высокопарные сентенции мимо ушей, и начал было уже клевать носом, когда в дверь позвонили.
— Кто там?! — вскинулся он.
— Сейчас гляну… — испуганно прошептала Илона. До ее микроскопического мозга, видимо, только что дошло, что она занимается укрывательством беглого преступника.
Ладно, она — курица, я-то чего расслабился?! — мысленно зарычал на себя Радомский, пока Илона голышом и на цыпочках кралась в коридор. Если там менты… Возвращаться в камеру не хотелось совершенно.
— Все нормально, — все так же шепотом сообщила Илона, вернувшись обратно. — Это Анжела, наверное, проведать меня пришла…
Илона машинально потерла левое запястье, обмотанное лентой пластыря.
— Анжела? — удивился Загорский, надевая штаны. — Какая Анжела? Медиум которая?
— А ты ее откуда знаешь? — хлопнула ресницами Илона.
— Жена познакомила…
Анжела тем временем снова настойчиво позвонила в дверь.
— Наверное, свет в окне увидела, — предположила Илона, накинув халатик. — Теперь не уйдет, она настырная… Может, отправить ее?
Радомский заправил футболку в штаны и задумчиво покачался с пятки на носок.
— Нет, — сказал он. — Зови ее. Медиумы нам понадобятся…
16
Глупо, глупо, глупо, глупо!
Слово это билось в голове Марины раненной птицей, вторя ударам неистово колошматящегося сердца в груди, пульсированию жилок на висках и болезненным, будто раскаленные шурупы буравили череп, ожогам мигрени, от которых немело лицо и начинали мелко дрожать руки.
Как же это было глупо — гнаться за уродом-рабочим, одной-одинешенькой, да еще и с пустыми руками! Впервые в жизни Марина подчинилась инстинкту: раз убегает, значит, надо догонять — и теперь остро жалела об этом. Ведь одно дело — догонять, и совсем другое — догнать… Что она будет делать с Заячьей Губой, настигнув его, Марина в начале погони подумать не успела, а сейчас, в процессе, думать уже не могла в принципе.
Она так не бегала… очень давно. Очень. Наверно, со школы. Хотя она и в школе не особо бегала.
Сердце вылетало. Легкие горели огнем и грозили вот-вот разорваться. Холодный липкий пот щипал глаза. И анкх кусочком льда морозил кожу между грудей.
И несмотря на все это, Марина продолжала бежать. Она даже умудрилась не теряя скорости сбросить новенькие туфли-лодочки (каблук там был маленький, но он был, а это мешало), и теперь неслась практически босиком, в одних колготках телесного цвета. Нейлон скользил на поворотах, и Марина дважды чуть не упала.
Но она все равно продолжала бежать.
Так, будто бы от этого зависела ее жизнь.
Рациональная часть сознания — маленькая, испуганно скукожившаяся перед проснувшимся в Марине дремучим инстинктом охотника, была не в силах подыскать никакого объяснения происходящему, и лишь вопила тоненьким голоском: глупо, глупо, глупо!!!
А Марина гналась за Заячьей Губой.
Тот же в свою очередь проявлял чудеса ловкости поистине обезьяньей. Выбегая из читального зала урод перемахнул сразу через два стола и рыбкой поднырнул под третий; оказавшись в коридоре, Заячья Губа отчаянно сиганул через перила, кубарем скатился по лестнице, плечом вышиб дверь в бухгалтерию и, прыгая со стола на стол, как кенгуру, устремился к служебной лестнице, ведущей в подвал.
Разумеется, всего этого Марина не видела, отстав еще в самом начале погони, и восстановила его путь по разрушениям. Как опытый следопыт по сломанным веточкам и примятой траве ищет зверя в лесу, так и Марина по ошарашенным глазам Иванки, рассыпанным бумагами на полу бухгалтерии, висящей на одной петле двери и опрокинутым вазам с кактусами легко взяла след урода — и, не задумываясь ни на мгновение, побежала за негодяем, компенсируя недостаток скорости избытком упорства и методичности.
Никуда ты теперь не денешься, обрадовалась Марина, выбегая на служебную лестницу. Лестница вела в подвал, и других выходов оттуда не было. Урод сам себя загнал в западню, и теперь настало время подумать, что с ним — уродом то бишь — делать дальше. Даже после феноменального приступа силы и ловкости в читальном зале (опрокинуть стол — это вам, знаете ли, не фунт изюма!) Марина не рассчитывала на то, что ей удастся скрутить Заячью Губу в одиночку.
Правда, где-то позади, отстав на пару этапов погони, бежал краевед Руслан, но от субтильного ботаника толку в такой ситуации будет не много.
Шаман! Вот кто нужен!
Остановившись на последней площадке перед дверью подвала — свет тут горел еле-еле, из четырех ламп в плафоне светила лишь одна, да и то периодически срываясь на быстрое мерцание — Марина перевела дыхание и полезла за телефоном.
Телефон сеть не нашел.
Марина выдала сквозь зубы вольную цитату из Баркова и принялась лихорадочно соображать. Что делать? Телефон не ловит, потому что подвал, или просто не ловит? Дождаться Руслана? Остаться караулить? Позвать на помощь? Крикнуть девчонкам, пусть вызывают милицию?..
К дьяволу. Ни один из вариантов Марину не устраивал.
Она включила встроенный в телефон фонарик и смело двинулась вниз.
На двери был нарисован глиф.
Алхимическая процедура коагуляции, легко определила Марина. Откуда к ней пришло это знание, объяснить она не могла.
Дверь в подвал отворилась без скрипа…
И тут на Марину нахлынула боль. Каждый собачий укус, каждая царапина, синяк, шишка, ссадина — все то, что пришлось претерпеть ее телу за последние пару дней — разом заявили о себе. Перед таким букетом разнообразнейших болевых ощущений (ее будто снова трепали проклятые шавки!) даже мигрень показалась детской забавой. Мимо воли Марина ойкнула и выронила мобильник.
А когда опустила взгляд — перед глазами все расплывалось, будто дальнозоркость вернулась — увидела, как телефон погружается в колышущуюся серую массу, и масса эта, пузырится и булькает, словно некий квазиживой организм, от входа вглубь подвала. В прямоугольнике зыбкого света, падающего через открытую дверь, колыхался и шел волнами толстый ковер грязно-серой пены, а за пределами прямоугольника, во тьме, под слоем густой липкой мерзости нечто копошилось и ползало, забираясь по стенам на потолок и свешивая вниз длинные серые сопли…
Это было так страшно и так неожиданно, что Марина закричала от ужаса.
17
— Сегодня со мной случилась одна странная штука, — сказал Рома за ужином.
— Только одна? — уточнила Ника.
— Ну… — задумался Ромчик над формулировкой, — скажем так: более странная, чем наши обычные странности.
— Ого, — сказала Ника, ставя на стол чайник и пирог с маком. — Интересно. Рассказывай.
Рома извлек из кармана складной нож и щелкнул лезвием. Он все время таскал с собой какое-нибудь железо — то велосипедную цепь, то складную дубинку, то просто обрезок трубы… Где он все это прятал, оставалось для Ники загадкой. Она подозревала, что если Ромчика перевернуть вверх тормашками и хорошенько потрусить, из него высыплется целый арсенал холодного оружия. Снабжал его этим игрушками, вне всяких сомнений, заслуженный параноик Славик через своего верного клеврета Клеврета.
— Я сегодня в школе встретил одного человека, — Рома нарезал пирог толстыми ломтями. — Или не совсем человека… В общем, я не уверен.
— Подожди, — перебила Ника. В ней зашевелилось пока смутное, но уже вполне неприятное предчувствие. — Давай-ка по порядку.
— Можно и по порядку. Когда меня похитили, там был… такой странный мужичок… не гоп, не скин… он ими руководил. Видимо, просто нанял дебилов для грязной работы. Я его видел, когда он меня фотографировал на мой же айфон. Помню, я еще испугался, что теперь-то точно убьют — раз лиц не прячут, в живых оставлять не планируют… Невзрачный такой чувак, серенький, росту — метр с кепкой. Вроде карлика, но чуть повыше. Я его для себя Шефом окрестил, а скины между собой называли Тухлым.
— Тухлым?— Ну да… Воняло от него, как от тухлых яиц…
— И ты его сегодня встретил?
— В школе столкнулись. Нос к носу.
— Так. И что же он там делал?
— Этого я у него спросить не успел, — ответил Ромчик, наливая чай себе и Нике. — Он сразу бежать бросился. А я за ним.
— Догнал?
— Это-то и странно… И да, и нет.
— Как это? — не поняла Ника.
— Он в подвал забежал. И в туалете спрятался. Там не то что выходов других — там даже окон нет! А когда я вошел, его уже в туалете не было. Исчез.
Ника откусила пирог, прожевала, сделала глоток чая. Исчез, значит…
— А вы не могли… разминуться?
— Понимаете… — начал было Рома, и Ника тут же его одернула:
— Не выкай!
— Хорошо… — смутился Ромчик. — Понимаешь, Ника, там пол мокрый был. Не мокрый даже, а водой покрытый. То ли трубу прорвало, то ли еще что, но воды — по щиколотку, если б не берцы, я бы ноги промочил. А он — коротышка этот вонючий — по-любому должен был в эту лужу вступить. Я потом специально смотрел — никаких мокрых следов, кроме моих, из туалета не было. Он туда вошел на моих глазах и пропал.
Ника посмотрела на свою ладонь (ожог почти сошел) и сказала задумчиво:
— Что-то это мне напоминает…
— Ага, — Ромчик кивнул. — Старик-ветеран. С орденами. Который у Женьки сигарету съел. Он точно так же вошел — и не вышел. Не привиделся же он нам всем…
— Там, в гараже, была бочка, — сказала Ника. — Железная. В ней Чоппер что-то сжигал. Когда мы с Владом вошли, она была едва теплая. А когда уходили — раскалилась почему-то. Я даже руку обожгла…
— А в туалете — лужа… — подхватил Ромчик. — Этот старик что-то говорил про обработку огнем. И на гараже был глиф.
— Сейчас кругом глифы, — проворчала Ника.
— И на туалете был глиф, — упорствовал Рома. — Один вошел — и исчез, оставил после себя жар. Другой вошел — и исчез, оставил воду. Тенденция, однако…
— Ага, — подхватила Ника. — Третий исчезнет, оставив разрытую землю, четвертый — воздух испортит напоследок, пятый превратится в Миллу Йовович. Знаем-знаем, смотрели.
— Ну вообще-то магию первоэлементов не Люк Бессон придумал…
— Видишь ли, Ромчик, — сказала Ника проникновенно. — Я не верю в магию. Ни в какую.
— Я тоже не верил, — ответил Ромчик угрюмо. — До недавних пор. Только нам, скептикам, похоже, Игра не оставляет особого выбора… Как еще можно объяснить всю эту чертовщину? Собак этих диких, часы остановившиеся, мобильники не работающие, гул постоянный, будто земля дрожит? Все делают вид, будто все нормально, будто так и надо… А ведь что-то происходит. Что-то непонятное.
А ведь мальчик-то — умница, порадовалась Ника, но виду не подала.
— Чертовщину, Рома, объяснить нельзя. По определению. Но можно докопаться до ее причин. Первоисточников, так сказать.
— И каким же это образом?
— С помощью карандаша и бумаги. Допивай свой чай, и займемся сведением данных с последующим брейнстормингом.
Пока Рома мыл посуду (золотой ребенок, не нарадуешься), Ника вернулась в кабинет деда, подошла к окну и поглядела вниз. Пустой сквер, тусклые фонари. Лужи на асфальте, грязь на газонах. Опрокинутые урны и сломанные скамейки. Россыпи пустых бутылок и пачек из-под чипсов. Все еще черные и голые деревья. На улице — ни души, ни единой машины не проехало за пять минут, и в доме напротив не горят почти все окна. Хотя времени — всего-то около девяти.
Господи, подумала Ника, как же мне надоел этот город…
Окна ее квартиры в Киеве выходили на Крещатик. Ника неожиданно скучала по постоянному гулу машин и мельтешению рекламы. Да, шумно. Да, суетливо. Да, утомляет. Тьма-тьмущая народу, большие расстояния, безумные пробки. Зато — все на виду, все пульсирует, все живое. А здесь, в провинции, так спокойненько, чинно-благородно, а копнешь чуть-чуть, разворошишь осиное гнездо, поскребешь господина добропорядочного обывателя — и такая гниль внутри окажется…
Кстати, о гнили.
— Ром, ты долго там? — позвала Ника.
— Уже иду…
Ромчик переоделся, сменив черный батник с «Металликой» на оранжевую футболку «Пауэрхаус джим», одолженную ему Никой (у парня вещей с собой практически не было, а во время вчерашнего шопинга до одежды дело не дошло), и притащил блокнот и авторучку.
— Что будем писать? — спросил он.
— Садись, — скомандовала Ника. — Информация к размышлению. С самого начала Игры в ее ход вмешивались некие странные личности, имеющие несколько характерных особенностей. Особенность первая: физическое уродство или неполноценность в той или иной форме… Обожди, это пока писать не надо, это я вслух думаю… Особенность вторая: устойчивый неприятный запах гнили в различных вариациях. Особенность третья: аномальное… э… фиксирование субъектов фото— и видеоаппаратурой. Особенность четвертая, пока под вопросом: исчезновение, в скобках — излечение, непоправимых увечий, как-то: отсутствующих ног и рук…
— Однако, — присвистнул Ромчик. — Думаете, это и есть кукловоды?
— Скорее, рабочие сцены, — задумчиво покачала головой Ника. — Они появлялись, прямо или опосредованно, в те моменты, когда Игра грозила зайти в тупик. Подбрасывали уголька в топку…
— А почему — калеки? Что это, заговор обиженных на весь мир инвалидов? Или может… цыгане? Я слыхал, цыгане специально детей калечат, чтобы подаяние легче просить было.
— Цыгане, евреи, масоны… Искать крайних пока не будем. Давай-ка лучше составим список всех известных нам… как бы их назвать… операторов Игры, вот. Черти табличку. Номер по порядку, описание уродства, где и когда был замечен. Добавь еще колонку для примечаний. Готово? Тогда начнем. Первый. Полиомиелит, левая рука. Замечен здесь, в квартире, в ночь начала Игры…
Спустя полчаса перед Никой и Ромчиком лежала следующая табличка, начерченная от руки.
— Не густо, — сказал Ромчик. — Тем более, что двое того… Исчезли.
— Но это уже кое-что, — возразила Ника. — Теперь осталось изловить хотя бы кого-то из этого списка…
— Как? — встрепенулся Рома.
— Понятия не имею. Но идея-то хороша.
— Да уж…
Ромчик оттопырил нижнюю губу и постучал по ней пальцем, сымитировав звук губной гармошки (что, как уже подметила Ника, у него означало «думаю, не мешать!»), и сказал:
— А что, если как-то увязать их с глифами? Все эти руны, и прочая лабуда? Вдруг они как-то связаны…
— Не получится, — с сожалением вздохнула Ника. — В этой, как ты выразился, лабуде, я ничегошеньки не понимаю. Мне что руны, что знаки зодиака — все едино. Не мой профиль. Тут Анжелу надо звать, да и то вряд ли она разберется. Слишком много нынче глифов в Житомире.
— Вы тоже заметили? — обрадовался Рома и тут же, не дожидаясь замечания, поправился: — Ты тоже на это обратила внимание? После билбордов как с ума все посходили. Рисуют все подряд где только можно. Не поймешь, где настоящий глиф, а где так — имитация.
— Затем и рисуют… Создают белый шум.
Ромчик поднял листок с табличкой.
— Думаешь, тоже их рук дело? Вся эта фигня с билбордами?
Ника вспомнила про соучредителей рекламного агенства «Тульпа» и предпочла промолчать. Мозговой штурм — это, конечно, хорошо, но делиться с подростком всей информацией было бы опрометчиво. Если за Игрой действительно стоит Загорский-старший на пару с Радомским-старшим… Знать об этом мальчишке пока не следует, решила для себя Ника. Равно как и том, что его отец сбежал из следственного изолятора. Черт его знает, как Ромчик себя поведет. Еще наделает глупостей…
— Слушай, Ромчик, — сказала она. — А чего это мы с тобой корячимся над бумажкой? Не проще ли забить все это в компьютер?
— Фигня вопрос…
Щелкнув кнопкой компьютера деда (вентилятор сразу натужно завыл), Ника придвинула кресло к столу и уступила место Роме:
— Ты быстрее управишься, — она оказалась права: парень уложился в пять минут, из которых три ушло на загрузку операционной системы.
— Готово, — доложил Ромчик. — Еще что-нибудь?
— Инет есть?
— Не-а. Глухо, как в танке. Зато тут ТВ-тюнер, можем телек посмотреть.
— Ну, хоть какие-то новости… — пожала плечами Ника.
Пока Рома возился с настройками ТВ-тюнера, Ника подтащила поближе свою сумку «Нэшнл Джиогрэфик» с трофейным ноутбуком (Белкина она так и не застала: дома его не оказалось, белый «Ланос» стоял под подъездом с раскуроченной дверцей и разбитым стеклом; Славик, очевидно, был на работе, Клеврет — в школе, и совершенно непонятно, куда Белкин мог укатить в кресле-каталке) и спросила:
— Ты вообще в компах разбираешься?
— Ну… так, чуть-чуть.
— Винт с ноутбука снять и сюда подключить сможешь?
— Смогу, — уверенно заявил Рома. — И все?
— Только там пароль наверняка какой-нибудь стоит, — предположила Ника. — Взломаешь?
— Ну… смотря какой пароль, — растерялся парень. — Можно данные потерять в процессе. Рискованно.
— Тогда не надо. Не горит. Завтра съезжу к Белкину, его ноут — пусть и открывает. Как там телевидение, заработало?
— Да блин, — ругнулся Ромчик. — Хрень какая-то. Только местный канал. И то — без звука.
Картинка, выведенная на экран монитора, особым качеством не отличалась. Из цветовой гаммы в ней преобладали фиолетовый и зеленый, и периодически все засыпало цифровым «снегом». Временами картинка и вовсе уплывала в сторону, как будто Рома ловил сигнал на комнатную антенну, и тогда Ромчик начинал яростно щелкать мышкой, ковыряясь в настройках.
— Ладно, бог с ним… Не мучай технику, — сказала Ника. — Там где-то в ящике стола отвертка валялась. Давай винт снимем, чтобы я завтра всю эту руину с собой не таскала…
— Хорошо, — покладисто согласился Рома, и Ника в очередной раз поймала себя на мысли о том, что еще ни разу в жизни она ни с кем так не ладила, как с этим нескладным долговязым юношей пятнадцати лет от роду. Он понимал ее с полуслова, мыслил в схожем направлении, не спорил, не перечил, не самоутвеждался, не корчил из себя альфа-самца и главу семейства… Да и просто, наконец, был ей симпатичен. Еще пару годков, и из него выйдет красивый мужчина.
Вот только Нике самой до сих пор было непонятно, говорит ли в ней нереализованный материнский инстинкт или все дело в месячных после трех недель воздержания?
И как, собственно, Рома — подросток, вполне достигший половой зрелости — воспринимает ее? Как няньку? Подругу? Старшего боевого товарища по Игре? Ой, вряд ли…
Углубляться в эти рассуждения не следовало, но и отмахнуться и забыть не получалось.
— Готово, — Рома протянул ей жесткий диск, но Ника даже не посмотрела на него. Взгляд ее был направлен на экран.
— Смотри! — она ткнула пальцем в зеленовато-фиолетовую картинку телеканала «Житомир».
Там без звука открывал рот какой-то большой милицейский чин в фуражке с высокой тульей. Ника даже узнала эту широченную физиономию с поросячьими глазками — именно этот полковник, пресс-секретарь или кто он там, давал интервью журналистке Наташе по поводу самоубийства Чаплыгина в областной библиотеке. Но дело было не в менте, а в том, что происходило за его спиной.
— Это же папа! — воскликнул Ромчик удивленно.
И действительно, Радомский-старший, одетый в спортивный костюм, с несколько растерянным выражением на лице, но абсолютно спокойно прошел за спиной полковника и выпал из кадра. И никто из мельтешащих на заднем плане сотрудников милиции не обратил на него внимания!
— Вот тебе и сбежал, — себе под нос сказала Ника. — Скорее — медленно ушел, чем сбежал. Он их что, всех купил, что ли?
— Так отец что, на свободе?
— Скорее, в бегах…
— Почему же ты мне не сказала? — с обидой в голосе спросил Рома.
— Ну… — протянула Ника. — Видишь ли, Ромчик…
Ее прервал донесшийся из спальни звон разбитого стекла.
18
— Это пена, — успокаивал Руслан, снимая с головы Марины комки белой (а вовсе не серой, как казалось в полумраке) пузыристой субстанции. — Просто пена. Только не мыльная, а как у этих… как их… пожарных. Пена для тушения пожаров. Наверное, огнетушитель протек в подвале… Или взорвался. Вон ее сколько набежало…
Марина практически не услышала. Слова обтекали ее сознание — или то, что от него осталось. Вся ее внутренняя сущность, все мысли, знания, всё ее «Я» сжалось до крошечного испуганного зверька, свернувшегося клубочком и истошно вопящего. Там, в подвале, когда липкие серые плети коснулись ее лица, нечто запредельное, неземное, лавкрафтовское, нечеловечески страшное проникло в ее душу и за малую долю секунды пропитало Маринино естество. И даже теперь, когда Руслан и Назар Григорьевич выволокли ее из подвала обратно на свет, в просторный вестибюль библиотеки, а Оксана Владимировна отпаивала коньяком — зубы Марины стучали о горлышко фляжки, и огненная жидкость обжигала пищевод — Марина все равно чувствовала, что глубоко внутри, в самом ее сердце застрял острый, зазубренный осколок того ледяного ужаса.
— Видите? — Руслан сжал кулак, и между пальцами выдавились белые пузырьки. — Просто пена. Совершенно нечего бояться. Пена. Ну, как на пенной вечеринке, понимаете?
С чего вдруг краевед принял Марину за посетительницу пенных вечеринок, оставалось только догадываться. Коньяк, докатившись до желудка, наконец-то разлился мягким теплом по всему телу.
— Ты в порядке? — заботливо спросила Иванка, наклонившись над сидящей на ступеньках Мариной. — На тебе лица нет, — сообщила она с легким оттенком злорадства, протягивая так ловко сброшенные Мариной в процессе погони туфли-лодочки.
Массивный рэперский анкх Иванки качнулся перед лицом Марины, и та неожиданно спохватилась: ее собственный, Шаманом подаренный анкх — пропуск в Игру, больше не холодил кожу рядом с привычно теплым кварцем. Неужели потеряла, испугалась Марина. Не может быть… Если там, в подвале — это же придется возвращаться…
Она резко распахнула жакет и начала судорожно расстегивать блузку. Руслан отвесил челюсть, а Назар Григорьевич зычно скомандовал окружавшей их толпе коллег, доброжелателей и просто зевак:
— А ну-ка, расступились все быстро! Ей воздух нужен!
Нет, с облегчением выдохнула Марина, нащупав нагревшийся от тела анкх. Не воздух. Это — нужнее, чем воздух. Это мой глиф. Это подарок Шамана.
И облегчение было таково, что само мироздание вздохнуло вместе с ней, и страсть Марины заставила вибрировать тонкие сферы. Зеваки-доброхоты послушно расступились, и перед Мариной как по волшебству возник Шаман. Он стоял на ступеньках лестницы в полной байкерской экипировке — высокие ботинки с пряжками, черная кожа в серебристых заклепках, пластиковые наколенники и налокотники, поверх косухи — джинсовая жилетка с эмблемой в виде ржавого таракана, волосы стянуты черной банданой, лакированный шлем с языками пламени зажат под мышкой — и был похож на средневекового рыцаря, пришедшего на выручку даме сердца. Впечатление усиливалось тем, что стоял Шаман на пару ступенек ниже, и даже при всем своем росте вынужден был смотреть на Марину снизу вверх — и ей это нравилось.
— Ты цела? — спросил он.
— Да, — сказала Марина, моментально захмелев от коньяка и его взгляда.
— Тогда поехали.
— Куда?
— Ведьма выяснила, где ключ.
Какая еще ведьма? Марина окончательно перестала что-либо понимать. Я, я твоя ведьма, хотелось выкрикнуть ей, но вместо этого она послушно сказала:
— Поехали…
— Ты, — Шаман ткнул пальцем в Руслана. — Поедешь с нами. «Мажоры» уже там, вместе с вашим бойцом. Мы на подстраховке, работаем вторым составом. Собирайтесь, у нас мало времени!
19
— Что это? — спросил Ромчик шепотом.
— Не знаю, — тоже шепотом ответила Ника. — Ты ждешь гостей?
Ромчик помотал головой.
— И я нет…
— Может, птица? — предположил Рома.
— Может, и птица…
В спальне что-то упало с глухим стуком, а потом донеслось раздраженное ворчание.
Значит, не птица.
Ника и Ромчик вскочили одновременно; Ромчик исполнил нечто похожее на начальное па «цыганочки с выходом» — похлопал себя по груди, карманам джинсов и пояснице, после чего негромко выругался (все его железо, которое он так старательно таскал с собой, осталось в коридоре, в карманах косухи); Ника проделала тот же процесс инвентаризации, только мысленно («Шурфайр» — в сумочке, газовый баллончик — в ветровке, и то, и другое — на вешалке в коридоре).
Путь из кабинета в коридор проходил мимо двери спальни.
— Дверь! — выкрикнула Ника, бросаясь в коридор. Ромчик понял ее с полуслова: если зафиксировать дверь в спальню, можно будет выиграть пару секунд и добраться хоть до какого-нибудь оружия.
Плохо было то, что дверь в спальню открывалась вовнутрь — не подопрешь стулом! — и, когда Ника попыталась схватиться за шарообразную ручку, та скользко провернулась в руке. Незваный гость собирался выйти.
Ника с размаху врезалась плечом в дверь, и та ударила человека за ней. Гулкий хак, короткий матерок. Вцепиться в ручку, дернуть, захлопнуть.
— Держи! — это Ромчику. Парень отпихнул Нику, схватился за ручку обеими руками и уперся ногой в дверной косяк.
— Быстрее! — крикнул он Нике.
Сама знаю. Коридор. Лежка Пирата. Вешалка. Сумка.
В этот момент в квартире погас свет. Противно запищал бесперебойник компа в кабинете. За дверью лязгнула открываемая решетка, и что-то металлически заскреблось в замке.
Обложили. Гады. Вывернули пробки на площадке, а теперь открывают замок. Ника закрыла только на нижний. Секунд тридцать у них это займет... Нащупать сумку. На голову падает дедово пальто. Отмахнуться. Руку внутрь. Зарядка для мобильника. Вспышка. Объектив для «Кэнона». Запасной аккумулятор. Где же этот проклятый фонарик?!!
— Блядь! — раздалось от дверей спальни. Там что-то сломалось с сухим деревянным треском, и кто-то кого-то ударил. Зашуршала ткань, затопали башмаки по паркету.
Ника удвоила усилия по поиску фонаря, и ремень сумки тут же соскочил с крючка. За миг до того, как сумка упала вниз, пальцы Ники сомкнулись вокруг шершавого корпуса «Шурфайра».
Развернуться, нажать на кнопку. В ярком пятне света, будто актеры в лучах софитов, сцепились Ромчик и здоровенный мужик в черном комбинезоне и черной же лыжной маске. На бедрах — скалолазная система с пристегнутыми карабинами. С крыши спустился…
Мужик прижал Ромчика к стене и душил, а тот, в свою очередь, пытался выдавить оппоненту глаза — до тех пор, пока Ника не включила «Шурфайр», направив луч прямехонько Роме в лицо. Ослепленный подросток хрипел и задыхался.
Сжать «Шурфайр» покрепче. Три быстрых шага. Короткий замах. Удар по темечку. Попадание — точно в узел-навершие вязаной маски («балаклава», совершенно некстати вспомнилось название). Из-за этого удар пришелся вскользь, но дело сделал: мужик отпустил Ромчика и обернулся к Нике. Посветить в глаза — две белых прорези в маске. Пнуть коленом в пах. Еще раз ударить «Шурфайром» по голове. И еще. И еще…
— Сзади! — истошный вопль Ромчика.
В азарте драки Ника упустила момент, когда щелкнул замок входной двери. Девушку схватили сзади за талию, оттащили от оглушенного противника, и легко, как котенка, отшвырнули в столовую. Ника упала на пол, больно ударившись головой о мешок изогипса, тот лопнул, и ее обдало облаком белой пыли. Она громко чихнула, и от этого чиха сразу прошел эффект нокдауна. Фонарик Ника выронила, а тот, кто ее швырнул — толстяк в батнике с капюшоном, низ лица замотан пестрым шарфом — уже входил в столовую, нависая над лежащей Никой.
Схватить пустое ведро, швырнуть во врага. Обрезок ламината, под ноги ему. Длинный и гибкий металлический уголок, хлестнуть по лицу. Все без толку: толстяк с легкостью отмахнулся от строительного мусора, медленно, но неуклонно приближаясь к Нике. Нога его пошла на футбольный замах, грозя переломать девушке ребра, когда Ника запустила руку в дыру в мешке и швырнула горсть белого порошка в глаза обидчику.
Это дало ей полторы секунды, чтобы успеть встать (из коридора доносились глухие удары чьего-то тела об стенку; Ромчик дрался еще с одним незваным гостем) и подскочить к толстяку. Она схватила его за нижний край мешковатого батника и резко дернула вверх, натягивая ткань на замотанное шарфом и обсыпанное изогипсом лицо.
Излюбленный прием хоккеистов: натянуть футболку противника ему же на голову.
А потом Ника с хрустом впечатал локоть туда, где, по ее расчетам, был нос оппонента. Толстяк хрюкнул и сел на задницу.
Два–ноль в нашу пользу.
Ника нагнулась, чтобы подобрать фонарик, а когда выпрямилась, прямо у нее на глазах летящее тело Ромчика вышибло дверь в студию.
Поправка. Два-один.
Если грабителей (или кто они там) было трое, то Ника осталась тет-а-тет с последним. Она выключила фонарь и на цыпочках вышла в коридор. В кабинете возились, мелькали тени на фоне включенного монитора, и жалобно подвизгивал бесперебойник.
Аккумулятор все еще держит, значит, драка заняла не больше пары минут. А усталость, как после часовой тренировки… Но ничего. Чуть-чуть осталось.
Под ногой брякнула какая-то железяка. Ника нагнулась и пощупала ее. Ага. Телескопическая дубинка. Ромчик все-таки до нее добрался. Жалко, воспользоваться не успел. Ника переложила фонарик в левую руку, а в правую взяла дубинку.
Что бы ни искал третий в кабинете, рано или поздно он оттуда выйдет. Посветить в глаза, дубинкой сперва по ноге (голову он будет защищать инстинктивно, поэтому первый удар — в колено), потом — куда придется…
План был хорош. Единственное, чего Ника не учла — так это того, что толстяк очухается раньше, чем номер три выйдет из кабинета.
Он ударил ее по затылку. Несильно, но хватило, чтобы она стукнулась лбом в открытую дверь ванной. Сознания не потеряла, только искры из глаз, что называется, полетели, и замаячили разноцветные круги. Тело сразу обмякло, потяжелело. Ника сползла вниз по стенке, безвольно наблюдая, как толстяк и номер три (тоже весьма упитанный мужчина в камуфляже и черной «балаклаве») на пару убегают через входную дверь, бросив товарища-скалолаза возле обмякшей Ники.
В руках у третьего номера была маленькая черная коробочка. Жесткий диск, который Ромчик выкрутил из ноутбука Белкина. Так вот зачем они приходили…
Хотелось закрыть глаза. Всего на секунду. Ну вот на малюсенькую такую секундочку…
Отставить!
Ника мотнула головой (к горлу подкатила тошнота), и встала на колени над неподвижным телом скалолаза. Вроде дышит… Лыжная маска на макушке промокла от крови. Преодолев брезгливость, Ника стащила «балаклаву» (голова скалолаза безвольно бумкнулась об пол) и посветила фонариком в залитое кровью лицо.
Эге! А я ведь тебя знаю, подумала Ника. Мысли были тяжелые, ржавые и слипшиеся. Точно знаю. Но откуда?..
Автоквест! Вова. Из команды «Бегущие кабаны». Угрюмый пролетарий-молчун, которого Ника использовала как барьер между собой и похотливым краеведом Русланом. Заднее сиденье древнего «Форда-эскорта». Первая ночь Игры…
— Ника! — сипло позвал ее Ромчик из студии деда. — Ты в порядке?
— Вроде того, — пробормотала Ника себе под нос, пытаясь встать на ноги. Колени подламывались. Ромчик был уже рядом, поддерживал под локоть, заботливо заглядывал в лицо. Хороший мальчик… Синяк под глазом, еще один — на скуле, разбитая губа, глубокие царапины на лбу (последствия выбитой лбом двери), ссадины на шее. Досталось парню. Но очнулся первый и поспешил на помощь слабой женщине.
Не мальчик. Мужчина.
— Спасибо, Рома, — Ника кое-как встала. Ее пошатывало.
— Пошли, — сказал Ромчик настойчиво. — Ты должна это увидеть.
— Не могу, — честно ответила Ника. — Что — увидеть? — переспросила она, когда до нее дошел смысл Роминых слов.
— Так. Ты постой пока, хорошо? Подыши. Я сейчас.
Он прислонил Нику к стене и метнулся к входной двери. Ника закрыла глаза, на три счета вдохнула, еще на три — задержала дыхание, и на четыре — выдохнула. Помогло. Она повторила процедуру еще раз, и в голове чуть-чуть прояснилось. А тут и свет загорелся. Умничка Рома, догадался ввернуть пробки на место…
— Пошли! — потребовал он, беря Нику под руку.
— Куда? Зачем? — запротестовала Ника. — Да подожди ты… Надо же этого связать, сейчас очнется, гад…
— Не очнется, — уверенно сказал Рома. — А очнется — опять вырубим. Пошли, это важнее…
И была в его словах такая убежденность в собственной правоте, что Ника послушно двинулась за ним.
Рома завел ее в студию деда (она не заглядывала туда с момента приезда, дверь была заперта) и щелкнул выключателем.
Здесь все было знакомо и привычно: штативы, свет, зонтики-отражатели, светофильтры, матово-белый экран…
Все как всегда. Кроме одного.
Одну из стен студии занимала огромная карта Житомира, к которой были прилеплены сотни желтых бумажек-стикеров с нарисованными глифами. Тут были и vévés, и руны, и кельтские орнаменты, и алхимические символы, и знаки зодиака, и египетские иероглифы (они опоясывали Житомир по периметру), и множество других, знакомых и незнакомых глифов...
Был даже кадуцей, появление которого Ника наблюдала сегодняшним утром — и стикер был прилеплен именно там, где сегодня нарисовали кадуцей, напротив аптеки в двух кварталах от дома деда… Только вот стикер прилепили как минимум две недели назад, а кадуцей нарисовали только сегодня.
— Ты знала об этом? — спросил Рома.
— Нет. Хотя… Догадывалась.
— Значит, это все Аркадий Львович?..
— Не он один.
— А кто еще?
— Давай-ка спросим об этом у нашего пленного, — мрачно предложила Ника.
20
Тухлый на встречу не пришел.
Хрущ с пацанами приехали в назначенное место заранее и прождали там лишних полчаса, пока Свисток не сказал:
— Все, кинул нас Тухлый. Вот падла…
Хрущ, у которого опять нагноился отрезанный палец, выдавил струйку черной жидкости прямо на пол «Ниссана» — а фиг ли, тачку все равно придется бросить, на ней уже столько всякого дерьма висит, да и в салоне смердит паленым мясом — и сказал:
— Ждем еще десять минут — и разбегаемся.
Тут Макара приплющило не по-детски. И до того вел себя, как дебил, а тут его перемкнуло, и он начал тихонько подвывать как собака, глядя на луну, и поскуливать.
— Закрой хлебало, — скомандовал Хрущ. — Это что там за движуха?
Место, указанное Тухлым для окончательного расчета, было унылым сквером недалеко от центра города, в тени пары девятиэтажек. Ни людей, ни машин, ни даже собак здесь не было. И тут — нате здрасте! — заруливает здоровенная «Тойота», за рулем которой сидит гламурная фифочка. Из «Тойоты» вылазят три кренделя: два жирдяя и один бугай, и начинают что-то доставать из багажника.
— Это че там такое? — заинтересовался Свисток. — Че там делается?
— Тихо! — одернул его Хрущ, прильнув к лобовому стеклу.
Жирдяи натянули поверх одежды мешковатые батники с капюшонами и «кенгурухами», и замотали морды шарфами. Бугай же надел на жопу странную ленточную хрень, прицепил туда какие-то железяки и забросил за плечо моток веревки, после чего размотал шапочку, которая оказалась маской, как у ОМОНовцев.
Потом все трое упетляли в подъезд девятиэтажки.
— Домушники, — заявил Свисток. — Хату брать пошли.
— Ты че, какие, нах, домушники? — возразил Хрущ. — На такой-то тачке? С такой девахой?
Деваха в натуре была классная, Хрущ таких только в порнухе видел. Даже в темноте и через стекло он рассмотрел, что волосы у нее светлые, прямые и длинные. Хрущ аж облизнулся.
— Зря они ее одну оставили. И мотор не заглушили…
— Гы, — понял его замысел Свисток. — Заодно и машину поменяем. А что с этим делать будем? — Он кивнул в сторону подвывающего Макара.
— Ничего. Потом подберем. От него щас толку — как от козла молока…
Хрущ со Свисток выбрались из загаженного «Ниссана» и вразвалочку приблизились к «Тойоте». Хрущ зашел со стороны водителя и постучал в окошко. Загудел электроподъемник, стекло поехало вниз. Ну все, красавица, капец тебе…
— Добрый вечер, — глумливо поздоровался Хрущ.
— Что надо? — Блондинка за рулем смотрела на него брезгливо.
Хрущ вытащил из кармана выкидуху и картинно щелкнул лезвием.
— Вылазь, сучка, — спокойно приказал он. — А то волосы на хер отрежу.
Блондинка вздохнула, сунула руку куда-то под сиденье и ткнула Хрущу прямо в морду дуло пистолета.
— Вали отсюда, придурок, — посоветовала она.
Свисток у этому времени уже открыл заднюю дверцу «Тойоты» (лохи не захлопнули ее, поэтому даже фомка не понадобилась), и через багажник залез в салон.
— Бу! — сказал Хрущ и резко присел, а Свисток ударил фомкой по пистолету. Тот вылетел из руки взвизгнувшей блондинки и брякнулся на асфальт. Пока Свисток наматывал волосы фифы на кулак и тащил ее на заднее сиденье, Хрущ подобрал пистолет. Травмат…
Он сунул руку в окошко, отпер дверь и потянул ее на себя, собираясь сесть за руль — но не успел. Как раз в это время в сквер с рокотом и грохотом зарулила целая колонна байкеров. Ну, может, и не целая, и не колонна — но мотоциклов пять точно.
Во главе банды был двухметрового роста амбал с вислыми седыми усами и седой же косицей. За его спиной на мотоцикле сидела девка в шлеме, и когда девка шлем сняла, освободив гриву белых вьющихся волос, Хрущ ее узнал.
Именно это парочка обляпала его грязью на Корбутовке, когда Хрущ забирал клеймо у Чоппера.
А теперь банда заявилась сюда по их души. В этом Хрущ почему-то не сомневался. Даже Свисток замер на заднем сиденье, вломив от души трепыхающейся блондинке.
Седой вожак слез с мотоцикла, помог свой девице — та была в деловом прикиде с узкой юбкой, не самый подходящий наряд для катания на байке, потом что-то скомандовал бойцам и направился прямо к «Тойоте».
— Ну-с, — сказал он, подойдя поближе. — Что тут у нас?
Хрущ тихонько, чтобы не клацнуть, оттянул и вернул на место затвор травмата. Как он и ожидал, патрона в стволе не было. Дура блондинистая… Вожака точно положу, подумал он. А вот остальных…
Приступить к реализации плана ему помешали два жирдяя, которые вывалились из подъезда, будто за ними гнались менты. Один толстяк был весь обсыпан чем-то белым и зажимал шарфиком расквашенный нос, а второй нес черную коробочку.
— Ну что? — спросил седой байкер, сразу утратив интерес к Хрущу. — Удалось?
— Да, — задыхаясь, выпалил один из толстяков. — Только Вован там остался, вырубили его…
— Это — ключ? — уточнила беловолосая девка в деловом прикиде, показав на черную коробочку. — Это он?
— Наверное, — гундосо ответил толстяк с разбитым носом. — Что Анжела велела, то и принесли…
Пока они все это обсуждали, Хрущ бочком-бочком, да и отошел от «Тойоты». Мол, я не я, тачка не моя, просто мимо проходил. Свисток же, поняв, что дело дрянь, затаился внутри. Блонда очухалась и начала стонать.
— Илона? — заволновался первый жирдяй, который с коробочкой. — Что тут происходит?
В эту самую секунду дебилоид Макар (и когда он из «Ниссана»-то вылез?) прыгнул на жирдяя, сбил его с ног, схватил черную коробочку и, зажав ее в зубах, на четвереньках ломанулся в кусты.
— Стоять! — гаркнул седой байкер и, выхватив пистолет, выстрелил вдогонку Макару.
Хрущ с перепугу вскинул травмат и выпалил в байкера. Попасть не попал, но заставил присесть; Макар тем временем ловко, как обезьяна, вскарабкался на дерево, на четвереньках же пробежался по ветке и перепрыгнул на соседнее. Тарзан, мать его за ногу… Хрущ шмальнул еще дважды, оба раза попал: один — в мотоцикл, а другой — в беловолосую девицу, а потом запрыгнул в «Тойоту» (мотор все еще урчал) и дал по газам.
Сзади бабахнули из ружья, и стекло осыпалось мелкой крошкой. Завизжала блондинка, выматерился Свисток. Но «Тойота», бодро перескочив через бордюр, перепахала газон и спрыгнула на асфальт, выруливая из сквера.
По крыше что-то гулко ударило, и в приоткрытое окно всунулась довольная рожа Макара с зажатой в пасти коробочкой.
Байкеры еще пару раз выстрелили им вслед, но Хрущ уже вывел машину на пустую улицу и выжал газ до упора, уходя от погони.
21
Когда на улице началась пальба, Ника, подчиняясь старой военной привычке, сразу грохнулась на пол и даже успела схватить за лодыжку Ромчика (который, разумеется, ломанулся к окну посмотреть, что это там происходит). Сначала раздались четыре резких, отрывистых пистолетных хлопка, а потом, с секундной паузой, дважды прогрохотал дробовик. И сразу взревели моторы.
— Ого! — сказал Ромчик. — Не хило. Там что, разборка?
— Все может быть… — К горлу опять подкатил тепловатый комок слизи. — Все вроде бы. Стихло…
— Пусти ногу, я схожу — гляну.
Ника разжала пальцы, сцепленные мертвой хваткой на щиколотке Ромы, и сказала:
— Вместе пойдем. Свет в комнате выруби, чтобы в окне не маячить...
Пленный «бегущий кабан» Вова лежал в глубоком обмороке и признаков жизни не подавал. Его следовало связать, привести в чувство и допросить, но стрельба на улице была более актуальной проблемой, поэтому Ника перевернула тушу Вовы на бок, чтобы язык не проглотил, и вместе с Ромчиком вышла в темную спальню.
Вова в процессе своего верхолазного проникновения в квартиру разбил окно, и по спальне вовсю гулял холодный ветер, надувая занавески. За окном висела сдвоенная веревка, вплетенная в «восьмерку». Ника перехватила порхающее полотно и, прижавшись к стене, осторожно выглянула в окно.
Сквер, такой пустой и тихий всего пару минут назад, сейчас напоминал поле боя. Газон со свежими следами шин (судя по ширине и глубине — насколько Ника могла рассмотреть с седьмого этажа — их оставил грузовик или большой внедорожник). Россыпь битого стекла на асфальте. Рядом — лужа пролитого бензина с радужной каемкой, и лежащий на боку мотоцикл, из которого бензин и выливался. Флаг с поломанным древком, полотнище намокло, но на нем еще можно различить изображение таракана.
И ни души.
— Кажется, наших незваных гостей кто-то ждал у подъезда, — заключила Ника, обозрев поле боя с высоты. У нее начинала кружиться голова, и она поспешно отошла от окна.
— Угу, — подтвердил Рома. — Только кто?
— «Ржавые тараканы». Это команда такая, из автоквеста, — пояснила она. — Байкеры.
— Те, что на Корбутовке? У Чоппера были?
— Думаю, что из их числа…
— Но что им всем от нас надо? — с почти детской обидой в голосе спросил Рома.
— Не от нас, — покачала головой Ника. — От Белкина. Его ноутбук. Точнее, винт. Вот за чем они приходили… Вот из-за чего весь сыр-бор. И Белкина из-за него чуть не убили, и Чоппер погиб, потому что с ноутом удрать пытался. Что-то там есть, на этом винте. Что-то важное… Ромчик, поищи-ка ты веревку, надо связать нашего «языка»!
— А чего ее искать? Вот она, родимая, висит, — показал Ромчик на снаряжение Вовы. — Он же дюльфером спускался, по двойной, если правильно привязался — надо просто дернуть…
Вова привязался правильно. Ромчик втащил веревку в окно, уложил свободные концы на пол и потянул за один из них, после чего веревка сама, будто змея, вползла в комнату.
— Молодец, — похвалила его Ника. Собственные слова доносились до нее будто бы издалека, через вату в ушах. — А теперь давай поищем целый стул…
Стул нашелся в студии — единственной комнате в квартире, не пострадавшей после драки. Ника с Ромчиком затащили туда Вову, усадили на старый, но крепкий, с высокой прямой спинкой, трон, и Рома привязал пленного, хитрым образом обвив веревкой запястья, локти, торс и ноги.
Ника пододвинула поближе один из софитов:
— Отлично. Как в лучших подвалах НКВД… Ты его обыскал?
— Забыл, — сознался подросток. — Сейчас…
Вертолет в голове у Ники ускорился да такой степени, что ей пришлось схватиться за треногу фотоаппарата, чтобы не упасть. Здорово он меня приложил. Но ничего, потерпим. Главное — не садиться. Сяду — вырублюсь. Стоять. Стоять…
— Вот, — Ромчик разложил на полу добычу.
Несколько скалолазных карабинов, соединенных лентами попарно. Молоток. Охотничий нож. Одноразовая зажигалка. Мобильник. Дешевый китайский фонарик. И солидная кожаная визитница, никак не вяжущаяся с пролетарским образом Вовы.
— Ни бумажника, ни документов, — сказал Рома. — И сигарет нет, хотя зажигалка — есть. Странно.
— Что в визитнице?
Ромчик встряхнул кожаный чехольчик, и на пол высыпались картонные карточки с глифами. Тут были и знакомые уже руны и астрологические символы и новые, не встречавшиеся прежде каббалистические закорючки.
— Ага, — Ника вспомнила намокший альбом из багажника машины Чоппера. — Ну, это понятно. Такое мы уже видали… Очередные инструкции к Игре. Когда ж вы уже наиграетесь, балбесы великовозрастные…
— Не думаю… — возразил Рома. — Не думаю, что это инструкции. Во-первых, нет адресов и дат. А во-вторых, некоторые глифы повторяются, причем несколько раз.
В качестве доказательства своих слов Рома продемонстрировал три одинаковые карточки со схематически нарисованным человечком в шляпе.
— У Клеврета точно такая татуха, — сказал он.
— Интересно… Ромчик, будь другом, поищи нашатырь. Где-то в ванной должен быть.
— Ему? — уточнил подросток, кивнув на привязанного Вову, окровавленная голова которого безвольно поникла на грудь.
— Мне! А потом и ему тоже…
— Я мигом, — встрепенулся Рома, и в этот момент в квартире раздалось мелодичное «тирлинь-тирлинь» дверного звонка.
От неожиданности у Ники даже чуть-чуть прояснилось в голове.
— Кого это принесло в такой час? — спросила она.
Ромчик, насторожившийся, как пес в стойке, предположил:
— Может, гости вернулись? За этим? — Он опять кивнул в сторону Вовы.
— Они бы не стали звонить…
«Тирлинь. Тирлинь-тирлинь-тирлинь»…
Кто бы там ни был, за дверью, он зажал кнопку звонка и не отпускал пару секунд.
— Я схожу открою, — решился Ромчик. В правой руке у него уже была велосипедная цепь, за поясом — трофейный нож, а в левой — импровизированный кистень из сцепленных карабинов. Второй раз вы меня врасплох не застанете, говорил весь его облик. Я теперь во всеоружии, меня голыми руками не возьмешь…
— Ты только аккуратно. От меня сейчас толку мало…
Ее опять закружило, и Нике все-таки пришлось сесть на студийную кушетку. Только бы не вырубиться…
Ромчик, бренча железом, вышел в коридор, и там лязгнул дверной замок. А через мгновение раздался удивленный возглас мальчика:
— Папа?!
22
— Что тут у вас произошло? — спросил Радомский, осматривая разгромленную квартиру.
— Гости, — ответила Ника. — Незваные. Все лезут и лезут, окаянные. Мы их в дверь, они — в окно…
Ее начинало «нести» — нормальный отходняк после стресса, когда слова льются рекой, опережая мысли, и говоришь любую ерунду, лишь бы не молчать… Голова по-прежнему кружилась, слегка подташнивало (точно — сотрясение; давно не было, блин!), но, несмотря на все это, Ника испытывала приступ совершенно неуместного веселья.
Радомский-старший в спортивном костюме «Адидас» и белых кроссовках был смешон и нелеп. Его сын, обвешанный цепями и карабинами, был грозен и тоже смешон. Квартира, по которой будто бы слон пробежался, напоминала о декорациях к немым комедиям с Бастером Китоном. И даже Вова, привязанный к стулу в студии, вызывал в памяти строчки стишка «дети в подвале играли в гестапо…»
Умом Ника понимала, что это всего лишь последствия шока, эйфория — она (опять!) осталась в живых, разминулась с костлявой, и реальных причин для веселья нет — но поделать с собой ничего не могла. Ей отчаянно хотелось хихикать.
— Ты цел? — спросил Радомский сына.
— Угу, — выдавил тот.
— Это хорошо, — Радомский будто не замечая ссадин и синяков на физиономии отпрыска, небрежно отстранил его ладонью (совсем как носильщика в гостинице, почему-то подумалось Нике) и вошел в студию.
— Вот как, — произнес Радомский, глядя на карту Житомира с приклеенными стикерами. — Интересно. Впрочем, так я и думал… — Он перевел взгляд на привязанного Вову, подошел поближе и брезгливо, одним пальцем приподнял его безвольно висящую голову. — Хм. А ведь я его, кажется, знаю… Где-то я его видел.
— Автоквест, — подсказала Ника.
— Ага, точно, — обрадовался Радомский. — Брифинг. В той подвальной кафешке.
Ну и память у него, удивилась Ника. Мельком же видел…
— И зачем он к вам пожаловал? — полюбопытствовал Радомский.
— Это его надо спросить… — пожала плечами Ника.
В студию вернулся Ромчик, принес бутылочку с нашатырем, таблетку анальгина и стакан воды. От нашатыря Ника отказалась (ее пока удерживало на ногах аномальное веселье), анальгин приняла с благодарностью — только вот проглотила с трудом, таблетка встала поперек горла, и опять подкатил горячий липкий комок тошноты. Спокойно, подруга, скомандовала она себе, жадно глотая воду. Держаться, не падать!
— А ты? — поинтересовался Ромчик отца. — Ты зачем к нам пожаловал? И зачем сбежал из ментовки?
— Ты мать проведывал? — спросил тот в ответ, недвусмысленно навязывая сыну привычную модель поведения.
— Проведывал, — ответил Ромчик все еще с вызовом.
— Как она?
— Плохо!
— Понятно, — кивнул Радомский. — А что это у вас за пальба была во дворе? — спросил он у Ники. — Мотоцикл валяется с перебитым бензопроводом, флаг какой-то…
— Сейчас узнаем, — ответила Ника, откупоривая нашатырный спирт и поднося под нос Вове.
Вова дернулся, помотал головой (из рассеченной макушки полетели брызги крови; крови вообще было на удивление много, волосы слиплись в один комок, и Ника даже испугалась, не раскроила ли она Вове череп) и что-то пробулькал носоглоткой.
— Дайте-ка мне, — сказал Радомский, отбирая у Ники нашатырь. — Эх, жалко Влада тут нет… — пробормотал он, заглянув в открытые, но совершенно мутные глаза Вовы. — Он в этом деле специалист… Эй, родной, — почти с нежностью в голосе позвал он. — Ты меня слышишь?
Вова что-то бессмысленно промычал.
— Не слышит, — сделал вывод Радомский и совершенно неожиданно (Ника аж вздрогнула) отвесил Вове две сильных пощечины.
Вова встрепенулся, насколько позволили ему веревки, и попытался вжать голову в плечи.
— Не… не… на... до… — по слогам выдавил он.
— Тебя как зовут? — участливо поинтересовался Радомский, склонившись к окровавленному лицу жертвы.
— Во… ва… — всхлипнул тот. — Не… бей… те…
— Не буду, — легко согласился Радомский. — Так что вы хотели у него узнать, Вероника? — спросил он.
Да, подумала Ника, а все-таки он лидер. Вожак стаи. И пяти минут не прошло, как он заявился в своем спортивном костюме, а уже взял ситуацию под контроль.
— Что вам тут было надо? — спросил Ромчик, не пожелавший оставаться на вторых ролях. — Зачем вы приходили?
— Ноут, — ответил Вова, шмыгнув носом. — Ноут Белкина. Я должен был отвлекать вас, пока «Мажоры» будут искать ноутбук…
— Зачем? — спросила Ника. — Что там, на ноуте?
— Ключ, — ответил Вова.
— Что-о?! — рыкнул Радомский, моментально утратив самообладание. — Ключ?!!
— Ключ… — кивнул Вова, уронив кровавую соплю из носа.
Радомский схватил пленника за горло:
— Кто? — прошипел он. — Кто послал?!
— Ведьма… — прохрипел Вова. — Пусти… те… больно…
— Полегче, — попросила Ника, и Радомский разжал пальцы.
— Какая ведьма? — очень тихо, почти шепотом спросил он.
— Анжела… — выдохнул Вова.
Ах вот оно что, почти обрадовалась Ника. Наша мадам визионер и медиум никак не угомонится. Мало ей раздавленной машины. Все ей неймется… Но старый враг — это хорошо. Это знакомо и предсказуемо…
— Сука, — выдохнул Радомский тихо, разговаривая сам с собой. — Тварь. Обойти меня вздумала. А я дурак…
— Почему — дурак? — поинтересовалась Ника.
— Потому что проболтался. Про ключ. Я же сегодня с ней говорил. У Илоны. Час назад. И эта мандолина согласилась работать на меня. А сама… Сама решила успеть первой. Вот ведь… Найду — ноги вырву, ведьме этой…
Тут Ника окончательно перестала что-либо понимать. Ладно, Анжела гоняется за мистическим ключом. Но Радомский?
— Погоди, Вова, — сказала она. — Но ты же был с Белкиным в одной команде. «Бегущие кабаны». Так? А теперь вместе с «Мажорами» вламываешься в наш дом…
— Команде… — протянул Вова почти насмешливо. — Это же не автоквест. Это Игра. Тут каждый сам за себя.
— С ума вы посходили с этой Игрой! — в сердцах плюнула Ника.
— Можно подумать, что вы — нет, — угрюмо ответил Вова, кивнув на карту города на стене.
— Стоп! — перебил Радомский. — Не сходится. Где-то ты заврался, молодой человек. Я сказал Анжеле про ключ час назад. И сразу после ее ухода пошел сюда. Пешком. Телефоны в городе не работают, так? Машина ее в ремонте, сам видел, как она на маршрутку садилась. Так как же она успела собрать команду, проинструктировать и прислать сюда за ключом?
— Она же ведьма… — снисходительно, словно ребенку, пояснил Вова.
— Что это? — вдруг спросил молчавший до сих пор Рома, подняв с пола карточки с глифами.
Вова резко замолчал, насупившись.
— Отвечай! — рявкнул Радомский.
— Это для связи, — с опаской и нехотя ответил Вова. — Глифы игроков.
— Как это работает? — вскинулась Ника.
— Берешь карточку, поджигаешь… Пока горит — говоришь вслух, как по мобильнику. Носитель глифа тебя услышит.
— Что за бред, — скривился Радомский. — Что ты несешь… Адрес Анжелы, быстро! — приказал он и для вящей убедительности отвесил Вове еще одну оплеуху.
— Не знаю! — вскрикнул Вова. — Правда-правда, не знаю! За транспорт отвечали «Мажоры»!
— А «Тараканы»? — спросила Ника, перебирая карточки.
— Безопасность…
Вот она. Вертикальная палочка с двумя закорючками сверху и снизу. Руна Перт, как потом Ника вычитала в википедии. Та самая, что вилкой нацарапала Илона на запястье.
— Вы встречались с Анжелой у Илоны, так? — уточнила Ника у Радомского.
— Ну?
— Илона знает адрес Анжелы?
— Должна, по идее. Они вроде давно знакомы… Постойте, Ника, уж не верите ли вы во весь этот бред про карточки?
— Верю — не верю… Зачем верить, когда можно попробовать?.. Ромчик, давай зажигалку…
23
Когда блонда заговорила, Свисток от неожиданности подпрыгнул, саданувшись башкой о крышу «Тойоты», и даже перестал рвать на ней кофточку. Хрущ тоже дернулся, едва не въехав в фонарный столб, и резко дал по тормозам.
Макар, до сих пор сжимавший в зубах черную коробочку, долбанулся головой о торпеду и наконец-то выронил добычу. Изо рта у него капала слюна, а на морде блуждала бессмысленная ухмылка.
— Че это она? — испуганно спросил Свисток. — Че это она говорит?
Перед тем как приступить к раздеванию блонды (Илона, вспомнилось Хрущу, один из толстяков назвал ее Илоной), Свисток ей от души вмазал и, похоже, перестарался, отправив в глубокий нокаут. Впрочем, Свистку всегда было пофиг, кого трахать — визжащих и барахтающихся или пьяных в полном отрубе. Лишь бы дырка была, как он всегда говорил.
— Ы, — сказал Макар, роняя слюни. — Ы-ы-ы!!! — повторил он настойчиво, и сразу стало понятно, что он требует очереди к телу девахи. Мол, раз ты слез — значит, кончил, я тоже хочу…
— Тихо! — шикнул на него Хрущ. — И ты, Свисток, заткнись! Что она там бормочет?
Блонда произнесла еще одну фразу, очень-очень тихо.
— Мануильского… — повторил за ней Свисток. — Адрес какой-то. Да она бредит! Ща я ее оприходую, ей сразу полегчает… — Он зашуршал пряжкой ремня.
— Замри, — приказал Хрущ. В голове его билась смутная мысль, и нужна была секунда тишины, чтобы ее изловить и сформулировать.
Что делать дальше, вот в чем вопрос. Тачку они угнали, байкеров стряхнули. Дальше-то что? Впервые в жизни Хрущ тосковал по Тухлому. С тем, конечно, было очень стремно, но хоть понятно, что делать…
Хрущ нагнулся и подобрал с пола черную коробочку. Она оказалась на удивление тяжелой, железной. И как Макар ее в зубах держал? Как вообще этот алкаш, сын алкаша и внук алкаша, дебил-переросток, даун царя небесного, криворукий и косоглазый, умудрился прыгать по деревьям, будто Тарзан, и приземлиться на крышу «Тойоты»?!
— Это ж винт, — сказал Свисток, от удивления даже перестав расстегивать штаны. — От компьютера. Только маленький какой-то…
Илона, до сих пор лежавшая на заднем сиденье, как кукла, и бормотавшая адрес, вдруг рывком села и обвила руками шею Хруща. Он даже испугаться не успел, когда горячее дыхание обожгло ему шею, а влажный язычок скользнул в ухо.
— М-м-м-м-м, — промычала блонда, обтираясь об Хруща, как кошка, и рассыпала длинные волосы по его плечам. — М-м-мануилького… Поехали…
У Хруща перехватило дыхание и заколотилось сердце. Рука девахи пробежалась по его груди, животу и нырнула в промежность, крепко обхватив его хозяйство (там уже все было как каменное).
— Ни хера себе, — прокомментировал совершенно офигевший Свисток.
— Поехали… — промурлыкала Илона и, опять облизав Хрущу ухо, нежно прикусила за мочку.
Хрущ послушно повернул ключ зажигания.
— Ы-ы-ы-ы! — сказал Макар.
24
Заколдована.
Вот и подтвердилось то, о чем Марина давно подозревала. Она — Марина Сергеевна Панчук, младший научный сотрудник областной библиотеки, тридцати лет от роду, была самым натуральным образом заколдована.
Пуля попала ей в грудь. Выше анкха и кварца, прямо в вырез новенькой блузки, варварски разодранной еще в библиотеке краеведом Русланом, «чтобы было легче дышать». Пуля, которая по всем законам физики должна была ее убить, оставила после себя лишь синяк размером с пятикопеечную монету, лиловым пятном расплывшийся на нежно-бледной коже Марины.
— Резиновая, — сказал Руслан, снова очутившийся возле ее декольте. — Вам повезло. Пуля была резиновая. Травмат, понимаете? Старайтесь дышать неглубоко, там могут быть внутренние повреждения… Вы меня вообще слышите? — Руслан наклонился поближе, то ли стараясь поймать блуждающий взгляд Марины, то ли — что более вероятно — заглянуть ей в вырез блузки.
Озабоченный он какой-то, мельком подумала Марина. И гадкий. Эта его перхоть… А главное, несет чепуху. Резиновая, ну конечно! Значит, мотоцикл Самурая пробила настоящая, а в меня попала резиновая… Еще бы… Нет, тут все хитрее. Шаман меня заколдовал. Да, Шаман. Больше ведь некому.
Но где и, главное, у кого он этому научился?!
— Помогите мне сесть, — попросила Марина сиплым голосом. В одном краевед оказался прав: дышать было больно, и при каждом вдохе в груди что-то пощелкивало. — Ну же…
Руслан протянул руку, и Марина с трудом придала своему телу вертикальное положение. Голова тут же закружилась, и Марина зашлась в приступе резкого, рвущего все нутро кашля. На мгновение у нее потемнело в глазах от боли, и она даже успела испугаться, что опять потеряет сознание — но нет, удалось удержаться… Откашлявшись, Марина сплюнула на асфальт струйку крови.
— Я же говорил, — пронудел Руслан. — Вам лучше лечь… И вообще, вас надо отвезти в больницу, вдруг что-то серьезное…
Плевать, мысленно ответила Марина. Если уж я смогла, получив пулю в грудь, ехать на мотоцикле, прижимаясь к широкой спине Шамана, то какой-то кашель мне уж точно не навредит. Вот то, что я сижу на холодном бордюрном камне, это не есть хорошо. Так и застудиться можно. Надо вставать.
— Не надо в больницу. Сейчас они за нами вернутся, и все будет хорошо…
Они — это Шаман и его команда, в том числе оставшийся безлошадным Самурай. Потеряв след угнанной «Тойоты», они сбросили балласт — двух испуганных «Мажоров», Руслана и Марину, — и разъехались врассыпную по узким улочкам, выслеживая гопников, похитивших ключ и Илону, как стая гончих выслеживает зайца. Связь держали по рации. План был такой: если никто не нападет на след «Тойоты» в течение пятнадцати минут, всем собраться в исходной точке и решать, что делать дальше.
Ждать оставалось недолго…
Марина попыталась встать (в голове отчетливо звучал мамин голос: не сиди на холодном, Мариша, заработаешь цистит…), но не смогла: ее опять скрутило в приступе кашля, и пришлось постыдно плюхнуться обратно на бордюр. Но благодаря этому она буквально всем телом ощутила приближение Шамана и его гончих. Асфальт мелко-мелко дрожал, вторя рычанию могучих мотоциклов, хотя звука еще слышно не было. Рев и тарахтение моторов нахлынули со всех сторон, отдаваясь вибрацией во всем теле Марины.
Байкеры съезжались по одному, глушили моторы, снимали шлемы и убирали в чехлы оружие. По лицам их было ясно: «Тойоту» не нашли. Шаман и Самурай приехали последними. Шаман даже не стал ничего спрашивать, просто обвел всех тяжелым взглядом и изрек:
— Все. Мы их потеряли.
— А как же ключ? — пискнул один из «Мажоров».
— А Илона? — заволновался второй, с разбитым носом. — Что с ней теперь будет?
— Надо связаться с ведьмой, — сказал Самурай, слазя с мотоцикла Шамана.
— Не выйдет, — покачал головой Шаман. Он был мрачнее тучи. — Она связывается с нами. А не наоборот. Я ни адреса, ни фамилии даже не знаю, только имя…
До Марины внезапно дошло, что асфальт под ее ягодицами продолжает мелко и неравномерно вибрировать, хотя двигатели всех мотоциклов были выключены, и на улице стояла гробовая тишина. Земля дрожала, как крышка на кастрюле с медленно кипящим супом. Что-то там было, под поверхностью. Что-то большое. И оно рвалось наружу.
— Как ее зовут? — спросила Марина, не узнав своего голоса. — Ведьму?
— Анжела, — ответил Шаман.
Ну конечно. Кто же еще.
— Поехали, — скомандовала Марина. — Я знаю, где она живет…
25
— На что это было похоже? — спросил Радомский.
— Что именно? — уточнила Ника.
— Этот ваш… сеанс ясновидения.
Ника поморщилась. Головная боль локализовалась в левом виске; давило изнутри на глаз, и отдавало в лоб. Хорошо хоть тошнота прошла, свежий воздух помог (к ночи изрядно похолодало, и Ника в ветровке уже успела продрогнуть).
— Голос в голове, — ответила она.
— И все? Как по телефону?
— Нет, не так, — возразил Ника. — Нужно еще усилие. Не прислушиваться, а… Как будто ты уже знаешь, что сейчас прозвучит, но надо напрячься и вспомнить. Как подзабытый анекдот.
— Забавно, — хмыкнул Радомский. — А кроме адреса Илонка ничего не сказала?
— Нет.
— Это плохо… Ага, вон такси!
Радомский шагнул к краю тротуара и взмахнул рукой. Такси (старенькая «Волга» с зеленым огоньком под ветровым стеклом и допотопными «шашечками» на крыше) промчалось мимо, даже не притормозив.
— Да что ж это за херня такая! — рыкнул Радомский. — Им что, деньги вообще не нужны?!
Это была уже четвертая машина, проигнорировавшая Радомского и Нику. Если учесть, что, кроме такси, других машин на улицах Житомира в этот час не наблюдалось, можно было подумать, что Ника и ее спутник превратились в людей-невидимок в городе-призраке. Окна многоквартирных домов не горели, фонари рыжевато мерцали в ночном тумане, и гудели неоновые вывески аптек и салонов красоты. Пустынно и холодно было в городе, и необычайно тихо.
— Нам туда, — Радомский указал на темный переулок, ведущий в сторону от фонарей и реклам. — Срежем угол.
Бывший местечковый олигарх явно не привык ходить пешком — он быстро сбился с дыхания, запыхался и периодически поглаживал печень, хмурясь от боли. Ника же, наоборот, радовалась возможности согреться быстрой ходьбой и подышать сырым ночным воздухом. Если бы еще не болела голова…
— Слушайте, Радомский, что это вы такое затеяли с моим дедом? А?
Радомский тяжело вздохнул.
— Вы уверены, что хотите знать?
— Кончайте эту бодягу. Уверена. Хочу. Выкладывайте.
— Тогда перекур, — потребовал Радомский. — А то мне за вами не угнаться.
Они остановились, Радомский закурил, выдохнул облако серого дыма и сказал:
— Посмотрите вокруг.
Ника посмотрела. Их окружал частный сектор: кривобокие домики, вросшие в землю от старости, с подоконниками чуть ли не на уровне тротуара, с прохудившимися крышами, почерневшими печными трубами, ржавыми крылечками, убогими пристройками и гнилыми мансардами. Некоторые из домиков (где хозяева побогаче) были обложены белым кирпичом, другие — обшиты вагонкой, третьи же просто покрыты осыпающейся штукатуркой, из-под которой выглядывала дранка и трухлявые доски. Вокруг домиков стояли покосившиеся заборы и росли корявые деревца.
— Это центр Житомира, — сказал Радомский. — Не в деловом смысле, а в географическом. Один из самых старых районов. Он практически не пострадал во время войны, и по большому счету выглядит точно так же, как и сто лет тому назад. Разве что чуть обветшал.
— Ну и что?
— А то, что всего сто лет назад Житомир был маленьким одноэтажным городишком, что называется, уездного значения. Он и губернским центром-то стал по ошибке, случайно… А потом пришла советская власть, и Житомир постигла участь тысяч других провинциальных городов. Индустриализация. Понастроили заводов, гигантских, как полагается, общесоюзного значения. Соответственно, забабахали спальные районы. Проложили новые маршруты общественного транспорта: от спального района до проходной завода и обратно. Все для блага трудящихся. Оставалось найти этих самых трудящихся… А где их взять? Да из окрестных сел, разумеется. В пятидесятые-шестидесятые годы население Житомира практически удвоилось за счет притока крестьян в город. Культурный же уровень, естественно, упал, потому что быдло принесло с собой свои обычаи. Плевать семечки, разговаривать матом, гадить мимо унитаза…
— Подождите, — перебила Ника. — При чем тут это?
— Терпение, — сказал Радомский, докуривая сигарету. — Имейте терпение… В девяностые, когда система рухнула, заводы встали, а в цехах начали открывать супермаркеты, Житомир одним махом вступил в новую эру. Постиндустриальную, так сказать. В самом буквальном смысле. Толпы безработных, голодных, нищих, а главное — необразованных, некультурных людей мигом оказались в ситуации «видит око, да зуб неймет». Вот они, блага капитализма, рядом, только руку протяни… А фигушки! Конечно, кто-то из работяг приспособился: начал торговать на базаре, устроился токарем в фирмочку по изготовлению обувных полочек, в бандиты подался, наконец… Но основная-то масса по-прежнему пребывает в состоянии фрустрации. А это весьма взрывоопасно. Стадо без пастуха может забрести черт-те куда…
Радомский выбросил окурок и продолжил:
— Мы с вашим дедом вместе разрабатывали методы управления стадом. Не банальные кнут и пряник — а новейшие информационные технологии, применимые в современном постиндустриальном обществе. Задача, которую я поставил перед Загорским, звучала приблизительно так: как заставить (вариант — убедить, уговорить, не важно!) массу людей совершать поступки, бессмысленные, а порой и невыгодные с их точки зрения, и в то же время — нужные, полезные и выгодные пастуху.
— То бишь вам? — уточнила Ника.
— Мне, вам, кому угодно! Важен сам принцип! Чтобы человек делал то, что ему, в общем-то, и нафиг не надо, и делал это бесплатно, да еще и получал чувство глубокого удовлетворения от хорошо проделанной работы!
— Рисовал глифы?
— А хотя бы и глифы! Играть — вот то единственное, что любят делать люди. Вы не поверите, на что способны люди ради какой-то дурацкой игры!
— Почему же… Очень даже поверю… — пробормотала Ника.
— Это был простой бизнес-проект. Я предложил Аркадию Львовичу на выбор несколько объектов. Ночной клуб. Модельное агентство. Салон красоты. Его задача была — «раскрутить» проект при минимальных финансовых вложениях, с помощью так называемого «вирусного маркетинга». Знаете, что это такое?
— Знаю, — кивнула Ника.
— Вот и отлично. Мемы, фокус-группы, вирусные фразы, социальные сети — я, если честно, и сам во всем этом не очень разбираюсь… Загорский, старый сатир — вы уж извините, Ника, но из песни слова не выкинешь… так вот, Загорский выбрал модельное агентство. Нащелкал моих девчонок, стребовал с меня полторы тысячи баксов на рекламную контору «Тульпа» и… пропал. Как самый заурядный мошенник.
— Может быть, пойдем уже? — спросила Ника, поежившись в тонкой ветровке.
Ее не отпускало чувство, что Радомский врет, причем врет нагло, сочиняя прямо на ходу. Дед? Маркетолог? Рекламщик? Сатир? Что за бредятина…
— Пойдем, — согласился Радомский, и они двинулись в сторону Мануильского. — Мне ведь даже не денег было жалко, тоже мне деньги, тьфу! Сам факт… Он мне такой лапши навешал, про игру, да про всякие самоорганизующиеся системы, рост числа участников по экспоненте… У меня сложилось впечатление, что он не до конца понимал, на что способна эта технология.
— Тысячи клиентов стройными рядами пойдут покупать мелки для рисования глифов? — съязвила Ника.
— Сотни тысяч! Сами, добровольно, будут рисовать нужные логотипы, привязывать к себе полосатые ленточки, ставить галочки в нужных клеточках! Это же власть в чистом виде, без стимулов и наказаний, власть, которая в радость стаду! Они же сами хотят, чтобы ими управляли. Давали инструкции. Говорили, как жить. Что покупать, за кого голосовать. И это все — в форме игры, флешмоба, забавы, развлекухи!
— В политику захотелось?
— А почему бы и нет? — пожал плечами Радомский. — Кто-то же должен управлять быдлом…
Ника мимо воли рассмеялась. Наполеон в спортивном костюме, тоже мне!..
— И как? — спросила она. — Получается?
— А! — махнул рукой Радомский. — Все бы получилось, если бы ваш дедуля не начал заниматься ерундой. Он со своим дружком Чаплыгиным начал игру до срока и без моего ведома. В результате события вышли из-под контроля… Хотя я не исключаю, что дед ваш — только без обид — перепродался подороже. Он же все-таки еврей.
— Происки конкурентов? — спросила Ника и, порывшись в памяти, добавила: — Козни Киселевича?
— Вы-то откуда о нем знаете? — удивился Радомский, и тут тишину ночных улиц разорвал рев мотоциклетных моторов. Ника от неожиданности втянула голову в плечи, а Радомский заозирался.
— Где-то рядом, — сказал он. — Квартала два-три.
— «Ржавые тараканы»?
— Может быть… Оружие у вас есть?
— Нет. Все Ромчику оставила. На всякий случай.
(Ромчик, несмотя на бурные протесты, остался дома, сторожить пленного Вову; Ника отдала ему и газовый баллончик, и «Шурфайр», строжайше наказав из квартиры не выходить ни при каких обстоятельствах и дверь никому не открывать).
— Как все неудачно вышло, — Радомский ускорил шаг.
— Что — вышло?
— С Владом не пересекся, раз. Анжеле этой, паскуде, лишнего сболтнул, два. Теперь вот премся с голыми руками на перестрелку, это три. Есть у меня такое предчувствие, что без пальбы не обойдется…
— Тогда надо поторопиться, — сказала Ника. — Чтобы успеть до начала пальбы.
И словно в ответ на ее слова где-то совсем рядом загрохотали выстрелы.
— Да нет, — возразил Радомский. — Торопиться уже поздно. Лучше переждать…
26
Дежа-вю. Опять это странное чувство вторичности происходящего охватило Ромчика, когда Вова начал проситься в туалет.
— Отвяжи, а? Ну будь нормальным пацаном, ну очень надо! — нудно и тоскливо клянчил Вова, пока Ромчик бинтовал ему башку. Рассечение от острой кромки «Шурфайра» получилось знатное, кровь хлестала — как из кабана. Бегущего…
— Сиди и не дергайся, — ответил Рома, и мир вокруг него будто бы сместился в другую плоскость — стал плоским и нарисованным, как декорации в театре, и чем-то похожим на сон, когда уже понимаешь, что спишь, а проснуться никак не удается…
Точно такое чувство он испытывал возле гаража Чоппера, во время повторной разборки Славика с байкерами. Но тогда те же актеры играли заново свои роли; сейчас же Ромчик оказался похитителем, а Вова просился в туалет.
Как будто Игра давала ему возможность переиграть сценарий за другого игрока. «А теперь я буду черными…»
Да ну нафиг! Прямо теория заговора какая-то… Ромчик встряхнул головой. Дежа-вю, он когда-то вычитал, есть следствие накопившей усталости мозга. А уж чего-чего, а усталости ему было не занимать. Похищение в четверг, переезд к Нике в пятницу, визит к матери в психдиспансер в субботу, разборка у гаража в воскресенье, погоня за Шефом в понедельник и… блин, драка с Вовой и «Мажорами» тоже в понедельник, то бишь — сегодня. Да, долгий выдался денек. Как, впрочем, и вся неделька.
Тут поневоле крыша начнет отъезжать.
— Слушай, Ром, — опять заныл Вова. — Ну чего ты? Отвяжи на минутку, дай в сортир сходить! Ты ж нормальный пацан, мне Славка про тебя рассказывал.
— Слушай, ты, козел, — прошипел Ромчик. — Полчаса назад ты меня чуть не придушил, забыл уже, да? А теперь я стал «нормальным пацаном»?
— Да ладно, чего ты? — почти обиделся Вова. — Это ж Игра! Тут правила такие… Все должно быть по-взрослому. Ты вон тоже меня приложил, а девка эта чуть голову не пробила железякой. Такая Игра! — пожал плечами он.
Да уж, подумал Ромчик, машинально ощупывая языком опухшую губу и потирая рукой ссадины на шее. Игра. Мать ее так и эдак.
— И какая же это Игра? — зло спросил он. — Казаки-разбойники? Индейцы против ковбоев? Ты сам-то, тупица, понимаешь, во что играешь?
Вова важно надулся.
— А-Эр-Гэ. Alternate Reality Gaming, — расшифровал он в ответ на непонимающий взгляд Ромчика. С чудовищным произношением Вовы (сразу почувствовался житомирский инъяз с его особым, нигде более в мире не встречающимся акцентом) это прозвучало как «эльтернайт риэлыти гэйминг».
— Чего? — переспросил Рома, не веря своим ушам.
— Это ты лучше у Белкина спроси, чего это такое, — посоветовал Вова. — Он мне об этом рассказал. Америкосы придумали. Для рекламы всяких фильмов там, концертов и тэ-дэ. Делается вброс искусственной информации в реальный мир. Ну, как подделка, что ли. «Кроличья нора», называется. И если народ купился, начинается игра. Реальность становится… ну как бы — альтернативной. Добавляются всякие там загадки, коды, артефакты. Как в том фильме, помнишь, с Майклом Дугласом? Ну вот. И народ прется. Сначала от игры прется, а потом — куда надо, туда и прется. На фильм или на концерт…
Да уж, объяснил называется, хмыкнул Рома. А ведь нечто подобное он уже слышал. В самом начале Игры. От Клеврета. Про партизанскую «рекламную кампанию»… Значит, вот чем занимался (или думал, что занимается) Белкин, когда администровал он-лайн версию Игры. Интересно…
Звонок в дверь — все то же поднадоевшее «тирлинь-тирлинь» — заставил Ромчика вздрогнуть.
— Кто это? — шепотом спросил Вова, испуганно глядя почему-то на карту Житомира с прилепленными стикерами-глифами.
— Сиди тихо, — скомандовал Ромчик и отправился посмотреть.
Ника, конечно, наказала ему дверь не открывать ни при каких обстоятельствах (как будто Рома сам этого не понимал; Ника вообще была классная, но периодически строила из себя заботливую клушу) — ну так и Рома шел всего лишь посмотреть, а не открывать.
Посмотрел. В глазок. Но безуспешно — на лестничной клетке свет не горел, и не видно было ни зги.
«Тирлинь-тирлинь»!
— Кто там? — громко спросил Ромчик, вытягивая из кармана велосипедную цепь.
— Это я, Игорь, — раздался до боли знакомый голос. — Ника дома?
Какой еще к чертям Игорь?
— Ники нет, — чуть растерявшись, ответил Рома. — Что-то передать?
— Ромчик, ты? — переспросили из-за двери. — Это же я, Игорь Белкин! Открывай давай!
Белкин. Легок на помине! Или опять Игра вмешивается в происходящее, подчиняя все своим неведомым законам?
Как бы там ни было, прикинул Ромчик, а особой опасности Белкин, способный передвигаться лишь в инвалидном кресле или на костылях, представлять не должен. А вот пару вопросов ему задать не мешало бы…
— Сейчас, обожди, — сказал Ромчик, убрал цепь и защелкал замками.
27
Первый труп они заметили почти сразу. Его трудно было не заметить: долговязый детина в полном байкерском прикиде (берцы, кожаные штаны, усеянная заклепками косуха, джинсовая жилетка с вышитым на спине ржавым тараканом и черная бандана с зелеными листиками конопли) лежал возле пустой собачьей будки, лицом вниз.
— Давайте его перевернем, — предложил Радомский.
— Зачем? — спросила Ника.
Вместо ответа Радомский присел на корточки и, взявшись за плечо покойника, потянул его на себя. Что-то липко чавкнуло.
— Не надо, — успела попросить Ника. — Не надо трогать руками…
А потом она увидела. С трупом было что-то не так. С лицом.
Точнее, лица у трупа не было вовсе.
Кровавые лоскуты, черные в призрачном свете луны, свисали с костей черепа. Не было ни глаз, ни носа, и кашеобразное месиво с осколками зубов было на месте нижней челюсти.
Радомский удивленно присвистнул.
— Эк его, — сказал он. — Картечью, что ли?
— Нет. Это не картечь.
Она уже видела подобное. В Косово. Так выглядели трупы, над которыми потрудились падальщики. Одичавшие собаки, еноты, лисицы. Кто-то обглодал лицо байкеру. До костей.
Страшно не хватало фотоаппарата…
Хотелось спрятаться за видоискателем. Но — увы. Наблюдателем эту бодягу не пересидишь. Придется участвовать.
— Вот это — картечь, — показала рукой она на стены дома.
Давно не беленая штукатурка была усеяна десятком крошечных оспин.
— И это наверняка картечь, — добавила она, махнув в сторону выбитого окна (одной створки вообще не было, а другая криво висела на одной петле; на подоконнике и отливе россыпью бриллиантов поблескивало битое стекло, и полоскалась на ветру грязная тюлевая занавеска). — А вот дерево — вряд ли. Скорее, динамит. Только взрыва ведь мы не слышали, так?
Старое, скрюченное дерево, росшее в центре двора, выворотило с корнем и повалило на крышу дома. Шифер проломался, и из-под него торчали черные, прогнившие стропила.
— Машина, — сказал Радомский уверенно. — Дерево задели машиной. Вон следы, видите? — Он показал на две глубоких борозды в черной, жирной земле. — «Хаммер» или «Тойота FJ». Точно такие же были во дворе вашего дома, возле простреленного мотоцикла.
— Выходит, эта перестрелка была продолжением первой?
— Вероятно…
Они оба замолчали, и во дворике повисла совершенно неестественная, стерильная тишина. Собаки, поняла Ника. Собаки не лают. После такой пальбы, да в частном секторе все местные тузики и барбосы должны с ума сходить. Если они не сбежали, как Пират. Все разом.
И воя сирен, что характерно, не слыхать. Аборигены тоже сбежали? Или забились под пол, как мыши? Неужели никто не вызвал милицию? Ах да, телефоны же не работают… Тогда понятно. Каждый сам за себя.
— Пойдемте в дом? — предложил Радомский.
— Подождите, — остановила его Ника. — По-моему, там еще один…
Зрение и чутье военного корреспондента ее не подвели: за поваленным деревом был еще один труп, на этот раз — знакомый. Скинхед в нейлоновом «бомбере» и камуфляжных штанах. Ему попали в грудь, из дробовика, с близкого расстояния и, вероятно, не один раз. Нейлоновая курточка была вся издырявлена, и кое-где торчали клочья синтепоновой подкладки. Крови практически не было: скинхед, очевидно, сразу упал на спину, а так как картечь не прошла насквозь, кровь осталась внутри тела.
— Я его знаю, — сказала Ника. — Он был на складе. Где держали Рому.
— Ага, — изрек Радомский. — Судя по диспозиции, эта мразь держала оборону. А байкеры штурмовали. Если скин работал на Анжелу… — Радомский недобро блеснул глазами.
Они переступили через покойника и приблизились к входной двери. Открытая настежь, она вела в полутемный тамбур, куда пробивались лучи света из комнаты.
— Я пойду первый, — вызвался Радомский.
Ника не возражала.
Единственным источником света в комнате оказался экран двадцатидюймового монитора, на котором крутился скринсейвер со скандинавскими рунами. И даже в этом тусклом свете было видно, что комнате здорово досталось в результате перестрелки. Люстра, сбитая картечью, валялась под ногами, обои кое-где еще тлели вокруг маленьких дырочек, и весь, абсолютно весь, был изрешечен ковер на стене. Остро и кисло пахло кордитом.
— Ого! — сказал Радомский.
Он нагнулся, заглянул под стол с монитором.
— Корпус снят, — сообщил он. — Точно винт подключали. А вот тут, похоже, был подключен еще и ноутбук…
— Смотрите. Под ногами.
В разбитое окно как раз заглянула луна — полная, желтая, ноздреватая — и стало видно, что на засыпанном мусором и осколками люстры полу нарисован глиф.
— Однако, — с уважением в голосе сказал Радомский. — Постаралась, ведьма. Кропотливая… Только что это за хрень-то?
— Дерево Сефирот, — ответила Ника. — Каббала. Читали «Маятник Фуко»?
В ответ Радомский только выматерился.
— Как же они уже все задолбали, оккультисты хреновы…
— Тихо! Слышите?
Из платяного шкафа, чудом не пострадавшего при перестрелке, донесся шорох.
Радомский перешагнул, стараясь не наступить, через глиф и взял с этажерки тяжелую, на вид старинную, ступку с пестиком. Ступку тут же поставил обратно, а медный пестик перехватил на манер дубинки. Подкравшись к шкафу, замахнулся пестиком и кивнул Нике. Та рывком открыла дверцу.
— Не надо! — вскрикнул знакомый детский голос. — Не стреляйте!
Это был Женька-Клеврет, сидящий под грудой драповых пальто и пуховых шалей.
Кухонькая у Анжелы была крошечная и загаженная донельзя (все, абсолютно все, покрывал слой копоти и пыли). Анжела точно не относилась к числу старательных хозяек, и готовила здесь крайне редко. Из мусорного ведра торчали коробки из-под пиццы.
Ника с трудом отыскала сравнительно чистый стакан и наполнила его водой из баллона с помпой, после чего вернулась в комнату.
Женька уже отходил после истерики. Его перестало трясти, он даже выбрался из шкафа — вот только слезы все еще градом катились по щекам.
— На, — Ника протянула ему стакан. — Выпей.
Она похлопала себя по карманам и спросила Радомского:
— У вас нет ничего сладкого?
— Есть, — удивился тот и протянул ей «Сникерс». — А зачем?
— Ему нужен сахар, — пояснила Ника. — Быстрее отпустит… Жуй! — приказала она Женьке.
Мальчишка послушно впился зубами в батончик, запивая водой из стакана.
— Что тут произошло? — не выдержал Радомский.
Клеврет сделал судорожное глотательное движение и ответил.
— Не знаю! Я спрятался!
— Мы в курсе, что ты спрятался, — еле сдерживаясь, сказал Радомский. — А что было до того?
— Анжела… меня позвала… — прерываясь на шоколадку, начал рассказывать Женька. — Не знаю, как… как будто бы — голос в голове. Сказала — приходи. Я пришел, а она тут рисует, вон, на полу. Сказала, надо обождать. Мы ждали. Потом приехала машина. Там были какие-то гопы, по-моему, те же, что Ромчика… ну, похитили. А с ними девчонка, красивая такая. Она у них вроде как за главную была. Она дала Анжеле винт от ноута. Анжела сказала: подключай. Я и подключил, к системнику. А потом ее ноут подключил, по сетке. А тут байкеры приехали. И началась пальба. Я и спрятался.
— Девчонка была — высокая, худая, длинные светлые волосы? — уточнил Радомский.
— Угу. Ее вроде Илоной называли…
— За главную, значит! — скрипнул зубами Радомский.
— Мне так показалось. Они вообще странные были, гопы эти. Один вообще не разговаривал, только рычал. А другой, бритоголовый... Обдолбанный, что ли. Глаза стеклянные…
— Подождите, — сказала Ника. — А что было потом? После стрельбы?
— Не знаю, я в шкафу сидел…
— Но слышать-то ты что-то слышал, так?
— Вроде бы Анжела в машину села. Она еще Илоне сказала: вот, мол, и все, жертвы принесены, ключ у меня, пора действовать. И сказала, куда ехать.
— И куда же? — взревел Радомский.
Женька весь сжался и выдавил:
— В телецентр…
— Ах ты ж сука… — прошипел Радомский. — На своих двоих нам ее не догнать!
— Тихо! — опять сказала Ника. У нее, после попадания в привычную обстановку (кровь, гарь и смерть) будто бы обострился слух. — Кажется, машина.
Шум мотора ей не почудился: вскоре хлопнула дверца и через мгновение — скрипнула калитка.
— Везет, — прошептал Радомский. — Проблема транспорта решается сама собой…
28
С Белкиным было что-то не так. Неправильно. Он протиснулся мимо Ромчика в квартиру, Рома успел только «здрасьте» сказать, а Белкин уже рыскал по комнатам, изучая разгром и ремонт. Дверь в студию со связанным Вовой Ромчик прикрыл, поэтому Белкин сосредоточился на гостиной и коридоре.
— Где она? — спросил он. — Где Ника?!
— Нету, — сказал Рома, разглядывая Белкина. — Ушла.
Одет гость был как последний бомж. Драная курточка, чуть ли не с помойки, с разошедшейся молнией, схваченная на талии поясом. Под курточкой — мешковатый свитер в жирных пятнах и с воротом, растянутым настолько, что видны бинты на груди, обильно политые чем-то желто-оранжевым. Пахло от Белкина — как в аптеке, карболкой и дезинфекцией. Волосы всклокочены, глаза горят, будто два уголька, движения резкие, дерганые…
Стоп!
Стоп-стоп-стоп!!!
А где костыли? Где кресло-каталка?! Белкин даже не хромал!!!
Прикидывался? Симулировал? Но зачем?!
— Там что? — Белкин кивнул на закрытую дверь.
— Не твое дело! — Рома задрал подбородок.
На дерзость Белкин внимания попросту не обратил: шагнул вперед и пинком распахнул дверь.
— О как! — сказал он, увидев Вову. — Ну-ну… — добавил он, разглядывая карту на стене. — Как я и думал… Ай да Ника… А ведь как играла… как прикидывалась…
— Что вам… тебе здесь надо? — спросил Рома.
— Ключ, — коротко ответил Белкин. — Мой ключ к игре. Который у меня украли.
— Поздно, — сказал Вова, нехорошо ухмыльнувшись. — Он у «Мажоров».
— Кто навел?! — страшно выпучив глаза, рявкнул Белкин.
— Ведьма. Анжела. Подружка твоей Марины. Марина, кстати, сейчас с «Тараканами», — сообщил Вова с явным намерением уколоть бывшего товарища побольнее.
Из Белкина будто бы выпустили весь воздух. Он как-то скукожился, смялся — и пропал задор, огонь в глазах потух.
— Твари, — прошептал он. — Все — твари. Все против меня. Все меня предали…
— Не плачь, — сказал Вова язвительно. — Сам виноват. Думал, разыграть нас в темную? Манипулятор хренов. Маккиавели недоделанный.
Тут Ромчик окончательно перестал что-либо понимать. А Белкин покачался с носка на пятку, почесал грудь, и задумчиво проговорил:
— Анжела, значит. Ведьма. Фэн-шуй, говорите… Ну-ну… — Глаза его опять хищно затлели. — Ромчик! Телевизор у вас есть?
— Есть, — сказал Рома. Он решил пока ни во что не вмешиваться и дать ситуации развиваться самостоятельно. Слишком мало информации для принятия решения. И слишком мало рычагов контроля.
Игра начала играть себя сама…
— Где?
— В кабинете. ТВ-тюнер в компе.
— Показывай!
ТВ-тюнер по-прежнему отказывался демонстрировать что-нибудь кроме местного канала, но Белкину именно он и был нужен. Отстранив Ромчика, Белкин дорвался до мышки, с безумной скоростью пощелкал в настройках, и телесигнал моментально обрел и голос, и нормальные цвета.
Шла передача из студии. То ли новости, то ли какой-то «Сельский час». Ведущих было двое: высокий мужик в криво сидящем костюме (на вытянутой, лошадиной морде мужика читался испуг и удивление), и очень бледная, болезненного вида девица из разряда «краше в гроб кладут», да еще и одетая в больничный халат!
Говорила девица.
— Уважаемые телезрители! С вами Наталья Зинчено, канал «Житомир». Мы прерываем нашу программу для экстренного… — Она прервалась, чтобы сглотнуть. — …экстренной трансляции. Пожалуйста, не выключайте свои телевизоры и не переключайте канал! Это очень, очень важно! — добавила она от себя, с диким отчаянием в голосе.
Глазки при этом у нее бегали, как у воровки, пойманной за руку на месте преступления. Мужик рядом смотрел не в камеру, а на коллегу в больничном халате, и на лошадиной его физиономии читалось растущее подозрение, что Наталья Зинченко только что прибыла из дурдома после неудавшегося курса интенсивной терапии.
Экран мигнул, сменившись на пару секунд стандартной таблицей настройки кинескопа, а потом на нем появился глиф.
— Ах ты ж… — задохнулся Белкин.
— Что это значит?
— Прекрати истерить, — спокойно сказал Ромчик. — Ты можешь по-человечески объяснить, что это за ключ и из-за чего весь этот кипеш?
— Поздно! — в отчаянии махнул рукой Белкин. — Я опоздал… Хотя…
Он вдруг подорвался с места и ломанулся, сшибая с ног Ромчика, в студию. Пока обозленный Ромчик восстанавливал равновесие и догонял загадочно-неадекватного гостя (с четким намерением дать ему по голове «Шурфайром» и привязать к следующему стулу, дабы не буянил), Белкин успел схватить Вову за кадык и теперь орал на него:
— Зажигалка! Где зажигалка, гад?!!
— Вон… — хрипел Вова. — Вон… на столе лежит…
Белкин схватил зажигалку с таким неистовым порывом, что Ромчик решил повременить с «Шурфайром» и посмотреть, что будет дальше. Белкин же метнулся к карте Житомира и зашарил по ней глазами и пальцами, что-то отыскивая.
— Киевская… — бормотал он. — Михайловская… Театральная… Вот! — он возопил, отрывая от карты желтый стикер с глифом.
И за миг до того, как Белкин крутанул колесико зажигалки и поджег бумажку, Ромчик разглядел и — самое главное — узнал этот глиф.
Это был тот самый ромб с усиками и звездочками, который они втроем — Рома, Клеврет и Петька-Бармалей — нарисовали на стене телецентра.
29
— Как ты нас вычислил? — спросил Радомский.
— Методом перебора, — ответил Вязгин. — Адрес Анжелы был тринадцатым в списке, куда ты мог направиться.
Влад вел машину быстро, но спокойно и уверенно. Стрелка спидометра колебалась между сотней и ста двадцатью; перед поворотом Влад скидывал до восьмидесяти, и все равно умудрялся обходиться без визга тормозов и паленой резины. Благо, улицы Житомир были совершенно пусты. Мокрый от тумана асфальт маслянисто поблескивал, и Нике все время казалось, что их вот-вот занесет.
— Список, значит, — проворчал Радомский. — Следишь за мной, значит?
— А как же, Романыч, — пожал плечами Вязгин. — Без этого нельзя…
Ника, сидевшая сзади одна (Клеврета пришлось оставить на разгромленной квартире Анжелы; это было, конечно, неправильно, но брать его с собой — неправильно вдвойне), прильнула к окну. Там мелькал темный и мокрый город. А над ним… С небом творилось что-то странное. Луна спряталась, и звезд тоже не было — зато облака меняли форму, как капли чернил в воде, расплываясь длинными паучьими лапками. Ржаво и тускло горели фонари, и бессмысленно перемигивались желтые сигналы светофоров.
Светофор возле центрального универмага, на пересечении Киевской и трамвайных путей, работал. Как раз зажегся красный, когда их машина подъехала к перекрестку. Вязгин мягко и плавно притормозил, остановившись аккурат перед пешеходным переходом.
— Ты чего?! — заволновался Радомский. — Спятил? Гони, нет же никого!
— Менты, — коротко пояснил Вязгин. — Там, под аркой. Караулят.
И действительно, под аркой, ведущей во двор универмага, виднелся силуэт легковушки с мигалками на крыше. При упоминании ментов Радомский заткнулся и съежился на сидении, постаравшись уменьшиться в размерах.
Красный свет все горел и горел.
— Заклинило его, что ли? — не выдержал невозмутимый было Влад.
— Заглушите мотор, — вдруг попросила Ника. — Пожалуйста.
Вязгин покосился на нее недоуменно, но ключ повернул. Мотор стих, и Ника поняла, что не ошиблась: дрожала не только машина, дрожала сама земля. Тот самый гул, что появился в городе после инцидента с остановкой часов — слабый, едва уловимый кожей — усилился и его можно было почувствовать даже в машине, через рессоры.
— Что это? — спросил Радомский. — Землетрясение?
— Нет, — сказал Вязгин. — Не похоже. Слишком равномерно. Помнишь, в Карабахе…
— Танки?! — ужаснулся Радомский.
Светофор мигнул и зажегся зеленым.
— Поехали, — велела Ника, и Вязгин медленно, чтобы не возбуждать интереса милиции, проехал через перекресток, после чего выжал газ до упора. Нику вдавило в спинку сиденья. Вибрация ощущалась даже на ходу… Ей почудилось, что в окнах домов звенят стекла. Фонари раскачивались, как пальмы в шторм, и колыхались между ними рекламные растяжки.
— Все, — сказал Вязгин, выруливая на Театральную. — Мы на месте.
Он остановил машину возле магазина, метрах в ста от телецентра, и — одномоментно, в долю секунды! — вибрация прекратилась. Город снова обрел монолитную, гранитную непоколебимость.
Лишь растяжки продолжали раскачиваться из стороны в стороны, подтверждая, что секунду назад все вокруг дрожало как лист на ветру…
— Мог бы и поближе встать, — буркнул Радомский, выбираясь из машины.
— Тогда бы нас заметили, — возразил Вязгин. — И расстреляли бы прямо в машине.
В руках у него уже был все тот же маленький пистолет с глушителем.
Чуть дальше, прямо на тротуаре стояла знакомая «Тойота»-внедорожник. Влад вскинул пистолет и кошачьим шагом приблизился к ней.
— Никого, — доложил он, осмотрев салон.
Но Ника и Радомский не услышали.
Они стояли, буквально разинув рты, и смотрели… на телецентр, по идее, только правильнее было бы сказать: на то место, где когда-то был телецентр.
Если он вообще — был.
Перед ними простирался обширный пустырь, поросший дикой травой и бурьяном. Валялись пустые бутылки из-под водки и шампанского, полиэтиленовые пакеты, обрывки газет, ржавые железяки, поломанные детские игрушки… Обычный городской пустырь, захламленный до состояния свалки. Пустырь, на котором и не было ничего никогда…
Фокус заключался в том, что еще вчера здесь стоял телецентр.
А сейчас — ничего.
Это не укладывалось в голове.
Но — было.
— Вот и доигрались, — сказала Ника.
