ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. КАК СКУЧНО ЖИТЬ В ПРОВИНЦИИ. «Глиф»

С приходом весны с дорог сошел снег, а вместе со снегом сошел и асфальт. Трасса от Киева была еще ничего, но после Коростышева затрясло так, что даже кино смотреть стало невозможно. Ника закрыла ноутбук, вытащила наушники, смотала провод и наощупь запихнула все это в сумку «Нэшнл Джиогрэфик», пристроенную между коленей. Сериал, который залил ей на ноут Олежка, оказался средней паршивости клоном «Икс-файлов», и держался на одной только актерской игре.

На подъезде к Житомиру маршрутка запрыгала на колдобинах совсем уж невыносимо; вдобавок, водитель начал вилять, объезжая ямы и выбоины, отчего потрепанный «Спринтер» закачало из стороны в сторону. Тьма за окном сменилась чередой ярких заправок и кафешек. Ника закрыла глаза и не открывала их до тех пор, пока маршрутка не качнулась резко вперед, притормаживая, и водитель, включив освещение в салоне, не объявил:

— Автовокзал. Следующая — площадь Победы…

На часах Ники было 23:37, но город, похоже, уже крепко спал. Улицы Житомира были пустынны, пешеходы бродили редкими группками и занимались решением двух вечных проблем — где достать и где распить, а из машин преобладали такси. Это обнадеживало. Как и тот факт, что (вот уж чудо) на улице горели почти все фонари, ярко светились ситилайты и билборды, и возле нового торгового центра мерцали синие гирлянды, намотанные на голые ветви деревьев.

Двенадцать лет назад (а точно двенадцать? — уточнила у себя Ника и ужаснулась: да, точно), когда дед вез ее по ночному Житомиру на своей зеленой «Ниве» в Борисполь, улица Киевская, да и весь Житомир, была погружена в первозданный мрак, и единственным ярким пятном — это Ника помнила четко — была галогенная реклама магазина «Секунда»… C тех пор город изменился, не сильно, правда, но явно в лучшую сторону.

А вот площадь Победы осталась точно такой, как помнила Ника. Обширное, замусоренное пространство с танком на постаменте в самом центре, и дюжиной такси по периметру. Ника выбралась из маршрутки, с наслаждением выпрямив ноги, забрала из багажника чемодан на колесиках, закинула сумку на плечо, глубоко вдохнула свежий ночной воздух и оценивающе взглянула на таксистов. Один из них, стоя на ярко освещенной центральной площади города в компании коллег и случайных прохожих, деловито мочился на переднее колесо собственного автомобиля.

Видимо, был в этом какой-то потаенный смысл, старинный шоферский обычай, но Нику от увиденного передернуло. Обойдя придурка по широкой дуге, Ника прошла мимо гостиницы «Житомир» (все такое же обшарпанное убожество), парочки круглосуточных магазинов (пьяные компании у входа, нащупать в кармане газовый баллончик), в конце квартала уселась в крошечную китайскую машинку и назвала адрес.

Дед жил один в четырехкомнатной квартире на седьмом этаже девятиэтажного дома. Дом этот в свое время считался элитно-престижным, так как построен был по чешскому проекту, что подразумевало большую, в сравнении с обычными советскими, кухню и целых две лоджии. За какие заслуги деду обломилась эта роскошь, Ника не знала. Собиралась спросить, да все время забывала.

Заплеванный лифт с оборванной рекламой на стенках ехать вверх отказался. Местное ноу-хау, вспомнила Ника, лифты на карточках. Придется идти пешком. Сумрак лестничных пролетов (посветить под ноги фонариком), вонь мусоропровода. Громоздкая туша чемодана. Легка одышка к седьмому этажу, легкое же чувство самодовольства. Ну, хоть какая-то польза от трех тренировок в неделю…

Кованая решетка с дверцей на щеколде отгораживала часть лестничной клетки перед дедовой квартирой. Ключ от бронированной входной двери был приклеен изолентой к раме старого велосипеда «Украина», навеки припаркованного в «предбаннике».

В квартире деда было холодно и пусто. Пахло ремонтом. Ника включила свет, перешагнула через скомканное старое одеяло — лежку Пирата, сняла с плеча сумку, поставила чемодан. Раздвижные двери столовой стояли, прислоненные к стене. Люстру тоже демонтировали, и в лучах света, падающих из коридора, виден был частично сорванный паркет-«елочка» и зашитые серыми листами гипсокартона стены. На полу валялись надорванные пыльные мешки, невскрытые еще пачки ламината, рулоны войлока, шпатели разных размеров, кисточки, валики, обрезки штукатурной сетки, ведра со шпаклевкой и прочий строительный хлам.

Дверь напротив, ведущая в студию, была по обыкновению заперта. Дальше по коридору — такую планировку квартиры Олежка называл «распашонка» — был кабинет (направо), спальня (налево) и ванная (прямо). Оставалось только надеяться, что до душа строители еще не добрались.

В спальне на кровати лежала аккуратная стопочка: полотенце большое банное, полотенце маленькое, махровый халат, а сверху записка: «Еда в холодильнике, Пират у Клавдии Петровны (кв.86). Отдыхай!»

Ника бросила сумку возле безупречно застеленного ложа — дед обычно спал на кушетке у себя в кабинете или на диване в студии, ему хватало двух-трех часов сна в сутки — сняла куртку, джемпер, расшнуровала кроссовки и стащила джинсы, сгребла в охапку банные принадлежности и босиком, зажав носки в кулаке, прошлепала в ванную.

Ванную строители почти закончили. Новая плитка была небесно-голубого оттенка, еще не отмытая, с торчащими из швов белыми пластмассовыми крестиками. Белоснежный тюльпан умывальника, стиральная машина с пультом управления как у космического корабля, элегантный в своей фаянсовой простоте унитаз, душевая кабинка с массой кранов, вентилей и форсунок. Однако. Дела у деда, очевидно, пошли на лад…

Носки — в стирку. Забраться в кабинку, задвинуть дверцу. Минуты полторы разбираться в управлении. Еще десять минут простоять под обжигающе горячими струями воды. Вытереться большим полотенцем, развесить его на змеевидной никелированной сушилке. Закутаться в халат, замотать голову полотенцем. Добрести до спальни. Выключить свет. Рухнуть в стылую постель. Залезть под одеяло. Уснуть.

Ее разбудил звонок в дверь. Осторожный такой, вежливый, почти робкий «тирлинь-тирлинь», повторенный раза три. Ника села в постели, стащила с головы мокрое полотенце. Вместо прически — какой-то кошмар. Вчера Ника даже не откинула с кровати плюшевое покрывало и, получается, спала под ним и одеялом, отчего ее бросало в жар. Подушка и простынь были влажные, халат пропах потом. Вот уж чего Ника никак не ожидала, что полтора часа в дороге ее так утомят, и она вырубится, даже не раздевшись… Хотя, скорее всего, на нее так расслабляющее подействовала атмосфера родного дома. Ремонт ремонтом, а ведь Ника здесь выросла...

Родители со свадебной фотографии на тумбочке смотрели на нее чуточку насмешливо.

Опять «тирлинь». Уже понастойчивей. Кого ж это там принесло в такую рань?..

Ника вытащила из сумки громадную оранжевую футболку «Пауэрхаус джим», в свое время экспроприированную у Олежки, напялила ее вместо мокрого халата, нашарила под кроватью тапочки.

— Иду! — выкрикнула она, осторожно ступая по коридору. — Минутку!

Выглянув в глазок, Ника увидела и высокого молодого парня со светлыми длинными волосами, собранными в хвостик, и объемным рюкзаком за плечами. На маньяка-убийцу или квартирного вора он не походил, поэтому Ника отперла дверь.

— Здравствуйте, — чуть удивился парень. — А Аркадий Львович дома?

Не парень. Мальчик. Точнее, подросток. Лет пятнадцать, но выглядит старше. Зеленые глаза, серьга в ухе, дорогая косуха, черные джинсы и непременные нынче берцы, тоже, кстати, не из дешевых.

— Нет, — сказала Ника. — Он уехал на пару дней. А что вы хотели?

Пока Ника разглядывала парня, тот, в свою очередь, пялился на ее всклокоченные со сна волосы, мятую футболку и голые ноги.

— Нет-нет, ничего. А когда он приедет?

— Чего не знаю — того не знаю. Что-то передать?

— Передайте, пожалуйста, заходил Роман. Я его ученик. Я вот диск принес, с моим заданием.

— Хорошо, Роман, — Ника приняла диск в бумажном конверте. — Что-то еще?

— Да вроде бы нет, — Роман неуверенно улыбнулся: — До свиданья!

— До свидания, Роман, — очень серьезно попрощалась Ника, закрывая дверь.

Ученик? Дед на старости лет занялся репетиторством? Нику кольнуло странное чувство, больше всего похожее на ревность. Насколько она знала, дед никогда и никого не учил фотографировать. Только ее. И страшно гордился успехами внучки. А теперь вот — Роман… Ладно, к черту. Где там кофе?

Аркадий Львович Загорский любил кофе так, как может его любить только рано овдовевший и пожилой сибарит, вдобавок, еще и проработавший добрый десяток лет на Ближнем Востоке. Сколько Ника себя помнила, дед всегда сам обжаривал зерна, после чего маленькой Никусе вручалась старинная, дореволюционная кофемолка с жутко скрипящей выгнутой ручкой. Потом из недр буфета извлекалась турочка, привезенная то ли из Иордании, то ли из Египта, и начинался сам процесс, к которому Никусю допускали только в качестве зрителя. Кофе, как и плов или шашлык, по убеждению деда, женских рук не терпел…

Но, выйдя на пенсию, заслуженный фотокорреспондент, фотохудожник, фоторепортер, фотомастер, фото-все-что-угодно Загорский, по всей видимости, а) стал гораздо лучше зарабатывать, и б) слегка обленился.

К такому выводу Ника пришла, узрев на кухне вместо привычной турочки и мельницы сияющий хромом и никелем агрегат фирмы «Иннова». Нет, не скромную домашнюю кофеварку, и даже не офисную эспрессо-машину, а именно промышленный агрегат мощностью в двадцать атмосфер, рассчитанный на сотню-другую чашек в день.

— Однако, — буркнула Ника себе под нос.

Кофе нашелся на обычном месте. После включения агрегат задумчиво замигал лампочками, а Ника тем временем отворила холодильник. Еда, в понимании деда, подразумевала три сорта сухой колбасы, кусок твердого сыра с дырками такого размера, будто его расстреливали картечью, чуть подсохший лаваш, десятка полтора яиц, упаковку фарша, уже нарезанные и замаринованные медальоны из телятины в картонных коробках, полкило шампиньонов, всякую разную зелень и — важный штрих — банку любимого внучкой сливового варенья.

С такими запасами Ника могла бы продержаться тут недели две. Впрочем, она искренне надеялась, что так надолго отлучка деда не затянется.

Он позвонил позавчера; не тратя драгоценного времени на обмен пустыми любезностями, сказал, что уезжает на пару дней из Житомира, и, раз уж его драгоценная, любимая, единственная внучка с шилом в попе в данный момент находится в Киеве, то почему бы ей не пожить немного в родной провинции, где она не была хрен знает сколько лет? А заодно Пирата покормишь…

Для Ники это был повод сделать то, что она давно уже хотела, но все время откладывала. День ушел на сборы и перенос всех текущих дел на неопределенный срок; и, судя по свежести зелени в холодильнике, дед уехал самое позднее вчера днем. Они с Никой разминулись на пару часов.

Монстроподобный агрегат неожиданно зарычал, пшикнул паром и выдал Нике порцию двойного эспрессо. Пригубив кофе, Ника вытащила из холодильника упаковку фарша (который оказался собачьим кормом), и отправилась умываться, одеваться и знакомиться с Пиратом.

А девка в квартире у Львовича зачетная, оценил Ромчик. Худая, жилистая, но с сиськами, торчащими под футболкой, и длинными стройными ножками. И взлохмаченные черные волосы стрижены не очень коротко, а — средне; вроде бы это называется «каре», Ромке такое нравилось. В общем, девчонка явно была из тех, которые и в лоб могут дать при необходимости, и затрахать тебя до смерти… Трахаться Ромчик в свои шестнадцать еще не пробовал, но был очень подкован теоретически и часто, чтобы не сказать — постоянно, об этом думал.

Занимаясь фотографией у Аркадия Львовича, Ромчик время от времени сталкивался на квартире-студии Загорского с барышнями различных степеней приближения к так называемой «модельной внешности»: от анорексичных малолеток до бальзаковских дам. Подобные встречи открывали Роме новые горизонты хобби и давали богатую пищу для богатой фантазии. Сегодняшней незнакомке Ромчик с порога готов был предложить если не руку и сердце, то уж фотосессию в стиле «ню»… если бы не взгляд ее серых глаз.

Девчонка смотрела на Рому так, как, в его представлении, смотрят снайперы. С внимательным равнодушием. Бр-р-р!..

Выйдя из подъезда, Рома наглухо застегнул косуху и поверх обмотался шарфом. Ветер ранним весенним утром дул зимний, холодный и злой.

На трамвае Ромка доехал до площади, там пересел на троллейбус, идущий на Корбутовку. В салоне было почти пусто в такую рань, и Ромка, чтобы не пугать пенсионеров неформальным прикидом, уселся на заднее сиденье и воткнул наушники. Главное — не прозевать, где выходить.

Клеврет ждал его прямо на остановке у ремзавода, синий от холода и с сигаретой в зубах. Вообще-то, Клеврета звали Женька, но об этом мало кто знал; после какой-то большой игры прозвище Клеврет прилипла к нему раз и навсегда.

— Ну че ты так долго? — возмутился он, пряча руки в карманах потрепанной и не по размеру большой курточки родом из секонд-хенда. — Я тут задубел уже весь.

— Куда идти знаешь? — спросил Рома.

— Туда, за гаражи…

Корбутовку Ромчик знал плохо, и без Клеврета, который здесь жил, наверняка бы заблудился. Район это был странный: тут тебе вроде и военная часть, и девятиэтажки, магазины, кафе-бары-рестораны, а дорогу перейдешь, и сразу лес. Клеврет провел Ромку мимо заправки, сквозь унылый частный сектор с его клочковатыми огородами, кривыми заборами и домиками-скворечниками на десяток хозяев, по раздолбанной грунтовке (хорошо хоть, оттепели еще не было, и грязь под ногами замерзла) в сторону ржавых и обледеневших гаражей.

В одном из них, со слов Клеврета, обитал суровый мужик по кличке Чоппер, мастер болгарки и сварочного аппарата, кузнец божьей милостью, самородок-самоделкин, чиню, паяю, примуса починяю. То есть, не примуса, конечно, а мотоциклы. Старые «Уралы» и «Явы», попадая в руки Чоппера, превращались в «Харлеи», за что, собственно, местные байкеры и наградили самородка таким прозвищем.

На дверях гаража Чоппера был грубо намалеван череп в языках пламени — бездарная попытка имитировать стиль американских хот-родов пятидесятых. Клеврет сперва попытался свистнуть в два пальца (он долго учился это делать, но успех сопутствовал ему не всегда), потом тарабанил в дверь кулаком, и, наконец, сдался и позвонил на мобильный. Минут через пять дверь гаража открылась, и изнутри пахнуло жарким спертым воздухом и сивушным перегаром.

— Шо надо? — спросил невзрачный мужичок с сизым носом и недельной щетиной, высунув голову в щель.

Ромчик, ожидавший кого-то более колоритного — ну, в духе той передачи на «Дискавери», пузо, наколки, усы и т.д. — слегка подрастерялся, а Клеврет сказал:

— Мы за заказом.

— Ролевики, што ли? — уточнил Чоппер. — Ща вынесу…

Может, Чоппер и выглядел сильно пьющим слесарем, но дело свое он знал туго. Заказанные Ромкой латные рукавицы были точь-в-точь как на фотке из рыцарского зала Эрмитажа. Миланский доспех, середина пятнадцатого века. Реплика, Житомир, мастер Чоппер. Обалдеть… Ромка натянул шерстяные перчатки, сверху надел рукавицы, пошевелил пальцами, сжал кулак и ткнул Клеврета под ребра.

— Классная работа!

— А то, — подбоченился Чоппер. — Фирма веников не вяжет. Могу сделать гравировку.

— Не надо, — отказался Ромка.

— А мне, пожалуйста, вот это, — Клеврет протянул мятую распечатку. У него вечно не было черной краски в принтере, и Клеврет печатал темно-синим. — Шлем, кирасу и наплечники. Сможете?

— Я-то смогу… — протянул Чоппер, разглядывая нарисованный доспех. — А вот ты… Двести баксов.

Ого, подумал Ромка, но Клеврет, к вящему ромкиному удивлению, недрогнувшей рукой достал из кармана секонд-хендовской курточки два новеньких, хрустящих стольника.

— Когда будет готово?

— Месяц. Или полтора. Я позвоню, — сказал Чоппер.

На обратном пути, пробираясь по тропинке между огородами, Ромка поинтересовался:

— Откуда баблос?

— Я перса продал, — гордо заявил Клеврет.

— В Варкрафте? — обалдел Ромка. — Ты ж его два года качал!

— Прокачал — и продал, — отрезал Клеврет. — Теперь все. Никаких больше игрушек. Только реальность. Сделаю доспех, стану файтером.

Ромка ухмыльнулся. Клеврет — файтер? Да он же всю жизнь интриганов отыгрывал, ничего кроме кулуарки на игре не совершал.

— Ну-ну. Тренировка сегодня на три, приходи…

— Так у меня же доспеха еще нет! — очень искренне возмутился Клеврет.

Пират вел себя отвратительно. Помесь лайки, кавказца и тираннозавра, лохматое чудовище с хитрющими глазами, Пират первым делом поставил Нике лапы на плечи, привалив ее к стене, обслюнил лицо и тут же получил нагоняй от Клавдии Петровны, тишайшего вида старушки, больше всего напоминавшей бабушку из сказки про Красную Шапочку. После выволочки Пират на время присмирел, но уже дома, в квартире деда, завидев поводок, моментально впал в жизнерадостно-щенячий идиотизм.

При этом, пока они спускались с седьмого этажа, чудовище, весившее больше Ники, вело себя максимально корректно, с ног не сбивало, поводок не тянуло, и только нещадно лупило хвостом по Никиным бедрам. А вот в сквере, когда Ника его отстегнула, Пират начал отрываться по полной: гонять за голубями, мелкими дворняжками и — к ужасу Ники — за детьми. Дети, однако, его давно знали, поэтому вскоре Пират удирал от них, довольно ухмыляясь кошмарно-зубастой пастью. Пришлось опять брать его на поводок и бегать вместе с ним…

Было пасмурно, и с неба сыпались колючие микроскопические снежинки. Под ногами хрупал черный от копоти наст.

Через полчаса, когда и Ника, и Пират окончательно выдохлись и перепачкались, Пират повел временную хозяйку в сторону дома, а Ника сделала себе зарубку на память — обязательно купить лифтовую карточку. Тренировки тренировками, но после такой интенсивной прогулки подниматься пешком на седьмой этаж — удовольствие ниже среднего…

Дома Пират угомонился, дал вымыть себе лапы, свернулся мокрым клубком на одеяле и захрапел. Ника стащила с себя заляпанные грязью джинсы и отправилась в душ.

Она вернулась посвежевшей и зверски голодной. Ее внутренние часы сбились, как после долгого перелета, и, хотя было около десяти, аппетит разыгрался вполне обеденный. Снова исследовав холодильник, Ника соорудила себе ужасно вредную, насыщенную жирами и холестерином яичницу с грибами и сыром и, умяв ее в один присест, внесла в список предстоящих покупок молоко, хлопья и вообще полезной еды. Например, спаржи. И помидоров, хотя бы тепличных — очень хотелось витаминов.

После завтрака Ника распаковала ноутбук и отправилась к деду в кабинет. Здесь, слава богу, все осталось без изменений. Плотно забитые книгами полки, стопки журналов на полу, старинный, резного черного дерева, стол с зеленым сукном, на котором дико смотрелся плоский монитор и беспроводная мышка. Этажерка с дисками. Дорогие колонки. Вебкамера. Студийная фотография шестнадцатилетней Ники, сделанная незадолго до ее отъезда.

Ника подключила свой ноут к модему деда и первым делом проверила почту. Немножко спама, приглашение на мастер-класс по макрофото в Екатеринбурге, рассылки о дизайне, стандартный набор комплиментов от редактора насчет февральского номера… Обычный хлам. И два личных письма.

Одно — от Олежки: долетел нормально, погоды мерзкие, Питер грязный, заказчики — уроды, подрядчики — козлы. Олежка был архитектором и специализировался на крупных торговых центрах и развлекательных комплексах. Восемь месяцев в году он проводил в командировках, в основном — в России. У Ники, фрилансера и вольной художницы, график был вообще сумасшедший, поэтому их совместную жизнь называть семейной было бы преждевременно. Впрочем, они и не торопили события.

Второе письмо было с незнакомого адреса. Без присоединенных файлов, размер маленький, темы нет. Можно глянуть.

«Никуся! Это я, дед. Огромная к тебе просьба!!! Сегодня в областной библиотеке в два часа пополудни открывается выставка Глеба Чаплыгина, старинного моего приятеля. Сто лет назад ему обещал сделать фоторепортаж, и вот, свинья такая, задерживаюсь и на выставке быть не могу. Выручай!! С меня сто грамм и пончик!»

Ну, дед, ты даешь. Удружил.

Ника не возила с собой много вещей — цыганская жизнь приучает экономить на багаже. Отправляясь в гости к деду, она захватила с собой только самое необходимое и вполне повседневное: черные джинсы, уже испачканные Пиратом, зеленые штаны с карманами, серую офисную юбку, пару блузок и свитерков, замшевые сапожки от «Тимберленда» практически без каблуков, ветровку «Коламбия» и короткую мальчиковую дубленку с овчинным воротником. Сплошной унисекс (не считая, конечно же, юбки) и никакого гламура. А тут такое мероприятие. Богемное, можно сказать.

Ладно, придется импровизировать.

Глеб Эрнестович Чаплыгин, член союза художников Украины, заслуженный артист СССР, согласно пресс-релизу, последние четыре года провел на Гаити, после чего вернулся на малую родину, где, благодаря меценатской поддержке фирмы «Радомбуд» и лично господина Радомского Геннадия Романовича, организовал свою персональную выставку под названием «Старые улочки Житомира». Чего Ника не могла взять в толк, так это зачем было ехать на Гаити, чтобы писать улочки Житомира? Видимо, ради ностальгии.

Особого ажиотажа среди бомонда выставка не вызвала. К половине второго, когда Ника подъехала на такси к библиотеке, толпы восхищенных поклонников там не наблюдалось. На Новом бульваре было ветрено, на клумбах лежал бурый снег, и обсыпалась гранитная облицовка с мертвого фонтана.

Здание библиотеки — грязно-серая бетонная коробка — изнутри оказалось на удивление просторным и светлым. Холл чем-то напоминал старый фильм «Чародеи»: те же мраморные полы, каркасные лестницы, декоративные перегородки в стиле «советский модерн»… Картины на стенах были завешены белыми покрывалами для создания пущей интриги. Немногочисленный житомирский бомонд тусовался у стендов «История нашего края».

Ника расчехлила «Кэнон», повесила его на шею и отправилась на поиски Чаплыгина. Как говорила Лерка, ее коллега и подружка, хорошая камера дает фотографу возможность два-три раза за день пожрать на халяву. Главное — найти хэппенинг с фуршетом. Хотя на фуршет меценатской помощи господина Радомского и не хватило, большой черный фотоаппарат с длинным объективом автоматически придал Нике статус представителя прессы. По крайней мере, косились на нее с уважением.

Главной распорядительницей мероприятия значилась молодая (на вид — ровесница Ники), но очень уж страшненькая библиотекарша. Волосы ее были варварски обесцвечены перекисью водорода до состояния мочалки из морского огурца, на прыщеватом личике красовались массивные очки в роговой оправе, а одета девица была в длинную зеленую юбку и блузку со стразиками, которые только подчеркивали все недостатки ее фигуры — короткие ноги и слишком широкий таз.

— Здравствуйте! — сказала Ника. — Я ищу Глеба Эрнестовича.

Библиотекарша смерила Нику взглядом поверх очков, оценив дорогую обувь и профессиональную технику, и спросила с наигранной заинтересованностью:

— А вы, простите, кто?

— Меня зовут Ника Загорская. Я буду делать фоторепортаж о выставке.

— Фоторепортаж? — удивилась библиотекарша, прикрепляя к своей сверкающей блузке бэджик с надписью «Марина Сергеевна Панчук, младший научный сотрудник». — А вы из какой газеты?

Ника только собралась ответить, как в холл вошел Глеб Чаплыгин. Есть люди, которые сразу и не прилагая особых усилий, оказываются в центре внимания, и маэстро принадлежал к их числу. Высокий, абсолютно лысый, с огромными ручищами, торчащими из рукавов синей спецовки, Глеб Эрнестович больше напоминал портового грузчика, чем представителя творческой интеллигенции. Он громогласно поздоровался со всеми, обменялся рукопожатиями с немногими избранными, чуть не сбил с ног Марину, которая сразу позабыла про Нику и бросилась мастеру наперерез, тут же обнял ее, похлопал по спине и пробасил на весь холл:

— Ну, можно начинать. Радомского не будет.

Ника сняла крышку с объектива. Как назло, на улице распогодилось, и сквозь окна библиотеки били косые лучи весеннего солнца. Пришлось лезть в сумку за блендой. Пока Ника возилась с техникой, Марина Панчук толкнула короткую, но эмоциональную речь — что-то там о земляках, талантах, тоске по родине, этапном событии в культурной жизни города и прочей чепухе. Она разливалась соловьем (надо заметить, говорила она значительно лучше, чем выглядела), а Чаплыгин рассеяно смотрел поверх голов. Ника тем временем выбрала удачное место на лестнице между вторым и третьим этажом. Отсюда можно было выгодно обыграть естественное освещение, и перила удобно делили пространство снимка косыми линиями.

— …а открыть выставку Глеба Эрнестовича я бы хотела картиной «Центр мира», которую мастер любезно преподнес в дар нашей библиотеке.

Под жиденькие аплодисменты Марина приблизилась к самой большой картине и потянула вниз белое покрывало. Ника вскинула аппарат, дабы запечатлеть исторический момент, и не сразу поняла, отчего вдруг все замолчали.

Чаплыгин писал маслом в реалистичной манере с легким налетом импрессионизма. Центром мира в его интерпретации была водонапорная башня — угловатое и мрачноватое сооружение красного кирпича, расположенное (если Нике не изменяла память) в двух шагах от библиотеки и служившее своего рода неофициальным символом Житомира. Чаплыгин написал ее резкими уверенными мазками. Голубое небо, бордовая башня, зеленые деревья. Ничего выдающегося, но сгодится для почтовой открытки или коробки конфет.

Символ явно нанесли через трафарет, причем совсем недавно. Потеки багровой краски еще не успели высохнуть. Выглядело это жутко.

В библиотеке повисла гнетущая тишина. И тут раздался рык Чаплыгина:

— Суки! Найду кто — руки вырву!!!

Мучимый чувством вины Клеврет решил проводить Ромку почти до самого дома, аж до самых Заречан.

— Ну ты как? — спросил он, когда они вышли из маршрутки. — Нормально?

— Жить буду, — мрачно откликнулся Ромчик. Тошнить его уже перестало, и только в голове все еще был вертолет. — Если мама не убьет.

— Ты это… главное — сейчас проскользни по-тихому. А к утру и синяк сойдет, — обнадежил Клеврет. — Я тебе точно говорю. Мазь-то классная, проверенная.

Но проскользнуть по-тихому не получилось. Мать поймала Ромчика в коридоре, когда он, не включая свет, расшнуровывал берцы. Разглядев в вечернем полумраке, что с физиономией любимого чада неладно, мама выволокла Ромчика на кухню и — началось.

Сперва была истерика. Слезы, вопли, попытки вызвать «скорую», отвезти сына в травмпункт, звонки знакомым докторам… Потом избыток нервной энергии мама направила на оказание первой медицинской помощи своими руками. Руководствуясь тем сумбурным набором знаний, который она почерпнула из глянцевых журналов и телесериалов, мама уложила Ромку на диван, посветила ему в глаза настольной лампой, померила давление, смыла влажной губкой хваленый клевретовский крем, нанесла на место ушиба очень прохладный, а потому приятный гель… Убедившись, что состояние сына стабильное, без изменений, угрозы жизни нет, и мы его не теряем, мама опять пустила слезу (на этот раз — тихонько, без воплей) по поводу безнадежно изуродованной внешности любимого сыночка.

— Ну мам! — сказал Ромчик. — Подумаешь, синяк на лбу…

Но тут уже мама — хозяйка трех косметических салонов и одной клиники пластической хирургии — оказалась в своей стихии. Услышав план предстоящих мероприятий по восстановлению ангельской красоты Ромочки, вышеозначенный Ромочка искренне пожалел, что текстолитовый ковыряльник в кривых ручонках Клеврета не пробил череп насквозь. Лежал бы сейчас мертвый и красивый.

— Мам, — попытался съехать Ромка, — у меня голова болит. Можно я к себе пойду, полежу чуточку?

Конечно, было можно. Мама даже помогла несчастному травмированному ребенку подняться на второй этаж и расстелить постель. Ромчик дождался, пока мама уйдет, запер дверь, накинул пуховую жилетку и вышел на балкон. Под мраморным горшком с фикусом он прятал сигареты и зажигалку. Главное — не пропустить момент, когда вернется отец и загорится свет в кабинете на третьем этаже, как раз над ромкиной спальней. Если отец унюхает запах табака…

Ну вот, сглазил. Судя по шуму открывающихся ворот, во двор заезжал отцовский «Хаммер». Ромчик забычковал окурок и пошел чистить зубы.

За этим занятием отец его и застал, бесцеремонно открыв дверь своим ключом.

— Ты чего это вдруг? — насупился отец.

— Тошнит, — соврал Ромчик.

— Так, — сказал отец. — Закончишь — зайдешь ко мне в кабинет.

У Ромки аж скулы свело. Он ненавидел, когда отец обращался с ним, как с одним из подчиненных. Но зайти-то все равно придется…

Геннадий Романович Радомский, хозяин и генеральный директор компании «Радомбуд», достал из мини-бара бутылку ирландского виски «Талламор Дью» и щедро плеснул себе в стакан.

В дверь кабинета тихо поскреблись.

— Заходи! — велел Радомский.

Ненаглядный отпрыск приотворил тяжелую дверь и бочком протиснулся в кабинет. Синяк у него на лбу был шикарный. Радомский открыл холодильник под мини-баром, вытащил одноразовый пакетик со льдом, разорвал, бросил пару кубиков себе в виски, а остальное протянул сыну.

— На, приложи. Чтоб хоть шишки не было.

— Спасибо, — угрюмо поблагодарил Ромчик, прикладывая лед ко лбу.

Радомский пригубил виски и спросил:

— Кто тебя так?

— На истфехе, — все так же угрюмо ответил Ромчик.

— Ты мне тут партизана на допросе не изображай. Я спросил — кто, а не где.

— Ты его не знаешь.

— Понятно, — процедил Радомский. — А ты?

— Что — я?

— Ты его знаешь?

— В смысле?

— В прямом. Ты знаешь этого дебила, который чуть не раскроил тебе голову? Он тебе кто — друг, брат, сват? Боевой товарищ? Почему ты разрешаешь всяким дебилам бить тебя по голове разными железяками? — Радомский почувствовал, что начинает заводиться. Тише, сказал он себе. Спокойнее.

— Это — мое хобби, — заявил Ромчик.

— Фотография — это хобби. Компьютерные игры — это хобби. Скалолазание — это хобби. А получать по голове — это хобби для дебилов, — назидательно пояснил Радомский.

— Да это случайно получилось…

— Откуда ты знаешь? — перебил сына Радомский. — Почему ты в этом уверен?

— В чем уверен?

Ромчик, скотина, решил действовать по старой отработанной схеме: попка-дурак, ты спросил, я переспросил, и давай посмотрим, кто из нас первый устанет. Ладно, пойдем другим путем. Отец встал из кресла, подошел к окну и резким движением поднял жалюзи.

— Что ты видишь?

Ромчик пожал плечами. С третьего этажа их особняка открывался панорамный вид на все Заречаны, от круглосуточного киоска прямо напротив ворот, и до окутанных синей дымкой многоэтажек Житомира, за которыми садилось оранжевое солнце.

— Заречаны, — хмыкнул Ромка.

— Село Заречаны, — подтвердил отец. — Пригород Житомира. Последние годы приобретающий статус престижного коттеджного поселка. Так?

— Ну, так.

— А вон там что ты видишь? — Радомский указал на трех человек, обтиравшихся возле водочного киоска.

— Алкаши какие-то, — опять пожал плечами сбитый с толку Ромка.

— Вот именно. Коттеджный поселок — и алкаши. Прямо возле наших ворот. Гримасы молодого капитализма. Ты слышал про Французскую Революцию? — неожиданно сменил тему Радомский.

— В школе проходили…

Радомский допил виски, побренчал льдинками в стакане и, подумав, налил вторую порцию.

— Триста лет назад кучка аристократов придумала лозунг «Либерте-Эгалите-Фратерните», и тем самым вбила первый гвоздь в гроб западной цивилизации, — начал он. — «Свобода, равенство и братство». Оставим в покое либерте и фратерните; но вот эгалите… Идея равенства всех людей, такая притягательная и заманчивая, включенная во все возможные декларации и манифесты, не выдерживает прямого столкновения с реальностью. Ты согласен со мной?

— Нет, — помотал головой Ромка.

— Нет? — удивился Радомский. — Видишь вон того алкаша? Ему в жизни надо нажраться, проблеваться и опять нажраться. И он равен мне? Или тебе? Ты понимаешь, что это не так; и он понимает, что это не так. Но ты — интеллигентный мальчик из обеспеченной семьи, делаешь вид, что вы равны, а он — нищее, голодное, неопохмелившееся, и поэтому озлобленное быдло, тебя просто ненавидит. Для того урода, с которым ты подрался, твой айфон — уже повод любой ценой набить тебе морду. Они и ходят туда, в это ваше историческое фехтование, не для того, чтобы в рыцарей играть, а чтобы набить кому-нибудь морду. Ну нет у них других развлечений! И они так выплескивают избыток своей озлобленности. Не фехтование — так кикбоксинг какой-нибудь, «бойцовские клубы» всякие разные… Но тебе-то оно зачем?

— А мне нравится, — гордо вскинул голову Ромка. — Там мои друзья. И мне там интересно.

— Интересно, — повторил Радомский, играя желваками. — Значит, так. На истфех — больше ни ногой. Узнаю, что ходишь — посажу под домашний арест. Утром в школу, вечером домой. И даже на фотографию к Загорскому не отпущу. Понятно?

— Понятно! — Ромчик был мрачнее тучи. — Я могу идти?

— Свободен, — махнул рукой Радомский.

Если в уездном городе N количество парикмахерских и похоронных бюро наводило авторов бессмертного романа на мысль о том, что жители рождались лишь затем, чтобы побриться, постричься и сразу же умереть, то житомирян ожидала более страшная участь. Да, парикмахерские (пардон: салоны красоты!) тут встречались на каждом углу; Ника где-то читала, будто это — популярный «бизнес в подарок» — от серьезного предпринимателя любимой жене, чтобы меньше тратила денег на шопинг. Но вот вместо похоронных бюро в Житомире были банки. Всех видов и размеров, от гигантских строений с колоннами, до крошечных офисов, где можно было обменять валюту, снять деньги с банкомата и, разумеется, взять кредит.

Да уж, родиться, взять кредит, на все деньги навести красоту, и потом остаток дней выплачивать проценты. Кредитный бум, провинциальный вариант.

Тем не менее, жизнь в городе бурлила, особенно если сравнивать с концом девяностых, когда Ника уехала. Первые этажи жилых домов выкупал малый бизнес, превращая квартиры в магазины, офисы и мастерские по починке мобильных телефонов. Новостроек, по крайней мере в центре, заметно не было, зато старые дома активно реставрировались усилиями все того же малого бизнеса. Результат был чаще всего комичный: в старый, облупленный фасад вклинивались новенькие сегменты модной нынче декоративной штукатурки, приделывались крылечки, козырьки и вывески — выглядело это все как золотые коронки среди гнилых зубов. Крылечки были все из красного гранита, предательски скользкого зимой. Впрочем, владельцы магазинчиков искреннее полагали, что табличка «Осторожно! Скользко!» заменяет собой резиновый коврик.

Особо продвинутые еще и мостили кусок тротуара перед своим крыльцом разноцветной плиткой, создавая пестрые ровные островки среди серого, растрескавшегося, местами вздыбленного корнями деревьев асфальта.

Дороги в Житомире оставались все такими же отвратительными. Машин, если сравнивать с Киевом, на улицах почти не было, что не мешало водителям создавать пробки и тянучки. Вдоль тротуаров еще лежали окаменевшие сугробы.

Ника решила прогуляться, развеяться после скандала в библиотеке (закончилось все вызовом милиции; Ника удрала прибытия наряда. Миновав старинную водонапорную башню — центр мира по версии Чаплыгина — и выйдя на Старый бульвар, Ника ждала, когда же ее сердце кольнет сладкая тоска по городу, где она родилась и выросла — но ждала напрасно. Житомир производил откровенно гнетущее впечатление.

И дело было даже не в домах и улицах. На обшарпанную старину и современную безвкусицу Ника вдоволь насмотрелась и в Киеве, и в Москве, да и в той же Варшаве. Люди… Вот уж кто действительно угнетал.

Бросалось в глаза обилие кожаных изделий. Всех фасонов, от курток и до длинных кожаных плащей. Житомиряне всячески поддерживали турецкую кожевенную индустрию. Хорошо хоть, спортивные штаны уступили место джинсам. Но гамма осталась прежней: серый, черный, коричневый. Иногда — темно-синий. Изредка попадались вкрапления ярко-красного (явный иностранец в качественном анораке) и ядовито-зеленого (молодая девчонка в стиле «кавай»), которые лишь подчеркивали всеобщий траур.

Траур был и на лицах. Угрюмые, мрачные, озабоченные. Ни одной улыбки, ни одной хохотушки. Встречные мужики периодически смотрели на Нику так, что хотелось достать газовый баллончик.

В общем и целом, прогулка улицами родного города не доставила Нике радости. Описав большой круг от библиотеки через бульвар, в сторону базара, мимо барахолки и загаженного сквера, и свернув к пешеходной Михайловской улице, Ника собралась было возвращаться домой, когда на нее налетел какой-то парень и чуть не сбил с ног.

— Ох, простите ради бога! — засуетился он, поддерживая Нику под оба локтя. — Я дико извиняюсь, просто тысяча извинений, задумался о своем, и вот — на тебе…

Рассыпаясь в извинениях, парень продолжал держать ее под локоть. В правой руке у него был портфель, и портфель это больно упирался Нике в ребра. Не отпустит, решила Ника, заеду коленом. Позиция самая подходящая.

— Ника?! — вдруг перебил сам себя парень. — Ника Загорская? Ты? В Житомире?!

Ника внимательно вгляделась в него. Дорогой галстук, дешевый костюм. Короткий кожаный плащ. Остроносые туфли. Гладенькое, ухоженное лицо. Темные волосы, хорошая стрижка. Ничего даже близко знакомого… хотя… если добавить чуточку прыщей, а волосы сделать сальными… и накинуть килограмм эдак десять…

— Белкин? — неуверенно уточнила Ника, и парень расплылся в широкой голливудской улыбке.

— Ну, теперь я тебя точно не отпущу, — заявил он. — Пошли на кофе!

— А что я? Я нормально живу, — сказал Белкин. — Как все. Это вы там по столицам да по заграницам…

— Что — мы? — спросила Ника.

— Занимаетесь творческой самореализацией и живете насыщенной жизнью, — с легким сарказмом ответил Белкин. — А у нас в провинции все по-старому. Тише едешь — дальше будешь, ну и так далее. У нас все всегда нормально, все по-старому, все как всегда.

— И тебе это нравится?

— Меня от этого тошнит, — признался Белкин с отвращением. — Но деваться-то некуда…

Ника рассмеялась.

— Не прибедняйся, Белкин. Ты всегда был… как это? Нонконформистом, вот.

— Да уж, — польщено ухмыльнулся Белкин. — Помнишь историю с журналом?

— Так это был ты?!

— А то кто же…

Тут они уже оба рассмеялись. Ника и сама не ожидала, что ей будет действительно приятно вот так вот сидеть с человеком, которого она не видела двенадцать лет, и вспоминать былые школьные деньки. Белкин даже пытался ухаживать за ней в восьмом и девятом классах, пока она не отшила его самым недвусмысленным образом. Потом он старался с ней «просто дружить», видимо, все еще на что-то надеясь. Мальчик он был странный, со своими мухами в голове. Класса до седьмого учился на одни пятерки, шел на медаль, а потом его перемкнуло. Длинные волосы, перекуры на переменках, футболки с «Арией», прогулы, хамство учителям и — вершина подросткового бунта — похищение и уничтожение классного журнала (был под следствием, но доказательств не нашли). Все эти выкрутасы не произвели тогда на Нику должного впечатления… Она вообще мало внимания обращала на одноклассников, за что ее считали высокомерной сучкой.

Сейчас она мучительно пыталась вспомнить, как же Белкина зовут по имени…

— Может, по коньячку к кофе? — с надеждой спросил Белкин. — По такому случаю, а?

— А тебя с работы не выгонят? — подколола Ника бывшего нонконформиста, а ныне — скромного служащего в одном из многочисленных житомирских банков.

— Да пошли они! — махнул рукой Белкин и подозвал официантку: — Девушка, два по пятьдесят «Закарпатского», пожалуйста!

Некоторые вещи с годами не меняются, решила Ника. Может, Белкин и выглядит лучше — ну, по крайней мере, одевается более-менее, спасибо дресс-коду — но внутри остался тем же игрушечным бунтарем. Мальчик-отличник, курящий на переменках, или офисный планктон, выпивающий за обедом… И в той, и в другой ипостаси Белкин был смешон, даже не подозревая об этом.

— Может, ты голодная? — проявил заботливость Белкин. — Тут классные деруны со сметаной...

Ника покачала головой. В кафе, или, как его называли местные, «генделыке», не меняли интерьер с момента открытия лет двадцать тому назад. Матерчатые скатерти тошнотворно-розового оттенка, полиэтиленовые «коврики» под тарелками, обтянутые дерматином стулья, пластмассовые цветочки в вазочке, меню в пухлой папке из кожзама, каждая страничка вложена в файлик, цены написаны от руки, и, как завершающий штрих, потрепанная жизнью официантка с прокуренным до сипоты голосом… И, разумеется, радио «Шансон».

— Знаешь, — задумчиво проговорила Ника, глядя по сторонам, — а ведь лет через тридцать дизайнеры интерьеров будут по крупицам воссоздавать стиль «лихих девяностых». Крутить блатняк, устраивать костюмированные «пати» с малиновыми пиджаками, золотыми цепями и перстнями-гайками… И называться это будет «ретро», или там «винтаж-нуар»…

Белкин явно не понял, о чем идет речь. Он вдруг уставился Нике за спину и густо покраснел. Ника обернулась. Ну надо же… как тесен мир. В кафе-генделык вошла та самая библиотекарша Марина, одетая в мешковатый пуховик, скрывающий грушевидность ее фигуры, и длинный ярко-красный шарфик фасона «вечная память Айседоре Дункан».

Прямой наводкой подойдя к их столику, Марина несколько демонстративно поцеловала Белкина, сразу заявляя свои права, а тот вскочил и помог ей раздеться.

— Познакомься, это Ника, моя одноклассница! А это Марина, моя… — Белкин запнулся, и Марина закончила за него:

— Жена.

— У нас гражданский брак, — добавил Белкин.

— Очень приятно, — сказала Ника. — Мы уже встречались.

— Я помню, — откликнулась Марина, протирая свои чудовищные очки. — А ты почему не на работе, Игорек? — спросила она подозрительно.

— Меня в статистику послали, с отчетом, — все тем же оправдывающимся тоном зачастил Белкин, — а тут — Нику встретил. Мы ведь лет десять не виделись!..

— Больше, — уточнила Ника. — Двенадцать.

— А где это вы встречались? — поменял тему разговора Белкин.

— В библиотеке, — ответила Марина. — Там сегодня такое было…

Она глубоко вздохнула, и принялась рассказывать, как неизвестные вандалы осквернили картину выдающегося художника, и как долго скромных тружеников искусства допрашивали менты. Принесли коньяк, Марина с ходу хлопнула одну стопочку, и из нее хлынули негативные впечатления сегодняшнего дня.

Нике даже стало ее на какой-то момент жалко. Бедная дурочка, после всех треволнений зайти в кафе и застать любовника… пардон, гражданского мужа, с какой-то фифой. Главное — дать понять Марине, что соперничества между ними нет и быть не может, а то такие дуры бывают весьма и весьма агрессивны, когда дело заходит до дележа самцов.

— Обалдеть, — сказал Белкин. — Какие страсти в нашем городе. Ника, а ты все это фотографировала, так?

— Угу, — кивнула Ника, осторожно нюхая коньяк.

— Можешь скинуть мне фотки? Я в блоге выложу, хоть какое-то событие, в кои-то веки…

— А самое странное, — встряла Марина, — что этот рисунок я совершенно точно где-то уже видела.

Белкин вел себя как последний кретин. Марина смотрела, как он выделывается перед одноклассницей, и испытывала стыд напополам с отвращением. То он надувал щеки, хвастаясь жизненными достижениями («а еще я машину взял в кредит»), то — пускал сопли, вспоминая давние школьные дела, периодически заискивал (нашел, перед кем!), и — вершина наглости — пытался заигрывать прямо в ее, Марины, присутствии. Это было бы совсем уж гадко, если бы не было так смешно.

Чисто из принципа Марина ему не мешала. Если человек выставляет себя идиотом, не следует становиться у него на пути. Девчонка-фотограф явно относилась к Белкину с пренебрежением. Эта Ника вообще смотрела на всех свысока, будто делала миру большое одолжение… Когда в ходе беседы выяснилось, что Ника — еврейка, которая после десятого класса уехала в Израиль, Марине все стало ясно.

А вот Белкин таращился на костлявую стерву глазами влюбленного барана. Ну, на то он и Овен. Марина была Скорпионом, поэтому их отношения с Белкиным вспыхнули сразу, горели недолго, а сейчас плавно переходили в стадию медленного тления. Марина, естественно, контролировала весь процесс, а Белкин периодически выкидывал коленца. Вот и сейчас, в самом в конце разговора, он вдруг, не спросясь, позвал Нику в гости. В ее, Марины (вернее, ее и мамы) дом, где Белкин жил уже три месяца, не сильно утруждая себе домашними заботами. Вот ведь хам. Марина демонстративно промолчала, Ника из вежливости согласилась, они с Белкиным обменялись номерами мобильных и попрощались. Хорошо хоть, обошлось без слюнявых поцелуев в щечку.

Белкин сразу трусливо удрал, а Марина потом еще полчаса гуляла по городу, разглядывая витрины. Внутри у нее все клокотало от негодования.

Подождав, пока выветрится гнев и хмель от коньяка, Марина села в маршрутку и поехала к Анжеле. Если кто-то и мог разобраться в сегодняшних событиях, то только она…

С Анжелой Валерьевной Слипко Марина познакомилась четыре года назад, на фестивале авторской песни в Денышах. Ее тогдашний ухажер, Володя Чекмарев, романтик-переросток, сорок два года, комната в малосемейке, свитер, борода и гитара, отрекомендовал Анжелу как «женщину всех возможных и невозможных достоинств». Низенькая, широкая в кости, с короткой стрижкой, задранным носиком и отвислыми щечками, Анжела походила на мопса. Марина, которая тогда находилась на стадии «а не послать ли Володю с его бардами, кострами, комарами и комнатой в общежитии в пеший эротический поход», решила, что он окончательно сбрендил. Но потом Анжела начала петь…

Без аккомпанемента, в полной тишине, чистым, почти детским голосом, попадая во все ноты, Анжела пела восхитительную чепуху банальнейшего содержания — а у Марины катились слезы. И не только у нее… Рыдали все. Когда Анжела закончила петь, а зрители — плакать, Марина схватила Чекмарева за локоть и потребовала немедленно их познакомить. С тех пор Чекмарев успел кануть в лету, а дружба между Мариной и Анжелой превратилась в практически родственные отношения. Марине было двадцать шесть, Анжеле — на двадцать лет больше. Не то чтобы она заменила Марине мать (с которой отношения всегда были… непростые), а скорее — старшую сестру. Именно Анжела помогала ей прийти в себя после разрыва отношений с очередным кавалером, разобраться, почему Марине всегда достаются одни неудачники, подобрать новый стиль в одежде или расставить мебель в квартире согласно всем правилам фэншуй. За последнее мама Марины Анжелу терпеть не могла, и запрещала дочери приглашать ее в гости.

Но это было только к лучшему: теперь Марина могла чаще вырываться из дома под предлогом визита к лучшей подруге. Обитала Анжела на Мануильского, в маленьком частном доме, почти ушедшем под землю (подоконники немногим выше тротуара) от старости и постоянных вибраций трамвайных путей. Снаружи домик с запущенным двором (чахлая яблоня, покосившийся забор, самодельная будка со старым, подслеповатым, вечно дрыхнущим барбосом) выглядел совсем убого, зато изнутри напоминал музыкальную шкатулку. Натуральные шелковые шпалеры, персидский ковер, старинная мебель, куча антикварных цацек вроде медного самовара и ступки с пестиком (конец восемнадцатого века, по словам Анжелы, бабушкино наследство), пышная, как торт, кровать с пуховой периной и стальными шарами на спинке, старинная же станина от швейной машинки с ножной педалью — правда, вместо самой машинки на ней стоял вполне современный ноутбук.

Как это называла сама Анжела, «триумф мещанства». Замужем она никогда не была, постоянной работы не имела, и на какие средства содержала уютное гнездышко, Марина толком не знала. То есть, она слышала от Анжелы разные официальные версии — про гадание на картах Таро для доверчивых дур, сеансы спиритизма для скучающих эзотериков, продажу дисков с песнями в собственном исполнении, и консультации «по очистке кармы» — но все это вместе взятое не объясняло ни новенького «Хюндая» Анжелы, ни странных типов с липкими глазами, с которыми иногда сталкивалась Марина в дверях.

В этот раз, слава богу, у Анжелы никого не было. Хозяйка дома встретила Марину в нежно-розовом халате с пушистыми отворотами и, почему-то, в ярко-красных туфельках на высоком каблуке. Расцеловала в обе щеки, приняла курточку и шарф, усадила за стол, включила электрочайник, попутно закрыв ноутбук, поставила перед Мариной вазочку с перекрученной смородиной и сказала, проницательно прищурившись:

— Ну-с, милочка моя, и что у нас сегодня случилось?

Марина достала из сумочки свой старенький «Олимпус» — самую обыкновенную, но очень хорошую «мыльницу», которой, конечно, далеко было до зеркалки Ники, но ведь и Марина — не профессионалка, так ведь? — и вместо ответа продемонстрировала Анжеле багровую печать поверх полотна Чаплыгина.

— Так-так-так, — Анжела прищелкнула языком. — Одну минуточку…

Пока заваривался чай (как всегда, какой-то жутко экзотический, с кусочками фруктов, названия которых Марина и не слышала даже), Анжела подсоединила «Олимпус» к ноутбуку, слила фотографию и вывела ее на экран.

— Так, — повторила она. — Ну да, конечно. Блаватская.

Книжных шкафов у Анжелы не было по причине банальной нехватки свободного места, и книги по магии — всех форм и размеров, от старинных, в тисненой коже фолиантов, до современных глянцевых покетбуков — валялись повсюду. Анжела вытащила из-под кровати потрепанный том с торчащими закладками, быстро пролистала его и ткнула пальцем в абсолютно такой же символ, только не багровый, а черный.

— Черное Солнце, — сказала Анжела и строго спросила: — Где ты это сфотографировала?

— В библиотеке, — ответила Марина и коротко изложила события сегодняшнего дня.

— Идиоты, — фыркнула Анжела, выслушав ее. — Очередные вандалы-сатанисты. Когда же они наиграются…

— А что это значит? Ну, Черное Солнце?

— Пуп земли и центр Вселенной, — пренебрежительно пояснила Анжела, захлопывая книгу. — Все и ничего. Деточка, это просто символ. А любой символ значит ровно то, что ты думаешь, что он значит. Может быть, это нацики побаловались — это ведь еще и двенадцатилучевая свастика…

— Но зачем? — удивилась Марина.

— Что — зачем? Затем! Мариночка, миленькая, игра в оккультизм — это как секс, важен не результат, а сам процесс, — назидательно объяснила Анжела. — Это как те балбесы, что приходят ко мне заниматься столоверчением. Им же не духов надо вызвать, а себя медиумами почувствовать. А этим, с краской, важно что-нибудь намалевать на картине. Желательно, конечно, что-нибудь такое эдакое. Чтобы все ахнули. А Блаватская — вполне доступный ширпотреб. Вот увидишь, завтра во всех газетах…

Марина съела ложку варенья и отхлебнула чай. Анжела, хоть и подрабатывала гадалкой, клиентов своих откровенно презирала. А сама была ой как непроста…

— Так что же, никакого тайного смысла в этом нет? — на всякий случай уточнила Марина.

— Есть. И тайный, и явный, и двойной, и обманный. Смыслов — их сколько надо, столько и есть. У тех, кто малевал — один смысл, у тех, кто их искать будет — второй смысл, у тебя — третий… Ты ведь не только из-за этого пришла, верно? Давай, рассказывай, что твой козлик выкинул на этот раз…

Поначалу Ника и не собиралась принимать приглашение Белкина, но два дня практически полного безделья ее доконали. Она успела подружиться с Пиратом и даже объяснить ему, кто в стае главный — псина послушно исполняла все команды, правда, только пока в руках Ники было что-нибудь вкусненькое. Съездила на кладбище, положила четыре гвоздички на черную гранитную плиту на могиле родителей. Папу Ника не помнила совсем, а при мысли о маме в душе возникало только большое, светлое, теплое и, увы, совершенно размытое чувство. И папа, и мама погибли, исполняя свой интернациональный долг (читай — обучая туземцев русскому языку) в Демократической Республике Афганистан, когда Нике было пять лет от роду, и с тех пор ее воспитывал дед… Еще Ника разобралась с кофеваркой, научившись делать себе вполне приличный капуччино, перезнакомилась с детьми в сквере, переругалась со старушками там же (им, видите ли, не давал покоя Пират без намордника), разведала ближайшие магазины и отменила все дела на следующую неделю. От деда вестей не поступало, а Белкин все звонил и слал е-мейлы, доходя до откровенной назойливости. На третий день, в пятницу, Нике стало настолько скучно, что она согласилась прийти в гости.

На такси Ника доехала до улицы Польский Бульвар, совсем не похожей ни на бульвар, ни даже на улицу в общепринятом смысле этого слова. Скорее, широкий и длинный грунтовый пустырь между домами, с редкими вкраплениями кривоватых деревец, полусломанных беседок, и песочниц в окружении ржавых скелетов того, что, по идее, когда-то было качелями и детскими горками. Дома вокруг были панельные, похожие на модельки из плохого китайского конструктора, и очень грязные.

Когда-то давно Нике попала в руки книжонка из цикла то ли «Городское фэнтези», то ли «Фэнтезийный город» — заурядное так-себешное чтиво для поезда, на одном вокзале купил, на другом — в урну опустил. Автор той книжки населил современный мегаполис вампирами, оборотнями, волшебниками и драконами, а потом заставил их всех принимать участие в нелепых бандитских разборках. Сюда бы этих вампиров и вервольфов, «на район», в Урочище Панельных Девятиэтажек, где обитает племя Бритоголовых Гоблинов-в-Кепочках, пивососущих Мужиков-у-Ларька, нервы прядущих Бабулек-на-Лавочке… Сюда, в заплеванные семечками и бычками детские площадки, в зассанные подъезды, места скопления использованных шприцев… И автора сюда же, дабы вкусил истинный, хардкорный нуар отечественной провинции.

Никакого подарка Ника заранее не купила, а идти в гости с пустыми руками было неловко. Благо, на углу девятиэтажки, где жили Белкин с Мариной, был маленький круглосуточный магазинчик с прелестным названием «Микро-Маркет». Три девочки лет пятнадцати, стоявшие перед Никой в очереди, долго шушукались между собой и, наконец, купили литровую бутылку водки и три баночки «Спрайта». Оставалось надеяться, что девочек где-то ожидали кавалеры… Выбор алкоголя в «Микро-Маркете» был богатый. Ника остановилась на бутылке крымского красного вина, в самой простой, без изысков и выкрутасов, бутылке. Чем вычурнее бутылка, тем гаже содержимое — эту нехитрую истину Ника усвоила твердо, на собственном опыте.

Лифт в девятиэтажке работал, но, когда Ника попыталась оживить его с помощью недавно приобретенной карточки, ее ждало разочарование. Оказывается, оные карточки в Житомире выпускались разных видов. Опять пришлось идти пешком, правда, всего лишь на четвертый этаж.

— Ника! — расцвел Белкин в плотоядной улыбке. — Вот уж приятный сюрприз! Честно говоря, не верил, что ты действительно придешь! Знал, но не верил, ха-ха!

Белкин встретил ее в линялых джинсах, застиранной футболке с растянутым воротом и тапочках на босу ногу. Очень по-домашнему. Хорошо хоть, не в трениках с пузырями на коленях. Или не в халате…

— Ну зачем ты, — возмутился Белкин, принимая от Ники бутылку вина. — Все же есть, всего навалом! Проходи, сейчас выделю тебе тапки…

Вместо гостевых тапок Нике достались пляжные шлепанцы. Белкин повесил ее курточку на старую, наклонившуюся от массы вещей, вешалку и пропустил Нику в комнату.

— Мариша, у нас гости! — зычно объявил он.

— А можно не кричать? — Марина появилась из кухни в ситцевом фартуке и с руками, перемазанными чем-то вкусным. — Мама отдыхает, у нее сегодня еще ученик… Добрый вечер, Ника, — проявила любезность хозяйка дома, — проходите, присаживайтесь, я уже почти закончила.

Квартира у четы Белкиных (поправка — у сожительствующих в гражданском браке) оказалась двухкомнатная. Стол, а точнее — журнальный столик, накрыли в проходной комнате. Дверь, ведущая во вторую комнату, по всей видимости — спальню, была заперта. Там отдыхала мама Марины, и Белкин сразу понизил голос, демонстрируя Нике следы своего пребывания в этом логове женского уюта. Конечно, компьютер. Черный, блестящий, супер-навороченный, с огромным монитором, колонками и сабвуфером, он высился в углу комнаты, среди старенькой югославской мебели, как языческий алтарь в диком лесу. И фото на стене — «Белкин на фоне пирамид», поездка в Египет, первый шаг к самоутверждению менеджера среднего звена. Вокруг — фото поменьше: Белкин и взятый в кредит «Ланос», Белкин и Марина в аквапарке, Марина с гроздью шампуров, Белкин в пьяной компании сослуживцев на новогоднем корпоративе… Эдакий трехмерный вариант странички в «Одноклассниках».

Нике рассказывали, что подобные выставки себя, любимого, психологи называют «стеной славы» — причем дипломы, грамоты и фотографии с президентом в кабинете большого начальника, или газетные вырезки и мутные полароидные снимки в подвале маньяка-убийцы — суть явления одного порядка, и свидетельствуют о несомненном нарциссизме автора. Социальные сети просто сделали нарциссизм инфекционным заболеванием.

На ужин Марина подала два салата (один — вполне банальный, с кукурузой и крабовыми палочками, только с майонезом перестаралась, а второй странный, с грецкими орехами и сухариками из черного хлеба, скорее, к пиву, чем к вину), запеченные куриные крылья под лимонно-медовым соусом, и, зачем-то, еще и пирожки с ливером. Если красотой библиотекарша и не отличалась, то готовила весьма сносно, вынесла вердикт Ника, пытаясь понять, как эта серая мышь заполучила в свою норку видного яппи — Белкина. Уж точно не кулинарными талантами — Белкин почти не ел, разливаясь соловьем об успехах в карьере и планах на летний отдых.

Марина участия в застольной беседе не принимала, потягивая разбавленный минералкой вермут, а Нике пришлось изложить сокращенную версию автобиографии. Эмиграция в Израиль, служба в армии («что, и винтовку тебе дали?» — «угу»), учеба в хайфском Технийоне, переезд в Германию, работа в «Шпигеле», первая командировка на Балканы, вторая — в Кувейт, потом Ирландия, Турция, слава единственной девушки — военного фотокорреспондента, осколок фугаса в бедре — сувенир из почти родной Газы, решение завязать с экстримом и переключиться с журналистики на искусство. Первая выставка в Варшаве, вторая — в Москве, потом Киев, Олежка, попытка начать оседлую жизнь.

В середине рассказа Нике пришлось прерваться — мама Марины вышла из спальни, чтобы сделать себе чай. Интеллигентная женщина с чуть подкрашенными волосами любезно поздоровалась с гостьей, но присоединиться к застолью не пожелала, сославшись на ученика, который должен был вот-вот прийти.

— Мама занимается репетиторством, — с гордостью пояснила Марина, впервые с начала разговора подав голос. — Английский язык. Готовит к поступлению, в основном, в киевские вузы…

Белкин тут же вспомнил их школьную учительницу по английскому, свои отнюдь не выдающиеся достижения, и как Ника не давала ему списывать, а потом плавно переключился на последнюю встречу выпускников, сообщая Нике весьма интимные подробности о личной жизни людей, которых она почти не помнила. Разговор уверенно свернул в русло «а помнишь старые добрые времена?», и стал Нике совершенно неинтересен.

Наверное, если ты живешь в маленьком городе, работаешь в банке, и знаешь все этапы своей карьеры на много лет вперед, то единственной радостью остается вспоминать славные былые деньки… Но Ника больше привыкла общаться с людьми, не умеющими и не желающими жить прошлым. Когда вчера ты пила сливовицу в разбомбленном «Хилтоне» в Белграде, сегодня — ныряешь с акулами на Бали, а завтра будешь где-нибудь в Токио или Мельбурне, у тебя нет потребности вспоминать первую сигарету на большой переменке и первый вызов родителей в школу. Ты постоянно обновляешь ресурс ярких впечатлений, и старые постепенно блекнут, выгорают, как фотографии на солнце.

А белкиных серость бытия заставляет холить и лелеять юношеские подвиги, постоянно взбадривая память все новыми и новыми деталями. Тоска по прошлому как сублимация сенсорного голодания…

— А хочешь травки? — вдруг перебил сам себя Белкин. — У меня есть отличная пакистанская дурь…

Глаза у него блестели, как у пьяного, хотя пьяным Белкин быть не мог — весь вечер он пил принесенное Никой вино и даже не осилил половину бутылки. Ника вино только пригубила и переключилась на вишневый компот.

— Тсс! — зашипела на него Марина. — Мама же услышит!

— А что? — зашептал Белкин возбужденно. — Мы же на балкон выйдем… Ну что, девчонки, а? Давайте, а?

— Нет, спасибо, — вежливо отказалась Ника. — Я воздержусь.

— Ладно, — сказала Марина, — давай, только быстро…

Ай да Марина, удивилась Ника. Вот тебе и синий чулок. И ай да Белкин, ай да сукин сын. Интересно, что будет дальше?

Накинув на плечи одолженную Мариной вязаную кофту, Ника вышла с хозяевами на застекленный балкон. Белкин открыл створку окна на проветривание, впустив холодный вечерний воздух, и вытащил из пачки «Лаки Страйк» умело скрученный косяк.

— Это меня Марина научила, — поделился он, раскуривая косяк. — Мы с ней познакомились в одной забавной компании… Как они себя называли? Гомоманты?

— Геммомантики, — поправила его Марина, беря косяк двумя пальцами. — Гадатели по полудрагоценным камням.

— Ага, — расплылся в глупой ухмылке Белкин, — клуб любителей бижутерии.

Вряд ли трава подействовала на него так быстро; скорее, Белкин старательно имитировал ожидаемый эффект.

— Вы увлекаетесь эзотерикой? — спросила Ника из вежливости.

— В какой-то мере, — очень серьезно, с напускной важностью ответила Марина, делая глубокую затяжку и возвращая косяк Белкину.

— Еще как увлекается, — продолжал ухмыляться Белкин. — А я — так, ходил туда девок снимать… Шухер! — вдруг запаниковал он, пряча бычок в ладони.

В комнате началось какое-то движение.

— Спокойно, — сказала Марина. — Это ученик, к маме. Он ненадолго.

— А чем ты увлекаешься? — спросила Ника, стараясь дышать свежим воздухом из приоткрытого окна. — Кроме дури и девок?

Белкин захихикал, а Марина метнула в нее откровенно злобный взгляд, но Нике было плевать. Ее вдруг начал раздражать и вонюче-сладкий дым травки, и тупой комизм происходящего, и три дня, убитых вынужденным бездельем… Раздражение требовало выхода.

— Нет, серьезно, — настойчиво повторила она. — Как вы тут проводите свободное время? Ну, тут, в провинции? — уколола она.

— По-разному, — ответила Марина, пытаясь изобразить высокомерие. Получилось не очень хорошо, так как глаза у нее уже «поплыли».

— Ну, я, например, играю в автоквест, и в страйкбол… — важно сказал Белкин. Хочешь, фотки покажу?

— Хочу, — соврала изрядно продрогшая Ника.

— Вот это я на «Сталкере», под Киевом, в прошлом году. А это открытие сезона весной. А это наш «урбан», на Крошне…

Ника вежливо кивнула. Показ фотографий с полей сражений длился добрых полчаса.

— И много вас таких, — уточнил она, — воюет?

— Прилично. Но зимой особенно не повоюешь, поэтому наша команда еще играет в автоквест. Слыхала?

— Да, — кивнула Ника, и Белкин разочарованно вздохнул. Он явно надеялся поразить Нику рассказом об игре.

— Мы на прошлой игре второе место взяли, — сообщил он. — Завтра думаем отыграться…

— Завтра? — уточнил Ника.

— Ага.

— А можно с вами? — совершенно спонтанно, и неожиданно даже для самой себя выпалила Ника.

— Конечно, — обрадовано удивился Белкин. — А ты играла когда-нибудь?

— Нет, — покачала головой Ника. — И не буду. Я хочу поснимать. Ночной город, драйв, адреналин, приключения. Может забавно получится.

— А что? Это мысль! Я с капитаном переговорю, у нас все равно одно место в машине свободно. И орги, я думаю, не буду против пиара… Это где-то напечатают?

— Еще не знаю, — честно призналась Ника, пытаясь разобраться: она напросилась просто из скуки или чтобы позлить Марину?

— В общем, так, — засуетился Белкин. — Сбор завтра, на площади, возле танка, в половину двенадцатого. Одежду — такую, чтоб не жалко. Термос с кофе я беру на себя, с тебя бутерброды. Компас, фонарик, GPS — если есть, бери, лишними не будут…

— Договорились, — сказала Ника и с трудом подавила зевок.

— По-моему, — наконец вмешалась в беседу Марина, выходя из состояния остекленения, — наша гостья устала. Вам вызвать такси, Ника?

— Если можно, — кивнула Ника, радушно улыбнувшись в ответ на змеиный взгляд Марины. Бедный, бедный Белкин…

— Я провожу, — вызвался совсем потерявший ситуативное чутье Белкин, но тут дверь в комнату мамы Марины отворилась, и оттуда вышел уже знакомый Нике парень с конским хвостиком и свежим синяком на лбу, плохо замазанным тональным кремом.

— Здравствуйте, — брякнул он, ошарашено глядя на Нику.

— Здравствуй, Роман, — сказала Ника, на секунду порывшись в памяти. — Не проводишь меня до такси?

На улице Рома запахнул пижонскую, совсем не греющую косуху, забросил рюкзак за плечо и сунул руки в карманы.

— А что в рюкзаке? — спросила Ника.

— Шлем.

— Мотоциклетный?

— Не, — помотал головой подросток. — Рыцарский. Хундскугель.

— Истфех?

— Угу, — Рома покосился на нее с уважением.

— А еще фотография, английский язык… Не многовато ли?

— Мои родители считают, что свободное время — главный враг подростка.

— Логично, — хмыкнула Ника, вглядываясь в темные просторы Польского Бульвара.

Такси пока видно не было, зато на детской площадке околачивалась стайка аборигенов не самого дружелюбного вида.

— Меня, кстати, Ника зовут, — представилась девушка.

— Ника Загорская? — изумился Роман. — Внучка Аркадия Львовича?

— Она самая…

— Он показывал мне ваши работы, — чуть не захлебнулся от восторга Рома. — И те, что на Балканах, и Ближний Восток, и студийки… Классно у вас получается!

— Спасибо, — сказала Ника. — А ты давно фотографией занимаешься?

— Не очень. Месяца два… Вы смотрели мой диск?

— Нет. Ты ведь его деду принес…

— Ну, в общем-то, да, но ваше мнение…

— Роман, — перебила его Ника. — Тебе не кажется, что вон та компания в песочнице как-то уж очень сильно нами интересуется?

— Да вроде нет… — пожал плечами Рома.

— А мне — кажется, — произнесла Ника твердо.

Рефлексы, отшлифованные годами работы на войне, заставили Нику сунуть руку в карман и нащупать газовый баллончик.

— Интересно, где же наше такси? — задумчиво спросила она, глядя, как от песочницы отделились три тени и начали движение в их сторону.

— Тут просто район такой, — объяснил Ромчик, — иногда в темноте трудно адрес найти. Вот таксисты и блудят…

Ага, если вызов вообще не отменили. Ну, Марина, ну, сучка…

— Драться умеешь? — поинтересовалась Ника.

— Не очень, — честно ответил Рома.

— А бегать?

— Чуть лучше… Да вы не бойтесь. У меня с собой кое-чего есть.

Он скинул с плеча рюкзак, расстегнул молнию и сунул руку в накладной карман. Там что-то металлически зазвенело.

Тени тем временем приблизились достаточно, чтобы их можно было разглядеть. Трое. Классический образчик «хомо гопус», кепка, туфли, «адидас». Мелкие какие-то, совсем еще дети. А значит — вообще без тормозов в голове. У Ники зашевелились волосы на затылке. Хорошо хоть, обувь удобная, подумала она.

— Добрый вечер, — гнусаво поздоровался один из аборигенов. — А вы не скажете, как пройти в библиотеку?

Компания дружно заржала.

— Ребята, — Рома вытащил из рюкзака велосипедную цепь. — Давайте жить дружно…

Ника мысленно чертыхнулась. Идея распылить баллончик и дать деру провалилась. Рыцарь Рома намеревался защищать прекрасную даму до последней отбитой внутренности.

— А кто это у нас такой патлатенький? — просюсюкал второй абориген, без кепки, с бритой шишковидной головой. — Неформал, а? Не туда забрел, пацан?

Такси вырулило из-за поворота, как вертолет «Хьюи» в американском боевике про Вьетнам — в самый последний момент.

— Мы сейчас уедем, — твердо сказала Ника, — а вы останетесь. Сунетесь к машине, водила вызовет подмогу. Понятно?

— Борзая, — прокомментировал бритый. — Надо воспитать.

Но тут следом за такси во двор въехал серебристый «Ниссан-патрол» (рухлядь, по меркам столицы, и вполне модный джип для местных), и санитары подворотен тут же скисли. Не иначе, местный авторитет пожаловал домой.

— Ладно, катитесь, — махнул рукой первый. — А тебя, патлатый, я запомнил. Я тебя тут уже не первый раз вижу. Ходишь-ходишь, а не здороваешься. Некрасиво.

— В следующий раз поздороваюсь, — пообещал Ромчик, прикрывая собой Нику (то есть, это он думал, что прикрывает, а на самом деле — стоял на линии распыла газа, дурачок), пока та садилась в такси.

— Ты всегда такой смелый? — спросила Ника, когда они отъехали от злополучного двора.

— Только по пятницам, — угрюмо ответил Рома.

Парня начинало трясти.

— Да уж, — сказала Ника. — Весело у вас тут…

Таксистов Хрущ боялся и ненавидел с позапрошлой зимы. Тогда был какой-то жидовский праздник, эти суки собрались возле кинотеатра «Октябрь» и зажигали свои факелы, а твари-таксисты поставили на крыши тачек жидовские подсвечники и устроили парад. Хрущ, Свисток, Макар, Длинный и еще пару пацанов из «гайдамаков» — местной организации юных националистов, не скины, а так, рядом, — решили устроить водилам показательную разборку. Но водилы оказались не простыми бордюрщиками, а радио-такси. Кто-то успел крикнуть в рацию «сигнал ноль», и через пять минут их слетелось — как мух на говно. Жиды разбежались, менты (горотдел, бля, через дорогу!) не торопились, и в результате Макару сломали два ребра монтировкой, Свисток получил сотряс, Длинный, падла, смылся, а Хруща так отпинали ногами, что он обоссался.

Поэтому когда падла-таксист зарулил во двор, Хрущ сразу дал отбой и придержал Свистка, который рвался в бой. Оно и понятно: неформал с косичкой уже не первый раз появлялся на районе, но все не давал повода поговорить по душам. Неформал был из мажоров, Хрущ это нутром чуял, а вот тетка с ним была странная. Наглая какая-то, вела себя так, будто ей все похер.

— Ну ладно, — сказал Хрущ и поправил кепарь, — будет и на нашей улице праздник…

— Че — ладно, че — ладно? — завелся Свисток. — Ты понял, че она сказала?

— А шо? — как всегда, туго отреагировал Макар. — Шо они, вот так и уедут?

— Тихо, бля! — велел Хрущ. — Пусть валят. Еще пересечемся, Земля — она круглая.

На глазах у всей честной кампании такси выехало со двора, освободив проход серебристому джипу.

— Не, ну ты, Хрущ, неправ! — никак не мог успокоиться Свисток.

— Это че за клиент? — спросил Хрущ у Макара, который жил в этом доме. — На джипе?

— Неместный. Первый раз вижу. Бандюк, наверное. Ну его на хер…

— У тебя сколько бабла? — уточнил Хрущ у Свистка, который насвистывал «Большие города» БИ-2 (он так всегда успокаивался).

— Нисколько! — огрызнулся Свисток. — Я ж две полторашки купил!

— И у меня пусто… — добавил Макар.

— Ясно…

Из джипа тем временем выбрался пузатенький коротышка росточка настолько маленького, что его почти не было видно за высокой машиной. Коротышка открыл заднюю дверцу и принялся рыться в багажнике.

— Не, Макар, не бандюк это, — решил Хрущ. — Манагер. Пошли, побеседуем.

Когда троица неспешным, вразвалочку, шагом приблизилась к джипу, коротышка вышел им навстречу с длинным тубусом в руке, и Хрущ осознал свою ошибку. На пузе у «манагера» висела сумка-набрюшник, вроде тех, с которыми ходят менялы на базаре, но — не совсем. Такую показывал Богдан Куренной, когда Хруща и Свистка затащили на «вышкил» в детском лагере на Корбутовке. Ну там, «в одну лаву шикуйсь!» и «строем — марш!» и прочая гайдамачья херня. В набрюшнике у Богдана лежал травмат, и доставал он его — за полсекунды, надо было только дернуть за специальный шнурок…

— Ты — Хрущ? — уточнил коротышка.

— Ну? — набычился Хрущ. В воздухе отчетливо запахло неприятностями.

— Я от Богдана.

Вот те нате, хрен в томате. Скажешь говно — вот и оно. И ведь не пошлешь…

— Слава Украине, — на всякий случай ляпнул Хрущ.

— Чего? — удивился коротышка. — А, ну да, ну да… Героям слава. Твои бойцы? — Он обвел взглядом Макара и Свистка.

Морда у него была — неприятная. Вроде и холеная, откормленная, с висящим двойным подбородком, но вся в рытвинах, как от прыщей. И пахло от коротышки странно. Сырым подвалом и тухлятиной.

— Угу.

— Денег хотите срубить по-быстрому?

— Ну?

— Держи, — коротышка протянул Хрущу тубус. — Это трафарет. А это, — он вытащил из заднего кармана джинсов пачку купюр и отслюнил пару сотенных, — на краску. Белую, только белую!

Нифига себе, подумал Хрущ, пряча бабло.

— Завтра, в два часа ночи. На синагоге. Только не с улицы, а со двора. Потом валите к драмтеатру, там я вас подберу и рассчитаюсь. По двести на брата. Нормально?

— Нормально, — выдохнул Свисток.

— Тихо, — заткнул его Хрущ. — А не кинешь?

Коротышка прищурился.

— Ты, Хрущ, совсем глупый. Точнее, конечно, не Хрущ, а Солопий Степан Назарович, верно?

Хрущ обалдел.

— Если справишься, Степан Назарович, — продолжил коротышка, — я подкину еще работу. И много. Главное — не облажайся…

Цепь мама спалила сразу. Видимо, Ромчик в такси плохо запихал ее в рюкзак — что было совсем неудивительно, если учесть, как его колбасило после несостоявшейся драки; плюс, к тому же, Ника предложила обменяться телефонами «на всякий случай», это тоже оказалось неслабым стрессом для подросткового организма — и в результате, едва Ромчик снял косуху, как мама вышла в коридор с велосипедной цепью в руке. То ли та торчала из кармана рюкзака, то ли звякнула внутри, то ли мама просто решила устроить регулярный досмотр на предмет припрятанного курева — было уже неважно.

— Это что? — спросила мама.

Ромчик глубоко вздохнул.

— Цепь, — сказал он.

Теперь уже мама глубоко вздохнула. Ну вот, с тоской подумал Ромчик. Истерика у мамы всегда начиналась постепенно, как разбег реактивного истребителя.

— Я вижу, что цепь. — Голос мамы дрожал от сдерживаемых децибел. Механики с флажками в ужасе разбегались от дюз, освобождая полосу.

— Мам, — попытался успокоить ее Ромчик, вполне осознавая тщету своих усилий. — Это от велика. Я ее снял, чтобы смазать.

— Ты меня совсем за дуру держишь?! — пошла на разбег мама. Задрожали стекла в контрольной башне, и зыбкое марево горячего воздуха повисло над бетоном.

— Ну мам… — подал реплику Ромчик. Это надо было просто переждать. Жалко, нельзя воткнуть наушники и врубить «Металлику»…

— Все, хватит, — вдруг очень тихо и спокойно оборвала его мама. — Ты — допрыгался. Домашний арест. Две недели. Придет отец — поговорит с тобой детально. А у меня уже просто нет сил.

Опаньки. По заключению экспертной комиссии, причиной взрыва истребителя стали неполадки в системе управления. Вот ведь… Как некстати.

— Я могу идти? — угрюмо спросил Рома.

— Уйди с глаз долой, — сказала мама, собираясь зарыдать.

Панихиду по погибшим Ромчик предпочел пропустить.

Он поднялся к себе в комнату, запер дверь на защелку — пошли все в задницу, арестантам свидания не положены! — швырнул косуху на кровать и включил монитор компа.

Торренты качали еле-еле, почты не было, зато на форуме накатали целых две страницы обсуждений новой игры. Тему открыл админ три дня назад, и сначала ее все дружно проигнорили: PBEM — play by e-mail — штука достаточно скучная, и может стать увлекательной только при очень хорошем Мастере. Фишка игры — любой может какое-то время побыть Мастером. Получалось вроде «Мафии», только интереснее. Названия у новой задумки не было, поэтому с легкой руки Клеврета (который писал на форуме под ником Джек-из-Тени) ее называли просто Игрой.

Сюжет, насколько понял Ромчик, крутился вокруг рисунков — глифов на внутриигровом сленге. По сути, это были обычные граффити, которые участники оставляли в разных местах игрового Города. Рисунки глифов вывешивались мастерами на отдельной имиджборде, с указанием времени появления и виртуального адреса (адреса были как вполне узнаваемые, житомирские, так и откровенно выдуманные). Какая команда нарисовала какой глиф — разглашать запрещалось правилами. Где команды брали образцы глифов — тоже было тайной. Можно было отмечать глифы на карте Города (очень удачный закос под Google-Maps, явно делал хороший программист) и пытаться расшифровать их значение.

В общем и целом, с точки зрения Ромчика, ничего особенно интересного в Игре не было. А из-за путаницы с Мастерами на форуме творился форменный бардак. Джек-из-Тени устроил срач с Дхампиром на тему «внутреннего круга посвященных», Анютик задалбывала всех эзотерическими значениями глифов, Бармалей тупо флудил, а сволочь Темпрос разжигал все конфликты до состояния холивара, несмотря на призывы окружающих «не кормить тролля»…

В личке было два сообщения, оба от Джека-из-Тени, то бишь, Клеврета. В первом — пространная теория насчет того, что Игра — никакая не игра, а хитро спланированная рекламная кампания пока не обнародованного продукта или события. Глифы, утверждал Клеврет, это части единого логотипа, а вся таинственность — просто способ привлечь внимание. Закончится все, предрекал конспиролог-самоучка, приездом в Житомир новой рок-группы «Карданный вал» или продажей молодежной серии дезодорантов «с запахом пота и гормонов молодого козла».

(В инете, в отличие от реальной жизни, Женька-Клеврет отличался красноречием и остроумием).

А вот вторая мессага от него была короткой. Не тратя лишних слов, Клеврет то ли умолял, то ли приказывал Ромчику встретиться с ним завтра, в понедельник, в два часа ночи у телецентра. Не больше, мать его, и не меньше.

Ромчик потеребил нижнюю губу, издав длинный вибрирующий звук, покосился на запертую дверь, потом — на балкон, и перевел взгляд на шкаф-купе. Где-то там, в его сумрачных недрах, хранился пятидесятиметровый моток веревки, десяток карабинов, «восьмерка» и альпинистская «беседка» — остатки недолгого увлечения скалолазанием в восьмом классе.

Домашний арест, говорите… Ну-ну.

«Ок, — написал Ромчик Клеврету. — Буду непременно».

Капитана команды «Бегущие кабаны» звали Славик, и он одевался во все военное. Бундесверовские камуфляжные штаны, желтые американские берцы, британский свитер «коммандос», советская зимняя курточка и кепка фирмы «5.11» делали его похожим скорее на мародера, чем на наемника, под которого Славик явно косил. Все впечатление портила интеллигентная физиономия Славика, на которой были написаны и десять классов, и институт с аспирантурой, и кандидатская в процессе, и сидячая работа за компом (очки Славик носил с такими диоптриями, что глаза казались огромными).

Кроме капитана Славика и Белкина, выполняющего роль штурмана, в команде было еще два человека: субтильный, со впалой грудью, мужчина лет сорока, с висячими усами и бегающими глазками, которого звали Русланом (Белкин отрекомендовал его как «нашего краеведа») и угрюмо-молчаливый здоровяк по имени Вова, явный работяга, не совсем понимающий, почему посреди ночи, вместо того, чтобы спать в своей постели, ну или на худой конец, пить водку с друзьями, он катается по городу.

Ника втиснулась между Русланом и Вовой на заднее сиденье старенького, но вполне резвого «Форд-эскорта» с прокуренным салоном, Славик сел за руль, а Белкин расположился рядом, с ноутбуком на коленях. Ровно в полночь на сайте игры появилось первое задание. Вернее, невнятная загадка про дружбу России с Японией, которая каким-то боком оказалась связана с Житомиром. Пока Славик с Белкиным вдвоем вспоминали про фонд помощи жертвам Чернобыля от потомков жертв Хиросимы, Руслан задумчиво теребил усы, а потом изрек тоном непререкаемого эксперта:

— На Музыкалку!

По дороге к району музыкальной фабрики Руслан прочитал короткую лекцию об адмирале Путятине и его роли в подписании договора о дружбе между Российской Империей и Японией, сделав (специально для Вовы) мини-экскурс в политику японского изоляционизма, прерванную эскадрой адмирала Перри.

— А при чем тут Житомир? — спросила Ника.

Тут уже все автоквестовцы стали наперебой ей объяснять, что в Житомире есть речка Путятинка (бывший Путятинский ручей), улица Путятинская, площадь Путятинская и т.д. Руслан же не преминул уточнить, что к адмиралу Путятину местная топонимика отношения, на самом деле, не имеет, а происходит, согласно его теории, от охотничьей терминологии… Ника окончательно утратила интерес. Во-первых, Руслан вызывал у нее почти физиологическую неприязнь — каждый раз, когда он на нее смотрел, его бегающие глазенки приобретали маслянистый блеск, а жестикулируя во время рассказа он то и дело клал ладонь ей на коленку.

А во-вторых, Ника в целом недолюбливала этот подвид — краеведов-краелюбов-краеложцев… Архивные крысы, с обязательной перхотью на плечах, влюбленные в родной Мухосранск и готовые уболтать каждого встречного-поперечного однообразными историями, интересными лишь им самим — эти люди искренне полагали свой Задрипинск самым лучшим местом на Земле, и совершенно искренне не подозревали, что в каждой Тьмутаракани найдется историк-любитель, готовый показать-рассказать-поведать абсолютно однотипные городские легенды и предания…

Наверное, Ника слишком много повидала таких городишек и таких экскурсоводов, чтобы обращать на них внимание.

Приехав на площадь Путятинскую (на самом деле — обычный перекресток с небольшим сквериком поблизости), Славик запросил первую подсказку, получив которую, команда выбралась из машины и занялась поисками кода. Ника же попыталась найти хоть что-нибудь достойное быть сфотографированным. Увы, две-три компашки, распивающие водку на скамейках в сквере, на эту роль не годились, и Ника щелкнула красиво подсвеченный прожектором соседней автостоянки «Институт предпринимательства и современных технологий» (в прошлом — кинотеатр «Первомайский»).

Код обнаружился возле памятника жертвам Голодомора, Славик отправил его через сайт, команда перешла на следующий уровень, получила еще одну загадку и поехала дальше. Собственно, как поняла Ника, весь автоквест сводился к разгадыванию ребусов и езде по городу в поисках кода. Задания ее интересовали мало, коды — и того меньше, а вот ночной Житомир поснимать было интересно. Она пересадила Вову между собой и Русланом, устроилась у окна, включила ночной режим и стала щелкать все подряд: угловатые силуэты девятиэтажек в спальном районе на Богунии, переделанный из заводского цеха супермаркет «Фуршет» кислотно-желтого цвета, вымазанные мазутом цистерны, застывшие на железнодорожном вокзале, разбитые сити-лайты, круглосуточные магазины с прилагающейся фауной, стаи дрыхнущих на канализационных люках собак, грязные сугробы у тротуаров, длинные вереницы такси, совершенно пустой, как после атомной войны, Старый бульвар с разбитыми фонарями, темную громаду водонапорной башни… Что-нибудь из этого могло и получиться.

За полтора часа «Бегущие кабаны» объездили город вдоль и поперек раза три (немыслимое дело для Киева или любого другого города побольше) и сожгли весь бензин. Заправиться остановились на Смолянке, возле маслозавода, на котором, как уже выяснила Ника, делали вполне приличное мороженое.

— Ну, как тебе? — возбужденно спросил Белкин. — Интересно?

— Ну… — протянула Ника. — Да, в общем, интересно…

— У нас отрыв от всех на полчаса, за бонусный код, — сообщил Белкин. Глаза у него горели азартом. — Последний уровень сделаем — и все, игра наша!

Чем-то он напоминал Нике ее бывшего бойфренда Костика — взрослого и вполне солидного на вид мужика, успешного предпринимателя, обреченного до конца дней своих оставаться Костиком, так и не превратившись в Константина Ивановича. Стоило Костику оказаться за компьютером, и он начинал с азартом подростка расстреливать террористов, крошить гоблинов и спасать мир; и делать он это мог всю ночь напролет. Для Ники это выходило за пределы банальной логики.

Вот и Белкин говорил об игре (и ведь скучной, в принципе, игре!) так, будто это был вопрос жизни и смерти.

Хотя, наверное, для этого люди и играют: создают себе препятствия, чтобы потом их преодолевать. Плеснуть адреналинчика в кровь. Ты ведь, подруга, тоже не в бухгалтеры подалась… Но, попробовав на вкус настоящего экстрима, Ника стала совершенно равнодушной к экстриму искусственному.

— Все, я понял! — выкрикнул Руслан. — Самое старое здание в Житомире — это коллегия иезуитов, на Черняховского. Поехали, код там!

А вот тут было что поснимать. От иезуитской коллегии (или, как уточнил краевед, юридики) осталась только коробка — крыша и внутренние перекрытия рухнули давным-давно — и те уже крошились от выветривания, приобретая странно-пугающие очертания. На стенах росли деревья. Их голые скелеты торчали на фоне звездного неба, как виселицы у Брейгеля-старшего. Эх, жалко света было маловато — подсветить бы фронтон юридики ярко-оранжевым, а изнутри дать рассеянно-лимонный, поиграться с контрастом, и вышла бы отличная открытка к Хеллоуину…

— Есть! — сказал Славик, спрыгивая с оконного проема. Капитан «Кабанов» был весь присыпан кирпичной пылью и измазан известью. — Есть код!

— Ну, все, — восторжествовал Белкин, дрожащими руками открывая ноут. — Мы их сделали!

Руслан подбоченился, залихватски подкрутив кончики усов, и даже Вова изобразил на лице жизнерадостную ухмылку.

— Вводи, — выдохнул Славик, вручая Белкину обрывок бумажки. Тот для пущего драматизма зажал фонарик в зубах, разгладил бумажку на бедре и начал набирать код. Вся команда «Бегущие кабаны» в едином порыве прильнула к ноуту, и Ника щелкнула вспышкой, запечатлев катарсис для стены славы Белкина.

Хотя и она сама, наверное, радовалась не меньше прочих, только не так демонстративно. Кофе у Белкина в термосе оказался растворимым, такую гадость Ника не употребляла, а потому спать хотела неимоверно. Поэтому конец игры и победа «Кабанов» для нее означали скорое свидание с теплой постелью…

— Не понял, — нахмурился Белкин. — Это еще что за фигня?

— Читай вслух! — потребовал Славик.

— «Бонусное задание. Нанесите белой краской рисунок из прикрепленного файла согласно указанным размерам в точке со следующими координатами GPS»…

— Але! — возмутился Славик. — Какой еще рисунок? Это вообще не по правилам!

— Тихо! — сказал Белкин. — Тут еще… «Команда, первой выполнившая бонусное задание, получает доступ к Большой Игре следующего сезона». Слав, ты что-нибудь слыхал про Большую Игру?

— Не-а…

— А где эта точка? — поинтересовался Руслан. — Ну-ка, глянь по карте, хотя бы приблизительно…

— О как, — сказал Белкин обалдело минуты через полторы. — Это ж площадь!

— Какая площадь?

— Ленина, блин! Соборная то есть! Прямо по центру.

— А рисунок открой?

— Фигня какая-то… Ни черта не понимаю…

Рисунок действительно был маловразумителен.

Рядом были указаны размеры: 5 на 8 метров. Однако…

— Ребят, — встряла Ника, понимая, что постель и сон снова уходят в категорию желанного, но недостижимого. — Это, между прочим, вандализм. Самовольное изменение дорожной разметки.

— Плевать! — махнул рукой Белкин. — Где мы краску-то возьмем?

— У меня есть, — подал голос Вова. — В багажнике. Я уже неделю вожу, мне крыло надо подкрасить, и бампер…

«Бегущие кабаны», очевидно, не единственные ринулись выполнять бонусное задание. Всего пару минут назад площадь Ленина, теперь именуемая Соборной (что было, как минимум, странно, потому что собора здесь не было и близко, а вот памятник Ильичу стоял перед обкомом партии, ныне — домом правосудия) — была пустынна и безжизненна, и ветер гонял бумажный мусор из перевернутой урны возле мрачной махины драмтеатра. И вот — на тебе. Понаехали.

Пока Славик и Белкин бегали по площади с GPS-навигатором, выискивая указанную точку и споря — центр это должен быть рисунка или его угол, на площади появились еще две команды. Одна — на могучем внедорожнике «Тойота FJ», изо всех сил пытающемся быть похожим на «Хаммер» (из него выпрыгнули два ярко выраженных бизнесмена с пузиками и две гламурного вида длинноногие блондинки). Вторая команда конкурентов, появившаяся одновременно с первой, выглядела куда более колоритно — четверо мужиков в кожаных куртках на «почти-настоящих-чопперах» с развевающимся сзади флагом, на котором был изображен таракан.

— «Мажоры» и «Ржавые тараканы», — прокомментировал Руслан. — «Счетоводы» где-то застряли…

— А почему площадь — Соборная? — невпопад спросила Ника. — Собор-то не здесь.

— В честь соборности Украины, — пояснил Руслан. — Нет, ну вот как мы теперь рисовать это будем? А, Володя?!

Славик, похоже, обсуждал тот же вопрос с капитанами других команд. Площадь же приобрела вполне оживленный вид. Девицы бегали туда и обратно, размечая асфальт, байкеры барражировали на железных конях, Белкин потрясал ноутбуком, Вова выгружал из багажника канистру с краской, а бизнесмены судорожно наматывали какую-то тряпку на монтировку, делая импровизированную кисточку.

— По-моему, — сказала Ника, — сейчас вызовут милицию. Очень уж много суеты и шума.

— Не боись, — весело ухмыльнулся Вова, захлопывая багажник. — Все будет классно!

Дорожную разметку на площади после зимы еще не обновляли, и ее было почти не видно. Густая белая краска (разбавить нечем) жирно ложилась на асфальт. Малевал один из байкеров, командовал парадом Славик, а Белкин суетился рядом, сверяясь с ноутом и давая подсказки. Остальные наблюдали, пребывая в жизнерадостном возбуждении и споря, кто теперь попадет на Большую Игру…

Ника успела пару раз исподтишка сфотографировать этот флешмоб — потом участники начали позировать, улыбаться и махать руками, и фотографировать стало неинтересно. Странный рисунок на асфальте постепенно обретал очертания. Большой крест нарисовали первым, потом байкер закончил с вензельками и приступил к мелким деталям.

В этот момент на площадь выехало два милицейских «уазика» с мигалками, но без сирен.

— Доигрались, — сказала Ника, прикидывая, куда лучше смываться.

Автоквестовцы бросились было врассыпную, но тут из-за дома правосудия выехал еще один «уазик», отрезав игроков от транспорта. Из «уазиков» повылезали здоровые парни в бронежилетах и стали угрюмо замыкать кольцо.

— Послушайте, — выкрикнул Славик, — это просто такая игра!

Но сотрудникам милиции на это было плевать. Байкеры привычно сбились в стаю, девицы запищали, «Мажоры» сразу полезли за мобильными, а менты вытащили резиновые палки и не очень вежливо, но очень убедительно предложили всем заткнуться и занять места в «уазиках», а потом «в отделении разберемся».

Наименьший энтузиазм идея вызвала у байкеров. «Мажоры» попытались тянуть время. «Кабаны», в принципе, готовы были подчиниться, и только Белкин вдруг ломанулся через площадь, увернувшись от дюжего мента, который был слишком занят разглядыванием гламурных девиц.

— Стой, дурак! — заорал Славик и тут же огреб резиновой дубинкой по бедру.

Белкин бежал, прижав ноутбук к груди, и по-женски косолапя. Видно было, что он не бегал уже давно, да и в принципе делать этого не умел. Ментам играть в догонялки было влом, и они поехали следом за ним на «уазике».

Они почти догнали его, когда из-за драмтеатра вылетел серебристый джип, подрезал «уазик», заставив его выскочить на тротуар, резко развернулся и, разогнавшись как следует, сбил Белкина.

Ромчику никогда прежде не доводилось бывать в ментовке, и его воображение, вскормленное отечественными сериалами и американскими боевиками, рисовало мрачную картину «обезьянника» в виде клетки, наполненной бомжами, гопниками и, почему-то, неграми. Рядом с клеткой должен был прохаживать матерый коп с дубинкой, и тарабанить этой дубинкой по прутьям решетки, а из соседнего кабинета обязательно раздаваться вопли того несчастного, из которого пьяные в стельку менты решили выбить признание.

В реальности все оказалось гораздо прозаичнее. Ромчика, Клеврета и Петьку Клименко (он же — Бармалей, заслуженный флудераст) привезли в Богунское районное отделение и завели внутрь через центральный вход. Сонный дежурный за стеклом записал что-то в толстую книгу, а потом долго и беззвучно говорил с по телефону без диска. Потом злополучную троицу вандалов отвели в коридор, усадили на деревянные откидные стульчики — точно такие стояли у них в школе, в актовом зале, и приказали ждать. ОМОНовец с автоматом на груди сел напротив и засопел заложенным носом.

Минут через десять наряд доставил еще одного задержанного — совершенно убогого на вид парня с бритой головой и дебиловатой физиономией, которая показалась Ромчику знакомой. Ну точно — это же тот самый уродец, который докапывался к ним с Никой у дома репетиторши по английскому языку… Гопник, похоже, Ромчика не узнал. Взгляд у бритоголового был испуганно-потерянный, а на скуле наливался свежий синяк.

Так они просидели еще минут пятнадцать, и Ромчик уже было заскучал, но тут пришел опер, и Клеврета первым вызвали в кабинет.

— Ох, сейчас он им наплетет! — громко прошептал Бармалей.

— Молчать, — гыркнул на них ОМОНовец, после чего вытащил из-под бронежилета мобильник и стал играться.

— В туалет хочу, — сказал гопник.

— Ссы здесь, — разрешил мент, не отрываясь от телефона.

Дверь кабинета открылась, и оттуда вышел взъерошенный Женька. Такое впечатление было, что он там не разговаривал, а песни пел и пританцовывал. Щеки у Клеврета горели, а еще он все время облизывал губы.

— Следующий! — вызвал опер.

Следующим был Ромчик. Оперуполномоченный — молодой парень в дешевой кожанке — не поднимая глаз предложил ему сесть, и заученно проговорил:

— Разъясняю вам статью шестьдесят третью Конституции Украины, согласно которой вы не несете ответственности за отказ давать показания против себя. Подпиши здесь.

Опер дал Ромчику листок бумаги, где было напечатано то же самое, и поднял глаза.

— Сколько лет?

— Шестнадцать, — честно ответил Ромчик.

— Блин, — сказал опер. — Родителям звонить будем?

— Не-а, — мотнул головой Ромчик.

— Вот и славно, — повеселел опер. — Фамилия, имя, отчество?

— Радомский Роман Геннадьевич.

— Твою мать, — опять сник опер. — Сын?

— Сын, — кивнул Ромчик.

— Давай номер, сам позвоню…

— Не надо!

— Не звезди! — отрезал опер. — Надо. Давай номер.

Ромчик продиктовал номер, опер записал его на перекидной календарь и набрал с городского телефона.

— А за что меня задержали? — спросил Ромчик.

— Во-первых, — сказал опер, слушая гудки в трубке, — не задержали, а доставили. А во-вторых, нефиг всякую херню на телецентре малевать. Это что?

Он протянул Ромчику скомканную распечатку. Да, быстро Клеврет раскололся. На листке бумаги темно-синей краской (когда ж ты принтер заправишь, болван!) был напечатан рисунок:

— Понятия не имею, — абсолютно искренне признался Ромчик.

— Тогда нахрена вы это намалевали?

Звонок сорвался, и опер нажал на «повтор».

— Я ничего не малевал, — твердо заявил Ромчик.

Это тоже было правдой: малевал Клеврет под чутким руководством Бармалея, который принес краску. Ромчика попросили стоять на стреме. От всей затеи намалевать граффити на стене телецентра несло таким махровым идиотизмом, что Ромчик откровенно профилонил свою часть работы, и менты взяли всю компанию, что называется, «на горячем».

— Разберемся, — махнул рукой опер. Тут на другом конце линии взяли трубку, и опер, сразу подтянувшись, заговорил казенно-вежливым голосом. — Господин Радомский? Из Богунского райотдела беспокоят…

Пластиковое удостоверение с фотографией и надписью PRESS («на иностранном языке», как выразился пузатый сержант) в очередной раз выручило Нику. Она пробыла в райотделе всего полтора часа, из которых сорок минут — сидела в коридоре, двадцать — разговаривала с чудовищно тупым оперуполномоченным, и остальное время — мило беседовала с пожилым следователем, который, как выяснилось, был знаком с дедом.

Остальные участники и свидетели ночного происшествия, за исключением байкеров, под шумок смывшихся с места ДТП, еще томились в застенках, когда Ника вышла из милиции и посмотрела на часы. Было четыре утра. Такси поблизости от милиции, конечно же, не водилось.

Ника вытащила мобильник и попыталась вспомнить хотя бы один номер службы радио-такси. Хотя, если подумать, тут и пешком до дома было не очень далеко… если бы не гудели так ноги.

Пока Ника медитировала над телефоном, из дверей райотдела вышел высокий и сухопарый мужчина лет сорока пяти, с коротким ежиком черных волос на голове. Ника обменялась с мужчиной оценивающими взглядами. Незнакомец обратил внимание на профессиональную камеру Ники, она же (Ника) отфиксировала его до блеска начищенные ботинки, классические джинсы, американскую военную курточку М-65 и — несмотря на поздний (или ранний?) час — гладко выбритые щеки. На верхней губе топорщилась щеточка тщательно подстриженных усов. Выправка плюс начищенная обувь плюс бритье два раза в день плюс усы. Равняется офицер советской армии. Ну да, точно, и часы на внутренней стороне запястья. Только вот откуда у офицера, очевидно — отставника, «Омега»?..

Предполагаемый офицер тоже вытащил мобильный телефон (в отличие от часов, самую простую, без понтов, «Нокию»), и набрал номер.

— Все нормально, — сказал он в трубку. — Скоро будем.

Следом за мужчиной на крыльцо вышел Ромчик. Ника так устала за сегодняшнюю ночь, что даже не нашла в себе сил удивиться.

— Ну что? — спросил офицер у мальчишки. — Поехали? Или перекурим на дорожку?

— Я не курю, — буркнул Ромчик.

— Привет, Рома, — сказала Ника.

— Здрасьте, — шмыгнул носом пацан. — А вы что тут делаете?

— Да так… — пожала плечами Ника. — Сама хотела бы знать.

Офицер удостоил ее повторного осмотра. А может, и не армия, подумала Ника. Может быть, чекист. Смотрит так, будто мысленно проговаривает словесный портрет.

— Вы знакомы? — незнакомец адресовал вопрос сразу и Роме, и Нике.

— Вроде того… — согласилась Ника, а Ромчик неохотно ее представил:

— Это Ника Загорская, внучка Аркадия Львовича, у которого я занимаюсь фотографией.

— Очень приятно, — офицер протянул руку. — Моя фамилия Вязгин. Владислав Олегович.

Рукопожатие у него было крепкое.

— Вы родственник Ромы? — изобразила наивность Ника.

— Не совсем. Я начальник службы безопасности компании «Радомбуд».

— Это фирма моего отца, — кисло прокомментировал Ромчик.

— Геннадий Романович попросил меня забрать этого молодого человека из милиции, — продолжил Вязгин. — А заодно выяснить, как он туда попал.

— Случайно, — буркнул Рома.

— Я думаю, — спокойно заметил Вязгин, — что мы обсудим это по дороге. Вас подвезти, Ника?

— Если можно, — она не стала скромничать.

Присутствие Ники в машине подействовало на Рому как сыворотка правды. Едва Ника захлопнула дверь, как он начал говорить, обращаясь не к Вязгину, а к ней:

— Это все из-за задания. Мне Аркадий Львович две недели назад дал задание. Домашняя работа. Граффити на улицах. Фотографировать все подряд. А потом — систематизировать, разбить на категории, попытаться определить почерк разных художников. Это все на диске — ну, том, что я принес тогда, помните?

— А потом ты решил попробовать свои силы, — сказал Вязгин. Машину он вел быстро, но уверенно и ровно, без лихачеств. — И нарисовал какую-то ерунду на телецентре.

— Да нет же! — яро возразил Ромчик, по-прежнему обращаясь к Нике, чье мнение его заботило больше. — Меня друзья позвали… Ну, не знаю… Им совет был нужен, как правильно, вот они меня и позвали.

— Как эксперта, — подсказал Вязгин.

— Вы не поверите, — усмехнулась Ника, — но я очутилась в милиции практически по той же причине.

Вязгин покосился на нее подозрительно.

— Вот здесь, пожалуйста, — попросила Ника. — Я уже приехала, спасибо и до свиданья. Удачи, Рома! — пожелала она, выходя из машины.

— Всего вам доброго, госпожа Загорская, — попрощался Вязгин.

Она чуть не уснула в лифте. Прислонилась плечом к стенке, на секундочку прикрыла глаза — и очнулась от того, что прекратилось гудение мотора. Полминуты жизни как не бывало… Выдернуть карточку, выйти из лифта. Подсветить себе фонариком. Отцепить ключи от карабина, открыть решетку. Зайти внутрь, закрыть решетку, открыть дверь, зайти внутрь, отмахнуться от слюнявой морды Пирата, запереть дверь, включить свет.

Пират скулил и подвизгивал. Ника вздохнула:

— А до утра не потерпишь?

Пират поджал хвост, крутанулся волчком, почти по-человечески всхлипнул и улегся в свое кубло, прижав уши и глядя на Нику с явно читаемым страхом в глазах. Странно…

Ника переступила через сжавшегося от страха пса, и тут раздался мужской голос из полутемной гостиной:

— Только не пугайтесь, пожалуйста.

Фонарик все еще был у Ники в руке. Она автоматически вскинула руку и нажала на кнопку. Фонарик назывался «Шурфайр», и имел ксеноновую лампу мощностью в 160 люмен. Незваный гость замер в луче света, как бабочка, пришпиленная к картонке. Маленького росточка, одет в непонятную хламиду вроде комбинезона, мешковатый покрой не в силах скрыть пивное брюшко. Ладошка с пухлыми пальчиками прикрывает лицо.

— Кто вы такой? — Сонливости как не бывало, левая рука поудобнее перехватила связку ключей.

Столкнувшись с незнакомым противником, учили ее когда-то, задай себе два вопроса. Первый: чем он вооружен? Второй: где его друзья?

Ника не видела второй руки коротышки, и это было плохо. За спиной у нее была дверь в студию, и Ника не помнила, заперта ли она — это еще хуже. Ника сделала шаг вперед и еще один — в сторону, чтобы за спиной оказалась стена. До коротышки оставалось еще метра полтора. Нормально. Даже если у него нож, успею бросить ключи в лицо… Но почему не среагировал Пират?!

— Успокойтесь, пожалуйста, — виновато сказал гость, поднимая вторую, скрюченную полиомиелитом руку. — Я не причиню вам вреда.

— Я спросила, кто вы такой? — повторила Ника.

— Уберите, пожалуйста, свет, — попросил незнакомец, опуская руки и отворачиваясь от «Шурфайра». Невыразительное лицо, высокий лоб с залысинами (англичане называют это «вдовий мысок», некстати вспомнилось Нике), прищуренные поросячьи глазки, нос картошкой.

Ника опустила фонарик чуть пониже, разглядывая одежду гостя. Точно, комбез. Вроде парашютного. Молнии, карманы, липучки… В таком можно спрятать много всего разного и гадкого.

— Я от Аркадия Львовича. Он дал мне ключи. — В доказательство он продемонстрировал связку ключей с брелоком в виде житомирской водонапорной башни.

— Он просил вам передать кое-что, — положив ключи на стопку гипсокартона, гость сунул руку в карман и вытащил продолговатый конверт. — Это очень важно.

— Что это?

— Аркадий Львович хотел, чтобы вы как можно скорее уехали из города, — сказал коротышка. — Прочитайте, тут все написано. А сейчас мне пора. Извините за вторжение.

Коротышка прошел мимо Ники (от него странно пахло — прелой листвой и гнилью) и вышел в коридор. Пират опять заскулил, причем так жалобно, что это было похоже на человеческий плач. Хлопнула дверь. Ника метнулась следом, снова заперла все замки и накинула цепочку. Потом привалилась спиной к двери, сделала глубокий вдох, досчитала до пяти и долго, с усилием выдыхала. Колени начинали дрожать.

Пират поднял голову, стыдливо посмотрел на хозяйку и негромко гавкнул.

— Молчи уж теперь, позорище, — сказала Ника.

У Белкина был перелом ноги. Слава богу, не шейки бедра (полгода лечения и швейцарская титановая спица за полторы тысячи евро), а самой бедренной кости. Недельку в постели под аппаратом Илизарова, потом гипс, костыли, через два-три месяца — будет как новенький, успокаивал бородатый хирург.

Белкин лежал на больничной койке и страдал. И капризничал. И ныл. И требовал к себе внимания. И снова страдал. Марина смылась через полчаса, оставив пакет с фруктами и маму. Мама проявляла такие чудеса самоотверженности, каких Марина от нее в жизни не видела. Ну еще бы, любимый почти-зять…

Анжела за утро успела позвонить Марине дважды, требуя немедленной встречи. Первый раз звала к себе домой, а второй — назначила свидание в «Полесском чае», буквально в двух шагах от того места, где сбили Белкина. Насколько Марина знала свою подругу, это было сделано не зря.

На Соборной площади активно трудились работяги в оранжевых жилетках, соскабливая с асфальта загадочный символ, из-за которого — Марина была в этом уверена на двести процентов — все и произошло. Рядом ждали машины для нанесения дорожной разметки.

В «Полесском чае», как всегда, было многолюдно. Анжела в компании полузнакомой (где-то точно видела, но где — хоть убейте…) молодой девушки сидела за самым дальним столиком, прямо под плазмой, по которой крутили рекламу и клипы. Анжела пила кофе, а девушка жадно вгрызалась в ватрушку с мясом, которую здесь почему-то называли пиццей.

— …что меня смущает, — уловила Марина обрывок фразы Анжелы, — так это размеры символа. Почти сорок квадратных метров. Бессмысленно с эзотерической точки зрения, но может иметь сугубо практическое применение.

— Как круги на полях? — пробубнила девушка с набитым ртом.

Анжела скривилась, как от лимона, и тут же расцвела, увидев Марину.

— Мариночка, солнце мое, присаживайся! Как я рада, что ты пришла… Ну, что твой козлик?

— Живой, — сказала Марина, разглядывая девушку. Но где-то же я ее видела?.. — Перелом бедра.

— Вот и славно, — всплеснула руками Анжела. — Можно сказать, отделался легким испугом… Вы знакомы, нет? Это Наташа, она работает на телевидении…

Точно. В телевизоре. Какая-то молодежная программа на местном канале.

— …а это Марина, моя лучшая подруга, и косвенная участница очень интересных событий.

— В смысле? — не поняла Марина.

— В прямом. Ты ведь была в библиотеке, когда на картине нарисовали Черное Солнце?

— Ну.

— А потом твой козел нарисовал на площади вот это, — Анжела вытащила из пластиковой папки листок бумаги. Это была фотография, сделанная, скорее всего, с крыши двенадцатиэтажки возле дома правосудия. Загадочный белый крест с вензелями ярко выделялся на фоне мокрого асфальта.

— Вы полагаете, что тут есть связь? — почему-то прошептала Марина.

— Покажи ей, — попросила Анжела Наташу.

Та доела ватрушку, вытерла пальцы салфеткой и вытащила мобильник.

— Вот это нарисовали вчера ночью на телецентре, — показала она мутный снимок ромба с усиками. — Какие-то дети с баллончиками. А это, — Наташа сдвинула джойстик, сменив картинку, — местные скины намалевали на синагоге.

Последний рисунок был самым зловещим:

Могильный крест и гробы. И в том же стиле, что и первых два.

— Рисовали, между прочим, через трафарет, — сообщила Наташа.

— Однако, — выдохнула Марина.

— То-то же, деточка, — сказала Анжела. — Похоже, что инцидент в библиотеке был всего лишь сигналом к началу чего-то большего…

— Но чего?! Что это — какой-то ритуал? Секта? Но тогда причем тут Белкин?!

— Спокойней, девочка моя, спокойнее… Все это мы выясним, и во всем разберемся.

— Но он же просто играл, — попыталась оправдать «козлика» Марина. — Это игра такая, автоквест называется…

— Угу, — кивнула Наташа, набив рот уже второй ватрушкой. — Я слыхала о ней.

— Значит, — решила Анжела, — начнем с этой игры. И еще, Мариночка, расскажи-ка мне поподробнее об этой столичной девице, которая крутила хвостом перед твоим Белкиным…

— Вы думаете, — похолодела от мысли Марина, — она в этом замешана?

— Я не думаю, — отрезала Анжела. — Я в этом уверена.

Записка была отпечатана на пишущей машинке (вполне в духе деда — бережно хранить какую-нибудь «Ятрань», привезенную с Кубы или из Лаоса), и подписана его легко узнаваемым размашистым автографом.

«Ника! Уезжай срочно! Я сам с тобой свяжусь! Не задерживайся в городе!!!»

Поздним утром, проспав семь часов, приняв душ и выпив чашку крепчайшего кофе из дедовой шайтан-машины, Ника еще раз перечитала записку и пришла к выводу: липа. Обращение «Ника!» дед не использовал никогда, называя внучку — «внуча», «Никуся» или «Лейка» (детское прозвище в честь первого подаренного фотоаппарата), ну или, в крайнем случае, пребывая в рассерженном состоянии духа, «Вероника». И дед никогда не забыл бы написать, куда девать Пирата.

Точно, липа.

Или…

Или дед писал это не по своей воле. Скажем, под дулом пистолета. Паранойя? Может быть. Но после вчерашнего ночного визитера мысли в голову лезли самые дикие.

Но кто мог похитить деда?

И почему надо срочно уезжать?

Стоп. Квартира. Четырехкомнатная квартира в престижном доме. Сколько, тысяч сто долларов по местным ценам или больше? Деду ведь под восемьдесят, и Ника — единственная наследница. А дарственная отменяет завещание…

Неужели старый, прожженный волчара Загорский связался с аферистами от недвижимости? Да он сам кого хочешь объегорит!..

Нет, тут что-то другое… Очень уж странный был этот коротышка. И почему так себя вел Пират?

Ника сварила еще одну чашку кофе, вернулась в дедов кабинет, села за стол и включила ноутбук. Почты не было вообще, даже спама. Ну и ладно. Займемся делом.

Диск, который принес в их первую встречу Ромчик, лежал там, где она его оставила. На диске было две папки: «Турнир» и «Граффити». В первой дети возрастом от тринадцати до тридцати лет включительно, одетые в самодельные доспехи, молотили друг друга по голове мечами, топорами и цепами. Иногда попадались фото девиц в якобы средневековых облачениях. Обычная чепуха, отснятая в «спортивном режиме», и что называется, навскидку. Буквально пара удачных снимков.

А вот с «Граффити» Рома уже старался вовсю. Искал ракурс, пытался выбирать свет, строить композицию… Талантливому парню не хватало воображения. Ну и опыта, понятное дело. Да и снимать ему было, в общем-то, нечего. Житомирские мастера баллончика с краской особой фантазией не отличались. Псевдообъемные буквы (закос под американский стиль), персонажи мультфильмов (гигантский Гомер Симпсон на длинной кирпичной стене), банальные свастики, иногда — перечеркнутые или в петле на виселице («антифа» в действии), аналогичный расклад со звездами Давида, парочка трезубцев с патриотическими лозунгами и масса признаний на асфальте типа «Маша! Вернись, я все прощу!»

И ничего даже близко похожего на ту штуку, которую рисовали автоквестовцы.

Пока Ника листала фотографии, Пират молча и тихо, на мягких лапах, вошел в кабинет, неся в зубах поводок. На морде его по-прежнему была крайняя степень стыда, разбавленная чудовищным желанием выгуляться.

— Эх ты, — сказала Ника, и потрепала пса по холке. — Охранничек… Ладно, поняла я, поняла, идем…

Погода стояла просто замечательная. Солнце не только ярко светило, но и, наконец-то, начало пригревать, подсушив грязь в сквере и съев последние остатки снега, весело зачирикали птички, и молодые мамаши с колясками вышли на променад в коротких юбках, зарабатывая себе цистит. В город пришла весна.

Пират носился как угорелый, облаивая всех встречных дворняг и всячески защищая хозяйку. Ника достала мобильный и попыталась (в который раз!) набрать деда. Абонент по-прежнему был вне зоны действия сети. Она позвонила Олежке и попала на голосовую почту. В этот момент телефон замурлыкал мелодию из «Обыкновенного чуда», поставленную на незнакомые номера.

— Да?

— Ника? Это Славик, из автоквеста, помните?

— Помню. Откуда у вас мой номер?

— От Белкина.

— Как он там? — поинтересовалась Ника, поражаясь своему свинству. Со всеми этими приключениями она забыла про бедного несчастного Белкина. Как он стонал, когда грузили в «скорую»… Это было что-то.

— Жив, курилка, — жизнерадостно поведал Славик. — В областной лежит, в травме. Перелом ноги и куча синяков. Требует свой ноутбук.

— Ноутбук?

— Ага, — хмыкнул Славик. — Тот, по которому джип проехался, гы-гы… — Славик совсем неинтеллигентно гоготнул, а потом сказал уже серьезно: — Я чего, собственно, звоню, Ника… У нас брифинг сегодня, в четыре часа. Ну, разбор полетов, подведение итогов. Не хотите поучаствовать?

— Хочу, — сказала Ника. — Где это будет?

— Записывайте адрес…

Второй раз ей позвонили по возвращении домой, когда она мыла лапы Пирату.

— Алло? — Ника прижала трубку плечом.

— Ника Загорская? — спросил густой баритон.

— Да. Кто это?

— Здравствуйте. Моя фамилия Радомский. Геннадий Романович. Вы знакомы с моим сыном.

— В какой-то мере, — насторожилась Ника, выпуская Пирата из ванной. — Чем могу?..

— Я бы хотел с вами встретиться. Сегодня, после обеда. Вам удобно?

— Ну, — Ника глянула на часы. Половина второго. — Не совсем. У меня встреча в четыре часа…

— Тогда я заеду за вами в три, — сообщил ее собеседник, по всей видимости, не принимавший слова «нет» в качестве ответа. — До встречи! — добавил он и повесил трубку, лишив Нику возможности возразить.

Он же не спросил адрес, удивилась Ника. Ах, ну да, конечно, меня же вчера подвозил его личный особист… Ладно, посмотрим на местного олигарха, папашу юного рыцаря Ромчика…

Радомский приехал на ярко-желтом «Хаммере» с двумя рядами прожекторов на крыше, опоздав на пятнадцать минут.

— Вы — Ника? — вместо приветствия спросил он и сразу приказал: — Залезайте!

С трудом развернув громоздкий внедорожник в тесном, заставленном машинами дворе, Радомский вырулил на улицу.

— Я знаком с вашим дедом, — сообщил Радомский без предисловий и экивоков.

— Вот как? — Ника откинулась на спинку сиденья и смерила олигарха скептическим взглядом. В «Хаммере» между водительским и пассажирским сиденьем лежит широкий короб трансмиссии, отчего громадный снаружи джип далеко не такой просторный внутри — зато можно спокойно, не сворачивая шеи, рассмотреть собеседника.

Радомский был похож на спортсмена-тяжелоатлета, давно забросившего большой спорт и поддерживающего подобие формы с помощью бассейна и фитнеса. Покатые плечи, мощные руки, массивный живот. Очень ухоженное, но все равно чуточку обрюзгшее лицо. Шея в складочку. Небольшая, пока только намечающаяся плешь старательно замаскирована редеющими волосами (первый признак тщеславия у мужчин). Замшевый пиджак горчичного цвета, золотые часы с массивным браслетом, bluetooth-гарнитурка в ухе. Ни перстней-гаек, ни цепей в палец толщиной, ни блатных наколок. И на том спасибо… Этакий барин, хозяин жизни и желтого «Хаммера».

— Он работал на меня, — сказал Радомский. — По найму. У меня есть небольшое модельное агенство, он делал портфолио некоторым девочкам.

— Я думала, что вы занимаетесь строительством…

— Я много чем занимаюсь. У меня, как говорится, широкий круг интересов, — Радомский ощерил белоснежные зубы в усмешке. — Потом мы продолжили сотрудничать с Аркадием Львовичем.

— Вот как? — подала реплику Ника.

— У вашего деда были очень интересные идеи по поводу маркетинга…

Маркетинга?! У деда?!! Что за бред…

— А почему — были? — уточнила Ника.

— Хм, — усмехнулся Радомский, — тоже верно. И были, и есть, и будут. Он вообще очень интересный человек, этот Аркадий Львович Загорский…

— Я знаю.

— Да нет, — покачал головой Радомский. — Это вряд ли. Хотите кофе? Тут готовят лучший кофе в городе.

«Хаммер» притормозил прямо у металлического заборчика на краю тротуара, недалеко полуподвального заведения с простенькой вывеской.

— Нет, — отказалась Ника. Пора было ломать ситуацию и брать контроль в свои руки. Авторитарные манеры Радомского начинали раздражать. — Кофе я не хочу. Я опаздываю на встречу, поэтому, если у вас есть ко мне какие-то вопросы, лучше поторопитесь.

Радомский опять хмыкнул.

— Узнаю породу. Ладно, давайте начистоту. Вчерашней ночью в городе произошли несколько событий, явно связанных между собой. Я имею в виду эти рисунки белой краской — на площади, на телецентре, синагоге, соборе, костеле и черт его знает где еще. Это было бы забавно, если бы в процессе не пострадали люди. Вашего товарища сбила машина, верно?

— Верно, — кивнула Ника.

— Мой сын попал в милицию, и я до сих пор не понимаю, каким боком он ко всему этому относится. Вы тоже там побывали, я правильно понимаю?

— Угу.

— Милиция так же задержала возле синагоги трех то ли скинхедов, то ли обычных гопников с трафаретом и баллоном краски. Вроде бы, ничего необычного — скины, синагога, свастика, так?

— Так, — опять кивнула Ника. Она знала эту манеру разговора — когда каждое предложение заканчивают риторическим «правильно я говорю?», вынуждая собеседника постоянно соглашаться. Сначала идут безобидные реплики, а когда привыкаешь поддакивать, тебе потихоньку навязывают свое мнение. Дешевый, но действенный прием.

— А теперь скажите мне, Ника: что общего между вашим товарищем — простым банковским служащим, моим сыном и гопниками? Что заставило их всех одновременно заниматься этой ерундой с граффити? А?

— А можно спросить, откуда вы так много об этом знаете?

Чуть растерявшись, Радомский пожал плечами.

— Это все Влад, — сказал он. — Он умеет собирать информацию.

— Влад?

— Влад Вязгин, мой товарищ. Он подвозил вас вчера домой, помните? Мы с ним когда-то вместе служили, а теперь он работает на меня.

— Собирает информацию, — уточнила Ника.

— В том числе…

— А зачем? — спросила Ника. — Зачем вам вся эта информация? Вы не похожи на человека, страдающего от праздного любопытства.

Разговор пошел в неожиданном для Радомского русле. Недовольно покосившись на девушку, он сказал:

— «Ниссан-патрол». Тот самый, который сбил вашего… товарища. Машина принадлежит моей фирме. Вчера вечером она пропала из гаража, а сегодня утром была на месте, с побитой фарой, оторванным бампером и помятым крылом. У меня такое чувство, Ника, что кто-то хочет меня очень по-крупному подставить…

— А я-то тут при чем?

— Мне надо срочно связаться с Загорским. Срочно. Если кто-то и сможет во всей этой чепухе разобраться, так это он. Только он.

Договорив, Радомский помрачнел и уставился на собственные руки, сжимающие руль. Нике отчего-то стало его жалко. Она посмотрела на часы. Без десяти четыре.

— Через десять минут у автоквестовцев начинается брифинг. Поехали?

— Поехали…

Место, которое назвал ей Славик, оказалось совершенно убитой общагой-малосемейкой, с перерытым двором, огромной лужей перед подъездом и свисающим с балконов постиранным бельем. Заезжая во двор, Радомский чуть не задавил пьяненького мужичка; тот замахал руками, а Радомский, с которого мигом облетела вся напускная вальяжность, опустил окно и обложил алкаша трехэтажным матом, даже не подумав извиниться перед Никой. Нет, не барин, решила Ника. Разбогатевший холоп. Слишком уж агрессивен, слишком много ненависти к себе подобным.

— Это здесь? — спросил он, глядя на обшарпанную общагу.

— Вроде бы… Он говорил — синяя дверь, и по лестнице — вниз. Вот — синяя дверь.

За железной дверью цвета ультрамарин, размалеванной красными и черными готическими литерами (черт, тут поневоле начнешь обращать внимание на каждый рисунок на стене) действительно была лестница, ведущая вниз — туда, где по всем понятиям, должен располагаться быть подвал общежития или ЖЭК. Ника спустилась первой, Радомский — следом. Внизу, в узком коридорчике пахло потом и баней.

— А забавно тут у них, — одобрил олигарх, покрутив головой. — Спортзал, качалка, парилка, кафешка. И без вывески. Только для своих. Надо запомнить место…

— Ника! — закричал Славик, стоявший дальше по коридору в окружении двух девиц, каждой из которых он доставал едва ли до плеча. — Мы здесь, в кафе. Давайте быстрее, уже почти все собрались…

«Почти все» включало в себя участников ночного флешмоба кроме команды байкеров, представленных единственным (одетым вполне цивильно, без кожи и цепей) индивидуумом — таких называют «байкеры-оборотни», днем в галстуке, ночью в бандане… Были тут и «Кабаны» в неполном составе: Славик, Вова и Руслан, пузатые менеджеры с длинноногими девицами, какие-то деловито-озабоченные люди с ноутбуками, медиа-проектором и связками кабелей, молодые ребята, играющие во фриков, готов и эмо, и подкачанные спортивные парни, обносившие всех пивом из кегов (наверняка, тренеры из качалки, по совместительству — официанты). Был даже бритоголовый крепыш в футболке с надписью на иврите «инструктор крав-мага» — вот уж кого Ника никак не ожидала увидеть в родном захолустье…

Проще говоря, полуподвальное заполнили люди всех возрастов и социальных статусов, старающиеся казаться не тем, кем они были в повседневной жизни. Единственным, кто выглядел совершенно неуместным в этой компании, был невзрачный мужчина лет сорока, одетый в старый советский костюм «в елочку». Пиджак сидел плохо, и не только потому, что был плохо сшит, а из-за деформированного позвоночника (проще говоря — горба) владельца. Горбун легко вписался бы в любой коллектив пораженных сколиозом офисных сидельцев-за-столом, но здесь, среди девочек с фиолетовыми волосам и мальчиков с дредами, он был похож на гробовщика на свадьбе. Он напоминал Нике вчерашнего ночного визитера. Может быть, потому, что в полуподвальном кафе витали запахи гнили и сырости.

— Господа! — громко выкрикнул один из людей с проектором. — Господа! Рассаживайтесь, пожалуйста, по своим местам. У нас мало времени! — Так как его просьбу проигнорировали, он снова воззвал: — Господа! Ну пожалуйста!

— Дамы и господа, вообще-то, — фыркнула одна из девиц, и Радомский чуть удивленно обратился к ней:

— Илона?

— Геша? — обрадовалась было девица, но тут же нахмурилась на Нику.

Девица выглядела как классическая фотомодель — два метра ростом, килограмм пятьдесят весом, короткая стрижка, крашенные под солому волосы, и явно отличалась вздорным нравом и полным отсутствием мозгов. Ника мило улыбнулась ей.

— Ты что тут делаешь? — набросилась Илона у Радомского, как будто он обязан был перед ней отчитываться.

— А ты?

— Я вчера играла в автоквест, — вздернула носик Илона.

— Вот как? Забавно… Можно сказать, что я здесь по тому же поводу…

— Так ты был спонсором?!

— Не совсем, — туманно ответил Радомский.

Человек с проектором не выдержал, и отчаянно громко свистнул в два пальца, да так залихватски, что у всех заложило уши.

— Ти-хо! — гаркнул он. — Сели на свои места! Пожалуйста! Слово организаторам игры.

Ноутбук все-таки воссоединился с проектором, и на белой стене кафешки возник гигантский десктоп. Организаторы (Белкин их называл — «орги», вспомнилось Нике) расселись за столом. Один из них, скучноватого вида парень в розовой рубашке, встал и откашлялся.

— Вчера, во время полуфинальной игры, произошло ЧП. Сайт организаторов игры был взломан.

Стихшие было автоквестовцы дружно загалдели, и дальнейшие слова организатора утонули в возникшем гаме.

— Собственно, чего-то в этом роде я и ожидал, — негромко сказал Радомский. — Сейчас они снимут с себя всю ответственность.

Организаторы опять навели порядок и принялись излагать технические подробности взлома сайта. Ника спросила Радомского:

— Как по-вашему, кому все это понадобилось делать?

Олигарх пожал плечами.

— Это могло бы сойти за глупую шутку, если бы не масштаб и последствия. За одну ночь разрисовали полгорода, куча народа загремела в КПЗ, один попал в больницу.

Тем временем Илона, покинув товарищей по команде, пробиралась к их столику, пригнувшись (при ее росте это выглядело комично), чтобы не мешать остальным смотреть разбор вчерашней игры. Глаза ее светились азартом.

— А я тебя знаю! — сказала она, втискиваясь за стол. — Ты Ника, внучка Львовича. Помнишь, Геша, ты привозил меня к нему в студию? Ты там была на фотке, только волосы у тебя были длиннее. Он говорил, что ты тоже классный фотограф!

Ника вздохнула. Все-таки снимать мертвых людей гораздо проще…

— Илоночка, мы тут, вообще-то, разговариваем, — сказал Радомский недовольно.

Девица его проигнорировала.

— Ты в Киеве живешь, да? — продолжала она выпытывать Нику. — А здесь в гостях? А надолго? Я часто бываю в Киеве…

— Илона, — перебил Радомский, вынимая портмоне, — принеси, пожалуйста, мне капуччино, и себе что-нибудь вкусненькое… Вы что-то будете, Ника?

— Нет, — Ника смотрела, как Илона вцепилась в сотенную купюру и заспешила к бару. — Одна из ваших моделей?

— К сожалению. Слишком туповата даже для модели, — пожаловался Радомский, глядя на Илону, скандалящую с барменом по поводу ударения в слове «латте». — А кстати, вы в Киеве обитаете постоянно, или наездами?

— Пока не ясно…

— На вашем месте, я бы перебрался в Житомир, — доверительно посоветовал Радомский. — И к деду поближе, и город поприятнее. Я вот Киев терпеть не могу. Это ведь только говорят, что в мегаполисе темп жизни выше и динамичнее, а на самом деле — час едешь, два часа стоишь в пробке, потом еще час ищешь, где бы припарковаться. Заторможенные они все, эти большие города. А вот провинция… Тут за один день можно столько дел сделать… И только одна проблема, найти себе эти дела. Потому что делать тут, в принципе, нечего…

— Может быть, вы все-таки объясните, зачем вы со мной встретились? — поинтересовалась Ника. — Потому что брифинг, как мне кажется, заканчивается, и мне надо поговорить с капитаном нашей команды. А вас ждет Илона.

— Вы же фрилансер, Ника, — сказал Радомский после короткой паузы. — То бишь, наемник. Я хочу вас нанять.

— Делать портфолио вашим девочкам? — съязвила Ника.

— Нет. Разобраться во всей этой чепухе с граффити. Узнать, кто за этим стоит, и зачем все это надо.

— Почему я? У вас же есть ваш Влад.

— Я попрошу Влада вам всячески помогать. И хорошо заплачу за ваше время. Ну как, беретесь?

— Повторяю: почему я?

— Считайте это маленькой личной услугой вашему деду… Он очень высоко о вас отзывался. К слову, вы не знаете, как его найти?

Ника покачала головой. Брифинг закончился, проектор убрали, включили без звука висящую под потолком плазму. Показывали новости, судя по качеству картинки — местный канал. Брали интервью у совершенно свиноподобного полковника милиции на знакомом фоне. Стоп. Ну конечно же — библиотека!

— Звук! — попросила Ника подкачанного официанта. — Включите звук!

— …не знаем, почему выбрал именно это место, — закончил фразу свинорылый полковник.

Камера взяла крупным планом молоденькую журналистку с ярко-красным микрофоном.

— А мы напоминаем нашим телезрителям, — бодро затараторила она, — что вчера ночью выдающийся житомирский художник Глеб Чаплыгин покончил с собой в здании областной библиотеки, где проходила выставка его картин… Следствие пока не установило, как он проник в библиотеку и что послужило причиной самоубийства. С вами была Наталья Зинченко, программа «Новости». До свиданья!

Название книги

Глиф

Фарб Антон

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. КАК СКУЧНО ЖИТЬ В ПРОВИНЦИИ