Телега наконец-то вернулась в свой век, во двор зуевского изобретателя Федора Филипповича Рубакина.
Это произошло сразу же, как только Тимофей Плугов потянул на себя Рычаг Возвращения.
— Эй! — закричал ему Филиппыч, сбегая с крыльца. — Ты что тут делаешь?! А-ну, вали отсюда!..
Совсем рядом лаяли собаки и свистели милицейские свистки.
От исчезновения до появления во Времени — прошло не больше мгновенья.
— С Рождеством вас, Федор Филиппыч! — поспешно сказал Тимка.
— Спасибо, — буркнул хозяин, не испытывая никаких признаков радости. А собственно, тебе от меня что нужно?..
— Хочу как вы… — замялся Тимка, — что-то изобретать. Можно мне у вас учиться?..
— Стать моим учеником?! — недоверчиво переспросил Рубакин и задумался: — Гм!.. А ведь правда: учеников-то я не собрал…
— Я много чего умею… — Тимка стал перечислять: — Паять могу, точить, лобзиком вырезать…
— Лобзиком, говоришь?.. А-ну, пойдем в дом!
Он пропустил Тимку вперед и недовольно обернулся к воротам:
— И чего рассвиристелись?.. Порядка как не было — так и нет…
Тимка был первым зуевчанином, кто переступил порог рубакинского дома не спустыми руками — он положил на стол чертежи Кареты Счастья и пачку исторических фотографий.
Дом напоминал настоящую лабораторию. Чего тут только не было: микроскопы, телескопы, кинескопы, горелки, спиртовки, паяльные лампы, колбы и реторты, верстаки, тиски, станки, а посредине топилась большая русская печь и пахло пирогами!
Но не успел Тимка что-нибудь сказать, как во дворе раздался свирепый собачий лай. Это Святик играл роль сторожевого пса тяжелой злобы.
— За мной… — вспомнил вдруг Плугов о своем побоище у ночной палатки и заметался заячьим взглядом по комнате. Рубакин всё понял и втолкнул парня за печку.
На пороге показались возбужденные, красные от бега и мороза милицейские лица.
— Это ещё что такое?! — удивился Рубакин. — Почему без стука?
— С Рождеством, вас, Федор Филиппович! — любезно сказали милиционеры. — Это хорошо, что собачка у вас на цепи. Ну и зверь! А скажите нам, уважаемый Федор Филиппович: не забегал ли сюда подозрительный субъект гражданин Тимофей Плугов?
Изобретатель нахмурил брови и строго спросил:
— А, собственно говоря, какие у меня могут быть общие дела с подозрительным субъектом?!
— Верно… — смутились зуевские постовые, мельком окинули взглядом лабораторию и тут же откланялись: — Вы уж извините нас, Федор Филиппович! По всей слободке ищем… Еще разочек вас, с праздником!..
И побежали дальше со свистом.
— Хулиганишь?
— Бывает, — честно признался Тимоня, выйдя из-за печи.
— Ладно. Ты вот что, Тима. Подожди меня маленько. Я быстро смотаюсь недалеко по делу и — сразу вернусь. А ты пока чай завари.
— Может, не стоит вам сегодня, Федор Филиппыч, куда-то мотать?.. Ведь вы на своей Телеге собрались отправиться?..
— Ясновидящий?! — поразился Рубакин.
Тут Тимка и протянул хозяину пачку фотографий.
Пока изобретатель рассматривал фотографии и что-то бормотал про себя непонятное, с Тимофеем Плуговым произошло вот что.
На стене между окон у Рубакина висела картина в золотой рамке. Красивая вещь. Нарисован на ней был тихий пейзаж — река и роща за рекой.
Картина эта была особенная. Можно было посмотреть и — ничего. Однако, если кому-нибудь удавалось оценить неяркую, а высокую красоту работы, но так, чтобы вздохнуть от переполенной души, тогда поверх пейзажа загорались слова, всякому — свои, и непременно самые для человека важные.
Загляделся наш Тимофей. Вздохнул.
«О, русская земля! Израненая, сожженная, преданная, разделенная! Овраги твои — не следы ли плетей?.. Горы твои — не могильные ли холмы?.. Реки твои — не женские ли слезы?!.. Твои поля пропитаны кровью сраженных богатырей. В твоих лесах, о Русь! до сих пор стонет и плачет эхо голосов убитых и пропавших бесследно!.. Твои алые ягоды — разве не капли святой крови, что выступают на снегу и среди листвы из года в год, из века в век, ибо земля моя утоплена в крови!.. Замордованная войнами, князьями, царями и нескончаемой чередой народных освободителей, — ты все равно жива, о Русь моя! Сестра моя! Больно тебе, ты стонешь!.. Я выхожу тебя, вынянчу! Спою колыбельную и покачаю в люльке среди звезд! И вспашу, и засею, и соберу новый урожай зерен и плодов! О, терпеливый народ мой! Сколько ждать тебе Божей Благодати?! Сколько ещё голов покатится во рвы, сколько ещё жен и дочерей заберут в полон похотливые враги твои?!.. О, русская земля! Любимая, единственная! Пусть будет безоблачно Будущее твое! Красивая, сильная и добрая, встанешь ты посреди всех народов и пойдешь с ними общим путем Любви, Надежды и Веры!.. А если и суждено увидеть мне тень на лике твоем — пусть это будет тень Ангельского крыла!..»
Вот что открылось молодому богатырю Тимоне.
— Так ты — оттуда?.. — хрипло спросил его Федор Филиппович.
Тимка виновато кивнул, мол, так вышло.
— А как же я?.. — растерянно задумался Рубакин.
— А вы — в другой раз. — Он покосился на картину — ничего: река и роща за рекой.
Рубакин вдруг снова громко расхохотался:
— Видишь ли, парень… Другого раза уже не будет.
— Отчего же?! — удивился Тимофей.
— Да потому, что… хреновая она, телега!
— Я бы так не сказал, — не согласился с ним Тима. — Телега — что надо!
— Видишь ли, Тимофей… Есть в ней один недостаток.
— Всего-то один? — пожал плечами Тима.
— Но — какой?! — воскликнул Рубакин. — Одноразовая она, как зажигалка! Вот что значит: изобретать наспех!..
И снова расхохотался. Отдышавшись от хохота, Федор Филиппыч распахнул окно и, расстегнув пуговицу на шее, уже серьезно сказал:
— Не расстраивайся, Тимоша! Ничего! Вместе заново смастерим!.. Ведь сможем? Ты да я! Ученик — это большое счастье!
Ну вот, теперь все досказано!
Или ещё что надо?
КОНЕЦ