Губернский повелитель

Фарбажевич Игорь Давыдович

 

1

Случилось это в одном из российских городов, имя которого раскрывать не хочу. И не потому, что являюсь патриотом таинственного города, а просто из тех соображений, что история эта могла произойти в России где угодно.

Итак… Жил в небольшом имении один отставной интендант. Уж как ни выслуживался он с младых лет в казармах, как ни старался, а выше капитана, увы, не допрыгнул.

Капитала особого сколотить не сумел, жениться — не женился. Так и жил один-одинешенек с несколькими слугами да с десятками тремя крепостных крестьян. Потому и считался среди соседей-помещиков человеком бедным, и неуважаемым, хотя неглупым. Никто его к себе в гости не звал, а сам он и рад бы кого пригласить — да денег на закуску не хватало. Только с помещиком Стошниловым изредка виделись, да и то, если тот сам в гости пожалует.

Ел, что Бог пошлет: на завтрак — молоко с сухарями, в обед — костлявую утку с мочеными яблоками, а перед сном позволял себе иногда чарки две-три винца пропустить да поблагодарить Господа за то, что живет себе на свете тихо, что смерти на войне избежал, что ни к кому не в претензии, а уж коли и забыли его — то, может, оно и к лучшему: подальше от людских речей, склок да темных дел. И только в сновидениях нередко видел он себя могучим да знатным, в окружении больших чинов и первых красавиц целой губернии. Все ему улыбались и кланялись, кланялись… После таких снов он в течение нескольких дней ходил надутым и важным.

Да, чуть не забыл, звали его Викентий Гаврилович Передрягин.

Как все военные в отставке, любил он охоту и часто выезжал на старом рысаке, с которым еще в Отечественную гнал французов.

Случилось ему как-то раз с помещиком Стошниловым на кабана идти. Снарядились ранним утром, взяли с собой слуг и, пока солнце еще высоко не встало, отправились в лесную чащу. Там поделились они на четыре группы и разошлись.

Передрягин пошел один: за долгие годы он настолько отвык от людей, что рад был лишний раз побыть в одиночестве. Затаился в кустах — и стал прислушиваться.

Лишь только пичуга на ветку сядет, или ветер листья на землю сдует он тут же ружье вскинет и оглянется: не кабан ли?.. Так прошел в ожидании час — другой. Вдруг раздались вдалеке голоса егерей, беспорядочные выстрелы, и слышит капитан: кто-то сквозь кусты продирается. Оглянулся Передрягин — батюшки-светы! — вместо кабана — матерый волк прямо на него несется. А егеря все ближе, а выстрелы все чаще. Остановился зверь, глянул в глаза капитану, да так умоляюще, что тот невольно опустил ружье и застыл на месте. А волк — шасть вбок — и пропал! Выбежали к Передрягину охотники, тяжело дышат, глазами сверкают.

— Не пробегал ли, — спрашивает Стошнилов, — волк поблизости?

— Нет, — отвечал Передрягин, — ни волка, — ни кабана не приметил.

Огорчились охотники, пошныряли в лесу до обеда, и уже ближе к вечеру кабана все же накрыли. На том охота и кончилась. А спустя несколько дней случилось вот что…

 

2

Теплым августовским вечером, ближе к десяти часам, когда солнце уже склонялось на покой, по дороге, ведущей в его имение, появилась карета. Викентий Гаврилович сидел как раз в тот момент на веранде и допивал вторую чарку сливовой настойки.

Эта была старинная повозка, в коих ездили лет этак триста назад. В уходящих лучах солнца сверкали будто золотом колесные спицы, крыша и двери. Вот уже стал слышен скрип колес да топот четверки вороных коней, вот карета с разбегу въехала на близкий мосток и благополучно миновала его, и вот теперь на всех парах неслась прямо к воротам Богом забытого имения.

Викентий Гаврилович не успел даже вскочить со стула, как карета уже стояла у деревянных колонн.

Теперь он имел возможность совсем близко рассмотреть ее. Она была темно-вишневого цвета, вся лакированная, а спицы, крыша и двери были и вправду из чистого золота. За оконным стеклом висела зеленая занавеска, из-за парчовых складок которой проглядывал важный мужской профиль.

С облучка спрыгнул на землю слуга-возница и почтительно распахнул дверцу кареты. Из нее вышел бородатый мужчина, одетый, несмотря на жаркий летний вечер, в богатую волчью шубу. Он издали пронзительно глянул прямо в глаза капитану Передрягину. Тот даже вздрогнул.

Незнакомец подошел к высокому крыльцу и, не всходя на ступеньки, свысока кивнул стоящему наверху хозяину.

— Разрешите переночевать в вашем доме, — сказал он капитану.

Передрягин растерялся, ибо уже лет десять никто у него не останавливался.

— Всего одну ночь, Викентий Гаврилович, — уточнил чернобородый. — Я думаю, что не потесню вас. А вот отблагодарю — достойно.

Передрягин растерялся вконец:

— Простите, сударь… мы разве знакомы?.. — неуверенно спросил он.

— Как сказать… — усмехнулся тот.

— А у меня такое чувство, — сказал встревоженный капитан, — что мы уже где-то с вами встречались…

— Конечно встречались! — подтвердил Незнакомец. — Да вот познакомиться недосуг было. Так что разрешите представиться, — и незваный гость поклонился: — Вольнор. — Он взглянул на растерянное лицо Передрягина и добавил с усмешкой: — У меня нет ни отчества, ни фамилии. Одно лишь имя: Вольнор.

— Очень приятно… — пробормотал капитан. — Чего же мы тогда стоим? и суетливо пригласил Незнакомца в дом.

Взяв с сундука в прихожей зажженный канделябр, Передрягин вошел с Вольнором в гостиную и поставил свечи на стол. Осмотрелись они оба: гость — как и подобает гостю, а Передрягин со смущением (гостиной явно не пользовались с зимы — ведь какая надобность в гостиной без гостей?).

— Разрешите присесть? — спросил Вольнор, явно беря инициативу в свои руки.

— Да уж извольте-с… — пробормотал хозяин.

— Отужинали? — поинтересовался гость, пытливо глядя в глаза капитана. Сердце Передрягина заколотилось, а голос задрожал: он так боялся обнаружить перед кем-либо свою нищету.

— Э-э-э… Совсем недавно, — пробормотал он. — А повар… уже спит… Вот каналья!.. Хотя, если вы голодны, то я разбужу… Правда, совсем не знаю какие запасы на кухне… Меня другие дела интересуют… Военное искусство, например… Или философия… — вконец сконфузился капитан.

— Ерунда! — расхохотался Вольнор. — Это я спросил к тому, чтобы пригласить вас поужинать со мной. — И он щелкнул пальцами, сверкнув при этом драгоценными перстнями.

Не успел Передрягин и глазом моргнуть, как на огромном обеденном столе, словно на скатерти-самобранке, появились такие блюда и закуски, которых бедный капитан и сроду-то не видывал, несмотря на большой опыт интенданта, а уж попробовать — и вовсе возможности не было.

Упомяну лишь о некоторых напитках, которых сегодня, увы, не хватает на нашем столе. Вино Бургонское, водка с клюквой на меду… еще вино кинарское, мальвазия… затем — вино греческое, венгерское белое… потом — красное ренское, а дальше язык… у меня… за-а-аплетается, и нету слов говорить боле.

Когда Викентий Гаврилович все это увидел, — едва со стула не свалился. Но чтоб не показаться неучтивым в глазах богатого гостя, Передрягин ухватился за край скатерти, которой у него отродясь не было, с трудом удержался за столом, икнул и спросил Вольнора:

— Ваша светлость, как это все понять?..

— А чего понимать? — весело спросил Вольнор. — Пейте да угощайтесь! И не думайте ни о чем.

И стали они ужинать, вернее ел и пил только один Викентий Гаврилович. Он решил, пусть даже лопнет, но отведает все стоящие на столе блюда и напитки. Гость же, с разрешения хозяина, лишь дымил сигарой да с интересом наблюдал за отставным капитаном, опустошающим тарелку за тарелкой.

После пятой или седьмой рюмки страх испарился, волненье прошло, и Передрягин, закурив предложенную сигару, поинтересовался у гостя, кто он и что делает в этих краях.

— Путешествую, — ответил гость. — Денег у меня предостаточно, а времени еще больше.

— Хорошее занятие, — завистливо вздохнул Викентий Гаврилович. — Веселое и беспечное.

— Не скажите, милейший, — возразил ему Вольнор. — Скучное это дело: мотаться по всему свету… Везде одно и то же… За тысячи лет — ничего принципиально нового! Я имею в виду человеческие отношения. Вот поэтому-то и стал я с некоторых пор забираться в сны к людям. Авось, там не заскучаю!.. И верите? — он проницательно глянул в глаза Передрягину. Там случается такое, чего никогда не будет на самом деле! И человек во сне совсем иной, чем наяву.

Викентий Гаврилович уже давно застыл с сигарой в руке, внимая каждому слову Вольнора, и мурашки бегали у него по спине.

— Вот вы, например, — продолжал странный гость. — В жизни почти незаметны, но там, в мире сновидений — царь, повелитель чужих жизней и судеб! Я стоял рядом и видел вас как бы изнутри. Это не лесть, милейший Викентий Гаврилович. Я люблю волевых людей… — Он сделал небольшую паузу и улыбнулся: — А вот за то, что вы недавно спасли мне жизнь, я решил сделать не совсем обычный подарок.

Капитан от неожиданности поперхнулся:

— Я? Спас? Вашу? Жизнь?!.. Когда же, позвольте узнать?!

И тут волчья шуба Вольнора, небрежно сброшенная в кресло, слегка зашевелилась. Волосы встали дыбом на голове отставного капитана.

— Так это… были вы?!

Вольнор громко расхохотался.

— Я, Викентий Гаврилович!.. Не стану загодя говорить о необыкновенных способностях моего подарка, особенно сейчас, когда вы немного навеселе. Завтра я уеду, а вы найдете его на столе в кабинете. Не спешите. Разберитесь. И тогда вся ваша жизнь на этой земле приобретет совершенно другой смысл. Выпьем же за сны!

Вольнор поднял большой бокал вина, Передрягин чокнулся с ним, выпил свой, и словно куда-то провалился…

А когда очнулся — за окном уже стоял жаркий полдень…

 

3

Он потянулся, осмотрелся и мгновенно вспомнил все до мельчайших подробностей.

— Приснится же такое! — сказал он вслух и мечтательно добавил: — А напитки-то были просто волшебные!

Передрягин, с легкостью, какой не чувствовал уже много лет, вскочил на ноги, умыл лицо из кувшина, и на всякий случай решил заглянуть в гостиную, в которой с зимы не был. Он открыл дверь и остолбенел: накрытый стол — который ему приснился — стоял на самом деле, источая такие божественные кулинарные запахи, что отставной капитан тут же чихнул семь раз подряд.

Сердце вновь бешено заколотилось, и он кликнул домашних. Прибежали слуги, клянясь и божась, что ничего не слыхали и ни про что не знают.

Передрягин тупо стоял на пороге гостиной, затем налил рюмку рейнского и увидел в пепельнице два сигарных окурка. Тогда он опрометью кинулся в кабинет.

Так и есть! На его столе лежал, завернутый в черную бумагу, перевязанный грубой бечевой большой толстый пакет.

Передрягин дрожащими руками осторожно развязал его и достал из бумаги большую и плоскую картонную коробку — словно от игры. Сняв крышку, он увидел действительно нечто похожее на тот французский набор оловянных солдатиков с фортом, пушками и даже с конницей, который отец подарил ему в детстве.

Только здесь вместо солдатиков лежали картонные человечки — мужчины и женщины всех сословий: от простолюдина до губернатора. Крестьяне и крестьянки, купцы и купчихи, помещики и помещицы, генералы и генеральши, — все они были вырезаны с особой аккуратностью и нарисованы с такой тщательностью, словно к ним прикасалась рука Гюстава Доре.

Еще в коробке оказались плоские макеты церквей и домов. Присмотревшись к ним, Викентий Гаврилович с удивлением обнаружил, что картонная архитектура в совершенстве копирует здания их губернского города. Вот военное училище, где учился он сам. Это — Пансион благородных девиц, куда на Новый год приглашали прыщавых курсантов угловатые ученицы. Вот больница, в которой он пролежал, мучась животом, а вот — ресторан «Чаво изволите?», где он впервые наклюкался водкой, настоянной на клюкве. Тут — магазин французского парфюма, здесь — английской одежды, а там — гастроном купца Тьфукина. Ах, как все это было ему знакомо!

«Странный подарок!.. — недоумевал Передрягин. — Может, Вольнор хотел, чтобы я не обременял себя поездками, а путешествовал, сидя дома?.. Гм… Что-то тут не так… Ведь не ребенок же я, в конце концов, да и он — не дурак, черт подери!..»

Тут Передрягин схватился за голову: до него дошло, что вчерашний гость был не кто иной, как сам… чур меня, чур!..

«Господи, — повернулся он к иконам. — Как же я сразу-то не догадался?!..» Передрягин стал усиленно креститься, губы привычно зашептали молитву, но мысли были заняты лишь тем, что это все могло значить?.. Он скосил глаза на письменный стол, и вдруг непреодолимая сила потянула его туда.

Тяжело дыша, Викентий Гаврилович достал со дна коробки карту губернского города — его точную копию, а в уголке, под фигурками игральные кости: два кубика из самшита, прохладные на ощупь. Все та же неведомая сила заставила его тотчас же разложить карту на столе и выставить на ней все картонные дома, словно декорации на сцене. После чего у него возникло странное желание бросить кости на рисованный город. Они упали у картонного театра, который тут же внезапно вспыхнул невесть откуда взявшимся огнем и вмиг сгорел, будто и в помине не было. Ни искры, ни пепла на карте.

У Передрягина закружилось голова, он схватился за сердце и без чувств упал на кожаный диван.

Сколько пролежал — не помнил. Помнил только, что не спал. Он продрал глаза и с трудом поднялся с дивана. Очень болела голова. Будто после выпитого.

У окна стоял конюх Степан. Завидев барина, он подошел поближе и сказал:

— Страсть что в городе творится, барин!

— Что?.. — вяло спросил капитан, занятый своими мыслями. К тому же, он хорошо знал конюха, который соврет, что кнутом щелкнет.

— Тянтер сгорел! Вчерась утром.

— Господи! — перекрестился Передрягин. — Никак, совпадение…

Он вернулся к столу и, не ведая что творит, вновь бросил кости на карту города. На этот раз они упали прямо у Пансиона благородных девиц. «Пансион» опрокинулся на картонную мостовую и — пропал с глаз навсегда!

— Пролетку! — крикнул из окна капитан, и через пяток минут два запряженных коня уже нетерпеливо били копытами у крыльца.

— Гони, Степушка! — кричал в спину сидящему на козлах конюху Передрягин. — Гони, что есть мочи!..

 

4

В губернский город они приехали часа через три с двумя небольшими остановками у придорожных трактиров. Сразу же при въезде в город, Передрягин заметил, что на сей раз что-то здесь не так. Повсюду сновали кареты скорой помощи, трубили и звонили пожарные команды.

— Что случилось, матушка? — спросил Степан у прилично одетой старушки, с трудом державшейся за столб газового фонаря.

— И-и, милай, — всплакнула она. — Пансион-то наш, где благородные девицы, провалился сквозь землю. Стоял себе мирно сто лет, и вдруг сегодня, средь бела дня: раз и — сгинул! Горе-то какое!.. — Слезы градом покатились по ее морщинистым щекам. — Внученька моя там… Уж не знаю: жива ли… Все копают да выкапывают… Много их там. Всю ночь напролет копали. Сорок семь девиц уж достали. А моей средь них, слава Богу, покуда не оказалось… Ах, бедныя-бедныя! — запричитала она и без сил привалилась к столбу.

— Куда ехать? — спросил Степан хозяина. — К пансиону?..

Передрягин не ответил. Он сидел в пролетке, как восковая кукла, и весь дрожал мелкой дрожью.

— Э-э, да вы, барин, никак заболели, — решил конюх и поворотил оглобли домой.

 

5

В имение приехали к полуночи. Осторожно положив капитана в постель, слуги разошлись по дому, шепотом обсуждая нездоровье хозяина.

А тот лежал в темноте и размышлял вслух:

— Выходит, ОН мне дал такую силу… Но ведь это же — грех, преступленье! Сам! Своими руками!!.. А, впрочем, разве это я убивал?!.. — Он нервно рассмеялся. — Бред!.. Завтра же поеду к уездному лекарю. Пусть нервишки подлечит: микстуру пропишет, или на Воды отправит… И впредь о господине Вольноре ни-ко-му! И себе тоже…

Он закрыл глаза и тут же заснул. И приснился ему Вольнор в своей волчьей шубе. Строго глянул на Передрягина, укоризненно произнес:

— Что ж это вы, любезный, людей убивать надумали? Я ведь просил хорошенько ознакомиться с подарком. А вы что? С налету да с наскоку решили судьбу изменить? Ведь там в коробке, на самом дне, ИНСТРУКЦИЯ лежит. А вы ее пропустили. Вот и натворили бед, Викентий Гаврилович! — Но тут же примирительно добавил: — Ну, ладно, мертвых не вернешь, только в дальнейшем умнее будьте. — Он помахал ему рукой и пропал, а Передрягин проснулся.

Добрался он кое-как до прихожей, выпил кружку теплого кваса и направился в свой кабинет.

На этот раз он осторожно заглянул в коробку, чтобы, не дай Бог, не уронить что-нибудь на карту города. И вправду: на самом дне лежала небольшая бумаженция, на которой большими буквами было написано: ИНСТРУКЦИЯ — и больше ничего! Он перевернул ее другой стороной, потом вверх ногами, зачем-то посмотрел на свет — ни единой буковки!

— Странно!.. — обескураженно сказал Передрягин. — Что ж это за сон такой?..

И еще раз принялся внимательно рассматривать картонных человечков. Бог мой! Да ведь их лица совершенно были похожи на официальные лица губернских властей! Вот — сам Губернатор, с вздернутым мясистым носом и пышными бакенбардами, вот — Судья, с заплывшими от горячительных напитков глазками… А где же, где же… ах, вот он! Прокурор, худой и желчный, словно проглотил таракана… И Начальник военного училища — полковник Айдамолодецкий — ну, просто — один к одному: сапог сапогом!

Передрягин даже расхохотался, позабыв на миг о страшных событиях последних дней. И вновь, не понимая для чего, расставил каждого у того здания, к которому тот относился: то есть, Губернатора поставил у входа в его дом, Начальника пожарной охраны — у пожарной каланчи, Судью — у здания городского суда, Начальника жандармерии — у Главного полицейского управления… Так он расставил их всех по местам, еще раз подивился схожести картонных человечков на сильных мира сего, и тут ему пришла в голову нелепая, дерзкая, а скорей всего, — озорная мысль: переставить местами Губернатора и владельца бань — господина Чесоткина! Вот потеха случилась бы в жизни на самом-то деле! Сказано — сделано! И вот уже картонный Губернатор пошел в баню, а господин Чесоткин встал у Губернаторского дома. Потеха, как есть, потеха!

«Даже если эта игра как-то и связана с событиями в городе, — подумал Передрягин, — то уж, конечно то, что я сейчас делаю — никак не исполнится! Видано ли, чтобы Владелец бани стал Губернатором!.. А раз так, то потешусь еще немного.» И тут же переставил Судью на место Аптекаря Нарывчика, а Прокурора на место купца Тьфукина, — словом, наигрался вволю!

Отсмеявшись и отдышавшись, отставной капитан кликнул дворовых девок и приказал накрывать на стол: очень уж он проголодался. Уплетая с большим аппетитом тушеные грибы в сметане и молодую картошечку, посыпанную укропом, он услышал под окном встревоженный голос соседа Стошнилова:

— Викентий Гаврилович!

Передрягин раздраженно скривился: не любил, когда мешали трапезничать. Он вытер губы о край скатерти и подошел к окну. В экипаже сидел белый, как официальная бумага, его сосед.

— Слыхали новость?!.. — заорал тот на весь двор, вращая бесцветными глазами: — Губернатора-то нашего — тю-тю! И судью тоже!.. Говорят: приказ из столицы прибыл… Но самое-то удивительное — в другом! На место Губернатора назначен… кто бы вы думали?.. Ни за что не догадаетесь!.. Чесоткин! Представляете?! Владелец бань! А на пост Судьи, — он несколько раз чихнул: — аптч!.. аптч!.. аптекарь Нарывчик!.. Как вам это нравится?! Общественность в панике! Тут явно какой-то шахермахер… За какие такие заслуги, я спрашиваю, Нарывчик станет меня, русского помещика, судить?! — Он сделал паузу, чтоб отдышаться и впервые понизил голос: — Я давно подозревал, что они оба… тайные агенты немецкого Двора… или того хуже: масоны!.. Но это так, — между нами!.. — Стошнилов заторопился. — Не буду вас утомлять, уважаемый Викентий Гаврилович! — он ткнул кучера острием зонта. — Пшел! — и через мгновенье только облако пыли повисло перед окном Передрягина.

На этот раз Передрягин не очень-то удивился. «Вот она в чем „ИНСТРУКЦИЯ!“ — подумал он. — Теперь Я МОГУ ПРАВИТЬ ЛЮДЬМИ!» Такая мысль пришлась по душе и, вспомнив всех своих обидчиков, ему тут же захотелось им насолить.

Он взял на ладонь картонного полковника Айдамолодецкого и сильно щелкнул его пальцами по носу, затем ножницами аккуратно срезал генеральские погоны и поставил сторожить будку, что при въезде в город. Потом он припомнил обиду владельцу ресторана «Чего изволите?» — господину Пивнухе, когда тот сообщил в военное училище про напившегося до чертиков курсанта, да не кому-нибудь, а лично полковнику Айдамолодецкому, и тот велел примерно наказать провинившегося розгами.

Ну, господин полковник был уже наказан… а вот владельцу ресторана Передрягин приготовил другой сюрприз: он сделал его мальчиком на побегушках.

Словом, потрудился Передрягин наславу! Он вошел во вкус этой игры, и каждый день, словно режиссер перед театральным макетом, ставил новый спектакль. Ему понравилось играть чужими жизнями и судьбами, а самому оставаться в тени.

Он стал чаще появляться в городе. Всякий раз, проезжая мимо губернаторского дома, с тайным наслаждением думал, что вовсе не Губернатор, а он хозяин всего. И если что не нравилось — запишет в блокнотик, дома пролистает и — за дело: либо перетасует картонных человечков, либо бросит игральные кости у неприятного для него заведения…

Так прошел месяц-другой. Игра стала понемногу приедаться. Все, что можно было перевернуть с ног на голову — было перевернуто. Все варианты были разыграны. А Вольнор так больше и не появился: ни во сне, ни наяву, и Передрягин совершенно не знал, что ему делать дальше.

 

6

Однажды, разбирая картонные фигурки, он увидел в одной из них… себя. Да-да! Определенно это был он! Даже бородавка на левой щеке была тщательно прорисована.

Тут Передрягин воспрянул духом, и новые планы родились в его безумной башке.

«Как же я раньше-то себя не нашел!» — сетовал он. И тут же, не мешкая, назначил сам себя губернатором всего края. И не просто губернатором, а генерал-губернатором, так как он все-таки был военным! И переехал в губернский город, и занял губернаторский особняк в самом центре, и стал уже открыто повелевать людьми.

Теперь он стал подумывать и о женитьбе. Ему давно нравилась одна особа. Совсем еще молодая — дочь Прокурора. Он пробовал было объясниться с ней на одном из балов, закатанном тайно в ее честь, но Варвара, так звали ее — отклонила притязания стареющего губернатора. Тогда он принял давно проверенный способ: найти в адской игре картонную фигурку Варвары — и решить дело в свою пользу.

Он искал игру Вольнора весь день и всю ночь, обыскал весь дом, поднял на ноги десяток слуг — но игра не находилась! То ли он оставил ее в своем бывшем именьице (хотя и туда были посланы его люди, однако вернулись ни с чем), то ли кто украл ее уже здесь, а может, и сам Вольнор похитил картонный город — кто знает!

Но так или иначе — генерал-губернатор Передрягин не женился на дочери прокурора.

С этого дня дела у него пошли вкривь и вкось. Появились явные враги, которые слали ежедневные подметные письма в Петербург на деспота губернатора. Ибо, если раньше все злое делалось втемную, по волшебству, а сам отставной интендант был как бы ни при чем, то теперь губернатор Передрягин отдавал конкретным людям конкретные приказания, множа тем самым количество своих новых врагов.

И вот вскоре из столицы прибыл фельдъегерь с жандармами, чтобы Царским Указом арестовать губернского властелина, и в кандалах доставить его в Петропавловскую крепость.

Но тот еще до суда сошел с ума, оттого остаток жизни провел в казенном Желтом доме, привязанный полотенцами к ржавой больничной кровати. И уже когда умирал, на мгновенье в его мозгу наступило просветление, а у постели появился Вольнор.

— Глупец! — сказал он ему. — Я подарил тебе такую игру! Ведь ты мог стать лучшим губернатором в России, а вместо этого стал самым большим самодуром. Ты думал: что дергаешь за ниточки чужие души и судьбы? Дурак! Это делаем мы с Господом Богом! Вот и тебя я выдернул в этот дом, чтоб окончательно лишить разума, а теперь уже и никчемной жизни…

Тут же перед несчастным в одно мгновенье пронеслось все его прошлое: и миг рожденья, и детство, и веселая юность, и военная зрелость, и страсть к адской игре, и жажда губернаторской власти, и мучительное угасание на железной кровати Желтого дома, и сам миг смерти!.. Но тот, который когда-то был господином Передрягиным, не ощутил всего этого, а если и ощутил — то никому и никогда уже не расскажет об этом…

Содержание